В истории языков мира можно отметить периоды, когда особое влияние на словоупотребление и даже отчасти на грамматику оказывала политическая система. В первую очередь это касается политических режимов с их идеологиями. Надо сказать, что это влияние весьма краткотечно. История показывает, что со сменой режимов это словоупотребление отмирает. Лишь в редких случаях (например, если влияние на язык длилось очень долго) что-то от старого языка сохраняется.
Примеров таких влияний можно найти великое множество, особенно в прошлом столетии, когда авторитарные и тоталитарные идеологии возникали тут и там, как грибы после дождика. Взять, к примеру, китайский или русский. Великий кормчий Мао Цзэдун и товарищ Иосиф Виссарионович Сталин сделали немало не только для государственного строительства, но и что-то новое привнесли в язык народных масс.
Особый интерес представляет немецкий язык, который успел испытать влияние сразу двух идеологий: национал-социалистической (в 1933-1945 гг.) и коммунистической (в 1949-1990 гг.). Сегодня едва ли можно встретить типичные для Третьего рейха слова в обычной речи. Довольно редки типично ГДРовские словечки, хотя в речи некоторых жителей Восточного Берлина их ещё можно встретить.
Язык Третьего рейха - это, разумеется, не язык всех жителей Германии при Гитлере. Прежде всего это язык национал-социалистической партии (НСДАП), в особенности партийной верхушки. Возникновение этого "новояза" следует относить ещё к так называемому "периоду борьбы", когда партия только рвалась к власти, агитируя против Веймарской республики. Гитлер, Розенберг, Геббельс и некоторые другие идеологи национал-социализма создавали этот язык ещё задолго до появления самого рейха. Он служил целям пропаганды, в нём отражались реалии самой партии. Но начиная с 1933 г., когда нацисты всё же пришли к власти, этот язык приобретает статус официального. Стараниями Йозефа Геббельса через радио, печать, учреждения культуры, школы и университеты он проникает в массы. Lingua Tertii Imperii (LTI) - так прозвал это явление филолог Виктор Клемперер.
Для языка рейха было характерно использование "сакральных" для нацистов слов из религиозного дискурса: ewig "вечный", Glaubensbekenntnis "вероисповедание", Heil "благо" (в кличе Sieg Heil!) и др. Частыми были сочетания со словами Volk "народ", Reich "империя" и Rasse "раса". В отношении нацистских главарей могли использоваться эпитеты einmalig "неповторимый", einzig "единственный", gigantisch "гигантский", нередко в превосходной степени. Вильгельм Кейтель прозвал Гитлера "Величайшим полководцем всех времён" - Größter Feldherr aller Zeiten. Сокращение от этого громоздкого выражение Gröfaz быстро разошлось по Германии.
Вообще характерной чертой языка Третьего рейха было использование сокращений. Известно много аббревиатур для обозначения немецких организаций: BDM (Bund Deutscher Mädel), HJ (Hitlerjugend), DJ (Deutsches Jungvolk), NSKK (Nationalsozialistisches Kraftfahrkorps), NSFK (Nationalsozialistisches Fliegerkorps), KdF (Kraft durch Freude), DAF (Deutsche Arbeitsfront) и др. Эта практика характерна и для других режимов.
Одним из излюбленных приёмов было использование эвфемизмов, то есть слов и выражений, которые скрывали истинную суть того, что за ними скрывалось. Так, одним из таких эвфемизмов было выражение Endlösung der Judenfrage - "окончательное решение еврейского вопроса". Немцам, как и всему миру, разумеется, не нужно было знать, что "окончательное решение" - это не только депортации (дабы "немцы не вынуждены были жить под одной крышей с евреями"), но и в конечном счёте массовые истребления в концентрационных лагерях. Но даже те, кто знал о жестокостях нацистов, могли не проявлять никакого сочувствия. Имперское министерство народного просвещения и пропаганды через свои каналы умело настраивало немецкий народ против евреев, используя, естественно, языковые средства.
Короток был век "тысячелетнего" рейха. После раздела Германии на зоны оккупации начинается второй этап влияния - коммунистический. В ответ на создание Федеративной республики Германии (ФРГ) в 1949 г. в советской зоне оккупации была создана Германская Демократическая республика (ГДР). Девиз Ein Volk, ein Reich, ein Führer "Один народ, одна империя, один вождь" уже был почти забыт, и на его место пришёл новый: Proletarier aller Länder, vereinigt Euch! "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". На место языка национал-социализма приходит DDR-Deutsch.
