Жду новый пост

Серия «Вместе? Роман.»

С головой забравшись под одеяло, Катя шепотом спросила меня, когда мои друзья уберутся. Я ответил, что раньше много гостил у них, и потому не имею морального права, попросить их уйти. Я врал ей, мне было приятно то, что она мучается, и я давал ей понять, что она в этой квартире такой же гость, как и они, порядком засидевшийся и надоевший мне. Она возмущенно заметила, что Игорь живет совсем рядом, и принялась меня тискать.  Гости и чинно делали вид, что не замечают движений наших тел под одеялом, не слышат нашего учащенного дыхания. Они беседовали о микрорайонах застроенных новыми панельными домами уродующими лицо города. Потом разговор зашел о религии и Игорь, чтобы показать, какой он православный сладострастно облобызал свой нательный крестик, и прижал его пухлой ладонью к жирной и волосатой груди, подняв глаза к закопченному потолку, попросил у бога прощения за свои грехи. Покемон, насмешливо мыча, передразнил его, за что был схвачен пятерней за шею и выслушал строгую нотацию от Игоря и Дианы сразу.
В этом бардаке я не мог довести то, что начала Катя, до логической развязки, и начал предпринимать отчаянные выпады. Катя с целью уверить гостей в том, что мы вовсе не тем занимаемся, о чем они думают, разговаривая о плюсиках и минусах в небесной канцелярии, начала влезать в их беседу, вставляя бестолковые реплики. Последнее вынудило меня повернуться к стене, притвориться спящим, который, накрыл голову подушкой, и мерно храпит. Разговор продолжался, но я уже не слышал, до чего они договорились.
Насколько я понял, Диана улеглась между Покемоном и Игорем. Они прикрылись красным пледом, по которому начали ходить волны. Катя прошептала мне на ухо о том, что не потерпит такого разврата в своем доме, и я был поражен её праведностью наповал. Когда я проснулся, свежий и ласковый солнечный свет уже заполнил комнату. Окна дома напротив отражали солнечные лучи, а над ржавой крышей синело чистое небо. Вставать было лень. Красный плед на соседнем диване продолжал колыхаться.  Игорь первый вылез из-под пледа, включил чайник, допил водку на дне бутылки, нарезал оставшийся хлеб, и размазал по нему остатки гусиного паштета, пожелав нам доброго утра, пригласил позавтракать. Катя стыдливо облачалась под одеялом. Я сел за стол, натянув только трусы. Бутерброды не лезли в горло, но я их старательно туда запихивал, проталкивая горячим чаем. Впрочем, это был не чай, а отходы чайного производства, упакованные в бумагу, вкус которой еще долго оставался во рту. Катя вылила остатки вина в чашку, в которой оставался чайный пакетик, гадливо морщась, выпила и заговорила с Игорем о погоде в нашем городе, а потом и в Испании, куда можно поехать отдыхать. Я же, улыбаясь, наблюдал за волнами под красным пледом.
-Наш маленький Даун играет в свою любимую игру! - прокомментировал я.
-В «подводную лодку», - подтвердил Игорь. – Только что-то не выныривает.
В ответ на эту реплику из-под пледа показалась рожа Покемона. Поржав немного, он опять нырнул.
-Признаки жизни подает, - удовлетворенно заметил Игорь. – Это радует! А то я переживаю за него, как за своего ребенка…
-Погуляем? – сердито предложила Катя. – Я не могу на это смотреть! Какой ужас! В моем доме, без моего разрешения.
В парке, распивая пиво на скамейке, она подвергла Диану жесточайшей критике. Говорила, что её нельзя подпускать к детям, а она работает воспитателем. Упрекнула меня в том, что я ничего не предпринял, чтобы предотвратить эту оргию. Её просто несло от праведного гнева. Игорек с ехидной улыбочкой выслушивал её излияния. Он был уверен в том, что это она не всерьез. Но я знал, что о юморе Катя и, понятия не имеет, просто бездумно повторяет фразы из телевизора. Мне было скучно и противно выслушивать эту речь о нравственности, да еще и в присутствии Игорька. Источив запас готовых замечаний по этому поводу, она начала намекать моему гостю, что ему, Покемону и Диане пора сваливать. Он же делал вид, что намеков не понимает.
-Она хочет тебе сказать, чтобы ты взял за шиворот своего тупоголового друга, и влюбленную в него воспитательницу с высшим христианским образованием, и свалил из этого поганого семейного гнездышка.
-Эжен! – воскликнул Игорек бабьим голосом. – Как ты выражаешься! У тебя такая интеллигентная жена! Ты должен вести себя, рядом с ней, соответственно. Иначе возникает неприятный мезальянс.
Ему было лень посмотреть в словаре иностранных слов, что означает мезальянс, но он любил повторять это, случайно услышанное, слово, и потому пихал его всюду, любуясь своим красноречием. На Катю применение этого слова подействовало. Она потом отметила, что Игорь очень образованный человек.
-Мы останемся здесь на полгода, - серьезно заявил Игорек, и Катя ему поверила с испугом. – Тебе Евгений рассказал о традициях нашей секты? Не переживай, ты с ними скоро познакомишься, а заодно и с остальными адептами. Мы все будем жить у вас…
-Какой кошмар! А как же наша интимная жизнь!
-Но сегодня-то всё прошло нормально! – Игорек весь светился от ехидства. – И ночью, и утром!
Катя уставилась на носок своего туфля, которым она ковыряла утоптанную и заплеванную землю под скамейкой. Подошва отставала от туфли, но она упорно продолжала свое вредительство, не зная, что ей следует говорить в этой ситуации.
-У нас с Дианой был разврат, - торжественно продолжал Игорек, выдержав паузу. – А у вас что было?
-Это было в первый и в последний раз! – скорбно сказала Катя. – Мы собираемся пожениться. Я буду в белом подвенечном платье, а он в каком-нибудь банальном смокинге. Мы будем венчаться в церкви…
-Что-то Эжен не настроен на венчание, судя по его выражению лица, когда он услышал о банальном смокинге и подвенечном платье. Михаловна держала вон в том доме кабак. Так он там уже один раз женился. Не в кабаке, конечно, в загсе все оформили, я свидетелем с его стороны был, а потом сюда отмечать приехали. У невесты пузо на нос лезло. Вела она себя отвратительно. Платье у неё белое было. Она его у своей соседки одолжила, та в нем снегурку на детском утреннике играла. Да, было времечко…
Игорь, хотя и старался выглядеть мужиком брутального типа, по натуре своей был старой лицемерной бабой, сплетницей. Как-то раз одна девица, сидевшая с нами в пивной, сказала, что он очень похож на её крестную. Он поперхнулся пивом, и сказал, что, наверное, она оговорилась, перепутав крестную с крестным, но неделикатная девица опровергла его версию, и внятно повторила, что он очень похож на женщину и лицом, и голосом, и жестами…
-Ладно, пошли! А то мало ли! Как бы чего не вышло с Димочкой.
Диана и Покемон сидели и пили чай во время нашего возвращения. Покемон имел вид напуганный, а Диана недовольный. Она агрессивно схватилась за недопитую Игорем бутылку пива, и начала толкать пламенную речь о феминизме. Потом она переключилась на защиту демократии, приправленную антисемитизмом. С пеной у рта она спорила с Игорем о вреде космополитизма, и утверждала, что Новодворская симпатичная женщина и блестящий политик. От её демократии разило фашизмом, но фашизмом без красивой атрибутики и великих целей. Это был кухонно-женский фашизм, пахнущий пищевыми отходами из детского сада, причиной которого была сексуальная неудовлетворенность. Если человек озабочен политически, то это свидетельствует о его сексуальной озабоченности, сделал я грустный вывод, и попросил гостей убраться быстрее. Катя, так увлеклась нападениями на Диану, что опротестовала мою просьбу.
-Ты не забыла? – спросил я. – Нам сегодня, кажется, надо ехать помогать твоей маме на ярмарке, где она будет продавать вышитое тобой искусство.
-Но ты же сказал, что не поедешь…
-Почему не поеду? Очень, даже, поеду!

Глава девятая. Побег.

Ярмарка проходила на окраине города в лесопарке. Деревянная посуда, народная музыка, самодельные игрушки, даже дверные петли и защелки, изготовленные кузнецом по старинной технологии. Вежливо поздоровавшись с её мамой и её сердечным другом, я отошел в тенек, под сосенку, открыл взятую с собой книгу, и углубился в чтение. Солнце, как летом, припекало, сквозь народную музыку иногда пробивалось пение птиц. Близ парка было озеро, на берег которого я уже собирался эвакуироваться, подальше от всего этого народного идиотизма, когда Катя опрокинула прилавок, залепила оплеуху своей маме, подошла ко мне, начала вырывать у меня книгу, требуя ключи от дома. Зачем ей были нужны мои ключи, если у неё были свои, я не знал. Стерпев публичное избиение, я отправился домой, взял велосипед и поехал кататься. Яркое Солнце, прохладный ветерок, сверкающая рябь на поверхности озер. В карманах нашлась мелочь на минералку, хлеб и колбасу. На закате я не торопясь добрался до пустынного морского пляжа и чувствовал себя счастливым и свободным, наблюдая за тем, как розовый шар светила тонет в фиолетовом притихшем море. Хотелось продлить это мгновение, взять палатку и спальный мешок, ехать вдоль моря, пока не объеду его вокруг. Что там, за морем? Другая страна, где люди говорят на другом языке и живут иначе.
При мысли о заморских странах у меня сжалось сердце и участилось дыхание. Когда мне было три года я побежал в бушующее море в ноябре, намереваясь вплавь добраться до Швеции. Не снимая одежды, я бежал за отступающей волной, крича взрослым, гнавшимся за мной, что я инопланетянин, и мне не нравиться на этой планете. Набежавшая волна опрокинула меня, закрутила, и бросила к отцу, который забежал по колено в ледяную воду. Летом я так же неоднократно пытался уплыть в другие страны по морю. А когда немного подрос, я обзавелся единомышленниками, и мы построили много плотов на реке возле дома, чтобы уйти на них в море, но нас постоянно ловили менты или плоты отнимали старшие пацаны. Потом я стал побуждать товарищей строить землянки в лесу, в которые мы убегали из надоевшего дома. Только в шестнадцать лет я в первый раз в жизни сел на велосипед. С горем пополам, научившись держать равновесие, иногда падая на поворотах, я поехал по первому попавшемуся шоссе. Проехав пятьдесят км, я очень захотел есть, и повернул назад. Ехать на голодный желудок, против ветра, на тяжелом складном велосипеде оказалось труднее, чем я думал. До дома я добрался, шатаясь от слабости. Я даже шел с трудом, но через два дня снова отправился в путешествие, взяв с собой немного денег и рюкзак с продуктами. Велосипедное седло с тех пор стало для меня райским уголком, местом силы и спокойствия, местом, где я чувствовал себя на своем месте…
С моря я поехал к родителям, где и переночевал. Утром мне позвонила её мама и попросила передать Кате, что она её любит и все ей прощает, я безразлично ответил, что не видел её уже сутки, и пока еще не чувствую желания увидеться с ней. Я вежливо попрощался, но хотелось послать её ко всем чертям. Какая это любовь! Она своими прощениями и поблажками сделала из своей дочери морального урода, с которым невозможно жить. Да, жаба, создающая себе подобную жабу, думает, что создает шедевр. У жаб есть тоже свои понятия о прекрасном. Но я-то тут причем?
Думая над этим вопросом я углубился в свои воспоминания и не нашел в них даже намека на влюбленность, в следствие, чувство неполноценности. Я не понимал тех сверстников, которые годам к четырнадцати начали гулять с девчонками. Мне с ними было мучительно скучно целый день сидеть на лавочке во дворе, лузгать семечки и говорить об одежде, общих знакомых, сериалах, заполнять какие-то анкеты. Разумеется, половые гормоны регулярно стучались мне в голову, и я прогонял. В шестнадцать лет я со всех сторон слышал, что я ненормальный потому, что до сих пор не проявляю интерес к противоположному полу. Впрочем, я и сам решил, что это болезнь, которую надо срочно лечить. На свидания я волок сам себя за волосы. Когда видел ту, с которой мне предстоит провести вечер, начинал проклинать весь мир, одевая на лицо приветливую улыбку, стараясь произвести на девицу благоприятное впечатление, хотя мне хотелось послать её подальше, и уйти. Наконец, я устал выслушивать нравоучения окружающих по поводу моего безразличия к женщинам и ходить на свидания. Я утратил надежду на то, что мне когда-нибудь кто-то хотя бы понравится, не говоря уже о какой-то любви. Один из моих коллег, старый холостяк, сказал, что настоящая любовь может возникнуть только в процессе долгой и трудной совместной жизни. И мне было легче поверить напарнику на слово, чем продолжать мучительные поиски. И я женился на первой, подвернувшейся под руку особе, которой опрометчиво поклялся в вечной любви. И бился я с ней два года, до тех пор, пока не встал перед дилеммой – нарушить клятву или свести счеты с жизнью, третьего дано не было. В итоге я снова ходил на свидания, и мне опять никто не нравился, пока не нарвался на Катю. По началу, я был даже доволен ей потому, что она, по сравнению с бывшей женой была безобидным купидончиком. Низко ли я себя ценил, ленился ли ухаживать за приличными женщинами? Да! Я делал не совсем то, что хотел, шел на поводу низменных инстинктов, удовлетворял общественные запросы. Ясное дело, из этого ничего приятного для меня не могло получиться.
Катя позвонила мне в понедельник с телефона своей мамы и занялась самооправданием. Не желая употреблять её словесный сумбур, я отложил трубку в сторону на четверть часа. Когда я её снова приблизил к уху, там все еще слышался поучительный писк. Она даже не заметила того, что я её не слышал.
-Я ничего против тебя не имею, - бесцеремонно прервал я её излияния. – Я не держу на тебя обиды, это было бы верхом глупости, ведь ты, судя по твоим словам, человек больной. Я решил, что наше дальнейшее совместное проживание невозможно, по причине финансового кризиса, из которого я не вижу выхода, в силу  твоей, психической болезни.
-Ах, вот как! Ты используешь мои слова против меня!
-Я просто информирую тебя о том, что у меня нет денег, чтобы оплачивать квартиру и все твои странности.
-Я тебе уже в сотый раз повторяю, что я не тунеядец, и вполне могу сама себя содержать,  даже тебя, если это потребуется!
-В том-то и дело, что ты это повторяешь уже в сотый раз, но за полгода еще гроша ломаного не заработала!
-Сегодня я жду тебя дома, чтобы серьезно поговорить…
-Соскучилась! Некого тискать и полоскать мозги заодно? Сначала оплати квартиру, а потом зови меня туда!
-Можешь считать, что я её оплатила! Я завтра выхожу на работу в рыбный магазин! Тебе мало этой жертвы?
-То, что ты завтра выйдешь на работу, еще не значит, что ты там отработаешь хотя бы неделю. Судя по твоим же рассказам, ты в очень многих местах работала только один день.
-Ты опять используешь сказанное мной против меня! Я из-за тебя проговорила за счёт мамы кучу денег…
Связь оборвалась. Видимо мама просто вырвала у неё свой телефон. После работы я отправился на съемную квартиру. Всё-таки я мог там жить еще два месяца. Хозяйка всё равно, по договору, не возвращала залоговую сумму. Катя ждала меня приодетая и грамотно подкрашенная, сразу было видно, что её мама постаралась, ради того, чтоб отдохнуть от дочери лишний месяц. Но это было лишь половиной сюрприза! Холодильник ломился от разных продуктов, а так же были вымыты полы, а выстиранное белье сушилось, развешанное по комнате.
-Как на мне сидит это платье? – спросила она, грациозно крутясь передо мной. – Олька уехала в Америку на пару месяцев, а я настолько похудела, что влезаю в её вещи.
-Хорошо сидит, - невозмутимо ответил я. – Хорошее платье, и потому давай снимай его быстрее.
-Смотри, какое я белье у нее взяла! Правда, бюстгальтер маловат. Жизнь моя! Пронзи меня!
-Ты че, у сестры еще и эротический роман украла?
-Почему украла?
-Ладно, почитать взяла. Иди сюда! Пошлятина! «Пронзи меня!» Это же нарочно не придумаешь!
-А по моему, очень даже сексуально звучит…
Она не хотела замечать глупости и неуместности подобных книжных восклицаний, не замечала моего равнодушия и холодности. Это толкало меня на еще большую холодность и даже грубость, с помощью которой, я пытался заставить её сказать и сделать что-то достойное живого человека, а не механической куклы. Я делал секс тупо и механически, чтобы она полюбовалась на себя со стороны, но она ела все без разбора, как робот. После сказала она мне, что я был страстным и необузданным.
Набив брюхо тем, что попало мне под руку в холодильнике, я рухнул на диван и заметил на стене черно-белую фотографию, на которой был запечатлен катькин отец, держащий на руках маленького и полного ребенка.
-Эта фотография напоминает мне об инцесте… - трагическим тоном объявила Катя, добросовестно разрыдавшись.
-Мои родители развелись из-за меня. Когда мне было четыре года, я просто летала по комнате благодаря своему отцу…
-Во сне что ли? – спросил я, с тоской думая о том, что сейчас мне придется выслушивать очередные бредни, слепленные из отрывков голливудских триллеров. - Я не понимаю о чем ты. Выражайся яснее, жертвуй ради этого поэтичностью повествования.
-Хорошо. Он меня постоянно избивал и говорил мне всякие гадости…
-И чем это было вызвано с твоей стороны?
-Да ничем! Я была очень ласковым ребенком. Я его так любила! И хотела получить от него дозу ласки…
-Дозу ласки! Прекрасное выражение! Браво!
-Не перебивай! Я хотела, чтобы он меня поцеловал, а он меня отталкивал, говорил, что от меня воняет чесноком и луком, но я же не виновата, что люблю острую пищу!
Как будто её папе было легче вдыхать зловоние из её рта, зная, что она не виновата в том, что любит лук, чеснок и прочую гадость! Я его прекрасно понимал и полностью разделял его настроения. Правда я выкручивался, угощал её жевательной резинкой, хотя она и не заглушала жуткого запаха, утыкался носом в её плечо, щекотал ей ухо языком, только, чтоб не дышать этой гадостью, а она еще с невинным видом могла рыгнуть от избытка чувств.
-Это был лишь предлог, - продолжала Катя. – На самом деле, он не мог совладать со своими низменными инстинктами. Я это чувствовала, но не понимала, а мама все поняла. И этот он женился через два месяца после развода. Потом, когда у нас в семье было тяжелое финансовое положение, он взял меня к себе работать. У него свой рыболовный магазин и мастерская, где изготавливаются всякие поплавки.  Через два месяца он выкинул меня оттуда, как собаку! Родную дочь! Знаешь за что? Я, видите ли, поставила на место его помощника, которого он назначил старшим. Он с первого дня придирался ко мне. Я сразу почувствовала, что он меня, таким образом, домогается, но не пожаловалась на него папе. Я тогда была безумно и безнадежно влюблена в одного гомосексуалиста, и пока с ним выясняла отношения, опоздала на работу на несколько часов, а когда этот старший начал меня отчитывать по этому поводу я сказала ему, что он уволен и впредь здесь буду командовать я и мой папа…
После её рассказов, у меня сложилось впечатление, что её отец был человеком, который всегда застегнут на все пуговицы, и может умереть от инфаркта, если его безупречно выглаженный и вычищенный белый пиджак, вдруг испачкает птичка. Педантизм был для него святыней, а его старшая дочь, то падала в фонтан, то ломала ракетку, когда он учил её играть в любимый теннис, то выворачивала на него миску свекольного салата в его день рождения, когда он собрал за столом солидных людей. Я был очень удивлен тем, что он еще время от времени приглашал её в гости и терпеливо справлялся о том, как у неё дела, хотя наверняка каждое её слово гирей падало на его больную голову. Он не мог смириться с тем, что у Кати всё не, как у приличных людей.
Возможно, что легенду, про инцест, придумала её мама, которой трудно было пережить то, что от неё сбежал муж, и еще сразу же после развода женился. Мне надоело слушать это, и я поспешил перевести разговор в другое русло. Я спросил, что Катя предприняла, чтобы оплатить квартиру. Она ответила, что хозяин обещает не брать с нас деньги за один месяц проживания, если Катя распишет забор во дворе.
На следующий день хозяин пожаловал в гости, поинтересовался, почему мы живем без телевизора, даже предложил свой старый бесплатно, но я категорически отказался, сказав, что мы люди творческие, и у нас нет времени для того, чтоб убивать его у телевизора.
-Она мне показала абстракцию… - морщась, сказал жуликоватый хозяин с невинными голубыми, широко распахнутыми глазами. – Я не особо в этом понимаю, но я бы хотел, чтобы она вот этот рисунок скопировала на стене…
Он указал на мой рисунок, который по профессиональному уровню был достоин первоклассника, но показывал дом плывущий по быстрой горной реке и его хозяина сидящего на крыше, который, не надеясь выбраться живым из стремительного потока, прощально махал рукой односельчанам, оставшимся на берегу. Я не стал говорить, что это только баловство, даже не сказал, что это рисовала не Катя. Я начал уточнять техническую сторону дела.
-Стена забора настолько неровная, что её необходимо оштукатурить. Потом у нас нет денег на краски, штукатурку, кисточки, валики, кельму, сокол…
-Я вас прекрасно понимаю… - хозяин замялся. – Вообще-то, это моя жена хочет, чтобы этот забор был как-то оформлен, а то этот двор совсем мрачный получается…
-А я, вообще-то, не рисую. Рисует моя подруга. Может, пусть женщины сами обо всем и договорятся?
-Я думаю, да! Так будет лучше. А то мы тут нарешаем сейчас, а потом согласовывать все заново придется.
За разговором стало ясно, что штукатурить и грунтовать, после работы буду я. А так же я должен покупать краски, кисточки и сокол с кельмой. В конце концов, Катя наверняка откажется копировать мой антихудожественный опус, и напишет там свою лечебную картину. Хозяин с хозяйкой заставят меня всё переделывать. Все это было далеко не в моих интересах. Мне хотелось под благовидным предлогом финансовых затруднений, возникших по вине отделаться подруги от неё, а не штукатурить, не расписывать стены этого двора, скандаля с ней по поводу творчества. Однако, преобразить стены  мне было интересно. Потому я оторвал со стены пару отставших обоев, взял гуашь, и вывел крупным планом логотипы любимых групп. Копии получились довольно точными благодаря тому, что я нашел линейку и транспортир.
Моя подруга ворвалась в квартиру, как ураган, немного побранила меня за использование её красок и кисточек, которые я ей покупал, дыша алкогольными парами, помахивая почти пустым двухлитровым баллоном крепленого пива, а потом прилегла на диван, и завыла.
-Иди ко мне, милый! Посмотри! Посмотри на мои ручки!
-Кажется, с ними все в порядке! Просто ты, отмечая свой первый рабочий день в рыбном магазине, слегка перебрала, и тебе мерещится всякая ерунда.
-Пожалей меня! Включи литургию Чайковского, она умиротворяет меня. Смотри, мои лапки все в этой мерзкой чешуе! Там было столько рыбы! И она вся была мертвая…
-Где же честно заработанные деньги?
-Поставь литургию громче! Я пообедала там, в кафе, не есть же эту рыбу, которую мне бесплатно предлагали!
-И ты проела все деньги!
-Нет, я еще купила пиво, чтобы снять стресс и больше никогда не вспоминать об этом ужасном месте. Я лучше умру, чем буду там работать!
-Можешь начинать умирать прямо сейчас, чтоб зря продукты не переводить на говно. Кстати, тебя хотели хозяин с хозяйкой видеть.
-Я только что разговаривала с ними, и обо всем договорилась.
-О чем, интересно, ты могла с ними договориться в таком виде?
-Ну, ты завтра по быстрому оштукатуришь стены тем, что стоит в туалете, а послезавтра я начну расписывать.
-Не выйдет! Во-первых, то, что стоит в туалете – это шпатлевка, которая предназначена только для внутренних работ. Если её положить слоем более десяти миллиметров, то она просто растрескается, и её смоет дождем. Во-вторых, этого мешка хватит только на три квадратных метра, в лучшем случае. В-третьих, я не собираюсь покупать за свой счет инструмент, и горбатиться тут после работы…
-Это все только отговорки! Ты ставишь мне палки в колеса, чтобы выставить меня лентяйкой перед всеми. Но я не позволю тебе этого сделать! Я оштукатурю этот забор сама! И тогда вы все увидите. Ты обязан показать мне, как это делается, и купить инструменты.
-Я в этом деле полный профан.
-Тогда пусть твои друзья придут, и сделают эту работу, может, я им даже за это заплачу.
-Сама звони и договаривайся с ними!
-Сама? Я всё должна делать сама, как терминатор!
-Тебя никто не заставляет ничего делать! Иди к своей маме, пусть она моет тебя, потому, что ты сама не умеешь, пусть кормит тебя и выносит из-под тебя горшки! Если ей нечем больше заняться. Я не собираюсь всюду водить тебя за руку, стелить солому, чтоб тебе было удобно падать в истерические обмороки! Ты свободный человек! Будь свободной до конца! Отстань от меня!
-Какой же ты, ублюдок! Я из кожи вон лезу, чтобы решить его проблемы, а он…

Глава десятая. Очевидное, но в то же время, невероятное.

