-- Вижу труп, -- первым на тело гражданского наткнулись ребята Хапугина. Дедушка лежал в кромешных сенях. – Высушенный, как мумия…

-- Принял, продолжайте осмотр, -- ответил Нойманн.

Окна некоторых избушек были разбиты. Бойцы добивали эти окна прикладами и пролезали внутрь, чтоб не тратить взрывчатку на запертые двери.

Бабушки и дедушки лежали в кроватях – мёртвые. Твари выбивали стёкла и набрасывались на людей по ночам. И вряд ли это было делом одного лишь существа.

-- Да здесь, похоже, была целая стая, -- пришёл к такому выводу Константин, увидевший следы от лап разных размеров на полу, по которому во время борьбы жителя и чудовищ был рассыпан сахар.

Бойцы добрались и до фермы старика-Матвея, чью переписку они недавно изучили. Тёмные хозяйственные постройки похоронили в себе трупы деда и внука – обескровленные и высушенные. Они устроили засаду на существо, сповадившееся посещать их скот через ночь, но на первой же попытке всё обернулось для них смертью. Дед стрелял дуплетом, что говорило о скоротечности происходящего, и это ему не помогло – на земле лежали две гильзы и обескровленный труп Матвея.

Молодой внук около двадцати пяти лет возрастом успел отбежать вглубь построек, пытаясь спасти деда, но и он выстрелил всего один раз – видать не решался стрелять по твари, присосавшейся к старику, опасаясь задеть и того. Но в темноте, куда он отступил, его поджидала, похоже, другая тварь.

Все животные в загонах были мертвы.

Вся деревня была выпита досуха. Живых не осталось.

-- Это точно не вампиры? – спросил Юра. – Не хотелось бы столкнуться с вурдалаками. С ними махаться и выжить шансов мало.

-- Совсем другая манера кровопития, -- заметил Данилыч. – Эти явно работают, как комары. А чтоб вампиры вот так вытягивали жертв – этого я не видел за всю свою «карьеру». Явно чупакабра, у которых во рту особая присоска.

«Мавики» облетали деревню, но твари, кажется, покинули посёлок.

Группы вскоре закончили осмотр жилых домов и взялись за изучение заброшенных – чупакабры любили устраивать логова в старых человеческих жилищах, где было значительно теплей, чем на улице. Не исключено, что в заброшках мог обосноваться целый выводок.

Однако вскоре Константин доложил «чисто», когда была осмотрена последняя заброшка.

-- Дерьмо, -- ругнулся Нойманн, надеявшийся на скорое разрешение ситуации. – Пока подождите немного. Беспилотники заняты облётом лесов. Сейчас мы что-нибудь придумаем. Пока курите.

Бойцы разошлись отогреваться по фургончикам.

-- Могли ли они далеко уйти? – спросил Хапугин. – Последние мёртвые погибли сутки назад от силы, судя по трупным окоченениям.

-- Не могли. Они рядом. Поэтому мы их скоро найдём, -- ответил ему Константин. – Если Нойманн сам ничего не придумает, то у меня уже есть несколько идей.

-- Превратиться в Хворь? – крякнул Юра так, чтобы слышали только свои.

-- Было бы всё так просто, -- буркнул Константин.

-- Ненадолго мы не успели, -- вздохнул Федя. – Вечно проёбывается этот киберотдел. Такое чувство, будто они нифига не супер служба всемогущая, которая может отслеживать каждый чих! Бездельники офисные…

-- Ты не прав. Это так называемая «ошибка выжившего», -- Паша поправил очки. – Мы не видим всей работы разведчиков, и не видим число своевременных реагирований. Зато мы вечно едем исправлять дела, какие оказались вне их поля зрения – поэтому и складывается иллюзия, будто разведчики ничего не делают и постоянно проваливают свою работу. Хотя на самом деле они делают очень многое. Я с парнями недавно общался как раз, так они столько всего останавливают и пресекают. Всех штурмгрупп не хватило бы…

-- Просто заткнись, -- Федя закатил глаза.

-- Не надо меня затыкать, -- ответил Паша. – Я между прочим дело говорю. Все мы делаем всевозможное, что нам по силам. И не нужно заблуждаться. Это как те же самые вечно недовольные либералы или недовольные работой полиции люди – они не видят всей кропотливой и важной работы, происходящей за кадром, зато видят недостатки и вечно возмущаются.

-- Ты что, Паша, только что назвал меня либералом, да? – спросил Федя, нахмурившись.

-- Не-не, ты не так понял! -- сразу дал заднюю Паша. – Я в общем и целом рассуждаю! Философствую просто. Упаси господь назвать кого-то либерахой!

-- Не знаю чего вы про этих либералов взъелись, -- пробасила Диана. – «Либерти», значит, «свобода». По сути либералы – это люди, выступающие за свободу и против гнилой жестокой системы. А вы что, неужели все против свободы? Против свободы, увы, выступают только рабы…

-- Понимаешь, тут такое дело, -- вмешался Данилыч. – Идея свободы-то сама по себе очень хорошая, но вряд ли применимая в современных условиях. Мировой олигархат держит народ за мудя. А рабам пускает пыль в глаза, будто они свободны. На самом деле все мы порабощены созданной системой.

-- И каковы ваши действия? – не осталась в стороне Галина. – Молча терпеть весь этот беспредел?

-- А что поделаешь? Остаётся только принять… Но как начнётся борьба за свободу – ты меня позови. Я с радостью за неё повоюю! – ухмыльнулся Данилыч. – Тем более с такими красавицами.

-- Фу, Данилыч, -- поморщился Юра. – Не думал, что ты либерал. Но ладно. Я тогда тоже с тобой. За всё хорошее и против всего плохого!

-- Мне нравятся ваши рассуждения, -- неожиданно согласилась Диана. – Всё так и есть. Миром правят ублюдки. Истинная свобода заключается в освобождении от угнетателей. Но ничего. Скоро всё встанет на свои места и мы построим общество мировой справедливости…

-- Вот уж не думал, что ты коммунистка, -- фыркнул Федя, за что получил от Дианы промеж лопаток.

-- Выдвигайтесь к северу, по координатам, которые я отправил на планшеты, -- раздался голос Нойманна. – Наши беспилотники заметили движение посреди леса. Стая чупакабр передвигается в направлении соседней деревеньки. Не позвольте чудовищам добраться до домов.

-- Вот сейчас бы дроны пригодились! – вспылил Паша. – Я бы их всех размотал!...

-- Так у тебя же есть, -- показал Данилыч на очередной секретный «фип».

-- Да нафиг нужно! Нойманн палит сверху, ещё всыплет мне штрафов…

-- Тогда придётся работать руками, -- сказал Константин.

Фургончики развернулись и устремились по раздолбанной дороге к северу – в сторону очередной полузаброшенной деревни.

Собаки лаяли издалека, услыхав звуки чужих машин. Командиры наблюдали за поведением стаи через экраны планшетов. Бойцы тоже заглядывали через плечо – не все видели чудовищ, и было интересно, как они выглядели. Однако с высоты, да ещё среди тайги силуэты внизу казались неявными и расплывчатыми, не удавалось разглядеть деталей.

-- Что же это такое? – спросила Галина. – Эти… чупакабры… Даже название какое-то нелепое. Это что-то инопланетное?

-- «Чупа» -- значит сосать. А «кабра» -- коза, -- объяснял Данилыч. – Получается, если по-русски, то Сосатель Коз. Сосокоз. Или Козлосос. Кому как нравится.

Бойцы заржали, ведь на русском название этого существа звучало ещё нелепей, чем на испанском. Данилыч же продолжал рассказывать всё, что узнал когда-то на старых выездах.

-- Это продукт генетических экспериментов США в тропических лесах Южной Америки. Пендосы создали биологическое оружие по уничтожению скота, ну и заодно проводили эксперименты с вампиризмом. Как известно, Советский Союз и Россия – страны почти аграрные. Скот раньше был у всех почти, поэтому для вызова массового голода следовало разработать что-то подобное. Это сейчас в деревнях магазины стали мясо продавать, а раньше либо ты занимаешься хозяйством, либо становишься вегетарианцем…

-- Да, хорошие времена были, -- вздохнул Юра, вспоминая молодость.

-- Объект, как это обычно бывает, сбежал, -- продолжал Данилыч. -- Неким образом он попал в Мексику. Возможно нарочно. Вполне вероятно америкосы подкинули его за границу, чтобы провести «испытания в полевых условиях».

-- Они такое любят.

-- В любом случае, эксперимент пошёл не по плану. Объекты ускользнули от военных полевых лабораторий, а затем расплодились в Мексике, считай, в аграрной неразвитой стране, богатой на скот и так небогатой на достойные отделы Организации. Началась серьёзная катастрофа, потребовавшая вмешательства из-за рубежа. Сами мексиканцы не справились, а америкосы долго пытались изображать покерфейс, пока твари не добрались до Техаса… Ко времени, когда в Мексику ввели контингенты Организации – всё уже безнадёжно пробралось в СМИ и подняло широкий резонанс. Тысячи животных погибли загадочными смертями в конце девяностых годов, как и тысячи людей. Тогда же каким-то образом чупакарбы попали и на Филлипины и даже в Россию. Как именно – неизвестно. Скорее всего члены Движения Сопротивления увидели свой шанс в том, чтобы убедить обычное человечество в существовании сверхъестественного. Чтобы подтолкнуть обывателей к революции взглядов, с последующими тяжёлыми и далеко идущими последствиями в виде осложнения работы Организации. И в виде увеличения числа участников Движения, что в свою очередь приведёт к изучению Изнанки и последующему коллапсу и мировой катастрофе… Но мексиканский «успех» повторить не удалось. Наши ребята вовремя среагировали и зачистили выведенные популяции. И всё равно угроза серьёзная. Иначе Организация не тратила бы миллиарды денег на пропаганду по очернению самой идеи «чупакабры», которая теперь даже среди писателей страшилок считается полным зашкваром.

-- Во дела, -- покачала головой Галина.

Группы мчали по разбитой дороге.

-- Вам нельзя допустить, чтобы они даже добрались до деревни, -- повторил Нойманн. – Нельзя, чтобы жители услышали стрельбу. Сделайте всё чисто и гладко, ребята!

-- Тогда поворачиваем в лес, -- сказал Константин. – Они быстро двигаются. Своими двумя мы их не догоним.

-- Согласен, -- ответил Хапугин.

Фургончики съехали в лес и устремились сквозь заросли. Командирам пришлось работать сразу на несколько экранов: наблюдать за стаей существ, и, одновременно, смотреть за предстоящей дорогой с «мавиков», стараясь вовремя объехать небольшие болотца, овраги и буреломы.

-- Блять, не проще ли было занять позиции на окраине села?! – возмущался Федя, изо всех сил держась за поручни и болтаясь в стороны на каждой кочке. – Похуй на палево. Всё равно никто не поверит!

-- Приказы не обсуждаются, -- сказал Константин.

-- Это понятно, командир!

Фургончики объезжали препятствия, буксовали в глубоких лужах, но продирались вперёд.

