Вместе? Часть девятая. (Очень длинный роман)⁠⁠

-Так чем же они руководствовались, когда признавали?
-Знаешь, дурак может задать такой вопрос, что сотня мудрецов на него не ответит!
-Какие же они мудрецы после этого? Ладно. Дело тут в том, что читая о своих любимых художниках, ты упустила очень важную деталь. Ты не обратила внимания на то, сколько усилий они приложили, для того, чтобы создать свои шедевры, сколько они потратили времени и сил для достижения своего уровня. Сезанн рисовал один портрет сто тридцать часов. Ты говоришь, что тебе нравиться то, и нравиться это, что эта картина гениальна, но не можешь объяснить, в чем её гениальность. Я слышу от тебя одни и те же фразы из книг, которые ты бездумно повторяешь. Вот объясни мне, что ты хотела сказать этим переплетением цветных полос. Вообще, почему они расположены здесь, а не тут, какое их назначение?
-Это тебе не техника и не природа, где все для чего-то нужно и имеет свое назначение и всё можно объяснить…
-Как это ни странно, твои объяснения нужны не мне, не искусствоведам, а прежде всего тебе. Трудно, неинтересно и невыносимо скучно делать то, чего не понимаешь. Потому тебе и муторно, когда ты пишешь свои картины.
Она еще что-то говорила, но разговаривать с ней дальше мне было не интересно. Я одел наушники и принялся строчить юмористический рассказ о случаях из жизни горе строителя. Мне было уже не интересно писать о чудесных превращениях в потусторонних мирах. Мне вдруг стало ясно, что в окружающем мире полно удивительно интересных вещей, только о них нужно умело рассказать.
-Хорошо, - заголосила Катя, сорвав с меня наушники. – Давай сейчас я прослушаю одну из твоих любимых песен, и ты мне объяснишь, чем она тебе нравится.
-Как это вообще может нравиться! – раздраженно воскликнула она, прослушав «Винтовка, это праздник!» Егора Летова. – Какой ужас! Мне хочется плакать, когда я такое слышу.
-Для человека, доведенного до отчаяния безвыходностью своего плачевного положения, винтовка является праздником. Еще остались люди, которым больше по душе умереть, сопротивляясь, даже без надежды на победу, чем помереть покорнейше от голода, работая за бесплатно.
-И с кем же ты собираешься сражаться?
-Если мне нравится эта песня, то это еще не значит, что я собираюсь выйти на улицу с винтовкой и пойти с кем-то воевать. Для панк-рока характерен гротеск, то есть преувеличение, подобное карикатурному изображению. К примеру, если у человека узкие глаза, то карикатурист рисует их еще уже, а большие скулы рисует еще больше, так же и панки, если видят в натуре отчаяние человека, то доводят его до гипертрофированной формы в своих произведениях.
-Ну а как ты объяснишь слова: «Всё летит в ****у!»? Зачем он так грубо называет женский половой орган, которым сам наверняка наслаждается?
-В данной песне нет ни малейшего намека о женских гениталиях. Опять-таки не следует понимать это все буквально. Эта строка значит, что у нас нет ничего такого, с чем нам было бы жаль расставаться.
-А он не мог это сказать культурней и понятней?
-А сколько раз ты посылала меня в жопу?
-Ты меня довел!
-Его может тоже довели, до состояния, в котором ему уже положить на приличия. Об этой доводке и песня.
-Но я же не выражаюсь так на сцене!
-А он считает, что в искусстве должно быть отображено всё, что имеет место быть в жизни.
-Но это же всё равно, что найти дохлую крысу, и всем показывать.
-Я понимаю! Дохлую крысу нужно игнорировать, хотя их везде много валяется, и петь о цветочках, которые существуют только в твоем воображении.
-Почему игнорировать? Их нужно закопать, чтоб не воняли.
-Ты правильно мыслишь, но, чтобы её убрать, нужно для начала признать, что она лежит, и воняет под диваном и всюду.
