Кабинет Старшого выглядел оплотом стабильности. Казалось, что он вырос внутри стен Отдела сразу со Старшим в кожаном кресле и за дубовым столом.

Тяжелые шторы, мягкий желтый полумрак. Шкафы, где папки стояли достаточно плотно, чтобы вытаскивать их лишний раз соблазна не возникало. На столе — аккуратные стопки бумаг, пара папок с цветными закладками, любимый советский набор из чайника и чашки с блюдцем. Пепельница стояла скорее для виду и для гостей, потому что «Хочу еще внуков понянчить», — мечтательно приговаривал Старшой, бросая курить много лет назад. Времена изменились, но в небольшом просвете между шторами маячила маленькая щель приоткрытого окна — привычка проветривать последствия прежних перекуров.

— Войдите, — сухо сказал Старшой, когда за дверью послышался шорох и перешептывание.

Они зашли. Автоматически вытянулись по струнке: Шалом, Киса, Мышь, Кеша, Олеся. Гриф, как обычно, облокотился о край стола без лишних сантиментов. На секунду повисла тишина.

Старшой поднял взгляд от документов. Сначала — на Грифа. Потом — по очереди на остальных. На Олесе задержался на долю секунды и кивнул каким-то своим мыслям.

— Так, — сказал он. — Узел. Вы. Кто кого?

— Мы, — ответил Гриф. — Узел развалился. Мы еле вышли.

— Развалился, — повторил Старшой. Без удивления. — Сам.

Он взял ручку, положил ее аккуратно поперек чистого листа, поправил, выровнял так, чтобы лежала точно по центру.

— Не выдержал, — продолжил Гриф. — Перекрутило все. Нас чуть заодно не размазало. Умер он. Окончательно. Еле ноги унесли, честно слово. Там теперь все… — он махнул рукой. — Нежилое.

Он сказал «умер» так, как говорят «сам упал». Без деталей. Без чужой плоти на руках и без безымянной могилы под елью.

Старшой посмотрел на него пристальнее.

— Вот так просто, да? — спросил он. — Жил-жил, держал Узел несколько веков, а тут увидел ваши светлые лики и решил, что можно и богу душу отдать?

Тишина в кабинете стала гуще.

Он постучал пальцами по столу. Тихо, но Мыши показалось, что примерно с такими звуками забивают гвозди в крышку гроба.

— Что-нибудь еще, чем меня обрадуешь? — спросил он. — Может, по дороге еще пару несколько критически важных объектов развалили? Или ограничились одним?

— Ограничились, — сказал Шалом. — Нам хватило.

Старшой бросил на него взгляд: «молчи, пока не спрашивали». Выдержал паузу, более длинную, чем был способен выносить без подергиваний Кеша, и махнул рукой.

— Хорошо, — сказал он наконец. — В отчете напишите: «локализовано, без выхода за пределы зоны, удерживающий элемент утратил устойчивость в силу истощения ресурса». Подробности никому не нужны. Особенно мне. Ты, девочка,  — он перевел взгляд на Мышь,  — напиши, как ты умеешь. Хорошо у тебя выходит, мне нравится.

Он переложил ручку в сторону, на другую стопку.

— Формально, — продолжил он, — задача выполнена. Граница не пробита, спецгруппа вернулась в полном составе, крупных побочных эффектов не зафиксировано. Неформально… — он посмотрел Грифа, — неформально я могу догадаться, что вы там устроили. Но обсуждать это мы не будем. Мне надо пожить еще какое-то время, чтобы застать отпрысков моего внука.

Кеша шевельнулся, но Старшой даже не повернул к нему голову.

— Пока вы занимались, — он коротко махнул рукой, — богословскими экспериментами в полевых условиях, здесь ситуация ухудшилась. Склеек больше. Прорывов больше. Пара городов на границе допустимых показателей. Мониторы пишут истеричные записки. Коллеги из других ведомств присылают вопросы разной степени разумности. Наверху делают вид, что контролируют происходящее.

Он поднял глаза к потолку, словно там сидели те самые «наверху».

— Результат, — сказал Старшой, — вы, возможно, уже видели в коридорах. Толпа вооруженных людей, у которых очень простые инструкции и очень наивные фантазии насчет того, как они скоро тут наведут порядок.

Киса криво усмехнулась:

— Да, мы заметили. Они громко ходят.

— И дорого стоят, — сухо добавил Старшой. — Нам их дали для «усиления», «охраны» и «межведомственного взаимодействия». Фактически, конечно, чтобы иметь возможность сказать, что они тоже что-то сделали, когда все рухнет. И чтобы посмотреть, чем мы тут занимаемся. А когда сверху что-то дают, — он кивнул Грифу, — обычно ожидают, что мы это не сломаем. По крайней мере, не сразу.

Он чуть откинулся на спинку кресла.

— Теперь — к хорошим новостям, — голос стал тихим и мягким, что по опыту Грифа совершенно не значило ничего хорошего. — У вас, — он ткнул в сторону группы, — три дня. Как-никак из командировки вернулись. Мы тут, при всем бардаке, все-таки не звери какие. Дам вам отдохнуть. Три дня — поесть, поспать, отмыться и постараться не создать мне проблем за это время.

Он перевел взгляд на Олесю.

— У тебя этих трех дней, конечно же, нет.

Олеся дернулась, будто ее ударили током.

— По отделу, — сказал Старшой, — теперь будут формироваться смешанные группы. На каждую вылазку — пара наших, которые понимают, куда лезть, и десять доблестных идиотов, которые умеют стрелять туда, куда скажут.

Гриф скривился.

— Нас тоже в зоопарк? — спросил он. — С поводком, намордником и сопровождающим сержантом?

— Вас, — произнес Старшой почти ласково, — с нормальными людьми я никуда не отправлю даже в состоянии аффекта. А, если бы я и захотел, ни один нормальный командир не подпишет бумагу, в которой написано, что его бойцы пойдут туда, куда ходите вы. Для этого нужно хотя бы признать, что такое место существует.

Он снова перевел взгляд на Олесю.

— Но нам, — сказал он с тонкой улыбкой, — повезло. У нас есть редкий, дорогой и крайне востребованный ресурс. Который умеет не только ломать. И который, в отличие от вас, можно формально провести по документам.

Олеся чуть сжалась.

— Я не ресурс, — сказала она едва слышно.

