Мой папа родился 700гр, в деревне, 13-ым ребенком, в 50-ые голодные годы, без всяких акушерок, "самостоятельно" можно сказать.
Тетка старшая папина сестра рассказывала.
Родился папка твой, маленький синюшный, особо не кому ненужный лишний рот.
Куда деваться, пока живой нужно выхаживать, в валенок его и на печь.
Кормили чем бог послал и ждали когда умрет, потому что на нас он был, на старших.
Из школы приходили и проверяли его, дышит нет, надеялись что умрёт , а нет, дышал.
Приходилось идти и искать пропитания.
Бабушка особо не замарачивалась по младшему.
Вообщем сами того особо не желая, выходили 700 граммового папу, в послевоенные голодные годы братья и сестра.
Ну как младший он до сих пор у них самый любимый.
Сейчас он самый холеный и толстенький из всей его родни.
Все рассказываю со слов моей тети.
Ещё тетя говорила, что бабушка уже после была беременна, двойней, и на большом сроке собралась и уехала в Ленинград.
Тётя до сих пор считает что где-то живут её младшие братья(почему она решила что были два мальчика, тоже не знаю).
Говорила что один Леонид, точно помню, а вот второго как она называла не помню.

Этот пост составлен как ответы на вопросы, заданные в комментариях к предыдущему посту: 1946-1947 гг. Жизнь в Сибири (воспоминания о жизни в СССР)

От автора.

В комментариях на предыдущий пост было много вопросов о нашей семье, хозяйственно-бытовых проблемах, обеспечении продовольствием и товарами народного потребления, чувствах людей и настроении в обществе.

Так как многие из заданных в комментариях вопросов интересуют значительное число подписчиков, я решил написать пост, как ответ на вопросы, с некоторым добавлением. В результате этого он получился настолько большим, что я разделил его на две части

В следующем посте будет дан ответ на просьбу @rosewell28, : изложить своё мнение о статье в коммерсанте "Будем ходить в магазины только смотреть" (https://www.kommersant. ru/doc/1041353). Ответ будет дан с примерами из жизни нашей семьи.

Ответы на комментарии к предыдущему посту:

Рис. 1. Сотрудники станции Асино. Ася, причёсанная на прямой пробор, в центре. Фото из открытых источников

Как скопили деньги на корову. При отъезде из Парбига корову, естественно, продали. Продали очень быстро знакомым, так как, хотя от неё надаивали самое большее 12 литров молока в сутки, но молоко было 4,8 % жирности. Сейчас от породистых коров надаиваю в 2 — 3 раза больше молока, но  меньшей жирности. Но тогда такой удой считался вполне хорошим.  Деньги от продажи коровы не тратили несмотря ни на какие проблемы. На эти деньги весной и купили корову в Асино. Вообще, коровы стоили не дёшево, по-моему, порядка 1200—1500 рублей.

О коррупции и преступности я толком не могу ничего сообщить, так как я был ещё школьником, но по данным различных источников, с учётом настроя народа и суровости наказаний она была на гораздо более низком уровне, чем сейчас. В связи с тем, что Асино было ближе к Томску, связано с ним железной дорогой, а вблизи был расположен Сиблаг, то преступность, конечно, была выше, чем в такой глубинке как Парбиг. Но преступления были в основном связаны с кражей продуктов питания и одежды. Должностные лица привлекались к ответственности в основном за растрату или хищение социалистической собственности. Но вот мелкий из моей жизни штрих к пояснению вопроса о коррупции: в Артек меня направили по решению педсовета школы. Как нам потом рассказали, от школы было два кандидата: сын директора школы и я. Педсовет принял решение дать путёвку мне. В настоящее время сложно себе представить, чтобы отклонили кандидатуру, связанную с директором организации или фирмы.