-Признать-то можно и убрать без шума, но зачем об этом петь, даже орать во всю глотку?
-А потому, что такие, как ты, то есть пресловутое большинство, ничего не хотят слышать о гадости, в которой они по уши, они слишком озабочены своей гениальностью и мыслями о прекрасном.
-Это по твоей милости я нахожусь в этой ужасной квартире!
-Но ты же не тунеядец, ты же можешь пойти и заработать на комфортабельную. Я говорю даже не о таких глобальных вещах, как квартира, которую тебе убирать никто не мешает, или хотя бы переобуваться, когда приходишь с улицы. Я говорю о твоих немытых ногах и гениталиях, от которых отвратительно пахнет, я уже давно ору о постельном белье, которое стало черным, а ты вместо того, чтобы постирать его переворачиваешь и выворачиваешь наизнанку. А когда я тебе об этом напоминаю, ты хочешь меня придушить, вместо того, чтобы вымыться и выстирать белье.
-Я не могу выстирать белье и помыться по твоей вине.
Моя вина состояла в том, что я во время официального визита к её маме прямо сказал ей, что не хочу больше с ней общаться и не хочу впредь наносить визиты вежливости, а так же отказался от той помощи, которую она оказывала нам. Сказано это было без раздражения, дружелюбно, в вежливых выражениях. Она даже не сразу поняла, что я хочу сказать, а, когда поняла, то естественно, сделала вид, что ничего не слышала, ядовито улыбаясь. Но, когда Катя в следующий раз явилась постираться и помыться, они поссорились по этому поводу. В результате немытая подруга, грязная постель, а так же Катя лишилась маминого продовольственного пайка, а так же субсидий на сигареты. Ссорился я с её мамой намеренно, надеясь, что желание, покурить, помыться и голод заставят её поднять большой и ленивый зад с дивана и пойти зарабатывать деньги. Однако, Катя по прежнему лежала. На сигареты она одалживала у своих подруг или просто стреляла их на улице часами. Она смиренно съедала по кастрюле геркулеса вареного на воде и скулила о том, что ей хочется чего-то «жирненького», тортик со сливочками, например. Она сожрала ложкой всю приправу с сухарями, когда ей захотелось чего-то остренького. Я делал вид, что ничего не ем на работе, а за завтраком отдавал ей большую часть каш на воде. Её восхищали мои подвиги, но она ровным счетом ничего не сделала, даже из сострадания ко мне. Она уделала весь свой гардероб до такой степени, что мне с ней было стыдно куда-то выходить. Я несколько ночей проспал в своем спальном мешке и не занимался с ней сексом, что располагало её к, разного рода, дискуссиям, хотя до драки из-за плохого питания не доходило. Когда она собралась пойти к кришнаитам за бесплатным супчиком и курить чьи-то окурки, я сдался и слегка снял блокаду, сказал, что мне выплатили кое-какие деньги и потому мы можем купить кое-какие продукты, а так же таз со стиральной доской и порошком, чтоб перестирать все вещи. Сам я, конечно, стирать не собирался потому, что просто не догадывался, с кем я живу. Бывшая жена тоже могла накопить целую кучу грязного белья, но у неё хотя бы хватало брезгливости, чтоб хоть свое нижнее белье стирать в раковине, не ходить босиком по лестничной клетке до туалета, подмываться у раковины каждый вечер и не вытирать сопли верхней одеждой.
-Давай, грей воду, стирай и помойся ты, наконец!
Но она не поднялась с дивана. С тоскливой миной она начала мне рассказывать, как путешествуя автостопом она оголодала настолько, что ела сырые и не чищенные грибы собранные в лесу, и песок скрипел на зубах. Зато, когда кто-то все же купил у них часть собранных грибов, они купили на все деньги пива. Потом она рассказала, как жила в Таллинне с уличным музыкантом, сидевшим на героине. Она спала в его квартире на коврике и подъедала за ним объедки. За это он требовал, чтобы она подбегала с его шапкой к прохожим, пока он играет. Потом её подобрали финские туристы, пьяные в стельку, и увезли в Хельсинки в багажнике своего автомобиля, который пограничники поленились проверить. Бесстрастно она рассказывала, как они тупо делали с ней секс после того, как сводили её в шикарный ресторан, где она обожралась до рвоты. Как она вернулась домой, я недослушал, мои нервы сдали.
