Анонсирована дата выхода аниме «Кае не страшно» - премьера состоится 11 января 2026 года.

Так же на официальном сайте был выложен новый тизер.

Синопсис:
Кая-тян известна в детском саду как хулиганка. Мисс Чи, которой поручили присматривать за ней, вскоре обнаруживает скрытые способности Каи. Приготовьтесь к захватывающему хоррор-экшену в детском саду!

Источник: сайт YummyAnime

Местные знают: здесь свои законы, своя тьма и свои призраки.

Кирилл ненавидел этот район, хотя прожил здесь все свои тридцать пять лет. Он ненавидел обшарпанные парадные, вечно ломающийся лифт в доме и запах жареной мойвы, разъевший стены подъезда. Но больше всего он боялся, что никогда отсюда не выберется. Его девушка, Света, была из другого мира. Ее родители жили в элитном комплексе на Крестовском острове, ездили на машинах, стоимость которых превышала совокупный годовой доход всех жильцов подъезда Кирилла. Света была студенткой престижного вуза, носила пальто цвета кэмел и пахла дорогим парфюмом, который казался чуждым в салоне старенькой «Тойоты» Кирилла.

Их отношения напоминали попытку смешать масло с водой. Кирилл лез из кожи вон, брался за любые шабашки, таксовал ночами, пытался мутить какие-то серые схемы с перепродажей запчастей, лишь бы соответствовать ей. Он знал: стоит ему оступиться, и родители Светы, эти вежливые, но холодные люди с рыбьими глазами, сделают все, чтобы их дочь забыла «этого гопника».

В тот злополучный ноябрьский вечер, когда небо над Питером напоминало грязную половую тряпку, они впервые встретились не в ресторане. Денег у Кирилла не было — очередная схема с поставкой резины прогорела, оставив его с крупными долгами. Они сидели в квартире его друга, Лехи, который уехал на вахту на севера и оставил ключи, чтобы Кирилл следил за порядком. Квартира находилась на первом этаже старой «хрущевки», окна которой выходили прямо на глухую стену гаражного кооператива «Волна».

Разговор не клеился с самого начала.

— Ты опять забыл? — голос Светы дрожал от обиды. — Сегодня наша годовщина, Кирилл. Два года! Я забронировала столик, я ждала... А ты притащил меня в эту... в этот клоповник?

— Света, послушай, — Кирилл нервно крутил в руках зажигалку. — У меня форс-мажор. Парни подвели с деньгами. Через неделю все разрулю, свожу тебя хоть в «Асторию», клянусь. Просто сейчас... ну, голяк.

— У тебя всегда «голяк»! — она вскочила с продавленного дивана. — Ты постоянно кормишь меня завтраками. «Вот поднимусь», «вот тема выгорит». Кирилл, ты не бизнесмен. Ты просто топчешься на месте в этой грязи и тянешь меня за собой!

Слово за слово, обида за обидой — и вот уже воздух в тесной комнате наэлектризовался так, что стало трудно дышать. Кирилл, уязвленный в самое больное место — в свое мужское самолюбие, сорвался. Наговорил лишнего. О том, что ей, «принцессе на всем готовом», не понять, как достаются деньги. О том, что она смотрит на него как на грязь под ногтями.

Света не стала кричать. Она просто молча надела свое бежевое пальто, взяла сумочку и направилась к двери.

— Стой, ты куда? Ночь на дворе, тут район неспокойный! — крикнул ей вслед Кирилл, но злость все еще кипела в нем, мешая встать и остановить ее силой.

— Я знаю короткую дорогу. Через гаражи к проспекту, там такси вызову, — бросила она, не оборачиваясь. Дверь захлопнулась за ней.

Кирилл остался один. Он слышал, как удаляются ее шаги по лестнице. «Попсихует и вернется», — подумал он, закуривая сигарету. Гаражи? Ночью? Да она блефовала. Там даже местные старались не ходить после полуночи. Этот массив гаражей тянулся на километры, ржавое море железа, между которыми вились узкие, заваленные мусором тропинки. Дурное место. Год назад там нашли двух гастарбайтеров с перерезанными глотками. А еще раньше ходили слухи о маньяке, который затаскивал туда одиноких прохожих. Но это же Света. Она разумная.

Она пойдет к освещенной улице и уедет.

Прошло десять минут. Двадцать. Кирилл выкурил три сигареты подряд. Злость начала уступать место беспокойству. Почему она не пишет? Обычно, когда она злилась, то сразу строчила гневные сообщения. А тут — телефон молчит.

Он набрал ее номер. Гудки шли, длинные, тягучие, но трубку никто не брал. На пятый раз вызов сбросили.

— Черт, — выругался Кирилл, натягивая куртку.

Он выбежал на улицу. Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо мокрой крупой. Фонарь у подъезда мигал, отбрасывая дерганые тени. Гаражный кооператив начинался сразу за детской площадкой — черная дыра в городском пейзаже. Кирилл включил фонарик на телефоне и шагнул в темноту.

— Света! — крикнул он. Голос утонул в гуле ветра и отдаленном шуме проспекта.

Под ногами хлюпала грязь вперемешку с машинным маслом. Ржавые ворота гаражей, казалось, скалились в луче фонаря. Здесь было неестественно тихо. Городской шум сюда почти не проникал, словно гаражи существовали в отдельном вакууме. Кирилл шел по «короткой дороге» — узкой тропе между двумя рядами боксов. Сердце колотилось где-то в горле.

Внезапно луч света выхватил на земле что-то светлое. Это была сумочка. Дорогая, кожаная сумочка Светы, валяющаяся в луже мазута.

— Света! — заорал Кирилл уже не стесняясь.

Он пробежал еще метров тридцать и увидел её. Она лежала ничком возле полуразрушенного кирпичного гаража без ворот. Ее пальто было распахнуто, волосы разметались по грязному снегу.

Кирилл подлетел к ней, упал на колени, не обращая внимания на ледяную жижу. Перевернул. Ее лицо было белым, как мел. Глаза закрыты.

— Светка, ты чего? Света, очнись! — он хлопал ее по щекам, тряс за плечи.

Она была ледяной. Какой-то мертвенно-холодной, словно пролежала здесь несколько часов, хотя прошло не больше сорока минут. Он приложил ухо к ее груди. Сердце билось, но странно — медленно, с тяжелыми, глухими ударами, будто ворочался огромный камень.

Вдруг ее тело выгнулось дугой. Кирилл отпрянул. Света открыла глаза.

