Кап. Кап. Кап.

Это была кровь, что вечно стекала по её пальцам, или что-то похуже? Не узнать, не глядя. Глаза жгло от желания бросить взгляд — всего один короткий, ну что плохого случится от…

Я моргнула, заставив себя сосредоточиться на словах Пита.

— Сегодня без Ширли?

— У детей грипп. Я вызвалась на подготовку. — Я кивнула в сторону коридора. — Пойдём?

Я пошла первой, тщательно отводя глаза от окон, блестящих ручек дверей, неожиданных луж — всего, что могло отражать. Дойдя до нашей комнаты, я остановилась, бросив на Пита косой взгляд:

— Хочешь…?

Он знал распорядок — ногой в комнату не ступать. Пока что. Нарочито небрежно он прислонился к стене и уставился в потолок, а я открыла дверь и поспешно юркнула внутрь. Нащупала ключом замок кладовки и нашла нужное сразу под рукой. Спасибо организаторским талантам Ширли.

Почти бегом вернувшись к двери, я выдернула пробку из банки и провела жирную линию соли прямо по внутреннему порогу. Краем глаза успела заметить босые ступни. Раздутые, мертвенно-белые, прожжённые синевой. Вязкая тёмная жидкость собиралась лужицей вокруг подгнивающих пальцев.

Потом Пит переступил через соль и быстро прошёл к кладовке, плотно щёлкнув за собой дверцей.

Жалюзи — на мне. Не вина Пита; требовать от него было бы нечестно. Какой бы ни была логика, волна обиды всё равно нахлынула, пока я возилась с вечно путающимися шнурами, сжав челюсти, ожидая услышать —

Тук. Тук. Тук.

Во рту пересохло. Прямо справа, по ту сторону стекла, расплылся комок чёрной жижи, и — это был ноготь?

— Неудивительно, что уборщицы нас ненавидят, — слова сорвались прежде, чем я успела их удержать, за ними последовал смешок, больше похожий на визг. Признание. Плохая идея. Но глухая тишина в комнате всё же треснула, голова на миг прояснилась, и я сумела одолеть жалюзи.

Отгородив наконец внешний мир, я позволила себе минутку — только чтобы перестали дрожать руки. К тому времени, как я вернулась к кладовке, улыбка уже была как приклеенная.

Пит успел достать свой талисман. Он сидел на полу по-турецки, сжимая потёртую книжку так, что костяшки пальцев стали белыми. Услышав, как открылась дверь, он с надеждой поднял глаза.

— Чисто, — подтвердила я.

«Тяжёлая неделя?» — вопрос повис на кончике языка, но я прикусила его, пока он поднимался на ноги. Казалось бы, неприлично не спросить, особенно когда круги под глазами у него были темнее обычного. Но сейчас не время. Первая и главная наша заповедь ясно это определяла.

Мы молча вытащили стулья и выставили их в круг по центру комнаты. Пит достал пять толстых белых свечей — по одной на каждого — и разложил возле стульев, а я извлекла коробку с талисманами.

На дне путались металлические значки — символы десятка вероисповеданий. Это пережиток первых дней, когда были только я и Ширли, на ощупь пробиравшиеся сквозь тьму. Никто из наших завсегдатаев не оказался особенно религиозным — даже Стивен, бывший служитель. Мы все предпочитали что-то более личное. Почти протёртый до дыр плюшевый мишка. Почти полная бутылка виски. Собачья резиновая косточка, вся в отпечатках зубов её прежней хозяйки.

Я выудила свой — брелок с фотографией приморского городка — и сунула в карман.

Когтеточка была слишком громоздкой, одному её не справить, так что мы с ней возились вместе, а потом разошлись по делам. Пит устроил тщательную проверку комнаты, перерывая каждый ящик и опускаясь на колени, чтобы заглянуть под столы. Этой комнатой пользовались не только мы — забытое карманное зеркальце из кружка «Вязание от тревоги» могло обернуться катастрофой.

Пока он делал обход, я разложила ламинированные карточки с правилами. Я знала их наизусть, но всё равно пробежалась глазами — как любила повторять Ширли, двух минут на освежение памяти хватает, чтобы не страдать всю жизнь.

Обсуждение НЕ начинать, пока все меры защиты не приняты.

Любым участникам с «хвостами» НЕ входить в комнату, пока не проведена соляная линия.

Закрыть все отражающие поверхности.

Как только свечи зажжены, никто не может выйти, пока они не догорят.

Не будь придурком. Истории каждого имеют право на существование, даже если не совпадают с твоими.

Слушай, когда говорит другой. Тебе дадут слово.

Следите за Эдом.

Дафна влетела как раз, когда мы заканчивали, в любимом пушистом розовом свитере, неся огромную банку печенья. Она окинула Пита оценивающим взглядом и сунула банку ему в руки.

— Ты слишком исхудал. Ешь, — приказала она.

Меня она быстро чмокнула и выудила из коробки мишку, усадив его на колени, а сама плюхнулась на стул.

Следом пришла Мэри, угрюмая и с чёрным, как смола, фингалом. Дафна жалобно пискнула:

— Бедняжка! Что с то… — она осеклась, захлопнула ладонью рот и уставилась на нас круглыми глазами.

— Не переживай, — успокоила её Мэри. — Этот кулак был человеческим.

— Кто осмелился замахнуться на тебя? — не поверила я. Ростом она была невысока, но когда Мэри не управляла пабом, помогала на ферме у брата. Между бочками и тюками сена её руки будто были из стали.

— Клиент, перебравший лишнего. — Она вытащила из коробки собачью игрушку, сжала кулак вокруг неё. Пискалка давно умерла, но из игрушки вышел жалкий вздох воздуха. — Теперь ему вход закрыт.

— Только вход закрыт? — я приподняла брови.

Уголки её губ дёрнулись.

— Может, он ещё и немножко синяк прихватил.

Стивен явился последним, на пару минут позже назначенного времени.

— Простите, простите, — прохрипел он, протискивая в дверь вопящую переноску. — Он сегодня совсем не хотел сотрудничать.

Он опустил переноску на пол с грохотом, распахнул дверцу и мгновенно отпрянул.

Эд выпрыгнул, хвост нервно подёргивался. Он сверлил Стивена своими зелёными недобрыми глазами, тот поднял ладони в знак сдачи.

— Не будь ворчуном, — пропела Дафна. — Бедному Стиви пришлось как-то тебя сюда доставить.

По кругу потянулись руки к карманам. Из них появились кусочки сыра, кошачьи хрустики, остатки курицы. Эд принимал наши дары, как король подарки подданных. Смягчившись, он позволил себя минутку потискать, а затем важно взобрался на когтеточку и принялся вылизывать блестящую чёрную шерсть, запачканную нашими грязными человеческими руками.

— Так, — я оглядела круг. — Кажется, готовы. Начнём?

Живот сжало привычной смесью ожидания и ужаса. Я знала, что остальные чувствуют то же, но всё равно заняли места, Стивен прихватил по пути бутылку виски.

— Ладно, ребята, — сказала я, стараясь не замечать неправильное чувство, когда садишься на место Ширли. Сколько бы я ни подменяла её — не привыкну. — Если кому нужно в туалет, сделать чай — сейчас самое время. Как только зажжём свечи, вставать нельзя, пока они не догорят.

Никто, конечно, не шевельнулся — все знали, что приходить надо подготовленными.

— Пит, не возражаешь?

Он достал из куртки зажигалку, зажёг свою свечу и передал её Мэри. Свеча прошла полный круг и дошла до меня.