-Ты будешь мыться или нет! – заорал я.
-Как мыться? Тут же нет ванны.
-Грей воду и мойся! Мать твою за ногу! От тебя дурно пахнет!
-Как её греть? Руками что ли?
-Оторви заднюю точку от дивана, налей воды в таз, возьми большой кипятильник и опусти его в воду.
Со страдальческим видом она набрала воды в таз, воткнула кипятильник в розетку и устало повалилась на диван. Я сидел в другом конце комнаты и не видел, что она забыла опустить кипятильник в воду, да мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. Через пару минут она с визгом запрыгнула на стол, ноги которого подкосились, но не сломались окончательно. Раскалившийся кипятильник взорвался, выбило пробки, загорелся диван. Первым делом я спас стол, сняв её со стола и швырнул на другой диван. Потом я выключил кипятильник, потушил диван, вылив на него воду из чайника. Она при этом верещала, будто её режут,  мне, действительно, захотелось её забить на мясо. Ругаясь матом, я велел ей сидеть тихо, и починил пробки. Нагрев ей таз воды с помощью электрочайника, кастрюли и электроплитки, я отдал ей приказ раздеваться и мыться. Раздевалась она медленно, как стриптизерша, но с исполнением второго приказа, она замешкалась.
-Сначала помой голову, потом туловище и в последнюю очередь ноги.
-Я не понимаю, как мыть голову в тазу. Что я туда окунусь и буду пузыри пускать?
-Я тебе сейчас покажу пузыри! Утопить тебя, мало! Очки снимай!
-Но я же без них плохо вижу, ты же знаешь!
-Снимай очки и поставь таз поближе к раковине!
Когда она чуть не опрокинула таз на пол, я не выдержал и взял инициативу в свои руки. Пока я намыливал ей голову, она скулила, что мыло попало ей в глаза. Это меня разозлило, и я сполоснул её голову холодной водой из-под крана. Волосы её были настолько запутаны, что расчесать их не было никакой возможности, и я понял, что придется мне вспомнить, как я стриг деповских в раздевалке в обеденный перерыв. Женская стрижка даже в дешевой парикмахерской стоила столько же, сколько стоили продукты на неделю.
-Теперь бери мочалку, и мойся выше пояса. Да нагнись же над тазом! И не брызгайся тут.
-Спасибо, но мне мочалка не нужна.
Пришлось мне потереть ей спину и брюхо и зад. Делать это мне было крайне противно, было такое чувство, что ухаживаю за человеком с лишней хромосомой.
-Ну, уж подмыться сама должна и ноги помой хорошо, с мочалкой. Да намыливай же её, мыла-то не жалей! И запоминай, как это делается! Я тебя больше мыть не буду.
-Почему? Это так сексуально…
-Ничего сексуального я тут не вижу! А на твоем месте, мне было бы стыдно. Уже взрослая баба, а ей такие вещи объяснять надо. Тебя что мама дома мыла?
Злой и недовольный собой я пошел покупать новый кипятильник. Если бы в чайнике и плитке не было теплового реле, то она бы точно устроила пожар в квартире. Много раз, придя домой я находил включенный и пустой чайник. Кипятильник следовало от неё прятать, чтоб не попасть в неприятную ситуацию. Формально квартиру снимал я, а она была моей гостьей. Проще было не мыть и стричь её, а просто развернуться и уйти, а еще лучше выгнать её и продолжать жить в этой квартире, которую я так полюбил. Но по опыту я знал, насколько трудно выгонять женщин из квартиры, как трудно их не впускать обратно, когда они грозятся облить дверь бензином и поджечь, когда кидают в окна камни и прочую дрянь, когда ломятся в дверь среди ночи. Я был недоволен своей трусостью и нерешительностью. Ведь я понял тогда, что жить с ней невозможно, не говоря уже о большем. С того дня я жил с ней только оттягивая момент разрыва, уже ни на что не надеясь. Ждал пока она уйдет сама.