В тот момент Кирилл пожалел, что не ослеп. Ее зрачки расширились настолько, что радужки почти не было видно, превратив глаза в два черных озера. Она смотрела не на него, а куда-то сквозь, в пустоту над его плечом. Ее губы задрожали, обнажая зубы в зверином оскале, и из горла вырвался звук — какое-то утробное рычание.

— Жрать... — прохрипела она. Голос был низким, грубым, срывающимся на визг. — Хочу... жрать...

Кирилл, трясущимися руками, попытался поднять ее. Она весила столько же, сколько и всегда, но ощущалась неподъемной, словно ее тело налилось свинцом. Она вцепилась ему в куртку с такой силой, что он услышал треск ткани.

— Света, тихо, я сейчас скорую... или сам... давай в машину, — бормотал он, пытаясь не поддаваться панике, которая накатывала ледяными волнами.

Он практически доволок ее до машины, забросил на заднее сиденье. Всю дорогу до ближайшей больницы она билась в конвульсиях и выла. Это был вой раненого волка, от которого у Кирилла волосы на затылке вставали дыбом. Она грызла обивку сиденья, царапала стекло ногтями, оставляя кровавые полосы.

В приемном покое дежурной больницы творился обычный ночной хаос, но появление Светы заставило всех резко замолчать. Кирилл внес ее на руках. Она извивалась и щелкала зубами, пытаясь укусить его за плечо.

— Что с ней? Наркотики? Соли? — усталый врач с мешками под глазами подошел к ним, светя фонариком в глаза девушке.

— Она не употребляла! Никогда! Мы шли... она упала, ударилась головой, наверное, — врал Кирилл, сам не понимая, зачем. Он чувствовал: то, что происходит, медицина не объяснит.

Свету привязали к каталке ремнями. Она орала так, что лопались капилляры в глазах.

— Мяса! Дайте мяса! Сырого! С кровью! Я выгрызу тебе печень, сука! — вопила интеллигентная девочка-студентка, используя такие матюги, которых Кирилл не слышал даже от портовых грузчиков.

Врач вколол ей ударную дозу транквилизатора. Это должно было вырубить слона. Света затихла лишь на минуту, а потом ее голова резко повернулась к врачу, шея хрустнула.

— Ты, лепила, — прошипела она, глядя с ненавистью на доктора. — Я знаю, что ты делаешь с медсестрами в ординаторской. Твоя жена узнает. Я ей во сне нашепчу.

Врач побледнел и отшатнулся, выронив шприц.

— Везите ее в токсикологию, срочно, — прошептал он. — Это психоз.

Но Кирилл понимал — в токсикологии ее добьют лекарствами, а потом навсегда упекут в дурку. А родители Светы... Если они узнают, что их дочь в районной больнице ведет себя как бесноватая, Кирилла сотрут в порошок.

— Я забираю ее, — твердо сказал Кирилл. — Это просто шок. Я отвезу ее домой.

Под расписку, со скандалом, но он вытащил ее оттуда. Как только они оказались на улице, Света немного успокоилась, но ее трясло мелкой дрожью.

— Кирилл... — голос теперь был похож на ее прежний, но налитый слабостью. — Я так голодна. У меня внутри... пустота. Она разъедает меня. Пожалуйста... покорми меня.

— Сейчас, малыш, сейчас купим что-нибудь. Шаверму? Бургер?

— Нет... — она облизнула пересохшие губы. — Мясо. Просто мясо.

Они остановились у круглосуточного супермаркета. Кирилл вбежал внутрь, схватил с полки вакуумную упаковку говяжьего фарша, палку колбасы, еще что-то. Вернувшись в машину, он протянул ей пакет.

Света без раздумий схватила его, разорвала зубами плотный пластик упаковки с фаршем. Она не ела — она жрала как голодное животное. Запихивала в рот куски сырого, холодного мяса, давилась, глотала, не жуя. Кровь и мясной сок текли по ее подбородку, капали на дорогое пальто. В салоне запахло, как на бойне. Кирилл сидел, вцепившись в руль, и чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Она уничтожила килограмм сырого фарша за две минуты. Потом принялась за колбасу, откусывая ее вместе с оболочкой.

— Еще, — прорычала она, глядя на него безумными, блестящими глазами. — Мало. Вези меня к ним!

— К кому?

— Домой. Там полный холодильник. Там много еды.

Кириллу ничего не оставалось, кроме как везти ее на Крестовский. Всю дорогу она раскачивалась и бормотала что-то бессвязное, иногда срываясь на хихиканье, от которого у Кирилла стыла кровь.

Когда они поднялись в роскошную квартиру ее родителей, было уже три часа ночи. Дверь открыла мать Светы, ухоженная женщина в шелковом халате.

— Светочка? Господи, что с тобой? Почему ты вся в... это кровь?! — она в ужасе уставилась на перепачканное лицо дочери.

Света с силой оттолкнула мать. Та отлетела к стене и сползла по ней, хватая ртом воздух.

— Жрать хочу! — рявкнула Света и, не разуваясь, в грязных сапогах, оставляя следы мазута на итальянском паркете, рванула на кухню.

Отец Светы, грузный мужчина с командным голосом, выбежал из спальни с битой в руках.

— Что здесь происходит?! Что ты сделал с моей дочерью?

В этот момент из кухни раздался грохот. Они вбежали туда и замерли. Света стояла у распахнутого огромного холодильника. Она вырывала куски буженины, сырые стейки, приготовленные для барбекю, яйца — и запихивала все это в рот. Скорлупа хрустела на зубах, смешиваясь с кровью из порезанных десен.

— Света! — отец попытался схватить ее за руку.

Она развернулась, и в ее взгляде было столько животной ярости, что мужчина, прошедший девяностые, робко попятился.

— Не трожь, барыга! — голос Светы приобрел мужской тембр. Хриплый, прокуренный, с ярко выраженным тюремным жаргоном. — Руки пообломаю! Я свое беру! Я там голодал, пока вы тут икру жрали!

Мать Светы зарыдала, закрыв лицо руками. Кирилл стоял в дверном проеме, и внезапно страшная догадка пронзила его мозг. Этот голос. Эти интонации. Слово "барыга", произнесенное с характерным присвистом.

— Борька? — тихо спросил Кирилл.

Света замерла. Медленно она повернула голову к Кириллу. По лицу, перемазанному желтком и кровью, расползлась кривая ухмылка.