— Конечно, нет, деточка, — спокойно ответил Старшой. — Для меня ты почти что человек. Но для системы… увы. Так что, пойдешь в народ.

— В какой еще народ? — спросил Гриф ледяным голосом.

— Во временно прикомандированный, — не моргнув, ответил Старшой. — Пара дней в смешанной группе. Несколько точечных выездов. Мелкие склейки. Полевое латание дыры. Ничего такого, чего ты, Гриф, не заставил бы ее делать.

— Она и так по кускам разваливается, — сказал Гриф. — Ты ее хоть видишь?

Олеся стояла чуть ссутулившись, спрятав руки в рукава. Лицо — серое, глаза — провалами. В этой позе было что-то от старухи и от щенка, которого слишком долго били, но не добили.

— Вижу, — коротко сказал он. — Но у нас нет роскоши беречь каждую нежную барышню. Объект будет использован по назначению.

Гриф молчал несколько секунд. Потом сказал:

— Значит так..

— Не надо мне угрожать, — резко оборвал его Старшой. — Я слишком стар, чтобы на это реагировать. И слишком занят, чтобы делать вид, что у кого-то из вас есть право голоса.

Он чуть подался вперед.

— Ты можешь сколько угодно рычать на меня в этом кабинете, — продолжил он. — Реальность от этого не изменится. У тебя есть группа, за которую ты отвечаешь. Если хочешь ее сохранить в целости, не порть мне настроение.

Гриф сжал челюсти так, что те хрустнули.

— Понял, — произнес он. — Три дня. Потом она идет с нами.

— Если будет на ногах, — кивнул Старшой. — В худшем случае выпишу вам каталку в пользование.

Старшой посмотрел на него долгим усталым взглядом.

— А теперь — встань с моего стола, — сказал он. — И проваливайте. Свободны.

Они вышли. Мышь, проходя мимо, краем глаза заметила, как у Старшого дрогнула рука. Словно он хотел перекреститься. Или бросить что-нибудь им вслед. Но не сделал ни того, ни другого.

В коридоре их снова встретил запах военных, бумаги и чужого порядка. Где-то смеялись, гремели железом, ругались на устав. Где-то писали новые инструкции по взаимодействию с теми, кто каждый день возвращается из мест, под которые нет инструкции.

— Ну что, — сказал Кеша, почесывая затылок. — Напьемся и выспимся?

— Да, я же обещал тебе пир за мой счет. Напьемся и обсудим, кого надо будет убить, когда мы вернемся из нашего бурного рандеву.

***

Андрея Лебедева, Лебедя, в Отдел привезли под вечер. Так, чтобы уже темно, но еще не ночь. В темноте, судя по общему настроению, всем было спокойнее.

Снаружи здание выглядело как обычный уставший НИИ. Серый прямоугольник, облезшая штукатурка, унылая табличка с длинным названием, из которого Андрей запомнил только «Министерство».

Их взвод, десяток человек вместе с водителем, выстроили у стены в коридоре. Народ оглядывался, переглядывался, шептался так, чтобы лишние уши не слышали.

Это был не его взвод. Формально — да, он числился как командир взвода. По факту людей наскребли по сусекам: по одному, по двое из разных частей. Тех, кто успел проявить себя как не слишком впечатлительный и достаточно молчаливый, чтобы не задавать лишних вопросов.

Сработанной командой они не были. Скорее, сборная солянка из тех, кто не убежал, когда стало совсем плохо, и не записался в дурку по собственному желанию. Командование решило, что если уж кого и отправлять «помогать ведомству», то вот таких: не самых приятных, но живучих, как тараканы.

Иногда Андрею казалось, что в его личном деле просто аккуратно приписали: «Психологически устойчив. Немного жалко, но можно рискнуть».

— Говорят, тут контингент… специфический, — пробурчал за Андреем Вовка. — Кто в дурку не влез — сюда.

— Это ты про нас или про них? — отозвался слева Рыжий, Олег Рыжкин, нервно поигрывая ремешком автомата.

Андрей молчал. Ему хватало одного вида коридора и всего, что им успели рассказать и показать. Рядом стоял Громов, «Батя» — широкоплечий, с вечным прищуром и складкой между бровей, их с Вовкой привезли по акции «1+1». Чуть дальше — Елисеев, «Док», задумчиво крутил в пальцах изгвазданный соплями носовой платок.

Мартышка, Марина Кравчук, единственная женщина в их группе, подпирала стену и зевала, разевая широкий рот с неполным набором зубов. «Корень», Сергей Корнилов, стоял молча и лишь время от времени постукивал пальцами по прикладу. Монах, Игнат Кравцов, тихо перебирал четки в кармане и делал вид, что не молится ежесекундно с момента, когда им объявили, куда и для чего их передают.

Сами по себе стены были обычные. Краска давно выцвела, по углам кое-где паутина, линолеум героически пережил несколько ремонтов и отстоял свое незыблемое место на полу. На доске объявлений — график медосмотров, поздравление с восьмым марта пятилетней давности, листок «Сниму квартиру, чистоту гарантирую». Но между всем этим чувствовалось еще что-то.

Капитан, который их сюда привел, ушел «согласовывать». Вернулся не один.

Рядом с ним шел невысокий жилистый тип в темной толстовке без опознавательных знаков и поношенных джинсах. На фоне редких местных в рубашках и пиджаках он смотрелся чужеродно. Ему больше подошло бы стоять во дворе, курить и ругаться матом на жизнь, а не ходить по коридорам «ведомства». Нос когда-то явно ломали. Криво сросшийся, с небольшой ступенькой, он придавал лицу дополнительно непропорциональности.

Он улыбался широко, по-рыночному, но от этой улыбки хотелось вытереть руки о штаны. Глаза при этом оставались трезвыми и холодными, цепляли сразу нескольких человек разом и ни на ком не задерживались. На груди висел пропуск «Отдел №0», без фамилии — только фото и штрихкод.

— Так, орлы, — сказал капитан. — Это товарищ Шут. Лицо, ответственное за вашу безопасность и результативность. Работать будете под его руководством.

По строю прокатился плохо сдерживаемый смешок. Вовка хрюкнул, Мартышка фыркнула, но быстро заткнулась под взглядом Батиного прищура.

Шут скользнул по строю взглядом, как по витрине с мясом — прикидывая, что сколько проживет.