Собственно говоря, для языка ГДР были характерны и эвфемизмы, и сокращения. Но обычно сами немцы вспоминают об особых словах, которые употребляли "осси" - жители Восточного Берлина. Составлялись целые словари таких слов. Западный Supermarkt "супермаркет" на востоке назывался Kaufhalle, западное Dose "пивная банка" - это восточное Büchse, западное Plastik "пластик" - это восточное Plaste, западное Region - это восточное Territorium. Куриные окорочка, называемые на западе Hähnchen, Brathähnchen, на востоке назывались Broiler. Казалось бы, велика ли разница. Однако по этим словечкам могли даже раскрыть шпиона, который не учил "Westdeutsch".
Язык ГДР минул в прошлое, исчезли многие слова, которые раньше были в ходу даже в народе. Слово Personalakte "личное дело" сменило Kaderakte в делопроизводстве, а английское Team "команда" вытеснило слово Kollektiv. Даже очень популярное словечко urst "здорово, отлично, супер", которое теперь сменили слова geil и cool, едва ли сегодня узнает каждый. А ведь ещё четверть века назад обычными были такие выражения: Urst gutes Konzert!, Der hat 'ne urste Täto! Однако слова Exponat "экспонат" и Fakt "факт" в немецком языке как раз были, как говорят немецкие лингвисты, DDR-typisch - типично ГДРовскими. Они-то остались и продолжают употребляться.
За годы и десятилетия немецкий язык, конечно, изменился. Колоссальное влияние на него оказывали и реалии политической жизни. Но все эти влияния сегодня едва обнаружимы. По какой-то причине американский кинематограф и эстрада за последние два десятилетия оказали на него гораздо большее влияние. И продолжают оказывать дальше.
«Известия» — результат слияния двух редакций, питерской и московской. 15 марта 1917 года в Москве возобновился выпуск «Известий Московского Совета рабочих депутатов» — газеты, которую начали издавать еще в первую русскую революцию в 1905 году. После переезда редакции питерских «Известий» в столицу в 1918 году, вслед за большевистским правительством, они объединяются с московскими «Известиями». В итоге создается единая газета.
СЪЕЗД ПРОФСОЮЗОВ ГДР
Корр. «Известий» и ТАСС передают из Берлина Продолжается VIII конгресс Объединения свободных немецких профсоюзов, в который входит более семи миллионов трудящихся ГДР. Делегаты конгресса обсуждают важные производственные и социальные проблемы в связи с претворением в жизнь решений VIII съезда СЕПГ. 27 июня перед делегатами и гостями конгресса выступил с речью первый секретарь ЦК СЕПГ Э. Хонеккер
В центре нашей совместной работы находится главная задача, поставленная VIII съездом СЕПГ,— постоянное повышение материального и культурного уровня жизни народа и создание необходимых для этого экономических предпосылок. Социализм может быть построен только при наличии сильных и активных профсоюзов, сказал он, отметив, что за год после VIII съезда СЕПГ влияние профсоюзов во всех областях общественной жизни ГДР значительно возросло.
Первый секретарь ЦК СЕПГ сообщил, что руководство партии занимается вопросами долгосрочного планирования экономического развития ГДР на период после 1975 года, учитывая необходимость органической связи научно-технической революции с преимуществами социалистического общества, социалистической экономической интеграции.
Борьба за мир, за освобождение человечества от бича войн, против империализма, заявил Э. Хонеккер, — таковы узловые пункты одобренной VIII съездом СЕПГ внешней политики. Она полностью согласуется с программой мира, выдвинутой XXIV съездом КПСС. Первый секретарь ЦК СЕПГ указал на огромное значение итогов советско-американских переговоров для дела мира и разрядки напряженности, а также отметил важность вступления в силу договоров СССР и ПНР с ФРГ.
Он подчеркнул, что ГДР вступила в обмен мнениями с ФРГ об установлении нормальных отношений между двумя государствами. С большой теплотой было воспринято делегатами VIII конгресса ОСНП выступление главы делегации советских профсоюзов члена Политбюро ЦК КПСС, председателя ВЦСПС А. Н. Шелепина. Он передал конгрессу сердечный привет от Политбюро ЦК КПСС, от Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, братский привет от советских профсоюзов. А. Н. Шелепин отметил, что в центре внимания конгресса стоят вопросы работы профсоюзов по осуществлению поставленных VIII съездом СЕПГ узловых задач строительства развитого социалистического общества.