— Узнал, братан? — прохрипела она голосом его давно мертвого друга. — Долго же ты соображал. А я все смотрю — узнает Кирюха кента своего или загордился совсем, с мажорами спутался?

Борис, или Борька-Штопор, был другом детства Кирилла. Они выросли в одном дворе. Полгода назад Борька пропал. Все думали — скрывается от долгов. А месяц назад его нашли в тех самых гаражах. Вернее то, что от него осталось. Его до полусмерти забили арматурой в какой-то пьяной разборке и бросили в смотровую яму заброшенного гаража. Он умирал несколько дней. Несколько дней в темноте, холоде, весь переломанный, не в силах выбраться.

— Ты же умер!, — прошептал Кирилл, чувствуя, как ноги подкашиваются. — Мы тебя похоронили.

— Похоронили... — «Света» сплюнула кусок мяса на пол. — В ящик закрытый положили. А я, сука, жрать хотел! Знаешь, как это, Кирюха? Когда кишки сами себя переваривают? Когда ты в яме лежишь, крысы приходят и начинают грызть твои пальцы, а ты даже пнуть их не можешь? Я там орал! Я звал! А вы... вы потом водку пили на поминках!

Родители Светы жались друг к другу в углу, глядя на этот кошмар. Они ничего не понимали про Борьку, про гаражи. Они видели только, как их дочь превратилась в монстра.

— Эта фифа... — Борька внутри Светы ткнуло пальцем в ее грудь. — Она, дура, сама пришла. Прямо ко мне. Прямо к той яме, где я сдох. Споткнулась, упала. А я... я так давно хотел тепла. Хотел почувствовать вкус еды. У нее тело мягкое, сытое. Вкусно в нем.

— Вылезай из нее, Боря, — твердо сказал Кирилл, делая шаг вперед. — Это не твое тело. Ты мертв. Отпусти ее.

— А то что? — «Света» взяла со стола кухонный нож. Движения были резкими, профессиональными — хватом снизу. — Завалишь меня? Так я уже мертвый. А вот девку эту я с собой заберу. Изнутри ее сожру. Всю, до косточки.

Ситуация была патовой. Кирилл видел безумие в этих глазах. Он понимал: Борис не шутит. Злость и голод, с которыми он умирал, превратили его душу в черную, ненасытную субстанцию.

— Боря, послушай, — Кирилл лихорадочно искал выход. — Помнишь тетю Валю? Мать твою?

Лицо «Светы» дрогнуло. Нож чуть опустился.

— Мать не трожь, — прорычал голос Бориса.

— Она одна сейчас. Совсем плохая стала после похорон твоих. Не ест, не спит. Сидит в твоей комнате, на фотографию твою смотрит. Если ты сейчас Свету убьешь, мать этого не переживет. Она же чувствует все.

— Врешь... — неуверенно протянул голос Бориса.

— Поехали к ней. Прямо сейчас. Посмотришь на нее. Попрощаешься по-человечески. А потом... потом делай что хочешь. Но сначала к матери.

Существо молчало минуту, тяжело дыша. Потом Света швырнула нож в раковину.

— Вези. Но если обманул — я тебе глотку перегрызу прямо там.

Родители Светы пытались протестовать, но Кирилл рявкнул на них так, что они замолчали. Он снова запихнул Свету в машину. Всю дорогу до Купчино она молчала, только иногда тихо скулила и хваталась за живот.

Подъезд, где жила мать Бориса, был одним из тех мест, где все пропиталось серым отчаянием. Кирилл позвонил в обшарпанную дверь. Долго никто не открывал. Потом послышалось шарканье, и дверь приоткрылась на цепочку. В щели показалось сухое, морщинистое лицо матери Бориса.

— Кто там? Кирюша? — голос ее был совсем слабым.

Кирилл подтолкнул Свету вперед.

— Тетя Валя, это... тут к вам пришли.

Света стояла, опустив голову. Потом она медленно подняла глаза на старушку. И в этих глазах что-то изменилось. Звериная ярость исчезла, уступив место бесконечной, тоскливой боли.

— Мама... — сказала Света голосом, который теперь был странной смесью женского тембра и интонаций Бориса. — Мам, прости меня. Я дурак был. Влез не туда.

Старушка ахнула, прижала руки к груди. Она не смотрела на внешность богатой девушки. Материнское сердце видит куда глубже.

— Боренька? — прошептала она, распахивая дверь. — Сынок? Как же так? Ты же...

Света упала перед ней на колени прямо на грязный бетон лестничной площадки. Она обняла худые ноги старушки и зарыдала. Страшный плач — грубый, мужской, рвущийся из тонкого девичьего горла.

— Я голодный был, мам. Такой голодный... И холодно мне было. Но сейчас... сейчас я тебя вижу, и мне теплее. Ты прости меня, что оставил тебя одну. Ты кушай, мам. Не голодай. Я не могу смотреть, как ты голодаешь.

Старушка гладила Свету по слипшимся от крови волосам и шептала молитву. Кирилл стоял в стороне, чувствуя, как по щекам текут слезы.

Вдруг Света конвульсивно дернулась, выгнулась, издав звук, похожий предсмертный вздох. Черная тень, едва заметная глазу, словно дым, вырвалась из ее рта и растворилась в тусклом свете лампочки над дверью.

Девушка обмякла и рухнула на пол, потеряв сознание.

***

Прошло два месяца.

Кирилл больше не был «тем гопником» для родителей Светы. Они, конечно, не полюбили его, но в их глазах появилось уважение к нему. Они впервые в жизни видели то, что не поддается логике, и знали, что только Кирилл смог это остановить. Отец Светы даже помог ему устроиться на приличную работу, подальше от криминальных схем.

Света ничего не помнила о тех событиях. Для нее тот вечер закончился ссорой, а начался снова уже в палате частной клиники. Но теперь она стала спокойнее.

Они с Кириллом поженились тихо, без пышных торжеств.

Лиана, напротив, казалось, сжималась от каждого громкого звука. Она шла, слегка ссутулившись, как будто пыталась стать меньше.

Едва они уселись, как к их столу подошла высокая, статная девушка с каскадом ухоженных черных волос. Ее взгляд, холодный и острый, как скальпель, медленно прошелся по Эйре с ног до головы.

— Ну что, новенькая, — ее голос прозвучал громко и язвительно, заставляя замолчать ближайших соседок. — Сандра. Я с Солярии, как и наша техноманка Люси, — она бросила уничижительный взгляд на хлам на их столе. — Покажешь нам, на что способна дочка великой Блум? Или Огонь Дракона в тебе только на поджигание гардеробных годится?