Мы были вынуждены прервать семейное пение дуэтом потому, что ко мне пожаловал Коля Некрасов, друг моей сестры. Высокий молодой человек из приличной профессорской семьи. Послушный мальчик, играющий на виолончели, правда, моей сестре очень не нравилось, как он это делал, судя по её словам, он беспристрастно пилил струны смычком, в точности, как его учили. Это было его сутью. Он очень быстро прочитывал множество заумных книг, делал правильные выводы, помнил всё чуть ли не наизусть, но он был не способен написать ничего своего. В его жизни практически не случалось ничего особенного. Все было практично, прилично, ничего лишнего и неправильного. В этом моя сестра его зло упрекала. Она могла простить ему то, что он втихую ел припрятанную шоколадку, когда они вдвоем поехали в поход, и нечего было есть, это её не так раздражало, как то, что он выигрывал математические олимпиады и на радость родителям лежал дома на диване, решая задачки по физике.
-Ты знаешь, - спрашивала его моя сестра. – Чем отличается живой человек от мертвого?
-Это вопрос анатомического характера…
-Нет! Живой человек ошибается, получает двойки, хамит, психует, а это на тебя не похоже.
Ксения рассказала ему о том, какое воздействие на меня оказали книги Кастанеды и он рьяно принялся их изучать. Он старательно штудировал их, как учебники и нам было о чем поговорить. Пока я возился с Катей, он научился играть на гитаре, и во время очередного совместного посещения бани предложил мне организовать панк-рок группу. Проблема была только в том, что он понятия не имел о панк-роке, и пришел ко мне, чтобы узнать об этом направлении музыки, но не тут-то было…
Катя просто накинулась на него с речами об эзотерике и религии, а он совсем растерялся и развесил уши.
-Я хотел послушать панк рок, - неуверенно возражал он.
-Это всё не конструктивная гниль! Ты же сам прекрасно понимаешь, что это не музыка и эту дрянь слушают только отмороженные подростки, которые сексуально закрепощены и эта энергия выливается у них в агрессию. Посмотри на него! Он абсолютно закрыт для окружающего мира и ненавидит человечество, но не волнуйся за него, я его вылечу, со временем. Я лучше знаю, что нужно проповедовать с помощью музыки. Хочешь я спою тебе то, что я написала?
Она бодро запищала по бумажке свои зарифмованные представления о боге, рае, сексуальных мужчинах, любви и птичках.
-У нас получится прекрасный дуэт! Мы будем исполнять народные песни! Ты будешь потрясающе выглядеть с белой гитарой, а я буду в таком декольтированном вечернем платье с разрезом вот до сюда. Нет! Пожалуй, только до сюда…
-А как же он? – неуверенно спросил Коля.
-Да его вообще на сцену не пустят в таком виде, но если он пересмотрит свои взгляды и вкусы, то будет на заднем плане играть на каких-нибудь барабанах…
-Но я, все-таки, хотел бы хоть немного послушать ту музыку…
-Лучше встань к стене, выгни спину и расслабься. Главное, это расслабиться! Положи мне руки на плечи и почувствуй биотоки, которые я тебе посылаю. Смотри мне в глаза! Вот, так! Чувствуешь?
Я был ошеломлен не меньше Некрасова и почувствовал её биотоки, хотя и не смотрел ей в глаза. Еще я почувствовал, что мое присутствие излишне и очень захотел смыться. Происходящее было не на что не похоже и пугало меня. Когда Катя прислонила моего гостя к стене, и подвергла гипнозу, я подумал, что она его сейчас изнасилует, а мне потом придется за все это отвечать. Заманил восемнадцатилетнего невинного юношу в свой притон, где его растлила какая-то сумасшедшая.
-Я не допущу, чтобы ты пропал так же, как он! Доверься мне, расслабься и расскажи, что тебя на данный момент мучает!
И тут Коля Некрасов понес такое, что мне стало совсем жутко. Он исповедовался ей в том, что на данный момент находится в сожительстве со своей учительницей английского, женщиной сорока лет с двумя детьми, которые называют его папой и, чтобы помочь ей он подрабатывает в свободное от учебы время. Мне ужасно хотелось, чтобы он засмеялся и сказал, что это шутка, но он был абсолютно серьезен и доказывал, что его учительница женщина-маг. Катя же, решив ковать железо, не отходя от кассы, предложила ему свою руку и сердце в напыщенных выражениях. У меня от всего этого просто челюсть упала на стол, за которым я сидел. Я, конечно, был не прочь так быстро и легко отделаться от Кати, собрать вещи, и ночевать уже дома, и все это под благородным предлогом. Однако, честно ли было кидать Колю под этот английский танк, бросать его наедине с этой ненормальной, которой он не может оказать ни малейшего сопротивления?
Но Коля решительно заявил, что у него мало времени и начал стесняться того, что наболтал в состоянии аффекта. Катя не ослабляла своей хватки, и вызвалась проводить его до остановки.
-Только не говори ни кому, - попросил меня Коля на остановке.
-Ты это серьезно? – спросил я с надеждой на то, что он пошутил.
-Да, я люблю её. И эти дети мои. Дело в том, что в прошлой жизни я был адмиралом в Индии, который всё потерял, влюбившись в девушку из Советского Союза. В итоге у меня не выдержало сердце. Я умер, а моей жене вместе с детьми пришлось уехать на родину, но я её так любил, что моя душа вселилась в тело новорожденного русского мальчика, Коли Некрасова. Вот, смотри, у меня на руке даже образовался шрам, хотя я никогда не повреждал руку в этой жизни, зато в прошлой жизни…

-А ты как-то не очень расстроился по этому поводу, - сказала мама удивленно.
-А что толку расстраиваться?
-Может это и правильно. Катя твоя на работу не устроилась?
-Нет, конечно, лежит и ноет, болеет и медитирует за меня круглыми сутками и требует, чтобы я её за это кормил, одевал и ублажал…
-И ты её слушаешься?
-Нет, конечно! Вот она меня и бьет и орет на меня.
-Тебе это еще не надоело? Домой возвращаться не думаешь, а то работы у тебя все меньше, а тут кредит выплачивать за велосипед надо будет. Скоро зарплата будет, и ты мог бы не в кредит его купить, я бы тебе немного в долг дала немного. Или ты еще не понял, что она ненормальная, это сразу видно. Несет непонятно что, ни черта делать не умеет. Такая же жирная баба, как Верка. У тебя просто дар находить хомут на свою шею.
-Скучно без хомута-то…
-Неужели, опять будешь два года мучатся?
-Да нет, еще пару месяцев и всё. Она в гости к тебе напрашивалась…
-Спасибо, не надо. Она забивает своей ахинеей весь эфир. Папа за батарею держался, чтоб с ней на кухне пятнадцать минут высидеть. Если сам с ней жить хочешь, то, пожалуйста, но меня от неё избавь. Я её терпеть не обязана. Пусть своей маме мозги пудрит.
Коллеги подходили ко мне со своими соболезнованиями и не менее бестолковыми советами, как найти похитителей и наказать их. Юра посоветовал купить краденый велосипед на блошином рынке. Дома Катя добросовестно рыдала и того же требовала от меня, даже с кулаками на меня накинулась, когда я посмеялся над её театральными способностями.
-Это лишь показывает твою полнейшую бесчувственность и душевную черствость. Ты к велосипеду относился лучше, чем ко мне и вот его у тебя украли, а ты смеешься, подонок! Тебе на всех наплевать!
-Это дар божий, к которому надо относиться с уважением. Ты же сама говорила, что все идет от бога, значит мой похуизм тоже, вот за него я бога и благодарю и радуюсь его дару. И с чего ты взяла, что твои сопли дорогого на небесах стоят? Никто за них и гроша ломаного не отвалит. Во-первых, они корыстны, во-вторых много ума и сил не надо, чтобы их генерировать.
-Это почему же не надо? – обижено возразила она.
-Да потому, что ты бы никогда не ныла, если бы для этого требовалось хоть немного напрягаться…
-Ах ты, гад! И на какие же деньги ты собираешься покупать новый велосипед? На что мы будем жить? Ты посмотри на меня! На мне вся одежда как на вешалке висит, я потеряла, наверное, килограмм десять! Я скоро в голодные обмороки начну падать!
-Судя по твоему животу, они тебе не грозят в ближайшие три месяца. Ты мне, кстати, денег должна. Ты говорила, что отдала как-то целую зарплату за курс похудения, который не подействовал, а тут десять кг с плеч долой, за это с тебя причитается. И почему ты спрашиваешь, на что мы будем жить? Я буду жить на свои деньги, а ты не знаю.
-Так! А ну-ка пошел вон из моего дома! Я нашла эту квартиру!
-Спасибо тебе за это, но ты ни разу не заплатила за неё, да еще и сидела в ней на моей шее и болтала своими жирными ножками…
-Это на твоей-то тощей шее можно посидеть! Да мы целый месяц питались продуктами, которые мне давала моя мама…
-Вот и будешь питаться за её счет дальше, и за квартиру я больше платить не буду. Выкручивайся, как хочешь.
Тем вечером я был весьма голоден, и когда Катя отлучилась в туалет, я открыл холодильник и начал там судорожно искать съестное. Пока я был на работе, она умудрилась сожрать даже остатки черствого хлеба, который я покупал рано утром на рынке вдвое дешевле, чем обычный хлеб в магазинах. Не было и варенья и куска тыквы, которую Катя перепутала с дыней, и съела сырой. Остался только рис, который надо было оставить на утро и немного муки. И тут удача! В морозилке изо льда торчал кусок заиндевевшего пластика. Взяв нож, я выковырял изо льда кусок сала грамм на триста, который Катя не досмотрела. Она могла позволить себе подобную неосмотрительность, у неё было еще тридцать кг жирового запаса.  Я еле дотягивал до пятидесяти восьми при росте метр восемьдесят. Стоило мне день не поесть, как в желудке разгорался пожар, а в глазах становилось темно. Тело начинало пошатывать, к тому же, мне надо было ходить на работу и по магазинам. Она целыми днями лежала дома, и жаловалась, что я не могу заработать денег, чтобы она смогла посещать фитнесс клуб. Я спрятал за пазуху холодный кусок, оделся и тихо вышел из квартиры на чердак и вылез на крышу.
Заходящее апрельское Солнце било в мои глаза рыжими лучами, щедро одаривая меня витамином группы Д. Я торопливо грыз мерзлый жир, и находил его очень вкусным после двух голодных суток. Обычно я не выношу сало потому, что мой дедушка был с Украины и в детстве агрессивно потчевал меня этой гадостью, надеясь на то, что я со временем стану таким же жирным, как он. Я добровольно обрекал себя на голод. Я мог пойти к маме и попросить поесть. Она бы мне не отказала. Мне мешала это сделать гордость. Я мог выкинуть к черту эту Катю, которая своими кулинарными потугами портила половину всех продуктов, что я покупал, а отпускать её в магазин одну было полным безумием. Я не выгонял её из упрямства, не хотелось становиться в длинную колонну, сбежавших от неё мужчин. Я должен был чем-то выделиться из общей массы. Я пытался заставить её убежать от меня.
Обожравшись салом, я побрезговал съесть шкуру со щетиной, и великодушно отдал её Кате.
-Какая прелесть! – она ела шкуру вместе с шерстью. – Откуда ты её взял?
-В морозилке лежала. Наверное, еще от прошлых жильцов осталась. Я такое есть не люблю, подумал, может быть, тебе захочется…
-Так, может, она испорчена.
-Может и испорчена, но если ты до этого долго ничего не ела, тогда желудок переварит все что угодно.
-Я обедала! – испугано сказала она. – Я сегодня ходила к Тоньке. Она угостила меня супчиком. А ты так ничего и не поел со вчерашнего дня, милый! Хочешь, я тебе сейчас блинчиков пожарю?
-Не трогай продукты!
-Но ты же можешь умереть с голоду!
-Главное, что ты всегда найдешь к кому сходить и поесть супчика.
Велосипед я себе купил не дешевый, еле наскреб денег на первый взнос. Потом он долго и исправно служил мне много лет и оказался на редкость прочным. Получалось, что треть зарплаты я отдавал за квартиру, треть составлял ежемесячный взнос за велосипед. Нужно было еще платить алименты и питаться, а еще надо было купить себе джинсы и новые сапоги. В кожаных штанах было жарко, а один из сапог запросил каши.
Кате велосипед очень понравился. Она сказала, что я просто обязан подарить его ей потому, что он красно-черно-серый, а эти цвета её вдохновляют творить. Но когда я не дал ей даже покататься, зная, как она знакома с правилами дорожного движения и вообще относится к вещам, она начала обвинять меня в расточительности, из-за которой мы вместе голодаем. И вообще, почему я не посоветовался с ней, прежде, чем делать такую дорогую покупку. Она могла бы мне посоветовать, какого цвета мне покупать велосипед. Я молча смотрел на своего колесного коня, и улыбался, и ничто не могло помешать моей радости.

Глава восьмая. Праздник каждый день.

Все-таки она предприняла один важный шаг на пути к трудовой деятельности. Моя псевдо голодовка её вдохновила на то, чтобы поехать к маме, взять кое-каких продуктов и надомную работу, которая заключалась в том, чтобы расшивать лоскуты кожи разноцветным бисером. За первый рабочий день она на маленьком лоскуте вышила массивное и бесформенное пятно, которое топорщилось, выгибалось и наползало на края кожаного лоскута.
-Это никуда не годится, - забраковал я её работу. – Во-первых, этот лоскут никуда не пришьешь, надо было хоть сантиметр на швы оставить. Во-вторых, ты здесь натыкала слишком много, а тут есть пробелы. В-третьих, ни черта не понятно, что ты хотела вышить. Дай мне попробовать. Сейчас, я тебе покажу экстра-класс!
Сам того не заметив я втянулся в это занятие. Пыхтя трубкой, я рассортировал бисер по цветам и размеру, разметил кусок кожи и с головой ушел в работу, думая о том, что лучше бы резать стельки из войлока и меха, чем за жалкие копейки ковыряться с этим бисером. На следующий день я раздобыл на работе наперсток, вернулся домой пораньше, отварив остатки гречки, рьяно принялся за дело. У Кати дело не спорилось. Она обзывала свою маму эксплуататором и скупердяйкой, кричала, что каждая её вышивка произведение искусства, и за неё следует платить по тысяче лат. Так же её приводила в ярость песня Летова о игре в бисер перед стаей свиней. Она делала мне великое одолжение и слушала мою любимую музыку, демонстративно плача. Меня не трогали её артистические слезы.
-Итак, на батон хлеба ты зарабатывала два часа. Неплохая скорость!
-Я возьму с неё в два раза больше, а если она не даст, я продам её нитки, иглы и бисер с кожей.
-Неплохая шутка! Я себе рельефно представил, как ты ходишь по этому району и метаешь бисер перед свиньями, а заодно и нитки с иглами и кусками кожи. Даже при наличии хорошей швейной машинки и умении хорошо шить брюки, юбки и жакеты с куртками, много на этом не заработать. Тот портной, который шил мне кожаные штаны, сказал, что имеет вместе с женой, которая арендует на базаре палатку, и целый день в ней торчит, не больше чем я зарабатывал, когда у меня было более или менее нормальная ситуация с заказами. Причем, ему, в случае чего, не будут выплачивать пенсию и пособие по болезни. Да еще и эта возня с арендой места на базаре, недовольными клиентами. Лучше устроиться на нормальную работу, о которой забываешь, оттрубив восемь часов, выходя за проходную.
-Ты всего боишься и потому никогда не станешь состоятельным человеком, ты так и останешься придатком к какому-то механизму, которому, как собаке кость, кидают мизерную зарплату. Вот дядя Володя, друг моей мамы арендовал помещение и наладил производство застежек для лифчиков, а потом еще миллионами делал какие-то штучки железные.  Да, у него нет уверенности в завтрашнем дне, но он свободен и сам себе хозяин, никто ему не парит мозги…
-Конечно! Только в один прекрасный день он может сделать целую партию бракованных застежек для лифчиков, и настанет ему большой и светлый кердык. К тому же у него наверняка были знакомые на швейной фабрике, раз он получил такие заказы…
-Но ты же тоже мог бы организовать фирму, которая изготавливает и устанавливает жалюзи…
-Да, мог бы, проблема только в стартовом капитале, хотя можно начать только с установки и со временем раскрутиться, но мне скучно делать деньги.
-А что тебе не скучно!
-Путешествовать на своем велосипеде и писать свои книги.
-Но за путешествия тебе ничего не платят, а свои книги ты даже не пытаешься напечатать. Я не понимаю, зачем ты купил велосипед, да еще и такой дорогой.
-А чего я такого написал, чтоб показать это издателю? Эти фантастические романы никуда не годятся. Они, как твои энергетические кляксы, далеки от натуры и не профессиональны. Если они мне самому не нравятся, как они могут понравиться кому-то другому?
-Что у нас сегодня на ужин? Я уже пальцев не чувствую от этого дурацкого бисера! Кстати, я видела в магазине твоих бывших друзей. Этот толстый Игорь просто маньяк! Он просто источал сексуальную агрессию, и от него разило алкоголем. Он танцевал и в танце пытался меня прижать к стенке. Я ему сказала, что я его видела на фотографиях, и заочно с ним знакома, потому, что я твоя гражданская жена, то есть жена его бывшего друга…
-Если он был пьян настолько, что танцевал и пел в магазине, то он вряд ли разобрался в том, что ты ему так путано наплела.
-Нет, он обещал тебе сегодня позвонить и потом зайти в гости, я его пригласила, но надеюсь, он не придет. Он же меня изнасилует! Он же уже старый мужик, как ты с ним дружил! А этот Покемон тоже какой-то странный. Он вообще ни разговаривал, только щелкал семечки, смотрел, а потом за ним засеменил.
-Зачем было их приглашать, раз они такие маньяки?
-Но они же твои друзья, хотя я не представляю, как ты дружил с такими отморозками и алкоголиками.
-Это не самые худшие их качества. Сама приглашала, сама и будешь отклонять приглашение или принимать их одна. Проблема еще в том, что сегодня обещали зайти Матвеевна и Диана, которая имеет право объяснять мне устройство мира. Она же по специальности исповедовала приговоренных к смертной казни, пока её не отменили.
-А за что Диану отменили?
-Не Диану, а смертную казнь. Она обещала тебе принести кисточки и краски, которые она отняла у своих воспитанников, а еще мы и объедим бедных деток. Она сказала, что прибрала у них трехлитровую банку супа и картофельное пюре с котлетами. Жаль, что весь компот, дармоеды, выпили. За эти дары её надо припахать на счет бисера. Пусть покажет, как она работала мастером на швейной фабрике, может, она и не заканчивала швейный техникум…
-Как ты циничен! Я слышала, что Матвеевна руку сломала.
-Об кого интересно, кого она вразумляла?
Я не хотел видеть своих бывших друзей, не хотел видеть Диану, но был не прочь поесть немного борща. Только Матвеевне я был рад.
Первой явилась Диана. Чинно покудахтав о хороших погодах, которые стоят на улице, она авторитетно одобрила вышивание бисером и тоже взялась за дело. Я в это время поедал борщ, которого она принесла ровно на два литра меньше, чем обещала, и в ненаваристом бульоне плавало слишком много составных компонентов отличающих борщ от куриного бульона. В картофельное пюре явно не добавляли молока, а вместо него плеснули воды и растительного масла или не знаю что, надо туда плеснуть, чтоб эта жижица, называемая картофельным пюре, приобрела зеленоватый оттенок. Котлетами Диана назвала две головешки, которые могли содержать все, что угодно, но только не мясо, не белки и жиры. Тем не менее, я наелся, нагло обделив Катю. В холодильнике была консервная банка с гусиным паштетом, немного булка хлеба, сосиски.  Все это надо было растягивать до зарплаты, которую обещали выдать через неделю, но могли и не выдать вообще.
Матвеевна со сломанной рукой была под градусом и в злобном настроении. Она с порога заявила, что у неё есть деньги на бутылку водки, за которой она приглашала меня пойти вместе, на что я охотно подписался, ибо торчать в обществе Кати и Дианы мне было тяжело. Вместе взятые они очень много весили, а их аргументы еще больше. Тучи, сгустившиеся над колодцем двора, были отражением их настроения, а моросящий дождь был их слезами. Я поспешил с Матвеевной за водкой, чтоб больше молча не смотреть молча на хмурое небо сквозь заплаканный глаз окна, выслушивая жалобные стенания о жестокостях мира. Диана, конечно, утешала правоверную подругу, говорила о том, что уныние – грех. И рассказывала о своей внутренней борьбе. Она нашла себе мальчика модельера, ему всего восемнадцать. Он работает моделью, но не всегда её слушается. Что же с ним делать?
На лестнице Матвеевна толкнула загипсованной рукой чинно поднимавшегося Игоря и семенившего за ним походкой гиббона Покемона. Сделав над собой усилие, проклиная себя за малодушие, я протянул руку Игорю, а его верному оруженосцу рявкнул, чтоб он убирался.
-Это твои друзья? – Матвеевна недовольно оглядела их с ног до голов. – Чего-то они мне совсем не нравятся. Этот жирный думает, что хитрее всех, а этот тощий полный дебил. Ты посмотри на него, у него же глаза, будто колес наглотался и бритый, как уголовник.
-Идите наверх, - закончил я критику Матвеевной. – Там расскажете Матвеевной о своих достоинствах. А мы сейчас за водкой сходим.
-Я не понимаю! - закудахтал Игорь, пригладив зачесанные назад редеющие волосы, приложив жирную ладонь к округлой и выпуклой груди. - Не понимаю, что это за люди рядом с тобой, и кто им дал право вот так вот…
-Я дал Матвеевне право вскрывать ваши пороки! Если вам чего-то не нравится, я вас не держу.
Я спросил у Матвеевны, чего она такая злая и откровенная. Она ответила, что ноет рука и взывает её к откровенности. Мое предложение взять какой-то закуски она грубо отклонила, сказав, что водки надо взять литровую бутылку, чтоб хватило на всю компанию, потому, что мои друзья пришли с четырьмя литрами пива, как жиды пархатые, а Диана, кроме пищевых отходов из детского сада, ничего принести не может. Так что закуску должен обеспечить я, как хозяин квартиры.
-Катя твоя не худеет, бисером вышивает, ушей из-за щек не видно, пузо, будто у беременной, а ты говоришь, что жрать нечего.
-Но то, что ты сейчас говоришь просто хамство, и оно мне почему-то даже нравится. Ты даешь людям ровно то, что они заслуживают.
-Ты стал какой-то другой. Раньше ты был котом, который гуляет сам по себе, а теперь бегаешь, как собачонка домашняя.
-Это точно. Ем пищевые отходы из детского сада и не возникаю против благочестивой Дианы. Пора завязывать со всей этой байдой. Велосипед угнали на днях, и это знамение свыше. Только я не знаю, что мне делать дальше, в какую сторону направиться. Я уже даже не знаю, чего я хочу, слишком привык делать то, что от меня ждут окружающие…
-Чего ты пригласил эти мерзкие рожи?
-Да это не я, а Катя. Она собралась вылечить их от сексуальной агрессии, и научить их правильно ухаживать за женщинами. Если честно, то ей мало превратить в полный бред свою жизнь, она работает и над моей.
-С кем поведешься, от того и наберешься.
Когда Матвеевна села за стол, и водрузила на него бутылку, Катя предложила ей вышивать бисером.
-Милочка! – обратился к Кате Игорь, потирая двумя пальцами уголки своего рта. – Этим лучше заниматься утром, после распития водки. А сейчас мы будем танцевать, как поет Демисс Русос!
-Я просила вас не называть меня так!
-Не надо стесняться своей миловидности! Но, если не хочешь, то не буду, желание дамы для меня закон. Музычку нам! Я не могу работать без фона, мне нужна атмосфера и кружка для пива.
Катя небрежно поставила перед ним пивную кружку, в который был вялый цветок и позеленевшая вода. Игорек сморщился и пошел тщательно мыть кружку и выкидывать цветок. Диана придвинулась поближе к Покемону, а он таращил глаза и старательно жевал резину.
-У Дианы вид охотницы, - заметил Игорек, искоса наблюдая за её телодвижениями. – А у нашего вечно юного друга вид переевшего кролика, который никак не может что-то прожевать.
-Жвачку жую, - глупо гогоча, пробубнил Покемон. – Переживаю!
-Не вмешивайтесь в наш разговор так нагло! – отшила Игорька Диана.
-Как тебя зовут? – ласково и вместе с тем зловеще спросила она у Покемона. – Ты такой симпатичный мальчик!
-Меня? Меня зовут… Дииимааа!
-Дима! – заблеяла Катя. – Я тебя умоляю, не будь Покемоном!
-Не мешай, Катя! Это не вежливо, лезть в разговор, когда тебя не спрашивают. У тебя, Дима, есть какие-то домашние животные.
-Ах! – взвыл Игорек, мешая Покемону отвечать на поставленный вопрос. – Дайте же молодым людям уединиться. Давайте, сделаем для них шалаш на диване из этого красного пледа!
-У меня дома есть… - выдавливал из себя по одному слову Покемон.
-Как интересно! И кто же у вас есть дома?
-У него есть кошка, - ответил я вместо него. – Она приносит ему глистов и котят, которых они топят в кипящей воде вместе с мамой.
-Женя! – Диана теряла терпение. – Ты просто завидуешь его красоте.
-У меня дома есть змеи! – смеясь, как юродивый, выпалил Покемон.
-Очень хорошо! И чем же вы их кормите?
-Не знаю! Хлебом, наверное!
-А где они у вас живут?
-Под газовой плитой. Я бросаю им батон, и они в него впиваются и грызут и друг друга жалят ядом своим.
-А почему ты им его не покрошишь, или не размочишь?
-А чтоб у них челюсти были сильные…
-Давайте, Дима, выпьем немножко, я с вами поделюсь.
Диана хотела плеснуть Покемону в стакан с пивом водки из своей чайной чашки, но Матвеевна её опередила и плеснула щедрой рукой из бутылки так, что полилось через край на бисер и спортивные покемоновские штаны с тремя лампасами. Диана старательно начала стряхивать жидкость с синтетики, ощупывая то, что было под ней. Игорек брезгливо отказался от вливания водки в его кружку с пивом. В знак протеста Матвеевна выпила стакан водки залпом и обещала разойтись и устроить всем веселую жизнь. Начала она с того, что экспроприировала из холодильника несколько сосисок, и съела их без хлеба, не смотря на мои протесты и предложения закусить гусиным паштетом, который Катя размазала по сладким булочкам, которые принес Покемон. Насытившись, Матвеевна потребовала бумагу и кисть с красками. Красок Кате было жаль, но она расщедрилась на обломки пастели, напоминая Матвеевне, что у неё вряд ли что-то получится из-за сломанной руки, но та была непреклонна в своих требованиях. Кате было тяжело оторвать от сердца пару больших листов ватмана, но её лицемерие пересилило жадность. Матвеевна, учуяв, что бумага была выдана со скрипом, очень быстро нарисовала левой рукой на одном листе павлинье перо внушительных размеров, а на другом большой и красный мужской половой орган, вылезающий из цветка ромашки.
-Все! Нарисовала, в первый раз в жизни левой рукой. Катюха, давай еще лист, не жмись! С моими рисунками потом в туалет сходишь, только помять надо вот так вот.  Это, чтоб задницу подтирать удобно было. Ну, ты скажи свое авторитетное слово, как искусствовед! Гениально? Да? Для туалетной бумаги неплохо оформила, только в оформители меня не принимают на работу. Ну, до тебя, родная, мне очень далеко! Ты у нас непризнанная гениальность! Эй, ты, Покемон и ты толстый! Вы знаете, что она гениальный художник. Хотите она вас нарисует? Давай, рисуй вон ту морду, если бумаги на неё хватит!
Напустив на себя важный вид, Катя принялась рисовать Игорька, который даже замер, позируя. Она приговаривала, что нарушает все законы живописи, хотя рисовала, а не писала красками, но она создает портрет в своем оригинальном стиле. Покемон смотрел на её действие с подлинным восторгом, издавая неприличные звуки, крича, что Игорь на бумаге, как живой, Матвеевна, зло смеясь, поддакивала ему. Через пятнадцать минут «напряженной работы» шедевр был окончен. И я получил несказанное удовольствие, когда смотрел на лицо натуры, созерцающий свое отображение. Лицо было обозначено овалом, внутри которого кособоко были расположены точки глаз под палками бровей, крючок носа, съехавший на бок, рот с большой нижней губой, которой у Игоря не было. Но самым каверзным местом в портрете был бублик уха.
-Ты гляди! – задыхалась в приступе хохота Матвеевна. – Сейчас он на этот портрет посмотрит немного, и станет на него похожим!
-Матвеевна! Я тебя умоляю! Ты совершенно ничего не понимаешь в живописи! Я вижу этот мир иначе, чем ты.
-Э! Э! – помычал в кулак Игорь. – Это даже не дружеский шарж, не карикатура. Это! Это, особое видение гениального художника. Но у себя в комнате я его, пожалуй, не повешу! Однозначно!
-Давай, я на другой стороне лучше портрет его члена нарисую, может его он у себя над кроватью повесит. Он у него маленький, да удаленький!
-Матвеевна! Я тебя умоляю! Пожалуйста, не надо рисовать всякую гадость, и говорить о ней! Рисуй лучше просто цветочки, перышки…
-А я не вижу члены в негативном свете. Я много о них думаю, и этого не стесняюсь. А чего тут стесняться? Без них совсем тоскливо жить.
-Вас Матвеевна зовут? – неуверенно начал Игорь. – А с чего вы это взяли, что он у меня… М-м…
-Опыт, родной ты мой! Большой стаж, за короткий срок. Я заметила, что, если мужик пухленький, широкий, высокий, шкаф, одним словом, то ключик у него маленький. А если он тощий от природы, узкий, значит, у него всё в корень ушло. Бывают, конечно, исключения, но судя по тому, как ты сейчас нервничаешь, ты к ним не относишься…
Катя распахнула окно, включила музыку на всю катушку и начала выполнять, заученные на уроках танцев, движения. Игорек, всегда любивший, поразмахивать своими массивными конечностями под музыку, танцевать с Катей не решился. Я подскочил к ней, сделал пару неприличных движений и сел на диван, чтобы бездумно терзать струны игрушечной гитары найденной на чердаке. Выполнив программу минимум по танцам, Катя высунулась в окно, и начала поносить жителей дома напротив, сидевших в своих светящихся окнах.
-Мужик! – с пафосом вопила она. – Бросай ты свой дрянной суп! Выплесни его в окно и иди к нам пить водку и совокупляться!
-Вырубите вы музыку! – призвал к порядку Игорек, который отказался от водки. – Екатерина, не ори, а то мужик и вправду придет и отымеет Евгения, а не тебя или ментов, на хрен, вызовет, которые нас всех отымеют. Не надо мешать другим!
-Но где же чувства? Где страсть? Все сидят какие-то вялые, а могли бы танцевать танго.
-Танцевать будем под другую музыку и в другом месте.
Дело было в том, что Катя сильно намешала водки, пива и вина, за которым сходила Диана с Покемоном и, уже толком не соображая, что делает, врубила ГрОбов. Игорька обожавшего всякий эстрадный кал, сильно передернуло от грубости Летова. Рисовавшая красный член, входящий меж зеленых половых губ Матвеевна начала бурно возмущаться зазвучавшим так громко безобразием. Она не понимала панк-рока, и не выносила ненормативной лексики. Диана великодушно не обратила на музыку внимания, а Покемон попросил чего-то нечто, и замычал, изображая музыку, которая ему нравится. Диана деликатно поглаживала его загривок, а он боязливо трогал её мясистую коленку двумя пальцами, на которые он постоянно поплевывал. Плевки на указательный и средний палец были одной из его отвратительных привычек. Он это делал с гордостью, объясняя свои действия спецификой своей работы, мол, кончики пальцев у него сохнут от постоянного контакта со шпатлевкой, которую он целыми днями размазывает по стенам. Матвеевна, отвлекшись от рисования, взяв руки Покемона в свои, преподала ему урок ухаживания. В результате Диана возмущенно закричала, чтоб она рисовала свои члены и не мешала ей общаться с мальчиком. Покемон возмущенно заявил, что он не мальчик, а мужчина и выпятил свою куриную грудь, выкатывая свои бездумные глазки, которые, как он сказал Диане по секрету, стоили по миллиарду каждый. Услышав это, Матвеевна предложила ему продать один из них и вставить такой же, только стеклянный, а на полученные деньги роскошно гудеть всю оставшуюся жизнь.
Катя немного утихомирилась, выпила водки, поинтересовалась, чем занимается Игорь. Тот напустил на себя важный вид, поправил воротник рубашки с коротким рукавом и начал в высокопарных выражениях рассказывать ей о том, что он руководит небольшой бригадой, уверенно занимает определенную нишу в строительном бизнесе и предлагает Кате работу. Он упивался положением работодателя чинно сидящего в кресле и милостиво принимающего человека на работу. Катя в свою очередь начала врать ему о том, что она без пяти минут дизайнер, но согласна на любую работу. И он не постеснялся предложить ей шлифовать стены, если я ей разрешу. Я сказал, что у неё есть своя голова на плечах и пусть сама решает. Тогда он сказал, что просто не имеет права позволить любимой женщине своего лучшего друга работать на такой тяжелой и низкооплачиваемой работе. Два лицемера соревновались, а меня воротило от их болтовни. Матвеевна, поцеловавшись с каждым на прощание, не поддавшись уговорам, ушла домой и сказала Игорю, что он неплохо целуется, хотя и мерзкий человек. Покемону она посоветовала хоть иногда чистить зубы и не есть всякую дрянь.
Мне очень хотелось уйти вслед за Матвеевной и никогда больше не видеть ни «любимой» женщины, ни Дианы с её пищевыми отходами, ни друзей с их нишей в строительном бизнесе. Однако, я продолжал дергать струны пластмассовой гитары, уставившись на репродукции Черлениса, которыми Катя оклеила грязные серые обои. Я посмотрел на себя глазами Игоря, и почувствовал его злорадство, ради которого он терпеливо сносил все выпады Матвеевны, которая в итоге капитулировала и ушла. Я увидел всю нелепость своего положения. Я не хотел, чтоб бывшие друзья видели меня поедающим пищевые отходы, и откладывающим сосиски на черный день. Хотя у них не было денег, так же, как у меня, их безденежье не так бросалось в глаза, как моё.  Еще эта Катя, вымогающая у них работу…
-Евгений чего-то грустный, - с плохо скрываемым злорадством, сказал Игорек. – Кстати я хотел попросить у тебя прощения за то, как себя вел, когда мы вместе работали…
Теперь он между делом еще и хотел опустить меня в глазах этой сожительницы!
-Кстати, мне не за что тебя прощать! Своим поведением ты унижал только себя и больше никого.
-Ты еще сердишься? Ну, подойди сюда и дай мне руку. Я приношу тебе искренние извинения за все свои колкости и насмешки. Ты был прав, а Сайнюшка с этим Митюнюшкой занимались херней.
-Чего ты просишь у меня то, что должен взять сам! Нельзя вымогать то, что дается даром.
-Дима! Ты ничего не хочешь сказать Евгению?
-А что надо говорить?
-Извиниться перед ним за свое поведение в прошлом.
-Не буду я перед ним извиняться. Он плохо работал и из-за него мы получили мало денег и правильно Сайнюшка ему не заплатил.
-Да он его просто кинул и нас тоже, но не так явно, а потом точно так же, как и его. Не ты ли ныл, что он нас постоянно обманывает? Я прошу извинить меня за выражение присутствующих здесь дам! Да кому ты нужен, кроме меня, скотина! После тебя каждый раз приходится отбивать от стен горы криво намазанной штукатурки. Забыл, как ты вымазал на потолок десять мешков, и все пришлось сбивать зубилом всю ночь?
-Да мне мама сказала, что я был бы лучшим в её фирме! Лучше тебя мне не найти!
-А вот здесь ты прав!
-Да нет, ты не понял меня! Лучше тебя мне не найти!
-Вот и я об этом говорю!
-Нет! Лучше тебя мне не найти! Черт! Лучше! Лучше тебя! Лучше меня, мне не найти…
-О чем они так ругаются? – спросила у меня Катя.
-Это их дела, которые меня уже давно не интересуют. Давай спать ложиться, я уже устал.
-А как же гости! – Катя смотрела на меня, как горные козы смотрят на извержение вулкана.
-У нас два дивана. Улягутся как-нибудь. Плед у них есть, подушки тоже, где туалет они знают, так что за них не волнуйся. Верхний свет мы вырубим, а Диана там, на холодильнике светильник запалит. Вот так! Спасибо, Диана!