Дети в то время рано приобщались к труду: надо было работать на огороде, ухаживать за коровой, телёнком, свиньёй, курами, гусями. За домашними животными нужен был не только повседневный уход: приготовить корм, накормить, напоить, - надо было ещё  заготовить корм на зиму. Для коровы - это примерно 3 тонны сена. Его ещё надо перевезти с места заготовки  к стайке (сараю). Корову надо ещё три раза в день доить, а летом рано утром отправлять в стадо, днём желательно  сходить на пастбище подоить, а вечером встречать и забрать из стада. К тому же приходилось выполнять много домашней работы, заниматься с младшими сёстрами и братьями, так как взрослые были заняты на работе, да ещё учёба. Делами по домашнему хозяйству я занимался уже с девяти лет. Так, зимой ездил в лес с отцом или матерью заготавливать дрова. Для этого надо деревья спилить, обрубить сучья, распилить ствол на брёвна по длине саней и вывозить их на санях— на конной тяге. А в лесу снег почти по пояс, а от и до дороги надо ещё доехать по снежной «целине». Потом брёвна надо разгрузить у дома, распиливать на поленья, колоть и топить печку. А инструмент— двуручная пила и топор.

Поэтому свободного времени и на игру оставалось мало. Играли в основном на улице в лапту, в чижик, в пряталки. Игрушки мастерили себе сами; ребята делали деревянные автоматы, мечи (но в войну почти не играли), самокаты с колёсами из старых подшипников, рогатки и т. п. Девочки из тряпочек делали куклы, шили им одежду.

Медицинское обслуживание в конце войны и сразу после неё в Сибири стало лучше, чем в довоенное время. При тяжёлых условиях жизни люди вроде бы должны были часто болеть, но болели редко, в тяжёлых случаях их помещали в больницу. Я, например, болел намного реже, чем до войны. Недомогания (простуду, ангину и грипп в лёгкой форме) лечили дома. Из лекарств использовали кальцекс, при болях в горле стрептоцид, для снижения температуры ацетилсалициловую кислоту и анальгин. Кальцекс -- комплексное средство, способное снимать отек, воспаление, температуру и очень необходимое в сезон простуд и гриппа, так как эффективен при острых респираторных заболеваниях (гриппе, ОРЗ, простудах и др.). Он почти не имеет противопоказаний и побочных эффектов, дёшев. В результате этого он был одним из самых популярных лекарств, но незаслуженно забыт в настоящее время. Сейчас купить кальцекс трудно, так как препарат дешевый и поэтому невыгоден аптекам для реализации. То же можно сказать и о стрептоциде, который оказывает лечебный эффект в отношении многих болезнетворных микробов: стрептококков, менингококков, пневмококков, гонококков, кишечной палочки, возбудителей малярии и страшной болезни --  токсоплазмоза. Он заменён сейчас намного более дорогими препаратами, но иногда менее эффективными и с большим количеством побочных эффектов. Чтобы вызывали врача на дом, я этого не помню. Сложно вызвать врача в деревню, от которой до райцентра 25 и более км, дороги грунтовые, а транспорт на конной тяге.

Про школу. В Асино я учился в 6-м классе (примерно с февраля) и 7-м классе. Тогда

В государстве было три типа общеобразовательных школ: начальная (1-4 классы), неполная средняя (1-7 классы), средняя (1-10 классы). Но обязательное семилетнее образование ввели только с 1949 года. Поэтому некоторые учащиеся заканчивали менее 7-ми классов и устраивались на работу, чтобы не только не сидеть на шее у родителей, но также и помогать семье материально, так как у многих отцы погибли на фронте или вернулись с войны искалеченными. У большинства детей было стремление учиться. Это мотивировалось в значительной степени тем, что с более высоким уровнем образования можно было устроиться на работу, где требуются более обширные знания, и которая поэтому лучше оплачивается. Дети из большинства семей были серьёзные, но были и шалопаи. Дисциплина была на более высоком уровне, так как за серьёзные проступки могли отчислить из школы. В сельских школах, где я учился, вымогательства и группировок по национальному признаку не было. В Асино, правда, были спецпереселенцы из авт. области Немцев поволжья, но они не выделялись среди коренных жителей и не составляли выделенного и обособленного анклава. В Асино эвакуированных (как социальной группы) уже не было, вероятно, поэтому в школе уже не кормили. Большое воспитательное значение имела пионерская организация, через неё в значительной степени и проводили гос. политическую пропаганду, агитацию к сдаче норм на значок "готов к труду и обороне", что было равносильно пропаганде здорового образа жизни. В сельских школах в классе было не больше 20 - 25 человек, поэтому учитель мог больше внимания уделять каждому ученику. Я это почувствовал, когда некоторое время посещал школу в Томске, где в классе было  больше 40 учеников.