Вскоре чупакабры услышали звук моторов. И насторожились. Но они не стали удирать, чего бойцы опасались больше всего. Эти твари были особо наглыми и смелыми – они почуяли человеческую кровь и они ещё ни разу не получали серьёзного сопротивления. Чупакабры учуяли добычу, бегущую к ним прямо в лапы – и тоже устремились к ней навстречу.

Константин схватил пулемёт и высунулся в люк. В это же время он приказал пулемётчику из соседнего фургончика скрыться внутри и не выделываться:

-- Это опасно! Стреляйте из бойниц!

-- А чего сам полез? Ты чё, офигел? – спросил пулемётчик Хапугина. Но Хапугин вскоре приказал тому и вправду скрыться в салоне.

-- Наш Костян пуленепробиваемый, -- смеялся Юра. – Вернее, чупакабронесъедаемый! Кстати, у тебя же есть кровь?

-- Конечно, -- ответил командир.

-- Вы о чём это? – спросила Диана, которая не была в курсе прошлого Константина.

-- Да, долгая история, -- отмахнулся Юра.

-- Контакт!! – проорал Хапугин по рации.

Застрекотали автоматы. Затем заработал пулемёт Константина.

Четырёхлапые мускулистые существа, похожие на инопланетян и рептилий одновременно – неслись по лесу и вдруг наткнулись на странные ослепляющие вспышки из странных стальных коробок. Пули, словно дикие осы, лупили по их телесам, и разрывались внутри плоти, выворачивая шматы мяса. Каждое попадание создавало дыру почти с кулак размером…

Твари завизжали и в панике устремились назад – они никак не ожидали подобного отпора. Но жужжащие пули настигали их в спины.

-- Отставить огонь! – приказал Константин, когда осталась последняя тварь. И автоматы замолчали.

Выжившая чупакабра уносилась через лес.

-- Следим за ней.

Фургончики остановились посреди леса. Любопытные бойцы выходили наружу, чтобы осмотреть экзотичных чудищ из секретных лабораторий Америки. Большие мускулистые гадины, с уродливыми зубами, шипами, как у дикобразов, со странными языками-присосками. Некоторые чудовища извивались, раненные, и постепенно погибали. Бойцы наслаждались их гибелью – им хотелось мести за убитых дедушек и бабушек.

Беспилотник Нойманна продолжал преследование до тех пор, пока выжившая голодная чупакабра не вышла ближе к утру к своему логовищу. Встревоженные «чупакабрята» выбежали навстречу своей матери, но не получили порцию кровушки в раскрытые пасти – мать вернулась ни с чем.

-- Уничтожьте логово, -- приказал Нойманн. – Перебейте всех щенков. Никого не упустите.

-- Они же маленькие, -- у Галины навернулись слёзы на глаза.

-- Павел, -- обратился Нойманн к бойцу. – Применяй свою приблуду.

-- Не понял вас, начальник, -- похолодел Паша.

-- От Организации ничего не укроется, -- спокойно сказал Нойманн. – Выпускай свою птицу. Там будет достаточно одного меткого попадания – логово небольшое. Тварям хватит одного хорошего взрыва. Надеюсь у тебя нормальные снаряды?

-- Ну, как раз есть термобар в запасе…

-- Это же великолепно. Только настрой видеопередатчик на нестандартную сетку частот, если есть такая возможность! На частоты, которыми вряд ли пользуются гражданские, хоть, конечно, посреди леса ночью вряд ли они окажутся…

-- У меня есть оптоволокно, если вы о беспалевности… -- неуверенно предложил Паша.

-- Отлично. Тогда дерзай.

-- Принял.

Паша запустил птичку в светлеющее небо. Через несколько минут полёта логово чупакабр было превращено в хранилище фарша и потрохов на мясокомбинате.

Читать эту книгу СНАЧАЛА https://telegra.ph/Likvidatory--Spasiteli-Ssylki-na-glavy-07...

А спонсорам сегодняшней главы выражаю благодарность!

Никита Прохоров 3000р

Вадим Я. 400р

Шестая глава здесь: Вести Ругенбрамса

Седьмая глава здесь: Странные похороны

Восьмая глава здесь: Стук в дверь

Девятая глава здесь: Реальный мир

Десятая глава здесь: Житель Ругенбрамса

Одиннадцатая глава здесь: Большая рыба

Двенадцатая глава здесь: Разговор

Тринадцатая глава здесь: День перед выборами

Четырнадцатая глава здесь: Ответы

Пятнадцатая глава здесь: Побег из Ругенбрамса

Шестнадцатая глава здесь: На дне колодца

Семнадцатая глава здесь: Солнце зашло

Восемнадцатая глава здесь: Андреас кушает акулу

Глава 19. Пятнадцать минут

На часах было без четверти двенадцать.

— Вставай! — приказал Андреас.

— Нет, — сказал я, чувствуя, как улыбка расползается по лицу. — Я всё понял. Не обязательно становиться мэром Ругенбрамса, чтобы спасти вселенную. Да и за пятнадцать минут всё равно ничего не успеть.

Мальчик рассмеялся:

— Тебе-то точно…

— И тебе тоже, — ответил я, поймав волну эйфории от предвкушения победы. Всё случится ровно так, как и должно случиться. Тело знало, что делать, в голову  приходили нужные мысли, а сами мысли становились правильными словами.

— Из-за того, что время в твоём сознании распалось на осколки, — продолжил я, хитро прищурившись, или, по крайней мере, мне так показалось, — ты не можешь сложить их в общую картину. Так чего ты хочешь?

— Разве это неочевидно? — вспыхнул он.

И я понял: действительно, это очевидно. По крайней мере для меня — сейчас.

— Чтобы что-то построить, нужно всё разрушить, — ответил я.

Он кивнул и растянул губы в широкой улыбке. Именно так я и представлял улыбку Мефистофеля: жуткую, перекошенную, лишённую каких-либо эмоций. На детском лице она выглядела особенно неуместно.

— У меня нет великой цели, — спокойно продолжил Андреас. — Я просто нашёл способ и решил им воспользоваться. Ты бы поступил как-то по-другому?

И вдруг я заметил в его взгляде искренний интерес, будто ему и правда был важен мой ответ.

Да и сам вопрос оказался странно притягательным: стоило задуматься о нём, и воображение уносило слишком далеко, в путешествие по гипотетической вселенной.

Если бы кто-то вручил мне ключи от мира, хватило бы мне духу уничтожить их? Мысль засела, как заноза: выбор прост, а пальцы всё равно холодеют.

На часах без десяти двенадцать.

И тут я сделал то, чего, как мне казалось, Андреас не ожидал: резко поднялся, схватил стул и, не давая себе времени передумать, швырнул в него. Он увернулся с кошачьей лёгкостью. Стул с треском ударился о брусчатку и прямо на глазах развалился, рассыпавшись на отдельные рейки.

В его глазах промелькнуло не раздражение, а только удивление. Он отступил на несколько шагов, глянул на часы, потом на меня:

— Что ты делаешь?

— Разве непонятно? Дерусь с тобой… — с хохотом ответил я.

— Это глупо! — его голос вдруг понизился.

Я схватил второй стул и кинул его следом за первым. В этот раз Андреас даже не дёрнулся.

Стул не долетел. В полуметре от мальчика что-то щёлкнуло. Конструкцию перекосило, перекладина вывернулась, и весь стул разлетелся в воздухе, осыпавшись щепками у его ног. Он поднял взгляд на меня, спокойно, без торжества:

— Закончил?

Внезапно, без какого-либо предупреждения, он начал вытягиваться вверх и вширь, словно кто‑то накачивал его изнутри воздухом. Сначала вытянулась шея, затем рывками раздулась грудь. Руки и ноги удлинились с сухим треском суставов. Красный галстук натянулся и врезался в шею, пуговицы пиджака один за другим отскочили, но ткань не лопнула, швы заскрипели и, как живые, подтянулись, успевая за телом, будто кто-то невидимый латал костюм прямо на нём. Через несколько ударов сердца передо мной стоял трёхметровый «пионер», переросшая кукла в детском костюме.

Стрелка на будильнике дёрнулась и съела ещё минуту, а по брусчатке между нами побежала тонкая трещина.

— Думал, что будет всё так просто?

В новом голосе всё ещё звучали детские интонации. Бас хрипел на одной ноте, будто лёгкие ещё не успели привыкнуть к новому размеру.

Я кинул в него тарелки с остатками мяса. Фарфор разбился на мелкие осколки. Куски мяса соскальзывали по его новому телу и падали на землю. Никакого эффекта.

Где‑то наверху глухо громыхнуло, словно ударил гром. В домах задребезжали стёкла. Схватив будильник, я бросился прочь, в темноту.

— Тебе понравится… — бросил Андреас мне вслед.

Я пронёсся мимо трактира: вывеска со скрипом качалась, из приоткрытой двери падала полоса тёплого света. Пахнуло кислым пивом и жареным луком.

Ноги заскользили по мокрой брусчатке. Я едва удержался, ухватившись ладонью за шершавый выступ стены. Лёгкие жгло, дыхание сбилось. Колокольчики будильника звенели в руке, вторя ударам сердца.

— Это будет мир, каким он и создавался, — его голос был спокоен, но звучал чересчур громко. До боли в ушах. Штукатурка со стен стала осыпаться, падая белой пылью мне на голову и плечи.

— Только самые сильные и умные достойны этой роскоши — жизни, — проговорил Андреас, с любопытством заглядывая за угол. Но я уже скользнул в следующий проулок и выскочил в чей-то огород. Там на высоких металлических стеблях, освещаемых стремительно опускающейся полной луной, покачивались кастрюли. Эмалированные бока поблёскивали, а крышки тихонько позвякивали нервной дрожью.

— Что за…? — пробормотал я, пересекая огород, а эти странные «цветки» с ручками как головки подсолнухов поворачивались мне вслед, провожая взглядом.

Я перемахнул через низкий кирпичный забор и оказался на следующем участке. Там, словно огромные тыквы, росли шкафы. На их ребристой «кожуре» уже шли тонкие трещины, будущие щели между дверцами, местами проступали тугие бугры петель, а на боках угадывались выпуклости под ручки.

«Ах вот как они добывают всё, что им нужно», — мелькнуло у меня в голове.

Сзади, снося всё подряд, шагал пионер-переросток.

— Сражайся! — проговорил он, — убей чудовище! Стань героем…

Я перепрыгнул ещё один забор и оказался на этот раз среди дверей, которые слегка поскрипывая вырастали из тонких стволов. Новые, лакированные со стеклянными вставками и без. На самом верху над ними звенели гроздья ключей.

— И ты тогда станешь мэром? — крикнул я, — а что дальше?

Дрожь земли заметно усилилась, и я уже с трудом держался на ногах, будто бежал по палубе корабля в сильный шторм. Небо совсем потемнело, и единственными источниками света оказались несколько далёких фонарей.

Я быстро пересёк дверную рощицу и уткнулся в высокую стену. Гладкий и сырой камень вздымался над головой. Слева и справа глухие углы, бежать дальше было некуда. Я упёрся лбом в холодную поверхность, внутри поднималась тупая, вязкая паника, от которой ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я глянул на часы: ещё три минуты. Успею ли? Смогу ли? Может физическая смерть мне и не грозила, но оказаться затерянным в хаосе и лишиться рассудка тоже не хотелось.