— В круге мы в безопасности, — сказала я, зажигая свою свечу. — Не только от того, что нас преследует, но и друг от друга. Помните: здесь не судят. Слушайте. Будьте добры. Кто начнёт?

Я взглянула на Пита, но он едва заметно качнул головой, плотно сжав губы. Не готов. Ничего. Я повернулась к Стивену, он прочистил горло.

— Давайте я, пожалуй. — Он повертел бутылку в руках. — Пару дней назад мне написала Даниэль.

— Даниэль… мама Элфи? — мягко уточнила Дафна.

— Она самая. Она всегда пишет в это время года. Рассказывает, как он. История — его любимый предмет, через пару лет в универ пойдёт.

— Благодаря тебе, — сказала Мэри. — Ты дал ему этот шанс.

— Ты многим дал шанс, — добавил Пит, перебирая пальцем края книги.

Стивен кивнул.

— Приятно об этом слышать — о жизни, которой у него могло не быть. Приятно напоминание, что прошёл ещё один год с тех пор, как я бросил это. — Он глянул на бутылку, пальцы крепче стиснули горлышко. — Но это и напоминание, что я уже не я. И никогда прежним не буду.

Его свеча дрогнула, и на миг его тень стала не его. Она взметнулась на стене, пальцы вытянулись, заточились в острые кончики. Воздух вокруг нас стал тяжёлым. Дышать больше не получалось бездумно, естественно — требовалось усилие, сознательное, мучительное.

Позади меня, на когтеточке, Эд зарычал.

Я оглядела остальных по очереди. Мэри уставилась прямо на Стивена, челюсть сжата. Дафна прижала мишку к груди. Круги под глазами у Пита казались темнее, чем когда-либо.

Я чуть повернулась — медленно, заставляя себя выглядеть так, будто мне всё нипочём — и посмотрела на Эда. Он не мигая глядел на стену за Стивеном, хвост хлестал из стороны в сторону.

— Пожалуй, — голос Стивена стал хриплым, — лучше перейти к кому-то другому.

— Отличная мысль. — Чисто волевым усилием я сохранила лёгкий тон. — Похоже, тебе нужен стрепсилс, дружище.

Мэри фыркнула. Дафна взглянула на неё, будто та спятила, и тоже тихонько хихикнула. Даже Пит улыбнулся.

Гнетущее ощущение исчезло так же внезапно, как и возникло. Эд снова принялся вылизывать лапы.

— Моя очередь, — сказала Мэри, постукивая резиновой косточкой по колену. — Этот мелкий гад всю неделю творил чёрт-те что, он…

Мы так и не узнали, что именно натворил мелкий гад — дверь распахнулась. В проёме появился улыбчивый парень в очках.

— Это группа по отказу от курения?

— Они будут завтра, — сказала я. — А мы… кое-что другое.

— Ах, — он надул щёки, разочарованный. — Мне поручили её вести.

— Ну так приходите завтра к восьми. Уверена, вы отлично справитесь.

— А можно мне посидеть у вас? Я никогда не вёл ничего подобного — мне бы опыта набраться.

— Плохая идея, — резко сказала Мэри.

— У нас закрытая группа, — объяснила я.

— Вы и не заметите, что я тут, честное слово.

Стоило ему шагнуть в комнату, как мы все разом бросились его отговаривать, перебивая друг друга в панике.

— Нельзя…

— Это личное…

— Вы не понимаете…

Лицо Мэри стало таким красным, что почти фиолетовым; казалось, она всерьёз подумывает огреть его резиновой косточкой. Но не могла. Никто не мог покинуть круг. Мы только беспомощно смотрели, как он отмахивается от наших возражений, хватает свободный стул и впихивает его в щель между Дафной и Стивеном.

Группа уставилась на него, как на чудо, а потом — разом — перевела взгляд на меня.

Чёрт бы побрал, Ширли. Зачем ты рожала детей с таким слабым иммунитетом?

— Так, эм… — я вопросительно посмотрела на незнакомца.

— Мартин, — подсказал он.

— Раз уж вы тут, Мартин, — к лучшему или к худшему, — у нас строгие правила, просим их соблюдать.

— Конечно! И в мыслях не было не уважать вашу группу.

Я прикусила язык, чтобы не сказать, что ворвавшись без приглашения, он уже проявил неуважение, и продолжила:

— Самое важное — теперь вы здесь до конца встречи. Никаких походов в туалет, никаких перекуров…

— Этого точно не будет! — перебил он, сияя.

Я натянуто улыбнулась.

— Второе — мы уважаем друг друга. Вы можете услышать вещи, которые покажутся вам странными. Ваша задача — не перебивать и не обесценивать опыт других.

— Я понимаю, насколько важно уважение, — серьёзно сказал он. И, едва уловимо самодовольно: — Я, между прочим, дипломированный консультант.

— Чернила на сертификате ещё не высохли? — огрызнулась Мэри.

— Мэри, — тихо сказала я — это была не столько просьба, сколько мольба.

Она метнула в Мартина взгляд, обещавший разговор на парковке, но промолчала.

— Хочешь, я начну? — спросила Дафна. Вспыхнула волна нежности к ней. Она теребила мишкины уши, явно ей было не по себе, но она всё равно старалась.

— Было бы замечательно, Дафна.

Она глубоко, ровно вдохнула.

— С тех пор как ночи стали длиннее, тяжело. Зимой всегда хуже. Знаете, у меня дома много других Барри, — она подняла мишку за лапы, заставила его плясать у неё на коленях. — Они помогают. Но когда я просыпаюсь и вижу, как оно стоит у изножья кровати… — Она передёрнула плечами, и голос стал едва слышным шёпотом: — Эти глаза. Зашитые, а всё равно смотрит.

— У вас у всех расстройства сна? — влез Мартин.

— Нет, — резко сказала я. — И пожалуйста, не перебивайте. Прости, Дафна, продолжай.

— Все знают такие истории, — неуверенно продолжила она. — Что люди видят ночные ужасы. Обычно говорят: то есть, то нет. Вы знаете, у меня так не работает.

— Если оно приходит, то остаётся до рассвета. Ходит за мной по дому. Всегда смотрит. Раньше было терпимее, пока у меня был Грэм. Он сидел рядом и смотрел со мной фильмы, держал меня за руку на диване. — Глаза её заблестели. — Ну, в первые годы. А к концу…

Я увидела, как пальцы Мэри сжали косточку. Я знала, что она чувствует. Разумом я понимала, что винить Грэма нельзя. Нужно быть особенным человеком, чтобы остаться рядом и всё это выдерживать, когда тебе не обязательно, а такие люди встречаются редко. И всё равно я ненавидела его за то, что он оставил свою милую жену страдать одну.

Стивен протянул Дафне носовой платок. Она благодарно улыбнулась и промокнула глаза.

— Творческое письмо! — выпалил Мартин.

— Что? — спросила я.

— Вы же кружок творческого письма, да?

— Парень, тебе уже сказали держать язык за зубами. Это так трудно? — рявкнула Мэри, ткнув в его сторону косточкой.

— Она права, — сказала я. — Не заставляй меня повторять.

Я посмотрела на Дафну, она покачала головою, крепче прижимая платок к щеке.

Я вопросительно приподняла брови на Мэри.

— Ладно, — фыркнула она. — Я продолжу. Как я говорила, пока меня грубо не прервали, — она обожгла Мартина взглядом, — он всю неделю хулиганил. Даже больше обычного.

— Он снова был в туалетах? — спросила я.

