Дело было, помнится, в шестьдесят первом. Гагарин вернулся с орбиты героем, улыбка его красовалась на первых полосах всех газет, а в кармане его кителя лежала не проявленная пленка от «Зенита». Снимки эти, сделанные наугад в промежутке между витком и песней «Родина слышит», вызвали в верхах легкое смятение. На них был запечатлен некий объект, летевший к Земле с непостоянной, почти нервной скоростью. Словно пьяный тракторист на «Беларусе» по полю маневрирует.
Вскоре наши радисты, люди с тонким слухом и хронической водочной интоксикацией, поймали странный сигнал. Записали его для солидности на золотую пластинку – будто Богу песню напели. А для расшифровки привлекли Кнорозова, того самого, что разгадал письмена майя. Ученый, погрузившись в работу, быстро потерял вид человеческий, ходил в помятом халате и что-то бормотал на забытых диалектах. В конце концов он явился к начальству и изрек просто:
– Они не друзья. Летят сюда, как на склад пустых бутылок. Сдают нас, что называется, в утиль.
Тут, как вы понимаете, повеселели все. Весь пафос советской космонавтики, все эти «шагает от победы к победе» мгновенно перековали на одну-единственную задачу: остановить «Атлас», как окрестили незваного гостя. Началась гигантская, невидимая миру стройка. Пока народ рапортовал о досрочном выполнении пятилетки, лучшие умы страны ломали головы над тем, как ебнуть по объекту, что летел со зловещей неизбежностью проклятия.
Экономика, эта нервная дама, не выдержала двойной нагрузки. К концу восьмидесятых от былого величия остались ржавые цеха, пустые прилавки и чувство глубокой, всеобщей усталости. А «Атлас» все приближался, будто зловещий родственник, который вот-вот должен приехать в гости и уже телеграмму послал.
Девяностые. Союз распался, как карточный домик от сквозняка. Спецкомитет «Атлас», некогда могущественная теневая организация, влачил жалкое существование. Ученые, вчерашние светила, меняли в институтских подвалах олово для припоев на картошку и сало. Бухгалтерша Людмила Семеновна, женщина с характером лейтенанта милиции, ездила на барахолку и выменивала пайку инженера-электронщика – редкоземельные конденсаторы – на китайские пуховики для всего коллектива. Казалось, проект умер. Умер, как умерла страна, его породившая. Мы сидели в промерзлом КБ под Истрой, пили дешевый портвейн и смотрели, как на мониторе, собранном из запчастей от списанной военки, ползла к Земле точка «Атласа». Было в этом какое-то отупляющее спокойствие обреченных.
Но русский человек, как известно, славится не столько умением строить, сколько феноменальной способностью восстанавливать из руин. Где-то к нулевым, когда нефть пошла в гору и в стране появились деньги, о проекте вдруг снова вспомнили. Вспомнили, разумеется, новые люди, в дорогих костюмах и с ледяным взглядом. Они приехали на развалины нашего НИИ на черных «мерседесах», походили по запыленным коридорам, покрутили пальцем у виска, глядя на наши схемы, нарисованные тушью на кальке, но деньги выделили.
С 2005 года работа закипела с новой силой, но уже в ином, специфическом ключе. Теперь мы писали не технические отчеты, а коммерческие предложения. Вместо гениальных самоучек-сборщиков пришли менеджеры с дипломами MBA. Они говорили на странном языке: «бенчмаркинг», «дедлайн», «КПЭ». Наш «Буревестник» они презентовали где-то наверху как «многофункциональный высокоточный кинетический комплекс двойного назначения». Мы, старики, только переглядывались.
Шли годы. Страна снова научилась гордиться собой, правда, несколько выборочно и подчас неуклюже. А мы тем временем, в тишине восстановленных лабораторий, допиливали ту самую ракету. Допиливали, вспоминая, как меняли когда-то транзисторы на тушенку. В этой мысли была какая-то горькая, довлатовская логика.
И вот, настал дведцать пятый год. «Буревестник», этот паллиатив советской мечты и российского прагматизма, стоит в шахте. Он готов. Сигарообразная тень «Атласа» уже ложится на Землю. Новое начальство, сменившее костюмы на парадные мундиры, в нерешительности замерло у кнопки. Ждут команды. Ждут, вероятно, одобрения свыше, какого-нибудь патриотичного мема в телеграме.
А наш маршал, тот самый, что начинал еще с Гагариным, теперь уже глубокий старик, сидит в кресле у пульта и пьет холодный чай. Он смотрит на дрожащую стрелку радара и на этих растерянных генералов. Потом он медленно, с чисто довлатовским, фаталистическим спокойствием, ставит стакан на стол, подходит к пульту и отодвигает молодого полковника с манерами бутикового менеджера.
– Что вы делаете? – шипит тот. – Приказа нет! Протокол!
– Молчи, – говорит маршал беззвучно. – Вы все тут думаете о рейтингах и имидже. А я тут с шестидесятого года. И знаю одну простую вещь.
Его палец, старый, узловатый, похожий на корень дерева, ложится на алюминиевую крышку. Под ней – та самая красная кнопка.
– Русские своих не бросают. Даже если эти «свои» – все человечество, которое об этом и не подозревает. Даже если сама Россия об этом порой забывает.
Глухой гул прошел по бункеру, с потолка посыпалась пыль. Где-то далеко, в сибирской тайге, открылась земля, и в небо, срывая с себя вековые ели и бетонные плиты, рвануло дитя трех эпох – советского задела, лихолетья девяностых и новой российской стабильности. Ракета «Буревестник».
Старый маршал сел в кресло, вздохнул и потянулся за своим стаканом. Дело было сделано.
Пы Сы. Каюсь. Несу хрень.