Андреас снёс угол дома, осыпав землю осколками кирпичей. Он в два длинных шага приблизился ко мне, растоптав дверную плантацию. Опустился на четвереньки и придвинул своё лицо вплотную к моему. Изо рта шибануло сладковатой тухлятиной, как из мясной лавки в жару.

— А что дальше? — повторил я уже не так уверенно.

— У меня есть уязвимое место, — ответил он, и показал пальцем на место, где подбородок превращается в шею, — вот оно. Даже слабого удара достаточно. Давай!

Вся карманная вселенная, в которой мы находились, стала трещать по швам. Здания разваливались, земля вздыбилась, а воздух заполнил низкий гул, похожий на нескончаемый гудок парохода.

— Тебе зачем‑то нужен гармонизатор, так? — спросил я, упираясь руками в стену.

Андреас промолчал, но его брови взлетели, взгляд скользнул вниз, а губы сжались в тонкую линию. По этому мгновенно мелькнувшему выражению неуверенности я понял, что попал в точку.

Увидев моё довольное лицо, он рассвирепел и схватил меня своей огромной ручищей за горло.

Оставалась одна минута.

Что будет дальше, я точно не знал. Оставалось только надеяться.

Возможно, когда эта карманная вселенная развалится, мне хватит рассудка найти хотя бы один из двух гармонизаторов, которые лежат где-то снаружи. Я понимал, что план был далёк от идеала, но что ещё оставалось делать?

Тем временем рука Андреаса сжималась всё сильнее. В глазах мелькали звёздочки, зрение сужалось в одну точку, а сознание падало в пустоту.

А может, ничего и не получится…

Продолжение следует: последняя глава "Финал" появится здесь в пятницу, 28 ноября.

Автор: Вадим Березин

Спасибо, что прочитали. Подписывайтесь! ТГ: https://t.me/vadimberezinwriter

На металлических деталях интерьера с фантасмагорической скоростью начинает нарастать слой бледно-кислотно-голубого инея. Сопровождаемый приближением из-за грани слышимости своеобразного саунда.

По первому впечатлению, не очень похожего на звуки гармонии небесных сфер: протяжные скрипы, вопли разрываемого железа, хруст хорошо высушенных костей. И что-то ещё совсем уж неописуемое.

Будто старый, порядком разболтанный, расшатанный, дребезжащий всем, чем можно, трамвай на гиперскорости вылетел на участок рельсов, щедро засыпанный битым бутылочным стеклом. Да ещё попытался там врубить тормоза.

Однако именно она это и есть – гармония сверхвысших сфер в вольной транскрипции для советской бензопилы. В процессе прослушивания этой мелодии стены в целом небольшого помещения – просторнее немецкой подлодки времен ВМВ.

Теснее приличной океанской яхты. Начинают казаться далекими, как горизонт на Таймырских равнинах. И, похоже, третье измерение улетучивается быстрее пролитого ацетона. Такое вот ненавязчивое напоминание не забыть принять лекарство-антидот.

По сумме collateral damage есть подозрение, которое хуже может быть предотвращаемой болезни. К черту фатализм форевер, начинаем предстартовую подготовку.

Приоткрываем дверку и зажигаем сигнальные огни, чтобы впустить ввергающий в пучины экзистенциального терзания, промораживающий глубже костного мозга, пытающийся высосать душу (при её наличии у контактёра), зеро-толерантный, расторможенный и разбалансированный запредельный феномен, рожденный в межмировых безднах сном сверхразума – Радио Промороженных Пустошей.

Ибо иначе паршиво с вдохновением и тускла палитра сюрреалистических эпитетов для создания картин турбореалистического бытия в подпространствах трансполярного ада, и вообще не клеятся дела у самодеятельного художника-дадаиста, литорального криорезидента, айсзомби-композитора и заслуженного ветерана батлхантинга – ну все уже должны узнать Джона-Ледяные-Яйца.

Напоминание-дисклеймер: не рекомендовано лицам младше 70-ти лет, женщинам, беременным хипстерам и «снежинкам» – может вызвать фатальный когнитив-диссонанс, неумеренную фрустрацию и внесезонное обострение проблем с менталкой.

Штош, кто ещё здесь, Джон не виноват, он направляется к фантомному мольберту и густыми мазками черной, ещё более черной, прям черной как мир до создания света, краской пытаться изобразить… Кто там сказал Black Square?!

Изобразить эпическую панораму невозможной безысходности. Ладно, уговорили, пушистики, позже. Сейчас же – традиционная полуночная беседа на тему как раз искусства. Да, Джону много чего есть сказать за творческую культурку.

Например, про забавный момент, когда попытки убеждения в вещах, вроде как и без того очевидных, наоборот, заставляют в них засомневаться.

Скажем, если некто уверяет тебя в неизбежности наступления рассвета, моментом закрадываются подозрения, что в небесной механике что-то пошло по звезде мешалкой. И положенной пайки люменов-фотонов есть хорошие шансы не дождаться.

То же чувство у Джона, кстати, вызывают аффирмации про «успешный успех», «дружественное мироздание» и прочие лузерские лозунги из нью-эйдж и типа того.

Нейчурал вспоминается книжица одного мэтра фантастики, где такой концепт, сложно сказать, намеренно или нет, лежит в фундаменте сюжета. Дела происходят в стране, жители которой ухитрились продать весь свой свет и живут теперь в бесконечной ночи.

Ночи, наполненной слетевшимися на такую прелесть, как антимотыльки, кошмарными обитателями. Мрак. Ужас. Безнадега.

И немногие заранее отчаявшиеся добиться успеха обреченные повстанцы, приветствующие друг друга смертельно тоскливой парольной фразой:

«-Я жду рассвета.
– Рассвет придет».

Угу, канешна придет, зайки. Два раза. С распрыга. Смело и спешно открывайте бизнес по торговле солнечными батареями.

Очень во вкусе Джона история, жаль, писатель малодушно свёл всё к высосанному из пальца хеппи-энду. К его чести, произведение было одним из первых в библиографии из «больших» и в дальнейшем он исправился.

Сделав своё искусство более жизненным.

Трансляция №20
В эфире было Радио Промороженных Пустошей
Из «Объекта» в аномальной зоне Таймыр-700
Побережье Моря Мрака (Лаптевых)

Если вы впервые здесь — стоит начать с первой трансляции.

(…Монотонный раздражающий писк умирающей батареи… Щелканье реле, включающегося и выключающегося само по себе… Тишина… Вздохи ветра, запертого внутри вентканалов в многометровой толщины стенах…)

Голос, вначале ровный, как удары метронома, истерически разгоняется:
«Когда тебя убеждают в очевидном — рассвет придёт, успех гарантирован, мир дружелюбен, — значит, кто-то уже знает правду. И продал её. Вместе со светом. Вместе с надеждой. Художник не врёт. Он рисует то, что видит. Краску чернее, чем может быть чёрное. Пустоту без дна. Панораму, где нет выхода. Не потому что хочет. Потому что так честно.

Я жду рассвета. Рассвет не придёт. Ну и хрен с горчицей ему в глотку».

(Голос обрывается. Писк батареи переходит в пронзительный визг. Щелканье реле учащается до слитного цок-цок-цок. Вздох ветра, нашедшего выход, становится рёвом. Обрыв. Провал. Тишина. Пустота.)

Никита ринулся к хозяину и, на ходу доставая свёрток с монетами, громко, радостно закричал:

— Кондрат Иваныч! Я долг принёс! Всё-всё! И даже больше.

Урядник с помощником невольно обернулись на крик и остановились, наблюдая, что будет дальше.

— Чего орёшь, дурень! Пошли в избу, — скривился Кондрат Иваныч, но Никита не отставал.

— Бери сразу! Или тебе деньги не нужны?! Так я сейчас всему честному народу раздам, всё до гроша!

Привлечённые шумом, стали подходить люди. Кондрат Иваныч спешно пересчитал деньги, написал расписку о полной выплате долга и заверил урядника, что никакого беспорядка не происходит, всё хорошо.

…Счастливый Никита не шёл — летел домой, как на крыльях. Вбежав в избу, он стиснул сестру в объятиях, поднял и закружил по комнате:

— Варька, Варька, мы свободны! Мы богаты! Ничего не должны! Сами себе хозяева! Ух, заживём!

Ошеломлённая Варя только хлопала глазами и неловко улыбалась. Наконец брат отпустил её и сказал уже спокойнее:

— Это правда, я расплатился с Кондратом Иванычем. А ещё у нас теперь полно денег! Можем купить всё, что захотим, и ещё останется. Приданое тебе справим богатое, лавку откроем! Вот, гляди.

И Никита положил на стол свёрток. Варя робко протянула к нему руку и вопросительно посмотрела на брата. Тот одобрительно кивнул. Варя открыла свёрток и ахнула, схватившись за сердце. На стол падал солнечный луч, и в его свете серебро ярко засияло. Хоть Никита тщательно промыл болотниковы дары в ручье, от монет и перстней ещё слабо тянуло тиной.

Не веря своим глазам, Варя повертела монеты, понюхала, царапнула ногтем и даже одну прикусила, пробуя на зуб.

— Откуда? Где ты взял СТОЛЬКО добра за ночь? Ты что, кого-то ограбил?

— Типун тебе на язык! — обиделся Никита. — Ещё чего. Я клад нашёл.

На этот раз Варя не собиралась мудро молчать и быстро выведала у брата правду, хоть он изначально не хотел рассказывать про сделку с болотником. Узнав всё, Варя пришла в ужас:

— Что ты наделал?! Болван круглый, прости господи! Нет бы совета сначала спросить у знающих людей…

— Это у Комарихи… у Пелагеи Петровны что ль?

— Да хоть у меня! Я тоже кой-чего знаю. А он пошёл и делов натворил. Погубил ты нас, Никита, совсем погубил!

— Да что такое, говори толком!

Варя несколько раз глубоко вдохнула-выдохнула и уже спокойнее пояснила:

— Нельзя у болотника ничего брать. Бесполезно! Все его сокровища, если их достать из болота, в ил да труху превращаются! Заколдованные они, порченые, понимаешь? Даже если когда-то были настоящими драгоценностями.

— Вона что… — Никита озадаченно почесал затылок. — А это точно? А как быстро превращаются? Через день, через месяц?

— А никто не знает, по-всякому бывает. Но часто и суток не пройдёт, как всё, нет сокровища! А теперь представь, что будет, когда Кондрат Иваныч вместо твоих денег одну тину найдёт?.. Может, уже нашёл.

Никита представил и нервно сглотнул вставший в горле ком. Тело покрылось липким потом, а в висках гулко застучало. Зимин и так лишней добротой не страдал, а в гневе и вовсе был страшен. Ещё и соседи в колдовстве обвинят…

— Бежать, Варька, бежать надо!

— Куда? А куры, хозяйство? А дом?

— К чёрту всё! Голова дороже. Бери одёжу теплую, хлеба — и дёру!

— А куда же, куда? — в широко распахнутых глазах Вари плескался страх. — Может, у Комарихи спрячемся?