В 7-ом классе изучали русский язык и литературу (писали сочинения), алгебру, геометрию, физику, химию, ботанику, географию, историю, иностранный язык, были уроки физкультуры. Сдавали экзамены по 6-ти предметам. Экзамены были письменные и устные. При сдаче устных экзаменов печатали билеты с вопросами и раскладывали на столе экзаменаторы текстом вниз. Ученик выбирал наугад билет, готовился к ответу, потом отвечал на вопросы билета экзаменатору. На экзаменах по литературе давали несколько тем, ученик писал сочинение на выбранную тему.

Основным источником массовой информации и пропаганды в войну для взрослых людей и нас (детей и подростков) было радио. Радио передавало московскую программу через проводной громкоговоритель Рекорд. Его называли репродуктором и тарелкой. Он был выполнен в виде конусного фибрового или бумажного диффузора диаметром примерно 40 см и имел регулятор громкости. Производились настольные (рис. 2) и настенные его варианты. Громкоговорители такого же типа устанавливались на улице. Основная информация о положении на фронте, жизни в тылу и международных событиях передавалась в регулярных выпусках от Советского информбюро». Они были основной частью радиовещания во время войны. Сводки и сообщения повторялись много раз в течение дня.

Рис.2. Громкоговоритель Рекорд. Фото из открытых источников

Сводки Совинформбюро с фронта, и правительственные сообщения люди в городах могли слушать, находясь на улице.

Большое впечатление производили на меня и многих моих сверстников стихотворения Суркова, Симонова и других поэтов. Их читали по радио, печатали на плакатах. Я до сих пор помню многие из них полностью или в отрывках. В начале войны К. Симонов (один из моих любимых поэтов) писал правдивые и жёсткие стихотворения о неудачах на фронте, но нацеливающие на победу: опять мы отходим товарищ, опять проиграли мы бой……», «Если дорог тебе твой дом…» и др. Рекомендую прочитать это и другие стихотворения К. Симонова, дающие представление о настрое в начале ВОВ. К сожалению, поэзия сейчас не пользуется популярностью или её не представляют на эстраде. Из всех эстрадных жанров зациклились на песнях, многие из которых лучше бы не пели.

Для всех (и школьников, и взрослых) на втором месте после радио было кино. В районных центрах кино показывали в клубе. Кинотеатров как таковых не было. В начале войны фильмы о войне создать не могли, поэтому мы смотрели довоенные исторические и военно-патриотические фильмы. Перед показом фильма демонстрировался киножурнал. Киножурналы были двух типов: документальные и сатирические.

В документальных киножурналах показывали события на фронте и в тылу. Сатирические киножурналы были аналогом сатирического печатного журнала «Крокодил». В них остроумно (по Чарли Чаплински) на карикатурном уровне представляли немецкое руководство, немецких солдат и офицеров, их привычки и мнимые достоинства.

В первые месяцы войны при отступлении Красной Армии при показе кинохроники мы видели уничтоженные вражеские танки и самолеты, пленных немцев, упорную оборону и атаки наших войск. Значит, Красная Армия не бежит, а упорно борется и наносит большой урон врагу. Это поднимало наш моральный дух, вселяло уверенность в победе, что было очень важно в начале войны. Дополнительно к этому выпускались полнометражные документальные фильмы: «Разгром немецких войск под Москвой», «Сталинград» и другие, которые производили на нас большое впечатление. К сожалению, сейчас документальные киножурналы не демонстрируют, а зря. Их можно было бы показывать и по телевидению, и через различные сайты в интернете. Отрывочные фрагменты документалистики, показываемые в различных передачах по телевидению и на сайтах интернета, не дают полностью представления о текущих событиях и не погружают зрителя в атмосферу, реальную обстановку событий (войны, работы и т.п.). Но об этом я сужу по себе.