-Так чем же они руководствовались, когда признавали?
-Знаешь, дурак может задать такой вопрос, что сотня мудрецов на него не ответит!
-Какие же они мудрецы после этого? Ладно. Дело тут в том, что читая о своих любимых художниках, ты упустила очень важную деталь. Ты не обратила внимания на то, сколько усилий они приложили, для того, чтобы создать свои шедевры, сколько они потратили времени и сил для достижения своего уровня. Сезанн рисовал один портрет сто тридцать часов. Ты говоришь, что тебе нравиться то, и нравиться это, что эта картина гениальна, но не можешь объяснить, в чем её гениальность. Я слышу от тебя одни и те же фразы из книг, которые ты бездумно повторяешь. Вот объясни мне, что ты хотела сказать этим переплетением цветных полос. Вообще, почему они расположены здесь, а не тут, какое их назначение?
-Это тебе не техника и не природа, где все для чего-то нужно и имеет свое назначение и всё можно объяснить…
-Как это ни странно, твои объяснения нужны не мне, не искусствоведам, а прежде всего тебе. Трудно, неинтересно и невыносимо скучно делать то, чего не понимаешь. Потому тебе и муторно, когда ты пишешь свои картины.
Она еще что-то говорила, но разговаривать с ней дальше мне было не интересно. Я одел наушники и принялся строчить юмористический рассказ о случаях из жизни горе строителя. Мне было уже не интересно писать о чудесных превращениях в потусторонних мирах. Мне вдруг стало ясно, что в окружающем мире полно удивительно интересных вещей, только о них нужно умело рассказать.
-Хорошо, - заголосила Катя, сорвав с меня наушники. – Давай сейчас я прослушаю одну из твоих любимых песен, и ты мне объяснишь, чем она тебе нравится.
-Как это вообще может нравиться! – раздраженно воскликнула она, прослушав «Винтовка, это праздник!» Егора Летова. – Какой ужас! Мне хочется плакать, когда я такое слышу.
-Для человека, доведенного до отчаяния безвыходностью своего плачевного положения, винтовка является праздником. Еще остались люди, которым больше по душе умереть, сопротивляясь, даже без надежды на победу, чем помереть покорнейше от голода, работая за бесплатно.
-И с кем же ты собираешься сражаться?
-Если мне нравится эта песня, то это еще не значит, что я собираюсь выйти на улицу с винтовкой и пойти с кем-то воевать. Для панк-рока характерен гротеск, то есть преувеличение, подобное карикатурному изображению. К примеру, если у человека узкие глаза, то карикатурист рисует их еще уже, а большие скулы рисует еще больше, так же и панки, если видят в натуре отчаяние человека, то доводят его до гипертрофированной формы в своих произведениях.
-Ну а как ты объяснишь слова: «Всё летит в ****у!»? Зачем он так грубо называет женский половой орган, которым сам наверняка наслаждается?
-В данной песне нет ни малейшего намека о женских гениталиях. Опять-таки не следует понимать это все буквально. Эта строка значит, что у нас нет ничего такого, с чем нам было бы жаль расставаться.
-А он не мог это сказать культурней и понятней?
-А сколько раз ты посылала меня в жопу?
-Ты меня довел!
-Его может тоже довели, до состояния, в котором ему уже положить на приличия. Об этой доводке и песня.
-Но я же не выражаюсь так на сцене!
-А он считает, что в искусстве должно быть отображено всё, что имеет место быть в жизни.
-Но это же всё равно, что найти дохлую крысу, и всем показывать.
-Я понимаю! Дохлую крысу нужно игнорировать, хотя их везде много валяется, и петь о цветочках, которые существуют только в твоем воображении.
-Почему игнорировать? Их нужно закопать, чтоб не воняли.
-Ты правильно мыслишь, но, чтобы её убрать, нужно для начала признать, что она лежит, и воняет под диваном и всюду.
-Признать-то можно и убрать без шума, но зачем об этом петь, даже орать во всю глотку?
-А потому, что такие, как ты, то есть пресловутое большинство, ничего не хотят слышать о гадости, в которой они по уши, они слишком озабочены своей гениальностью и мыслями о прекрасном.
-Это по твоей милости я нахожусь в этой ужасной квартире!
-Но ты же не тунеядец, ты же можешь пойти и заработать на комфортабельную. Я говорю даже не о таких глобальных вещах, как квартира, которую тебе убирать никто не мешает, или хотя бы переобуваться, когда приходишь с улицы. Я говорю о твоих немытых ногах и гениталиях, от которых отвратительно пахнет, я уже давно ору о постельном белье, которое стало черным, а ты вместо того, чтобы постирать его переворачиваешь и выворачиваешь наизнанку. А когда я тебе об этом напоминаю, ты хочешь меня придушить, вместо того, чтобы вымыться и выстирать белье.
-Я не могу выстирать белье и помыться по твоей вине.
Моя вина состояла в том, что я во время официального визита к её маме прямо сказал ей, что не хочу больше с ней общаться и не хочу впредь наносить визиты вежливости, а так же отказался от той помощи, которую она оказывала нам. Сказано это было без раздражения, дружелюбно, в вежливых выражениях. Она даже не сразу поняла, что я хочу сказать, а, когда поняла, то естественно, сделала вид, что ничего не слышала, ядовито улыбаясь. Но, когда Катя в следующий раз явилась постираться и помыться, они поссорились по этому поводу. В результате немытая подруга, грязная постель, а так же Катя лишилась маминого продовольственного пайка, а так же субсидий на сигареты. Ссорился я с её мамой намеренно, надеясь, что желание, покурить, помыться и голод заставят её поднять большой и ленивый зад с дивана и пойти зарабатывать деньги. Однако, Катя по прежнему лежала. На сигареты она одалживала у своих подруг или просто стреляла их на улице часами. Она смиренно съедала по кастрюле геркулеса вареного на воде и скулила о том, что ей хочется чего-то «жирненького», тортик со сливочками, например. Она сожрала ложкой всю приправу с сухарями, когда ей захотелось чего-то остренького. Я делал вид, что ничего не ем на работе, а за завтраком отдавал ей большую часть каш на воде. Её восхищали мои подвиги, но она ровным счетом ничего не сделала, даже из сострадания ко мне. Она уделала весь свой гардероб до такой степени, что мне с ней было стыдно куда-то выходить. Я несколько ночей проспал в своем спальном мешке и не занимался с ней сексом, что располагало её к, разного рода, дискуссиям, хотя до драки из-за плохого питания не доходило. Когда она собралась пойти к кришнаитам за бесплатным супчиком и курить чьи-то окурки, я сдался и слегка снял блокаду, сказал, что мне выплатили кое-какие деньги и потому мы можем купить кое-какие продукты, а так же таз со стиральной доской и порошком, чтоб перестирать все вещи. Сам я, конечно, стирать не собирался потому, что просто не догадывался, с кем я живу. Бывшая жена тоже могла накопить целую кучу грязного белья, но у неё хотя бы хватало брезгливости, чтоб хоть свое нижнее белье стирать в раковине, не ходить босиком по лестничной клетке до туалета, подмываться у раковины каждый вечер и не вытирать сопли верхней одеждой.
-Давай, грей воду, стирай и помойся ты, наконец!
Но она не поднялась с дивана. С тоскливой миной она начала мне рассказывать, как путешествуя автостопом она оголодала настолько, что ела сырые и не чищенные грибы собранные в лесу, и песок скрипел на зубах. Зато, когда кто-то все же купил у них часть собранных грибов, они купили на все деньги пива. Потом она рассказала, как жила в Таллинне с уличным музыкантом, сидевшим на героине. Она спала в его квартире на коврике и подъедала за ним объедки. За это он требовал, чтобы она подбегала с его шапкой к прохожим, пока он играет. Потом её подобрали финские туристы, пьяные в стельку, и увезли в Хельсинки в багажнике своего автомобиля, который пограничники поленились проверить. Бесстрастно она рассказывала, как они тупо делали с ней секс после того, как сводили её в шикарный ресторан, где она обожралась до рвоты. Как она вернулась домой, я недослушал, мои нервы сдали.
-Ты будешь мыться или нет! – заорал я.
-Как мыться? Тут же нет ванны.
-Грей воду и мойся! Мать твою за ногу! От тебя дурно пахнет!
-Как её греть? Руками что ли?
-Оторви заднюю точку от дивана, налей воды в таз, возьми большой кипятильник и опусти его в воду.
Со страдальческим видом она набрала воды в таз, воткнула кипятильник в розетку и устало повалилась на диван. Я сидел в другом конце комнаты и не видел, что она забыла опустить кипятильник в воду, да мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. Через пару минут она с визгом запрыгнула на стол, ноги которого подкосились, но не сломались окончательно. Раскалившийся кипятильник взорвался, выбило пробки, загорелся диван. Первым делом я спас стол, сняв её со стола и швырнул на другой диван. Потом я выключил кипятильник, потушил диван, вылив на него воду из чайника. Она при этом верещала, будто её режут,  мне, действительно, захотелось её забить на мясо. Ругаясь матом, я велел ей сидеть тихо, и починил пробки. Нагрев ей таз воды с помощью электрочайника, кастрюли и электроплитки, я отдал ей приказ раздеваться и мыться. Раздевалась она медленно, как стриптизерша, но с исполнением второго приказа, она замешкалась.
-Сначала помой голову, потом туловище и в последнюю очередь ноги.
-Я не понимаю, как мыть голову в тазу. Что я туда окунусь и буду пузыри пускать?
-Я тебе сейчас покажу пузыри! Утопить тебя, мало! Очки снимай!
-Но я же без них плохо вижу, ты же знаешь!
-Снимай очки и поставь таз поближе к раковине!
Когда она чуть не опрокинула таз на пол, я не выдержал и взял инициативу в свои руки. Пока я намыливал ей голову, она скулила, что мыло попало ей в глаза. Это меня разозлило, и я сполоснул её голову холодной водой из-под крана. Волосы её были настолько запутаны, что расчесать их не было никакой возможности, и я понял, что придется мне вспомнить, как я стриг деповских в раздевалке в обеденный перерыв. Женская стрижка даже в дешевой парикмахерской стоила столько же, сколько стоили продукты на неделю.
-Теперь бери мочалку, и мойся выше пояса. Да нагнись же над тазом! И не брызгайся тут.
-Спасибо, но мне мочалка не нужна.
Пришлось мне потереть ей спину и брюхо и зад. Делать это мне было крайне противно, было такое чувство, что ухаживаю за человеком с лишней хромосомой.
-Ну, уж подмыться сама должна и ноги помой хорошо, с мочалкой. Да намыливай же её, мыла-то не жалей! И запоминай, как это делается! Я тебя больше мыть не буду.
-Почему? Это так сексуально…
-Ничего сексуального я тут не вижу! А на твоем месте, мне было бы стыдно. Уже взрослая баба, а ей такие вещи объяснять надо. Тебя что мама дома мыла?
Злой и недовольный собой я пошел покупать новый кипятильник. Если бы в чайнике и плитке не было теплового реле, то она бы точно устроила пожар в квартире. Много раз, придя домой я находил включенный и пустой чайник. Кипятильник следовало от неё прятать, чтоб не попасть в неприятную ситуацию. Формально квартиру снимал я, а она была моей гостьей. Проще было не мыть и стричь её, а просто развернуться и уйти, а еще лучше выгнать её и продолжать жить в этой квартире, которую я так полюбил. Но по опыту я знал, насколько трудно выгонять женщин из квартиры, как трудно их не впускать обратно, когда они грозятся облить дверь бензином и поджечь, когда кидают в окна камни и прочую дрянь, когда ломятся в дверь среди ночи. Я был недоволен своей трусостью и нерешительностью. Ведь я понял тогда, что жить с ней невозможно, не говоря уже о большем. С того дня я жил с ней только оттягивая момент разрыва, уже ни на что не надеясь. Ждал пока она уйдет сама.
-На следующие выходные я пойду в баню вместе с тобой, - заявила она таким тоном, будто делала мне великое одолжение.
-А у тебя деньги на баню есть?
-Я думала, ты заплатишь…
-К твоему сведению в бане есть мужское и женское отделения и с каждого человека берут деньги за вход.
-Я не понимаю. Мы что отдельно мыться будем.
-Если ты до пятницы не сделаешь операцию по смене пола и найдешь деньги на билет, то да! Садись на стул. Я тебя стричь буду. Не хочешь ухаживать за волосами, так надо прическу делать соответствующую.
-Я не хочу бриться на лысо, как твоя сестра.
-Я и не собираюсь тебя брить, оставлю все, что смогу.
Я точно не знал, что в итоге получится, когда начинал стрижку, просто обрезал колтуны. Пришлось срезать волосы по самые ушные мочки и выровнять их так, что прическа приняла форму грибной шляпки. Работой своей я был доволен, а Катя решила отправить меня работать парикмахером.
-Ну, хотя бы мою подругу одну пострижешь?
-Стирай, давай! Сказал тебе, что никого больше, тем паче женщин, стричь не буду!
Пока она, жалобно поскуливая, постирала свои штаны, я вымыл пол и окно, даже дверь протер. Повредить руку о стиральную пластиковую доску – задача трудная, но не для Кати. Она после пятнадцати минут стирки содрала себе кожу на костяшках. Как это у неё получилось, она объяснить не смогла и изобразить тоже, если бы вода вдруг не окрасилась в цвет крови она бы этого и не заметила. Еще несколько своих вещей она стирала ногами, как я ей показал, а постельное белье я постирал сам. Жарко, натопив печь, я натянул в комнате веревки и развесил чистое белье. Чтоб у Кати не было соблазна вытереть об него свои сопли, я научил её сморкаться в туалетную бумагу на улице и раковину дома.
Не знаю, может и возможны в этом мире люди самодостаточные от рождения и в течении всей жизни без перерывов. Я помню, что в раннем детстве был самодостаточным. Одиночество меня совсем не угнетало и мне ничего не стоило придумать себе увлекательное занятие. Я строил города из деревянных кубиков, населял их солдатиками, устраивал войны, разрушал города, герои гибли и рождались новые и снова строили города.  В то же время я был не против, играть с кем-то вместе, если это общество меня не угнетало, а если тот, кто рядом меня начинал доставать, то я просто уходил без всяких сожалений и попыток перевоспитать и навязать свои правила игры. Играл я только в те игры, которые придумывал и особо не зацикливался, менял правила, постоянно выдумывал что-то новое.
Все люди рождаются самодостаточными, просто кому-то раньше, кому-то позже, а кому-то вообще никогда, вдалбливают в сознание убежденность в том, что самодостаточность – это нечто ненормальное. Человека с детства учат бояться одиночества, то есть самого себя. Вместе с детской литературой, речами взрослых, мультфильмами, кино незаметно и постепенно в голову вползает убежденность в том, что одобрение окружающих является важнейшей в жизни вещью. Воспитание создает в детских душах нереальные, недостижимые идеалы, в сравнении с которыми ребенок чувствует себя полным ничтожеством или серой посредственностью, постоянно чувствует себя виноватым. Отсюда возникает потребность в самоутверждении, на удовлетворение которой человечество тратит всю свою жизнь. Эта искусственно созданная потребность, по своей сути не может быть удовлетворенной, что делает невозможным получение малейшей естественной радости от жизни.
Женщины прошедшие сквозь периоды моей жизни не жалели своих сил и изобретательности, чтобы вернуть мне мою самодостаточность, которую отняло у меня общественное воспитание. Своим поведением они показывали мне, насколько прекрасно одиночество по сравнению с тупой игрой с семейную жизнь. Они были учителями ниспосланными мне свыше. Бог помогал мне вновь обрести радость и свободу, говоря со мной через их действия…
-Что такое бог? – спросил я у Кати, когда она в очередной раз начала проповедовать мне свое православие.
-Это высший разум! – выдала она, разъяренная моим вопросом. – Почитай библию и поймешь. Я не имею высшего церковного образования, чтоб рассуждать по поводу таких вопросов. Сходи к батюшке и побеседуй с ним на эту тему. Тебе надо поехать к отцу Виктору, и ты обретешь истинную веру, и тогда у тебя будет все хорошо.
-Ты опять говоришь чужими фразами, посылаешь меня куда подальше, к знающим людям. Да, они много знают чужих слов и историй, но несут несусветную чушь, когда спрашиваешь об их опыте общения с богом. По моему, мы все воплощения бога, мы его отдельные погружения в материю. То есть, я – есть бог, только заключенный в тюрьму этого физического тела и рационального разума. Когда мы разговариваем друг с другом, тогда бог разговаривает сам с собой…
-Ты понимаешь, что это все бесовское! Ты сомневаешься и потому мучаешься, а если будешь верить безоговорочно, то на тебя снизойдет божья благодать. Таких, как ты, нужно лечить в специальных клиниках. Если бы у меня были деньги, я бы финансировала их создание по всему миру. Я чувствую в себе призвание лечить таких, как ты! Ты не представляешь, какие прекрасные люди выходили бы из этих клиник…
-Они бы обожали свои вторые половинки и плодили много детей, хорошо кушали и всем бы были довольны, любую работу они бы делали с превеликим удовольствием, никого и никогда не обижали и всё друг другу прощали и просто были счастливы, без лишних сомнений и рассуждений и всегда вместе. Не ты первая об этом мечтаешь! Гитлер, к примеру, даже курировал работу ученых над созданием подобных людей с помощью специального газа. Церковники хотят сделать свою паству такими уже две тысячи лет. И желания сбываются! Людей с лишней хромосомой становиться с каждым годом все больше. Вот оно! Вот тебе воплощение христианской добродетели! Вот они, счастливые люди, добрые, неагрессивные, нежадные, независтливые, не сомневающиеся. Ты хочешь отправить меня к попику, чтоб я стал таким, как они, но не проще ли тебе найти парня с лишней хромосомой и жить с ним счастливо, поедая тортики со сливочками в яблоневом саду пансионата для душевнобольных. Они же реально безгрешные люди, отними у человека все его дурные наклонности и вот, что получится – кастрированные коты.
-Они просто животные!
-Нет! У животных хорошо развит хватательный рефлекс, в отличии от людей с синдромом Дауна, у животных наблюдаются всплески агрессии, даже у заклеванных цыплят, самцы убивают друг друга из-за территорий и самок, пускают кровь своим собратьям, чтоб стать вожаком стаи, самки воруют друг у друга детенышей и съедают их. А Дауны не будут драться из-за еды или сексуального объекта, хотя едят и спариваются они с превеликим удовольствием, какой бы тухлой еда не была и скучным однообразный секс. И Дауны никогда не нарушают тех запретов, которые им основательно вдолбили в голову. Их можно принудить заниматься фитнессом, чтоб они соответствовали стандартам красоты.  Пластическая хирургия, косметика, солярии, искусственные волосы, модная одежда. Их цивилизация просуществует миллионы лет без изменений, потому, что смиренные дети будут жить именно так, как учили их родители, если не случиться в мире чего-то новенького, того, что не предвидели великие затейники вроде тебя. Нашествие инопланетных существ, к примеру, которые одной левой перережут всех этих божьих овец или станут их хозяевами, и со временем выродятся так же, как вырождается сейчас человечество.
-Ты можешь написать об этом фантастический роман.
-Писать такую дребедень ради денег мне лень, а просто так скучно.
-Но если всё, как ты говоришь, то надо предостеречь человечество.
-А мне больше не хочется делать людей счастливыми насильно, и спасать человечество от гибели, которой оно хочет и усиленно работает над своим самоуничтожением.
-Ну, разве ты бы не хотел быть суперменом, по которому сходят с ума все девушки планеты.
-На кой черт мне сдалось стадо безумных девиц? Ваши мечты и представления о рае просто смехотворны. Вечность прогуливаться среди цветущих яблонь и радоваться при этом могут только самые глупые из свиней. Эти идеалы и представления о счастье нашептал людям их страх, растрясти жирные белые зады. Я выметаю идеалы из своей головы, как мусор, спускаю их в унитаз. Я изо всех сил пытаюсь не лепить в своем воображении сладенькую утопию, не изобретаю универсальный рецепт счастья. Я догадался, что оно может накатить внезапно, словно диарея. Что бы я ни делал, колол дрова или рисовал или путешествовал. Счастье, когда ты настолько увлекаешься чем-либо, что забываешь себя пожалеть, всплакнуть над своей горькой участью, когда делаешь что-либо не ради чего-то, не ради того же счастья, не за славу и деньги, а просто потому, что тебе доставляет удовольствие это занятие. Когда-то я делал решетки и был счастлив, потом мне это надоело, потом радовался тому, что работаю на кране, но ни что не вечно.
-Ты просто примитив, если радовался тому, что работал на кране. А то, что ты не стремишься к большим деньгам и популярности – это только понты и сильно заниженная самооценка. К тому же ты онанист и эта вредная привычка разрослась у тебя в патологию. Когда я мастурбирую, я всегда после этого плачу и молюсь об искуплении этого греха.
-А может быть я тоже…
-Нет! Ты говоришь об этом совершенно спокойно и без стыда, как будто ты зубы чистил. Сколько женщин ты бы мог осчастливить, если бы этим не занимался! И твои книги не были бы такими мрачными и мертвыми. Да, то, что ты пишешь увлекательно, иногда красиво, но оно всё мёртвое. Посмотри на мои картины! Они не только прекрасны, они живые!
-А почему мне надо быть живым. Может мне нравится быть именно мёртвым, и создавать мертвечину подобную себе, чтобы люди увидели мир глазами мертвеца.
-У меня болит желудок, а ты еще говоришь мне тут всякие гадости! Нет, чтобы пожалеть меня, сделать мне что-нибудь приятное…
-Ладно, я спать хочу. Завтра надо большой заказ делать с утра. Сегодня я его делать не стал. Клиент после обеда приедет издалека. Так, что надо будет поднапрячься и успеть. Эта менеджер, блин, принимает заказы и даже не спрашивает, когда я смогу их сделать…
-Мне плохо, у меня жар, а ты мне рассказываешь о своих проблемах на работе! Меня они не интересуют!
-Я это к тому, что надо ложиться спать и тебе тоже не мешало бы поспать и завтра пойти к врачу. Если целый день плохо было, чего сегодня к врачу не сходила?
-Я выпила таблетки, думала, что помогут…
-Где они, кстати?
-Кто?
-Все таблетки.
-Я их съела.
Да, она съела все таблетки, что имелись в доме – пачку аналгина, фестала, ибуметина и еще пару упаковок. Не все из них были полные, но, если всё сложить вместе, то можно было рассчитывать на сильное отравление. Я спокойно спросил насколько давно она употребила все это, оказалось в течении двух последних часов. Еще не поздно было промыть желудок, что я и заставил её делать.
-Где у тебя желудок болит? – она показала в самый низ живота. – Ты учебник анатомии вообще открывала?
-Открывала! – вопила она, стоя на коленях перед тазиком. – Я его знала от и до! В отличии от тебя, я была круглой отличницей, могу табеля показать.
-Табеля будешь работодателям показывать. Давай блюй. Вон они, выскакивают. Перевариваться уже начали. Ты что сегодня в обед ела?
-Я себе майонеза купила и четыре луковицы.
-И съела это без хлеба. Ясно. Я бы от такого на месте загнулся.
-Ты ничего не понимаешь в здоровой пище…
До двух ночи она постоянно будила меня и сообщала, что сейчас умрет, ворочалась, толкалась. Я уже начал желать того, чтоб она поскорее умерла, когда в порыве гнева вызвал скорую помощь.
-А вы ей кто? – ехидно спросил молодой фельдшер. – Это ваша квартира, вы здесь прописаны.
-Нет, - ответил я, устало. – Это квартира моей дальней родственницы, а это моя подруга. Вы её, как я понял, с собой забираете?
-Да, придется. Поможете её отнести вниз, а то пятый этаж…
-Я могу идти сама! – испугано сказала Катя.
-Нет уж! – категорически отклонил её протест фельдшер. – Порядок такой. А вы, молодой человек, где прописаны?
-У родителей я прописан в другом микрорайоне и она тоже там рядом. Какое имеет значение, где я прописан?
-Да, никакого, я просто спросил.
-Мы гражданские муж и жена! – с достоинством сказала Катя.
Фельдшер гнусно хихикнул, и предложил ей лечь на носилки. Я испытал блаженное облегчение, когда наконец-то носилки вместе с моей тучной гражданской женой оказались в машине, но блаженство продлилось недолго. Фельдшер злорадно предложил проехаться до больницы, ибо не исключал того, что приболевшей Кате придется возвращаться из больницы своим ходом.
-А райончик у вас тут еще тот, да и по центральному району идти не близко, транспорта-то дежурного долго ждать, и идти до него большой крюк. На такси лучше всего…
-У меня денег нет! – недобро ответил я на размышления фельдшера. – А у неё тем более…
Я немного задремал в приемной больницы, но был разбужен восклицаниями своей сожительницы, которую осмотрели, поставили какой-то диагноз, который она тут же забыла, и выписали ей много рецептов.
-Жизнь моя! Ты такой благородный, ты не спишь из-за меня, ты так волнуешься, а тебе завтра на работу…
-Я не благородный, а трусливый и бесхребетный дебил! Мне завтра рано вставать, а я тут шляюсь по городу с дурой бестолковой, которая даже диагноз, который ей поставили запомнить не может! У какого врача ты была, хоть помнишь?
-Не смей так разговаривать со мной! Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня от гибели, но это не дает тебе права оскорблять меня. Я была у гинеколога.
-Вот и ладушки! Никакого секса, только платонические отношения, возвышенные чувства…
-Нет, ну почему никакого секса? Он ничего про это не говорил.
-Это и так ясно. Ты больна. Я обязан перейти на сухой паек, и ты не должна быть против этого. А теперь перейдем к рецептам. Тебе нужно купить все эти таблетки и регулярно их употреблять.
-Но у нас же нет денег!
-Зато у тебя есть мобильный телефон, а по пути сейчас будет круглосуточный ломбард, а потом аптека, тоже круглосуточная.
В ломбарде мы долго стояли за группой наркоманов, которые пытались сдать неработающую автомагнитолу, гитару без струн и еще кучу всякого барахла в нерабочем состоянии. Один из них, уходя, предложил мне купить у него героини или травы. Потом пришлось стоять у аптеки и ждать пока они купят себе баянов и ампул с водой. Когда Катя отоварила свои рецепты, тот наркоман, что предлагал нам наркоту, серьезно спросил, каких колес мы набрали, как и в каких количествах.
-Согласно рецепту врача, - мрачно ответил я и зашагал в сторону дома.
Уже светало. Тонкие, как паутина облака окрасились нежно-розовым цветом зари. Спать не хотелось. Идти домой на пару часов смысла не было. Под стелькой ботинка была какая-то мелочь и еще золотое обручальное кольцо на безымянном пальце. Я очень любил кольца, но только не золотые, можно было избавиться от него и получить немного денег, хотя в ломбарде за него дали только четверть того, что я за него отдал в свое время. Я попытался отправить Катю до дома. Она захныкала по поводу того, что с ней может в любой момент случиться приступ. Я шел с ней по улице навстречу восходящему солнцу, скрежеща зубами. Огненный шар размеренно поднимался над ржавыми крышами, красил облезлые, пыльные, замшелые стены и опухшие измятые лица. Именно тем утром я заметил, что начали лопаться набухшие почки на корявых ветвях деревьев. Дышалось легко и свободно. Оранжевый ветер гладил меня по колючим щекам и звал в путешествия. А Катя ныла о том, что теперь ей будет труднее искать работу без телефона, что это был её первый телефон и он был её талисманом.