Сейчас, сказал он, сложились благоприятные предпосылки для еще большего возрастания международной роли социалистической ГДР и, соответственно, для повышения роли и авторитета ее профсоюзов в мировом рабочем и профсоюзном движении. Он подчеркнул далее, что трудящиеся СССР с огромным энтузиазмом и энергией осуществляют намеченную XXIV съездом КПСС величественную программу коммунистического строительства и добились важных позитивных итогов в выполнении девятого пятилетнего плана.
Советские профсоюзы еще выше поднимают уровень всенародного социалистического соревнования в честь 50-летия образования СССР. Новые возможности для сотрудничества профсоюзов СССР и ГДР открылись с принятием Комплексной программы социалистической экономической интеграции стран—членов СЭВ, сказал А. Н. Шелепин. Он остановился на успехах в осуществлении программы мира, выдвинутой XXIV съездом КПСС, которые положили начало новой эпохе в развитии международной обстановки, еще более упрочили международные позиции СССР и стран социалистического содружества.
СССР в своей внешней политике, подчеркнул А. Н. Шелепин, сочетает конструктивный подход к решению назревших международных проблем с решительным отпором агрессивным поползновениям империализма и высокой бдительностью в отношении всех его действий. VIII конгресс ОСНП продолжает свою работу.
Национализм — самый надежный способ распродажи суверенитета, именно потому он оказался в основе всех переворотов в Восточной Европе
На улицах Бухареста. Декабрь 1989 года.
Рождение «революционной матрицы»
Базовый принцип управления любой революционной ситуацией был сформулирован римлянами и звучит как divide et impera: разделяй и властвуй. Но в каждом новом случае он оказывается надежно спрятанным под огромным количеством временных и местных особенностей, амбиций, интересов, информационных шумов и бурь страстей, в силу чего его, как правило, не видят.
Непосредственные участники событий обычно искренне полагают, что происходящее с ними уникально, неповторимо и действительно открывает дверь в некую новую светлую реальность. И они, как правило, столь же искренне разочаровываются, когда результаты неизменно оказываются обратными ожидаемым.
На заре индустриализации ответ на вопросы, как этот принцип работает и почему крупному государству выгодно иметь в качестве контрагентов государства малые, дал еще Александр Гамильтон в своих дискуссиях с другими отцами‑основателями США о том, как построить великую Америку. Да, в экономике размер имеет значение. Крупная экономика, имеющая под собой крупный рынок, всегда может окупить создание дорогостоящей высокотехнологичной продукции, а малая — никогда. Образно говоря, метро в деревне построить можно, но окупить затраты — никогда. Соответственно, крупное государство по определению будет технологическим донором для малых, с каждой новой инновацией укрепляя их зависимость от крупного. Колониализм в этом случае совсем не обязан быть прямым, экономическое подчинение будет не менее эффективным.
На рельсы же современной практической политики этот принцип поставил американский президент Вудро Вильсон. Если в начале Первой мировой войны США, став кредитором воюющих стран, еще скромно рассчитывали на «союз центров белой расы в лице триумвирата США, Британской империи и Германской империи», то к завершению войны, когда задолженность перед Америкой выросла до фантастических размеров, Соединенные Штаты решили добавить к статусу главного кредитора западного мира и статус его архитектора. Вильсон в этой связи заявил: «Нам в значительной мере приходится финансировать мир, а тот, кто финансирует мир, должен понимать его и управлять им по своему знанию и разумению».
Беспорядки на улицах Бухареста. Аналитики до сих пор задаются вопросом, отчего при свержении «тирана» Чаушеску погибло сто человек, а после его задержания и казни — более 900…
Национализм как движущая сила и «камикадзе»
Разумение было простым и прагматичным: империи, с которыми еще вчера жаждали сотрудничать США, были объявлены «тюрьмой народов», в силу чего подлежали расщеплению на национальные государства. Последние из‑за своих малых размеров должны остаться в аграрной парадигме: те предприятия, которые могли там возникнуть, могли быть только американскими, без передовых технологий и с американской собственностью. Институализировала этот раздел Лига Наций, главное политическое детище Вильсона.
Собственно, при этом разделе империй Вильсоном и была сформулирована матрица будущих «цветных революций»: их движущей силой должен быть национализм.