В столовой воцарилась тишина.

«Именно этого они и ждут, — пронеслось в голове у Эйры. — Цирковой собачки, которая прыгает через обруч по команде. Что ж, получите шоу. Но по моим правилам».

— А тебе-то что, Сандрочка? — ее голос прозвучал тихо, но четко, режущим лезвием на фоне общей тишины. — Решила проверить, не жарко ли будет в аду? Могу устроить экскурсию. Бесплатно.

Она не стала вставать, лишь положила ладони на стол. Ощущение было знакомым и пугающе приятным — будто тысячи раскаленных булавок рвутся изнутри наружу. Дерево под ее пальцами почернело, и от него потянулась тонкая струйка дыма. Воздух затрепетал от жара.

Сандра отступила на шаг, ее надменная уверенность испарилась, сменившись ошеломляющим, примитивным ужасом. Дорогой кулон беспомощно дернулся на ее шее.

— Сумасшедшая! — выдохнула она, бросая взгляд на обуглившуюся столешницу, и, развернувшись, поспешила прочь.

Тишина взорвалась гомоном. Эйра оторвала ладони от стола, оставив на нем два четких обугленных отпечатка. Адреналин пел в ее жилах огненным дуэтом с магией. Руки дрожали, но это была сладкая, победоносная дрожь. На миг она почувствовала себя не игрушкой в чужих руках, а тем, кто держит ножницы. Во рту стоял привкус гари и медной монеты. Небольшая цена.

— Вот это да, — протянула Люси, с нескрываемым интересом разглядывая опаленную столешницу. — Настоящий огненный талант. Могла бы и микроволновку заменить. И от ржавых болтов избавлять.

Лиана смотрела на Эйру широко раскрытыми глазами, в которых читался не столько страх, сколько изумление и тревога.

— Ты... ты могла ее серьезно ранить.

— Могла, — холодно согласилась Эйра, отодвигая тарелку с еще не начатой едой. — Но не стала. Ее испорченное настроение не стоит ее испорченной внешности. Пока.

Обед прошел в напряженном молчании. Когда они выходили из столовой, Эйра почувствовала, как толпа перед ней буквально расступается, образуя живую волну. Шепот теперь был приглушеннее, а взгляды, которые она ловила, быстрее отскальзывали в сторону. Она добилась своего.

Вечером, лежа в постели и глядя в темноту, Эйра думала об этом моменте. О страхе в глазах Сандры. О дрожащих руках. О чувстве контроля, которое длилось всего секунду, но было таким сладким. Она снова была опасной, непредсказуемой Эйрой. Не наследницей, не надеждой королевств, а стихией, которую невозможно приручить.

За стеной доносились приглушенные голоса Люси и Лианы. Они о чем-то спорили, потом смеялись. Обычная жизнь. Жизнь, которой у нее никогда не было и, вероятно, не будет.

Эйра перевернулась на бок и сжала кулаки. Пламя под кожей успокоилось, превратившись в ровный, горячий пульс. Оно было с ней. Оно было ее. И пусть все боятся. Так проще.

В соседней комнате Люси, настраивая голографический проектор, бросила через плечо Лиане:

— Видишь? А ты переживала, что ей будет тут скучно. Сандре этой зазнавшейся давно урок пора было преподнести.

Лиана, пересаживая кактус в новый горшок, лишь покачала головой. Ее пальцы, испачканные в земле, слегка дрожали.

— Ты не понимаешь, Люси, — прошептала она так тихо, что слова едва долетели до подруги. — Это был не просто огонь. Я... я почувствовала не ярость. Я почувствовала отчаяние. Такое отчаяние, что может сжечь весь мир дотла.

Она видела не просто вспышку гнева. Она видела ту самую трещину, о которой все шептались. И она задавалась вопросом — что прочнее: воля юной девушки или груз наследия, что тяжелее: корона или пламя, готовое поглотить свою хозяйку?

Он лежал на стойке в полицейском управлении — маленький, аккуратный, тщательно вымытый, будто его подали на серебряном блюде для какого-то сомнительного, но изысканного ужина. Указательный. Мужской. Без следов борьбы.

Смотритель — инспектор Арден Флинт, человек с манерами архивариуса и привычкой ставить точку там, где другой поставил бы запятую, — смотрел на него, переполненный тупой злобы.

Пять исчезновений за год.
Пять пальцев.
Пять визитов в дом к людям, у которых не было врагов… по крайней мере официально.

Смотритель был уверен, что не знает, кто или что это делает.
Был не уверен настолько, что хотел уволиться и пойти охранником в пиццерию.

Только туман за окном, будто издевался, визуализируя это абсурдное дело.

Бар “Вонючий Гуч” выглядел в тот вечер даже более неприветливо, чем обычно. Матёрые лодочники, проходя мимо, отводили глаза, будто бы и не мигала полу выгоревшим неоном вывеска, чьё название давно никто не читал.

Однако весь Порт Эхо называл это место иначе:

“Притон Питона”.

У стойки стоял сам Лимстим Питон — высокий, собранный, будто самурай, с выражением лица человека, который за жизнь увидел достаточно, чтобы удивляться лишь очень редким вещам. Он протирал стакан движениями, которые больше напоминали ритуал, чем работу.

Клиентов было немного: пара матросов спорили о будущем рыболовного промысла, старуха в серой шали всё никак не могла доесть оставший суп, , а у самого края стойки сидел человек в пальто — явно не местный, но и на случайного туриста не был похож.

Он произнёс фразу почти шёпотом:

— У меня золотой билет.

Лимстим Питон поставил в сторону чистый стакан и, не меняясь в лице, достал одну единственную бутылку — зелёную, без этикетки, с трещиной возле горлышка. Налил ровно половину.

Человек в пальто кивнул.
И оставил на стойке небольшую золотую карточку. Будто кредитка или впрямь билет в театр, на трамвай, какого-то забытого столетия.

Заказ принят.

Лимстим посмотрел на билет. Затем забрал его, будто чаевые и пропал. Никто из посетителей не обратил на это внимание, будто бы за стойкой никого и не было. Неизвестный гость, к слову, тоже исчез.

Дом магистра Оуэна Каррела находился на Верхнем Променаде — там, где люди старались жить так, будто никакие инвесторы никого не бросили, а просто перенесли дальнейшее строительство города мечты. Магистр считался человеком порядочным, известным, уважаемым.

