Вообще радоваться здесь официально принято, как будто бы. Даже, если усталость или раздражение пытаются подтолкнуть к печальным мыслям – всё равно на радость выходит, хоть как крути. Давеча вот с одной из бабушек здешних обсуждали, что молоко в магазине закончилось, а самолёта с поставкой продуктовой ещё три дня ждать. Без молока оно грустно, конечно, бесспорно. Вот только бабушка моментом схватилась и выправила сама себя на доброе:

— Ну, а с другой стороны, чего нам жалиться-то? Летает и хорошо, два раза в неделю, а бывает, что и три даже! Не то, что раньше было, всяко лучше, да и продуктов побольше завозят нынче – на два магазина, так всем хватает всякий раз почти. Ну, где не хватит чего, так поменяемся, займём друг у дружки. У тебя-то картошка есть? А то забегай, положу несколько штучек, на суп хотя бы, не пустой хлебать.

Картошка у меня в хозяйстве есть покаместь, ничего. И пшённой крупы целый кулёк лежит в запасе, и наважки замороженной с десяток рыбёшек имеется, и масла подсолнечного ещё больше половины бутылки. Ну, а молоко, что молоко – небось никто не помирал за три дня от каши на воде, не записано таких случаев, стало быть и я выживу, чего ныть-то. Вот и не ною, а стараюсь радоваться, не зря ж моё имя переводится с греческого, как «радость». Надо стремиться соответствовать.

К слову сказать, напугалась я за месяц житья в Лопшеньге всего раз. Да и то, как-то несерьёзно напугалась, так – на троечку из десяти. Но всё ж таки.

Лежу я значит, сплю. Одеяло до носа натянуто, чтоб не озябнуть, ежели среди ночи похолодает резко (тут уже в конце сентября снежок крошился несколько раз, не лёг, но покрутился над деревней, напомнил о себе). Среди ночи резко просыпаюсь – не от холода, нет, от громкого «шир-шир-шир» прямо у меня над головой, где-то на чердаке. Вглядываюсь в темноту, прислушиваюсь… Вот, опять: «шир-шир-шир», а через несколько секунд следом за этим «тыгыдык-тыгыдык-тыгыдык». Смотрю на часы – без двенадцати минут четыре. Несколько секунд думаю – идти ли на тёмный чердак (как в лучший традициях жутких триллеров, в одиночку, ну, ага, щас!), проверять, кого туда принесло посреди ночи. В итоге выбираю отвернуться к стенке, накрыться одеялом до ушей и заснуть обратно. Ну, серьёзно, кто б ты там ни был: бабайка сказочный ли, чудище лесное ли, чёрт  болотный – мне вот как-то не до тебя среди ночи, знаешь ли, мне б поспать, будильник через два с половиной часа прозвенит уже, так что иди ты в баню, пожалуйста.

Встаю по будильнику, одеваюсь, выхожу в прихожую за курткой. И, снова здравствуйте, над головой опять «тыгыдык-тыгыдык-тыгыдык». Видать, не утопал бабайка по темноте в баню, куда я его послала, ночевать остался. Поднимаю глаза к чердачному лазу – кот! Брюшко беленькое, на лапках «носочки» тоже беленькие, спинка «шпротная», в серовато-ржавую полоску. Морда чутка изумлённая и наглющая до невозможности, глядит на меня сверху так, словно это я всю ночь в его доме по чердаку тыгыдыкала и пужала его, беднягу. Самое интересное, что кота я не заводила и чужого в дверь вечером тоже не пускала, да и вообще котов вокруг дома не видала. Озадаченно топаю на работу, с котом после буду разбираться.

— Катя, представляешь, у меня кот завёлся откуда-то, на чердаке сидит…

— Какой ещё кот?

— Ну, такой, сам весь полосатенький, а брюшко и лапы белые.

— Так это соседский, Анны Альбертовны кот! Он через дырку пробирается и прыгает по чердаку, иной раз и спит там, я видала как-то.

Что ж, оказывается, бабайка в моём доме не водится, зато где-то есть неведомая дырка, через которую ночами на чердак лазит соседский кот… Пожалуй, не самая худшая версия развития событий, по крайне мере, не так всё страшно, как спросонок показалось. Жаль только, что кота хозяйке вернуть придётся, а я уж, грешным делом, кличку в голове придумывать начала этой нахальной морде. Ну, не судьба, ладно.