— Да — на этот раз буквально. Так я и заработала это. — Она ткнула в свой фингал. — Пьяный клиент зашёл в кабинку, а этот мелкий гад высунул голову из унитаза. Ясное дело, не в том месте ожидаешь увидеть маленького старичка в котелке. Он перепугался до смерти. Выскочил, орёт, машет кулаками.

Она недовольно фыркнула.

— Двое из персонала в ту же ночь написали заявление. Это становится проблемой. С наймом-то беды нет — слышат, что паб «с привидениями», думают, будет весело, щекотка нервов. Но как только это им мешает…

— Подождите, — перебил Мартин.

Мэри тяжело вздохнула.

— Началось.

— Вы хотите сказать, что сталкиваетесь с каким-то… ну, настоящим паранормальным явлением?

Когда Мэри ответила лишь жёстким взглядом, он повернулся к Дафне:

— И вы тоже?

Она крошечным кивком подтвердила.

— Мартин, — вмешалась я, пока он не продолжил, — я чётко обозначила наши правила. Мы не обесцениваем чужой опыт.

— Но вам следует… нет, нет. — Он оборвал себя, поднял руки в примиряющем жесте. — Вы правы. Ваша группа — ваши правила. Пожалуйста, продолжайте.

Мэри хмуро дала понять, что продолжать не намерена. Пит и Дафна демонстративно не встретились со мной взглядом. Лишь Стивен посмотрел на меня. Он прочистил горло, затем мягко предложил:

— Может, ты…?

Мне очень не хотелось. Особенно когда Мартин подался вперёд, глядя с приторным сочувствием. Но трудно ожидать от других откровенности, если сама отказываешься.

— Ладно. — Я ёрзнула на стуле, пальцы сжали брелок. — Вы все знаете, с чего всё началось…

— Но Мартин не знаком с историей, — вставил Стивен. Я бы стукнула его, если бы не была уверена, что он не из вредности. Мы все предпочитали держать своё в рамках маленького круга, но в нём ещё жила жилка проповедника, обращённая на предупреждение публики об опасностях, известных нам слишком хорошо — даже если за это его сочтут сумасшедшим. — Если не трудно?

— Совсем, — сквозь зубы выдавила я лучшее из того, на что была способна. — В детстве мы ездили на море в отпуск. — Я разжала ладонь и подняла брелок. — Вот сюда, если точнее.

Мартин прищурился на фото, слишком уж поспешно улыбнулся:

— Выглядит чудесно.

— Да так себе дыра была. — Из прошлого потянуло запахом жирной рыбы с картошкой. Помнилось небо, которое всегда будто было свинцовым, даже летом, и холодный укус морской воды по бёдрам. Я чувствовала щекой затхлый ковёр аркады — папины руки, подхватывающие меня и прижимающие к груди после того, как я задремала. Где-то за ним мама и Бекка препирались — о её одежде, о наушниках, словно намертво прилипших, или о любом другом подростковом бунте, которым моя сестра выводила мать из себя.

Я невольно улыбнулась.

— Но плюсы были. Аркады. Фиш-энд-чипс у моря. Мы ездили туда каждый год, пока не потеряли папу. Мама после не могла туда поехать. На следующий год после его смерти она повезла нас в другое место — в какой-то развалившийся домик посреди ничего.

— Должно быть, это было тяжело, — мрачно сказал Мартин. — Нарушение привычной рутины после…

— Тссс! — зашипела Мэри.

Я не обратила внимания и продолжила:

— Дел там было немного, если только вам не нравилось смотреть на деревья или играть в настолки с недостающими деталями. Мама много спала. Мы с Беккой — моей сестрой — развлекались сами.

— Бекка «проходила фазу», как говорила мама. — Это ещё мягко. Их перепалки могли длиться часами, всегда заканчивались тем, что Бекка хлопала дверью так, что безделушки на моих полках дребезжали. — Они постоянно цапались. Она даже с папой стала спорить до того, как он умер. Но для меня у неё всегда находилось время.

Мне было 11, ей — 16. Старшие братья и сёстры моих подруг не хотели иметь с ними дела — слишком взрослые, слишком крутые, чтобы появляться рядом с детьми. Не Бекка. Она помогала мне с уроками и грозилась набить морду любому, кто ко мне полезет. Я ею восхищалась. Поэтому когда она, когда…

— Когда она сказала, что есть способ снова увидеть папу, и попросила помочь, я согласилась. Мы легли спать, дождались, пока услышим мамин храп. — Смесь восторга и ледяного ужаса в животе накрыла меня с прежней силой, как двадцать с лишним лет назад, когда я, съёжившись под одеялом, ждала тихого скрипа двери и шёпота Бекки: зовущего.

— Я пошла за Беккой в лес, и дальше…

Что дальше? Воспоминания о той ночи были, как альбом, разрезанный ножницами. Я крепко зажмурилась, прижав костяшки к глазам, пытаясь вспомнить.

— Была старая книга — толстая, в кожаном переплёте. бог знает, где она её взяла. Украла, зная Бекку. И не на английском — помню, потому что она читала вслух.

Я согнула указательный палец левой руки, уставившись на тонкий белый шрам вдоль него. Рука Бекки была осторожной, когда держала мою. «Прости, малышка», — прошептала она, поднимая нож. — «Мне нужно всего пару капель».

— Она взяла мою кровь. — Перед глазами заплясали языки огня. — Капнула её в костёр. Когда она позвала, что-то ответило. Красные глаза, пронзающие темноту. Рёв такой глубины, что кости дрожали. Но это был не папа.

— Она сказала мне бежать. — Помню, как ветки хлестали по щёкам, как горела грудь, когда лёгкие отчаянно пытались втиснуть воздух. — Я побежала.

Я не заметила, как заплакала, пока кто-то не вложил мне в руку платок. Я взяла, не поднимая глаз. Встретиться хоть с кем-то взглядом было выше моих сил; стыд сидел слишком глубоко.

— Ты всё сделала правильно, — твёрдо сказала Мэри. — Если бы не послушалась её, тебя бы тоже забрали.

— Забрали? — спросил Мартин.

Дафна избавила меня от ответа:

— Бекка пропала той ночью. Их мама вызвала полицию, прочесали лес — ничего.

— Вы полагаете, её похитили?

— Что-то забрало её, — голос Мэри не допускал возражений.

Мартин то ли не уловил предупреждения, то ли предпочёл не заметить:

— Не в обиду вашей сестре, но похоже, у неё были проблемы — ссоры с мамой, горе по отцу. Она могла сбежать?

— Вы, похоже, заблуждаетесь, — сказал Стивен. — Считаете, что это был единичный случай. Нет. Мы все мельком видели этого зверя.

В тысячный раз я мысленно поблагодарила своих друзей.

Первый раз, когда оно вернулось — ровно через год после той ночи, когда Бекка повела меня в лес, — я была одна. Я лежала камнем, когда в темноте на меня уставились красные глаза, вздрагивая каждый раз, как оно рычало. Смотреть в эти глаза почти стоило мне рассудка, но я не смела отвести взгляд — едва ли смела моргнуть, уверенная, что оно прыгнет, стоит дать слабину.

Следующие годовщины я пережидала в маминой постели, вцепившись в её руку, пока она спала лекарственным сном. Когда я уехала из дома, стала проводить эти ночи в церквях. Наконец, нашла друзей, готовых сидеть со мной на вахте.

Мартин дёрнулся, собираясь подняться, и тут же услышал с четырёх сторон хором: «Нет!» Побледнев, он осел обратно. Он встретился со мной взглядом, полным сочувствия.

— Мне правда жаль. Потерять отца, потом сестру — и в таком возрасте. Но… — Он запнулся, теребя манжеты свитера, затем будто решился: — Монстров, как вы описываете, не существует. Вы же это понимаете?