-На следующие выходные я пойду в баню вместе с тобой, - заявила она таким тоном, будто делала мне великое одолжение.
-А у тебя деньги на баню есть?
-Я думала, ты заплатишь…
-К твоему сведению в бане есть мужское и женское отделения и с каждого человека берут деньги за вход.
-Я не понимаю. Мы что отдельно мыться будем.
-Если ты до пятницы не сделаешь операцию по смене пола и найдешь деньги на билет, то да! Садись на стул. Я тебя стричь буду. Не хочешь ухаживать за волосами, так надо прическу делать соответствующую.
-Я не хочу бриться на лысо, как твоя сестра.
-Я и не собираюсь тебя брить, оставлю все, что смогу.
Я точно не знал, что в итоге получится, когда начинал стрижку, просто обрезал колтуны. Пришлось срезать волосы по самые ушные мочки и выровнять их так, что прическа приняла форму грибной шляпки. Работой своей я был доволен, а Катя решила отправить меня работать парикмахером.
-Ну, хотя бы мою подругу одну пострижешь?
-Стирай, давай! Сказал тебе, что никого больше, тем паче женщин, стричь не буду!
Пока она, жалобно поскуливая, постирала свои штаны, я вымыл пол и окно, даже дверь протер. Повредить руку о стиральную пластиковую доску – задача трудная, но не для Кати. Она после пятнадцати минут стирки содрала себе кожу на костяшках. Как это у неё получилось, она объяснить не смогла и изобразить тоже, если бы вода вдруг не окрасилась в цвет крови она бы этого и не заметила. Еще несколько своих вещей она стирала ногами, как я ей показал, а постельное белье я постирал сам. Жарко, натопив печь, я натянул в комнате веревки и развесил чистое белье. Чтоб у Кати не было соблазна вытереть об него свои сопли, я научил её сморкаться в туалетную бумагу на улице и раковину дома.
Не знаю, может и возможны в этом мире люди самодостаточные от рождения и в течении всей жизни без перерывов. Я помню, что в раннем детстве был самодостаточным. Одиночество меня совсем не угнетало и мне ничего не стоило придумать себе увлекательное занятие. Я строил города из деревянных кубиков, населял их солдатиками, устраивал войны, разрушал города, герои гибли и рождались новые и снова строили города.  В то же время я был не против, играть с кем-то вместе, если это общество меня не угнетало, а если тот, кто рядом меня начинал доставать, то я просто уходил без всяких сожалений и попыток перевоспитать и навязать свои правила игры. Играл я только в те игры, которые придумывал и особо не зацикливался, менял правила, постоянно выдумывал что-то новое.
Все люди рождаются самодостаточными, просто кому-то раньше, кому-то позже, а кому-то вообще никогда, вдалбливают в сознание убежденность в том, что самодостаточность – это нечто ненормальное. Человека с детства учат бояться одиночества, то есть самого себя. Вместе с детской литературой, речами взрослых, мультфильмами, кино незаметно и постепенно в голову вползает убежденность в том, что одобрение окружающих является важнейшей в жизни вещью. Воспитание создает в детских душах нереальные, недостижимые идеалы, в сравнении с которыми ребенок чувствует себя полным ничтожеством или серой посредственностью, постоянно чувствует себя виноватым. Отсюда возникает потребность в самоутверждении, на удовлетворение которой человечество тратит всю свою жизнь. Эта искусственно созданная потребность, по своей сути не может быть удовлетворенной, что делает невозможным получение малейшей естественной радости от жизни.