Печатными источниками текущей информации были газеты «Правда», «Пионерская правда» и др., областные и районные газеты, а также журналы. Но я не помню, что читал какие-то газеты. Вероятно, их получали библиотеки и организации. Библиотеки находились в районных центрах и активно посещались. В них было записано много школьников и насколько помню  там всегда были очереди. О взрослых ничего не могу сказать.. Насколько я помню в них всегда были очереди посетителей. Это мне запомнилось в результате одного интересного случая,  виновником возникновения которого был наш пёс. В настоящее время популярность библиотек, по-моему, близка к нулю. Я несколько раз заходил в библиотеку в нашем квартале и каждый раз посетителей в ней не было.

Для мобилизации народа (как показала война) очень важна правдивая и полная политическая информация, активная пропаганда и агитация. Поэтому во время войны широкое распространение получила печатная и графическая наглядная агитация с использованием плакатов различной формы и размеров (рис. 3). Плакат тоже был оружием. Одним из самых значимых и запомнившихся мне был плакат художника И. Тоидзе «Родина-мать зовет». Он, по-моему, не потерял значимость и в наше время.

Во всех средствах информации во время войны не скрывались трудности в тылу и неудачи на фронте, народ нацеливали на достижение победы.

Рис. 3. Плакаты на стенах домов.  На плакате справа виден текст со стихотворением К. Симонова  "Если дорог тебе твой дом...". Фото из открытых источников

О разговорах во время и после войны подробно написать ничего не могу, так как по прошествии такого времени я подробности разговоров не помню. Но война вошла в быт, и в разговорах затрагивались в основном текущие и бытовые темы, говорили в том числе и о войне. Конечно, при получении похоронки родные испытывали стресс, получив извещение о гибели близкого человека. При общении с такими людьми и в разговорах с ними старались их приободрить.

Настрой в обществе. В конце поста хотелось бы отметить моё впечатление о настрое общества. В условиях войны и послевоенного времени проявилось, говоря высоким стилем, сплочение и единение народа, его высокий моральный дух. Среди людей не было уныния несмотря на трудные условия жизни и тяжёлую работу. Была твёрдая уверенность в победе. Как я мог заметить из разговоров и поступков даже в среде спецпереселенцев (раскулаченных) господствовало патриотическое настроение. Вернувшиеся с войны раненые пользовались всеобщим уважением. Люди были уверены в лучшем будущем. Поэтому один из самых тяжёлых послевоенных—1946 год был рекордным по рождаемости. Среди детей и подростков практически не было беспризорных. За всё время войны я встретил только одного такого сверстника. Он ходил по деревням и побирался, но не был агрессивно настроен. Мы прониклись доверием друг к другу, и я ему советовал перестать побираться и определиться в детдом, так как всю жизнь этим заниматься нельзя. Он соглашался, но говорил, что до зимы походит, а потом будет оформляться в детдом, что он и сделал осенью.

В целом у меня сложилось такое впечатление, что народ в основной массе был более дружным чем сейчас, доброжелательным и общительным. Он показал, что может успешно решать самые сложные проблемы в тяжёлых условиях военного и послевоенного времени.

На дворе занялся шестой рассвет шестого мирного года. Воскресный. Морозный.