— К ней нельзя — там точно будут искать, все же знают, что ты с ней хороводишься. В уездный город пойдём.

— Но там Кондрата Иваныча хорошо знают, — возразила Варя. — Он туда сено, муку и прочее возит на продажу, с купцами в трактир ходит, к становому приставу в дом вхож. Узнают нас и ему донесут. Нет, туда никак…

Брат с сестрой обречённо умолкли. А потом Никита рубанул в воздухе ладонью:

— А, была не была! Лесами, мимо дорог, пойдём до губернского города Пскова. А оттуда по реке уплывём куда-нибудь, и ищи-свищи. Не грусти, Варька. Главное, вместе держаться. Собирайся, и айда.

Девушка кивнула и бросилась к сундукам. Никита тоже забегал, собирая котомку. На душе у него было тяжко: экую кашу заварил! И ведь не хотел — по недогляду, по глупости вышло. Ведь мог у Комарихи или у седого батрака, что про болотника рассказывал, осторожно расспросить, что да как, а потом идти! И болотник, сволочь, ни гу-гу, что сокровища с подвохом! А тень-то забрал. Кстати, зачем она ему? Надо у Вари спросить. Но потом. А сейчас надо ноги уносить, пока их не переломали, да вместе с шеей.

Спустя час лихорадочных сборов всё было готово.

— Уф… Посидим на дорожку и огородами — в лес.

— Ага, — вздохнула Варя. — Собаку только отвяжу. Не помирать же на цепи бедолаге.

Варя взяла вещи и вышла, не закрывая дверей. Никита тоже вскинул на плечи котомку, взял узлы, окинул отчий дом прощальным взглядом и, перекрестившись, шагнул к выходу.

Со двора донёсся истошный визг Вари и тут же прервался. Бросив вещи, Никита рванул на звук…

И, едва выбежав из дома, тут же попал в цепкие руки Бобра и Рыжего.

***

Возвращение в реальность было мучительным. Перед глазами в багровой пелене плясали цветные пятна. Тело превратилось в сплошной сгусток боли, но что происходит — стоит ли он, лежит ли, может ли двигаться — Никита не понимал. Какое-то время он плавал в мареве боли и снова стал терять сознание. Но тут раздалось громкое пыхтение, какая-то возня и сдавленный женский плач.

“Варя!” — вздрогнул Никита и попытался поднять голову и открыть глаза, но не смог. Зато вспомнил, что случилось: напали подручные Зимина, его избили, и Варе тоже досталось. А потом он провалился в темноту.

— Да ладно, голубка, не обижайся, ну подумаешь, потискал. Нешто с тебя убудет? Девки, они для того и нужны, чтобы их тискать.

— Уймись, — недовольно бросил Зимин. — Придержи свои грабли, девчонку я давно приглядел. Лучше скажи, почему, вы, болваны, ей лицо попортили, а в этом чуть душа держится? Что было велено сделать, а? А вы что?

— Перестарались, Кондрат Иваныч… Мы ж как лучше хотели, — виновато забормотал Задрыга. — Испугались, что удерут, ну и…

— Поглядите, у них уже узлы собраны! — встрял в разговор Бобёр. — Точно убёгли бы. О, глядите, очнулся!

Никита наконец открыл глаза и зашевелился. Он понял, что руки и ноги связаны, а сам он лежит на лавке.

— Усадите его, протрите лицо и попить дайте, — приказал Зимин.

Распоряжение выполнили, и Никите стало чуть-чуть легче. Взгляд прояснился, и он понял, что они дома. На лавке напротив сидела связанная Варя, в изодранной одежде и с кляпом во рту. Коса растрёпана, лицо исцарапано и левый глаз подбит, а на руках багровеют большие синяки. Встретившись взглядом с братом, Варя беззвучно заплакала и отвернулась. Рядом с ней сидел Бобёр и какой-то здоровенный мужик, весь заросший чёрными волосами. Никита смутно вспомнил, что видел его в соседней деревне, и это какой-то родственник Бобра.

Задрыга и Рыжий придерживали Никиту за плечи. Кондрат Иваныч по-хозяйски расселся за столом и не спеша прихлёбывал что-то из Вариной кружки. Допив, он со стуком поставил кружку, вытер усы и подошёл к Никите:

— Очухался? Слышишь меня?

Парень кивнул.

— А говорить можешь? Давай, попробуй.

Разбитые губы слушались плохо, но всё-таки сказали:

— Д-д-да, м-м-могу.

— Вот и славненько. Никитушка, а скажи честно, вот как на исповеди, где ты взял столько серебра? — Кондрат Иваныч говорил ласково, со слащавой улыбкой, но глаза были холодными и злыми. — Уж прости, но у вас и в лучшие годы такого не было, а теперь и подавно.

— У них в узлах ещё монеты лежали, и в погребе — горшок с запасом! — добавил Рыжий.

— Вот, тем более. Где ты взял деньги? Украл что ли?

— Нет. Я не вор.

— Тогда откуда такие богатства? Там, где взял, есть ещё?

“Ага, серебро илом не стало, раз больше надо”, — смекнул Никита и рассказал про болотника, мстительно умолчав, что сокровища могут превратиться в мусор.

— А я-то думаю, чего от монет тиной несёт, — задумчиво протянул Зимин. — Хозяин болот, значит… Ладно. Куда, говоришь, ходил?

— На Куличьи болота, в самую топь. Где дерево раскидистое на кочке.

— Вот вместе и сходим. Пусть болотник со мной богатством поделится. Экие капиталы у него без толку лежат!

— Дык нечисть светлый день не любит… Не вылезет же, надо ночью. А ночью — тогось, на болоте-то… — сбивчиво забормотал волосатый мужик, которого Никита про себя окрестил Медведем.

— Надо ночью — пойдём ночью, — отрезал Кондрат Иваныч и показал на Варю и Никиту. — Этих стеречь, из избы не выпускать и смотрите, чтобы не сговорились. Девку не обижать, она мне нужна. Парня в порядок приведите, чтобы соображал и ногами двигал. Ну и сами соберитесь. Как стемнеет, пойдём.

Раздав указания и пригрозив, если что, в том болоте и оставить, Кондрат Иваныч ушёл. Остальная шайка осталась в доме, стеречь брата с сестрой.

***

Никите казалось, что он плывёт в дурном тягостном сне, и это вот-вот закончится, надо только сделать усилие, открыть глаза и проснуться… Но увы, всё было в реальности. Оставалось только стиснуть зубы и шагать через силу, а утешаться придумыванием страшных кар для своих мучителей.

Перед глазами стояла какая-то дымка, и Никита не понимал, то ли это настоящий туман на Куличьих болотах, то ли после кулаков Задрыги и компании помутилось зрение. Он остановился, проморгался и протёр глаза рукавом — вроде лучше. Хотя в колдовском свете луны поди ещё разбери…

Как и в прошлую ночь, ярко сияла луна, а каждый шорох, каждый кривой куст или подозрительная кочка смущали душу и пугали. Как и в прошлый раз, в траве что-то странно светилось. Только вчера Никита шёл сюда сам, а сегодня его вели, с кляпом во рту и связанными впереди руками, иногда подбадривая тычками в спину. И вчера не было Вари. А сейчас и её потащили: видать, Зимин побоялся оставить девушку без своего пригляда.

В поход на болота шайка снарядилась основательно, даже оружие прихватили: у Задрыги и Кондрата Иваныча были охотничьи ружья, у Бобра и Рыжего — дубинки на поясе. Медведь вроде ничего не взял, но такой громила мог обойтись голыми руками.

…Шли молча и быстро. Когда выдавалась возможность, Никита оглядывался на Варю — её вели позади, и между ней и братом всегда шёл кто-то ещё. Девушке тоже заткнули рот и связали руки, но хотя бы не пинали и не толкали.

Чем дальше забирались в глубь болот, тем больше Никита тревожился за сестру. С ней творилось что-то неладное: раз — и её взгляд менялся на безумный, жуткий, будто видящий то, чего не видят остальные. В такие моменты её накрывали странные приступы — она извивалась всем телом, то ли танцуя, то ли уворачиваясь от чего-то. Её трясли, звали по имени, брызгали водой, и Варя приходила в себя.

“Она и так странная, а теперь совсем рехнётся, — думал Никита. — А ведь её по голове били. Ей тоже досталось, хоть и девчонка”.

Никите самому было несладко: ноги опухли, всё тело мучительно ныло, а дышать было больно, несмотря на хорошую повязку — наверняка было сломано ребро. Но куда больше телесной боли его угнетало чувство вины и своего бессилия. Хотелось рухнуть в грязь, рыдать и выть, как дикий зверь, лишь бы это облегчить. Но так делу не поможешь…

— Привал! — скомандовал Кондрат Иваныч. — Отдохнём малясь. Вон кочка крепкая.

Все с облегчением расселись кто куда и перекусили. Пленникам тоже дали по кусочку хлеба и сыра и напоили водой. Все отдыхали, и брату с сестрой даже позволили сидеть рядом на одном пеньке.

— Варя, — шёпотом спросил Никита, — тебе плохо?

— Нет, чёрт побери, мне хорошо! Просто прекрасно! — огрызнулась девушка, но потом, вздохнув, положила голову на плечо брату.

— Я серьёзно. У тебя взгляд пустой, дёргаешься странно. Что с тобой?

— Ничего. Не знаю… Шёпот слышу невнятный, тянут куда-то. И туман перед глазами стоит. Я боюсь, Никита! Какие эти болота жуткие!

— И у меня туман перед глазами. Это потому что нам по голове настучали, вот и чудится всякое. Не бойся, Варька. Всё будет хорошо. Как-нибудь, но будет.

Варя только понимающе вздохнула, прижалась к брату и закрыла глаза. Он тоже опустил веки и сразу провалился не то в сон, не то в забытье.

— Евсеевы! Вставайте. Поживей! — окрик Задрыги вернул в поганую реальность.

И снова все зашагали вглубь Куличьих болот. Пока шли, Никита тайком пытался ослабить путы на руках, и верёвка понемногу поддавалась.

…Вот она, большая кочка посреди чёрной воды. На вершине торчало раскидистое дерево. Под ним, привалившись спиной к стволу, сидел уже знакомый Никите большой чёрный силуэт. Глаза болотника светились ядовито-зелёным светом, как грибы-гнилушки, и с интересом смотрели на приближающихся людей.

— Стойте тут. Говорить буду я, — предупредил Зимин. — Кляпы этим вытащите, вдруг надо будет. Но если кто вякнет поперёк…

Он показал всем кулак, а потом перекрестился и решительно сделал несколько шагов вперёд.

— Здравствуй, болотный хозяин! — Кондрат Иваныч снял шапку и поклонился. — Не серчай, что без приглашения, но я по делу к тебе.

Болотник издал странный короткий звук — то ли кашель, то ли смешок — и наклонил голову набок, прислушиваясь.

— Обширны твои владения, обильны. Хлопот по хозяйству много, наверное, но зато и прибыль хороша?

— А тебе что за забота? — отозвался болотник.

