Как избавиться от духовного зверинца, что скрыт в каждом из нас? Вряд ли на это способен ум, постоянно гоняющийся за изобретенными им животными — драконами, змеями, обезьянами, со всеми их тревогами и противоречиями, — чем мы сами и являемся. Будучи самыми обычными людьми, не наделенными блестящим интеллектом или возвышенными видениями, просто проживающими день за днем свои однообразные, уродливые маленькие жизни, мы интересуемся тем, как нам все это немедленно изменить. Необходимо выходить в Неведомое, проникать в него.
Люди меняются под воздействием новых изобретений, новых трудностей, новых теорий и новых политических ситуаций — все это приносит с собой некоторый элемент перемены. Но мы говорим о радикальной революции в самой основе человеческого существа. Мы говорим о том, как она должна произойти: постепенно или мгновенно. Человечество на протяжении многих тысячелетий пытается измениться, но почему-то оно так и не смогло измениться радикально. Способен ли мир (ибо мир — это мы с вами, а мы есть мир) избавиться от страданий и гнева, ненависти и вражды, от горечи, носимой каждым из нас? Ибо вкус горечи известен всем.
Да, конечно, такое возможно, но только тогда, когда существует наблюдение. Когда ум способен к интенсивному наблюдению, само это наблюдение является действием, прекращающим горечь. Также бывают такие моменты, когда налицо глубокий кризис, вызов, великая скорбь. Тогда ум на мгновение становится необычайно тихим, он в шоке. Не знаю, наблюдали ли вы такое. Когда вы видите горную вершину вечером или ранним утром, с необыкновенным освещением на ее склонах, с ее тенями, когда вы видите эту безмерность, это великолепие, эту картину глубокого уединения, когда вы видите все это, то ум не может всего этого вместить; в это мгновение он совершенно замолкает. Но вскоре он преодолевает этот шок и начинает реагировать согласно своей обусловленности и личным проблемам. То есть бывают моменты, когда ум совершенно тих, но поддерживать это состояние абсолютного безмолвия он не может. Такая тишина может быть установлена шоком. Большинству из нас знакомо это состояние абсолютной тишины, вызванное сильным шоком. Шок может произойти случайно, от внешнего события, или к нему можно прийти искусственно, изнутри, через серию неразрешимых вопросов (как в некоторых школах дзен), или с помощью какого-нибудь состояния, порожденного воображением, или с помощью какой-то формулы, принуждающей ум к тишине. Но все это, несомненно, является ребяческим и несерьезным. Мы говорим, что для ума, способного к восприятию в том смысле, о котором шла речь, само такое восприятие является действием. Для того чтобы воспринимать, ум должен быть абсолютно тихим, иначе он не способен видеть. Если я хочу слушать то, что вы говорите, — я должен слушать молча. Любое блуждание мысли, любая интерпретация сказанного вами, любое чувство сопротивления мешает реальному слушанию.
Поэтому уму, который хочет слушать, наблюдать, видеть или следить, необходимо быть необычайно тихим. Эта тишина не может быть вызвана каким-либо шоком или поглощенностью определенной идеей. Когда ребенок поглощен игрушкой, он очень тих, он играет. Но в этом случае ум ребенка захвачен игрушкой, это игрушка сделала ребенка тихим. После приема наркотика или применения психологического приема также возникает чувство растворения в чем-то большем — в картине, в образе, в идеале. Это спокойствие, безмолвие ума может установиться лишь через понимание всех противоречий, искажений, обусловленности, страхов и извращений. Мы спрашиваем, могут ли все эти страхи, страдания и все замешательства, могут ли они быть отброшены мгновенно, немедленно, — так, чтобы ум был тихим для наблюдения, для проникновения.
Может ли человек действительно сделать это? Можете ли вы действительно посмотреть на себя в полном безмолвии? Если ум активен, он искажает то, что видит, он интерпретирует, объясняет, говорит: «Мне нравится это», «Мне не нравится это». Он легко возбудим и эмоционален, и такой ум не в состоянии видеть.
Поэтому мы спрашиваем, могут ли обычные люди — вроде нас с вами — делать это? Могу ли я смотреть на себя, каков бы я ни был, зная об опасности слов типа «страх» или «горе» и зная, что само это слово будет мешать реальному видению «того, что есть»? Могу ли я наблюдать, осознавая ловушки языка? Наблюдать, не позволяя вмешиваться и любому чувству времени — малейшему чувству «достичь» или «избавиться», — могу ли я просто наблюдать, тихо, настойчиво и внимательно? В этом состоянии интенсивного внимания видны скрытые пути, неведомые области, закоулки ума. В таком видении отсутствует какой бы то ни было анализ, только восприятие. Анализ предполагает наличие времени, анализирующего и анализируемого. Отличается ли анализирующий от анализируемого? Если нет, то в анализе нет никакого смысла. Все это — время, анализ, сопротивление, попытки достичь чего-то, преодолеть что-то и прочее — надо осознать и отбросить, потому что на этом пути не может быть окончания скорби.