— День добрый, — сказал он. — Или вечер. Тут у каждого со временем своя интимная жизнь. Я у вас буду вроде старшей вожатой: покажу, где жрать, где срать, где мать добрым словом поминать.

Улыбка расползлась еще шире, но легче от этого Андрею не становилось.

— Задача у нас с вами простая, — продолжил Шут. — Вы делаете, что я говорю. Если я говорю «стоять» — стоите. Говорю «стрелять» — стреляете. Говорю «не смотреть туда» — не смотрите, даже если очень интересно. Вопросы есть?

— Товарищ… — Монах зачем-то поднял руку, но голос у него предательски дрогнул. — Товарищ Шут, это правда, что у вас тут…

— Нет, — сразу ответил он. — Все, что вы слышали, неправда. У нас тут гораздо хуже. А кто еще раз назовет меня товарищем, рискует обнаружить разбитую бутылку у себя в заднице. Еще вопросы?

Он обвел взвод взглядом, как будто примерял каждого к какой-то внутренней таблице. Вопросов больше не последовало.

— Это те самые? — спросил кто-то из местных, выглянув из бокового кабинета с папкой под мышкой.

— Те самые, — кивнул Шут. — Свеженькие еще, не обгаженные.

— Пока, — буркнул папконосец и исчез.

Шут махнул рукой:

— Пошли. Покажу вам вашу местную… — он на секунду задумался, подбирая слово, — штопальщицу.

Они двинулись по коридору. Мимо проплывали двери с табличками «Архив», «Мониторинг», «Кабинет», «Комната отдыха» и еще одна, написанная цветными карандашами от руки — «Децкая» с явно неправильным набором букв.

— Учитесь внимательности, бойцы, — сказал Шут, постукивая по табличке. — Если в этом здании что-то подписано с ошибкой, туда вообще лучше не заходить. Кроме сегодня. Сегодня нам туда как раз.

Он открыл дверь без стука.

Комната была довольно просторная. Длинный фуршетный стол в окружении стульев, несколько старых диванов с продавленной серединой, ковер с потертым рисунком. В углу — электрочайник, вокруг него кружки из разных жизней, банка растворимого кофе, пачка печенья и несколько липких бутылок с налипшими мухами. На подоконнике пылилась фикусоподобная жертва эксперимента цветовода-неудачника, в которую неровными рядами были воткнуты окурки и еще какой-то мусор.

На диване сидела она.

На первый взгляд — ничего особенного. Худая, бледная, волосы собраны в неровный пучок. Простая футболка, сверху теплая кофта, джинсы, кроссовки. Руки — убраны, ладони спрятаны в рукавах, как у человека, который то ли мерзнет, то ли не знает, куда эти руки девать. Лицо… обычное. До тех пор, пока не смотришь в глаза.

Она подняла взгляд, когда они вошли. Сначала — на Шута. Потом — на капитана. Потом на взвод. Андрей поймал этот взгляд и не нашел там ни любопытства, ни страха, ни интереса. Только усталость.

— Знакомьтесь, бойцы, — сказал Шут. — Это наша Штопка. Штопка поможет нам прикрыть дырочки там, где их быть не должно.

— Олеся, — тихо сказала она.

— Штопка, — повторил он, смакуя слово на языке. — Не человек. Но для твари очень разумная, послушна и полезная. Да, Штопка.

Олеся легонько кивнула.

— Что-то я совсем оглох от криков последнее время. Не слышу ответа, Штопка, — Шут смотрел на нее нехорошим взглядом, от которого у Андрея скрутило что-то под ложечкой.

Прокатился еле слышный смешок.

— Да, — ответила Олеся, поджав губы.

— Тоже из вашего ведомства? — спросил Батя, качнув подбородком в сторону дивана.

— Нет, — сказал Шут весело. — Отдельной строкой в отчетности. На вас пишут «личный состав». На нее — «единица». Не расстраивайся, Штопка, это у нас для всех ласковые формулировки. Каждому — свое.

Олеся чуть повела плечом, то ли от усталости, то ли от его голоса, но ничего не ответила.

— Встань, покажись людям, — добавил Шут ласково.

Она поднялась. Движения были аккуратные, короткие. Никакой инаковости, которую Андрей в глубине души ожидал увидеть. Просто очень уставшая женщина, которой давно пора в постель, а в не в холодную машину.

— Это что, она с нами поедет? — не слишком тихо спросил Вовка у соседа.

— Она не «что», — сказала Олеся, даже не повернув головы. — И да. Поеду с вами.

Вовка смутился, кашлянул и уставился в пол.

— Видите, — сказал Шут. — Говорит, как человек. Даже слишком. Поэтому правило первое: запоминаем, как выглядит эта тварь без макияжа.

Он сунул руку в карман худи, нащупал там маленький темный флакон с пульверизатором. Он даже не посмотрел на женщину, просто чуть развернул флакон и брызнул ей в лицо и на шею.

Запах ударил в нос не сразу — сперва показалось, что это обычный спирт. Потом сквозь спиртовой хвост пробилось что-то цветочное. У Андрея в памяти всплыло слово из инструктажа «наперстянка».

Олеся дернулась. Руки рванулись к лицу, но Шут грубо перехватил их, не давая прикрыться. На несколько секунд кожа у нее пошла пятнами — серыми, болотными. Скулы обострились, глаза стали слишком темными, будто белки провалились куда-то внутрь. Угол рта дернулся, обнажая зубы — длиннее и острее, чем полагалось. Нос загнулся причудливым пупырчатым крючком.

На ладонях, выскользнувших из рукавов, проступили тонкие, почти черные жилы, пальцы вытянулись и стали похожи на птичьи.

Секунда. Другая. Она втянула воздух, сжала челюсти и лицо медленно стянулось обратно. Пятна ушли, кожа снова стала просто бледной, руки дрогнули и спрятались в рукавах.

Корень вслух сматерился. Монах перекрестился на автомате.

— Вот, — удовлетворенно сказал Шут, встряхивая флакон. — Запоминаем. Это у нас Штопка во всей красе. Хотя, быстро как-то ее отпустило. Выветрилось что ль? Да и бог с ним.

Он обернулся к военным, как экскурсовод:

— Теперь, когда вы увидели, с чем вас официально заставили работать, можно не строить иллюзий насчет того, что Штопка такая же, как и вы. Относитесь к ней как к оружию или собаке.

Олеся стояла, тяжело дыша, глаза снова были человеческими — только еще более усталыми. Она не посмотрела ни на Шута, ни на солдат. Только тихо сказала:

— Предупреждали бы хоть.