Женщины прошедшие сквозь периоды моей жизни не жалели своих сил и изобретательности, чтобы вернуть мне мою самодостаточность, которую отняло у меня общественное воспитание. Своим поведением они показывали мне, насколько прекрасно одиночество по сравнению с тупой игрой с семейную жизнь. Они были учителями ниспосланными мне свыше. Бог помогал мне вновь обрести радость и свободу, говоря со мной через их действия…
-Что такое бог? – спросил я у Кати, когда она в очередной раз начала проповедовать мне свое православие.
-Это высший разум! – выдала она, разъяренная моим вопросом. – Почитай библию и поймешь. Я не имею высшего церковного образования, чтоб рассуждать по поводу таких вопросов. Сходи к батюшке и побеседуй с ним на эту тему. Тебе надо поехать к отцу Виктору, и ты обретешь истинную веру, и тогда у тебя будет все хорошо.
-Ты опять говоришь чужими фразами, посылаешь меня куда подальше, к знающим людям. Да, они много знают чужих слов и историй, но несут несусветную чушь, когда спрашиваешь об их опыте общения с богом. По моему, мы все воплощения бога, мы его отдельные погружения в материю. То есть, я – есть бог, только заключенный в тюрьму этого физического тела и рационального разума. Когда мы разговариваем друг с другом, тогда бог разговаривает сам с собой…
-Ты понимаешь, что это все бесовское! Ты сомневаешься и потому мучаешься, а если будешь верить безоговорочно, то на тебя снизойдет божья благодать. Таких, как ты, нужно лечить в специальных клиниках. Если бы у меня были деньги, я бы финансировала их создание по всему миру. Я чувствую в себе призвание лечить таких, как ты! Ты не представляешь, какие прекрасные люди выходили бы из этих клиник…
-Они бы обожали свои вторые половинки и плодили много детей, хорошо кушали и всем бы были довольны, любую работу они бы делали с превеликим удовольствием, никого и никогда не обижали и всё друг другу прощали и просто были счастливы, без лишних сомнений и рассуждений и всегда вместе. Не ты первая об этом мечтаешь! Гитлер, к примеру, даже курировал работу ученых над созданием подобных людей с помощью специального газа. Церковники хотят сделать свою паству такими уже две тысячи лет. И желания сбываются! Людей с лишней хромосомой становиться с каждым годом все больше. Вот оно! Вот тебе воплощение христианской добродетели! Вот они, счастливые люди, добрые, неагрессивные, нежадные, независтливые, не сомневающиеся. Ты хочешь отправить меня к попику, чтоб я стал таким, как они, но не проще ли тебе найти парня с лишней хромосомой и жить с ним счастливо, поедая тортики со сливочками в яблоневом саду пансионата для душевнобольных. Они же реально безгрешные люди, отними у человека все его дурные наклонности и вот, что получится – кастрированные коты.
-Они просто животные!
-Нет! У животных хорошо развит хватательный рефлекс, в отличии от людей с синдромом Дауна, у животных наблюдаются всплески агрессии, даже у заклеванных цыплят, самцы убивают друг друга из-за территорий и самок, пускают кровь своим собратьям, чтоб стать вожаком стаи, самки воруют друг у друга детенышей и съедают их. А Дауны не будут драться из-за еды или сексуального объекта, хотя едят и спариваются они с превеликим удовольствием, какой бы тухлой еда не была и скучным однообразный секс. И Дауны никогда не нарушают тех запретов, которые им основательно вдолбили в голову. Их можно принудить заниматься фитнессом, чтоб они соответствовали стандартам красоты.  Пластическая хирургия, косметика, солярии, искусственные волосы, модная одежда. Их цивилизация просуществует миллионы лет без изменений, потому, что смиренные дети будут жить именно так, как учили их родители, если не случиться в мире чего-то новенького, того, что не предвидели великие затейники вроде тебя. Нашествие инопланетных существ, к примеру, которые одной левой перережут всех этих божьих овец или станут их хозяевами, и со временем выродятся так же, как вырождается сейчас человечество.
-Ты можешь написать об этом фантастический роман.
-Писать такую дребедень ради денег мне лень, а просто так скучно.
-Но если всё, как ты говоришь, то надо предостеречь человечество.