Глава седьмая. Перемена коней на бесконечной переправе.

Дома я взял велосипед, и голодный поехал на работу. Растянутая цепь скакала по шестерням, колодки были изношены, а денег на ремонт не было. Все мои сбережения были истрачены на продукты, хозяйственные нужды и квартирную плату. В холодильнике была банка варенья, что дала Кате моя мама, мука, какие-то крупы. А Катя еще воротила нос от дешевых и вонючих сигарет, которые я ей выдавал поштучно. То, что она курила их не в затяг, приводило меня в ярость. Она их просто жгла, чтоб завонять всю комнату. Я старался реже проветривать помещение, экономя на дровах. Я сжег всю мебель с чердака, не жалея своего времени, сил и электричества на её распилку лобзиком. Я уже три месяца не платил алименты своей бывшей жене, и она подала на развод, скоро надо было переться в её родной город на заседание сиротского суда. На работе было всё меньше заказов и больше бесплатной работы. Шеф требовал, чтобы я сконструировал из дрели фрезерный станок, толком не зная, что это такое. Лукашенко повадился каждый день ездить на таможенный склад за материалами, которые можно было привезти за один рейс и складировать в мастерских, предварительно наведя там порядок. Но ему очень нравилось кататься на служебной машине, через большой город. Он чувствовал себя большим человеком, когда прибывал на склад с личным водителем и грузчиком в моем лице.
Мастерские находились в здании радиотехнического института, руководство которого сдавала в аренду большую часть своих площадей под офисы и склады мелких фирм. По этим помещениям иногда под видом поиска работы шлялись наркоманы, которые воровали всё, что попадало под руку. Как-то раз один, пока я ходил в туалет заперся в мастерскую и за три минуты умудрился скрутить циркулярную пилу, которая в качестве обрезного станка, была прикручена к столу четырьмя болтами. Скрутить он её успел, но не вынес, столкнулся со мной в дверях и бросил пилу в коробку с мусором, так что я этого не заметил, а потом долго и нервно метался, в поисках пилы, пока не нашел. Велосипед я пристегивал к перилам на лестнице, но в один из дней, после семейной сцены я забыл ключи и потому не пристегнул свой дорогой велосипед.
-Ты что на троллейбусе сегодня? –  спросил меня вернувшийся с таможни Лукашенко. – Я смотрю, какой-то, с подбитым глазом, твой велосипед вниз тянет. Я думал, ты его продал.
-Нет, ты ничего такого не подумал, ты знал, что его у меня стянули, но ничего не предпринял.  Я тебя не осуждаю, ты не обязан был этого делать, тем паче тебе даже приятно то, что у меня теперь нет велосипеда, и я буду ходить на работу пешком…
-Что ты такое говоришь! Я тебе сочувствую, и денег могу одолжить. На троллейбус. Вместе ездить будем. А поехал бы со мной, не спёрли бы. Это бог тебя наказал за вредность твою. Вот так!
Я знал, что в этом случае следовало бы расстроиться, рвать волосы и посыпать голову пеплом, ругаться матом хотя бы, но мне было лень это делать. Я знал, что ничего уже не могу изменить и думал только о том, где взять деньги на новый велосипед. Купить велосипед в кредит я не мог, ибо официально я нигде не работал и не имел никаких источников доходов. Оставалось одно – попросить у мамы, чтоб она оформила кредит на свое имя. Я знал, что она мне не откажет, но будет долго ругаться.

-Это кто? – спросил у Кати мужчина с гнилыми зубами.
-Это мой муж, - с достоинством представила меня она.
-Он тебя не обижает? – строго спросил мужик. – А то я его сейчас поучу, как с женщинами обращаться. Знаю я этих иностранцев…
-Он не иностранец, он русский, такой же, как и ты.
-Че-то я этого не заметил! Русские люди так не одеваются.
-Да он просто родину не любит, - визгливым голосом сказала баба в желтом парике. – Он к западникам примазывается, чтобы свалить туда.
-Он меня не обижает! - испуганно заговорила Катя, вставая из-за стола. – Мы уходим домой. Приятно было с вами пообщаться. До свидания!
-Э! Ты пиво-то недопила! Куда торопишься? Посиди с нами!
-В другой раз. Меня мутит что-то.
-Че она сказала? – спросил мужик у бабы в парике.
-Мутит её, говорит, от твоей рожи, а пиво она тебе выставляет.
Мужик возмутился, и пошел на шатких ногах за нами, к выходу, изрыгая угрозы и ругательства. Я забрал свою бутылку.  Мне очень хотелось запустить её в защитника чужих жен. Я считал себя униженным посещением этой клоаки и пассивным общением с этими маргиналами, потому мне захотелось треснуть по голове бутылкой Катю, когда крики за спиной стихли.
-Ты маленький ребенок? – зарычал я. – Я должен тебя по всему городу каждый вечер с собаками искать, чтоб тебе твои поклонники в пивной голову нечаянно не проломили в порыве страсти! Если что-то не нравиться тогда спокойно собери вещи днем и катись к своей маме. У меня нет ни малейшего желания объяснять всем и каждому, какого беса ты поперлась в кабак посреди ночи одна…
-Да пошел ты! – взвизгнула она и зашагала прочь от дома.
И я еще два часа ходил за ней по городу, наблюдал за тем, как она стреляет сигареты у прохожих. Двух часов мне вполне хватило, чтобы понять, что насиловать её вряд ли будут, да и это ей не повредит, чтобы смириться с участью отрицательного героя и осуждениями общественности, чтоб, наконец, понять, что я не смогу всю жизнь бегать за ней и нянчить её. Я повернулся и пошел домой. Она нагнала меня на полпути, и взяла под руку. Придя домой, я понял, чем вызван её закидон. Дело в том, что вместо того, чтобы заняться с ней сексом, я завел длинный и непонятный для неё разговор, которые с ней можно вести только после секса, когда она лежит и дремлет, как переевшая свинка на солнцепеке. Я не знаю, может некоторые женщины, действительно, не осознают своих половых желаний. Во всяком случае, многие из них вместо того, чтобы спокойно предложить мужику, удовлетворить их, начинают закатывать истерику по случайно подвернувшемуся поводу. Они будут бить посуду, уходить к маме, резать вены, напиваться, искать любовника, но ни за что не скажут чего им, на самом, деле хочется.
На следующий день Катя решила меня немного повоспитывать под вечер. Она демонстративно улеглась на другой диван. Я несколько раз рекомендовал ей не отказываться от выполнения супружеского долга, зная, какая будет её реакция на следующий день, но потом решил устроить себе выходной. Все-таки я уже больше месяца тратил на секс по три-четыре часа каждые сутки без исключений и порядком её избаловал. Она уже забыла, как общалась со всякими импотентами, которые во время полового акта только бездумно дергаются, как кролики. Еще не хватало, чтоб я её домогался, а она мне иногда давала, будто секс нужен только мне одному.
Я уже проваливался в зловонную канаву, какого-то сна о будущем человечества, когда был бесцеремонно разбужен своей сожительницей. Нет, она не предложила мне заняться сексом, чтоб она успокоилась и заснула, она начала со мной политический диспут. Она спорила со мной, хотя я и слова-то ни одного не сказал.
-Вы, анархисты, ведете человечество к гибели! Вы хотите уничтожить самое святое на свете – семью. Вам не терпится все разрушить, но вы ничего не можете построить взамен. Вы плюете в колодец, из которого пьете! Насмехаетесь над работягами, а сами живете за их счет! Ублюдки и подонки! Негодяи! Вы лишние люди в обществе!
-Откуда ты столько знаешь про анархистов? – спросил я, искренне веселясь по поводу предъявленных обвинений.
-Потому, что я сама бывшая анархистка! Я была натуральной хиппи, не работала, жила с музыкантом, курила с ним траву и читала Кастанеду. Ваш Кастанеда просто наркоман, который своими книгами загубил множество талантливых личностей! Да все вы просто куски дерьма!
Я поаплодировал её пламенной речи, и поинтересовался, что же мне делать, чтоб из куска дерьма трансформироваться в нечто полезное. Я точно не знал, в кого мне следовало трансформироваться. В ответ она, рыча, брызгая своей ядовитой слюной, поведала про некого отца Виктора, мол, он живет в далекой деревне и там проповедует истинную веру в истинного бога, творит чудеса достойные Иисуса Христа. Завистники изгнали его из православной церкви, лишили богатого прихода за отступление от церковных канонов. Она призналась, что в прошлом году ездила туда, чтобы замолить свои грехи, которые она для верности записала и передала попу-расстриге.
-Мы должны отправиться к нему немедленно, чтобы он благословил наш союз, иначе мы живем в грехе, а ты так вообще…
-Ты вместо бога решила, что я намного грешнее тебя?
Мой вопрос её слегка смутил, но она ответила, что чаще, чем я бывала в церкви и потому, разумеется, грехов у неё меньше, к тому же она кается во всех своих грехах, что гарантирует ей пребывание в раю после смерти.
-Слушай, я понимаю, что тебе завтра на работу не надо рано вставать, как мне, но нельзя ли было взять, и просто попросить, чтоб я тебя удовлетворил, а не разводить тут это мракобесие на два часа.
-Я? Да кому ты нужен! Скотина! Похотливая скотина!
В детстве меня колотила мама, била младшая сестра, потом жена и вот теперь Катя. Она залепила мне театральную пощечину с серьезным, до смешного, лицом. Хмурый Купидон, да еще и в очках! Это было нечто! Я засмеялся так, что она подумала, что я заплакал. Когда она поняла, что я смеюсь над её мелодрамой, она заскрежетала зубами, и попыталась расцарапать мне щеку. Я перехватил её руки, завернул их ей за спину, и толкнул её на диван, с которого она тут же резво вскочила.
-Давай! – так же театрально завопила она. – Убивай меня!
-Раздевайся быстрее, - устало, но уже с примесью металла в голосе приказал я. – Посмеялись и хватит! Шутка хороша только тогда, когда её не повторяют. Этот детский театр мне уже надоел.
Я ожидал, что она будет продолжать эту сцену, накинется на меня еще раз, но она почему-то послушно начала раздеваться, видимо ей самой надоел этот спектакль, и уже хотелось спать. На этот раз она старалась быть грубой во время секса, громко обзывала меня нехорошими словами, поцарапала мне спину, но была тем же куском мягкого и белого теста, а все грубости были ничтожной бутафорией. Старательно стучась об её ягодицы, я не мог достучаться до нормального проявления чувств. Испытывая оргазм, я смотрел в окно и вид из него показался только краской, фанерой и клеем. А заслуживаю ли я искренности, если её не получаю? Мои книги такая же глупая и бесчувственная бутафория, как отыгранная ею сцена. Это такая же перегонка прочитанного, как произведения Паоло Коэльо. Я такой же бесчувственный кусок биомассы, как Катя, только я пишу фантастические повести, а она разыгрывает эти тупые сцены в быту.
-Сколько чувств! – воскликнула она, когда я рухнул на диван, закрутился в одеяло и попытался убежать в сон из раздражавшей меня действительности.
Побег мой долго не удавался. Она долго жаловалась на крановщика Володю, который каждое утро выталкивал её из постели, заставлял её готовить завтрак, собирать ему еду на работу. После этого они пешком шли быстрым шагом несколько километров на утреннюю молитву в церковь.
-Это было так романтично! – повествовала она. – Днем снег таял, а ночью замерзал, и на поверхности сугробов образовывалась такая твердая корка. Мы шли по сугробам напрямик, она приятно хрустела под ногами. Мы всё время опаздывали из-за меня. Я хотела, чтобы он разнообразно питался. Один раз сделала ему на работу зеленый салатик, так он устроил мне истерику, сказал, что чуть не умер с голоду, что он не козел, чтобы питаться голой травой. Подумаешь, забыла купить сметаны с майонезом и заправить салатик…
-Там было хоть что-то, кроме нарезанных листьев салата?
-Там была морковка, китайская капуста, огурчики…
-Так они же не усваиваются без сметаны! Странно, что он после этого не начал сам себе готовить.
-Он не умел и был очень упрямый.
-И вдобавок тупой, как пробка.
-Знаешь! Ты тоже умом не блещешь. Он, между прочим, служил в армии, и был там офицером.
-Младшим сержантом?
-По моему, да. Я в этом не разбираюсь. Он служил сверхсрочно.
-То, что он служил в армии не его заслуга. Его туда загребли, как барана потому, что у него не хватило ни мозгов, ни денег, чтобы откупиться. Армия хуже тюрьмы. Та же неволя, униформа, унижения, да еще и могут заставить убивать невинных людей. В древнем Китае солдат, в отличие от палачей, не хоронили на кладбищах, потому, что палачи убивали преступников, а солдаты таких же баранов, как они и мирное население заодно.
-А если бы в войну победили немцы!
-Не немцы, а национал-социалисты. Советский Союз был таким же агрессивным и тоталитарным государством, как национал-социалистическая Германия и её фашистские союзники, даже более жестоким по отношению к своим же гражданам и именно потому, он и выиграл войну. Заградительные отряды. Ни шагу назад! Мой прадед, дошедший до Берлина перед тем, как умереть от пьянства, успел рассказать моему деду про войну. Другие мои прадеды не дожили до войны, их расстреляли, а семьи депортировали в Сибирь. Чем рассуждать, лежа в постели, взяла бы, да послужила в армии отечеству!
-Я же женщина!
-Тогда лучше спи и не гундось тут о патриотизме!
Желание поспать вылилось в спор о патриотизме. Хотя проще было бы сразу честно признаться в том, что я не расположен выслушивать про какого-то крановщика и проникаться романтичностью посещения утренней церковной службы. Хотя она больше ничего и не рассказывала, но зато переворотами, вздохами, всхлипами, подъемами, перетягиванием на себя одеяла давала мне понять, что она мной очень не довольна и не давала мне заснуть. Чтоб прекратить эту канитель, и снова изобразил похотливое животное. Забыв о возмущении для приличия, она сообщила мне, что просто тает, как масло на сковороде. Это её замечание пробудило во мне аппетит. На сон оставалось четыре часа, а я никак не мог закончить. В нос бил резкий запах её пота и я подумал, что она уже давно не мылась. Эта мысль совсем отвлекла меня от достижения того, чем я занимался.

Глава шестая. Непрерывный скандал.