— Предупредил, — пожал плечами Шут. — В приказе черным по белому: «контакт с объектом – под контролем сотрудника Детской группы». Контроль обеспечен.

— А спецгруппа где? — подал голос с края Рыжий. — Эти ваши… особые.

Шут посмотрел на него, как на ребенка, который спросил, где у дедушки автоматы.

— Спецгруппа, — сказал он, — в лучшем мире. У них сегодня выходной. Они шляются, а вы работаете. Жизнь несправедлива.

— Говорят, что… — начал было Вовка.

— Говорят, что хер доят, — перебил Шут. — Тут много чего говорят. Кто-то говорит, что умрет в старости в окружении детей и внуков. Я вот лично этим историям не верю. А вы будете верить мне, потому что я знаю, в какую сторону бежать, когда начнется самое интересное.

Он хлопнул ладонями.

— Что ж, — подытожил Шут. — Сегодня у нас легкая ознакомительная экскурсия. Старый дом, подвал, странные звуки, недовольные жильцы. Классика жанра. Для начала просто посмотрим, выдержите ли вы вид того, что тут считается «типичным случаем». Если выдержите — завтра усложним программу.

Он кивнул на дверь:

— Бойцы на выход. Машина уже у подъезда. Штопка, пойдешь сама или предложить тебе железные браслеты.

— Сама, — коротко ответила она.

Когда они вышли в коридор, навстречу им шло несколько помятых сотрудников Отдела.

Впереди — высокий, плечистый, светловолосый, с такой аккуратной «арийской» физиономией, что хоть на плакат ставь. Шел прямо, чуть сутулясь от усталости, но в движениях было что-то упрямое, уравновешенное.

Рядом с ним — пепельная блондинка, высокая, фигуристая, на вид та самая «соседка мечты», если не всматриваться. Если всматриваться — бросались в глаза шрамы на шее и под ключицей, еще какие-то под линией волос, и длиннющие цветные ногти, больше похожие на когти животного. Шла мягко, кошачьей походкой, с томным интересом глядя на военных.

Чуть позади — небольшая девочка, с серыми волосами и круглым личиком. Она упорно тащила рюкзак превышающий ее габариты. Андрей сперва удивился, что в таком месте делал ребенок. Но присмотревшись отметил первые морщины на нежном лице и тяжелый взгляд — она была еще очень молода, но явно не так юна, как казалось издалека.

Чуть в стороне шел мужчина среднего роста, крепкий, с щетиной и пегими, рано посеребренными волосами. Лицо незапоминающееся, глаза светлые и отрешенные. Он скользнул взглядом по строю военных, по женщине с ними, по Шуту и тут же отвел глаза дальше.

Замыкал пятерку темноволосый, худой, с живыми симпатичными чертами лица. На фоне остальных казался почти нормальным: курсантик после полевого выхода, он невольно жался то к одному, то к другому сопровождающему.

Они были разные, нестройные, без единой формы, никто не шагал в ногу. Но Лебедеву неприятно кольнуло в животе — именно эта разномастная пятерка на фоне его аккуратной десятки выглядела здесь своими. Военные же смотрелись как гости, которых еще не решили, оставят ли ночевать или выведут во двор на расстрел.

Шут махнул им рукой:

— Ну привет, гулены, — весело крикнул. — Не скучайте там на воле. Мы за вас поработаем.

Блондинка быстро сместилась, вставая между женщиной и военными. Андрею показалось, что у нее будто бы поднялась температура, слишком жарко было стоять рядом с ней. Олеся сказала, наклоняясь почти к самому ее уху:

— Нормально все. Я… справлюсь.

Мужик с щетиной и пустыми глазами посмотрел на нее, потом на Шута, потом на их группу. Нюхнул воздух, как собака, и слегка дернул носом. Что-то очень тихо сказал Шуту, после чего тот слегка поежился.

У Андрея на затылке шевельнулись волосы.

— Ну что, геройчики, — Шут вернул его в реальность. — Вперед. Время славно поработать. Или славно сдохнуть. Меня в целом любой вариант устроит.

Они спустились по лестнице. На улице уже стемнело. Возле подъезда ждала буханка с включенными фарами. Олеся забралась внутрь молча, устроилась ближе к выходу, прижав рюкзак к груди. Лебедев сел напротив, вдруг совершенно ясно подумав, что три дня с этой странной женщиной и этим улыбающимся придурком по кличке Шут — это вообще-то очень много.

А это был только первый выезд.

****
СЛЕДУЮЩАЯ ЧАСТЬ

Без лишних слов выбираем самый зрелищный, крутой, атмосферный, будоражащий, щекочущий нервы, полюбившийся, самый страшный фильм ужасов 80-х с помощью простого голосования на выбывание. 1/8 финала.

Седьмой раунд, 1/8 финала (пятый круг)

"Пятница 13-е" (Friday the 13th / 1980) - Группа молодых людей-вожатых, прибывает в летний лагерь у Хрустального озера, чтобы подготовить его к открытию после трагических событий, случившихся там много лет назад. Однако их ждет кровавая расправа: неизвестный убийца начинает убивать их одного за другим.

"Кристина" (Christine / 1983) - 17-летний Арни Каннингэм покупает подержанный автомобиль - старый красный Plymouth Fury 1958 года, прозванный "Кристиной". Машина оказывается одержимой злым разумом и начинает влиять на Арни, делая его более уверенным, но в то же время ревнивым и жестоким. Кристина также проявляет агрессию к тем, кто угрожает ее «власти» над Арни, включая его девушку Ли и хулиганов, которые издеваются над Арни.

Голосуем не стесняемся - вспоминаем позабытое, узнаём новое, и выбираем лучший хоррор.
Полный список оставшихся после четвертого отборочного круга фильмов - здесь
Реакции, плюсы, и комментарии горячо приветствуются!

Для тех кто только присоединяется краткий гид по актуальному голосованию:
1 раунд: "Зубастики" против "Детские игры"
2 раунд: "Кошмар на улице Вязов" против "Куджо"
3 раунд: "Полтергейст" против "Американский оборотень в Лондоне"
04 раунд: "Муха" против "Зловещие мертвецы 2"
5 раунд: "Восставший из ада" против "Извне"
6 раунд: "Сияние" против "Дрожь земли"

Вы когда-нибудь тратили годы своей жизни на кого-то только для того, чтобы понять, что всё это было ненастоящим?