Дело в том, что ни одна национальная культура выделившихся из империй стран Восточной Европы не имела ни опыта государственного управления, ни, что более важно, опыта индустриального производства. Поэтому ни в одном национализме не было и не могло быть рецептов, которые бы вывели их на индустриальный уровень развития. Более того, такой вопрос даже не ставился по той простой причине, что главным врагом национализма всегда будут другие нации и на борьбу с ними направят все силы политической системы. Вопросы экономики, таким образом, тем надежнее будут в руках находящихся «над схваткой» американских корпораций.
Отметим, что этот рецепт полностью сработал. Лига Наций постоянно порождала межнациональные конфликты, не урегулировав ни одного из них, и в итоге, запутав до предела клубок противоречий, приготовила Вторую мировую войну.
СССР и Восточная Европа: хроника развала
СССР, как известно, сумел не попасть в «доктрину Вильсона», объединив народы вокруг советской идеи, и вполне успешно, хотя и болезненно, прошел порог индустриализации. Казалось бы, проблемы решены системно и надолго. Но в конце 1980‑х социалистическая система враз обрушилась: вначале в странах соцлагеря наблюдалась череда революций, впоследствии брендированных как «бархатные», затем в странах народной демократии в одночасье произошла смена режимов. А после сколлапсировал и СССР, распавшись на 15 государств.
Такому развитию предшествовала довольно длинная череда событий, которые, нанизываясь одно на другое, в итоге привели к обвалу. Первое событие датируется далеким мартом 1954 года, когда Георгий Маленков, тогда занимавший пост председателя Совета Министров СССР, под давлением Хрущева и Берии подписал указ о преобразовании Народного комиссариата государственной безопасности в КГБ, подчинив последний Совету Министров. Очевидная причина — страх номенклатуры перед возможностью возврата репрессий, однако не меньшим резоном была и борьба за власть: Маленков, возглавлявший правительство, намеревался держать главную силовую структуру под своим контролем.
Ключевой в этом решении — последний пункт. Дело в том, что архитектура советской власти была простой, но функциональной, основанной на четком разделении функций. Так, КПСС, исходя из идеологических приоритетов, ставила задачи и контролировала кадровые назначения, правительство эти задачи исполняло, а контроль за исполнением возлагался на силовую структуру — НКГБ. Следствием добросовестного исполнения был карьерный взлет, а ошибки и просчеты, повлекшие потери, могли стоить не только должности, но и стать причиной репрессий.
Подчинение проверяющих проверяемым — а именно это сделал своим указом Маленков — кардинальным образом ломало логику этой архитектуры. Функция контроля перестала быть возможной, поскольку отныне добросовестный контроль за исполнением решений мог стоить должности и карьеры уже проверяющему. Это практически мгновенно привело к коррупционированию системы.
Легко увидеть, что на этом решении фактически началось омертвение и догматизация советской идеологии.
Ведь, по сути, любая идеология представляет собой контракт между властью и обществом: власть декларирует четкую систему координат добра и зла, хорошего и плохого, и общество, понимая, что поощряется, а что — наказывается, что перспективно, а что — нет, на уровне индивидов может уверенно строить свои жизненные планы.
Тут же произошло разделение слова и дела: КПСС, оставшись без инструмента контроля, больше не управляла, а лишь олицетворяла и могла разве что в наиболее громких случаях снять с должности провалившегося управленца. Слова стали постепенно существовать отдельно, все больше превращаясь в мало к чему обязывающий ритуал, а дела — отдельно. Собственно, это и породило эпоху застоя, набравшего полные обороты уже при Брежневе.
Идеология устойчивости и парадигма краха
Второе значимое событие тоже связано с Хрущевым.
Мало кто знает, что влияние СССР в странах социалистического лагеря при Сталине было организовано просто и рационально: идеологическая общность подкреплялась контрольным пакетом Советского Союза во всех ключевых предприятиях стран Восточной Европы. Что важно, эти контрольные пакеты не были взяты силой: за них уплатили немецкими репарациями, которые недополучил СССР.
Таким образом, Сталин построил и механизм повседневного экономического влияния СССР в Восточной Европе. Однако одним из первых своих решений Хрущев безвозмездно передал все контрольные пакеты правительствам стран социалистического блока с благодушной мотивировкой «это же наши идеологические братья».
Одним из катализаторов «бархатной революции» в Чехословакии стал фейк о якобы убитом полицией студенте.