Когда зазвонил будильник в телефоне, я позвонил на работу и сказал, что в квартире прорвало трубу, и мне надо дождаться вызванных сантехников, так что на работу я опоздаю. Ничего лучшего в моей болящей от недосыпа голове не созрело. Заснуть я не смог, хотя и чувствовал себя совсем разбитым. Катя, не дававшая мне ночью спать, мирно посапывала. Её тело пульсирующей опухолью выпирало из поверхности дивана и вызывало во мне холодную, расчетливую ярость. Была бы ярость горячей и спонтанной, я бы просто шлепнул её по заду и ушел на работу, но вместо этого я врубил на полную катушку ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ. Песня, про поганую молодежь, подкинула Катюшу с дивана, как взрывная волна, вышибающая двери и окна в домах. Изломав несколько моих любимых дисков, она прыгнула на меня, как Матросов прыгал на вражескую амбразуру. Я проворно увернулся и заскочил в штаны, пока она, сделав боевой разворот, снова поперла на меня, как немецкий танк, перший на героев панфиловцев под Москвой в сорок первом. Наверное, потому, что её мысли были заняты внешним видом происходящего, а не тем, как нанести противнику наибольший урон, она попала в западню. Как матадор я стоял перед открытым шкафом, а она, собираясь своим сверхпрочным лбом проломить мне грудную клетку, ринулась на меня головой вперед. Подперев своим задом дверь шкафа, в котором бесновалась Катюшка, я зашнуровал сапоги, натянул майку и свитер. Шкаф раскачивался и трещал, грозясь развалиться на дрова. Коля рассказывал, что в подобных случаях связывает жену галстуком, но у меня галстука никогда не было. Резко отпустив шкаф, я метнулся к выходу, схватив велосипед и куртку, начал открывать дверь. Мои движения были размеренными и точными, чего нельзя сказать о движениях моей любимой женщины, которая завалила шкаф, не выбравшись из него. Задний лист фанеры отлетел от шкафа, и из-под него вынырнула разъяренная женщина. Секунда и я уже держу входную дверь на лестничной площадке, а она с разбегу в неё ломиться, мешая мне попасть ключом в скважину. С бывшей женой я приобрел богатый опыт поведения в подобных ситуациях. Правда Вера была метр сорок семь ростом и сорок пять кг весом, а эта весила вдвое больше и потому старая дверь начала крошиться. Я решил все же не запирать Катеньку, ибо она в этой суматохе могла потерять ключи, как это случилось раз с бывшей супругой. А туалета в квартире нет… Сразу после очередного удара я отпустил дверь и кинулся с лестницы. Это был самый громкий шлепок, который я слышал в жизни! Споткнувшись о порог, она вывалилась из квартиры и шлепнулась на лестничную площадку. Меня поразило то, что на её теле из одежды были только очки, но она все равно преследовала меня до первого этажа и еще кричала мне вслед, высовываясь из подъезда.
-Вон из моего дома! – в её писклявом голоске появилась хрипотца. – Ублюдок! Я тебя ненавижу! Все равно найду и убью, такую гадину! Сама умру, но тебя удавлю, как собаку!
Явившись на работу, я первым делом подошел к Коле.
-Скажи мне, Коля, что ты делаешь после того, как связал свою жену галстуком?
-Ухожу из дома, пока она не успокоиться.
-На сколько, примерно?
-Часа на четыре, на пять.
-А если она в туалет захочет?
-Так её ж мама развязывает, после того, как я ухожу.
-Ах, вот оно что! Смотри! Не успеешь ты один раз галстук достать!
К концу рабочего дня позвонила Катя. Я держал трубку на расстоянии от уха, чтоб её визг не врезался в мой беззащитный мозг карающим штыком. Она довольно спокойно спросила меня, хочу ли я её убить.
-Об этом я хотел как раз спросить тебя, дорогая и любимая моя!
-Тебе смешно! Ты издеваешься надо мной! А я, между прочим, так и не смогла заснуть, а у меня сейчас месячные и мне нужно больше отдыхать и не нервничать.
-Какое совпадение! Мне тоже не рекомендуется нервничать! А так же я должен спать по ночам, а не слушать россказни про твоих бывших гражданских мужей, хотя у меня и не бывает месячных.
-Ты передо мной извиниться не хочешь?
-Чтобы извиниться, мне сначала нужно знать за что.
-А ты не знаешь, паскуда!
-Видишь ли, это не совсем сериал, это жизнь, в которой случаются разные неожиданности, в отличии от кино. Это прямой эфир! Тут невозможно до бесконечности делать более удачные дубли. В общем, я забыл свой текст, хотя этого и нет в вашем сценарии…
-Ты нахамил мне, издевался надо мной всю ночь и еще утром, а потом избил до полусмерти и еще спрашиваешь, за что тебе просить прощения, и несешь всякую чушь про какие-то сценарии и дубли! Да пошел ты в жопу!
Я молчал, а она почему-то не бросала трубку, хотя больше сказать ей было нечего. После двух минут молчания она спросила, чего я молчу, я сказал, что плачу от раскаяния, тогда она тоном строгой мамаши сказала, чтоб с работы я шел сразу домой и нигде не задерживался.
После работы я нигде не задержался потому, что пригласил в гости Матвеевну и Диану. Мы договорились встретиться возле церкви, когда я туда подъехал, они меня уже ждали. Жаль, что Катя сама поставила шкаф на место и немного прибрала в нашем скромном жилище. У Матвеевны, как всегда, фотоаппарат был при себе, и она могла бы сделать прекрасные снимки последствий семейного скандала, о котором я, кстати промолчал. Катя была ужасно недовольна тем, что я пригласил гостей в тот момент, когда она собралась поставить еще одну сценку из семейной жизни, но уже соответствующую телевизионным стандартам. Гости явились не с пустыми руками, они принесли провизию, которая была очень кстати. Мышь, которая скреблась по ночам за печкой, уже третий день не появлялась в квартире. Ранее она могла хотя бы облизать жир с немытой посуды. В последние же три дня, я начал сам мыть посуду, да на ней, собственно, ничего и не оставалось, ибо, евшая не до сыта, Катя старательно вылизывала свою тарелку.
Матвеевна начала демонстрировать множество фотографий, она наконец-то нашла деньги, чтобы напечатать все, которые были связаны с курсами. Пока мы, сидя рядком на диване, смотрели на себя и своих однокурсников сквозь окна фотографий, пили чай и ели кексы с бутербродами, Кэт несколько раз пыталась выманить на лестницу, и там устроить мне выволочку, промывку мозгов. Я делал вид, что абсолютно не понимаю, чего она хочет.
-Надо сделать специальный стенд, - предложил я. – Чтобы разместить на нем все эти фотографии и устроить в этой квартире фотовыставку. Платную, разумеется. Входной билет – различные продукты питания. Там, на чердаке полно старой мебели. Я притащу с работы обрезки от жестяных желобков, которые просто созданы для того, чтобы служить подставками для фотографий. Надо будет завтра домой, к родителям за инструментами заехать, саморезы я на работе реквизирую…
-А как же мой мольберт! – Катя стеснялась разыгрывать спектакль при свидетелях и потому процедила это сквозь зубы, но улыбаясь. – Ты уже месяц обещаешь обустроить мое рабочее место художника!
-Я сделаю его заодно со стендом.
-Женька, - притворно строго сказала Матвеевна. – Не расстраивай любимую женщину! Надо наоборот стенд делать заодно с мольбертом.
-А какая разница?
-Очень большая! – авторитетно заявила Диана. – Мужчины существуют для того, чтобы нам, женщинам делать приятно. Именно для этого их создал бог.
-Ты, как человек с высшим христианским образованием заявляешь, что бог был женщиной?
-Я этого не заявляла!
-Но, судя по твоим словам, сначала были созданы женщины, по образу и подобию бога, которые оказались настолько бестолковыми, что пришлось создать мужчин для удовлетворения их нужд.
-У тебя поганый язык! Ты всё умудряешься передернуть, вывернуть наизнанку, и выставить на посмешище!
-Так ты яснее выражайся, - вступилась за меня Матвеевна.
-Он не маленький, чтоб мне объяснять ему общеизвестные вещи! Бог не женщина и не мужчина! А женщины слабый пол и мужчины обязаны им во всем помогать!
-Вот именно! – заблеяла Катя. – Мне надоело делать все самой. Эти мужики боятся сильных женщин, им нравятся слабенькие, вот я и хочу быть слабенькой и нежной...
-Сколько раз ты мыла здесь полы? Когда в последний раз что-нибудь приготовила? Окна ты так и не помыла! Зато, пока я на работе ты умудряешься здесь все так раскидать, что я потом весь вечер убираю…
-Ну и молодец, - оборвала меня Диана. – Если ты хороший мальчик, то это не повод, чтобы этим хвастаться. Надо быть скромным.
-Я столько для тебя сделала! – Катя собралась театрально разрыдаться.
-Мне, кстати, нравятся сильные женщины, которые опрокидывают шкафы, выламывают двери, пытаются меня избить, а потом брызгаются ядовитой слюной от злости!
-Ты сам меня вывел!
-Обожаю вечно правых женщин!
-А я-то думаю, - весело заметила Матвеевна. – Что это у них с дверью.
-На месте этой двери должен был быть я.
-Катюха! Так нельзя, так же и убить его можно. Кто тогда будет убирать, готовить, за квартиру платить, продукты приносить, тебя в постели ублажать?
Катенькины глаза метнули огонь в сторону меня и Матвеевны, но против неё она боялась выступить открыто. Огонь негодования и ненависти был приглушен ядовитой, гаденькой улыбочкой.
-Жалуешься на меня, подлец! Но почему ты не сказал, что мы сейчас живем на деньги, которые я заработала своим талантом? Расскажи, как я помогла тебе выбить деньги из курьеров!
-Позвонить в курьерскую фирму могла и Диана, и прочитать текст по бумажке. Эти деньги надо было еще заработать для начала. А Лукашенко платил не за картину, а за мое унижение, за рамку которую я для него делал, за внимание, которое я ему вынужден был уделять. Попробуй продать хоть одну из твоих картин, хотя бы за символическую цену!
-Я не тунеядец! И в скором времени я устроюсь на высокооплачиваемую работу. Я стану дизайнером в строительной компании. Там требуются, я смотрела в интернете…
Свою угрозу она привела в исполнение на следующей неделе. За три дня она основательно прополоскала мне мозги на счет её и моего призвания и одним солнечным и холодным утром мы оказались на пороге солидного офиса большой строительной компании, прогулявшись по парку. Я взял на работе отгул и подписался на эту авантюру, чтобы было о чем посмеяться после, чтобы присутствовать при её провале. Я испытывал злорадное удовольствие, созерцая украдкой её чудовищно неряшливый вид и глупую улыбку на лице. На пороге офиса она объявила, что мы находимся на пороге блистательного будущего и меня предательски начал душить злорадный смех. Стараясь сохранить невозмутимое, скучающее выражение лица я последовал за ней в кабинет.
-Здравствуйте… - она нерешительно замялась перед столом, за которым горделиво восседала чопорная секретарша с длинными зелеными когтями. – Я художник, а это мой муж, он будет мне помогать. Он тоже талантливый.
Увидев Катю и меня, секретарша растерялась и наверняка собралась вызвать охрану, чтоб выкинули к черту странно одетых свидетелей Иеговы, но услышав про заранее поданное СиВи, уставилась в монитор, подводила мышкой по коврику и попросила катькины документы, сдержано улыбаясь. Катя протянула ей паспорт.
-Мне еще нужно сделать копию вашего диплома…
-Какого диплома?
-Об окончании академии художеств, наверное. Вы тут написали…
-Понимаете, во время учебы у меня был кризис. То есть, гормональный взрыв.
-Гормональный взрыв? – повторила секретарша это словосочетание, будто ощупывала незнакомый предмет. Перехватив мой взгляд, она заулыбалась.
-У меня дома есть аттестат о среднем образовании…
-Это необязательно, - равнодушно отвергла секретарша важный документ. – Вы тут не указали, где и сколько работали с программой «Корел-дроу».
-Понимаете, - жалостливо захныкала Катя. – Я больше художник, чем дизайнер. Мне кажется, что в этой работе главное художественные способности, которых у меня много… И у моего мужа тоже, но поменьше…
Сделав копию паспорта, секретарша вернула его Кате и вежливо попрощалась с нами. Я понятливо попятился к двери, а Катя изъявила желание переговорить с директором с глазу на глаз. Секретарша, теряя терпение, с нажимом сказала, что директора нет на месте, но он ей перезвонит, когда появится конкретная работа.
-Хорошо, - деловито согласилась Катя. – Запишите номер моего телефона и на всякий случай номер телефона моего мужа.
Секретарша села в свое вертящееся кресло, и начала строчить, нервно переспрашивая комбинации цифр. Недоверчивая Кати взяла у неё листок и тщательно проверила записанное.
-Меня зовут Екатерина!
-Я запомнила, вы же прислали нам СиВи и там есть ваш контактный телефон.
-Я очень надеюсь на сотрудничество с вашей компанией. Мне жизненно необходимо реализовать свой талант. До свидания.
-Всего хорошего!
-Ей сейчас так хорошо! – сказал я, смеясь, когда мы вернулись в городской парк. – Она наверняка испытала такое облегчение, когда удалила из компа твое СиВи и выкинула копию твоего паспорта и бумажку с номерами телефонов. Наверное, испугалась, когда нас увидела, подумала, что пациентов психиатрической больницы  выпустили на прогулку.
-Не мели чепухи! Она заинтересована заполучить талантливого художника. Надо было все-таки показать ей все свои работы, начиная со школьных времен. Зря я тебя послушала…

В тот момент я окончательно убедился, что она действительно не здорова. Раньше, я воспринимал её чудачества, как шутки, но по мере общения с ней все больше убеждался в том, что чувство юмора у неё отсутствует. Она готова убить того, кто усомниться в её гениальности. Я вспомнил, как её мама убеждала меня в гениальности своей дочери, демонстрируя её детские рисунки. Обе они агрессивно выдавали желаемое за действительное и старательно прикрывали фиговыми листиками все несоответствия. Да, её мама мечтала, чтобы Катя купалась в лучах славы всемирно известного художника. Сама себя она величала модельером, с достоинством она говорила, что могла бы. На деле она шила шапочки с блестками, кожаные кисеты, вязала абажуры, вышивала браслеты, живя за счет мужчины и своей мамы, которая торговала разным барахлом. Катя сильно не оправдала её ожиданий, когда поступила в академию на отделение искусствоведов, а не живописцев. В академии Кате пришлось туго. Она была отличницей в школе благодаря тому, что повторяла, как попугай, слова учителей и тут же забывала всё после экзаменов. Она не познавала, а только учила. В академии же от неё потребовали проявления инициативы, что было ей совершенно не свойственно. Ей совершенно не хотелось изобретать велосипед каждый день, но она старалась оправдать ожидания мамы. Именно в этот момент завершилось её созревание. Она решила выйти замуж. Чем больше она старалась, тем быстрее бегали от неё кавалеры, выбором которых она не очень-то утруждала себя.
И вот она не вышла замуж, не стала знаменитым художником и её честолюбивой маме нечего сказать подругам. Но она нашла выход – начала всем рассказывать, что её дочь психически неуравновешенная, как и все гениальные люди. В подтверждение своей теории она начала водить её по экстрасенсам и целителям, психологам и психиатрам. Катя так же уверовала в своё безумие и начала вести себя соответственно. Из книг о художниках она помнила только эпизоды их безумств, остальная информация непонятным образом улетучивалась из её круглой головы. Ван Гог для неё был только человеком, отрезавшим себе ухо, Лотрек карликом и алкоголиком и так далее. Своей мнимой гениальностью она оправдывала никчемность своей жизни. То, что ей было невыносимо трудно измазать кусок фанеры  гуашью, она объясняла творческим кризисом, который у неё начался еще в детстве. Для неё быть художником значило тусоваться круглыми сутками, высокопарно болтая об искусстве, потакать своим слабостям, морально разлагаться, давать интервью журналистам, ну и намазюкать, что-то раз в неделю, поставив внизу красивую и большую подпись. В свою гениальность ей было удобно верить. Зачем учиться в академии или где либо, если ты гениальна? Как-то раз она на полном серьезе заявила, что могла бы преподавать рисование в школе или даже в художественном училище. Человек, во истину, странное существо, способное отключившись от действительности, поверить в реальность желаемого. Сделав это открытие, я возомнил себя психиатром и решил немного подлечить свою подругу и начал осторожно сомневаться в её гениальности, чтобы разрушить её глупую иллюзию. На каждое мое сомнение она реагировала агрессивно, порой мне казалось, что она предпочтет физическую смерть, крушению своих грез. Мой аргумент был прост – быть художником, значит рисовать, быть гениальным художником, значит быть одержимым своим делом, постоянно экспериментировать и прогрессировать, а если у художника творческий кризис, то он больше не художник. Чтобы доказывать мне свою гениальность ей приходилось переводить много картона и краски. Ей было ужасно скучно, она мазала, скрежеща зубами, мазала бездумно и монотонно, убеждая меня в том, что ей не надо напрягаться, чтобы создать шедевр, ей надо наоборот полностью расслабиться и отключить мозг. Расслабление у неё получалось хорошо, трудно было только еще что-то мазать в таком состоянии.
Однако её лень, расхлябанность и скука воздействовали на меня плодотворно. Я смотрел не неё, как на зеркало и, будучи не в восторге от увиденного, старался быть на неё не похожим. Старался не сидеть без дела, часто мыл полы, протер окна, готовил еду, смастерил стенд для фотографий и мольберт для неё, старательно переводил авторучки и бумагу, любуясь собой. Как-то раз, разглядывая её очередной «шедевр» я пришел к неожиданной мысли.
-Можно ли назвать шедевром то, что понятно одному лишь творцу?
Она была подготовлена к критике такого рода. Начала ныть о том, что искусство понимают и ценят лишь единицы, что большинство гениальных художников были признаны только после смерти…
-Согласен, мыслящих людей не так уж много. Большинство используют стереотипы, пользуются ходовыми шаблонами, говорят готовыми фразами, слепо верят общепризнанным авторитетам, но должна же быть какая-то грань между непризнанным гением и шарлатаном, дилетантом, который просто изображает гениальность…
-Я тебя умоляю! Если ты не понимаешь, очевидных вещей, то хотя бы не выставляй напоказ свое невежество и элементарную тупость!
-Но, если постоянно прятать своё непонимание, и стесняться, даже задать вопрос, тогда нет шанса хоть что-нибудь понять.
-Не парься! Понимание дается богом. Все идет от бога.
-Хотя я с этим не согласен, я все же осмелюсь тебе доложить, что в таком случае бог несправедлив, если одному за красивые глаза дает тучу таланта и понимание, а другому ни черта, обрекает безрезультатно пыжиться всю жизнь. Это философия лентяев! Очень складно все получается! На всё воля божья! А от нас ничего не требуется, только ждать пока в рот манна небесная потечет. Естественно, скучно вкалывать всю жизнь и только в старости стать гением. Зато прекрасно, когда, ничего не делая, вдруг получаешь подарок от старого пердуна с небес, который любит подхалимов, воспевающих его в своих молитвах…
-Заткнись! Что ты несешь! Где ты видел, чтобы кто-то родился посредственностью, и потом стал гением. «Стать гением.» – это не звучит! Гениями только рождаются!
-Так объясни же мне, тупорылому, в чем разница между гением и пустозвоном! Если это такая очевидная истина, тебе это будет нетрудно сделать.
-Существуют специалисты в области искусства, которые его изучают и потому вправе решать, кто гений, а кто нет.
-Всегда эти обличенные подобными правами лица, специалисты не признавали практически всех гениальных художников.
-Но сейчас-то признали!