Мы познакомились с Эндрю, когда мне было 22 года, и я работала барменом в захудалом баре. Он был невероятно общительным человеком, который без особых усилий поднимал настроение всем, кто находился в радиусе пяти метров от него. Благодаря Эндрю одинокая смена в конце рабочего дня во вторник прошла весело, а после работы мы встретились, чтобы выпить кофе и съесть вафли в ближайшей закусочной.

Химия между нами не была похожа ни на что из того, что я испытывала раньше, и вскоре мы начали встречаться. Эндрю стал моей опорой, когда весь остальной мир погружался в хаос. Он разделял мою любовь к малобюджетным фильмам ужасов, а я, после нескольких недель уговоров, согласилась разделить его страсть к прогулкам на свежем воздухе.

Эндрю был душой компании, и хотя бывали моменты, когда мне хотелось остаться дома и посмотреть какой-нибудь слэшер, он дразнил меня за то, что я домоседка, и вытаскивал из дома, чтобы встретиться с кем-то из своего нескончаемого круга общения и поиграть в боулинг, лазертаг, устроить вечеринку или, что он любил больше всего, отправиться в ночной поход по лесу, который находился за тем дерьмовым баром, где я работала, когда мы познакомились.

Я уволилась через полгода после знакомства с Эндрю, и это стало для меня важным шагом. Благодаря его поддержке и вере я начала свой бизнес в сфере, которая мне действительно нравилась. Хотя денег хватает не всегда, я люблю свою работу, и даже в самые трудные дни это всё равно лучше, чем убирать за теми, кто слишком много выпил.

На 40-летнем юбилее фильма «Шоу ужасов Рокки Хоррора» Эндрю сделал мне предложение во время сцены «Чёрт возьми, Джанет». Его друзья, с которыми мы быстро нашли общий язык, кричали и аплодировали нам, а после шоу пригласили отпраздновать это событие. С той случайной встречи двумя годами ранее моя жизнь стала настоящим раем. Работа, которой я занималась, приносила удовлетворение, у меня появилась потрясающая компания друзей, и я обручилась с самым лучшим мужчиной из всех, кого я встречала.

— Эй, я нашёл идеальное место для пикника и похода, —  сказал Эндрю, когда я доставала последнюю партию белья из древней сушилки в его подвале.

— Я надеялась, что мы сможем просто остаться дома, Энди. С тех пор как я переехала, кажется, что мы не останавливаемся ни на минуту.

Устало ответила я, но предложение меня не разозлило. После помолвки я переехала в дом Эндрю с двумя спальнями. Тут было уютно, но постоянно возникали какие-то мелкие проблемы, которые нужно было решать. Учитывая наш рабочий график, казалось, что в сутках никогда не хватит времени, чтобы исправить все недочёты в доме.

— Да ладно тебе, Кристи, — сказал он, обнимая меня и целуя в шею. — Разве не здорово было бы провести эти три выходных дня вместе, никуда не торопясь?

— М-м-м, — застонала я, когда его мягкие губы коснулись моей шеи. — Хорошо, думаю, было бы неплохо провести время вдвоём.

Несмотря на то, что мы стали жить вместе, у нас почти не было времени на себя. Друзья постоянно приглашали нас к себе, чтобы отпраздновать помолвку и предложить помощь в подготовке к свадьбе. Из-за этого у нас почти не оставалось времени друг на друга, и было бы здорово побыть наедине на природе.

— Там, куда мы направляемся, есть небольшой родник с несколькими укромными уголками, скрытыми от основных троп, — сообщил мне Эндрю, торопливо складывая необходимое в походную сумку. От озорного выражения его лица я покраснела.

— Энди, непослушный мальчишка, — сказала я, игриво шлёпнув его по заднице. Он в ответ ущипнул меня, перекинул сумку через плечо и чуть ли не потащил меня к машине.

Во время трёхчасовой поездки в национальный парк, я задремала. Когда мы, наконец, приехали, Эндрю разбудил меня с воодушевлённым выражением лица.

— Вот они, километры троп. Возможность по-настоящему слиться с природой. — просиял он, и я улыбнулась в ответ.

— Откуда ты вообще узнал об этом месте? — спросила я, протирая глаза, чтобы окончательно проснуться.

— Сэм и Фрэнки рассказывали об этом, когда мы в последний раз ходили в боулинг, помнишь?

— На самом деле, учитывая, сколько у нас друзей и сколько идей мы обсуждаем, сложно уследить за всем.

— К счастью для тебя, у меня стальная клетка для разума, — ответил он, легонько постучав пальцем по виску.

— Скорее, ржавый медвежий капкан, — подразнила я его, изображая руками закрывающийся механизм.

Мы посмеялись, прежде чем припарковаться и отправиться в поход. Эндрю запланировал долгую прогулку, которая должна была привести нас обратно к машине до наступления темноты. Я была рада, что надела старую одежду, чтобы не испачкаться в грязи. Когда я спросила, кто будет вести машину обратно домой после целого дня похода, он успокоил меня, пообещав, что мы остановимся в мотеле, который проехали за двадцать минут до прибытия. Место, которое я бы увидела, если бы не заснула. Обрадовавшись его словам и тщательно продуманным планам, я отправилась с Эндрю в лес, чтобы провести день вдвоём.

— Разве это не тот же наряд, в котором ты была, когда мы познакомились? — спросил Эндрю, жадно разглядывая меня с головы до ног.

— Да, я подумала, что можно просто надеть что-нибудь старое, раз уж мы собираемся в сложный поход, — ответила я и щёлкнула пальцами, чтобы привлечь его внимание.

Мы оба рассмеялись и пошли дальше по тропинке.

Во время похода я заметила одну странную вещь: вокруг не было других людей.

— Я думал, ты хочешь провести время со мной, а не с толпой незнакомцев, — сказал Эндрю, когда мы остановились на вершине утёса, у старого столика для пикника, предназначенного для отдыха перед спуском к источнику.

— Конечно, я хочу провести время без других людей, но мне кажется странным, что за всё время, что мы здесь, мы больше никого не встретили. Я имею в виду, что сейчас выходные, и было бы логично, что мы встретим ещё каких-нибудь любителей дикой природы или родителей, которые тащат своих детей куда-то, чтобы хоть раз в жизни отдохнуть от гаджетов.