Я глубоко вдохнула и постаралась сохранить ровный тон:

— И как вы это объясните?

— Горе. Травма. Они могут творить странное с человеком.

— А то, что мы все это видели? — спросил Стивен.

— Коллективные бреды и галлюцинации описаны, особенно у сплочённых групп с общей системой убеждений, — повернулся к нему Мартин.

Мэри презрительно фыркнула, раскрыла рот, чтобы ответить, но прежде чем успела —

Тук. Тук. Тук.

Мы застыли — все, кроме Мартина. Смутно помню, что он всё ещё развивал теории, входил в раж. Но всё моё внимание было на стуке с той стороны окна. Я знала, что нельзя смотреть, но не могла не слушать.

Наши — участники — побледнели. Лицо Пита стало почти цвета трупа. Через комнату из груди Эда поднималось низкое рычание.

Что делать? Ширли бы знала, чёрт её дери. Я посмотрела на лица и увидела в них собственную панику.

Стивен нас спас.

— Молодой человек, понимаю, вы услышали вещи, противоречащие вашему мировоззрению. — В его голосе дрожь была неоспорима, но он продолжил: — Это трудно. Понимаю. Но это не оправдывает вашей вопиющей грубости. Мы просим лишь уважения. Вы его не проявили.

— Я не хочу никого оскорблять, — Мартин прижал ладонь к сердцу. — Но никаких призраков, гоблинов и ночных шорохов не бывает. Такие убеждения — это болезнь.

Тук.

Эд перешёл на настоящее рычание — низкое, гортанное, заполняющее все паузы.

Мэри уже распахнула рот, но Стивен поднял палец:

— В некоторых случаях верно. Но не в нашем. Точно не в нашем.

— Есть лекарства, которые могут вам помочь, — настаивал Мартин. — Терапии.

— Это и есть наша терапия, — холодно сказал Стивен.

— Это не… это общий бред. Вам будет хуже. Вам нужно…

Тук.

Мартин резко повернул голову к закрытому окну.

— Вы слышите?

— Нет, — сказал Стивен. — Но мы достаточно наслушались вас.

Тук.

— Снова! Вы же слышите.

— Понятия не имеем, о чём вы, — сказала я.

— Ваш кот слышит. — Он кивнул на Эда: тот стоял, когти впились в ткань, взгляд прикован к окну. — Это оттуда.

— Не надо! — мы крикнули в унисон, когда он снова дёрнулся подняться.

Он плюхнулся обратно. Переводя взгляд с одного на другого, он, кажется, всё понял.

— Вы думаете, это какой-то монстр, да?

Тишина, только стук.

— Я сейчас подойду…

— Пожалуйста, не надо, — прошептала Дафна.

— …и покажу, что бояться нечего.

— Это будет твоим концом, дубина, — сказала Мэри.

Мартин поднялся.

Стивен дёрнулся рефлекторно, будто хотел броситься за ним. В последний момент удержался, вцепившись в сиденье, чтобы приклеить себя к месту.

— Мартин, — его голос стал низким и торопливым, — я участвовал в десятках изгнаний. Я видел такое, что моя вера трещала по швам. Всё, что я видел, весь мой опыт говорит одно: если подойдёшь, ты умрёшь.

— Зачем рисковать? — сказала Мэри. — Даже если есть малейший шанс, что он прав, ты играешь жизнью.

Мартин посмотрел на неё мягко, с жалостью:

— Если я буду подыгрывать вашему бреду, я только наврежу вам.

Он шагнул за пределы круга.

На каждом шаге мы умоляли его вернуться, сесть в безопасный круг. Когда он подошёл к окну и потянулся к шнуру жалюзи, Пит вцепился дрожащей рукой мне в запястье и покачал головой.

Я кивнула: поняла.

— Уже поздно, — прошептала я, а когда остальные продолжали звать Мартина, повысила голос: — Поздно! Просто не смотри.

Я схватила Пита за руку с одной стороны и Стивена с другой. Миг колебаний — на их лицах по кругу промелькнули отрицание, ярость и — наконец — беспомощное смирение, и остальные последовали, сцепив руки.

— Как, чёрт побери, мы до этого дошли? — выплюнула Мэри.

Мы уставились в пол.

Тишина — лишь кошачий вой Эда, и под ним мягкий щелчок открывающегося окна.

— Эй? — позвал Мартин. — Видите, тут никого. Наверное, ветки на… ой.

Ногти Пита впились мне в кожу.

— С вами всё в порядке? — в голос Мартина вползла дрожь. — Вы… вы выглядите…

Думаю, в конце он понял свою ошибку. Что-то загремело — будто он попытался дёрнуть жалюзи и захлопнуть окно, но запутался. Кажется, он хотел закричать. Получился лишь резкий вдох, глухой стон. Потом глухие удары — словно ноги били в пол, не находя опоры.

Потом тишина — если не считать Эда. Его визг сменился непрерывным рычанием — низким, предупредительным.

Мы же, выжившие ещё одну смертельную ночь, могли только сидеть в круге, пока свечи не догорят. Я не смела поднять глаза, но слышала шёпот Дафны и невнятное бормотание Пита.

Наконец свечи стали гаснуть одна за другой. Когда последняя догорела, Пит вскочил и, насколько позволяли трясущиеся ноги, рванул к кладовке. Дафна пошла следом, обхватив себя руками. Поворачиваясь, чтобы закрыть дверь, она подняла на нас влажные щёки.

— Простите. Я просто не могу.

Нас с Мэри и Стивеном оставили на разбор последствий. Пальцы Мэри прокололи резину косточки, а Стивен выглядел так, будто ему не приходилось так сильно сдерживаться от бутылки уже много лет. Но когда я посмотрела им в лица, увидела решимость.

— На счёт «три»? — предложила я. Когда они кивнули, напомнила: — В окно не смотреть.

Я отсчитала. Мы подняли глаза одновременно. Мартин лежал, повиснув наполовину из окна. Что-то стояло за ним, глядя на нас снаружи. Наши натренированные глаза отказывались это видеть.

— Если я захлопну окно, вы сможете… — Мой рот отказался произнести слово «тело», но они поняли.

— Сделаем, начальник, — сказала Мэри.

Они пошли первыми, Мэри впереди с сжатым ртом. Уцепившись по ноге, они дёрнули. Мартин вырвался из окна и шмякнулся на пол с отвратительным звуком. Как только он освободил проём, я метнулась к окну. На жуткий миг рука не послушалась — я застыла, парализованная страхом, что холодные пальцы обхватят запястье, стоило мне потянуться к раме.

«Они сделали своё. Теперь твоя очередь».

Тянусь — и краем глаза вижу женщину за окном — неподвижную, молчаливую, на расстоянии всего нескольких шагов. Я позволила глазам расфокусироваться, не подавая виду, что заметила её, — разве что сердце колотилось так, что, казалось, звенело в комнате.

Я резко захлопнула окно, опустила жалюзи на её чудовищный силуэт. И лишь тогда позволила себе вдохнуть и повернулась к следующей проблеме.

Снаружи видимых повреждений почти не было — лишь струйки крови, сочившиеся из ушей Мартина и запачкавшие плечи его свитера. И ещё его глаза. Широко распахнутые и остекленевшие, застывшие в ужасе — последнем, что он увидел.

— Что мы с ним будем делать? — коротко спросила Мэри. — Вызываем полицию?

— И что скажем? — спросила я.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Скажем, что он свалился?

— И как объяснить, что мы ждали несколько часов, прежде чем звать помощь? — Я обхватила себя руками, меня знобило. — Они начнут копаться, что мы тут делаем, а там, гляди…

— Нас упекут в больницу, — закончила Мэри.