Благими помыслами, как известно, вымощен путь в ад. Без повседневного инструмента контроля и, самое главное, без совместно извлекаемой выгоды от функционирования производств в странах Восточной Европы и на фоне процессов догматизации советской идеологии расхождение интересов местных элит и Советского Союза было запрограммировано. Это не замедлило проявиться в Венгрии в 1956 году, в Чехословакии — в 1968‑м и в Польше — в 1980‑м. Уже тогда стало очевидным, что после решения Хрущева у СССР не осталось никакого действенного инструмента влияния в Восточной Европе, кроме силового, чем он и пользовался в режиме «тушения пожара». Каждое применение силового инструментария лишний раз дискредитировало советскую идеологию, выявляя ее нарастающую нефункциональность, и лишний раз стимулировало процессы ее закоснения.
Мы лишь бегло упомянем ряд других фатальных решений Хрущева, подорвавших конкурентоспособность советской экономики и критичным образом затормозивших ее развитие. Большинство из них, разумеется, легитимировались благими намерениями. Так, в оплату труда внедрили принцип справедливости, в итоге оказались уравнены предприятия, использовавшие новое и старое оборудование, вследствие чего были уничтожены низовые стимулы к модернизации производств. Принцип гегемонии пролетариата привел к заморозке роста зарплат интеллектуального класса, который по мере превращения идеологии в ритуал все чаще обнаруживал себя бесполезным «пятым колесом в телеге» и уходил во внутреннюю фронду, а то и в диссидентство. Тем временем экономическая отчетность учитывала лишь количественные параметры (пресловутый «вал») при полном игнорировании качественных показателей.
Перестройка, или Режим саморазрушения
В свете вышеизложенного неудивительно, что к 1980‑м годам СССР обнаружил себя в состоянии глухой обороны. Идеология уже окончательно закоснела, превратившись в формальность, практически не связанную с реальной жизнью. Общество знало, что карьеру и преуспевание гарантируют совсем другие вещи, связанные с близостью к начальству. В экономике было засилье номенклатуры, по сути ставшей наследственным красным дворянством, что делало коррупцию массовой и, за редкими исключениями, практически ненаказуемой. При этом и для элит стран Восточной Европы такая ситуация была более чем комфортной: промышленность стабильно получала заказы из СССР безотносительно качества производимой продукции, а внутренний порядок они могли выстраивать по своему усмотрению с соблюдением идеологических формальностей, но без особой оглядки на Советский Союз.
Ключевым экономическим событием, запустившим развал всей этой системы, стало обрушение нефтяных цен, спровоцированное Саудовской Аравией после вхождения советских войск в Афганистан.
Саудовская Аравия, обладавшая на тот момент половиной разведанных запасов нефти и имевшая крайне низкую себестоимость добычи, на самом деле могла диктовать рынку цену — и уронила ее ниже советской себестоимости добычи. Лишившись нефтедолларов, СССР оказался в тяжелом, но, в принципе, еще вполне переносимом положении. Запас прочности был велик, и даже эту ситуацию можно было пережить. Но тут возникли реформы Горбачева, избравшего мишенью ту самую идеологию, которая, превратившись в формальность и ритуал, тем не менее продолжала исправно исполнять свою функцию, сохраняя вместе и Советский Союз, и социалистический блок.
Идею перестроечных реформ можно описать простым примером: чтобы перелить воду из одного стакана в другой, разбивается полный стакан в расчете, что освободившаяся вода сама перельется в пустой.
На примере воды абсурдность такого подхода очевидна, но в случае перестройки он вполне сработал. Идеологическая основа, хоть как‑то объединявшая советское общество и уравновешивавшая экономическое отставание СССР за счет осознания советским обществом своей миссии справедливости, довольно быстро разрушилась, после чего аргумент о качественном разрыве жизни в СССР и странах Запада стало просто нечем крыть. Более того, именно идеологию объявили корнем зла. КПСС, еще с маленковских времен сохранявшая в своих руках единственный инструмент в виде кадровых назначений, закрепленный в шестой статье Конституции о руководящей роли КПСС, оказалась под давлением Горбачева, требовавшего перемен. Но все, что она могла сделать, — снять одних назначенцев и поставить на их место других. Это в принципе не могло повлиять на общее положение и делало публичным фактическое бессилие и КПСС, и советской идеологии.
Под аналогичное давление попали и компартии стран Восточной Европы: горбачевское требование «борьбы с застоем», как и в СССР, порождало там аналогичную кадровую чехарду и перетряски с аналогичным же эффектом. По сути, советское руководство, разрушая собственную систему, подрывало и легитимность восточноевропейских союзников, ставя их под удар критики и заставляя рубить сук, на котором они сидели.