— Здесь довольно обширная территория, мы, наверное, проходили мимо других, но просто не замечали, — сказал Эндрю, поставив сумку на стол и потянувшись. Улыбка растеклась по лицу, когда он снял рубашку и размял затекшие мышцы. Я сделала несколько шагов и поцеловала его, прежде чем снова заговорить.

— Давай сфотографируемся, — сказала я, прислонившись к нему и доставая телефон из кармана.

Когда Эндрю обнял меня, я подняла телефон и сделала снимок. Хотела сделать ещё один, но из-за ближайшего дерева выскочил крупный олень, напугав нас. Я как в замедленной съёмке наблюдала, как телефон выскользнул из рук и полетел вниз по склону в неумолимые объятия пропасти. Раздался слабый треск, и я почувствовала, как сердце ушло в пятки.

— Блять, блять, блять, я уронила свой сраный телефон! Из-за тупорылого оленя я уронила телефон! Чёрт возьми, я могла бы прикончить эту грёбаную тварь! — в отчаянии выкрикнула я.

— Ого, кажется, ты нарушила одну из заповедей, — сказал Эндрю, положив руку мне на плечо.

— Я рада, что ты считаешь это шуткой, Эндрю.

— Я не пытаюсь шутить по этому поводу. Я уверен, что мы сможем восстановить все фотографии с твоего телефона, к тому же он всё равно старый. Я почти уверен, что он у тебя с тех пор, как мы познакомились. Знаю, что ты давно хотела его обновить, но у тебя не было такой возможности. — Он сказал это настолько дипломатично, насколько мог.

Мы спустились туда, куда, как мы были уверены, упал телефон, и, к счастью, смогли его найти. Телефон упал прямо в мягкие объятия камней и веток, и разбитый экран был более чем красноречивым доказательством того, что гаджет теперь бесполезен. Эндрю достал пластиковый пакет, в котором когда-то был перекус, положил в него разбитый телефон и убрал в походную сумку.

— Завтра первым делом пойдём и купим тебе новый телефон. Самый лучший, какой только есть, даже если для этого мне придётся продать почку, — сказал Эндрю, пытаясь меня подбодрить. Он явно понимал, как я расстроена из-за того, что теряю воспоминания о нашей совместной жизни, которые хранились в телефоне.

Мы продолжили путь к источникам, перейдя по старому деревянному мосту, который скрипел и стонал при каждом нашем шаге. Всё то короткое время, что мы шли по нему, я была на взводе от ощущения, что мост может рухнуть в любой момент.

Когда опасность миновала, мы направились к источнику, расположенному у подножия утёса. Журчание воды, вытекающей из источника и падающей на камни внизу, создавало безмятежный фон, дополняемый шелестом ветра и хрустом листьев и веток.

Наклонившись вперёд, Эндрю сложил ладонь лодочкой и поднёс к губам, чтобы отпить родниковой воды.

— Уверен, что тебе стоит это пить? — спросила я, размышляя о том, что может содержаться в этой воде.

— Ты пьёшь воду, в которой содержатся миллионы микрочастиц пластика. По крайней мере, эта вода прямо из источника, — ответил Эндрю, умываясь родниковой водой. — Знаешь, здесь есть небольшой выступ, на который мы могли бы... — Эндрю замолчал и сделал жест рукой.

— Я не в настроении. Я всё ещё злюсь из-за того, что уронила телефон, и не думаю, что сейчас подходящее для этого время, — сказала я, заметив, как на мгновение лицо Эндрю исказилось от злости, а затем приняло понимающее и разочарованное выражение.

— Что ж, тебе стоит хотя бы попробовать эту воду, — сказал он, указывая на родник, а затем рассеянно посмотрел вдаль.

Я сделала небольшой глоток воды, и она показалась мне тяжёлой, со странным металлическим привкусом. Не успела я ничего сказать, как Эндрю уже зашагал по тропе.

Когда мы подошли к другому мосту, я настояла на том, чтобы Эндрю шёл первым, так как мост был перекинут через довольно крутой спуск. Убедившись, что мост прочный, я начала переходить. Как только я преодолела половину пути, в воздухе раздался ужасный треск.

Провалившись под мост, я вытянула руки, чтобы за что-нибудь ухватиться. Ногти моей левой руки впились в дерево, но тут же были вырваны, когда мой вес потянул меня вниз. На долю секунды я взглянула на Эндрю и увидела его ехидную улыбку, а затем рухнула на землю и потеряла сознание.

Придя в себя, я увидела, как череп оленя обвивает своим длинным языком кровоточащие пальцы моей левой руки. В ужасе я вскрикнула, видение прошло, и я увидела лишь обеспокоенное лицо Эндрю, который бережно держал мою перевязанную левую руку.

— Слава богу, с тобой всё в порядке, — сказал Эндрю, медленно отпуская мою руку и помогая сесть. Одежда была вся в грязи, а на правой штанине джинсов образовалась длинная дыра с царапинами и порезами, которая вела к отсутствующему ботинку на правой ноге.

Я попыталась ответить, но он шикнул на меня, чтобы я берегла силы. Он сказал, что собирается подняться наверх и попытаться позвать на помощь, так как там, где мы находимся сейчас, нет сигнала.

Я умоляла его помочь мне подняться, но он уже ушел, прежде чем я успела что-то сказать. Подняв здоровую руку к голове, я почувствовала острую боль в виске и увидела небольшое влажное пятно крови.

Меня охватила паника, но я заставила себя встать. Казалось, что с тех пор, как Эндрю ушёл за помощью, прошло несколько часов, и на самом деле уже наступила ночь. Спотыкаясь, я пробралась сквозь заросли и начала медленно подниматься по склону холма к тропе.

Наконец добравшись до тропы в ночной тьме, я огляделась в поисках Эндрю, но вокруг была лишь тишина. Не было слышно ни ветра, ни диких животных, и единственным звуком было моё тяжёлое дыхание и учащённое сердцебиение, отдающееся в ушах.

С трудом добравшись до источника, я жадно припала к воде, не обращая внимания на странный привкус. Взглянув на небольшое озерцо у своих ног, я увидела в нём своё обезображенное отражение. Глаза наполнились слезами. Боль пронзала всё тело, пока я брела в темноте. В голове всё плыло, а зрение затуманилось.

— Кристи! Где ты? — крикнул Эндрю, прежде чем появиться в поле зрения.