— В лучшем случае, — прошептала я.

— Я устрою, — сказал Стивен. Он смотрел на тело Мартина, бледный и липкий.

— Это опасно, — предостерегла Мэри.

— Я справлюсь, — резко сказал он, проводя дрожащей рукой по губам. — Иначе бы не предлагал.

Я замялась.

— Тебе нужна компания или лучше, если мы…?

— Предпочтительнее приватность.

На когтеточке Эд, наконец, умолк, но уставился на Стивена своими фонарными глазами, хвост нервно дёргался.

Провожая Мэри к кладовке, я услышала за спиной хриплый оклик Стивена:

— Проведите соляную линию. На всякий случай.

Мы юркнули внутрь, где нас уже ждали Дафна и Пит, она крепко обнимала его за плечи. Они мельком взглянули на нас, прочитали по лицам неладное и поспешно отвели взгляд.

Поворачивая, чтобы закрыть дверь, я успела увидеть Стивена — его челюсть разомкнулась и опустилась к груди, зубы вытянулись в клыки. Он двинулся к Мартину, вытянув когтистые руки.

Я захлопнула дверь и потянулась за солью.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Кум фыркнул.

— Какие к черту сказки?! Смотри. Вот, положим, идешь ты по лесу, смотришь, ни аномалий тебе, ни зверья поганого. — продолжил он. — Бодро идешь, насвистываешь себе песенку. Положим километр ты прошел, да? И нет никого.

— И такое бывает? — с неподдельным любопытством спросил я. Мне на каждом шагу рассказывали, пытаясь отговорить от поездки, что в ЗАКе даже смотреть в сторону нельзя, да и дышать можно только через раз: аномалии перекрутят, мутанты сожрут.

— Дослушай! — Кум дожевал булочку и шумно проглотил. — Идешь ты по чистому лесу и, вдруг замечаешь, среди деревьев непонятный огромный холм из разлагающихся людей и мутантов...

Брр, представил. Картина так себе. Но назвался груздем, лезь в пекло, что уж тут.

— ...Все это смердит, периодически шевелится. Некоторые еще живые, но вырваться не могут из-за покрывающей холмик полупрозрачной слизи.

— Представил. Жутко. — признался я. — Но я не понял немного. Этот холм потом набрасывается на тебя и как колобок...

— Опять ты про сказки! — перебил он меня. — Какой к черту колобок?! Не, брат, там все гораздо страшнее. И колобки другие есть. Так вот. Увидел ты этот ком и больше оттуда никогда не уйдешь.

— В смысле? Парализующий газ? Что-то усыпляющее? Ментальное воздействие? — начал я перечислять варианты.

— Споры, — откинул в сторону все мои предположения Кум. — В каком-то радиусе от этого собрания гнили и слизи деревья и даже почва заражены грибком. Вдохнув его ты не сможешь найти дорогу обратно и, в каком бы направлении ты не двигался, в любом случае будешь приходить обратно.

Я молчал, ждал пока проводник дожует свою булку.

— И в итоге ты просто подохнешь от обезвоживания. После этого ком с мертвечиной медленно-медленно подползет к твоему остывающему трупу и добавит тебя в свой список для переваривания. Уйти оттуда можно только, если есть антидот, который делают местные и в очень ограниченных количествах. Вот что такое леший, — завершил Кум рассказ.

Хей-хей, а почему бы и не заделиться самой первой мыслью на бумаге, да? Да. Вероятно, когда-нибудь, будет книга с этим ГГ, но абсолютно ничего не обещаю. Даже концепта пока нет. Так шо отдыхаем-выдыхаем и доживаем воскресенье вместе со ссылочками)

https://author.today/u/nikkitoxic

https://t.me/anomalkontrol

https://vk.com/anomalkontrol

"Экстро" (Xtro / 1982) - Папу маленького мальчика на его глазах похитили инопланетяне, а мама, не поверив рассказанной истории, решила, что муж просто ушел от нее. С тех пор прошло три года, у мамы появился новый сожитель, но парень все еще верил, что настоящий папа вернется. И он вернулся, будучи, правда, уже не таким, как раньше...

Голосуем не стесняемся - вспоминаем позабытое, узнаём новое, и выбираем лучший хоррор.
Полный список оставшихся после второго отборочного круга участников - здесь
Реакции, плюсы, и комментарии горячо приветствуются!

Внезапно в комнату ворвался тугой поток воздуха, взметнувший шторы, поднявший облачка пыли и сдувший с пола сор. Пламя свечей дружно дрогнуло, замерцало, но не погасло.

Воздух был сух и горек на вкус. Он нес не свежесть, а затхлость склепов, саму смерть, веками ждавшую своего часа под тяжелыми курганами – концентрированный яд, способный убить все живое или обратить вкусившего в вечного раба, пленника древней силы...

***

Настя очнулась внезапно, словно ее грубо выдернули из теплого, уютного небытия. Радость от того, что она жива, смешалась с нарастающей тревогой от внезапно нахлынувших воспоминаний. Открыв глаза, она увидела над собой каменные своды.

Что это? Где она? Очередная незнакомая комната? Подвал?

Настя попыталась встать, дернулась и с холодным ужасом осознала: она связана. Только сейчас тело отозвалось онемением и болью в туго стянутых запястьях, руках и ногах.

Стараясь не поддаться панике, Настя попыталась повернуть голову, но не смогла. Что-то крепко держало ее. Ощущение было такое, будто это широкий кожаный ремень. Она скосила глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то вокруг.

Постепенно в ее сознании начала складываться картина происходящего. И эта картина была пугающей.

Она лежит на широком столе. Он жесткий и холодный. В голове тут же всплыл образ больничной операционной. За ним — секционный стол в морге, где патологоанатомы вскрывают тела. Где она, черт возьми? В клинике, в старом заброшенном морге?

Внезапно кольнула пугающая мысль: патологоанатом здесь — тот самый ублюдок, что уже резал ее когда-то! В том сраном городишке, название которого она давным-давно забыла.

Наваждение схлынуло, уступив место жуткой реальности: она голая, обездвижена и совершенно беззащитна. Значит, тот, кто с ней это совершил, имеет сейчас над ней абсолютную власть.

– Не дергайся, девочка!

Она узнала этот голос.

Василий!

Ну конечно, кто же еще! Этот мужлан, фигурой и повадками напоминающий медведя. Лекарь, колдун... кто он такой на самом деле? И, Боже, как же все по-идиотски вышло! Ведь это она сама, по своей воле, приехала к нему в этот мухосранск, одна, без свидетелей, стараясь сохранить инкогнито, и отдалась в его руки. Осознание этого сейчас оказалось самым обидным.

– Не дергайся! — повторил Василий.

Он наконец подошел ближе и оказался в поле ее зрения.

Настя с трудом узнала его. И дело было не только в жутком освещении. Лицо мужчины осунулось, посерело от усталости, губы потрескались в кровь. Но страшнее всего были его глаза. Они горели лихорадочным блеском, и в них отчетливо читалось самое настоящее безумие.

А еще ее напугала его одежда — бесформенная ряса из грубой мешковины с широким капюшоном, скинутым сейчас на плечи.

– Что происходит? — с трудом сдерживая дрожь, спросила Настя.

Ей хотелось закричать, разрыдаться, но страх сжимал горло. Страх сойти с ума, отключиться, потерять контроль и утратить последнюю надежду на спасение.

– Прости меня, девочка, — вдруг тихо, с неподдельным сожалением, сказал мужчина. — Не стоило нам встречаться.