Тем самым восточноевропейские страны, подставленные Горбачевым, оказались в положении легкой и желанной добычи для Запада. Фактор последнего присутствовал всегда, но только теперь получил шансы сработать. Запад предсказуемо вновь избрал своим орудием местных националистов, которые легко нашлись в рядах культурной элиты.
Ставка была хорошо просчитана. Так, культурная элита, изнывавшая от своего положения «пятого колеса в телеге», везде давно раскололась на официальные, творившие в закосневающей идеологической парадигме, и контрэлиты, критиковавшие существовавший порядок вещей. Понятно, что наиболее благодарных точек опоры для критики было две: во‑первых, национализм, досоветское аграрное прошлое, которое так или иначе идеализировалось, а во‑вторых, развитые страны капитализма, находящиеся в непосредственной близости, в первую очередь ФРГ и Австрия.
Обе точки опоры были маргинальными и непримиримыми с существовавшей реальностью. Так, для национализма понятным образом не было места в коммунистической парадигме, поскольку марксистская идеология опиралась на идею интернациональной солидарности трудящихся. Капиталистический же уклад с его опорой на индивидуальное потребление напрямую отрицал первичность потребностей общества в целом, на которой основывалась социалистическая экономика.
В силу маргинальности националистические культурные элиты не имели и в принципе не могли иметь управленческого опыта, по определению были зависимы от западных центров принятия решений, которые могли привести их к власти.
Собственно, готовясь сорвать подготовленный для них Горбачевым плод в виде стран Восточной Европы, Запад отводил им роль силы, которая под разговоры о национальном возрождении обеспечит передачу собственности в управление западным корпорациям.
Разрушение советской идеологии, ее делегитимация на фоне экономического кризиса создали для националистов поле деятельности. Перестав быть «запретными», те в одночасье превратились из маргиналов в быстро набиравших авторитет лидеров общественного мнения. Тезис о «потерянном времени в составе социалистического лагеря» вел к актуализации национальных мифов, которые, разумеется, все были родом из доиндустриальной эпохи, а значит, в их контексте созданная и развитая СССР промышленность осмысливалась уже не как достояние, а как обуза, навязанная «старшим братом». Объектом их социализации стала молодежь, и идея, что избавление от всего, связанного с социализмом, тут же автоматически сделает уровень жизни равным западному, распространилась повсеместно.
«Раскачивание»: эмоции вместо мыслей
Первый «прорыв» на линии соприкосновения социалистического лагеря и капиталистического мира — решение Венгерской социалистической партии, где за год до того «реформаторы» сместили прежнего руководителя Яноша Кадара, открыть границы и разрешить осенью 1989 года свободный вылет на территорию ФРГ и выезд в Австрию. Продиктованное стремлением снизить социальное давление, оно его только повысило, поскольку наглядно демонстрировало слабость власти и ее неспособность решать проблемы самостоятельно. Месседж был воспринят всеми странами Восточной Европы: через Венгрию устремилась многотысячная волна беженцев из ГДР. В условиях идеологического коллапса и экономического кризиса сравнение в принципе не могло быть в пользу стран социализма. Социальная температура повсеместно повышалась до критических значений.
Проведенный в 2009-м социологическим институтом Ipsos (ФРГ) опрос показал, что каждый седьмой немец оценивает падение Берлинской стены негативно…
Непосредственным же началом «бархатных революций» стал отказ Горбачева задействовать советские войска, размещенные в большинстве стран Восточной Европы, для стабилизации режимов, озвученный им на Политбюро СЕПГ 7 октября 1989 года. Весть об этом разлетелась мгновенно, и в тот же вечер на берлинские улицы вышли демонстранты, которые скандировали: «Горби, помоги!» Главным врагом окончательно стали собственные элиты. Месяц нараставших уличных протестов — и уже 9 ноября была разрушена Берлинская стена, разделявшая Западный и Восточный Берлин. Дальнейшее развитие событий фактически предопределилось: уличные протесты стали повсеместными.
Матрица раскачивания толпы везде была примерно одной и той же. Это обвинения власти в полной некомпетентности и коррумпированности, стигматизация советской идеологии, наклеивание ярлыка коммунистической диктатуры, снос памятников, слухи о гибели демонстрантов.