Меня звал восьмифутовый монстр голосом Эндрю. Ноги, согнутые в коленях, были прикреплены к скелетированному торсу, обтянутому дряблой плотью, которая растягивалась и менялась, пытаясь имитировать человеческое тело. Из раздутой и выпуклой головы торчали два рога, а рот со сломанными зубами пытался изобразить улыбку, пока существо склонялось, чтобы поприветствовать меня. Я застыла в безмолвном ужасе, когда чудовище с голосом Эндрю потянулось ко мне.

— Ты заставила меня сильно поволноваться, — с трудом произнёс знакомый голос сквозь скрежет зубов, когда обугленные конечности обхватили мои запястья.

Я отдёрнула руки, и адреналин заставил меня отпрянуть от безумного существа. Я побежала. Сердце бешено колотилось, а от паники и слёз перед глазами всё плыло почти так же, как от листьев и веток, которые хлестали по лицу, пока я бежала в направлении, которое, как я надеялась, приведёт к свободе.

На вершине утёса, где уронила свой телефон, я задержалась, чтобы перевести дух. К столу для пикника была прислонена старая металлическая походная палка с изолентой на изношенной рукоятке. Я оперлась на неё, прежде чем выйти из леса, когда Эндрю нагнал меня.

Недолго думая, я ударила медным наконечником палки по аморфному лицу Эндрю, отколов при этом кусок мясистой глины.

Эндрю упал на колени, и от его тела начали отделяться хлопья пепла. Из его головы сформировалось подобие лица, в которое я вглядывалась бессчётное количество часов с тех пор, как мы встретились в баре много лет назад.

— Я… люблю… тебя… — сказал он голосом, похожим на рычание животного, подражающее человеческой речи. Из отсутствующей части его головы повалил дым, а тело превратилось в бесформенную груду.

По моим щекам текли слёзы, я отвернулась от него и побежала прочь из леса.

Когда, пошатываясь, я выбралась из леса, моему взору предстал знакомый бар, в котором я так давно познакомилась с Эндрю. Небольшая группа людей, куривших на улице, сразу же бросилась ко мне, когда я упала. Адреналин окончательно схлынул, когда я, наконец, оказалась в безопасности, вдали от своего кошмара.

Я пропала без вести десять лет назад.

В ту волшебную ночь, когда я встретила Эндрю и подумала, что начинаю удивительную жизнь со своей второй половинкой, на самом деле я закрыла бар после безлюдной ночи и в трансе пошла прямо в лес за ним.

Когда на следующее утро владелица бара нашла мою машину, она позвонила мне, чтобы узнать, не было ли у меня проблем с автомобилем накануне вечером. Не получив ответа, она проверила записи с камер наблюдения и увидела, как я ухожу в лес. Её беспокойство усилилось, когда на зернистом видео показалась странная тень на опушке леса, словно заманивавшая меня.

Шесть месяцев они искали меня в лесу, пока не нашли мой разбитый телефон и потерянный ботинок. Предполагалось самое худшее, и по всему штату были расклеены объявления о моей пропаже, но спустя столько лет меня сочли погибшей.

Каким-то чудом я выжила. Я была сильно истощена, весила 32 килограмма, на голове у меня были проплешины, а на теле — несколько плохо заживших шрамов. Хуже всего были шрамы на запястьях и лодыжках, которые слишком сильно напоминали следы от верёвок. Последствия были такими же ужасными, как и чудовищная форма, которую принял Эндрю.

Эндрю никогда не существовало.

Я пытаюсь говорить себе это каждый день.

Но у меня до сих пор хранятся удивительные воспоминания о человеке, который по-настоящему любил меня, и обо всех тех моментах, которые мы переживали вместе с друзьями.

Когда я рассказала о своих воспоминаниях, о том, как много лет назад я ушла из бара, мне сказали, что это мой разум пытается себя защитить.

Я создала воображаемый мир, в котором всё было идеально, чтобы отгородиться от ада, в котором я жила на самом деле.

Даже сейчас, когда эти воспоминания начинают меркнуть, и я принимаю тот факт, что Эндрю никогда не существовало, я всё ещё скучаю по нему.

Я любила Эндрю.

Он был моей родственной душой.

Когда я просыпаюсь в холодном поту от ночных кошмаров, связанных с тем последним походом, одна мысль не даёт мне покоя.

Что бы произошло, если бы я продолжила жить в своей фантазии с Эндрю?

Смогу ли я когда-нибудь от нее сбежать?

Или я бы до сих пор была...

...потеряна в лесу

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Когда я была маленькой, лето мы с братом проводили в деревне у бабушки. Детей там было два десятка — и городских, и местных, в общем, весело было.

В лес тоже ходили, там было несколько мест, куда деревенские ребята водили городских «на экскурсию» — старая медвежья берлога, расщепленное молнией дерево и стонущая щель.

Стонущая щель — это небольшая трещина в гранитном валуне пяти метров высотой (а сколько под землей еще — неизвестно) и столько же в поперечнике. Эдакое закопанное в землю яйцо. Внутри, видимо, была полость, потому что, если крикнуть в эту щель, возвращалось эхо. Вот только голос искажался, хотя и оставался похожим на твой, но уже был не звонким детским криком, а стоном. Тогда это казалось смешным.

Щель была невелика — руку можно было засунуть, но нога бы уже не всякая прошла. Свет в нее проникал неглубоко, в двадцати сантиметрах от входа уже не было видно ни одного солнечного блика.

И чем еще эта щель была забавна — возвращала все, что в нее ни кинь. Кинешь камушек — через секунду обратно вылетает. Кинешь шишку — тоже обратно. Брат объяснил мне, что там, наверное, склон — вот и выкатывается все.

А если подуть туда изо всех сил — воздух тоже возвращался, только пах... неприятно.

Нам, городским, мало было камней и шишек — хотелось «выпендриться» перед деревенскими, кинуть в щель что-то необычное. Я рискнула кинуть свое сокровище — стеклянный шарик из аквариума. Шарик вернулся, но тем же вечером рассыпался в крошку. Бабушка сказала — наверное, треснул, ударившись о гранит. В следующий раз кинула вареное яйцо, что мне бабушка дала. Яйцо вернулось, только не сразу — секунд пять я его ждала... И так и не съела его в тот день — тухлое оказалось.