-А мне больше не хочется делать людей счастливыми насильно, и спасать человечество от гибели, которой оно хочет и усиленно работает над своим самоуничтожением.
-Ну, разве ты бы не хотел быть суперменом, по которому сходят с ума все девушки планеты.
-На кой черт мне сдалось стадо безумных девиц? Ваши мечты и представления о рае просто смехотворны. Вечность прогуливаться среди цветущих яблонь и радоваться при этом могут только самые глупые из свиней. Эти идеалы и представления о счастье нашептал людям их страх, растрясти жирные белые зады. Я выметаю идеалы из своей головы, как мусор, спускаю их в унитаз. Я изо всех сил пытаюсь не лепить в своем воображении сладенькую утопию, не изобретаю универсальный рецепт счастья. Я догадался, что оно может накатить внезапно, словно диарея. Что бы я ни делал, колол дрова или рисовал или путешествовал. Счастье, когда ты настолько увлекаешься чем-либо, что забываешь себя пожалеть, всплакнуть над своей горькой участью, когда делаешь что-либо не ради чего-то, не ради того же счастья, не за славу и деньги, а просто потому, что тебе доставляет удовольствие это занятие. Когда-то я делал решетки и был счастлив, потом мне это надоело, потом радовался тому, что работаю на кране, но ни что не вечно.
-Ты просто примитив, если радовался тому, что работал на кране. А то, что ты не стремишься к большим деньгам и популярности – это только понты и сильно заниженная самооценка. К тому же ты онанист и эта вредная привычка разрослась у тебя в патологию. Когда я мастурбирую, я всегда после этого плачу и молюсь об искуплении этого греха.
-А может быть я тоже…
-Нет! Ты говоришь об этом совершенно спокойно и без стыда, как будто ты зубы чистил. Сколько женщин ты бы мог осчастливить, если бы этим не занимался! И твои книги не были бы такими мрачными и мертвыми. Да, то, что ты пишешь увлекательно, иногда красиво, но оно всё мёртвое. Посмотри на мои картины! Они не только прекрасны, они живые!
-А почему мне надо быть живым. Может мне нравится быть именно мёртвым, и создавать мертвечину подобную себе, чтобы люди увидели мир глазами мертвеца.
-У меня болит желудок, а ты еще говоришь мне тут всякие гадости! Нет, чтобы пожалеть меня, сделать мне что-нибудь приятное…
-Ладно, я спать хочу. Завтра надо большой заказ делать с утра. Сегодня я его делать не стал. Клиент после обеда приедет издалека. Так, что надо будет поднапрячься и успеть. Эта менеджер, блин, принимает заказы и даже не спрашивает, когда я смогу их сделать…
-Мне плохо, у меня жар, а ты мне рассказываешь о своих проблемах на работе! Меня они не интересуют!
-Я это к тому, что надо ложиться спать и тебе тоже не мешало бы поспать и завтра пойти к врачу. Если целый день плохо было, чего сегодня к врачу не сходила?
-Я выпила таблетки, думала, что помогут…
-Где они, кстати?
-Кто?
-Все таблетки.
-Я их съела.
Да, она съела все таблетки, что имелись в доме – пачку аналгина, фестала, ибуметина и еще пару упаковок. Не все из них были полные, но, если всё сложить вместе, то можно было рассчитывать на сильное отравление. Я спокойно спросил насколько давно она употребила все это, оказалось в течении двух последних часов. Еще не поздно было промыть желудок, что я и заставил её делать.
-Где у тебя желудок болит? – она показала в самый низ живота. – Ты учебник анатомии вообще открывала?
-Открывала! – вопила она, стоя на коленях перед тазиком. – Я его знала от и до! В отличии от тебя, я была круглой отличницей, могу табеля показать.
-Табеля будешь работодателям показывать. Давай блюй. Вон они, выскакивают. Перевариваться уже начали. Ты что сегодня в обед ела?
-Я себе майонеза купила и четыре луковицы.
-И съела это без хлеба. Ясно. Я бы от такого на месте загнулся.