Кстати, зачастую такие слухи не подтверждались, но разгоряченные демонстранты правде уже не верили. Это логично: толпа как социальное образование представляет собой расколотый субъект, где эмоциональная составляющая переживается толпой, а право думать и озвучивать, что правда, а что нет, делегировано лидеру.
Вопрос раскачки толпы всегда сводится к повышению эмоционального градуса, чтобы не давать ей «остыть» и начать думать самостоятельно.
…а 30 лет назад, осенью 1989-го, в Берлине царила по этому поводу немыслимая эйфория.
«Власть без власти»
Примечательно, что прежним элитам нигде не удалось удержать власть. «Реформаторы», сдавшие власть, предсказуемо проиграли на ближайших выборах, и далеко не последнюю роль в этом сыграло западное финансирование местных националистов.
Инвестор, вкладывающийся в выборы, рассматривает их как инвестицию, которая должна окупиться, желательно с хорошей прибылью. Поэтому последние, придя к власти, первым же делом провели приватизацию, за бесценок распродав западному капиталу модернизированные и вновь построенные СССР предприятия, что, собственно, и было ставкой Запада в «бархатных революциях».
Позднейший анализ показал, что Запад стал собственником в ряде случаев до 90 процентов активов стран Восточной Европы, по сути, получив в свои руки их экономический суверенитет.
Таким образом, новые националистические правительства оказались «властью без власти»: отвечать за социальный менеджмент в условиях, когда ключевые ресурсы контролируются не ими, значит объяснять, почему стало плохо, без возможности что‑либо реально сделать.
Были свернуты социальные программы, а для пущей надежности экономический контроль над Восточной Европой дополнился силовым: все восточноевропейские страны вступили в НАТО. Логичным образом национализм, провозглашающий приоритет собственной нации, стал самым надежным способом распродажи фактического суверенитета. «Доктрина Вильсона», простая и логичная, опять сработала.
В конце восьмидесятых наградили Васю Пупкина по профсоюзной линии бесплатной поездкой на две недели в одно из местечек «зеленого сердца» ГДР земли Тюрингии. Прибыв в Оберхоф, и расположившись в отеле, Вася пошел прогуляться по жемчужине ГДР. Еще в Берлине, общаясь с местными немцами, они с восхищением отзывались об Оберхофе, как о мечте каждого немца. И Васю Пупкина, даже обуяла гордость от того, что он туда едет на две недели, пусть даже и летом. Выйдя же на улицу, гордость Васи Пупкина поутихла. Оказывается, он приехал в небольшой городок, окруженный обычным сосновым лесом, правда, выглядевшим таким декоративным и не тронутым, не от того, что лес дикий, а от того, что немцы ходят в этом лесу по ухоженным дорожкам и ни шагу в сторону от тропинок. Вася сразу заскучал. Оживился Пупкин, когда увидел пиво. Небольшая очередь его не испугала, в Союзе, в то время, стоящих несколько человек за пивом, вряд ли бы кто осмелился назвать очередью. Купив пару кружек, Вася Пупкин, почувствовал, что не зря приехал в Германию. «Хоть пива, напьюсь»- подумал он. Сидя за столиком, Вася наслаждался, не успел он приступить ко второй кружке, как к столику подошел человек и тут же предложил унести пустую кружку, мол, их мало, не хватает. Вася подумал еще, - Ну и сервис. Когда так же исчезла и вторая кружка, он благодушно кивнул: - Гут, гут, хорошо, конечно.- И пошел гулять дальше. Какого же было его негодование и огорчение, когда вечером от соседа по номеру он узнал, что за каждую кружку пива берут залог десять марок, и при возвращении кружки, продавец отдает деньги обратно. - Так это, что меня на двадцать марок обули, прохвосты. Я еще целую кружку мог выпить. Второе неприятное открытие Вася Пупкин сделал, когда узнал, в туалет бесплатно он может сходить только в своем номере, в других местах нужно было платить. Для советского человека, попавшего впервые за границу, это было шоком. -Как же так,- думал Вася,- Я плачу за пиво, чтоб оно вошло в меня, а потом приходится платить, за то, чтобы оно вышло из меня. Ну, и немцы, ну и камрады. Удружили. Поэтому Вася старался далеко от отеля не ходить или терпел до прихода в номер. За два, три дня все окрестности были изучены, леса истоптаны. Фокус с пивом Вася освоил до совершенства, сходу определяя новых туристов. Забирал у них из под носа, освободившиеся