С ребятами-школьниками сдруживаемся понемножку. На первом нашем уроке мы знакомились. Половина класса спала на партах, а другая половина попеременно: то играла в «камень-ножницы-бумага», то щипала друг дружку за бока, то хохотала не пойми над чем… На втором уроке у нас было практическое занятие – разбирались, какие продукты можно поймать, собрать, добыть, вырастить на территории деревни. Разбирались, записывали и рисовали. На столах в этот раз не спал уже никто, и на том спасибо. Правда, семикласник Тимофей попытался подшумок строить в телефоне виртуальный гараж вместо выполнения задания, но был быстро отловлен на этом уклонении от учебного процесса и возвращён в реальность. Самый младший ученик, девятилетний Саша изо всех силёнок пытался доказать возможность выращивания фиников на болотно-подзолистых почвах, пытался до того громко, что соседи по столу начали обзывать его «животным» и вдобавок додумались лягать Сашин стул пятками, что никак не способствовало тишине. Пришлось унимать юного горластого садовода второй чашкой чая. Очень вероятно, кстати, что именно наличие горячего чая вприкуску с рафинадом способствовало укреплению дружеских связей на занятии. По крайней мере, каждый из ребят выполнил задание, а уходя ещё и поблагодарил – нечто совершенно внезапное и тёплое. Кажись, получится у меня сладить с ними, потихоньку точно получится, я не тороплюсь.

Детей в деревне всего пятнадцать: двое малышей в садике, тринадцать учеников в школе. Понятно, что при таком количестве есть не все классы, вот в этом году получилось, что есть только: первый, третий, пятый, седьмой, восьмой и девятый. На мои занятия ходит ребятня с третьего по восьмой класс. Единственную первоклассницу решили не загружать дополнительными занятиями, ей и без того непросто – первые месяцы ребёнок в школе, нужно дать время на адаптацию. Троих девятиклассников тоже не стали трогать – у них, бедных, каждый день по восемь-девять уроков из-за подготовки к пугающему ОГЭ, им жить-то особо некогда, не то чтоб там птиц ходить считать или растения в микроскоп разглядывать. Остальные девятеро сорванцов: три девочки и шесть мальчиков – они мои, в полном моём научном распоряжении на целых три занятия в две недели: два вторничных и одно субботнее.

Занятия, которые я веду у них, в расписании называются двумя словами «школьное лесничество». Но, если разобраться, то мне предстоит обучать их нескольким направлениям: тут и экология, тут и краеведение, тут и профориентация. Этому всему я формально не обучалась, так что пришлось освоить некоторые материалы специально для этой поездки, чтобы суметь быть полезной здесь. Хорошо хотя бы, что много педагогики в институте преподавали, так что доносить знания – это я могу и умею. Ну, и по моей собственной задумке хочется ещё детям какие-то базовые азы фотосъёмки показать, научить тому, что сама умею, на что сама пять лет училась. Осталось только разобраться, как уложить всё это в то крошечное количество часов, которое отведено мне на эти занятия. Учитывая тот факт, что по вторникам лесничество восьмым уроком стоит, особенно сложно – восьмой урок, знаете ли, не добавляет у учеников ни энтузиазма особого, ни любви к изучаемому, ни расположения к учителю. И я их, если задуматься, очень понимаю. Как там сейчас говорят? Сто процентов понимания – ноль процентов осуждения, вот это оно самое. Я им это субботнее-то занятие и предложила добавить ко вторникам потому, что в субботу да ещё и в первой половине дня они хотя бы выспавшиеся, более-менее спокойные и добродушные приходят, а не растрёпанные и усталые, как во вторник к восьмому уроку. Ну, что есть, стану работать в существующих условиях, ныть бесполезно.