Бабка Алёна прочитала полушепотом утреннюю молитву, что-то еще пробормотала, почти про себя, в который раз трижды перекрестилась, поднялась с вытертого тканого коврика, еще чуть помедлила, глядя на икону, потом, надвинув край белого ситцевого платка почти до переносицы, перехватила им лоб, подвернула, обвязала белым узкое, мрачноватое лицо, замотала вокруг шеи и завязала. Поверх - точно таким же манером - намотала еще один, тонкий шерстяной, с красными цветами по краю. И, уже выходя, поверх плюшевого пальто, накинула и повязала еще один - пуховый, серый, чуть поржавевший - старый. Новый-то - завтра, в Рождество, все понарядятся, а я что ж, не хуже ж,- рассуждала про себя. За эти "же ж" и "уж" над ней подсмеивались. Низкий зычный голос, неторопливая, скупая речь, тяжеловатый, исподлобья, взгляд, и вот эта особенность - к месту и не к месту припечатать неловким, нещадящим словом, всякий раз начиная с "Уж ты-то уж!", "Уж я-то уж..." или "Уж скока уж...". Меж собой бабы звали ее "Аленякой", по созвучию с "кобылякой" - за грубоватость и недюжинную силу, про которую хоть сказки сладывай, да не поверит никто: небольшого роста была бабка Алёна, сухая на вид, бабка и бабка - пока на руки не взглянешь - враз всплывет в голове про "пудовые кулаки". Свои - родня - звали её, то ли с иронией, то ли по какой-то детской привычке, Алёнушкой. А когда у брата Алёнушки внуки понародились, стала Алёнушка бабкой Алёной. Своих внуков у нее не было. Сперва замуж никто грубую да некрасивую девку не брал, потом вышла замуж, да муж рано умер, а единственный их, поздний, сын, без вести пропал на войне. В тридцать родила его. А в пятьдесят пять получила казённое извещение - нету, мол, вашего сына, и вестей о нем нет. Так и волокла свой крест. Работала на скотном дворе, как многие бабы, и хозяйство держала, как не каждый мужик потянет.
Проведав коз в котухе, гусей и кур в разделенном на две половины сарайчике, поставив талой воды и кинув каждому, что поесть - выпускать никого не стала, "уж дюжий мороз" - вернулась в хату, на крыльце сняла с гвоздя коромысло, взяла заиндевевшие узкие вёдра, нацепила на крюки, да пошла протоптанной в снегу тропинкой к колодцу.
- Иии, все пособрались уж, - досадливо пробормотала себе под нос, издали увидав у колодца трех-четырех баб.
Чуть погутарив в очереди, набрала воду, подцепила с ледяной скамейки вёдра: "Ну, бывайтя...", - и чуть не споткнулась об здорового черного кутька, крутился всё у колодца, приставал, заглядывал в глаза и норовил увязаться за каждым.
- Иииии, понавыкидвають! Чо не потопють, ироды. - бабка Алёна отпихнула настырный лохматый комок валенком, тот пискнул от обиды, но не отстал, так и пошел до самой калитки.
-Пошел! Прочь иди! - шумнула грозно, но прогнать собачонку не получилось, руки заняты коромыслом. Так и ушла в хату, размышляя: "Курей ить подушыть, гляди. Надо отогнать ирода, а там, может, и сам замерзнет к утру."
Выглянула через минуту с крыльца - ушел, нету.
День прошел, как день. Наколола дров, почистила снег у дома, зарубила курицу да сварила щи - сегодня конец поста, завтра можно скоромное, как раз настоятся. Сходила проведать родню, возвращалась с первой звездой, в руке – костыль, в другой - узелок с пирожками - гостинец. И опять кутёк. Опять крутится у ног, не отступает - чует запах вкусного в узелке. Погнала его костылем, подальше от двора, громыхая голосом. Постучала костылем по старому ведру у калитки – чтоб больше напугать. Щенок подорвался бежать и скрылся за ветхим плетнём соседского двора .
В хате была недолго. Поправила подушки на кроватях в той комнате, куда почти не заходила. Попила пустого чаю. Зажгла тоненькую свечку, потянулась к иконе, поставила свечу на деревянную полочку рядом с потемневшим ликом. Перекрестилась. С тоской поглядела на фотокарточки - три, в одной деревянной рамке под стеклом - да стала опять заматываться в пуховую шаль - проведывать да кормить хозяйство на ночь. Зажгла "малый фонарь" - так называла новую, послевоенной конструкции, керосиновую лампу с тонкой ручкой, смахивающую на миниатюрный старинный уличный фонарь. Пошла глядеть: две окотые козы вот-вот должны были принести приплод.
Открыла козий котух. Повесила лампу на гвоздик под низеньким потолком. Плотно притворила двери, чтоб не пускать холод. Сверкающие жёлтыми глазами рогатые требовательно заблеяли. Кинула соломы, добавила чуть сенца, полезла в карман за лакомством - сушеным хлебом. Протянула хлеб к яслям, и тут в руку снизу ткнулся мокрый нос, и сухарь выхватили из руки, как щипцами. Кутёк!
- Тудды ж твою душу совсем! - самым страшным своим ругательством вскрикнула от неожиданности бабка Алёна, отдернула руку и заглянула в ясли. Кутёк, вцепившись молочными зубами в кусок сухаря, уткнулся в угол и пытался грызть добытое съестное, да зубы не брали каменный хлеб, и он его мусолил и причмокивал, как будто хотел выпить, - Ты ж глянь, живой, сталбыть! А! Мороз какой. Думала, уж сгинул. А ты - вон, пригрелся тут, - она раздала козам остатки сухарей. Кутёк домусолил тот единственный кусок, что выхватил из ее руки, - подскочил, встал лапами на стенку яслей, виляя прутиком обмерзшего хвоста - с него еще не сошел налипший снег, - бабка Алёна сухо улыбнулась и, глядя в щенячьи глаза, повторила:
- Я, грю, ты чаво ж, не замерз, ишь? Нашел, где погреться? Живой?
- Мамк... Мамк, живой....- в стенах раздался сиплый, незнакомый голос. Свет лампы дрогнул, и бабка Алёна почуяла, как повеяло холодом. Колени затряслись. Руки пропали. И последняя мысль была про вилы, вилы далеко, чертей-то гонять - вилы надо, вилы!!!