Лимстим Питон появился в доме не то чтобы внезапно — скорее сверхестественно. Он уже был внутри, кивнул прислуге и прошел аккуратно мимо кактуса в гостинной.

Магистр вышел из уборной

— О, простите, я не ждал никого… — начал он.
— Милый кактус, — спокойно сказал Лимстим.

Казалось, никакой угрозы не было. Казалось.

Всё произошло быстро, чисто, почти беззвучно.
Палец — левый средний — был взят аккуратно, с хирургической точностью.
Дом остался таким же тихим, как пять минут назад.

Когда Смотритель Флинт прибыл на место, у дома уже толпились журналисты и зеваки. Магистр сидел в кресле, словно человек, который пытался вспомнить сон, никак не желающий вспоминаться.

— Вы хоть что-нибудь помните? А прислуга? — спросил Флинт ровно.

Магистр отвёл взгляд.

— Это его… стиль, он живой человек, я точно знаю — ответил Флинт, доставая блокнот.

Там, между страницами, уже были пять пустых строк и пять аккуратно вклеенных изображений — по одному пальцу на каждую.

Он перевёл взгляд на окно.
Туман стелился низко и уверенно.

— Он живой человек, — сказал Смотритель почти себе. — И когда-нибудь ошибётся.

Но Смотритель ошибался.
Лимстим Питон не ошибался.

Поздним вечером бар был пуст, кроме тени на стене — тени, которая отбрасывалась совершенно неправдоподобно, будто от источника света, которого в комнате не было.

Лимстим поставил на стойку небольшой серебристый контейнер, открыл его — и туда тихо упал очередной палец.

Бармен закрыл контейнер, убрал в шкаф и произнёс тихо:

— День первый.

Будто начинал отсчёт.

Туман за окном сдвинулся, словно слушая.

Послышались шаги. Людмила закрыла глаза, больше не в силах сопротивляться. Она позвоночником чувствовала приближение Андрея. Его дыхание вскоре коснулось ее уха, когда он тихо произнес:

— Вы потратили на меня столько времени, научили меня стольким заковыристым выражениям и медицинским терминам, но так и не поняли главного. Вернее так: вы интуитивно обо всём догадались, но безумно боитесь озвучить окончательный вердикт. Ведь это означает крах вашего мира, вашей карьеры, веры, профессионализма…

— О чем вы?

— Я — инкуб. Вам знакомо это слово?

Людмила скептически улыбнулась. Но улыбка быстро сошла на нет, стоило Андрею положить ладонь на ее бедро. Жгучий холод пронзил нутро. Ей захотелось закричать, позвать на помощь, однако она не посмела. А может, ей стало просто жаль себя. Ведь, как бы то ни было, но ничего более сильного она не испытывала ни с одним мужчиной. И самое страшное заключалось в том, что это была именно та рука, когда-то ласкавшая ее по ночам. Признаться в этом она не могла даже самой себе, не говоря уже о том, чтобы обратиться за помощью к коллегам. Да и что она могла им рассказать? О том, как ее накрывало сонным параличом? Или о том, как в момент, когда она не могла пошевелиться и заговорить, к ней на кровать садился некто темный?

(с) "Подключка. Инкуб",

Ник Венджинс

— Я сожгла всего один гарлероб, — прошипела она себе под нос, но легенды о ее «подвигах» жили собственной жизнью.

— Эйра, дорогая!

Из тени арки выплыла знакомая фигура в платье цвета сочной зелени. Флора. Ее улыбка была все такой же теплой, но теперь отшлифованной до блеска, как паркет в ее приемной. Безмятежность во взгляде сменилась спокойной, неоспоримой властью.

— Флора, — кивнула Эйра, намеренно отстраненно.

— Для студентов — мисс Флора, — поправила та, и в голосе не было упрека, лишь констатация правила. Ее пальцы на мгновение коснулись листа декоративного плюща, и тот тут же выпрямился, став еще идеальнее. — Я провожу тебя.

Они углубились в сияющие галереи. Голос Флоры, вещавший о правилах, превратился в фон. Эйра скользила взглядом по витражам с ликами Винкс, чувствуя, как тяжелые, осуждающие взгляды прошлого следят за ней со стен.

— ...ты будешь жить в Западной башне, — вернул ее к реальности голос спутницы. — В соседних комнатах — Люси и Лиана.

У Эйры дрогнула бровь. Люси — единственный луч света в этом цирке.

— Та самая комната, где когда-то жила твоя мама, — ностальгически добавила Флора, останавливаясь у витража, изображавшего ее молодую версию с Блум. Она провела пальцем по стеклу, и крошечный бутон расцвел и тут же завял на холодной поверхности. — Мы провели там столько счастливых дней... Как... Блум?

— Занята, — отрезала Эйра. — Правит Домино. Ждет, когда я окончу Алфею и возьму на себя свою «законную» половину обязанностей. Как и Скай. Оба ждут. Каждый своего.

Слова повисли в воздухе, горькие, как пепел. Эйра почувствовала, как ее собственное пламя пытается выжечь ей горло.

Уголки губ Флоры дрогнули, вычертив на лице маску сожаления, отточенную за годы директорства.

— Я понимаю, тебе непросто. Но все на тебя возлагают надежды, Эйра. Все ждут, что ты сможешь объединить королевства, как они с отцом всегда мечтали. Ты не можешь их подвести.

«Объединить королевства». «Мечтали». «Подвести».

Слова впивались в сознание, как раскаленные шипы. Эйра почувствовала, как по телу разливается липкий жар, а в висках начинается назойливый, монотонный стук. Кончики пальцев заныли, словно от приближающейся грозы. Нет. Только не сейчас.

Она резко засунула руки в карманы, впиваясь ногтями в ладони.

— Постараюсь, — прошипела она, глядя в конец коридора. — Не подведу ваши надежды.

Флора лишь печально вздохнула.

— Иди, обустраивайся. Отдыхай.

Не прощаясь, Эйра зашагала к лестнице. Каждый шаг отдавался в висках. Она была здесь не для учебы. Она была здесь, чтобы стать удобной версией себя.

Дверь в ее комнату была массивной. Эйра, не мешкая, толкнула ее плечом и застыла на пороге.

Пространство напоминало последствия стихийного бедствия на стыке технологий и ботаники. Пол был скрыт под ковром из проводов, сползавших с разобранных консолей к единственной розетке. Среди этого хаоса зеленели островки кактусов и нежных пустынных роз.