Из забавного. Ребятня частенько называет меня «Игоревна». Не по имени-отчеству, а просто по отчеству. Я сильно не сопротивляюсь, знаю, что имя моё иному взрослому бывает сложно выговорить, не то что ребёнку да с непривычки ещё. Но по первости всё ж таки скребло – давно уже я отвыкла и слышать о себе, и упоминать себя как-то иначе, кроме как по имени. Помнится, был в моей жизни период, когда и вовсе отказаться от отчества хотелось, даже информацию искала по этому вопросу. Доступные варианты решения мне не подошли, потом и вовсе как-то внутри поутихло, в общем, позабылась эта идея. Игоревна, так Игоревна. А сейчас вот, слыша это обращение к себе почти каждый день, призадумалась крепко. Многое в моей жизни случилось именно потому, что Игоревна я. Ну, вряд ли другая я оказалась бы в Аргунском ущелье, вряд ли она ночевала бы на ступеньках странного гватемальского храма, вряд ли решилась бы перейти пешком границу Никарагуа с Коста-Рикой, вряд ли смогла бы написать книгу… Возможно, та, гипотетическая иная я не жила бы сейчас в рыбацкой деревеньке на берегу Белого моря. Но я всё это сделала и сейчас гляжу на волны этого самого моря с чердака моего деревянного дома. Пожалуй, я всё ж таки накрепко Игоревна. Пожалуй, теперь мне даже нравится быть ей, спасибо, отец.

На третьем занятии собирали птичьи голоса. Собирали в специальное орнитологическое приложение, которое умеет узнавать всякую птицу по звучанию. Постояли в лесочке на горушке Ржичка, послушали лесной оркестр. Узнали, что живёт здесь синица, которая ополовником зовётся – из-за пузатого брюшка и длинного хвостика, она и в самом деле издалека суповой половник напоминает. Узнали, что казарка да сойка гостят у нас на этих октябрьских днях – вообще-то они перелётные и не всегда их вскрики услыхать над Лопшеньгой можно, но вот свезло. Узнали, кто нещадно облупил и растрепал по тропинкам рябиновые грозди – свиристелья работа, оказывается, такие баловники, налетели на зрелую ягоду.

Впрочем, ребята мои тоже свирестелям родственники, похоже. Саша из восьмого класса половину занятия пытался обхитрить приложения, крича в него на птичий лад: то кряквой, то вороной, то сойкой. Техника, правду сказать, не провелась и с первого же разу опознала в Сашиных записях голос человека не пернатого, но остановить этого мальчика не так-то просто – он продолжил.

— Женя, Тимоня, сколько у вас птиц идентифицировать получилось?

— А Сашок считается?

— За птицу не считается.

— Ну, если что, у нас три Сашка и две птицы записаны: сойка и казарка!

— Всё с вами ясно.

Что ж, по крайней мере на полевом занятии парт нет, так что спать им негде, так хоть ведут себя поживее. Подумаешь, пошкодили малость в шутку, пущай.

Двери запирать тут не принято. Когда из дома все уходят, так последний выходящий метёлочку или палочку к ручке дверной прислонит наискось – стало быть, нет никого, не стучите. Я теперича тоже так делаю, как на работу иду – палочку приставляю и всё, без ключей и замков всяких.

Одно только – ночевать по первости при незапертой двери страшновато было, шарахалась при каждом шорохе, вглядывалась в темноту. Никого. Да и кому бы здесь появиться – все свои, все сто с небольшим жителей по пальцам пересчитаны, да знакомы друг другу, никому дурного не придёт в голову сделать. А шорохи – это дом живой. Не сразу распознала, только к концу первой недели поняла – живой он, вот и пошумливает. То у самого изголовья стена скрипнет протяжно, то дверная ручка пощёлкает чего-то, то печная труба погудит колыбельную песню, то оконное стекло хрустнет льдисто… Я уже уяснила – это дом живой, это он он говорит со мной, знакомится так. Это не страшное, это живое. Не случайно, видно, зовётся он – «дом на восьми ветрах». Стоит на угорушке небольшом, почитай, что у самого моря, так все восемь поморских ветров им распоряжаются, продувают со всех сторон.

Ветра здесь зовутся не по сторонам света, нет. Здесь дуют: сиверко, полуночник или рекостав, всточник, обедник, летник, шелонник, запад да побережник или голомянник. Это основные, а есть ещё и другие: заверть случается, абодье изредка балует, погодица частенько буйствует, встрета временами захаживает… Я ещё даже близко не все ветры изучила и уж конечно не со всяким из них встретилась тут. Но и с небольшим моим знанием ясно, что сиверко с рекоставом сейчас хозяйствуют чаще других: гулкие, сильные, студёные. Всего-то пару вечеров абодье постояло, порадовало и уступило другим ветрам, не сдюжило.