Котенок, которого засунул в щель деревенский пацан Вовка, вылезать не хотел долго — шуршал там чем-то, но не отзывался. Через несколько минут вылез, как ни в чем не бывало. А через несколько дней его утопили — он вцепился в лицо младенцу, вовкиному брату, изодрал кожу в клочья.

И больше мы в то лето к щели не ходили. Не обсуждали между собой, просто как будто сговорились забыть про нее.

А в конце августа мой брат предложил перед отъездом в город пройтись по всем местам, где мы играли — на память. И к щели пошли.

— Смотри, Татка, щель больше стала, я смогу ногу засунуть! — я его остановить не успела.

Щель была на уровне его живота. Он засунул ногу до колена — а вытащить не может, застряла. И сам тянул, и я его тянула, потом заревели оба от страха — он меня всего на год старше, ребенок совсем. А потом вместе потянули ногу — и она легко вышла из щели. Наступить на нее брат не мог, больно было. Так, опираясь на меня, и доковылял до деревни. Там его осмотрели, и в городе уже врачи осмотрели — ни перелома, ни вывиха, ни ссадины, ни синяка. А наступить до сих пор не может. Двадцать два года прошло.

Прошлой весной бабушка, жившая последние годы с нами в городе, умерла, и мы решили дом ее в деревне продать. Поехали туда летом с мужем и дочерью, осмотрели заброшенный дом. Ника моя с деревенскими ребятами познакомилась.

Стала звать ее на обед — нет нигде. Говорят — ушла с ребятами. Я всю деревню обежала, смотрю — идут навстречу ребята ватагой, и Ника среди них. Лица какие-то испуганные. Я подлетела, схватила ее, спрашиваю — как посмели уйти без предупреждения, где были? Они мне все хором говорят — недалеко, в саду гуляли, а я по глазам вижу — врут. В лес, спрашиваю, ходили? Нет, говорят. И глаза отводят.

Принесла дочь домой — цела, невредима, улыбается. Тоже говорит, в саду гуляли. Оставила ее на мужа, а сама — в лес, к стонущей щели. Господи помилуй, она раз в пять больше стала, чем в моем детстве была! Ребенок целиком пролезть сможет, хоть и с трудом. Возле нее, как обычно, камни, шишки. А на самом граните — два длинных рыжих волоса колышутся. Моей Ники волосы!

Пришла домой, расспрашиваю ее — и такими она на меня честными глазами смотрит, так удивляется, так на меня обижается, что чуть не поверила. Ну не умеет моя дочь врать!

Все же побежала к соседям, трясу их сына, говорю — признавайся! Он и признался, что показали Нике щель, и даже подсадили, чтоб залезла. И перетрухнули все, когда почти час ее не было. И когда она вылезла — все равно решили взрослым не говорить.

Муж меня истеричкой назвал, мол, жива же дочь, что еще надо? А я не знаю — жива ли моя дочь. Ника ли вернулась из щели, или за тот час, что ее не было, щель смастерила что-то похожее? Потому что этот ребенок... я ее не узнаю. Она другая. Испорченная. Собаку нашу мы в приют отдали, после того как ЭТО «случайно» воткнуло ей горящую спичку в глаз. А после крысёныша Карла я ни одно животное в дом ни за что не возьму — не хочу еще раз увидеть кого-то, пытающегося ползти без лап.

Что она мужу говорит, я не знаю, но муж меня уже считает ненормальной. А на меня она смотрит. Днем, в спину, смотрит, не моргая, пока я не повернусь. Я в зеркало вижу ее, и оборачиваться мне страшно. И ночью. Подходит к кровати и смотрит, и я не нахожу сил открыть глаза, даже чтобы это прекратить.

Сейчас апрель, и сегодня ЭТО спросило, когда мы снова поедем в деревню. Говорит: «Папа, я хочу тебе кое-что показать». И муж меня не слушает, передумал дом в деревне продавать, мол, ребенку нужна природа. Я его не удержу...

Хочу подать на развод и оставить ребенка мужу. Пусть меня проклянет семья, я хочу жить подальше от этого и в одиночестве оплакивать свою Нику.

Прошлым летом отец попросил меня пожить на его квартире в новостройках, пока он будет в отпуске — ну, чтобы я цветы поливала, кормила кота и т. д. Я с собой туда же привезла еще свою собаку — ее тоже не с кем было оставить. Ну, так и жила некоторое время. Каждый день я выходила с собакой гулять где-то в половину двенадцатого. А тут еще рядом как раз был лесопарк, вот я с нею и ходила там.

Однажды я с нею шла вдоль шоссе, которое проходит мимо лесопарка, и на обочине, где уже нет асфальта, стояла газель. Это была такая самая обычная машина, которая уже очень долго не заводилась — ну такой обычный подснежник. Кузов был местами ржавый, колеса давно проколотые — короче, она там стояла и догнивала. Я эту газель уже и раньше видела. А сегодня просто моя собака — она такса, кстати — увидела там не то кошку, не то крысу и забежала прямо под машину. Мне ее оттуда было не вытащить за поводок-рулетку, и я нагнулась посмотреть, что она там делает. Ничего не увидев, я выпрямилась, и тут вдруг заметила внутри газели лицо. Прямо на меня смотрела девочка и очень весело улыбылась. Вообще, мне это не показалось удивительным, так как дети часто смеются, когда видят такс — они ведь забавные.

Я снова наклонилась и потянула собаку за поводок, она в ответ только рычала. Потом опять посмотрела на девочку, и теперь мне показалось, что она вовсе не сводит с меня глаз, и что она совсем не весело смотрит, а довольно злобно. Черные волосы у нее были растрепаны и еще, как мне показалось, плечи ничем не были прикрыты. На вид было ей лет около девяти. А потом я через стекло газели увидела, как она подняла руку, погрозила мне пальцем и прошипела довольно противным голосом: «СУКА!». Тут я будто оцепенела, но наконец-то увидела, что она с самого начала совсем не улыбалась — у нее просто не было губ, они были срезаны будто по контуру, и торчали одни только зубы, они даже, вроде, блестели. Развернувшись, я ломанулась назад, но моя собака остановилась как вкопанная и очень громко выла. Я пыталась бежать, но собака тянула меня назад, нужно было развернуться и взять ее на руки, но я боялась обернуться. Это было жутко. Не помню, как там все вышло, но, добежав до ближайшего магазина, я чуть успокоилась. Потом моя собака выла всю ночь. Может, нужно было позвонить ментам насчет этой газели?