В эпицентре — две девушки.

Лиана, с темными волосами, собранными в небрежный хвост, с отчаянием в зеленых глазах пыталась высвободить колючий кактус из объятий силового кабеля.

— Люси, я же просила! Моим растениям нужен свет!

— А моим серверам — энергия! — парировала Люси, не отрываясь от паяльника. — Ткнешь кактусом в монитор — перепрошиву его на мариачи!

Грохот захлопнувшейся двери заставил их вздрогнуть. В наступившей тишине жужжало только оборудование.

Люси опомнилась первой. Швырнув паяльник, она ловко преодолела хаос и впилась в Эйру в объятии, как спасательный жилет в бурю, не оставляя ни шанса на отпор.

— Ты здесь!

Крепко обняв подругу, она развернула ее к смущенной Лиане.

— Лиана, знакомься — гремучая смесь по имени Эйра. Принцесса двух королевств и мой личный пожарный щит. Эйра, это Лиана. Принцесса Андросса и мой личный критик интерьера.

Лиана сделала легкий реверанс, в ее глазах читалось неподдельное любопытство.

— Приветствую. Прости за этот... беспорядок.

Эйра молча прошла мимо, кивнув в ответ. Ее угол у арочного окна был тихим убежищем. Она расставила на полке несколько книг и пару безделушек — потрескавшийся голубой камень с реки Домино и маленького деревянного дракона. Вещи остались в чемоданах. Временность — вот ее кредо.

К вечеру хрупкое перемирие было достигнуто. Хаос сменился шатким нейтралитетом. Провода, стянутые жгутами, теперь походили на уснувших змей, уступив дорогу к окну для кактусов Лианы. Воздух, пахнущий озоном и влажной землей, был странным, но уже не враждебным.

— Идем, а то все сосиски в тесте достанутся первокурсникам, — бросила Люси, вытирая руки о фиолетовый комбинезон.

В коридоре, пока Люси пыталась втолковать Лиане принцип работы квантового стабилизатора, та смотрела на нее с вежливым непониманием. Внезапно Люси подмигнула.

— Кстати, о твоей вечной теме. Расскажи-ка нам про «загадочного спасителя».

Лиана заметно оживилась. Пальцы сами потянулись к запястью, будто нащупывая невидимый браслет, а взгляд ушел куда-то вдаль.

— Рэй... Мы знакомы с детства. На Андросе, перед отъездом... Чемоданы были неподъемные, слуги исчезли. А он появился. Донес все до кареты, подал руку... — Голос ее стал тише, почти мечтательным. — А потом просто кивнул и ушел. Всегда в черном. С этим браслетом...

Люси фыркнула, но с нежностью в голосе:

— Рыцарь в матовых доспехах. Надеюсь, на совместных занятиях ты сможешь добиться от него большего, чем кивок.

Эйра, шедшая сзади, сдержанно фыркнула. Она шла позади, и с каждым шагом по ее жилам растекалась ртутная тяжесть. Она смотрела на затылок Лианы, говорящей о своем Рэе, и думала: «Их самые большие проблемы — это чемоданы и симпатичные мальчики. А моя — это я сама».

Воздух вокруг ее пальцев затрепетал, и на портрете молодой Блум золотая рамка на мгновение вспыхнула ослепительным белым светом — не теплым, как солнце, а холодным, как звезда перед взрывом. Эйра судорожно сглотнула и спрятала руки в карманы.

Знаешь, а ведь всё началось с того, что у соседа сверху, Анатолия, наконец-то закончился этот чёртов ремонт. Вспомни, я же жаловался тебе — три месяца подряд, с восьми утра до шести вечера, он долбил, сверлил и таскал мебель. Мозг, привыкший к тишине и цифрам, буквально плавился от этого хаоса. Иногда, чтобы успокоиться, я закрывал глаза и представлял, что это не перфоратор, а хирургическая пила... Жутковато, признаю, но это было утешением для того, кто так и не смог стать хирургом, а пошёл в эту триклятую бухгалтерию... Я вроде уже рассказывал, да? Пять лет обучения и ещё четыре года практики впустую... Просто потому что мне срочно понадобились деньги... Я до сих пор жалею о своём поступке... Может, нужно было взять в долг? Но никак не идти туда.

Так… о чём я? Точно. В прошлый вторник вдруг наступила тишина. Я даже обрадовался сначала — вот, наконец-то, отчёт смогу дописать спокойно.

Но уже через день эта тишина начала вызывать вопросы. Обычно в подъезде всегда что-то происходит: лифт ездит, соседи ходят, вода течёт. А тут — абсолютный вакуум. Как в заброшенном здании.

В среду вечером я впервые почувствовал странный запах. Слабый, но неприятный — сладковатый, тяжёлый, как от гниющего мяса. Пахло, как в том морге при институте, где мы практиковались. Тот же сладковатый приторный шлейф разложения. «Некроз», — прошептала какая-то давно уснувшая часть моего сознания. Но я тут же отогнал эту мысль. Чушь. Наверняка кто-то выбросил испорченную курицу в мусоропровод. Так думать было проще. Но на следующий день вонь только усилилась, и я понял, что источник где-то здесь, на нашем или соседних этажах, но точно не в мусоропроводе.

В четверг утром, когда я спускался на работу, в лифте ко мне присоединилась тётя Катя, наша старшая по дому. Она выглядела уставшей и встревоженной.

— Саш, а ты ничего сверху не слышал ночью? — спросила она, пока лифт ехал вниз.
— В каком смысле? Ремонт вроде закончился.
— Да нет, не ремонт... — она помялась. — Вчера за полночь меня разбудил странный звук. Словно кто-то тяжёлую железную балку по полу волочил. Сверху, от Анатолия. Я даже потолок проверяла — не просел ли… дом-то у нас старенький уже. Я кое-как уснула, но утром звуки продолжались, представляешь?

Я пожал плечами, списав это на остаточные явления ремонта. Мол, мебель передвигает. Но тётя Катя покачала головой:
— Странно это. И запах... Ты чувствуешь? У меня в ванной на потолке бурые пятна проступили. Думала, может, у него трубу прорвало, но он не открывает. Телефон не берёт. Как в воду канул.