Шеф был очень много должен Батьке, но выплачивал мало и долг возрастал после каждой зарплаты. А то, что он получал, маленькими кусками у него отнимала сорокалетняя базарная баба, которую он почему-то в хорошем настроении называл женой. Карманные заначки Лукашенко тырил её хулиганистый сынок, которого Батька боялся выпороть, но мечтал придушить подушкой. В общем, большими деньгами этот субъект не располагал, потому заламывать цену было бессмысленно. И потому я потребовал с него только его аванс – пятьдесят американских долларов за предмет искусства. Однако он за эту сумму потребовал, чтоб я ему еще и рамку к этой картине в рабочее время смастерил из декоративных планок для деревянных жалюзи. Чувствовал я себя после этого мерзко, будто взял эти деньги в долг у этого мерзкого человечишки. За пару лет работы с ним я познал его подлую натуру от и до. Он часто давал людям в долг, не оговаривая срока возврата, а потом бегал и плакался всем и каждому, что взял у него Коля в долг и не отдает. Он плакался всем и каждому, кроме должника, когда же должник пытался вернуть ему долг, тот говорил, что ему не к спеху и вообще он такой великодушный и щедрый, что прощает всем долги. То же самое было и тогда, когда он что-либо покупал у коллег или знакомых. Потом он подходил ко всем и каждому и рассказывал, как его обманули, говно подсунули, последние деньги взяли. Продавшего ему ботинки Юру он неустанно благодарил. Зачем он это делал, я понять не пытался, но дел никаких с ним иметь не хотел. А все-таки пришлось. Я надеялся на то, что на счет энергетических картин он скандалить не будет, боясь быть осмеянным людьми ничего не смыслящими в эзотерике.
На следующий день я принес ему несколько Катиных разноцветных клякс. Одна из них была намалевана на шероховатой стороне ДВП, три других на картонках. Он ломался, сказал, что хочет зеленую кляксу, похожую на водоворот и, чтоб на ДВП. Расстроенный я хотел вернуть ему деньги, но он запротестовал, попросил её номер телефона и долго с ней договаривался. Я расстроился совсем, когда она обещала на следующий день выдать ему шедевр.
-Это будет мой энергетический портрет! – похвастался Лукашенко. Он даже не представлял, насколько мне было трудно терпеть его возле себя, а что-либо ему объяснять, и подавно.
Вернувшись домой, я увидел Шилова и Машу. На столе стояла бомба с пивом. Катя, как хлебосольная хозяйка, вытряхнула на стол все содержимое холодильника. С важным видом она грунтовала кусок ДВП с неровными краями. Толком не поев, я принялся растапливать печь и с помощью полотна для ножовки по металлу пытался подровнять неровную кромку будущего энергетического портрета Батьки Лукашенко. Дрова, на которые Катя что-то пролила, не разгорались. Полотно виляло, и кромка становилась еще более кривой.
-Сходи на заправку и купи там обойный нож, - посоветовал мне Шилов. – ДВП, конечно не регипс, но попробовать можно, а я пока найду какую-нибудь ровную планку и печь тебе растоплю.
-Ну, давайте же создавать передачу! – театрально воскликнула Катя. – Чернецов, куда ты пошел?
-Какого черта ты обещала ему картину завтра!
-Я буду работать всю ночь. Ты же знаешь, всё выдающееся создается ночью. В крайнем случае, я могу позвонить ему и договориться, я могу вообще его переделать так, что ты его не узнаешь.
-Ну да! – засмеялся Шилов. – Катька его так отделает, что его вообще никто не узнает, и не соберет.
-Вам смешно, а мне завтра выслушивать.
-Да мы ей ща поможем нарисовать! Что там надо? Энергетическую сущность? Это мы запросто.
Когда я вернулся, все уже намазывали краску по фанере. Пришлось взять новый кусок ДВП и обрезать его ровно. Когда чего-то очень не хочется делать, но ты всё равно делаешь, не выходит ничего толкового. Фанеру я обрезал всё равно криво. Плюнув на всё, я сам начал замазывать обрезанный более или менее ровно прямоугольник. Я в отличии от остальных старался сделать то, что требовалось и потому налегал в основном на зеленый цвет и рисовал водоворот. Женщины рисовали в основном оранжевым, желтым и красным и у них получались какие-то черви. Валерка от них отделился и стал создавать свой персональный шедевр, тоже в красных тонах.
-Вот ща нарисую! – приговаривал он. – Пусть Батька повесит у хляву, чтоб свиньям веселее было и сало на базаре вкуснее станет. А то вчера купил какую-то дрянь, так что есть не возможно.
Катя, с серьезным видом, всех консультировала и говорила, что то, что мы делаем, нужно будет показать в академии художеств. Потом начала рассказывать, как больно ей создавать свои произведения, сколько энергии уходит на каждую кляксу, что для этого ей нужно очень долго молиться и медитировать.
-Нас-то ты не лечи! – раздраженно буркнул я. – Позвони этому унтер-человеку, и пой ему про свои мумуки творчества.
-Зря ты так! – грустно сказала Катя. – И что у тебя за выражения!
От рисования мы отвлеклись только часов в десять вечера. Три испачканных гуашью дощечки сушились возле жарко натопленной печи. Я включил магнитофон и начал нести всякую приветливую чушь.
-… А тема нашей сегодняшней передачи будет…
-Э! – Валера допивал свое пиво. – Ты погоди, я еще пиво не допил. Не могу я так сразу с рисования на разговоры разговорные перейти.
-Похоже, нам просто нечего сказать миру и мы уходим из студии, пока нас отсюда не выперли поганой метлой!
-Хватит! – возмутилась Кати. – Давайте сегодня поговорим о любви…
-О ней! – поддержал её Валерка. – Процесс, так сказать, пошел…
-Вы ничего актуальнее найти не могли? – скептически спросила Маша.
-Актуальнее только секс и наркотики, – мрачно промолвил я.
-Наркотики нам не нужны, - взяла инициативу Катя. - Нам нужно больше позитива. Давайте говорить о сексе и любви! В сексе самое главное расслабиться и получить удовольствие…
-Расслабиться? – всполошился Шилов. – Вам, женщинам может и расслабиться, а мужчинам этого делать нельзя. Как почему? Ну не может же мужчина все пустить на самотек, он должен следить. Как за чем! За процессом, а то всё выльется, и тогда куча детей, и никакой любви не будет.
-Представляю, - иронично заметила Маша. – Как нас бы слушали пенсионеры.
-Да эти пенсионеры, наверное, сексом больше чем молодежь занимаются. Делать им нечего и скучно.
-Да вы что? – возмутилась Катя. – У большинства пенсионеров жесткие моральные принципы. Валера, а почему ты считаешь, что если будет куча детей, то любви уже никакой не будет?
-Дети – цветы жизни! - категорично отбарабанил Шилов.
-Это в том случае, если их не надо содержать и воспитывать.
-Ну, тогда следи и не расслабляйся или раскошелься на презерватив.
-В этом плане пенсионерам и подросткам легче…
-Как бы, не так! Одни йоги в семьдесят лет ребенка родили. В Румынии одна цыганка в семь лет матерью стала.
-Пустяки! Единичный случай. К тому же она родила от взрослого мужика. Проблема только в том, что пенсионерам уже трудно, а подростки еще ничего не умеют.
-Так пусть пенсионеры и подростки поменяются партнерами.
-Может лучше презервативы купить?
-В Китае, кстати, считалось нормальным, если жениху пятьдесят, а невесте тринадцать.
-А если наоборот!
-Давайте серьезно и конструктивно! – призвала Катя, изображая возмущение. – Давайте говорить о личностях, а не пенисах.
-Пенис это личность или так себе?
-Нет! Только о личностях без всяких пенисов.
-Что, только о женском, говорить будем?
-Да мы не говорим, а какую-то пургу все вместе гоним в свое удовольствие.
-Если приятно нам, значит и слушать кому-то приятно будет…
Маша жила неподалеку и к полуночи ушла домой. Валерка жил за городом в небольшом поселке, возле ГЭС. На последний транспорт туда он опоздал и потому улегся спать на диване, прикрывшись красным пледом. Стараясь не шуметь, я наспех добился эякуляции с Катиной помощью, зная по опыту, что она будет на следующий день в дурном расположении духа, если я не исполню супружеский долг, во что бы то ни стало. Утром я пожарил яичницу из последних трех яиц, положил в неё остатки колбасы и сыра и поделил её пополам с Валеркой. Катя поднялась только, когда мы уже уходили. Она предложила Шилову взять на работу зеленый салат.
-Да успокойся ты! В чем я его понесу? Сама лучше съешь.
-Прямо в котелке и неси, потом завезешь его обратно.
-Не я лучше мяса себе куплю.
-Почему мужикам так салатики не нравятся? Это же самая здоровая пища. Она делает человека стройным.
-Мне нравятся! – сказал я, взял у неё котелок и за пару минут весь салат оказался в моем впалом брюхе.
Катя ядовито улыбнулась мне на прощание, точно так же, как её мама. Она предлагала Валерке салат, который хотела съесть  сама, и была уверена, что он откажется, хотя и голодный. Ей нравились подвиги такого плана.
Вместо одной картины Лукашенко получил целых три и всеми тремя был недоволен. Разумеется, за свой аванс он хотел не только получить картины, но и вволю поизмываться над городским, показать, что мы деревенские тоже кое что можем. Именно в тот момент, когда я был готов кинуть ему деньги под ноги, и послать его куда подальше, он вдруг прочитал на изнанке валеркиной картины его пожелания. Прочитал он его вслух, и Коля с Юрой всё слышали, бурно аплодировали. До Батьки не сразу дошел смысл слов, но сообразив, что над ним смеются, он просто взвыл от ярости. Он кричал, что таких, как я у него в деревне просто убивают, что вызвало еще больший смех. И тогда Лукашенко обвинил меня в мошенничестве, в подделке картин своей гениальной жены, которой я не достоин. Это меня и других тоже позабавило. Я протянул ему деньги и сказал, что вдохновения у гениальности нет, и вряд ли появится до дня рождения его бабули в деревне. Деньги меценат взять обратно отказался наотрез. Он начал плакаться, призывая в помощь общественность, что уже позвонил бедной бабуле и обнадежил её, обещал ей лечебную картину, а тут подсовывают всякие подделки, издеваются, а потом отдают деньги в последний момент. Я покаялся, что две из картин действительно рисовала не Катя, а её ученики, они и написали пожелание, которое я не заметил, но зеленая мазня, является оригиналом и на ней стоит подпись мастера. Но доверия ко мне уже не было. Он сам позвонил Кате, и та покаялась в том, что вообще ничего не рисовала, но обещалась нарисовать к пятнице, как раз в тот день, когда ему надо было ехать в свою деревню. Пришлось взять деньги обратно. Так же он мне напомнил, что я обещался сделать рамку для картины и должен сдержать свое слово. Держать данное слово мне очень не хотелось, да и вообще я заметил, что всегда неприятно выполнять обещания, ибо «я сейчас» и «я через пять минут» - разные люди. Из этого следует то, что дает обещание один человек, а исполняет его уже другой, не говоря уже о внешних обстоятельствах, которые просто невозможно предсказать.
На «свою гениальную жену» я был более чем зол. Я молча хотел её придушить или хотя бы вынудить её саму общаться с Лукашенко и делать рамку для своей «лечебной картины». Тут-то мне и пришла в голову идея пригласить заказчика в гости, чтоб он видел, в каких муках создаются шедевры, каких жертв, требует искусство. Он с радостью принял мое приглашение, потом вспомнил, про офицерский сериал, но тяга к подлинному искусству взяла верх. Я намекнул Батьке на то, что не помешает, купить чего-нибудь съестного, сказав, что даже Христу потребовался один калач для того, чтоб его размножить, и накормить много народа, и вода ему тоже потребовалась, чтоб в вино её превратить.
-Ну да! – утвердительно затряс он головой. – Я про это слыхал, можешь дальше не рассказывать.
-Да я это к тому говорю, что жрать народная целительница хочет, а нечего. Это значит, что нечего тебе в гостях делать с пустыми руками, то есть без продуктов.
-А! Понял! У меня тут бутерброды остались с салом. Я с деревни привез в прошлые выходные.
-Катя – девушка воспитанная, образованная, городская, талантливая до безумия, а ты к ней со своим салом, я уже про себя молчу…
-А что я, и тебя тоже должен кормить!
-А что у вас у деревне делают с человеком, который приходит в гости к чужой жене с угощением и не допускает её мужа до стола, а потом еще его и удалиться наверняка попросит?
-Что за «удалиться»?
-Уединиться, значит!
-Ну и что надо покупать? Шоколадки? Пирожки?
-У неё гастрит желудка! Ей нужны фрукты и прочая здоровая пища.
-У неё это с желудком потому, что она сало не ест.
Ужинал я вместе с воспитанным человеком и человеком, который очень хотел показаться воспитанным воспитанному человеку. В общем, Катя щелкала клювом, хотя и была голодна, а на столе был нарезанный сервелат, банка с тунцом, лаваш, бананы, киви, апельсины… Лукашенко же старался влюбить в себя городскую гениальность, очаровавшую его с первого взгляда объемом своего крупа. Вообще, оказываясь в незнакомой обстановке, он сильно робел. Я бессовестно пользовался людскими слабостями, и вел себя невоспитанно, как свинья. Мало того, что сожрал вдвое больше их, взятых вместе, я еще и умудрился припрятать в шкаф несколько гастрономических экземпляров, пока Катя показывала покупателю свои неэнергетические картины. После этого я взял книжку, накинул на плечи куртку и отправился покурить на лестницу и «курил» там два часа, пока ко мне не подошла Катя и не потребовала, чтоб я выставил вон этого странного человека.
-Я совсем не против того, что у тебя будет пара поклонников, это льстит моему самолюбию.
-Ты просто завидуешь моему таланту и потому издеваешься надо мной!
-Да он просто хочет видеть, за что платит деньги. По твоей милости он мне больше не верит. Да и вообще, если тебе это надо выставляй его сама. Рабочее время кончилось, и теперь он не мой коллега, а твой покупатель. Давай малюй быстрее и прессуй его головной мозг основательно, чтоб деньги назад не потребовал, а то завтра совсем нечего жрать будет.
-Я тебя умаляю, можно взять взаймы или заложить в ломбард твой музыкальный центр и плеер.
-Эту рухлядь никто не возьмет.
-Но не умирать же нам с голоду при живых родителях.
-А почему бы и нет? Нам уже не пятнадцать и не восемнадцать, а двадцать пять и они уже не обязаны нас кормить. Это пустой разговор. Иди лучше зарабатывать деньги, ублажай покупателя, он такой несчастный. Кстати, советую быстрей сожрать остатки пищи, пока он не осмелел, и не сожрал её сам.
Следующий день на работе был ужасен. Батька отыгрался за высокомерие моей сожительницы по отношению к нему, за поеденные продукты питания, за мой двухчасовой перекур. Он требовал от меня самого невозможного, что пришло ему в голову. Я уверен в том, что второй такой же рамки в мире не существует. Что же касаемо картины, то она была похожа на то, что рисовали вороны на московской выставке «Рисуют животные». Среди темно синих ляпов было много серебрянки и блестящей золотистой краски. Краска была налеплена комками и кое-где отваливалась. Кстати говоря, моя клякса походила на то, что рисовали обезьяны, а валеркина на свинячьи жизнерадостные красно-желто-зеленые радуги прилежно размазанные по шероховатой негрунтованной поверхности. Отдав картину Батьке, я сожалел о том, что не увижу лица его бабули в момент получения этого памятника человеческой глупости.
Часть денег, вырученных от продажи картины, я присвоил себе, на другую часть накупил провизии, и немного отдал Кате. Эти деньги она употребила на сигареты, которые курила не в затяг, производя втрое больше дыма, чем обычный курильщик, даже не на косметику, которой пользовалась так, что становилась похожа на клоуна.  Она потратила эти деньги на телефонные разговоры со мной. Хотя я и отсутствовал на работе не полных восемь часов, она трезвонила мне каждый час, и спрашивала, как я себя чувствую, потом переходила к рассказу о том, как ей плохо, когда она не может целовать меня в любимые места. Если бы она попыталась с кем-то заняться сексом по телефону, то она явно бы довела партнера не до оргазма, а до истерики. Я жалел, что отдал ей деньги и тут вспомнил, что курьерская фирма должна мне, а когда я звоню им, они просто посылают меня подальше и подольше.
Бросив работу, которой, в сущности, не было, я сказал батьке, что его любимой Кате стало плохо и, потому мне нужно спешить ей на помощь. Батька, было, тоже собрался ей на помощь, но я от него вежливо отделался. Я отправился немедля домой потому, что меня посетила меркантильная мысль. Приехав домой, я на тетрадном листке накидал текст на  государственном языке, попросил Катю прочитать его, проверить ошибки несколько раз, лучше выучить и позвонить директору курьерской фирмы.
-И что мне говорить директору?
-То, что я тебе здесь написал.
-Прямо читать с листа.
-Да, главное, не давай ей перебивать тебя, пока не зачитаешь весь текст, а потом говори по обстоятельствам.
-По каким обстоятельствам? Я ничего не понимаю.
-Они должны мне денег, а отдавать не хотят. Ты звонишь сейчас им, говоришь, что ты подруга Чернецова, что работаешь в трудовой инспекции, но звонишь пока неофициально и советуешь выплатить им то, что они мне должны, пока ты им не позвонила официально. Теперь все ясно?
-Ясно. Только почему ты сам не можешь позвонить им со своего телефона и представиться им налоговым инспектором?
-Они помнят мой голос и номер телефона. Давай действуй! Твой звездный час настал! Только порепетируй сначала, войди в роль, представь, что ты действительно безжалостный инспектор и тебе не терпится устроить ревизию в этой маленькой, жадной фирме, которую следует раздавить, как клопа. Ненавижу маленькие фирмы! Вечно у них нет денег, чтобы заплатить работникам, а начальство проест плешь за мизер, который они не платят, а только обещает…
На успех этого выпада я особо не надеялся. И сильно удивился, когда мне сразу после катиного звонка перезвонила директриса и сказала, что завтра вечером выплатит мне все до копеечки. Она впервые так ласково разговаривала со мной, впервые звонила мне сама. Я даже заподозрил, что меня заманивают в ловушку, хотя и понимал, что глупо убивать человека из-за месячной зарплаты курьера. Наносить тяжкие телесные повреждения тоже неразумно.
-Точно тебе говорю, она так перепугалась, что даже заикаться начала. Она даже поклялась, что заплатит тебе завтра.
-А какого черта ты начала её успокаивать?
-Ну, она сказала, что она недавно родила, кормит грудью, а кормящим матерям нельзя нервничать.
-Но можно не выплачивать мизерную зарплату своим работникам, да еще и хамить им, когда они за свой счет звонят ей и интересуются сроком выплаты денег. А вообще я удивлен тем, что она поверила в это фуфло и испугалась. Неужели она так глупа, хотя и директор фирмы?
-Ты просто не ценишь моей убедительности, дорогой! Иди ко мне, мой пупсик!
-Что ты сказала?
-Ты меня не ценишь, и ни во что, не ставишь.
-Нет, это я понял. Я о другом. Скажи мне, кем должен быть человек мужеского пола, чтоб ему нравились обращения «пупсик», «дорогой» и прочие?
-Ну, если тебе это не нравится, мог бы меня предупредить и не орать.
-Я не хочу тебя постоянно предупреждать, я хочу, чтобы ты начала хоть немного думать сама! Я что похож на жирного дегенерата, который играет к куклы, после выхода на пенсию?
-Андрею нравилось, когда я его так называла.
-А ему хоть что-нибудь не нравилось? Да он боится своей тени, не то чтобы сказать, что ему что-то не нравится. Он постоянно врал и верил в свою ложь.
-Ты его совсем не знаешь!
-Благодаря твоим россказням, я знаю его лучше, чем самого себя.
-Ладно, как мне тебя называть?
Я не знал, что на это ответить. Бывшая жена называла меня козлом, и это было самым приличным её обращением ко мне, но это не резало мне слух, наверное, потому, что всё это говорилось искренне. Когда же Катя называла меня пупсиком, это выглядело неуклюжей и неоригинальной попыткой приукрасить наши отношения. Это шло от ума, а не от сердца, это было бездумно взято из мыльных опер. Любым обращением нужно умело пользоваться. Нужна соответствующая интонация, контекст, ситуация. В её же устах эти обращения звучали хуже любого издевательства. Исходя из предыдущего опыта, я не стал ей объяснять всё это. Она была так настроена, что не хотела узнать что-то новое, она лишь горела желанием опровергнуть мои доводы и доказать свою правоту.
-Хорошо!
Я не стал ей напоминать, что сослагательного наклонения на практике не существует, что я её не прошу меня спасать, а если мне захочется, то спасу себя сам. Я лишь посоветовал ей не совершать подвига, если он не доставляет ей удовольствия. Этот совет просто взбесил её. Она схватила меня за горло и потребовала, чтоб я немедленно стал солнышком, на что я ей ответил, что невозможно сделать человека счастливым насильно. Лёгким движением своей руки я высвободил свою шею и засмеялся.
-Так или иначе, человек делает то, что ему нравиться. Тебе вот сейчас захотелось поплакать, а мне засмеяться. Людские смех и слезы зависят от его желания, а не от внешних обстоятельств.
-Если бы это было так, то все бы только смеялись!
-Вздор! Ты же сама смотришь трагедии и пускаешь сопли. Ты делаешь это добровольно и получаешь от этого такое же удовольствие, как от счастливого окончания мыльной оперы. Без слез смех практически не возможен. Смех сразу же надоест тебе без слез, это всё равно, что все время есть только одно любимое блюдо, которое через неделю просто надоест. Люди подсознательно сортируют события жизни на позитив и негатив, чтоб над одними рыдать, а от других ржать.
-Но мне сейчас не над чем смеяться, не чему радоваться, сплошная гниль вокруг!
-Это значит, что тебе плакать нравиться больше, а не то, что в твоей жизни больше негатива, чем позитива.
-Ну чему мне, к примеру, радоваться?
-Ты же радовалась, когда я купил тебе клюкву в сахаре, и еще больше ты радовалась, когда поняла, что со мной тебе не надо будет делиться, потом ты радовалась тому, что я нашел деньги, чтобы снять эту квартиру. Еще ты говорила, что испытываешь восторг, когда мой член находится в тебе. Ты же это говорила?
-Какой же ты подонок! Сегодня никакого секса не будет!
-Вот это обращение уже лучше, чем пупсик! Это искренне, это органично вписывается в разговор, это сказано с чувством. Вот смотри, казалось бы, твои слова полны негатива и я должен бы на них обидеться, но я почему-то смеюсь над ними. Это все лишний раз доказывает, что наши эмоции зависят не от внешних обстоятельств, а от нашего желания. Мы не в силах изменить внешние обстоятельства, у нас нет никакого выбора. На наши действия, мысли, желания, предыдущий опыт влияют внешние обстоятельства, а опыт влияет на наши действия в настоящем. Ни в чем нет наших заслуг и нашей вины, если ничего от нас не зависит. Нам всем нечем гордиться и нечего стыдиться. Мы ведь только щепки, которые вертит в водовороте бытия. Не нам решать, чем заняться, но мы решаем, как этим заниматься, со слезами на глазах или с улыбками на лицах. Хотя наш предыдущий опыт влияет и на наши пристрастия к слезам или смеху…
Погруженный в глобальные мысли о круговороте бытия, я лег на диван, одел наушники и ушел из действительности. Какого черта сотрясать воздух, когда тебя не хотят слушать. Катя ушла, старательно хлопнув дверью. И это принесло мне облегчение. Она оставила меня в покое! Я мог слушать свою ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ не в наушниках и громко, так, как рекомендовала надпись на обложке диска. Я сел за стол, взял тетрадь и катькин художественный карандаш, принялся лихорадочно записывать свои мысли. Время перестало существовать, но только для меня.
Ночь распустила свои черные дырявые крылья над городом. Одна из дыр была слишком велика и называлась Луной, другие мельче звездами. Я открыл окно и почувствовал запах весны. На Западе еще догорала вечерняя заря, освещая причудливый профиль старого города. Я сел на подоконник и свесил ноги в окно, чувствуя беспричинную радость, я жадно закурил трубку и понял, что мне не нужен особняк на берегу моря, не нужна квартира со всеми удобствами в престижном районе. Мне нужна именно эта дыра в этом маргинальном районе.
Как-то раз Катя показала мне шикарную по общественным понятиям девицу, и спросила хотел бы я с ней жить. Конечно, нет, ответил я, и в этом не было ложной скромности или рисовки. У той девицы на лице было написано, что ей все должны и очень много, должны за её стройные ноги и округлую задницу, за грудь и губы, за умение пользоваться косметикой, за модную и дорогую одежду. Её должны развлекать, угощать, ухаживать за ней, а мне это в тягость. Одно время я встречался с одной из таких. Она знала, что я не особо богат, но чуть ли не насильно волокла меня в дорогие заведения, и заказывала дорогие напитки, блюда. Ей даже в голову не приходило хотя бы спросить у меня, хватит ли в моем кошельке на это денег. Она всерьез предполагала, что делает мне величайшее одолжение, принимая от меня жертвы, позволяя себя веселить. Она и не думала, что постоянно унижает и оскорбляет меня своими наивными суждениями о мужском счастье, что мне с ней скучно, наконец. Во время третьей нашей встречи я просто отказался платить за неё, и спокойно наблюдал, как она, дрожа от праведного гнева, выскребала из кошелька мелочь. Официант смотрел на меня осуждающе, но я наслаждался и его осуждением.
Однако, мне нужен был дорогой велосипед, дорогая одежда и пусть и не самая дорогая, но хорошая пища, а так же самая лучшая палатка, спальный мешок и прочие походные причиндалы. Для того, чтобы пользоваться этими вещами я готов был вкалывать круглыми сутками на нелюбимой работе.
Мысль о работе болезненно пронзила мой мозг. Как мастер по сборке жалюзи я достиг потолка. После того, как я разбежался с женой, я всецело отдался работе, и мне удалось повысить производительность труда на триста процентов, благодаря тому, что я полностью изменил технологию. Если по окончании первого года работы в этой фирме на квадратный метр у меня уходило в среднем пятнадцать минут, то на момент первого увольнения я тратил на это от четырех до шести минут, но этим только нажил себе много проблем. Коллеги жаловались, что я зарабатываю вдвое больше, работая по времени вдвое меньше них, и требовали, чтоб мне срезали расценки. Хотя я и предлагал им поменяться позициями, они не соглашались. Директор расценки мне не понижал. Я  сам этого у него просил. Он поступил неадекватно. В освободившееся от выполнения заказов время, я должен был выполнять функции старшего мастера, хотя деньги за это получал сначала Юра назначенный бригадиром, а потом Лукашенко. Того, что я зарабатывал я не получал. Шеф выплачивал мне только половину, мотивируя это тем, что у него не хватает денег на данный момент и обещал выплатить, когда настанут лучшие времена. Долг рос, росли и мои неоплачиваемые обязанности, кончалось мое терпение. Вот я и уволился, после чего я еще полгода каждый месяц ходил и вымогал долги у шефа, работая практически забесплатно у своих друзей.

До того, как заняться жалюзи, я работал в железнодорожном депо. Там перевыполнением норм я добился скрытой неприязни коллег и расположения начальника цеха. Официально я числился там крановщиком, но был на особом положении. Я подменял не вышедших на работу, выполнял особые поручения начальника цеха и, фактически, мог не подчиняться мастерам и бригадирам. Вдобавок к мизерному окладу крановщика начальник цеха неофициально выплачивал мне вторую зарплату и прощал мне все проступки, хотя не так много их и было. Как-то раз он сказал, что из меня бы получился неплохой мастер, но так как у меня нет железнодорожного образования я так, до пенсии, и буду ходить у него в помощниках. Эта перспектива мне не очень понравилась, и я отправился делать жалюзи, а через полгода после моего ухода из депо оно закрылось.
Единственная возможность карьерного роста для меня было начать свое дело, чтоб начальство больше не подрезало мне крылья, не снижало расценки, не увеличивало нормы, но я далеко не завидовал тем, на кого мне пришлось поработать. В их жизни практически ничего не было, кроме их работы. Мне не хотелось всю жизнь думать о прибыли, налогах и накладных расходах. К тому же, и мелким бизнесменам постоянно подрезают крылья конкуренты, государство, рэкет, их же подчиненные. В сущности, нет разницы, каким по счету стоять в цепочке, унижающих - униженных.
Когда Лукашенко купил её произведение, я вдруг увидел выход из этого тоскливого существования. Конечно, художников, писателей, музыкантов тоже прессуют редакторы, галеристы , менеджеры, но у них все же больше свободы и хоть какие-то перспективы, в отличии от рядового рабочего.

Воодушевленный этими мыслями я снова взялся за карандаш и тетрадь. Лишь, когда я испачкал все двенадцать листов тетради своей претензией на литературные изыски, я посмотрел на часы и понял, что уже за полночь и пора спать. Возник так же вопрос о том, где же находится Катя. В мозгу червями закопошились предположения о том, что она ввязалась в какую-то неприятную историю ночью, в этом маргинальном районе. Мозг добросовестно спроецировал, как я буду объяснять её маме и полицейским, по каким причинам она гуляла по ночам. Естественно, меня сделают отрицательным героем, который довел бедную девушку до нервного срыва и выставил из квартиры на улицу. Я физически ощутил ответственность за неё на своих плечах. Нет, мне было жаль не её, мне было страшно за себя, я не хотел быть допрашиваемым криминалистами и выслушивать обвинения от её матери, которая доверила мне свое великовозрастное дитя. Потому я отправился на поиски в ночь, прихватив с собой кастет. Долго её искать не пришлось. Она сидела в ближайшем баре и переводила сначала в пиво, а потом в мочу те деньги, что я ей ссудил на покупку продуктов. Рядом с ней сидела старая толстая баба с раскрасневшимся лицом и мужчина средних лет одетый в стиле поклонников русского шансона. Взяв бутылку безалкогольного пива, я присел за их столик, и спокойно спросил свою сожительницу, собирается ли она идти домой.