Заглянула тут на днях в магазинчик, молока да тушёнки взять. У Иры продавца про рыбку свежую разузнать решила:

— Ира, не скажете, кто тут рыбу продаёт чаще других? Я б купила немного…

— Так вы с Катей рядышком живёте, спросите у ней! Коля её на промысел ходит снова, как с городу из больницы приехал, рука-то зажила у него, он снова таскает рыбин, может и продаст чего…

И, глянув в окно, добавляет:

— Сами видите, какие нынче погоды стоят, не упромыслить тут много, на спад сейчас промысел пойдёт, покуда зимник не станет и ловли нормальной не будет. Но вы у Коли узнайте всё ж таки, он ходил на карбасе, видала я.

Катин муж Коля, он и вправду много промышляет рыбкой. Впрочем, тут почти все мужики на промысел ходят, оттого и берег-то весь в карбасах. Но Коля среди других особо ответственный, трое детей у них с Катей, в конце концов, семью кормить надо. До того по осени старался он, почти каждый день на промысел уходил и вот, руку повредил, даже сам не заметил – когда и где именно. Катя думает, что ревяк ему руку наколол, не хотел из сети вылезать. Ревяк – он колючий шибко, ну, и рыбина это опять же, с грязью да с микробами, само собой. В общем, неудивительно, что рука у Коли вспухла и загноилась, температура поднялась – пришлось ему в городскую больницу ехать, повезло ещё, что катер попутный шёл, подхватил. В больнице рану вскрыли, обработали, антибиотики прописали. Вернулся Коля уже на самолёте, прилетел с забинтованной рукой и через день уже снова на промысел, не унять. Впрочем, Катя  унимать и не пытается (знает, что бесполезно). Следит только, чтобы перебинтовывал раненую руку каждый день, да прикладывает под повязку всякое: то чайный гриб, то размятый листок алоэ, то мазь. Что угодно, лишь бы затянулось поскорее.

С медициной в самой Лопшеньге не то чтобы сложно, а примерно вообще никак. Есть фельдшерско-акушерский пункт, официальный, с табличкой. Фельдшерица приезжает по понедельникам из соседней деревни Яреньга, от неё до Лопшеньги около девятнадцати километров. Приезжает либо на буханке (пока снега нет), либо на снегоходе (по поздней осени и зиме). Понятно, что у неё при себе минимум лекарственных средств и ещё меньше возможностей для диагностики серьёзных заболеваний. Если она подозревает что-то серьёзное,то даёт направление для получения билета на самолёт, пациент летит с этим направлением в Архангельск и уже в городе проходит все необходимые обследования и получает медицинскую помощь.

Больше всего местные переживают, что скоро и этой фельдшерицы не будет. Пока что у неё дочка учится в лопшеньгской школе (потому что в Яреньге ни школы, ни детского сада нет), она приезжает по понедельникам и пациентов принять, и дочку привезти в интернате поселить до выходных. А не будет в семье школьницы, не будет и резона никакого ей ездить сюда, морозиться по стуже мотаясь туда-сюда. Ну, это опять же по логическому рассуждению так. По-человечески, будет приезжать она, вероятнее всего, знает ведь, что кроме неё некому тут помочь, единственный медик она на округу. Я с фельдшерицей лично познакомиться пока что не успела – как я приехала, так она в отпуск ушла до ноября, совпало так. Ну, ничего, успею ещё.

— Анна Максимовна, мы зайдём к вам сегодня после уроков? Девочку новую представить хочу, жить и работать она к нам в Ло́пшеньгу приехала!

Надя разговаривает по телефону с директором местной школы, договаривается о встрече-знакомстве. Мы нынче ещё даже не высовывали носов на улицу, но как-то и не тянет – слышно, как ветер барагозит на крыше: то ли с собой утащить её норовит, то ли просто нас пригнуть старается, чтоб не шлялись зря. Море тоже за ветром повторяет – пропустило нас в Ло́пшеньгу и снова лютует. Плюётся моребо́ем, клочками ламинарии да медузами: весь берег завален, не пройти без запинки.

Всё же по пути в школу чутка проходим берегом, с морюшком поздороваться да зазнакомиться поближе надо, как без этого. Путаясь сапогами в водорослевых лапах, бредём участком, который зовётся  «тоня́ Турка». При чём тут турок и какой именно – никто не помнит, но имя остаётся.