Мы тогда сошлись на мысли, что он так увлёкся ремонтом, что трубу пробил и теперь боится показываться. Я особо не придал этому значения, но к вечеру, сидя дома, я и сам услышал эти звуки. Сначала — глухой удар, словно ту самую балку уронили. Потом — мерзкое, влажное шарканье. Не такое, как от мебели. Словно кто-то волочит по полу мокрый ковёр. Шарк... пауза... шарк... Я встал ногами на диван, чтобы прислушаться, и услышал тихое, прерывистое похрипывание. Как будто у человека приступ астмы.

В пятницу я уже не выдержал. Перед выходом рука сама потянулась к железной ножке от старого кухонного стола, который развалился на прошлой неделе. Да, руки так и не дошли его выбросить.

Глупо, конечно. Но тяжёлый холодный металл в руке давал какое-то иррациональное спокойствие. Почти как скальпель когда-то... Ладно, хватит глупостей. Я поднялся к нему. Дверь, старая, деревянная, с облупившейся краской, была закрыта. Я постучал.

— Толик! Ты там как? С тобой всё в порядке?

В ответ — тишина. Я уже хотел уходить, как вдруг из-за двери донёсся хрип, а следом — короткий, отрывистый стон и глухой удар, словно по двери. Меня передёрнуло. Я отступил и стучать больше не стал… не моё это дело. Но на всякий случай полицию вызвал, пусть разбираются.

А ночью... Ночью я проснулся от того, что звуки доносились не сверху, а уже из подъезда. Словно прямо за моей дверью. Не шарканье и не удары, а нечто новое, пугающее. Тихий, мокрый, чавкающий звук, прерываемый короткими, хлюпающими вздохами. И скрежет. Такой, будто по металлической поверхности водят гвоздём.

Я замер в кровати, сердце колотилось, отдаваясь в висках. Свет включать не стал — боялся выдать себя. Спустив босые ноги на пол, я на цыпочках подкрался к прихожей и замер у двери, затаив дыхание. В подъезде горел тусклый свет, но в глазок я ничего не видел, кроме пустой площадки напротив. Но звуки-то были тут, в сантиметрах от меня. Чавканье, хлюпанье... и этот скрежет, который, как я теперь понял, исходил прямо от моей двери. Будто кто-то скрёбся по ней снаружи.

И тогда я заметил тень. Она была едва различима, ложилась на пол из-за угла, длинная и бесформенная. Она медленно покачивалась в такт этим неприятным звукам. Кто-то стоял на лестничной площадке, прямо слева от моей двери, и делал... что-то странное. Я простоял так, наверное, минут двадцать, не в силах пошевелиться, пока звуки не стихли, а тень не пропала. Внизу послышался звук открывающейся двери, и, что бы это ни было, оно медленно ушло вниз по ступеням.

Я кое-как дополз до дивана и включил телевизор, убавив звук. Руки ещё тряслись, и я пытался просто отдышаться. Переключал каналы, но вообще не понимал, что там показывают, дёргаясь от каждого шороха. В голове крутилось только одно — кто был за дверью?

Первая мысль — может, это бродячая собака какая-то в подъезд забралась? Скреблась в дверь. Но я сразу же вспомнил ту тень. Она была высокая… Собак таких размеров я ещё не видел. Ладно, допустим, не собака. Может, пьяница или наркоман? Похоже на правду, они иногда по подъездам шатаются.

Но тогда откуда этот запах? Он сладкий и противный, как протухшее мясо. Я его ни с чем не спутаю. Мы в морге на практике такой чувствовали. Ни одна собака и ни один пьяница так пахнуть не могут.

Вот так и сидел, разрываясь между этими мыслями. Одна часть мозга пыталась найти нормальное объяснение, а другая просто кричала, что происходит что-то ужасное и необъяснимое.

В итоге я просто сдался. Глаза сами закрылись от усталости и напряжения. Я даже не заметил, как отрубился там, на диване.

Утром, когда я открыл глаза и аккуратно сел на край, вокруг царила тишина... Я решил, что мне всё это померещилось. Надо выйти, проветриться, купить хлеба.

Быстро приведя себя в порядок, я обулся и открыл дверь.

Сначала я не заметил ничего необычного, но, сделав шаг, мой взгляд зацепился за неестественные детали. Стена около моей двери, у которой, как я предполагал, кто-то стоял, была испачкана. Бурые разводы с подтёками. Рука сама потянулась к стене, но я остановил её в сантиметре от поверхности. Не нужно трогать. Я узнал эту текстуру с первого взгляда — так выглядит высохшая кровь… много крови.

Медленно, против воли, мой взгляд опустился на пол. На сером кафеле, словно штампы, выделялись бледные, но отчётливые следы. Отпечатки босых ног, словно кто-то топтался на одном месте. Не грязных, а именно окрашенных. Красно-коричневый цвет, специфическая вязкость рисунка... Кровь, смешанная с чем-то ещё. Возможно, с гноем. Следы тянулись к моей двери от ступеней верхнего этажа.

В груди всё сжалось, и я тут же зашёл обратно, захлопнув дверь, сердце уже стучало где-то в горле. «Ему нужна была помощь», — мысль пульсировала в висках. Надо проверить Анатолия, может, это был он? Я быстро схватил ту самую железную ножку от стола — она так и стояла в прихожей, прислонённая к стене, — и снова вышел в подъезд.

Тишина… ни единого звука, словно в этом доме нет никого, кроме меня. Единственное, что нарушало эту мёртвую тишину, — моё тяжёлое дыхание.

Я медленно пошёл по лестнице на этаж выше, заглядывая вперёд, словно ожидая кого-то увидеть. Следы босых ног продолжались и становились более отчётливыми, а стены всё так же испачканы длинными, толстыми линиями, словно кто-то, очень сильно выпивший, шёл и протирался правым плечом о каждую стену, о каждый угол.

Когда я дошёл до следующего этажа, я никого не увидел, но следы вели дальше. Они привели меня к двери Анатолия. Медленно подняв взгляд со следов, я обомлел. Старая деревянная дверь была выбита. Не взломана, а именно выбита — снаружи. Ржавая щеколда валялась на полу, а в том месте, где был замок, словно вырвали кусок, дерево вокруг было разворочено в щепки. Я потянул дверь на себя, и она со скрипом подалась.

Вся её внутренняя сторона была исполосована царапинами и заляпана теми же следами, что и на моём этаже. Запах гнили и крови ударил в нос, заставив закашляться.

— Тут… кто-нибудь есть? — крикнул я, заглядывая в тёмный коридор и прикрывая рукой нос. В ответ — тишина.