Андрей, сбросив с плеча котомку, подхватил падающую мать на руки. Прижал. Растормошил. Ослабил платки, чтоб вдохнула, чтоб кровь отлила от головы. И держал на руках, не отпуская. Она открыла глаза и видела во тьме лишь очертания его лица над ней, прорисованные на звездном рождественском небе. Чуть проморгавшись, различила седой чуб под жалкой шапчонкой, русые усы с бородой – то ли инеем покрытые, то ли, как чуб, седые.
- Господи святый…
- Не, мамк… Это я! Я это, мамк, не бойся!.. – прижал ее голову к своей. Скульнул глухо в пуховый платок и зарыдал - горячо, по-человечьи.
- Сына....Сыночка моя. Ты? Живой?...
- Живой!

Читайте старые книги.

Шарль Нодье

Прошедшее лето в библиофильском смысле выдалось странным, в том смысле, что мне повезло купить книги, которые теоретически не могли попасть в мои руки, поскольку из нынешней России запрещено вывозить издания до... не помню, до какого года, но уж точно нельзя довоенное. А это кто-то вывез ещё в 90-е годы, вероятно, умер, и наследники продали через интернет этот бумажный мусор.

https://alexander-pavl.livejournal.com/232500.html?media=&am...

Часть хороших книг пролетела мимо носа, но кое-что я подхватил.

Всё перечислять не буду, упомяну лишь о "Новых текстах переписки Вольтера" издания Академии Наук СССР 1956 года (на двух языках, но я по французски не парле) - необыкновенно интересно, а тираж 3 000. Ну, там ещё первый том "Истории философии" 1940 года, от милетской школы до поздней схоластики, под редакцией Александрова, и его "Философские предшественники марксизма", тоже 1940 года, плюс "Краткий философский словарь" Розенталя и Юдина, второе издание, 1941 год, да ещё "История римской литературы" Покровского 1942 года, это всё понятно. Но расскажу интересное: мне попала в руки книжка некоего Д.Джексона, английского журналиста, под названием "Послевоенный мир". Издана в 1937 году. Вот это, скажу я вам, вещь! Этот парень скурпулёзно и очень понятно описывает всё, что произошло в мировой политике с окончания мировой войны и до середины 30-х. Последовательно идёт по земному шару, не пропуская ни Африку, ни Иран, ни Боливию. Всё, всё излагает подробно, сдержано, не высказывания никаких политических оценок. Очень многое из этой перспективы становится понятным - ведь Д.Джексон понимает, что будет новая мировая война, но не знает, когда она начнётся.