– Зачем все это? — она торопилась говорить, опасаясь, что стоит ей замолчать, и он тут же примется за дело. — Я выполнила все! Вела себя как умничка! Не пила, не курила, не ела всякую дрянь! И главное — никому не сказала ни слова о том, что ты со мной сделал! Я вела себя так, как ты мне велел! И я не виновата, что сволочь продюсер кому-то проболтался!

– Не виновата, — легко согласился он. — Но это ничего не меняет. Условия нарушены, и Он требует наказать виновных.

– Он? Кто этот Он? Если так нужно, то пусть и наказывает того, кто виноват! Арутюнян пусть отвечает за свой длинный язык! Его и казните! При чем тут я?!

– Ты не понимаешь, — устало покачал головой Василий. — Твой армянин уже умер. Что ждет его за гранью — не знаю, но отвечать за грехи ему придется. А так... мы все виноваты. Ты — в том, что сознательно губила себя. Я — в том, что полез не в свое дело. Хотя ты, возможно, и меньше. Но это ничего не меняет. Каждый должен ответить за собственный грех.

– Что значит «каждый»? Меня за что? Я даже не просила меня лечить!

В ответ он лишь медленно покачал головой. И Настя с предельной ясностью поняла — спорить бесполезно.

– Помоги-и-ите!!! — вдруг заорала она истошно. — Кто-нибудь! Помоги-и-ите!!!

Странное эхо прокатилось под сводами, отражаясь от холодных, скрытых мраком стен. Настя закашлялась, едва не сорвав голос.

– Никто тебя здесь не услышит, — спокойно сказал Василий, и от этого спокойствия у нее окончательно снесло крышу. Она забилась, затряслась, пытаясь вырваться. Хрипела, кашляла, осыпала мучителя грязной бранью. Она даже изловчилась и плюнула в него, стараясь попасть в лицо.

Но агония длилась недолго. Пару минут, не больше. Уставшая, разгоряченная, утратившая волю, Анастасия Жукова замерла на металлическом алтаре. Ее тело пылало жаром и блестело испариной. Лицо нездорово алело, грудь вздымалась судорожными рывками. В распахнутых от ужаса глазах застыли крупные слезы.

– Смирись, — гулко прозвучал голос Василия, и ему вторил отчетливый скрежет металла.

Анастасия задрожала, до крови закусила губу и зажмурилась, ожидая боли.

Мгновения растянулись в вечность. Тело сжалось в комок, сердце бешено колотилось, насыщая кровь адреналином. Сознание заполнила черная, вязкая субстанция, вытесняя все мысли, кроме одной, бившейся на самом краю: «Все, Настена, конец!»

Она почувствовала болезненный укол под левой грудью. Широко распахнула глаза, пытаясь закричать — не от боли, а от высвободившегося страха. Не получилось. Через мгновение — укол под правую грудь. Затем — в живот и чуть ниже, в пах. Там разрез был глубже. Она почувствовала острую боль, жжение, ощутила, как по коже потекла теплая, липкая кровь.

Колдун хрипло затянул неразборчивый речитатив, похожий на шаманское камлание. Слов Настя не понимала, но каким-то внутренним чутьем ощутила — это призыв.

И тот, кого звал колдун, явился.

Сначала пришел запах. Вонь тления, смешанная с едкой гарью горелой плоти. Потом послышались шаги — шаркающие, невнятные, но неуклонно приближающиеся. Настя дернулась, пытаясь увидеть того, кто шел за ее душой. Попыталась крикнуть, но из горла вырвался лишь слабый хрип.

– Хозяин!

Настя увидела, как Василий накинул на голову капюшон и низко, почтительно склонился.

Обладатель невыносимого смрада что-то ухнул в ответ. Василий, судя по всему, понял.

– Да, хозяин. Я прошу милости, хоть и не заслужил прощения. Вверяю жизнь и смерть в ваши руки. Распорядитесь мной. И примите этот дар. Пусть сие юное тело послужит вашим помыслам.

«Похоже на дешевый фильм ужасов!» — промелькнуло в сознании Насти.

Она не оставляла попыток увидеть «хозяина». Дергалась, вытягивала шею. И вскоре узрела.

Из мрака выступила высокая, сгорбленная фигура в драной, заляпанной хламиде. Голова и часть лица были скрыты чем-то вроде арабской куфии — грязно-серой, с рваными опалинами по краям.

Страшный пришелец подошел вплотную, и Настя увидела черный, беззубый провал рта, едва прикрытую лоскутами кожи широкую челюсть, грушевидное отверстие носа, заполненное жидкой тьмой.

Увиденное парализовало ее. Но хуже всего был запах! Давно сдохшая и разложившаяся на солнце туша воняла не так сильно, как тот, кто явился на зов.

Мертвец. Старый, сгнивший, но почему-то все еще движущийся, слышащий и мыслящий. Тот, кого Василий назвал хозяином.

Он подошел вплотную, и Настя, почти теряя сознание, увидела его глаза — два выпуклых белых буркала, словно у большой, снулой рыбы, с маленькими черными зрачками, которые прожигали все живое лютой ненавистью. Они были живые. И двигались неестественно быстро. Глаза без век, от которых невозможно оторваться.

Настя поняла: он ее видит. Внимательно рассматривает. Придирчиво оценивает, как распорядиться подарком.

Глаза чудовища замерли и резко скользнули вниз. Он поднял руку. Из прорехи в хламиде появилась ладонь — черная, как сажа, обтянутая мертвой кожей. Костлявая ладонь с длинными, подвижными пальцами. Они коснулись раны на ее животе, ткнули в нее, усиливая боль и без того запредельный ужас.

Мертвец несколько секунд смотрел, как алая кровь стекает с его черных пальцев. Затем поднес ладонь к лицу. Пальцы медленно погрузились в тьму, заполнявшую беззубую пасть.

Сначала рухнул колдун. Он тихо охнул, и его голова с глухим стуком ударилась о каменный пол.

И тут же не выдержала Настя. В ее сознании словно щелкнул тумблер, и страшную картинку реальности накрыла спасительная тьма.

***

Впереди по-прежнему таилась неизвестность. Настя сделала еще пару шагов, замерла, прислушиваясь. Ничего, кроме щелчков люминесцентных ламп на сером, в желтых пятнах потолке, да мерного падения капель где-то впереди. И больше ничего. Пустота. Безлюдье.

Это пугало все сильнее.

Инстинкт самосохранения кричал: «Надо что-то делать!» Но что? Кричать? Звать на помощь? А если на ее зов явится кто-то плохой? Страшный, коварный, желающий зла?

Глупости! Кто станет ее обижать? Она же хорошая. Добрая, чуткая, всегда готовая прийти на помощь. Даже незнакомцу.

Она попыталась вспомнить хоть один случай, подтверждающий эту уверенность. Не смогла. Это было странно. Мысли путались, расползались, как дым.

Настя пошла дальше. Неспеша, осторожно, словно ступала по тонкому льду.

Тревога нарастала. А впереди маячил все тот же бесконечный коридор. Узкий и извилистый. Кривые стены с аляповатыми, выцветшими цветами на обоях. Под ногами — рваный линолеум, повсюду мусор и паутина, которая рваными гроздьями свисала с потолка и так и норовила попасть в лицо.

Но идти вперед было надо. Почему? Она не знала. Чувствовала — так надо. Понимала: остановится или повернет назад — случится нечто ужасное. Непоправимое. То, что едва не случилось с ней совсем недавно, прошло рядом, лишь слегка задев краем истлевшего савана.