— Я к тебе, господин, с нижайшей просьбой: давеча ты ему, — Кондрат показал на Никиту, — от щедрот своих подарил цельный горшок с серебром. Снизойди, подсоби и мне тоже дай какой-нибудь капиталец, золота или камней драгоценных. Я человек оборотистый, всё в дело пущу, развернусь. Помоги мне!

Болотник подошёл ближе и сел у границы света от фонаря, по-лягушачьи растопырив коленки в стороны. Но в круг света попали его перепончатые пальцы, которые сейчас почему-то заканчивались когтями. Задрыга шёпотом выругался, снимая ружьё с плеча, а Бобёр потянулся к дубинке. Рыжий стал креститься, а Медведь ошеломленно таращился на лапы болотника. Кондрат Иваныч побледнел и сделал шаг назад, но уверенно повторил:

— Подари мне сокровища, болотный хозяин!

— Я ничего не дарил, — усмехнулся болотник. — Он дал мне кое-что взамен. Это была сделка. А что ты дашь?

— Я предлагаю жертву. Вот он в обмен на золото, забирай!

Кондрат Иваныч махнул рукой, и Бобёр с Рыжим, схватив застывшего от ужаса Никиту, поволокли его вперёд.

— Глупец! — гневно раздулся болотник. — Мне не нужна такая жертва! Он пуст, он уже расплатился.

— А… Кто тебе нужен?

— Она нужна, — перепончатая лапа когтем указала на Варю.

— Не-е-е-ет! — в отчаянии закричала девушка. — Не губи, Кондрат Иваныч!

— А на что тебе девчонка? Я для себя её оставил. Может, лучше белая лошадь или чёрная курица в подарок? Я слыхал, ваша порода такое уважает.

— Отдай её, — упрямо повторил болотник, — такое моё условие. Однажды зимней ночью моя лесная родня не смогла сделать девочку полностью нашей. А теперь я завершу начатое. Болотницей станет. Моему брату как раз жениться пора.

— А если…

— Такое моё условие.

Кондрат Иваныч недовольно вытянул губы трубочкой, почесал затылок, раздумывая, а потом махнул рукой:

— Будь по-твоему. Девок много, а сокровища на дороге не валяются. Я согласен.

— Кровопийца! Нехристь! Будь ты проклят! — закричал Никита, а Варя, ахнув, упала в обморок.

— Что делать с девчонкой, как отдать?

— Положите её сюда, под дерево. Я всё сделаю сам.

— Слышал? Неси!

Медведь взял на руки бесчувственную Варю и понёс, куда указал болотник. В лихорадочной спешке Никита дораспутал ослабшую верёвку и освободил руки. Он зарядил Рыжему в печень и в нос и, пока тот корчился от боли, вырвал у него дубинку. Толкнув Рыжего на Бобра, Никита юркнул в заросли камыша, оттуда — за валун, подобрал там камень и швырнул в широкую спину Медведя.

Попал.

Верзила дёрнулся, издал утробный рык и оглянулся. Следом прилетел второй камень, в плечо. Отдав девушку Бобру и закатывая рукава, Медведь ринулся к укрытию Никиты. Но парня там уже не было.

— Прибейте сопляка! — завопил Кондрат Иваныч. — Он же всё испортит!

Задрыга прицелился туда, где шевелился камыш, и выстрелил. Не попал — Никита успел откатиться в сторону.

Зато грохот выстрела разъярил болотника. Он весь заклокотал, забулькал, как кипящая кастрюля, разинул пасть и… загудел. Раздался громкий гул, что-то среднее между мычанием и рёвом.

“Вот кого я слышал вчера! Правильно я боялся — это была не выпь”, — подумал Никита.

Болотник несколько раз повторил то ли песню, то ли призыв: короткая распевка и долгий громкий гул. Люди замерли и забыли обо всём, в страхе оглядываясь по сторонам.

Пасть болотника захлопнулась, и воцарилась тишина. Тягостная, нехорошая тишина, в которой стук своего сердца казался громом.

И вдруг из воды стали подниматься тени!

Их было много.

Жуткие и нелепые, эти клочья чёрного тумана меняли очертания. Одни становились похожи на силуэт человека, другие — на осьминога, третьи — на неведомое горбатое животное. Казалось бы, ну что страшного в тенях? У них нет клыков, когтей или ядовитого жала. Но при виде их людей обуял ужас. Настоящий древний страх, заглушающий разум и требующий удирать, прятаться и никогда в жизни больше не соваться на болота.

Никита вжался в землю и во все глаза таращился на этих тварей. Сердце билось в груди, как испуганная птица в клетке, тело покрылось липким потом.

Колышась на ветру, тени висели на месте, будто ждали приказа. И дождались — болотник махнул лапой, и они двинулись вперёд. Не издавая ни звука, они плавно и даже изящно поплыли на людей. И вроде двигались они медленно, даже хромой обгонит. Но Никита почему-то сразу понял: от них не убежать. И под прикрытием камышей он пополз к Варе, про которую все забыли. Девушка лежала на земле, стонала и слабо шевелилась — она ещё толком не пришла в себя.

Бабах! Бабах!

Кондрат Иваныч выстрелил из двустволки в самую большую тень. Заряд дроби прошёл сквозь неё, не причинив твари никакого вреда. Она даже не заметила этого. Зато тени рядом бросились на Кондрата и облепили его, как пчёлы — забравшегося в улей шершня. Получился плотный туманный кокон. Зимин пытался вырваться, отчего кокон шевелился и трясся, но всё было напрасно. Из-за туманной оболочки приглушенно доносились вой и крики, уже мало похожие на человеческий голос. Кокон покатился, рухнул в тухлую болотную воду и пошёл ко дну, как камень.

Бульк, и ничего, только несколько пузырей поднялись на поверхность и лопнули.

Бабах!

Бабах!

Вокруг творился ад. Задрыга скакал, уворачиваясь от теней, и палил из ружья во все стороны. Рыжий с совершенно безумным взглядом стоял на коленях, рыдал и, размазывая слёзы, молился. Бобёр матерно орал, размахивая дубиной, и пытался отогнать тени. Медведь ловко уворачивался и, улучив момент, поднырнул под плывущей в воздухе тенью и рванул прочь. Бежал он удивительно быстро, несмотря на свои размеры. Некоторые тени поплыли за ним, но что было дальше, Никита не видел.

Тени облепили Рыжего, и сквозь кокон донеслись молитвы вперемешку с матерной руганью. А потом — жуткий, пробирающий до костей вопль. Из туманного кокона во все стороны брызнула кровь, как сок из перезрелой вишни. Кокон перестал шевелиться и распался, а на землю упала бесформенная куча плоти, ещё недавно бывшая живым человеком. В лунном свете ярко белели торчащие из кучи обломки костей.

…Очередная тень пролетела над головой, а другая проплыла сбоку, едва не коснувшись руки, и Никита понял, что тени то ли его не замечают, то ли он им не нужен. Это шанс!

— Варя! Очнись! — он развязал сестре руки и тормошил её. — Варя-а-а!

— Ох… А… Где мы? — девушка наконец открыла глаза и приподнялась на локтях. — А это что за дрянь?!

— Тихо, они нас не тронут. Ты как? Надо удирать, пока живы!

Опираясь на брата, Варя встала, прислушалась к себе и кивнула: мол, я готова.

Они взялись за руки и побежали.

Грянул выстрел. Варя вскрикнула и упала, как подкошенная, лицом вниз. Между лопатками на льняной рубахе быстро расплывались кровавые пятна. Никита оглянулся — Задрыга кровожадно улыбался и заряжал ружьё, не видя, что сзади болотник пристально смотрит на него и готовится к прыжку.

— Пропадёшь в трясине, гнида! — крикнул Никита и отвернулся.

Испуганный вопль, переходящий в хрип, а потом всплеск воды стали подтверждением его слов. Но Никита уже забыл про Задрыгу:

— Варя, Варя! Боже… Давай тебя переверну.

Сестра ещё была жива. Она пыталась что-то сказать, но получались только сипение и хрип, а изо рта толчками выливалась кровь. В лунном свете она казалась чёрной.

— Прости меня, Варенька, прости! Это я виноват!.. Хотел, как лучше, а вышло вон как.

Девушка ещё раз дернулась, выплюнув сгусток крови, и затихла. Глаза стали стекленеть. Никита опустил ей веки и обнял сестру. Так и сидел он, забыв обо всём, и слёзы сами собой текли по щекам. Не похвастается больше Варька, что нашла в лесу редкую травку, не будет делать снадобья и мази, не будет звенеть колокольчиком её смех, не будет она защищать от насмешек старую Комариху. Не будет у Варьки приданого и не посватается к ней никто, и никогда она не погуляет на свадьбе брата, не понянчит племянников… Один, совсем один остался Никита на всём белом свете…

Наконец парень отпустил тело Вари, поднялся на ноги и осмотрелся. И Кондрат Иваныч, и его подручные — все сгинули, только вон ружьё Задрыги валяется. Теней тоже нигде не было. Только голова болотника торчала из воды. Кажется, он хотел уйти на глубину, но, увидев Никиту, передумал. Светящиеся гнилушки глаз пристально смотрели на парня.

Никита хотел было выругаться матерно, выплеснуть на болотника всю ярость и боль. Но тут же остыл: а толку? Хозяину болот на это плевать, да и в нём ли дело? Что с него взять, нечисть и есть…

— Это правда, что твои сокровища, если их достать, в ил и труху превращаются? — спросил Никита.

Болотник неопределённо пожал плечами, мол, бывает по-всякому.

— Так правда или нет? Почему ты ничего не сказал при сделке?!

— А ты не спрашивал, — хихикнул болотник.

— Погань ты гнилая, вот ты кто, — устало сказал Никита. — Тенью моей хоть подавись, а Варьку я тебе не отдам. Унесу и похороню, как положено. И только попробуй помешать.

— Ух, какой грозный! — усмехнулся болотник. — Иди себе. Девчонка мне уже без надобности. Если бы я сам её утопил, то да, она моя была бы. А так… Смех один.

— Прощай. Надеюсь, больше не встретимся.

Никита взвалил тело Вари на спину и пошёл прочь, не оглядываясь. Болотник почесал затылок, сковырнув с макушки особо прилипчивую улитку, и пробурчал вслед:

— Беги хоть на край света. Всё равно, как время придёт, сам явишься. Часть целое притянет, нашим станешь. А я как раз пока новую тень натаскаю.

И болотный хозяин беззвучно нырнул в трясину.

***

Эта история прогремела на всю округу, о ней написали даже в столичных газетах. Шутка ли: пять человек разом, кто пропал, кто убит, а здоровяк, руками гнущий подковы, до сих пор весь дрожит и заикается!

Было расследование. Никиту всерьёз подозревали в убийстве: мол, это он заманил Зимина с подручными на болота и разделался с ними, чтобы долг не платить. Скверно бы всё вышло, если бы не Медведь, который рассказал, что и как. Конечно, следователь и прочие чины не поверили в рассказы про болотника и кровожадные тени, посмеивались над суевериями и крестьянской темнотой. Но главный следователь всё-таки убедился в невиновности Никиты и отпустил его.