Засматриваюсь на пришвартованные к берегу промысловые ка́рбасы. Надя сказывает, что ка́рбасы лопшарей имеют особенную черту – нижние поясья окрашиваются в смоляно-чёрный цвет, а верхние поясья непременно цветные. Да не просто цветные, а радостных оттенков: небесно-голубые, малиново-розовые, калиново-алые… Ещё сказывает, что поморы никогда не разламывают и не сжигают отслуживший своё или прохудившийся ка́рбас. Его выволакивают на берег, да так и оставляют на распоряжение волн, ветра, песка, птиц и прочих живых существ. Почему-то всплывает в памяти вот это, погребальное:  «я́ко земля́ еси́, и в зе́млю отъи́деши». Оно, конечно, для человеческого погребения писано, но будто бы и ка́рбасу упокоившемуся на берегу тоже подходит. Может потому, что значимая часть жизни рыбацкой на нём проходит? Может потому, что навидавшись живых людей и сам под конец свой живым ка́рбас становится?

Я этого не знаю пока что. Надо будет разузнать у местных знающих, непременно надо.

Путь до архипелага занял 21 час и 9 минут. 95% маршрута судно прошло в автоматическом режиме без применения ручного управления. (" Мы буквально совсем немного поуправляли в ручном режиме, когда отходили от пирса, и когда уже подходили к Соловецким остовам.")

Доставили 150 килограммов для Архоблэнерго. До арктического архипелага "Бриз" шел в сопровождении лоцмейстерского катера "Капитан Шершнев".

Губернатор Архангельской области:

Наша цель – в течение двух лет сделать такие суда частью логистической системы региона. Для этого активно работаем над созданием нормативно-правовой базы и оценкой экономической целесообразности. Специально созданная межведомственная рабочая группа рассматривает все организационные вопросы.

Также предложил компании-разработчику рассмотреть возможность получения статуса резидента Арктической зоны РФ и наладить производство беспилотников у нас в регионе.

источники:

https://rg.ru/2025/07/14/reg-szfo/kapitan-podtianites.html

https://vk.com/arkhangelsk_reg?w=wall-66711154_185426

https://www.pomorie.ru/2025/07/14/6874f78eb7b0a757dc07e04b.h...

К этому моменту на территории современной Карелии и Архангельской области уже существовали древние культуры саамов и финно-угорских племён. Славяне, двигаясь вдоль рек, искали новые земли для охоты, рыболовства и земледелия. Постепенно они начали взаимодействовать с местными народами, заимствуя у них опыт выживания в условиях Севера (т.к. сами славяне, сюрприз, не являются северными жителями изначально).

Главными причинами, побуждавшими славян переселяться на север, были следующие (бабки, бабки, с*ка, бабки!):

1. Бег на свободу: На юге Руси население росло, и нехватка плодородных земель вынуждала искать новые территории для расселения. Желательно вдали от княжеского взора. И от налогов.

2. Поиск ресурсов: Северные регионы были богаты рыбой, пушным зверем и лесом, что привлекало славянских охотников и рыбаков.

3. Торговля: Белое море являлось важным транспортным узлом, через который шли торговые пути между Европой и Востоком. Это открывало возможности для торговли мехами, солью и другими товарами.

Рыбные и зверобойные промыслы на Белом море, а затем и на Баренцовом, привлекали к себе не только рядовых крестьян, но и купцов из ближайшего «мегаполиса» – Новгорода. Новгородские купцы и промысловики активно осваивали этот регион. В XII–XIII веках здесь уже возникли первые городки и поселения, такие как Холмогоры, которые стали центрами торговли и ремёсел.

Славяне активно взаимодействовали с местными племенами. Они перенимали у них технологии строительства лодок, обработки рыбы и ведения хозяйства в условиях холодного климата. В свою очередь, местное население знакомилось с новыми методами земледелия и ремеслами, принесёнными славянами.

Отсюда, с севера, из Поморья, в русский язык перешли чисто финно-угорские названия рыб: килька, корюшка, кумжа, ряпушка, салака, сиг, хариус, камбала, мойва, навага, пикша и прочие. Это всё следы продвижения славянских колонистов на север и северо-восток. Кстати, русское слово «лох» помимо дерева и криптоинвестора обозначает ещё и ряд рыб семейства лососевых — собственно «лосось» (*lok’s), а также «форель», «таймень» и «самец сёмги».