И все же она не удержалась, оглянулась. И увидела нечто, отчего кровь застыла в жилах: за ней, буквально по пятам, следовала черная, абсолютно непроглядная тьма.

– Слушай мой голос...

Голова раскалывалась, тело ныло. Сознание соскальзывало обратно в ледяную пучину.

– Слушай мой голос...

Ей хотелось закричать, завыть от боли и страха, накрывших с головой. Но сил не было. Совсем.

– Иди ко мне. Борись с тьмой, Настя. Ты сильная...

Она заставила себя, вернула тело под контроль. Слабый свет болезненно ударил в приоткрывшиеся веки. Еще одна волна боли. Казалось, хуже уже некуда!

Она все же смогла открыть глаза, но разглядела лишь мутный силуэт, склонившийся над ней.

– Где я?.. — на этот вопрос ушли последние силы.

– Ты должна попить.

Что-то мягкое и влажное коснулось губ. Несколько капель живительной влаги скатились по пересохшему горлу.

Стало чуть легче, и она повторила:

– Где я?

Ответа не последовало. В ушах зазвучал противный писк. Глаза сами закрылись, отсекая реальность, возвращая сознание в черную пустоту...

– Если ты не попьешь, то скоро умрешь.

Голос был знаком, но кому он принадлежит — вспомнить не получалось. Как и многое другое. Прошлое тонуло в сером тумане, и лишь иногда всплывали размытые, не связанные между собой обрывки. Что-то мешало, словно в мозгу засела огромная заноза, пронзившая память.

Сейчас было ясно одно: с ней случилось нечто ужасное. Она, вероятно, тяжело больна. А тот, кто с ней говорит, пытается помочь. Ей очень хотелось в это верить.

Время текло. Она то проваливалась в беспамятство, то возвращалась в мир, полный боли и страха. И постоянно слышала того, кто настойчиво твердил:

«Борись!».

И она боролась. И вскоре ей стало чуть легче. Боль отступила, глаза смогли различать предметы. Потолок, часть стены, на которой висело нечто большое и темное. Пугающее и притягательное одновременно. И он — тот, кто встречал ее на грани жизни и смерти.

Мужчина. Почти старик. Сгорбленный тяжестью прожитых лет. Его крупные, когда-то сильные, а теперь дрожащие руки привычно поправили подушку и поднесли к ее губам смоченную губку.

Она отрицательно мотнула головой. Он понял и через мгновение поднес кружку. Чай. Теплый и приторно-сладкий.

– Тебе нужно поесть, — сказал он, не отрывая внимательного взгляда.

Она прислушалась к себе. Тело, в котором болела каждая клетка, на упоминание о еде ответило протестом. К горлу подкатила тошнота, живот свело судорогой.

Живот. С ним было что-то не так. Со всем телом творилось неладное, но живот беспокоил особо.

Она потянулась руками к себе, истратив на это почти все накопленные силы. Кончики пальцев коснулись кожи, и она ощутила болезненное покалывание, странное натяжение. И поняла одну простую вещь: с ней явно что-то не так. Кожа была сухой, шершавой и горячей. Живот раздут и на ощупь напоминал большой, тугой мяч.

– Что... со мной? — с трудом выдохнула она, но старик, кажется, не расслышал. Голос Насти был слабым, как шелест утреннего ветра.

– Что... случилось? — повторила она почти в самое ухо склонившегося к ней старика.

Он кивнул и уставился на нее. Молчал почти минуту. Затем тихо спросил:

– Ты что-нибудь помнишь?

Сил хватило лишь на слабое покачивание головой.

– Может, это и к лучшему, — тяжело вздохнул он. Помолчал еще и сказал: — Ты беременна. Случай сложный: ты обезвожена и потеряла слишком много сил.

Беременна? От этих слов у Насти перехватило дыхание. Она снова попыталась что-то вспомнить, но в висках тут же вспыхнула резкая боль, заставившая ее с надрывом застонать. Господи, как же все у нее болит! Словно тысячи острых игл впились в мозг, впрыскивая в него свой медленный, смертельный яд.

Она взмолилась о пощаде, и через несколько невыносимых мгновений тьма сжалилась, заключив ее в свои мягкие, но холодные объятия.

***

Настя очнулась резко, вынырнув из глубокого черного омута небытия. Увидела свет, сумела глубоко вдохнуть. Воздух показался ей сухим и почему-то горьким.

Губы пересохли и потрескались до крови. Пить хотелось до умопомрачения. Боль отступила, но чудовищная слабость давила, как многотонная плита. Настя с трудом огляделась. Незнакомая комната. Небольшая, бедная. Голые стены, деревянный пол, низкий потолок — похоже, деревенская изба. Из мебели — лишь стол, пара стульев и кровать, на которой она лежала. Та была большой, старинной. Почти музейный экспонат. Массивная, с коваными спинками, тонкие прутья которых сплетались в незатейливый узор, а стойки венчали набалдашники в виде львиных голов. Архаично и нелепо в этой комнате, где под потолком пылилась голая лампочка, а на единственном окне висела ситцевая занавеска с рисунком в мелкий синий горох.

Настя повернула голову и увидела на стене большой темный ковер. Ее внимание привлекла грубая вышивка в центре. Объемный рисунок скрещенных линий напоминал огромного паука, ждущего свою жертву в засаде. Стоило остановить на нем взгляд, как накатила тревога, а за ней — головокружение. Настя быстро отвернулась.

Скрипнула дверь, и в комнату вошел высокий человек. Тот самый старик.

– Тебе лучше? — сразу спросил он.

Настя кивнула и сипло попросила:

– Пить.

Он помог ей приподняться, осторожно напоил из уже знакомой кружки.

Его голос не давал ей покоя. Она знала его. Чувствовала: вспомнив, кто он, она поймет, кто она сама. И что с ней случилось. Но любая попытка напрячь память вызывала вспышку головной боли. Поэтому – не сейчас. Может, он сам все расскажет?

– Где я? — снова задала она не дающий ей покоя вопрос.

Он подошел ближе, придвинул стул, тяжело на него опустился.

– Я не могу ответить на все твои вопросы, — глухо и недружелюбно произнес старик.

– Почему?

– Я многого не знаю. А что-то не следует знать и тебе. Поверь, так лучше.

Настя почувствовала злость. Проклятый старик что-то скрывает! Что-то важное для нее!

– Мне... надо... знать!

Он вздохнул, пристально посмотрел на нее и сказал уже другим тоном:

– Ты очень слаба. Чтобы силы вернулись, ты должна поесть. Сделаем так: ты поешь, а потом мы поговорим. Обещаю, отвечу на некоторые твои вопросы.

– Я не хочу, — мысли о еде снова вызвали тошноту.

– Ты должна.

Старик кивнул на ее живот, и Настя вдруг испугалась и рассердилась на себя. Она же беременна! А это значит, что необходимо думать о ребенке.

Она нехотя кивнула.

Старик устало улыбнулся, тяжело поднялся и вышел. Вернулся через несколько минут с потертым бокалом без ручки и алюминиевой миской.

«Похоже, здесь и посуды нормальной нет», — мелькнуло у Насти.

Старик помог ей приподняться, подложив под спину еще одну подушку. Настя с трудом устроилась полусидя, стараясь, чтобы одеяло — тонкое, в несвежей наволочке — не сползло с груди.

И тогда она увидела свои руки. Зрелище шокировало. Тонкие, слабые кисти, похожие на птичьи лапки, были обтянуты серой, морщинистой кожей с россыпью пигментных пятен. Руки дряхлой старухи! Задыхаясь от ужаса, Настя стянула одеяло и захрипела, не в силах издать нормальный крик.