Похоронив Варю, Никита распродал и раздал всё, включая дом и землю, и ушёл, взяв с собой только котомку и небольшой узелок. На все расспросы парень отвечал, что отправится куда-нибудь на юг, в жару, в степь, подальше от болот. И больше его в Подгрибном не видели и ничего не слышали о его судьбе.

Примечания:

Двуколка — двухколёсная конная повозка, в которую помещаются 1-2 человека.

Становой пристав — чиновник уездной полиции Российской империи, возглавляющий стан — полицейско-административную единицу из нескольких волостей. На становом приставе лежали все исполнительные, следственные и судебно-полицейские дела в своём стане; ему подчинялись полицейские урядники, также десятские и сотские.

Если хотите, поддержите меня донатом или подписывайтесь в соцсетях:

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891

— Вот прямо сами? — усомнился молодой русоволосый парень. Голос звучал серьёзно, но в голубых глазах плясали лукавые огоньки. — А ты, значит, не хотел идти?

— А чёрт его знат! Шёл, жалко девку-то. И ноги сами несли тоже. Да ну тебя, Никитка! Будешь цеплять, не буду рассказывать!

На парня недовольно зашикали, и он примиряюще поднял вверх ладони, мол, молчу. Рассказчик с торжествующим видом одёрнул рубаху и продолжил:

— Притопал я, значицца, на звук. А прямо посередь болотины девка сидит! То ли голая, то в сорочке прозрачной — весь срам видать. Бледная девка, но ладная, фигуристая, во!

Ладони рассказчика нарисовали в воздухе перед собой два больших шара. Слушатели оживились и стали отпускать солёные шуточки.

— Вам бы всё зубы скалить! А мне не до смеху было. Сидит девка в болоте, плачет, лицо руками закрыла, меня не видит. Ну я кашлянул эдак громко, а то испугается незнакомца, задёргается и совсем утопнет. А она ничего, руки от лица убрала и говорит так жалобно: “Беда, горе ужасное! Помоги мне, добрый человек!”. Глазами зыркает, плечи расправила, груди навыкат… Даже не прикрылась! Разве приличные девки так делают?! Я себе кумекаю: что-то не то! Не подхожу, издаля спросил: “В чём твоё горе?”. А она молчит, только ещё горше рыдать и рукой манит, мол, подойди ближе. Я сам не помню, как рядом оказался. А она ка-а-ак хвать меня за шею и в трясину потащила! Ручонки тонкие, но силища — богатырская! Тащит меня, тварь бесовская, и хохочет нагло, весело! Еле я вырвался и как дал дёру! До самой деревни бежал, ей-богу. И без клюквы остался, и без корзины — всё утопло. Ну и пёс с ними, зато своя шкура цела.

— Это болотница была. Она нарочно видом бесстыжим и горьким плачем прохожих заманивает. Верх у неё — человечий, а ноги — гусиные, с чёрными перепонками, — задумчиво сказал седой батрак, свесившись с полатей. — Тебе повезло, Игнат, что на неё нарвался, а не на супруга ейного, болотника. Хотя он днём редко показывается, он в сумерках или ночью бродит. От него так просто не уйдёшь. Болото — его вотчина, он там хозяин полновластный. То голову путнику огоньками заморочит, то в виде монаха явится, обманет и в топь заведёт. Или ловушку устроит: кинет лоскут зелёной травы али бревно — выглядит надёжно, так и тянет ступить, а там — трясина! Злой он, болотник. И богат, не хуже иного царя.

— Откуда у него золото? — недоверчиво спросил голубоглазый Никита.

— Оттуда. Ты разве не слыхал, что в древние времена язычники Куличьим болотам человеческие жертвы приносили? И знатных покойников там хоронили, в лучших одеждах, в украшениях и с богатствами. А сколько народу и телег потонуло, с тропы сбившись? И беглые да лихие люди среди болот прятались. Вот и думай, сколько в трясине добра скопилось. И всё теперь болотниково.

В батрацкой воцарилась тишина. В свете лучины на лица людей ложились длинные тени. Все думали о разном: кто о судьбе сгинувших в топи бедолаг, кто — о зловещей древности, а кто — о богатствах болотника.

— Споём на сон грядущий? — нарушил молчание седой и, не дожидаясь ответа, затянул “Шёл Ванюша долиною…”.

Остальные нестройно, но с чувством подхватили. Дождавшись, пока певцы умолкли, Никита сказал вполголоса:

— Пойду я. Сестрёнка заждалась.

Взяв со стола несколько пирожков с капустой, он налил в крынку щей и плотно примотал крышку верёвкой. Потом убрал всё в котомку и, попрощавшись, вышел.

Оказавшись на стылом воздухе, он закашлялся и встал на крыльце, дыша ртом и прочищая лёгкие от печного тепла и запахов батрацкой. Откашлявшись, двинулся к дому. Путь предстоял не самый близкий: жили Никита с сестрой на краю деревни Подгрибное, почти у леса.

Никите Евсееву недавно исполнилось 20, а его сестре Варе шёл 17-й год. Ещё недавно семья Евсеевых была большой, дружной и жила не хуже прочих. Но будто прокляли их или бог разгневался, но беды одна за другой обрушивались на них. В одну зиму заболели и умерли родители, а весной — двое младших детей. Потом в речке утонула бабушка, ещё вполне крепкая старуха. Спустя месяц упал с крыши бани и насмерть расшибся дед. Дядьку, крепкого здорового парня, за пустяковую провинность выпороли батогами так, что тот промучался в горячке неделю и помер. А осенью угасли от болезни средние дети, и в живых остались только старшие Никита и Варя. Была целая семья, а через год с небольшим осталось двое.

Но злая судьба не угомонилась. Конокрады свели со двора единственного коня, а к зиме околела корова. Никите и Варе грозила не просто нищета, а голодная смерть. Зиму-то протянешь кое-как, а всё одно — без коня не вспашешь землю, не привезёшь ничего; без коровы нет ни телят, ни молока, ни масла, ни навоза. А новую скотину купить не на что. Один выход — идти на поклон к богатею Кондрату Иванычу Зимину, просить в долг хлеба, зерна, коня на время и обещаться всё вернуть.

Если Евсеевых преследовали беды, то Зиминых судьба баловала. У них в семье было много крепких работников, их миновали тяжёлые болезни, смерти и кражи. При дележе общинной земли они всякий раз выбивали себе лучшие участки, и Зиминым хватало не только на хлеб, но и на масло с пряниками. А 15 лет назад, когда только-только отменили крепостное право, молодой, но хваткий Кондрат Зимин за спиной деревенской общины сговорился с бывшим барином и купил у него участок леса в единоличное владение.

С той поры забогател Кондрат Иваныч. Но не только из-за леса, а во многом потому, что чуть ли не всё Подгрибное было ему кругом должно, а потому на него работало. Бумагу составить, в контору правильно подать? Без Кондрата Иваныча никак — он грамотный, а за помощь подарок солидный неси. Взял у него мешок зерна — верни два; взял телегу с конём, сено на базар отвезти — треть прибыли отдашь; рубль занял — через неделю два верни. Не можешь? Землю свою Кондрату отдай и иди к нему в батраки, отрабатывай долг. Злились крестьяне, сквозь зубы называли его мироедом и кровопийцей, но поделать ничего не могли. Подобно пауку, Кондрат Иваныч опутал односельчан сетями из долгов, сплетен и страхов и крепко держал в руках все нити. Рвись не рвись, жужжи не жужжи, а из паутины никуда не денешься. И высосет Зимин из тебя все соки, как паук оставляет пустую шкурку от глупой мухи, попавшей в тенёта.

…Так, погрузившись в невесёлые мысли, Никита Евсеев шёл домой. Дорога раскисла, под ногами мерзко чавкала грязь. Она жадно липла к подошвам, будто хотела содрать с парня обувь.

Деревня уже уснула, только в паре домов ещё светились окна. Улицы были пусты. Последние оставшиеся на ветках листья едва слышно шелестели, будто бессильно жаловались на судьбу.

Резкий порыв ветра распахнул зипун и чуть не сорвал шапку. Никита успел поймать её в последний момент и тихо выругался. Ветер был противный, холодный, забирался в рукава, за шиворот и выдувал последние крохи тепла. Никиту пробрала дрожь.

Из прорехи между облаками медленно, будто нехотя, выглянула тусклая луна. Казалось, ей тоже холодно и неуютно в этой осенней тьме. На бледной поверхности луны виднелись тёмные пятна.

“Как оспины или язвы на лице у больного” — почему-то подумалось Никите. Он отвернулся от ночного светила.

— Тоскливо как, маятно! Осень… — вполголоса сказал он сам себе.

Порыв ветра пригнал новые облака, луна скрылась. Запахнув поплотнее зипун, парень свернул в извилистый и заросший кустами переулок. Вот очередной поворот, и…

Двое молча бросились на Никиту с разных сторон. Один бил снизу в челюсть, другой метил в живот. От летящего в лицо кулака Никита чудом увернулся, и этот удар только мазнул по щеке. Но враг не растерялся и левой рукой тут же саданул в ухо. В голове у Никиты что-то булькнуло, в ушах зазвенело. Боль стрелой пронзила лицо и ушла куда-то вниз. Сжав зубы, Никита ударил в ответ, не целясь, просто выбросил кулак вперёд. Он врезался во что-то мягкое, раздался короткий стон. Попал…

Но тут Никиту настиг другой удар, прямо в солнечное сплетение. Согнувшись, парень хватал ртом воздух, пучил глаза, как вытащенная из воды рыба, и пытался что-то сказать.

Но нападающие не собирались слушать или давать передышку. Один ударил по ногам, другой — в спину. Никита рухнул в грязь, прямо на тот бок, на котором висела котомка. Раздался отчётливый хруст, в воздухе потянуло кислым — это треснула крынка со щами.

“Нёс Варьке супца да не донёс!” — мелькнуло у Никиты в голове, и ему стало так обидно, что не побалует сестру наваристыми щами, что он разозлился и на миг забыл про боль. Но пинок сапогом в бок тут же напомнил и добавил.

Никита пытался дать сдачи, но двое против одного — неравный расклад. Тем более парень никогда не был охоч до драк и силой особо не отличался. Скрючившись на земле, Никита только закрывал локтями голову и молча вздрагивал от ударов. Остатки гордости и стыд не позволяли ему звать на помощь или кричать от боли.

— Хорош! Подымите его! — раздался вдруг голос.

Затрещали кусты, и в переулок вышел кто-то третий, с фонарём — пятна света Никита увидел даже сквозь закрытые веки. Парня взяли за шиворот и рывком поставили на ноги. Но руки завели за спину и крепко держали — мало ли чего.

Третий подошёл ближе и поставил фонарь на землю.

— Ну как, Евсеев, понравилась наша ласка? — ехидно спросил он.

Никита поднял голову и только теперь разглядел своих врагов. Били его Рыжий и Бобёр, а с фонарём пришёл Задрыга.