-Ты ничего не понимаешь в здоровой пище…
До двух ночи она постоянно будила меня и сообщала, что сейчас умрет, ворочалась, толкалась. Я уже начал желать того, чтоб она поскорее умерла, когда в порыве гнева вызвал скорую помощь.
-А вы ей кто? – ехидно спросил молодой фельдшер. – Это ваша квартира, вы здесь прописаны.
-Нет, - ответил я, устало. – Это квартира моей дальней родственницы, а это моя подруга. Вы её, как я понял, с собой забираете?
-Да, придется. Поможете её отнести вниз, а то пятый этаж…
-Я могу идти сама! – испугано сказала Катя.
-Нет уж! – категорически отклонил её протест фельдшер. – Порядок такой. А вы, молодой человек, где прописаны?
-У родителей я прописан в другом микрорайоне и она тоже там рядом. Какое имеет значение, где я прописан?
-Да, никакого, я просто спросил.
-Мы гражданские муж и жена! – с достоинством сказала Катя.
Фельдшер гнусно хихикнул, и предложил ей лечь на носилки. Я испытал блаженное облегчение, когда наконец-то носилки вместе с моей тучной гражданской женой оказались в машине, но блаженство продлилось недолго. Фельдшер злорадно предложил проехаться до больницы, ибо не исключал того, что приболевшей Кате придется возвращаться из больницы своим ходом.
-А райончик у вас тут еще тот, да и по центральному району идти не близко, транспорта-то дежурного долго ждать, и идти до него большой крюк. На такси лучше всего…
-У меня денег нет! – недобро ответил я на размышления фельдшера. – А у неё тем более…
Я немного задремал в приемной больницы, но был разбужен восклицаниями своей сожительницы, которую осмотрели, поставили какой-то диагноз, который она тут же забыла, и выписали ей много рецептов.
-Жизнь моя! Ты такой благородный, ты не спишь из-за меня, ты так волнуешься, а тебе завтра на работу…
-Я не благородный, а трусливый и бесхребетный дебил! Мне завтра рано вставать, а я тут шляюсь по городу с дурой бестолковой, которая даже диагноз, который ей поставили запомнить не может! У какого врача ты была, хоть помнишь?
-Не смей так разговаривать со мной! Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня от гибели, но это не дает тебе права оскорблять меня. Я была у гинеколога.
-Вот и ладушки! Никакого секса, только платонические отношения, возвышенные чувства…
-Нет, ну почему никакого секса? Он ничего про это не говорил.
-Это и так ясно. Ты больна. Я обязан перейти на сухой паек, и ты не должна быть против этого. А теперь перейдем к рецептам. Тебе нужно купить все эти таблетки и регулярно их употреблять.
-Но у нас же нет денег!
-Зато у тебя есть мобильный телефон, а по пути сейчас будет круглосуточный ломбард, а потом аптека, тоже круглосуточная.
В ломбарде мы долго стояли за группой наркоманов, которые пытались сдать неработающую автомагнитолу, гитару без струн и еще кучу всякого барахла в нерабочем состоянии. Один из них, уходя, предложил мне купить у него героини или травы. Потом пришлось стоять у аптеки и ждать пока они купят себе баянов и ампул с водой. Когда Катя отоварила свои рецепты, тот наркоман, что предлагал нам наркоту, серьезно спросил, каких колес мы набрали, как и в каких количествах.
-Согласно рецепту врача, - мрачно ответил я и зашагал в сторону дома.