То, что она увидела, было кошмаром. Землистое, иссохшее тело старухи с обвисшей грудью и сине-желтыми пятнами на коже. Огромный живот, кожа на котором была покрыта сетью черных вен, словно плохо сделанная татуировка.

– Это... как?! — выдавила она.

Она подняла руку, коснулась лица. И то, что она ощутила, не оставило сомнений. Сухая, шелушащаяся кожа, глубокие морщины, заострившийся нос, впалые щеки. Волосы сильно поредели, и когда Настя, обессилев, уронила руку, между пальцев осталось несколько тонких седых волос.

Воздух в легких закончился, мир помутнел, залитый скупыми, горячими слезами. Сердце билось так, словно вот-вот разорвется на тысячи осколков.

После долгих уговоров и даже угроз он заставил ее выпить содержимое бокала. Настя не поняла, что это было. Возможно, мясной бульон с протертыми овощами — густой, чуть сладковатый и жирный. Проглотить это стоило невероятных усилий. Потом старик взял миску и вилку. Настя вспомнила: такие же алюминиевые вилки она видела в столовой, стилизованной под советский общепит. Где и когда — вспомнить не удалось.

Он кормил ее сам. Наколол на вилку кусок чего-то темно-красного, почти коричневого, и поднес ко рту, неловко задев подбородок. Она попыталась жевать, отмечая странный горьковатый вкус и жесткую, резиновую структуру. Это было что-то мясное. И оно, о ужас, оказалось сырым.

– Это печень, — бесстрастно произнес старик. — Тебе нужен гемоглобин. Сырая печень — лучшее средство.

Настя брезгливо отвернулась, и после нескольких тщетных попыток он со вздохом поставил тарелку на стол.

– Ты обещал рассказать, — борясь с тошнотой, прошептала она.

– Ты обещала поесть, — парировал он.

– Я съела столько, сколько смогла...

Старик помолчал, затем заговорил:

– Ты должна родить этого ребенка. Я должен тебе в этом помочь.

– Родить? — Настя лишь слабо приподняла иссохшие руки, указывая на свое состояние.

– Ты не была такой. Когда понесла — была молода и здорова.

– Что же случилось?

– Ребенок. Все не так просто. Он забирает твою силу. Красоту, здоровье... Жизнь. И мою, кстати, тоже.

– Ты... отец? — ужаснулась Настя.

– Нет. Отец... Как бы объяснить... Он не человек. Точнее, был им. Очень давно.

– Я не понимаю...

– Это неважно. Сейчас важно лишь одно — чтобы ты родила.

– И что потом?

– Потом? — Старик странно посмотрел на нее, а затем тихо сказал: — Потом все закончится. Для тебя. И, скорее всего, для меня тоже...

Настя не верила услышанному. Так не бывает! Все вокруг было неправильным, искаженным, как в кошмарном сне.

Осталось еще столько вопросов — «Как?», «Почему?», «За что?». Но задать их она не успела. Плод в утробе вдруг ожил. Он зашевелился, завертелся, яростно толкаясь изнутри, причиняя невыносимую, доселе неведомую боль.

Настя застонала, дернулась, впиваясь пальцами в живот и с ужасом чувствуя, как ребенок бьется, словно пытаясь вырваться наружу. Почти теряя сознание, она заметила бросившегося к ней старика. Почувствовала, как он придавил ее к кровати, не давая упасть. Старик что-то бормотал, возможно, пытаясь ее успокоить. А может, и не только ее.

Одеяло сползло на пол. Настя дергалась и хрипела, не сводя глаз с живота — страшного, большого, жившего, казалось, собственной жизнью. Кожа ходила ходуном, и в какой-то момент женщине показалось, что она видит очертания маленького злого личика, прижавшегося изнутри.

«Он сейчас порвет меня!» — пронеслось в сознании, и ее, в который уже раз, накрыла спасительная тьма.

***

Землю накрыла теплая летняя ночь, и на небо взошла большая ярко-желтая луна. Впереди, насколько хватало глаз, раскинулось гладкое, словно зеркало, море, впитавшее в себя цвет и блеск лунного света. Все живое вокруг дышало покоем и умиротворением огромного мира, погруженного в дрему.

Настя сделала несколько шагов по нагретому за день песку, и ее ноги коснулась теплая, ласковая вода. Едва ощутимый прибой тянул ее за собой, приглашая окунуться и поплыть по сияющей лунной дорожке...

Испытывая восторг, вдыхая соленый воздух, Настя смело шагнула вперед. Она шла все дальше, погружаясь глубже, и наконец легла на воду и поплыла, чувствуя, как счастливая улыбка сама собой расплывается по ее лицу... Она не заметила, как далеко уплыла от берега. Дно исчезло, но вода уверенно держала ее молодое, сильное тело. Яркая луна освещала путь.

Настя плыла неторопливо, пока в какой-то момент не почувствовала тревогу. Пора возвращаться. Она развернулась и заметила, что вода стала прохладнее. А луна поднялась выше и потемнела, сменив желтый цвет на оранжевый, а затем и на кроваво-красный.

Настя ускорилась, но берега видно не было. В сознание вкралась мысль, что она плывет не туда. Страх сжал горло.

Она остановилась, пытаясь встать. Дна под ногами по-прежнему не было.

Вскоре вода показалась ей гуще. Она все еще держала тело, но плыть стало тяжелее. Вязкость и багровый свет луны придали воде сходство с кровью...

«Это просто фантазия! — попыталась она успокоить себя. — Нервы, стресс...» Она же актриса, способная убедить в чем угодно даже саму себя.

Под ногами наконец появилось дно. Настя встала — вода доходила до груди. Значит, направление верное. Появилась уверенность, и на душе стало спокойнее.

Она шагнула к берегу и наступила на что-то мягкое и неприятно скользкое. Это было так неожиданно, что она вскрикнула и шарахнулась в сторону, потеряв равновесие и уйдя под воду с головой...

Губы коснулись липкой, соленой жижи. Настя вынырнула, отплевываясь, и как могла побежала к берегу. В этот момент перед ней всплыло что-то крупное, бледно-серое, показав спину, а затем и голову — затылок с короткими волосами, бурыми от крови. Не помня себя от ужаса, Настя рванула в сторону и буквально столкнулась с другим всплывшим телом — крупным, голым, уже раздувшимся. Оно поднялось со дна лицом вверх, и на синюшной физиономии с чертовски неуместной бородкой отчетливо была видна белозубая, зловещая ухмылка.

Мрачная атмосфера и посмертные изменения не помешали Насте узнать его. Арутюнян! Глеб Вахтангович! Продюсер!

Узнавание окатило ледяной водой. Но паники не было, ужас схлынул, уступив место желанию понять. Настя посмотрела на второй труп, покачивающийся на воде. Шагнула к нему и, преодолевая отвращение, попыталась перевернуть тело. Не вышло — оно было невероятно тяжелым и скользким. Тогда она ухватилась за голову покойника и повернула ее к себе.

Безымянный парень из фитнес-клуба. Вот и рваная рана на виске, оставшаяся после падения в ванной...

А где Кирилл? И где Андрей?

Настя оглянулась и вскоре увидела их — два мертвенно-бледных тела, медленно дрейфовавших в ее сторону под светом кровавой луны.

Потом забулькал и заворочался толстый армянин. Вслед за ним самостоятельно попытался перевернуться фитнес-инструктор. Будто приветствуя, поднял над водой согнутую под неестественным углом руку лихач-мотоциклист.

Настя с ледяной ясностью поняла: на берег ей теперь выбраться не получится.

финал