Некоторые суждения из нашей перспективы кажутся парадоксальными, но, подумав, приходится согласиться с Д.Джексоном, а не нынешними политически ангажированными политологами. Например, этот журналист указывает, что самой пострадавшей по окончании мировой войны страной оказалась не Германия, а... Венгрия. Ну там вообще много чего интересного, и про фашизм, и про Китай, и про США.

В пару к этой прекрасной книге досталось мне довольно странное издание: "О тех, кто предал Францию", сборник статей и памфлетов Андре Симона, Гордона Уотерфилда, Андре Моруа, Пертинакса и Жюля Ромэна, 1941 год. Там эти выдающиеся литераторы подробно рассказывают о "днях позора" и анализируют, как это вообще стало возможным. Конечно, такая книга могла появиться только после "вероломного нападения немецко-фашистских захватчиков на нашу советскую родину", ибо до 22 июня агрессором и воплощением международного негодяйства в глазах советских людей была именно Франция, а не Германия, ведомая вождём немецкого пролетариата Адольфом Гитлером на справедливый бой с международной плутократией. В общем, прекрасное дополнение к "Послевоенному миру" Джексона.

Но лучшим, что попало мне в руки, оказался "Курс западной литературы ХХ века. Том первый" Гальпериной, Запровской и Эйшискиной. Это 1935 год, издание второе, что подразумевает существование второго тома, как минимум, в первом издании - но найти второй том невозможно, его нигде нет. Вероятно, во втором томе у авторов окончательно отказали тормоза, и книгу изъяли из обращения. Но, может быть, авторов второго тома вовремя схватили за руку, так что второй том не появился на свет. Но первый том! Это нечто с чем-то!

Конечно, обидно что весь том посвящён только довоенной литературе. Двадцатые годы должны были быть проанализированы во втором томе. Но даже в этом виде обзор впечатляет. Авторы описывают, комментируют, апализируют не только писателей первого ряда, но и второстепенных, важных для своего времени и напрочь забытых впоследствии. К тому же, они ещё не знают, какая репутация будет у описываемых ими писателей, так что суждения едкие, умные, безоглядные до сарказма и, по большей части, справедливые. Сейчас "Курс" производит впечатление нонконформитского ниспровержения кумиров, однако в ту пору не было известно, кто станет кумиром, а кто будет оплёван или попросту забыт.

Например - "Писатели французского национализма. М.Баррес. "Трилогия национальной энергии". Реакционная романтика и публицистический роман Барреса. Путь Барреса к фашизму..." и так далее. Или -"Ст.Крейн - от натурализма "Мэгги" к изощрённому импрессионизму "Алого знака доблести". Вот такие пироги пекли умники в Советской России в начале 30-х годов. Сам факт существования книг, подобных "Курсу западной литературы", меняет представление о культурной атмосфере советских тридцатых.

Но есть там и странности, обусловленные непонятно чем. Например, Эйшискина обрушивается на Джозефа Конрада, хвалит его стиль, но обличает, как певца британского империализма, хотя, на мой взгляд, уж кого-кого, а Конрада сложно заподозрить в симпатиях к колониальной системе.

Почему-то ей кажется, что Конрад показывает, скажем, Курца в "Сердце Тьмы", как положительного персонажа. Вот не знаю, как надо читать эту повесть, чтобы увидеть в ней симпатию к безумному каннибалу Курцу. Но если вы думаете, что эта дама так вот чисто в натуре по советски настроена, то вас крайне удивит то, что она пишет о Честертоне. Честертона она любит, холит и нежит, и, даже упоминая о том, что Честертон категорически поддерживает фашистов, снисходительно улыбается "Вот ведь чудак какой!" То есть, тут не совковое доктринёрство, а вкусовщина. Про американскую литературу она пишет интересно и объективно, но как только дело касается британской литературы, у неё, бедняги, буквально крышу сносит: одних она любит, других - нет.

Как бы там ни было, всё это очень, очень интересно.