Катерина была счастлива в тот вечер и полна энтузиазма, как, впрочем, и я. Мне нравился тот район, нравилось топить печку и курить на лестничной клетке, из окна которой был виден силуэт старого города. Меня раздражали хрущевки и заводские заборы и корпуса района, в котором я вырос. Там рядом был лесопарк и река, а так же смердело нефтепродуктами. То была окраина, а Московский форштадт находился рядом с центром, по которому я любил гулять, толкаясь в толпе не меньше, чем по сосновому лесу. А море, к которому стремились со всех концов, мне совсем не нравилось. Почему-то никогда не очаровывала меня его однообразная обширность, а пляжный песок меня просто раздражал. Никогда я не чувствовал наслаждения, барахтаясь в бурных волнах, а лежать на солнце для меня всегда было сущей пыткой.
-Впервые мужчина тратит на меня такую большую сумму! – воодушевленно трещала моя подруга, когда мы на троллейбусе ехали в родительские дома собирать вещи.
-Какая же она глупая! – думал я слушая её лепет. – Будто я снял квартиру для неё и сам в ней жить не собираюсь или она думает, что мы там будем не жить постоянно, а только встречаться раз в неделю. К тому же мы вроде договорились вскладчину платить за этот райский уголок. Просто ей, наверное, очень хотелось бы, чтоб я кидал ради неё большие деньги на ветер. Она глубоко ошибается, если думает, что я собираюсь воспитывать её, как ребенка, читать ей нотации, давать отеческие советы и делать ей подарки, чтобы поощрить её хорошие поступки. Она так же ошибается, если думает, что я позволю воспитывать себя. С сегодняшнего вечера для неё начнется взрослая и вольная жизнь. И это все, что я могу ей подарить, подарить совершенно бескорыстно, подарить с удовольствием. Что мне от неё надо? Меня не удовлетворяет убогий секс с ней, мне не интересно с ней разговаривать. Зачем же тогда это всё? Может, меня задело то, что я так ничего и не добился с ней в сексе. Может, я хотел доказать ей то, о чем она и сама догадывалась. Может, мне было интересно  наблюдать за ней, еще раз сыграть в дочки-матери и лишний раз убедить себя в том, что эта игра не для меня, хотя я и могу в неё играть.
Во второй раз в жизни я собирал вещи и уходил от родителей. Умудренный опытом я уже не собирался покупать мебель, вазочки, множество книг, кассет, дисков, посуды. Я взял только вертушку для дисков и кассет, несколько дисков, электрочайник с электроплиткой, походный котелок, хорошую сковородку, одну тарелку с чашкой, пару книг. Всё уместилось в походный большой ранец. Катя собрала два больших мусорных куля со всякой дребеденью, узел с одеждой и объемный картонный чемодан со своими художественными принадлежностями. С важным видом она спросила меня, взял ли я свои писательские принадлежности. И ей было неловко, когда я при её маме сказал, что не знаю, что такое писательские принадлежности.
-Я буду писать свои стихи на обоях! – драматически изрек я. – Твоей помадой на оконном стекле. Я, подобно Ленину, вылеплю чернильницу из хлеба и буду писать молоком между строк любимых книг…
Пока Катя собиралась, младшая сестра ударила её ногой в брюшко, а так же назвала меня бомжом. Катя грозилась, что бомж может отомстить за нанесенные обиды. А я с тоской думал, что до троллейбуса я это барахло еще дотащу, но дальше. Я не был уверен в том, что черные мешки, предназначенные для мусора, не разорвутся. Готовый к скандалу, я начал заново укладывать её вещи, откидывая лишнее, которое она могла перевезти потом. В результате остался небольшой тюк с одеялом и постельным бельем и небольшой пакет с кухонной утварью. Чемодан с принадлежностями художника я тоже брать не хотел, но тут уж стенания Кати достигли предела, за которым они превратились бы в вопль, и я позволил ей взять этот протертый до дыр саквояж пятидесятилетнего возраста.
-Ну почему вы не хотите украсить стены вашей квартиры Катиными лучшими работами? – спросила её мама, ядовито улыбаясь.
-Я отнюдь не прочь, если она их до туда донесет.
-Но можно вызвать такси…
-Мама! – возмутилась Кати. – У нас не так много денег, чтобы из-за каждого пустяка вызывать такси. Почти весь наш семейный бюджет ушел на оплату этой ужасной квартиры. Но, когда я пойду работать, мы снимем квартиру в старом городе…
Меня насторожили речи подруги о семейном бюджете. О моих деньгах, она говорила, как о наших, то есть о моих, как о своих. Груз семейной жизни был не таким тяжким, как в первый раз. Вспомнилось мне, как начиная жить со своей бывшей женой, я каждый вечер тащил в дом полные сумки с предметами домашнего обихода, катил стиральную машину по темной улице Маскачки, под удивленными взглядами маргиналов. Затаскивал по заплеванной лестнице холодильник, кресла, диван, собирал ночью шкаф вместо того, чтобы отдыхать перед грядущим рабочим днем, даже не днем, а сутками. А жена валялась на диване и орала, что я бестолковый не то, что парни из её городка…
-Давай погуляем в парке, - предложила Кати, когда мы уже подошли к дому. – Это было бы так романтично.
-Я хочу есть, и мне завтра на работу, - сухо сказал я.
-Ах, да! Прости, я совсем забыла. У меня плохо с концентрацией. Я тоже завтра пойду устраиваться на работу. У меня одна знакомая работает на центральном рынке. Конечно, эта работа не для меня и со временем я устроюсь дизайнером в какую-нибудь строительную фирму…
-Распаковывай вещи, дизайнер. Я пойду в ночник, куплю продуктов.
Вернувшись через десять минут с кулем продуктов, я застал её скромно сидящей на краешке дивана с кислой миной. Вещи лежали не в сумках.
-Не оставляй меня здесь одну! Мне здесь страшно. Я чувствую, что в этой квартире кто-то умер, а потом её снимали какие-то развратные люди. Посмотри, на диване пятна! Мне кажется, что это была сперма.
-Ну и что? Ну, помер какой-то дед на этом диване, но диван вроде бы не воняет и черви там не копошатся. Каждую секунду на Земле кто-то умирает, а кто-то рождается. И почему ты решила, что люди занимались здесь развратом? Может они любили друг друга, как мы с тобой.
Это прибавление далось мне не легко и было высказано фальшиво, но она и хотела фальши, не претендуя на нечто большее, даже не предполагая, что существует что-то другое… Во время дискуссии я вскипятил чая, поставил вариться макароны и растопил печь найденными в квартире запасными ножками для стульев и несколькими поленьями. Под раковиной нашлась чурка и топор. Поколов поленья мелко, чтоб быстрее прогорели, я сходил на чердак, и принес три поломанных венских стула, чтобы сжечь их, но Катя запротестовала.
-Неужели ты не видишь совершенства их линий! Посмотри, какая роскошная фактура! Их нужно починить и продать.
-Там нет ничего такого хрупкого, что можно тихо поломать. Ты хочешь, чтоб я разбудил весь дом, ломая бывшую дверь от комода? Или ты хочешь прогуляться до заправки и принести мешок дров?
-Милый, но придумай же что-нибудь!
-Можно и не топить.
-Нет, печка пусть горит, это романтично, из неё надо будет сделать камин. Ты сумеешь? У тебя же техническое образование…
-Выключи макароны, слей воду, добавь масла, накроши колбасы и чай завари.
С лицом великомученицы скорбно несущей свой терновый венец и крест она принялась исполнять поручения. Она умудрилась закинуть в маленькую кастрюлю пол пачки масла, перед этим уронив его на пол и не слив воду, плитку она не выключила, но додумалась спросить у меня, как это делается. Недовольно ворча, я вытащил лишнее масло из макарон, слил воду, выключил плитку, но в это время она засыпала заварку прямо в электрочайник да еще и половину пачки и тут же попросила за это прощения, сказав, что всегда волнуется на новом месте.
-Моя мама просто не пускает меня в кухню. Это она виновата в том, что я ничего не умею. Я не помню, когда я заваривала чай в последний раз… Это было три года назад, когда я жила с христианином Володей, он, кстати тоже был крановщиком… Ты его не знаешь? Может вы с ним вместе работали.
-Это неважно, - отрывисто бросил я, процеживая чай сквозь бумажную салфетку, с сожалением выкидывая заварку.
-Что с тобой? Ты вдруг стал каким-то черствым и скучным, как старый дед. Ты вообще постоянно меняешься. То ты мачо, потом мечтательный подросток, иногда становишься грубым мужланом, а сейчас вот ворчливый старик… Мне кажется, что в тебе живет много совершенно разных людей.
-Я не настолько нищий, чтоб всегда быть самим собой, и меня постоянно, повсюду бесконечное множество!
Цитирование Летова не произвело на неё впечатления, только вызвало рой неосознанных вопросов. Нарезав колбасы и сыра, высыпав их в макароны, я начал быстро есть их из котелка. Она сказала, что это романтично. Сидеть у огня и есть с любимым из одного котелка.
-Ща, я съем половину и уступлю тебе и лавочку и котелок, - пробубнил я с полным ртом, когда она попыталась сесть мне на колени.
С обиженным видом она вернулась на край дивана и повернулась ко мне профилем. С тоской я подумал о том, что придется сейчас заняться с ней сексом. Я не хотел ухаживать за шикарными женщинами и добиваться успеха, чтобы иметь доступ к их ухоженным телам и потому получал вот такое чудо, которое меня забавляет и раздражает одновременно. Я оставил ей меньше половины, решив, что у неё и так много лишнего веса. Впрочем, она и не обратила внимания на то, что я съел больше. Она вяло запихивала в рот ложку за ложкой, глядя на огонь. Временами она ковыряла в печке кочергой. Пока не вывернула оттуда горящее полено, которое её так напугало, что она рассыпала по полу остатки содержимого котелка. Окатив руку водой из-под крана, я схватил полено, забросил его обратно в печь. Она же руками начала собирать макароны с пола и закидывать их обратно в котелок.
-Иди лучше постель стели! – как можно спокойнее сказал я ей. Взял картонку и щетку и прибрал макароны в мусор, жалея о том, что слишком много ей оставил.
-Уже спать? А как же чаек?
-Выпей, только не пролей его на постельное белье.
Как я и предполагал, она с чашкой чая в одной руке начала стелить постель, игнорируя мое предостережение.
-Пей чай, покури, а я пока расстелю.
С дымящейся трубкой в зубах я быстро разложил диван, вдел одеяло в пододеяльник и обнаружил, что Кати взяла два пододеяльника и ни одной простыни.
-Ты так и собираешься спать в верхней одежде? – спросил её я.
-Мне страшно тут раздеваться. Я даже не знаю где повесить одежду.
-В шкаф. И на двери там еще крючки есть.
Была уже полночь. Надо было еще заниматься сексом, а она, как нарочно, тянула время, да еще и встала босыми ногами на грязный пол.
-Я не могу раздеваться перед незанавешенным окном! Чтоб маньяки из дома напротив глазели на мое беззащитное тельце.
-Так свет выключи! – рявкнул я, потеряв терпение из-за её «беззащитного тельца». Не одев обуви, она прошла через всю комнату и обратно, а потом залезла грязными ногами в постель.
Спать она и не думала. Она начала рассказывать про то, как жила вместе с наркоманом, музыкантом и импотентом в одном лице. Свой рассказ она сопровождала множеством интимных подробностей. Наконец она попросила меня сделать это, будто я импотент. Видимо, ей захотелось освежить воспоминания юности. Пока я выполнял все её пожелания, у меня возникло ощущение, которое бывает, когда делаешь монотонную работу. Еще мне не давало покоя то, что она испачкала свежую постель. Далее я тупо выполнял её прихоти, изображая энтузиазм, а сам уже думал о том, что все меньше времени мне остается на сон. Чем нервнее мои действия становились, тем больше это ей нравилось. Тут же пришла мысль о том, что обманывая её, я только обманываю сам себя. Захотелось покончить со всем этим немедленно, но мысль об уплаченной, за два месяца вперед, арендной плате повернула ход моих мыслей в обратную сторону. Я упрекнул себя в инфантильности, и продолжил самообман, но уже с большим усердием.
-Тебе нравиться, что я жирненькая?
Не дожидаясь ответа, она навалилась на меня всем своим весом. Она и не собиралась подниматься и дать мне подышать. А собралась еще о чем-то со мной поговорить, когда мой тонкокостный каркас трещал под её весом. Взяв её за плечи, я приподнял это жирненькое тельце и глубоко с наслаждением вдохнул.
-Ты осторожней, так и удавить можно!
-Ты преувеличиваешь, засранец! Не такая уж я и тяжеленькая. Ты закончил?
-Нет.
-А я думала, что да.
-Если ты устала, то можно это дело прекратить.
-Ты что? Я так возбуждена. У женщин не выходит так быстро, как у мужчин. Им нужно время, чтоб закипеть, как чайник.
-Ладно, продолжим, только я сейчас перекурю…
-Ты хочешь еще? Сейчас я перекурю, выпью чаю и начну по новой.
Она захныкала, когда я отлип от её потного и жадного тела. Подойдя к окну, я сильно затянулся дымом крепкого ирландского табака. Оглянувшись на переливающиеся в печке уголья, я вдруг почувствовал, что счастлив. Меня радовало все, что попадалось на глаза. Мир вокруг и я сам, как его часть, его создатель показались мне совершенными и не требующими ни каких усовершенствований. Иногда, просыпаясь ночью я вдруг видел комнату как-то иначе и не чувствовал своего замершего тела, казалось, что я то ли очень маленький, то ли через чур большой и темнота выглядела не темной и не светлой. Такое случалось редко, но случалось на протяжении всей моей жизни. Маленьким я боялся этого состояния и тут же бежал в туалет. При свете это чувство проходило. Я чувствовал себя одиноко и свободно, будто никого не было в мире, кроме меня…
После третьей сильной затяжки у меня задергалась нижняя губа, голова закружилась, тело расслабилось, и я плюхнулся на диван. Голова оказалась на её груди. Она курила сигарету и искала, куда бы стряхнуть пепел. Я подставил свою шершавую ладонь, а потом отобрал у неё окурок и понес его в печь вместе с пеплом. Поворошив угли, убедившись, что нет синего огонька, я закрыл трубу и приложил руку к крашеному и шелушащемуся печному щиту. Он был горячий. Шумно глотая, напился из чайника остывшей воды.
Где-то в глубине груди зазвучало подобие музыки. Не смотря на предельную близость с подругой чувство одиночества меня не покидало. После перекура, то, что мы делали с Катей, можно было назвать самоудовлетворением вдвоем, но никак не сексом, и тем паче любовью.
Умиротворенный я заснул, прижав к себе жирное тело. Мне было все равно кто лежит рядом со мной, главное, что это было теплое, потное и дышащее. Я был рад, как ребенок, получивший в подарок новую игрушку.
Утром я перебрался через её сопящее тело и быстро оделся. Налив пол чайника, разбил четыре яйца над сковородкой, на которой шипел кусок сливочного масла. Посмотрев на экран телефона, понял, что опаздываю и разозлился на себя, но потом вспомнил, что спешить в сущности некуда. Уходя, я дал Катьке ценное указание выкинуть этот чертов ковролин и вымыть пол. Она что-то неразборчивое промямлила в ответ и повернулась к стене.
Ковролина на полу не было, когда я вернулся. Не было и Кати, пол был грязный. На сковородке, стоявшей на плитке, что-то дымилось. Плитка не была выключена. Я соскреб то, что дымилось на сковороде, вымыл её принесенным моющим средством и начал мыть пол тряпкой найденной в подъезде. В печке было много слегка опаленных газет. По всей видимости, моя подруга неудачно пыталась растопить домашний очаг. Я сходил на заправку и купил мешок березовых поленьев, выйдя в подъезд, поколол пару штук мельче. Языки пламени поползли вверх по щепкам, но дым устремился в комнату, это значило, что Катя пыталась растопить печь, не открыв трубы. Для ужина было еще рано. Сытный обед, съеденный в институтской столовой, еще тлел в моем желудке. Потому я решил только попить чая. Заглянув в холодильник, в который я сложил все продукты, чтоб уберечь их от мышей, я не нашел там пряников, не было там и большой банки со сметаной, батона хлеба, масла и банки варенья. Со злостью я подумал, что этого купидончика легче убить, чем прокормить. Впрочем, я предположил, что она просто смылась, испугавшись бытовых трудностей, и теперь я остался без неё и проблем, которые она мне создает. То обстоятельство, что в постели не будет мягкой грелки меня слегка опечалило. Она ушла раньше, чем успела меня достать, но, по крайней мере, я не буду поминать её лихом, воспоминания о ней не будут болезненными. А в эту лубяную избушку рано или поздно заглянет другая лиса и заставит меня из неё сбежать.
Сев на подоконник, я посмотрел на окна дома напротив. В одном из них курила ухоженная женщина. Окна её были с пластиковыми рамами и в квартире набитой разной бытовой техникой был недавно сделан ремонт. Из другого окна выглядывала старушка, лузгавшая семечки, рядом с ней были кружевные занавески, на подоконнике стояло несколько горшков с кактусами и геранью…
А может я со временем бы привык к этой Кате? Может она бы изменилась, похудела, начала бы хоть немного следить за своей внешностью, дочитала бы хоть одну серьезную книгу до конца и начала мне нравиться? Эти оптимистические предположения повергли меня в уныние. Чай остыл в моей кружке из нержавейки, трубка погасла…
Она ввалилась в квартиру, как ком липкого, мокрого снега лениво скатывающийся с горы. Хотя мне и очень хотелось на неё наорать по поводу плитки, я этого делать не стал, только вежливо спросил, почему она ушла и не выключила плитку.
-Я готовила тебе ужин и плитка сама выключилась, - заныла она. – Я пошла к соседу, который мне помог вынести этот ковер. Это очень странный человек. Он тоже художник, рисует лошадей с крыльями и ангелов с мечами, но у него морщинистое лицо и гнилые зубы. Мне кажется, что он грешник и развратник…
-В плитке тепловое реле есть, чтоб она не перегрелась, она время от времени выключается, но потом опять включается, когда нагревательный элемент начинает остывать…
-Я тебя умаляю! Она просто сломана и нужен мужчина, чтоб её починить.
-Она исправна. Если вот эта стрелка в положении три, два, один, то плитка работает, если ноль, то она выключена.
-Давай купим нормальную газовую плиту, как у меня дома…
-В следующий раз выдерни из розетки все вилки, если выходишь из квартиры. Ясно?
-Ясно. Ты орешь на меня из-за пустяков и пытаешься мной манипулировать! На меня нельзя давить!
-Надо мне очень на тебя давить! Тут вся комната в дыму была. Хорошо никто пожарных не вызвал. А так бы…
-Я не виновата в том, что твоя дурацкая плитка то включается, то выключается. Я нервно больной человек. Я еще в детстве пережила такое, что тебе и не снилось. Кстати, почему ты не привез телевизор, он же твой.
-Я подарил его родителям, а подарки назад не возвращают.
-Но ты же сказал, что покупал его за свои деньги и к тому же у твоих родителей уже есть телевизор. Мне сегодня так захотелось посмотреть какую-нибудь мелодрамку и расслабиться.
-Если тебе так хочется посмотреть телевизор, то можешь сходить к соседу или заработать деньги и купить…
Этот бестолковый разговор продолжался около двух часов. По конец я утратил к нему интерес, одел наушники и начал читать книгу. Она рухнула на диван, изображая истерику, но я демонстративно не обращал на это внимания. После истерики она решила изобразить домохозяйку и полезла в холодильник.
-Я купила тебе зеленый горошек, - сказала она, стащив с меня наушники. – Посмотри, какая большая банка, любимый!
-А ты купила свежего мяса, как я тебя просил? Кстати, где картошка, морковь, лук?
-Их не было в нашем магазине, а на базар было уже поздно идти. Я так долго провозилась с этим ковролином, а тут еще этот художник… Я сейчас приготовлю тебе потрясающее блюдо. Только давай послушаем вместе литургию Чайковского, а потом твою музыку…
Я и не предположить не мог, какое гнетущее впечатление может произвести на меня церковная музыка. Может я и действительно просто черт из ада в наказание поселенный в тело человека. Ибо церкви, особенно православные меня с детства пугали. Лица на иконах казались мне чудовищно уродливыми, а в лицах священников я видел злость, властолюбие и жадность. Какие они к черту рабы божьи, раз такие жирные и только и делают, что гнусавят стихотворные просьбы богу в своих помпезно блестящих золотом одеждах и храмах. Меня всегда настораживали люди, которые агрессивно заявляют о своей правоте…
Разговаривать об этом с Катей я не стал. В конце концов, я не подряжался просвещать её. Я не считаю свои мысли истиной в последней инстанции. Около получаса я пытался не обращать внимания на музыку, и сосредоточить его на книге. Мне это не удавалось, потому, что я был уверен, она назло мне включила эту музыку, у неё был целый день, чтобы слушать то, что ей нравиться, и вообще может купить себе плеер и слушать эти шедевры хоть круглые сутки. Раздраженно захлопнув книгу, я направился покурить на лестницу и увидел, что она творит. А творила она вот что. Разваренную до невозможности вермишель быстрого приготовления она вывалила на сковороду, на которой уже жарился консервированный горох и неровно нарезанные куски колбасы. Разумеется, мне захотелось поколотить её по началу, но в следующее мгновение мой жестокий разум подсказал мне иной способ экзекуции – заставить её съесть свой кулинарный шедевр. Представив, как она это ест с кислой миной, подсаливая свое оригинальное блюдо слезами, я расхохотался, а она начала подвывать православным певчим, рыдая.
-…У меня плохо с концентрацией! – с завыванием говорила она. – В детстве я пережила инцест и из-за этого мои родители развелись. Эта психологическая травма портит мне всю жизнь…
-Плитку сама выключишь, или мне помочь.
-Куда ты уходишь? Не оставляй меня одну, мне здесь страшно.
-Я иду в магазин за тем, что ты не удосужилась купить за целый день.
-Я пойду с тобой!
-Твое любимое блюдо остынет, пока ты будешь ходить со мной по магазинам.
-Я его разогрею! Потом. Еще раз…

Глава пятая. Творчество.

Время уходило в небытие. Надвигалась весна. Всё чаше показывалось на синем небосводе солнце, и освещало своими яркими лучами безобразие Маскачки. Гнилые покосившиеся строения и маргиналы, населяющие их, окрашенные солнечными лучами, выглядели не так ужасно, как в пасмурные дни. Однако ночами еще случались заморозки превращавшие лужи в пластины грязного льда.
В одно ясное мартовское утро я проводил Катю на центральный рынок, где она собиралась торговать яблоками. Она жаловалась на холод, и, потому я одолжил ей свою безрукавку из овчины. Вернувшись с работы я, как всегда, застал её лежащей на диване, слушающей литургию, держащей в руках библию. Мою безрукавку она потеряла на рынке, денег не заработала, зато приперла куль с гнилыми яблоками, которыми она обожралась, и мучилась от болей в животе.
-Как мы живем! – загнусила она. – Ты до сих пор не представил меня своим родителям! Я уже давно не была в храме божьем и не причащалась!
-Так сходи. Напротив дома есть православный  храм, в котором звонят колокола…
-А ты! Я не могу больше жить в грехе! Разве ты не знаешь, что жить вдвоем без венчания – есть величайший грех!
-Не доставай меня. Ты прекрасно знаешь, что еще большим грехом является посещение храма без веры в бога и в корыстных целях. А на меня вера пока не снизошла. И почему мы должны ходить в один храм? Могу я быть иудеем или баптистом. Может мне больше нравиться католический храм.
-Не пори ерунды! Ты русский и обязан быть православным. Это единственная правильная вера в мире.
-Так же думают представители всех религий. И с чего ты взяла, что я русский. Мои предки были самых разных национальностей, и я считаю себя космополитом. На счет культуры… Я читаю больше европейских писателей, чем русских, то же самое и с музыкой и кино. Так что, если хочешь, иди в любой храм, принимай монашеский сан, я не держу тебя.
-Но мы же должны делать всё вместе.
-Когда два человека абсолютно всё делают вместе им рано или поздно становятся скучно. В сущности, им становится не о чем говорить, ибо разговор есть обмен информацией. Лучше подумай, чем платить за квартиру в следующем месяце. Мои сбережения прикончились, зарплату могут задержать. Я не знаю что делать.
-Ты хочешь сделать из меня базарную бабу! Тебе плевать на мои художественные способности, на мой талант.
-Я ничего из тебя не хочу делать, а думаю о том, как заплатить за эту дыру. А ты, кажется была полна энтузиазма и готова к любым трудностям.
-Ну и что ты предлагаешь?
-Я ничего не предлагаю, пока у меня абсолютно нет идей, и советов я тебе давать не буду. Ты взрослый человек, и сама вправе решать, что тебе делать.
-Я собираюсь создать демоверсию радиопередачи, и мне нужна твоя помощь. Надо найти звукозаписывающую аппаратуру. Поговори с этим Антоном, ты его давно знаешь.  Он тебе не откажет.
-Ладно. Считай, что аппаратура у нас есть. А где текст передачи?
-Какой текст?
-Ну что ты будешь говорить и записывать?
-Ну, хотя бы про твоих несчастных велосипедистов курьеров. Я буду брать интервью у них, а они будут рассказывать забавные случаи на своей работе.
-Если хочешь знать, они народ угрюмый и неразговорчивый в большинстве своем, а при виде микрофона у них вообще будет полный клин. Так что лучше поискать другую тему для передачи.
На следующий день она неизвестно где нашла велогонщицу и вместе со мной пригласила её в дорогое кафе в старом городе для предварительного интервью. Девушка выглядела напуганной и заерзала на стуле, когда я взял чай только для себя. Как и большинство велосипедистов, она была не особо разговорчива. Катя задавала ей вопросы, касающиеся личной жизни, и толкала под столом мою ногу. Я, желая поиздеваться над ней, молчал и пил чай, но потом задал несколько вопросов о велосипедах, о трассах, шлемах, призах, соревнованиях. В завершении я высказался на счет роли велоспорта в культурной жизни страны. Девушка радостно со мной согласилась и просто сбежала из кафе.
-Надеюсь, ты поняла, что это будет не особо интересно слушать таксистам и клеркам.
-Просто ты задавал не те вопросы. Мне просто стыдно за тебя. Ты молчал десять минут. Если ты будешь так тормозить, я не возьму тебя в свой проект. Надо было спрашивать о том, что интересует большинство радиослушателей, а ты про какие-то дурацкие велосипеды с ней болтал полчаса. Я даже начала тебя ревновать.
-Но что я могу поделать, раз её интересуют только велосипеды?
-С виду приличная девушка, а слушает черный металл! Но о чем же нам делать передачу?
-Мне кажется надо собраться вчетвером, с Матвеевной, Дианой, еще кем-то просто поболтать пару часов и тема сама собой придет.
-Господи! У Дианы акцент и дефект речи, она полная дура, а Матвеевна устроит бардак.
-Матвеевна почти пролезла на радио, а Диана закончила христианскую академию и работала капелланом, а так же окончила педагогическое училище и сейчас воспитатель в детском саду.
-Ну, если уж Матвеевна уже пролезла на радио, то мы ей не нужны. Давай лучше пригласим Валерку и Машу. Только ты найди аппаратуру, чтобы сразу начать записывать.

На следующий день я подошел к Батьке Лукашенко и предложил ему поменяться магнитофонами. Дело в том, что у моего магнитофона не было ни гнезда для отдельного, ни даже встроенного микрофона, зато в его мыльнице был встроенный микрофон. Батька охотно согласился потому, что в моем магнитофоне было четыре динамика, регулировка частот и баланса это был, хотя и старый, но дорогой аппарат, а у него была мыльница с одним хрипящим динамиком.
-А можно мне к вам прийти, и посмотреть, как вы будете передачу записывать?
-В другой раз, как-нибудь.
-А твоя и у правду художница? Мне картина нужна. Я хочу бабуле в деревне на день рожденья подарить.
-Не, для бабули в деревне вряд ли, что-то найдется. Она все больше авангард рисует и на заказ ничего не делает, только по вдохновению. Понимаешь, шедевры невозможно создать на заказ, их художник создает, когда его внезапно осенило, и он рисует то, что он хочет. Понимаешь?
-Ага! Но нельзя ли чтоб озеро, там, с лебедями…
-Нет. Это каменный век! Это уже давно не модно и примитивно. Человек уже давно познал мир глубже и видит не только визуальные образы, контуры, абрисы, предметы… Он видит энергетические сущности. Лебедей тебе нарисует любой балбес, и они будут стоить копейки потому, что в них нет ничего особенного, каждый так видит и ты и я. Но вот энергетическую сущность предмета видит только истинный художник…
Он слушал меня, выпучив глаза, и, приоткрыв рот. Я знал, что он украдкой пытался читать мой том Кастанеды. Потом он пересказывал, прочтенное урывками, Коле, а Коля по секрету пересказывал мне. В последний раз он прочел о том, что человек в энергетическом плане представляет собой светящееся яйцо. Этот факт поразил воображение конюха окончившего кулинарный техникум. Болтая ему ерунду про картины, я только хотел пошутить, но он не на шутку заинтересовался энергетическими картинами и сам предположил, что они наверняка обладают целебными свойствами. С трудом удерживая себя от смеха, я рассказал ему по секрету, как пользоваться энергетическими картинами для того, чтобы сначала наблюдать другие потусторонние миры, а потом можно и входить в них через эти картины.
-…Только сразу ничего не бывает. Сначала надо учиться медитировать с помощью этой картины. На это может уйти десять лет и то, если очень стараться.
-Так что ж это, прямо в рай можно улететь, что ли?
-Можешь называть это раем, как христиане, можешь нирваной, как буддисты, но маги называют это другим миром.
-А сколько стоит? Я хочу таких картин набрать. Помнишь, ты рассказывал про этого, ну, Гогена! Его картины тоже никто не покупал, а когда он умер, эти его картины, в миллионы оценили специалисты. А еврей тот их на чердак закинул, а тут, бац, и за их миллион дают. Я тоже сейчас наберу у неё, а моим внукам денег много будет.

Я делал все, как учила бывшая жена, которая била меня по голове и орала благим матом, если я делал что-то не так. За два года я научился достаточно правдиво изображать страсть. Её было трудно обмануть, она чувствовала любую фальшь и приходила в ярость, когда понимала, что я пытаюсь её обмануть. Два года секс был для меня тяжелой и нервной работой, сражением, выступлением, чем угодно, но только не развлечением, отдыхом, удовольствием. Множество раз он переходил в драку, если я заканчивал раньше, чем она и потом приходилось начинать снова, а иначе она не давала мне спать…
То, что Катя не предъявляла претензий к моим телодвижениям, меня обрадовало, но потом насторожило. Может она долго терпит, но потом, как закатит истерику. Я подумал, что она просто издевается, когда она своим писклявым голосом заметила, что я страстный, как Казанова. Нет, это нельзя было назвать любовью, это была порнография, скучная, которую зрители обычно проматывают, думая о деньгах, которые потратили зря. Я совершал заученные движения, а они безучастно лежала и говорила глупости, которые считало уместными в подобных ситуациях. В голове проносились бессвязные воспоминания. Я работал, и ждал окончания смены. Мне страшно было спрашивать, хватит или еще. Я боялся, выдать свое бесчувствие подобным вопросом. Это продолжалось пока я не взмок и не почувствовал нестерпимую усталость, которую она приняла за удовлетворенность. 
Я встал, взял Катькины сигареты и голый вышел на балкон покурить. Дождь все еще моросил, но уже не так интенсивно. Промозглый ветер раскачивал висящий на проводах фонарь. Его желтый свет облизывал влажный асфальт. Черный узор ветвей деревьев на фоне темного серого неба. На втором этаже деревянного дома напротив электрическим светом горело окно. Был виден стол, на котором стояла пластиковая бутылка с красной этикеткой и прозрачной жидкостью внутри, кастрюля с какой-то белой кашей. За столом сидела женщина с пышной грудью, которая была обтянута халатом и упиралась в стол. Женщина плеснула в стакан из бутылки, быстро выпила и замотала головой, тряся черными кудрявыми волосами. Меня передернуло от созерцания этой картины. Я кинул окурок вниз, на вытоптанный газон и с наслаждением зашел в теплую комнату, а потом залез в нагретую постель.
И тут я почувствовал, что обманул сам себя, изображая то, чего не чувствовал. Возникло необоримое желание получить хоть какое-то удовольствие, и я снова взялся за дело. Катя мне совсем не помогала. Она была похожа на гору теста, из которого я пытался вылепить что-то живое. Она считала, что в сексе главное расслабиться, да и не только в сексе. Расслабленность была её любимым состоянием и всё бы ничего, но при этом она еще и желала головокружительных успехов. Я же убедил себя в том, что, если она так себя ведет, то это только значит, что я не могу её разбудить. Я был вместе не со злой женой, никто не орал на меня, но я уже ругал себя сам, и это побуждало меня к дальнейшим действиям.
Поспать мне в ту ночь не удалось. Лишь немного вздремнул, когда уже наступило утро, и Матвеевна прошла на кухню. Постельное белье было перепачкано, но Матвеевна наверняка знала, что случается, если в одной постели лежат люди разных полов, не имеющие презервативов, потому я не нервничал по этому поводу. При дневном свете бардак на кухне бросился мне в глаза. Кружка с чаем дрожала в моей руке, будто я был с похмелья. Матвеевна пошутила по этому поводу. Катя выглядела раздраженной и отказалась от завтрака.
-Что нам теперь делать? – спросила Катя на остановке трамвая.
-Надо найти съемную квартиру…
-Я тебя умоляю! Я сейчас безработная, а мне нужны деньги на психолога…
-Хорошо, я сам заплачу за первый месяц и задаток. У меня есть деньги. У меня есть телефон нескольких фирм, которые занимаются поиском квартир. В понедельник можешь позвонить и поездить по адресам, тебе делать все равно нечего.
Глава четвертая. Начало совместной жизни.