Письменных сведений о начале заселения восточными славянами северных берегов сохранилось мало. Одна из самых известных записей тех времён имеется, например, у арабского писателя Абу-бандита Хамеда, который в первой половине X века сообщал «о юграх, обитающих на севере Урала – будто они покупают от славян по дорогой цене железные клинки...». Сам араб мог услышать это от среднеазиатских торговцев, у которых были контакты на севере (привет, «камское серебро»).

Софийская первая летопись сообщает, что уже в 1032 году новгородец Улеб ходил к «Железным Воротам» - вероятно, к проливу между о. Вайгач и большой землёй. А если это так, то значит, что восточные славяне, в лице новгородцев, проникли в Карское море ещё в XI веке. Сюда же можно отнести известия о гибели где-то на Северном Урале новгородского князя Глеба Святославовича (нет, я не забыла про цикл о формировании России, просто чутка выгорела). Также в летописи говорится, что около 1092 года новгородцы по приказу Гюряты Роговича ходили за данью на Печёру и Югру (Ненецкий АО и север Западной Сибири).

Реки и озёра в те времена (особенно в условиях Русского Севера) были в сущности единственными путями сообщения – летом по воде, а зимой - на санях и лыжах. Причём водоразделы между речными бассейнами Балтийского и Белого морей славянам проще было пройти весной, по «большой воде», когда талые весенние воды заливают огромные пространства.

Позднее все подвластные Новгороду северные земли (Онежскую, Двинскую, Мезенскую и Печорскую) на Руси стали называть «Заволочьем» (т.е. за волоком). Из Заволочья новгородские промышленники и торговцы, а в более поздние века и купцы Московского государства вывозили меха (соболей, куниц, бобров, горностаев, белок), рыбу и рыбий жир, моржовое и тюленье сало, моржовые клыки («рыбий зуб»), кожи морских животных, продукты китового промысла.

Активное освоение северных территорий новгородцами началось с создания временных стоянок (становищ). Новгородские бояре и купцы направляли на север вооружённые отряды смердов (должников) для добычи пушнины и морского зверя. Эти отряды, сочетавшие промысловую и военную функции, обосновывались по берегам рек, впадающих в Белое и Баренцево моря. Первые такие поселения возникли в устьях Онеги, Северной Двины, в Нёноксе и Уне, а позже распространились на реку Варзугу, район мыса Святой Нос и Печору.

Ещё в уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича (1137) перечисляются заонежские погосты, включая Иван-погост, позднее вошедший в состав Холмогор под именем Ивановского посада. В том же документе упомянуты и другие поселения по Северной Двине: погосты и сёла Кергела, Ракунь, Усть-Емец (в устье Емцы), Усть-Вага (при впадении Ваги в Двину), Тайма, а также Ведь и Пуйте на реке Ваге. Восточнее располагались Пинега, Помоздин и погост на Вычегде близ реки Ижмы.

Меридианная (юг–север) торговля была прервана в XIII веке из-за монгольских нашествий сначала в Среднюю Азию, а затем и на Русь. Однако, окончательно контакты между восточными славянами и жителями севера не пропали, т.к. Новгород избежал монгольского нашествия.

В норвежских источниках упоминается, что в 1316 году новгородские вольные отряды совершили нападение на норвежскую провинцию Холугаланд (Галогаланд). Как сообщает норвежский хронист, эти морские рейды «нанесли значительный ущерб и другим территориям». Аналогичный разбойный поход был осуществлён в 1323 году вдоль западного побережья Норвегии, что вынудило норвежцев усилить оборону крепости Вардехуз.

Можно считать весьма вероятным, что уже в XII веке новгородские укреплённые поселения, зимовья и торговые пункты располагались вдоль всех ключевых маршрутов северного региона. Летописные источники середины XIV века содержат упоминания таких населённых пунктов, как Орлец, Матигоры, Холмогоры в устье Северной Двины, Шенкурск на реке Ваге, Каргополь на Онеге, а также Ненокса, Уна и другие, включая несколько монастырей.

Таким образом, выход восточных славян на север и колонизация этих земель Новгородом имела огромное значение для экономического развития побережья Белого и Баренцева морей, а также способствовала становлению судостроения и мореплавания в этом регионе.

Подписывайтесь на тг и дзен, там ещё больше материалов!