Уже светало. Тонкие, как паутина облака окрасились нежно-розовым цветом зари. Спать не хотелось. Идти домой на пару часов смысла не было. Под стелькой ботинка была какая-то мелочь и еще золотое обручальное кольцо на безымянном пальце. Я очень любил кольца, но только не золотые, можно было избавиться от него и получить немного денег, хотя в ломбарде за него дали только четверть того, что я за него отдал в свое время. Я попытался отправить Катю до дома. Она захныкала по поводу того, что с ней может в любой момент случиться приступ. Я шел с ней по улице навстречу восходящему солнцу, скрежеща зубами. Огненный шар размеренно поднимался над ржавыми крышами, красил облезлые, пыльные, замшелые стены и опухшие измятые лица. Именно тем утром я заметил, что начали лопаться набухшие почки на корявых ветвях деревьев. Дышалось легко и свободно. Оранжевый ветер гладил меня по колючим щекам и звал в путешествия. А Катя ныла о том, что теперь ей будет труднее искать работу без телефона, что это был её первый телефон и он был её талисманом.

Глава седьмая. Перемена коней на бесконечной переправе.

Дома я взял велосипед, и голодный поехал на работу. Растянутая цепь скакала по шестерням, колодки были изношены, а денег на ремонт не было. Все мои сбережения были истрачены на продукты, хозяйственные нужды и квартирную плату. В холодильнике была банка варенья, что дала Кате моя мама, мука, какие-то крупы. А Катя еще воротила нос от дешевых и вонючих сигарет, которые я ей выдавал поштучно. То, что она курила их не в затяг, приводило меня в ярость. Она их просто жгла, чтоб завонять всю комнату. Я старался реже проветривать помещение, экономя на дровах. Я сжег всю мебель с чердака, не жалея своего времени, сил и электричества на её распилку лобзиком. Я уже три месяца не платил алименты своей бывшей жене, и она подала на развод, скоро надо было переться в её родной город на заседание сиротского суда. На работе было всё меньше заказов и больше бесплатной работы. Шеф требовал, чтобы я сконструировал из дрели фрезерный станок, толком не зная, что это такое. Лукашенко повадился каждый день ездить на таможенный склад за материалами, которые можно было привезти за один рейс и складировать в мастерских, предварительно наведя там порядок. Но ему очень нравилось кататься на служебной машине, через большой город. Он чувствовал себя большим человеком, когда прибывал на склад с личным водителем и грузчиком в моем лице.
Мастерские находились в здании радиотехнического института, руководство которого сдавала в аренду большую часть своих площадей под офисы и склады мелких фирм. По этим помещениям иногда под видом поиска работы шлялись наркоманы, которые воровали всё, что попадало под руку. Как-то раз один, пока я ходил в туалет заперся в мастерскую и за три минуты умудрился скрутить циркулярную пилу, которая в качестве обрезного станка, была прикручена к столу четырьмя болтами. Скрутить он её успел, но не вынес, столкнулся со мной в дверях и бросил пилу в коробку с мусором, так что я этого не заметил, а потом долго и нервно метался, в поисках пилы, пока не нашел. Велосипед я пристегивал к перилам на лестнице, но в один из дней, после семейной сцены я забыл ключи и потому не пристегнул свой дорогой велосипед.
-Ты что на троллейбусе сегодня? –  спросил меня вернувшийся с таможни Лукашенко. – Я смотрю, какой-то, с подбитым глазом, твой велосипед вниз тянет. Я думал, ты его продал.
-Нет, ты ничего такого не подумал, ты знал, что его у меня стянули, но ничего не предпринял.  Я тебя не осуждаю, ты не обязан был этого делать, тем паче тебе даже приятно то, что у меня теперь нет велосипеда, и я буду ходить на работу пешком…
-Что ты такое говоришь! Я тебе сочувствую, и денег могу одолжить. На троллейбус. Вместе ездить будем. А поехал бы со мной, не спёрли бы. Это бог тебя наказал за вредность твою. Вот так!
Я знал, что в этом случае следовало бы расстроиться, рвать волосы и посыпать голову пеплом, ругаться матом хотя бы, но мне было лень это делать. Я знал, что ничего уже не могу изменить и думал только о том, где взять деньги на новый велосипед. Купить велосипед в кредит я не мог, ибо официально я нигде не работал и не имел никаких источников доходов. Оставалось одно – попросить у мамы, чтоб она оформила кредит на свое имя. Я знал, что она мне не откажет, но будет долго ругаться.