Стоило мне только приехать домой и завалиться на свою раскладушку, чтобы отоспаться, как позвонила Катя, и сказала, что нашла квартиру. Я, кряхтя, поднялся, оделся и пошел пешком к её дому. Потом долго сидел на подоконнике в подъезде и ждал, когда она соберется. Выглядела она жалко, сказала, что у неё нет денег на трамвайный билет, потому придется идти пешком. В район, застроенный в основном гнилыми двухэтажными домиками с сухими туалетами и печным отоплением, мы добрались на автобусе.
-Еще тот район, говорят, что на этой улице по ночам работают дешевые проститутки…
-Не очень оптимистически ты настроен, - проскулила она с постной миной. – Все-таки я не поняла, как ты нашел эту улицу.
-Я же курьер и потому у меня есть карта…
-Ненавижу карты и географию!
-А я её обожал с ранних лет и потому быстро нашел, где находится эта дурацкая квартира.
-Почему это дурацкая?
-Как только я услышал название улицы, мне стало плохо.
-Они сказали, что два месяца мы можем жить бесплатно, если сделаем ремонт.
-Его можно делать полгода, тем более после работы.
-Там уже половина сделана, осталось только на кухню обшить гипсо-картоном.
Ступени деревянной лестницы были стоптаны до основания. Резные перила были испачканы блестящей голубой краской. Серый свет едва сочился сквозь зеленоватые, давно не мытые стекла в грязных рамах выкрашенных когда-то давно в белый цвет. С узкой винтовой лестницы мы попали в коридор, в который выходили окна из квартир. Я не хотел стучаться в нужную нам дверь, чтобы не испачкать руку. В нос били миазмы клозетных ям, приправленных запахом сырости, гнили и плесени. Я стоял в нерешительности. Катя, пошмыгав носом, постучала в дверь носком своей туфли. Стук получился глухой и невнятный. Для убедительности я побарабанил по кухонному окну, находящемуся рядом с дверью и заколоченному новеньким листом фанеры. Грязная дверь отворилась вовнутрь тесной квартирки. На пороге стояли, прилично одетые, мужчина и женщина лет сорока. Сначала нам показали обшитую гипсокартоном комнату. В оконном проеме красовался стеклопакет в пластиковой раме.
-Тут нужно поклеить обои и поменять полы, - со странным акцентом деловито заговорил мужчина. – На чердаке лежит ламинат и листы ОСБ.
-Позвольте! – возмутился я. – Как я разберу старый пол, если к нему прикручен регипс?
-Ну, не знаю. Ваша супруга сказала, что у вас большой опыт в строительных работах. Придумаете что-нибудь.
-Можно положить ламинат на этот пол, но он весь шатается и скрипит.
-Его однозначно надо разбирать и выкидывать на свалку. Теперь идемте на кухню. Тут нужно поменять полы, прикрутить регипс к стенам и потолку, это окно заделать, а тут сделать перегородку и дверь…
Он показывал на унитаз, стоявший между раковиной и газовой плитой. Со стен осыпалась штукатурка, под которой были почти разложившиеся деревянные брусья.
-Надо будет вызвать газовщика, - деловито продолжила женщина. – А то от этой газовой плиты толка не будет. Еще надо ободрать краску с печки и чем-то её покрыть. Да, двери надо будет поставить новые, когда управитесь со всем, мы приедем, снимем размеры и закажем, а вы потом их установите…
-Извините, - я с умилением смотрел на унитаз и побитую ржавчиной газовую плиту. – Я не понимаю, куда выходит труба из унитаза?
-В сток от раковины.
-Вы знаете, чем это чревато?
-Как вы сказали? Я не понял последнее слово.
-Сточная труба для раковины не рассчитана на унитаз и потому будет постоянно забиваться. Я думаю, соседям это не понравится.
Выбравшись, наконец, на улицу, я с наслаждением вдохнул промозглый, но не такой затхлый, как в той квартире воздух. Снежные хлопья порхали, словно белые мухи. Лужи подернулись коркой льда. За каких-то восемь часов температура упала с плюс пяти до минус пяти. Болела голова, и хотелось спать.
-Какой ужас! – с серьезным видом вещала Катя. – Это же нарушение санитарных правил! Унитаз между кухонной плитой и раковиной, да еще и такой грязный и воду в бачок надо ковшиком наливать…
-Все это нелепо до смешного. Какой можно веселый быт устроить в этой квартире, если повесить занавеску вокруг унитаза! Да и нужна ли эта занавеска? Кто-то сидит на горшке, кто-то выливает непонравившийся суп в бачок этого горшка. А за обедом возмущенный унитаз начинает выплевывать то, что в него загрузили утром. И все это течет на новые полы, а с них на лестницу, на голову благообразным соседям. Я разбираю полы в комнате, а со стен обваливается регипс, падает и разбивается новое окошко в пластиковой раме…
-Я не понимаю, - Катя остановилась и серьезно смотрела на меня. – Ты собираешься там жить?
-А ты? – смеясь, спросил я.
Она пытливо смотрела мне в глаза, а потом вдруг взвизгнула, взяла меня за руку и потащила прочь. За моей спиной оказалась старая женщина с лицом изуродованным пьянством, одетая в живописную рванину, протягивающая ладони с распухшими суставами, просящая денег на опохмелку обнажая коричневые, гнилые зубы.
-Был бы я художником, - шутливо заговорил я. – Я бы обязательно нарисовал эту женщину во всех подробностях. Получилась бы прекрасная иллюстрация для сказки о Бабе-Яге. Мир вокруг прекрасен! И его прелесть зависит не от него, а от нашей реакции на него. Наша беда не в том, что в жизни полно дерьма, а в том, что мы почему-то расстраиваемся, когда наступаем на него. Надо научиться радоваться миазмам клозетных ям и жизнь станет приятнее. Все в наших руках! Мы не можем изменить свою судьбу, но мы выбираем, как относиться к ней. Немного самовнушения и жизнь превращается в сказку. У этой женщины не хватило сил полюбить этот гнилой город, и она начала принимать алкогольный допинг. Хряпнула разведенного спирта и вся эта гадость уже не так раздражает.
-Я не хочу рисовать всякую гадость. Она не понравиться людям. Я хочу быть востребованным и высокооплачиваемым художником, а не каким-то посмертно признанным гением. Мне нужна нормальная и прочная семья. И жить я хочу в старом городе или загородном домике.
-А что ты готова ради этого сделать? – ехидно спросил я.
-Как что? Работать, создавать шедевры…
-Просто работать мало. Чтобы иметь большие деньги, надо, как минимум создать финансовую пирамиду или что-то в этом роде. Тому, как добываются большие деньги, не учат ни в каких академиях…
-Но есть же богатые врачи!
-Чтобы стать врачом, нужно учиться до двадцати пяти лет, а потом еще долго и упорно трудиться за малые деньги и только после десяти лет есть шанс стать виртуозом своего дела и достойно жить. Это относится и к инженерам, юристам, журналистам, артистам. Мы видим только единицы из них, которые добились успеха. А сколько представителей этих профессий влачат жалкое существование? Из миллиона художников с дипломом только тысяча добивается пожизненного признания…
-Ты не можешь говорить о чем-нибудь приятном? И так тошно, а тут еще ты говоришь про всякое дерьмище!
Мы прошли пешком до её дома километров семь. Она сказала, что пол России прошла пешком, голосуя автостопом. По дороге она похвально отзываться о том, как я занимался с ней сексом, а мне почему-то было неприятно это выслушивать. Через время я понял, что она, в отличии от меня, получила удовольствие, а я только устал, был недоволен собой и ей и просто завидовал её счастью. Мне не нравились эти шаблонные фразы про Казанову, а сравнения с известными голливудскими актерами меня просто повергали в уныние и тоску.
-Я думала, - болтала она елейным тоном. – Я думала, что ты фригидный импотент и даже не надеялась на оргазм, а ты оказался просто гигантом, чемпионом.
-Только этот гигант ни хрена удовольствия не получил! – подумал я и мышцы моих челюстей напряглись. – Ни удовольствия, ни удовлетворения. Чувствую себя пустым шприцом, да и только. И меня опять начинает мучать эта мерзкая похоть. Ну почему я не могу даже обманывать себя, как это делает большинство? Почему я самодовольно не упиваюсь её похвалами и не раздуваюсь от гордости? Наверное, мне просто не нравиться быть самодовольным и гордым. Мне не нравиться почивать на лаврах, и стоять на достигнутом. Эти слова тоже скрытое самодовольство, только извращенное. Я любуюсь своей неудовлетворенностью, своим недовольством собой, своими муками. Я просто нравлюсь себе больше страдающим, нежели счастливым болваном.
-А в кафе, - продолжала Кати. – Я собиралась подсыпать тебе возбудителя в чай. Мне подруга дала пакетик и гарантировала, что подействует.
-А если бы у меня от этого возбудителя крышу сорвало. Вот куда бы мы пошли заниматься сексом?
-Не говори так! «Заниматься сексом» - это ужасно звучит.
-Ладно. Куда бы мы пошли трахаться?
-Это звучит еще хуже! Ты же писатель, ты должен употреблять изысканные выражения. Разве трудно сказать: «Заниматься любовью», «Делать любовь»…
И это она называет любовью! Нет! Это был просто одинокий и скучный секс, можно сказать онанизм вдвоем. Во время нормального секса партнеры чувствуют друг друга, а иначе это только самоудовлетворение. Каким бы чудовищем ни была моя бывшая жена, мы все таки хоть немного чувствовали друг друга. У нас и не было любви, но у нас была ненависть и желание убить друг друга, и это было чувство, какое бы оно ни было, оно все-таки было. А тут пустота, бессмысленный обмен любезностями, соблюдение приличий, скучный режим, гимнастика. Зачем я это делаю? Зачем не высказываю то, что думаю? Почему я боюсь своей искренности? Не хочу её обижать, пытаюсь быть жалостливым. Пытаюсь ей доказать, что дело не в мужиках, которые от неё убегают, а в ней самой. Это же просто зашедший далеко спор о том, кто виноват в её одиночестве…
-Ты ничего мне сказать не хочешь? – спросила она после прощального поцелуя.
Я едва не сказал ей, что ничего не хочу ей сказать, что нельзя вымогать того, что может появиться только добровольно, что неподвластно рассудку, воле и правилам приличия, что накатывает внезапно и так же внезапно проходит, что не зависит от нас.  Не надо было быть астрологом, чтобы предвидеть её реакцию на эти слова. Женщины визжат, что мужчины обманщики, но они же просто вымогают эту глупую ложь о любви и заставляют себя верить в неё. Неужели трудно просто заглянуть в свою пустую душу, и признать факт своей бесчувственности! Конечно, не радует то, что чувство не украдешь, не заработаешь, не купишь, не выпросишь, что его бесполезно ждать, о нем бесполезно молить высший разум или бога. Любовь нельзя сделать! Да она ведь даже не может допустить существование чувства и эта кучка лжи из трех слов её вполне удовлетворяет. Она знает, чего она хочет. Как же мало ей надо!
-А ты не чувствуешь этого без слов? – возопил я возмущенно. – Если ты этого не чувствуешь, то зачем это все?
Похоже, я сделал глупость.  До меня, сотня юношей говорила ей, что безумно влюблены в неё, разворачивались, брезгливо отирали губы и по дороге домой выдумывали какую-то уважительную причину, чтоб не видеть её больше. Она была сбита с толку и не знала, что ответить. Наверное, ей хотелось сказать, что я плохо выучил роль героя-любовника, которую должен был играть. Она-то свой текст хорошо знала, не жалела времени на просмотр мыльных опер. Я был просто поражен её реакцией. Она почему-то начала читать текст соблазненной девственницы.
-Получил то, что вам всем надо, и в кусты! Ты просто трус! Тебя родители не научили, держать ответственность за свои поступки? Что мне теперь делать? Все вы мужики такие.
Когда я впервые услышал это от бывшей жены я возмущался, готов был лоб расшибить, чтобы доказать ей обратное. Но потом я понял, что они бездумно пользуются этим набором фраз, сопровождая их собиранием вещей, пощечиной и уходом. Это просто, бездумно произносимая, мантра, чтобы усмирить мужика. Слушать эту байду мне было не тяжело, я к этому привык. Когда она собралась завершить номер, уйти с гордо поднятой головой, я улыбнулся и щелкнул пальцами у её носа. Сделал первое, что пришло в голову.
-Смотри мне в глаза! – это я сказал уже осознанно, зная, чем продолжу эту фразу. – Что я чувствую? Разве ты ничего не чувствуешь? Разве в моих глазах холод и пустота и нет места для любви? Там, где слова, там нет места любви. Банальные фразы только оскверняют чистоту чувств. Зачем лишний раз трепать то, что мы оба знаем? К чему выставлять напоказ, как чучело, то, что должно стоять в красном углу наших душ? Если с богом играть, как с куклой, то он рано или поздно станет простой куклой, которую будут трепать, пока из неё вата не полезет, а потом просто выкинут и забудут…
-Прости, любимый, я не поняла, что ты хотел сказать. Я чувствую, что ты меня любишь, но когда ты об этом не говоришь, мне начинает казаться, что ты… что я тебе надоела, что ты думаешь о другой…
Вот уж не понимаю тех, кто от надоевших жен бегают к таким же надоедливым любовницам. Я не говорю, что врать нехорошо, что прелюбодеяние это грех, не призываю зарабатывать плюсики в небесной канцелярии на тот случай, если вся эта канитель со страшным судом, адом и раем все-таки существует. Эти люди не нуждаются в наказаниях и осуждениях, поддаваясь своему страху, они обрекают себя на ужасную жизнь. Ходить на свидание с одной было для меня тяжким бременем, но бегать от одной к другой это уж непосильная для меня ноша. Нет, я не честный, не высокоморальный человек, я просто могу найти, чем заняться помимо свиданий, я - лентяй, и потому не боюсь остаться один, потому не обращаю внимания на общественное осуждение. Так зачем же я соврал ей про глаза полные любви? Мне было интересно, чем все это может закончиться. А если точнее, то я просто собирал ощущения и самому себе доказывал, что могу быть хорошим мужем. Все-таки я не только бывшую жену винил в том, что ничего не сложилось, я и себя считал негодяем. Хотелось бороться за свою безупречность.
Вернувшись домой, я отключил телефон и лег спать, забыв поесть. В воскресенье я проснулся поздно и так и не включил телефон, не желая, чтоб меня опять повели смотреть какую-то трущобу. Хотелось хоть немного передохнуть перед захватывающими приключениями счастливого быта. На работе, за обедом в столовой, в которой готовили прекрасные соусы, я зачем-то рассказал Лукашенко про свои приключения. Рассказывал, чтоб не слушать, как он работал с конями в родной деревне, как напивался и стрелял из ружья в родную бабушку за то, что она не налила ему самогона, как он поехал пьяный на мотоцикле и промахнулся мимо моста. В результате он  утопил мотоцикл усопшего отца, и сломал ногу. Он мог часами говорить одно и то же, если я молчал. О своем прошлом он рассказывал, если ему было грустно, если он был в хорошем настроении, то он пересказывал мне содержания просмотренных перед сном сериалов. Когда ему было хорошо, он пытался заставить меня восхищаться шедеврами русского шансона. Заказов не было, но менеджер обещала кое-что подкинуть под вечер, и потому надо было торчать на работе и слушать о переживаниях неудавшегося конюха до закрытия офиса. Он милостиво предлагал мне свои легкие сигареты и тут же обсуждал Колю, который постоянно стреляет у него сигареты и никогда не имеет своих.
-В следующий раз точно ему ничего не дам! – выкатывая черные глаза ныл Лукашенко. –В прошлом месяце он получил больше денег, чем я, а я начальник…
-Ты каждый день уходил с работы в шесть часов, а Коля работал круглыми сутками. И тебе просто повезло, что твоя баба не взяла тебя в оборот, как Колю жена взяла. Через пару лет и тебе могут просто не выдать денег на сигареты. Сынок её подрастет немного, и захочет она его отправить учиться в Англию или Москву и придется тебе потуже затянуть пояса на своей шее.
-Она мне не жена, и ничего я не должен за обучения её ребенка платить?
-Но сейчас-то ты за квартиру платишь, а она нет. Пока она на твои деньги пьет с подругами, ты чаи гоняешь. На бабки, что ты ей даешь можно в ресторане ужинать и завтракать, а она тебя бутербродами кормит.
-Что я барин, чтобы в твоих ресторанах жрать?
Я вспомнил, когда мы с ним на пару работали в ночь и сильно проголодались. Я предложил ему зайти в круглосуточную закусочную. Он долго отпирался, но когда я сказал, что, если он не хочет здоровой и горячей пищи, то я пойду один, он поплелся за мной, опустив голову. Когда к нам подошла официантка, он заерзал на стуле и не мог сказать ни слова. Потом предложил взять еду с собой и съесть по дороге или в мастерской. Он опасливо оглядывал сидящих рядом посетителей, когда ложкой ел сосиски и картофель фри. Его не радовал большой экран телевизора демонстрирующего полураздетых девиц что-то блеющих. Не понимал он, зачем в углу заведения был сделан небольшой водопад и бассейн с рыбками. Он боялся улыбчивой официантки, ничего не понял, что было пропечатано в меню, и не знал, что делать с ножом и вилкой.
-Не надо жрать! – возмутился я. – Жрет свинья или собака, а люди кушают поданное им блюдо, которое они выбирают.
-Тебе надо в нашей деревне пожить! Там бы тебе живо мозги вправили. Ишь, интеллигент нашелся. Вот будет у тебя семья, и тогда ты покушаешь блюда свои. Жана уже есть, значить и дети скоро будут.
-Она мне не жена, а подруга и детей не будет и именно поэтому всё будет хорошо.
-Ты её обмануть хочешь?
-Да она сама себя обманывает, мне даже говорить ничего не надо. Надеется на что-то и пусть надеется, а я жениться не буду. Все равно потом разводиться, это же выброшенные деньги.
-Так ты с ней всю жисть не собираешься жить!
-Какая вся жисть? Завтра мне кирпич на голову свалится или я под машину попаду, вот тебе и вся жисть. Чего на сто лет вперед планировать, когда не знаешь, что сегодня вечером будет. На данный момент мне этот штамп на фиг не нужен.
-Ну, если она твоя вторая половинка?
-Ты что этим хочешь сказать, царская морда! Что я не человек, а только половинка и мне потому нужна такая же дефективная?
Коля явился после обеда заспанный, дружески назвал Лукашенко козлом, спросил, как поживает его Беларусь и стрельнул сигарету. Лукашенко протянул ему пачку со скорбной миной и ничего не возразил даже, когда Коля вытащил три сигареты вместо одной.
-Новую подругу нашел! – сказал мне Коля, выпуская дым в сторону бригадира. – Да ты бы лучше с бывшей бы помирился. Съездил бы, хоть ребенка проведал, а там может и стерпится, слюбится. Может она тебя и простит. Я тебя предупреждал, чтоб ты не женился и детей не заводил. А теперь уже поздно выкобениваться, надо семью кормить…
-Пусть лучше Батька Лукашенко её навещает. Он все равно туда к маме ездит. Может у него с ней стерпится, он с ней в одной школе учился, знает её.
-А сто я? – Лукашенко опять выпучил глаза. – На ту ведьму ни у кого терпения не хватит, я-то знаю. Яна и убить может. Её раз у школы деки постарше проучить захотели, окружили и давай ногами пинать, а она взяла кирпич и двум из их голову в кровь разбила. Её батька с нашей деревни, он совсем псих. У неё ж фамилия - Гроза!
-Но раз он взялся за гуж, нехай не брешит, что не дюж!
Подобное я выслушивал каждый день и по нескольку раз. На глазах у коллег я женился, стал отцом и потом развелся под их бурное негодование. В курилку зашел Юрик – рано облысевший мужик с подобострастным взглядом и вечно согбенной спиной. Большую часть свободного времени он таскался со своей жирной, злющей женой по супермаркетам и тратил зарплату на товары, продающиеся со скидками. Скидки – это был смысл его жизни и ни о чем другом он ни думать, ни говорить не мог.
-Опять товарищеский суд! Может, вам еще Люду в помощь позвать.
-Не надо, сами можем. Он ужо вторую себе нашедши, и тоже её кинуть хочет.
-Да? - Юра гаденько захихикал. – У него, что на голове, то и в голове…
Сказав это Юра, вдруг изменился в лице. Я просто смотрел на него и не сразу сообразил, почему он расстроился. Меня осенило только тогда, когда он провел ладонью по своей лысине.
-Ладно, - с отчаянием в голосе выпалил он. – Один – ноль в твою пользу, но я долго в долгу не буду. Я тебе так нагажу! Ты даже не узнаешь, кто это сделал.
-Ты знаешь, для чего мстят? – спросил я, ехидно улыбаясь. – Мстят для того, чтобы знали, кто это сделал, чтобы в следующий раз их не трогали. А ты со своим страхом получить сдачи сводишь воспитательную роль мести на нет. Если напугать своего врага тебе не удалось, то месть нужно довести до конца – уничтожить его, а на это ты не способен.
Когда я только начинал работать в этой фирме, я сам того не ведая, чем-то насолил Юре и он начал мне тихо мстить, писал шефу доносы о моих мельчайших проступках, материала было недостаточно и потому он начал сочинять, но фантазия у него была бедная, да и шеф его подставил. На одной из корпоративных пьянок, он пересказал все письменные претензии моего коллеги и попросил Юрку подтвердить это устно, глядя мне в глаза. Бедный Юра отчаянно искал поддержки у остальных коллег и нашел её. Все накинулись на меня с упреками, но никто не ожидал, что я приму все их оговоры и признаю то, что недостоин занимаемого места и готов сейчас же написать заявление об увольнении. Шеф вдруг сменил гнев на милость и сам же начал опровергать выдвинутые против меня обвинения в дальтонизме, употреблении наркотиков, длительном нахождении в психиатрической больнице. Они ошиблись в том, что я взял кредит на покупку квартиры. Тогда бы они могли бы спокойно меня топтать, и я бы всё терпел и не заикался бы об увольнении. Тогда я очень хорошо получал по сравнению с знакомыми. И им было невдомек то, что я могу взять и отказаться от нетяжелой работы с чистыми руками и в уютной теплой мастерской. Той ночью Юрик был унижен, и ему пришлось просить у меня прощения. Мстить ему мне было лень, да и не было в этом особого смысла. Я его не боялся и потому не хотел ему мстить, хотя шеф после этого еще долго вызывал меня на ковер и требовал доносов…
-Тебе совсем нет смысла мне гадить, - смеясь, сказал я Юре. – Мне теперь не хрен ловить в этой долбаной фирме. С момента моего возвращения я уже не зарабатываю больших денег. Эту зарплату я могу получать, работая сторожем или продавцом. И работу найду на следующий день. А вот тебе придется делать то, что делаю сейчас я и иногда ночевать, чтоб разделаться со своими заказами. Тогда плакали твои отгулы и отпуск.
-А что твоя новая жена говорит на счет твоей зарплаты?
-Она называет себя идеалисткой и говорит, что со мной готова жить и в шалаше. Это, конечно не так, но слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Да и не очень-то я расстроюсь, если она меня покинет.
-Ты её хоть любишь?
-Я всех люблю одинаково, по справедливости…
-Ничего у тебя святого нет. Если бог есть, то он тебя накажет.
-А я уже наказан. Думаешь легко жить с чужой толстой бабой.
-Так  не живи! – вмешался горящий праведным гневом Лукашенко.
-Не могу отказать бедной женщине. Дам ей немного пожить семейной жизнью, а то она не пробовала совсем. Даю всё, что могу. Полюбить её из альтруистических соображений я не могу, просто не знаю, как это делается.
Большой заказ мне в тот день так и не подкинули. Когда я возвращался домой на забрызганном грязью велосипеде, позвонила Катя,  и сказала, что нашла квартиру и ждет меня с деньгами в канторе. Я за пол часа успел доехать до дома, взять деньги и приехать в кантору. Я заплатил стандартную таксу за договор, но только после того, как мы добрались до Московского форштадта, где находилась квартира, и, осмотрев квартиру, договорились с хозяйкой, заплатив ей за два месяца вперед. Ранее я много раз платил деньги, заключая договор с подобными канторами, они давали мне несколько номеров своих знакомых, которые якобы ждали меня на несуществующих адресах, так же меня кинули, когда я искал работу. Хозяйка попросила паспорт и его копию потому, что месяц назад эту квартиру у неё снял молодой человек, у которого она не списала данные из паспорта. Потом он успешно сдал эту квартиру сразу нескольким людям, в один день и исчез. Хозяйке, нелегально сдававшей квартиры, пришлось долго самой разнимать дерущихся.
Пятиэтажный дом был в подворотне, между двумя такими же. Между его окнами и окнами домов напротив было метров десять. Колодец двора был огорожен высоким кирпичным забором, который изобиловал трещинами, и, казалось, вот, вот рухнет. На другой стороне улицы Киевской находился парк, сделанный из кладбища. В нем стояли две церкви – православная и католическая с двумя шпилями, которая чем-то напоминала мне Нор - Дам де Пари, хотя я никогда и не был в Париже и эту церковь не видел даже на фотографии, зато много раз воображал её, когда читал французские романы. Московский район, населенный цыганами, уголовниками низкого пошиба и просто маргиналами, застроенный двухэтажными деревянными трущобами и каменными неухоженными пятиэтажками с пыльной, облупленной лепниной на фасадах сильно напоминал мне бальзаковский Париж или Петербург описанный Крестовским. Ранее я жил в этом районе с бывшей женой один год и не смотря на его дурную славу и постоянные мелкие преступления, которые я наблюдал из окна съемной квартиры ни разу не был, ни избит, ни ограблен, даже грубого слова не услышал в свой адрес, хотя и ходил пьяный по ночам. В родном же районе я и трезвый днем умудрялся получать по мозгам. В тот парк, на Киевской юноши ходили проверять свои навыки в рукопашном бою. Но те, которых я знал, проторчали там всю ночь и так и не сразились со злобными хулиганами. Зато одному моему бывшему пожилому коллеге Алексею в том парке так отбили почки, когда он пил там, что у него начало опухать все тело, а через неделю он просто умер на той стальной двери, которую пытался доделать, чтоб получить деньги и заплатить за квартиру, из которой его выселяли за неуплату. После смерти отца его место занял его сын, удивительно на него похожий. Доделать отцовскую дверь ему не доверили, зато попытались заставить бегать за водкой и прибирать в цеху, но парень он был с норовом, хотя и тихий…
Квартира – слишком громкое название для той дыры на пятом этаже, что я снял тогда. Это было помещение в пять на восемь метров. С раковиной, большой изразцовой печкой и широченным окном во всю стенку. Вассер клозет располагался на лестничной клетке и был общим на три квартиры на этаже. Из мебели был небольшой голубой холодильник изрядно поржавевший, но работавший, два дивана, круглый стол, шкаф с двумя дверями, пара стульев и маленькая скамеечка, чтоб удобней было топить печку. Серые рельефные обои во многих местах отклеивались, пол застелен грязным ковролином. Сараев для хранения дров не было, но я знал, что их можно купить на автозаправочной станции неподалеку. Хотя хозяйка рекомендовала использовать электрообогреватель.