Мне нужно было вызвать полицию.

«Неужели они вчера так и не приехали? — подумал я. — Что же тут творится?»

Я отступил и постучал в соседнюю дверь, к старику Николаичу.

— Николай Петрович! — позвал я. — Откройте, это сосед снизу!

Внутри послышалось шарканье. Медленное, тяжёлое. Кто-то приближался к двери. Я вздохнул с облегчением. Но мне никто не открыл. Вместо этого в глазке что-то мелькнуло, а после маленький огонёк от света затянулся изнутри чем-то тёмным. Замерев и наклонив голову, я прислушался. В тишине послышались еле слышные, но тяжёлые, хлюпающие вздохи, очень похожие на те, что были сегодня ночью. Потом раздался тихий стон, и в щель под дверью медленно потекла густая, тёмная жидкость.

Я отступил, широко раскрыв глаза. Ледяная дрожь пробежала по всему телу. Я тут же развернулся и, не помня себя, рванул к лестнице. Спускаясь, я услышал за спиной скрип открывающейся двери. Я обернулся. На площадке стоял Николай Петрович, точнее… тогда я так думал. Его лицо было землистым, рот растянут в немом оскале. Одна рука была неестественно вывернута, а из разорванной майки на груди была видна рваная рана, сочащаяся чёрным. Медленно поворачивая голову, его пустые, мутные глаза остановились на мне.

Он издал тот самый хриплый, мокрый звук, который я слышал ночью, и, спотыкаясь, побежал в мою сторону, издавая неприятный, режущий слух рёв.

Я мгновенно рванул к своей двери, но понимал, что не успею. Он не бежал по лестнице, а словно падал с неё, не тормозя своё тело даже на секунду. Его пальцы, испачканные в той же бурой жиже, схватили меня за одежду. Запах был невыносимым.

Я почувствовал, как меня потянуло назад, и услышал глухой удар. Обернувшись, я понял, что это Николай Петрович врезался в стену, не отпуская меня.

Инстинкт взял верх. Широко раскрыв глаза, я с силой размахнулся и ударил железной ножкой по его голове. Раздался глухой удар и до жути знакомый хруст, который я раньше слышал только на учебных видео — звук ломающихся черепных пластин. И следом — оглушительный, медный звон, будто я ударил по пустому котлу. Эхо покатилось по бетонной клетке подъезда.

Тело, не отпуская меня, медленно сползло вниз, продолжая хрипеть.

Я стоял над ним, весь трясясь, с липкой от крови железкой в руке. И вдруг в голове пронеслось: «Перелом основания черепа. Несовместимо с жизнью». Чёрт. Даже сейчас, даже здесь, эти проклятые медицинские схемы всплывали перед глазами.

Как вдруг я услышал странные звуки. Сверху. Снизу. Из соседних квартир. Отовсюду. Шарканье. Скрежет. Тихие стоны. Они были везде.

Я быстро зашёл в свою квартиру, закрыл дверь и вставил в паз железный прут. Я пытался позвонить в полицию, но телефон молчал. Выглянув в окно, я увидел, казалось, людей, но практически сразу осознал, что ошибся… Там были уже не люди, а монстры, двигающиеся резкими рывками и словно пытающиеся что-то вынюхать, найти.

Представляешь, весь мир словно умер за одну ночь! Хотя предпосылки, конечно, были и раньше, но это всё равно какое-то безумие!

Я улыбнулся, внимательно посмотрев на… на кого я смотрю?

Покрутив головой, я понял, что на кухне, кроме меня и давящей тишины, никого нет.

— Чёрт… — Я почесал затылок и встал с деревянного стула, после чего направился в коридор. — Кому я это рассказывал?

Подойдя к зеркалу, я поднял взгляд на себя и не понял, на кого смотрю… Передо мной стоял уставший, истощённый человек в грязной одежде. Щёки впалые, а под глазами — тёмные круги.

— Сколько… сколько я тут уже? Месяц? Может… два?

Бросив взгляд на входную дверь, я увидел заваленный шкаф, перекрывающий слегка приоткрытую дверь со сломанным замком. Из щели тянуло тем самым знакомым, сладковатым запахом.

Я непроизвольно взглотнул и пошёл ближе. Как только я подошёл практически вплотную, я выглянул в небольшую щель. Всё вокруг было измазано чёрной жижей, а лампа на потолке, которая наполовину уже оторвалась, нервно мигала, отбрасывая на стены пугающие тени.

Как вдруг раздался пронзительный рёв. Но он исходил не из подъезда, а прямо от меня. Я схватился за живот и наклонился вперёд, чувствуя дикий голод, от которого начало тошнить. Я бы сейчас съел всё что угодно, даже сырое мясо, настолько сильно хотелось есть.

— Как давно я ничего не ел? — практически беззвучно проронил я, оглядывая квартиру.

Немного подумав, я понял, что чувствую рукой что-то… мокрое и липкое. Медленно подняв её от живота, я увидел, что вся моя ладонь в бурой, практически чёрной крови.

Резко посмотрев на свой торс, я поднял футболку и начал осматривать своё тело. К сожалению, мне понадобилась всего секунда, чтобы увидеть чёртову рану прямо на левом боку. Она была воспалённой, с неровными краями, из неё сочилась та самая бурая жидкость. Она была… похожа на укус.

И тут до меня дошло. В тот день, когда я ударил железной ножкой Николаича… он всё же успел цапнуть меня за бок, прежде чем рухнуть... Но как? Я медленно провёл пальцами по краям раны, автоматически оценивая состояние ткани. Отёк, гиперемия, гнойное отделяемое. Клиническая картина сепсиса. Я мог поставить диагноз с закрытыми глазами. А вот прооперировать себя... Нет. Те знания, что должны были спасать, теперь лишь с леденящей точностью констатировали: конец.

Я медленно повернулся и подошёл обратно к зеркалу. В отражении стоял уже не просто измождённый человек. Его губы медленно растянулись в широкой, неестественной улыбке. А в глазах, моих глазах, плясали отблески мигающей лампы — мутные и полные непонятного голода.

На этом моменте я решил прекратить вести этот монолог у себя в голове. Незачем. Просто прислушался к окружению. Снаружи, за дверью, снова послышалось шарканье. Мне стоит запереться получше? Или, может… стоит поискать медикаменты?

Нет… Мне определённо нужно… найти «еду». Скоро я сам выйду отсюда. Я так голоден…