Все трое были подручными богача Зимина и выполняли всякие грязные поручения. Ведь что главное, когда даёшь кому-то в долг? Заставить должника платить, ведь отдавать уже своё добро никто не хочет. Самому Кондрату Иванычу пачкать руки несолидно, и тут-то вступали в дело Задрыга и компания. Как цепных псов, спускал их Кондрат Иваныч на должников и тех, кто ничего не брал, но шёл в чём-то поперёк него. Задрыга и прочие ничем не гнушались: испортить огород, поджечь дом или сарай с припасами, отравить скотину или птицу, избить неугодного, поиздеваться над его дочерью или внучкой… И поди поищи справедливости.

— Чего молчишь? Добавки хочешь?

— Чего вам надо? — процедил сквозь зубы Никита, сплёвывая слюну вперемешку с кровью.

— Нам — ничего. А вот Кондрату Иванычу должок вернуть надобно. Почему не платишь, собака ты плешивая?

— Чего?! — от возмущения Никита на миг забыл про боль и задёргался, пытаясь вырваться. — Да я недавно муки принёс!

— А остальное?

— Но мы же договорились, что он до Параскевы-Пятницы подождёт! Ещё больше двух недель. Я не отказываюсь платить! Чёрт возьми, я и так уже на него батрачу по полнедели! Вот узнает Кондрат Иваныч, что вы его слово не уважаете и работников его калечите…

Трое разбойников переглянулись и весело расхохотались. Высокий и тощий Бобёр аж пополам согнулся от смеха, а его коренастый дружок Рыжий весь трясся и хлопал себя ладонью по колену.

Отсмеявшись, Задрыга достал из-за голенища нож, из кармана — большое яблоко, и стал его чистить. Из-под лезвия потянулась тонкая длинная полоска кожуры. Было что-то жуткое и завораживающее в движениях ножа в небрежных пальцах разбойника…

Куснув яблоко и громко чавкая, Задрыга подошёл к Никите так близко, что парень почувствовал вонь его гнилых зубов.

— Плати всё до конца недели, не то… Землю и барахло — в счёт долга, сам — в батраки целиком, а сестра твоя — в дом Кондрату Иванычу.

— Будет ему пятки на ночь чесать! — добавил Бобёр и глумливо захихикал, а Никита в ужасе застонал.

— Ну что, уразумел? Или повторить?

— Срок до конца недели…

— Вот и славненько. Без глупостей, понял?

— Понял.

— Все вы умники-разумники становитесь, как бока намнёшь. А без этого ведь не платите, сволочи. Ладно, хватит с него. Айда по домам.

И разбойник, не оглядываясь, зашагал к главной улице. Бобёр и Рыжий отпустили Никиту, но, забавляясь напоследок, каждый пнул жертву. И только потом они поспешили следом за Задрыгой.

***

Никита вернулся чуть ли не за полночь. Пока очухался, пока доковылял к речке и худо-бедно привёл себя в порядок, пока добрался до дома…

— Слава богу, пришёл! — бросилась ему на шею сестра. — Я вся извелась, все глаза в окно проглядела. Ой! Это кровь? Что с тобой?! Почему кровь?!

— Тихо, тихо! Не трещи, сорока, — Никита через силу улыбнулся. — Я просто это… В овраг упал. Одёжу перепачкал, крынку разбил — обидно! Щи наваристые, с потрошками у хозяина взял, но вот…

— Пёс с ними! — перебила Варя. — Ты не ушибся? Ничего не сломал?

— Вроде нет, но ударился больно, там же камни всякие, корни торчат. Есть мазь какая-нибудь или припарка?

— Конечно, есть!

Варя порылась на полке и протянула брату плотно закрытый горшочек:

— Вот. Снимай одёжу, я всё намажу. Где ты там ударился?

— Не-не, давай я сам.

— Неудобно же самому, ну!

— Ничего, не пачкай руки. Я намажу, правда.

— Никит… Ты что-то прячешь от меня?

— Глупости! Не спорь. Сказал, сам намажу — значит, сам. Чаёк завари лучше, я пирожки принёс. Они помялись, но есть можно.

Пока Варя хлопотала с чаем, Никита, уйдя за занавеску, ополоснулся над тазом и смазал ссадины и синяки. Закончив с этим, парень переоделся в домашнее и сел за стол. Варя вручила ему кружку с чем-то горячим, пахнущим смородиной и пряными травами. Запах защекотал ноздри, и Никита несколько раз оглушительно чихнул.

— Варь, что это?

— Хорошее снадобье, пей. Там ягоды и травы кой-какие. Успокоит и боль как рукой снимет.

Варя посмотрела на него ну очень честными глазами, такими же ярко-голубыми, как у брата, и хитро улыбнулась. Он понял, что сестра ни капли не поверила в историю с оврагом, но не требует правды из уважения к брату и доверия: раз не говоришь, значит, так нужно.

“Хорошая она, Варька, хоть и чутка странная, — подумал Никита. — И вот её — Зимину в прислугу. Погубит он её, сволочь”.

Варю считал странной не только брат. Поначалу она была обычным ребёнком. Но однажды зимним вечером, обидевшись на родителей, семилетняя Варька удрала в лес. Нашли её только утром, лежащей на опушке без сознания; что с ней было, она не помнила. Потом девочка долго болела и полгода не говорила. Семья уже смирилась с её немотой, но потихоньку девочка заговорила снова. Однако после болезни Варя сильно изменилась: была весёлая озорная девчушка, а стала тихая, будто старушка. С другими детьми играла редко, всё сидела, задумавшись. Когда она подросла, стала подолгу бродить по лесам и лугам, возиться с травами и подружилась со знахаркой Комарихой. Хоть Варя была уже в возрасте невесты, девичьи посиделки и заигрывания с парнями её совсем не интересовали, будто она не понимала, зачем всё это нужно. Злые языки поговаривали, что Варя — подменыш; мол, лесная нечисть украла девочку, а вместо неё подсунула своё отродье. Семья в это не верила, да и большинство деревенских относились к Варе по-доброму, жалели, хоть считали странной и слегка скорбной на голову.

“Будет пятки на ночь чесать!” — будто вживую прозвучал в голове ехидный голос Бобра. Да если бы пятки имелись в виду на самом-то деле! Даром что Кондрат женат, и его дочери — Варькины ровесницы. Кого и когда это останавливало? Молодых батрачек у него в доме не одна…

Никиту передёрнуло от отвращения. Он быстро хлебнул отвара и чуть не выплюнул обратно: снадобье было невыносимо горьким.

— Что за дрянь? Пить невозможно. Комарихин рецепт?

— Что вы все её кличкой, как собаку, зовёте? — тихо и серьёзно возразила Варя. — Раз одна живёт, травы и заговоры знает, так и не человек, что ли? А как прижмёт, каждый бежит — помоги, спаси. У неё имя есть — Пелагея Петровна.

— Извини. Тётки Пелагеи рецепт?

— Да. Но травы собирала и варила я. Горько, но зато хорошо помогает. Легче станет, вот увидишь.

Варя смотрела на него с ожиданием, и Никите ничего не оставалось, как залпом выпить снадобье. На удивление, его не стошнило. А потом и вовсе по телу разлились приятное тепло и лёгкость. Боль не прошла совсем, но ослабла так, что на неё можно было не обращать внимания.

— Ложись спать, Никитушка. Утро вечера мудренее. Все дела и беды — завтра.

…Наутро он почувствовал себя хорошо, хоть синяки никуда не делись, как и боль, правда, ставшая вполне терпимой. Варино зелье помогло, да и подручные Зимина всё-таки хотели напугать, а не всерьёз покалечить.

При мысли о вчерашнем у Никиты заломило в висках, а в груди заворочался ледяной ком. По телу пробежали мурашки. Срок до конца недели… Скорее к Кондрату Иванычу! Вряд ли эти действовали без его ведома, но вдруг… Вдруг до Параскевы-Пятницы отложит.

Умом Никита понимал, что это не спасёт (слишком велик долг и мал срок), но в глубине души надеялся на чудо. Как следует помолившись у образов, парень вышел из дома.

…Кондрата Иваныча он нашёл у сараев — тот, приосанившись и выставив пузо вперёд, покрикивал на батраков, таскающих мешки.

— Олух, держи за угол! И руку снизу подставь! А вы чего зенки пялите? Ну-ка, взяли. Не уроните только. Смотрите — уроните, головы поотрываю, колупаи криворукие!

Никита, встав рядом, снял шапку и смиренно ждал, пока на него обратят внимание. Кондрат Иваныч искоса глянул на парня, но от своего занятия не оторвался и стал костерить батраков ещё сильнее, аж раскраснелся, как в бане. Но вот последний мешок унесли, и хозяин умолк. Он шумно вздохнул, вытер лицо платком и повернулся к Никите:

— Чего тебе?

— Я к твоей милости, Кондрат Иванович! Со всем почтением, здоровьица тебе и семье твоей, — Никита говорил очень вежливо и даже униженно. Комкая в руках шапку, он поклонился до земли.

— Слава богу, на здоровье не жалуюсь. А у тебя чего синяк на роже? С Федькой и Колькой встретился вчера?

Кондрат Иваныч был чуть ли не единственным человеком, кто хоть иногда называл Рыжего и Бобра по именам. А как по-настоящему звали Задрыгу, кажется, не помнил и он сам.

— Встретился, — осторожно подтвердил Никита. — Они сказали, что сроку мне осталось до конца недели. Врут поди, Кондрат Иванович? Мы ведь с тобой весной условились, что я к Параскеве-Пятнице рассчитаюсь.

— Было дело, — равнодушно пожал плечами Кондрат. — Только у меня большие траты на носу. А я вам, голытьбе, своего добра нараздавал, а теперь самому надо. Так что Колька с Федькой не врали: отдавай весь долг до конца недели.

— Но… Кондрат Иванович! Ты же слово давал. Уговор был, по рукам били при всём народе!

— Ты оглох? Говорю же, мне быстрее надо. А ты и к Параскеве не вернёшь, нечем. Я же знаю. Так чего тянуть? Отдавай землю и барахлишко, и мы в расчёте.

— Ах вон ты как! И бога не боишься? Он ведь всё видит.

— Ты перечить вздумал, щенок?! — заорал Зимин, брызгая слюной. Его лицо из красного сделалось пунцовым. — Тогда сроку — три дня! Сегодня вторник, если до пятничной вечерни не расплатишься, пеняй на себя. С сестрой кровавыми слезами умоетесь! Пошёл вон, пока собак не спустил!

…Как дошёл домой, Никита не помнил. Проскользнув в избу мимо хлопотавшей во дворе Вари, он выпил кружку вчерашнего снадобья, даже не заметив его вкуса. На плечах будто ворочался огромный камень; он давил, прижимал к земле, не давал вздохнуть. И ни скинуть его нельзя, ни перехватить поудобнее. Голова кружилась, перед глазами мелькали чёрные мушки. Сердце грызла тупая боль.

Что делать?!

Родни нет, соседи сами по уши в долгах. Да и Зимин такое заломил — хоть у всего Подгрибного занимай, нужного не наберёшь. Чего-то дорогого у Евсеевых и в лучшие времена не водилось, а теперь — тем более. К бывшему барину в ноги броситься, просить милости — так он в Петербурге обретается. Всё: Никита — в нищие батраки, Варя — в бесправные наложницы.

Беспощадно ясно Никита понял: выхода нет. Это, как ни странно, ощутимо его успокоило. В голове стало пусто, безнадёжно пусто, как в заброшенном доме.