После того как человек выслушал все это — способен ли он в действительности это сделать? Это действительно важный вопрос. Здесь «как» просто-напросто нет. Нет никого, кто сказал бы вам, что делать, кто дал бы необходимую энергию. Наблюдение требует громадной энергии: тихий, безмолвный ум являет собой тотальную энергию без какой бы то ни было потери — в противном же случае он не является безмолвным. Так может ли человек, использовав всю эту суммарную энергию, взглянуть на самого себя и увидеть себя настолько полно, чтобы это видение стало действием — а значит, и окончанием, концом, завершением?
Может ли ежедневная деятельность исходить из безмолвия? Все ждут почему-то ответа именно на этот вопрос. Быть оракулом для меня отвратительно. Вопрос: может ли ум в состоянии безмолвия действовать в повседневности? Если вы отделяете повседневность от безмолвия, от утопии, от идеала, которым является тишина, — эти двое никогда не встретятся. Могу ли я держать их раздельно, могу ли я сказать: вот это — мир, моя повседневная жизнь, а это — безмолвие, которое я испытал, которое однажды почувствовал? Могу ли перевести это безмолвие на язык повседневности? Не могу. Но если они не разделены, как правая и левая рука, если между тем и другим — безмолвием и повседневностью — существуют гармония и единство, вы никогда не спросите: «Могу ли я действовать из безмолвия?»
Человек в своей сущности интенсивен. Так не пора ли ему предпринять путешествие в Неведомое? Путешествие внутрь себя — не зная, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, чему следует быть и что должно быть, — просто совершить путешествие без всякого груза? Это как раз то, что труднее всего — внутреннее путешествие без всякого груза. Путешествуя, вы совершаете открытия; вы не отправляетесь, заявляя с самого начала: «Этого не должно быть», «Это должно быть». Не знаю почему, но это, по-видимому, одна из труднейших вещей на свете. Послушайте, господа, никто вам не поможет, — включая и ведущего беседу. Нет никого, в кого вам надо верить, — и я надеюсь, что вы ни в кого и не верите. Не существует авторитета, который указал бы вам, что надо делать, а чего не надо, в каком направлении вам двигаться, а в каком движение запрещено. Нет авторитета, который обратит ваше внимание на ловушки и разметит для вас дорогу, — вы идете один. Можете ли вы сделать это? Вы говорите: «Я не могу этого сделать, потому что я боюсь». Тогда возьмите этот страх, исследуйте его и полностью поймите его. Забудьте о путешествии и забудьте об авторитете, — исследуйте эту реальность, называемую страхом. Вам страшно, потому что вам не на кого опереться, и никто не говорит вам, что делать; вам страшно, потому что вы можете ошибиться. Так ошибайтесь, и, наблюдая, рассматривая ошибку, вы выскочите из нее мгновенно.
Открытия совершаются по мере того, как вы продвигаетесь все дальше. В этом гораздо больше творчества, чем в живописи, в написании книг или в том, чтобы выходить на сцену и делать из себя обезьяну. В этом гораздо больше взволнованности — если можно использовать такое слово, — гораздо больше чувства.
Совершая великое внутреннее путешествие, мы не знаем, куда направляемся. Следствием этого являются неуверенность и страх. Но если вы заранее знаете, куда направляетесь, вам никогда не проникнуть в неведомое; и потому вам никогда не быть действительно тем, кто открывает вечное.
А мы все никак не желаем расстаться с тем, что знаем давно и наверняка. Именно с этим грузом знания собираемся мы выйти в далекий и трудный поход. Вы когда-нибудь поднимались на гору? Чем больше на вас груза, тем это труднее. И с большой поклажей трудно взойти даже на эти невысокие холмы. А если вы поднимаетесь на гору, вам нужно быть намного более свободным. Я действительно не знаю, в чем здесь трудность. Мы хотим нести на себе все, что знаем, и все, что мы уже испытали, — наши обиды, оскорбления, сопротивления, глупости, наслаждения, восторги и экзальтации. Когда вы говорите: «Я собираюсь путешествовать, неся все это», — вы путешествуете в нечто такое, чего нет среди вашей поклажи. Поэтому ваше путешествие будет фантазией, а не реальностью.
Отправьтесь же в путешествие — в то, что вы несете с собой, в путешествие в известное, а не в неведомое. Отправьтесь в то, что вы уже знаете: в ваши удовольствия, в ваши восторги, в ваше отчаяние, в ваши печали. Совершите путешествие именно в это, — это все, что у вас есть. Вы же говорите: «Я хочу совершить путешествие со всем этим в Неведомое и добавить Неведомое ко всему этому, добавить другие восторги и другие удовольствия». Или же это может быть настолько опасным, что вы говорите: «Не хочу я этого путешествия».