кружки, наслаждаясь халявным пивом. На четвертый день группа поехала на экскурсию в соседний городок Зуль. Вася со всеми. Посетив местный музей и пообедав в небольшой столовой, сопровождающий группу немецкий товарищ объявил, что есть два часа свободного времени, что ровно в 15 часов автобус отправится с площади, просьба не опаздывать. Вася ринулся на охоту за пивом. Почти тут же на площади он увидел точку продажи пива, но главное, на столиках стояло куча пустых кружек. Как бы невзначай, Вася подсел за один такой столик, видит, что на кружки больше никто не покушается, сгреб их в охапку и отнес продавцу. Взамен потребовал пива. На халяву получилось четыре кружки. От такого счастья Вася выпел их залпом, сдал и получил в замен еще одну да еще немного сдачи. Допивая пятую кружку, Вася вдруг обнаружил, что в метрах двадцати стоит полицейский и с интересом наблюдает за ним. Видно, что человека осилившего пять больших кружек пива он встречает не каждый день. Вася икнув, сделал последний глоток, и показал язык полицейскому. Это была его ошибка. Полицейский отвернулся, но Васю запомнил. Блаженство расплылось по телу Василия, и медленно спустилось к мочевому пузырю. Вася не сильно этому обеспокоился, кустики и в Зуле найдутся. Вася одного не учел полицейского, которому показал язык. Вася вышел из-за стола и направился на поиски кустиков. Полицейский последовал за ним. Пупкин свернул в какую то улочку, поднялся вверх по ней и наконец увидел подходящий забор торчащий за небольшими деревьями. Вася уже хотел сделать шаг к забору, но осмотрелся, на всякий случай и с большим удивлением обнаружил недалеко от себя полицейского. Быть задержанным за нарушение общественного порядка в планы Васи Пупкина ну никак не входило. А снизу подпирало. Вася ускорил шаг, попытался скрыться за новым поворотом , но полицейский не отставал. Смех и грех, но это превратилось в какую-то игру. Один хочет сделать нехорошее дело. Другой, ему мешает. - Ну, ты от меня отвяжешься, наконец,- думал Вася, ругая полицейского про себя последними словами. Но полицейский, не смотря на это, от Васи не отставал. – Видно придется раскошелиться и сходить в платный туалет,- решил Вася. Он направился на центральную улицу. Так как в этих закоулках были бесплатные, но под присмотром полицейского абсолютно бесполезные. Но и на центральной улице туалет нужно было еще найти, а приперло « до немогу». Оглядываясь по сторонам, Вася вдруг увидел ту самую, единственную соломинку, которая могла его спасти. Нужна была только пустая бутылка. Еще в первый день пребывания в ГДР Васю Пупкина поразил один факт, точнее вещь, а именно контейнер с пустыми пластиковыми бутылками, канистрами и другими пластиковыми отходами. И, оказывается, таких контейнеров для пластиковых отходов было много, на каждом перекрестке, а там лежали такие канистры, мечта любого советского автолюбителя. Вася уж подумывал, не прихватить ли канистрочку в Союз. Подобный контейнер оказался в поле зрения Пупкина. Не спеша, как бы ни взначай, Вася оказался рядом с ним. Вытащив подходящую канистрочку, Вася направился к будке моментальной фотографии. Полицейский стоял в растерянности. Помешать человеку, который вдруг взял пустую тару из контейнера он не мог, это не преступление. Преступление будет, если он эту тару выбросит мимо контейнера, но этого пока не случилось. И помешать, человеку сфотографироваться в будке моментальной фотографии он тоже не мог. Это тоже не преступление. Но зачем фотографироваться с пустой канистрой, полицейский понять никак не мог. Ну, мало ли какие фантазии у этих странных, русских туристов. Вася Пупкин вышел из будки моментальной фотографии счастливым и облегченным литра на два, которые тихо плескались в канистре. Он не спеша подошел к контейнеру и, с чистой совестью, положил канистру на самый верх, увидел свой автобус, и поспешил к нему. Полицейский стоял и ничего не мог понять. Почему этот русский зашел в кабинку с пустой канистрой, а вышел с не пустой. Неужели он… Да нет, не может быть. Тогда с чем? Мимо него проплыл автобус. В окне он увидел того самого русского. Он приветливо улыбался, и махал ему рукой. Полицейский резко повернулся, и направился к контейнеру. Вася смотрел ему в след, и подумал: - Наверняка отнесет на анализ. Да и хрен с ним.