Никита сел на лавку и бездумным взглядом уставился в окно — Варя, вполголоса напевая что-то, подметает двор. Вот она остановилась, вытерла рукавом лоб и посмотрела вверх. На её губах появилась мечтательная улыбка, а на щеках — очаровательные ямочки.

“Она ещё не знает, что Зимин долг потребовал, — и Никиту обожгло волной бессильного стыда. — Ладно я — и в батраках пожил бы, а там придумал бы что-то. В крайнем случае удрал бы в город, в прислугу нанялся или ещё куда. А она? Варька-то как? Замуж выдать, да никто её, блаженненькую, не возьмёт. Жалеть жалеют, а не возьмут. С хорошим приданым бы взяли, да нет его. А если Варя к Кондрату попадёт… Даже думать страшно”.

Почесав затылок, Никита горько вздохнул. В животе заурчало, и желудок напомнил, что в нём с утра ни крошки не было, и пора бы что-то поесть.

Парень встал, пошёл к печке, и его взгляд упал на стоящие на лавке подносы с сушёными ягодами. Видимо, Варя достала их и хотела перебрать. Черника, малина, клюква — зимой всё пригодится.

Клюква…

Лучшая клюква растёт на Куличьих болотах…

И вдруг Никиту озарила идея!

***

Ни один здравомыслящий человек не пойдёт ночью на болото. И днём пойдёт только в крайнем случае. Нехорошее это место: оно больше относится к потустороннему миру, чем к человеческому. Вот птице на болоте привольно, кое-какому зверю, а людям там делать нечего.

И Никита нипочём не пошёл бы. Особенно сюда, на Куличьи болота, которые заросли ядовитым вёхом и багульником, кишат гнусом и змеями. И коварная трясина только и ждёт своих жертв.

Но в том-то и дело, что нужда уже стала крайней.

Эта ночь была ясной и безветренной. Полная луна заливала всё вокруг серебристым светом. Он искажал очертания, и всё вокруг казалось иным, не таким, как днём. Вот эта кочка — просто странная кочка или это спина спящего чудища? И справа темнеет в камышах то ли камень, то ли чья-то рогатая голова. И кривые ветви чахлого деревца уж слишком похожи на корявые пальцы… А налево, туда, где что-то тускло светилось в траве, Никита старался не смотреть. Наверное, там просто пень с грибами-гнилушками, но кто знает. А вдруг болотный огонёк? Моргнуть не успеешь, как он заморочит голову и уведёт в самую топь. Одни пузыри от тебя и останутся!

Жутко было Никите. От каждого шороха, каждого всплеска сердце норовило упасть в пятки. Он шёл медленно, держась середины гати, но прохудившиеся сапоги всё равно набрали болотной жижи, и теперь при каждом шаге внутри противно хлюпало. Хотелось послать всё к чёрту и вернуться домой. Но парень стискивал зубы и упорно шёл.

Но вот он остановился. Присев на корточки, Никита шумно выдохнул и прикрыл глаза: “Сейчас отдохну немного и пойду дальше”.

Откуда-то справа вдруг раздался странный гул. Это было что-то среднее между мычанием и рёвом, что-то вроде: “ыы-бУУУУм!”. Короткая распевка и громкий гул. Низкий звук давил на уши. Казалось, где-то рядом гудит труба, уходящая в саму преисподнюю.

Никита вскочил и в страхе заозирался по сторонам. Рука сама собой потянулась к ножу. Но никто не спешил нападать.

А справа погудело и умолкло. На болоте воцарилась тишина.

“Тьфу! Это же выпь, — осенило Никиту. — Проклятущая птица! Как же страшно орёт! Но чего она орёт в середине осени, а не весной, как положено? А может, это не выпь вовсе, а нечисть какая птицей прикидывается. Чёртовы болота! Всё тут не как надо”.

…Уставший Никита наконец добрался до сердца болот. Словно чёрные зеркала, блестели в лунном свете островки открытой воды. На вершине большой длинной кочки торчало раскидистое, почти зачахшее, но ещё упрямо цепляющееся за жизнь дерево. А у его корней виднелся чёрный силуэт — там сидел кто-то большой, с толстым телом и круглой головой.

Вот он, хозяин болот!

Сердце Никиты ёкнуло, а ноги стали ватными. От водяного, близкого родича болотника, с которым они схожи образом жизни и нравом, добра не жди, он — к людям самый коварный и злобный среди духов-хозяев. А каков болотник? Как примет незваного гостя? Может, удрать, пока не поздно?

“Варя, — напомнил себе Никита. — Дом родной, где всё маму с папой, дядьку и прочих помнит. И я в батраки навечно не хочу. Эх, будь что будет!”

— Здравствуй, болотный хозяин! — громко, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказал Никита. — Не сердись, что я без приглашения явился.

Силуэт у дерева пошевелился, повернул голову и открыл глаза. Они слабо засветились тёмно-зелёным светом. По сравнению с телом глаза были очень маленькие и похожи на лягушачьи — круглые, выпуклые, с горизонтальным зрачком.

— Со всем почтением, господин. Я всегда был аккуратен в твоих угодьях, ничего не портил и не мусорил. Я не брал лишнего на охоте, не топтал клюкву. И надеюсь, что ты не откажешь мне в милости.

Болотник подошёл ближе и снова сел, по-лягушачьи растопырив в стороны коленки. Он пристально уставился на парня своими буркалами.

— Говори, человек, — пробулькал то ли в воздухе, то ли прямо в голове странный гулкий голос.

— Мы с сестрой остались одни, родни нет. Мы должны богачу Зимину много денег, и он требует вернуть весь долг раньше срока. А нам нечем отдать… Если до пятницы не расплатимся, то Зимин заберёт сестру к себе наложницей, а меня сгноит в батраках.

— А зачем ты пришёл ко мне?

— Поделись своими сокровищами, болотный хозяин! — поклонился в ноги Никита, сняв шапку. — Ведь ты богаче царей-королей, тебе не будет убытка, а нас с Варькой это спасёт. Помоги, прошу! Ты — наша последняя надежда…

Болотник задумался, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Прикусив губу от волнения, Никита ждал ответа.

— Я помогу тебе, человек. Есть у меня ненужный горшок с монетами и всякой ерундой — кольца, цепочки. Хватит, чтобы скупить на корню всю деревню. Но ты дашь кое-что взамен.

— Что же ты хочешь?

— Твою тень.

В замешательстве Никита потряс головой, не понимая, и посмотрел через плечо и вниз — на земле растянулась его тень. Самая обычная тень, которую отбрасывает человек, стоя в круге света от фонаря.

— А… Разве от неё есть польза?

— Это уже не твоя забота, — в голосе болотника послышалось раздражение. — Такое моё условие. Или соглашайся, или…

Хозяин болот не договорил и многозначительно умолк. Но Никита всё понял и поспешно выпалил:

— Забирай! Я согласен.

— Жди.

Выпрямив ноги, болотник как лягушка, скакнул с места и рухнул в трясину, подняв фонтан брызг. Вонь гнилой воды, к которой Никита уже вроде притерпелся, резко усилилась и ударила в нос. Парень согнулся в глубоком кашле.

Когда он выпрямился, болотник был совсем рядом и шагнул в круг света от фонаря. Теперь Никита мог его рассмотреть. Ноги у болотника были длинные и тонкие, а тело — похоже на шар со складками, но не жирное, а какое-то отёчное, одутловатое. На круглой голове виднелись маленькие глаза. Носа не было, а ниже безгубого рта висела растрёпанная бородёнка. Хотя это мог быть просто прилипший пучок водорослей, ведь болотник с ног до головы был покрыт илом, тиной, улитками и прочей гадостью. В лапах он держал старый, весь в щербинах, глиняный горшок.

Перепончатые пальцы не без труда подняли крышку, и Никита увидел плотно уложенные полновесные монеты, перстни с камнями и пару затейливых, явно дорогих серёжек с жемчугом. Серебро заблистало в свете фонаря, даже сквозь грязь и ил.

Сердце Никиты радостно затрепетало: это огромные деньги! Хватит и Зимину заплатить, и купить всё, что нужно — скотину, новый инструмент, зерно на посев. И ещё полно останется! В купцы можно податься, лавку открыть… И за всё — какая-то тень! Да десять раз пускай заберёт.

Никита поклонился и горячо сказал:

— Не знаю, как тебя благодарить, болотный хозяин! Ты спас меня и сестру. Забирай тень. И ежели тебе ещё что нужно, я сразу…

— Только тень, — прервал болотник. — Стой спокойно.

Никита закрыл горшок с монетами, прижал его к груди и зажмурился. Болотник подошёл вплотную, и вонь тухлой воды стала совсем нестерпимой. Но усилием воли Никита сдержал рвотный позыв и только ещё крепче зажмурился.

Что делал болотник, он не видел, но слышал и чувствовал, что тот ходит по кругу, иногда трогает лапой плечи и спину и тихо шепчет себе под нос.

Шлёп-шлёп-шлёп — лапы по воде.

Лёгкое касание.

Смутный шёпот.

И снова зашлёпали перепончатые лапы.

Так продолжалось довольно долго. У стоявшего в одном положении Никиты стали затекать ноги. Немилосердно кусались поздние комары или какие-то мошки, хотя им всем давно уже полагалось сгинуть от холода.

И вдруг под левую лопатку ударила боль! Резкая, сильная, будто в это место воткнулась стрела. Никита вскрикнул, открыл глаза и пошатнулся. Под правой лопаткой тоже заболело, ещё сильнее, будто стрела теперь ещё и горела. Спину охватило жаром, дыхание остановилось, и Никита в панике захрипел, пытаясь ухватить крохи воздуха. Ноги подкосились, и он упал на колени в грязь, едва не выронив драгоценный горшок.

“Он кусок мяса из спины что ли вырвал?!” — мелькнуло в голове.

Но боль и жар прошли так же резко, как появились.

— Вставай. Я забрал тень, — прозвучал за спиной голос болотника.

Дрожа всем телом и не веря, что всё кончилось, Никита кое-как поднялся на ноги. Болотник стоял, сложив лапы на круглом пузе. Сложно понять выражение лица существа, у которого и лица толком нет, но Никите показалось, что болотник доволен.

— Иди, человек. Мы в расчёте.

— Спасибо, болотный хозяин!

Попрощавшись, Никита двинулся в обратный путь.

Продолжение: Куличьи болота, часть 2

Примечания:

Полати — деревянный настил под потолком, обычно между стеной и русской печью.

Зипун — верхняя крестьянская одежда из очень плотного сукна.

Параскева-пятница (бабья заступница) — праздник, который отмечается 10 ноября (28 октября по ст. стилю.). Посвящен великомученице Параскеве, она в народной традиции считалась покровительницей женщин, семьи, брака и женских ремёсел.

Колупай (устар., диал.) — вялый, медлительный человек.

Если хотите, поддержите меня донатом или подписывайтесь в соцсетях:

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа ВК: https://vk.com/my_strange_stories

3) Литмаркет: https://litmarket.ru/mariya-krasina-p402409

4) Литсовет: https://litsovet.ru/user/108891