Оба мы, писатель Джон Пристли и я, на коротком отрезке наших жизней оказались коллегами. Поэтому свой рассказ я назвал так же, как он, Пристли, назвал свой.
Был у меня друг детства, Костик. Когда мы были уже солидными, двадцатипятилетними раздолбаями, Костик познакомился с одним... простите, одной из помрежиссеров Большого театра. Знакомство оказалось выгодным: эта дама отвечала за обеспечение массовкой спектаклей гастролировавших в Москве трупп. Костик хвастал, что попасть в группу массовки, особенно во время гастролей иностранных театров, очень трудно. Платили хорошо, да и все участники массовки – люди особенные, «больные» театром.
Наступило лето. Летом в Москве обычно проходили «дни культуры» союзных республик. Театральные площадки столицы предоставлялись театрам из разных мест Союза. И главной площадкой, конечно, был Большой. Выступать в котором допускались лишь ведущие республиканские драматические театры.
В дачный сезон скомплектовать массовку помрежу не удалось, и Костик вызвался помочь.
- Два спектакля, опера «Борис Годунов» – сказал он мне, – Суббота и воскресенье. Первый в Большом, второй в Кремлевском Дворце. По пять рублей за спектакль. Найди еще кого-нибудь.
Мне и искать не пришлось. Когда я рассказал Серёньке о возможности побывать за кулисами Большого, он немедленно согласился. Нам предстояло ненадолго влиться в труппу Национального академического драматического театра одной из республиканских столиц. Перед спектаклем мы были происнструктированы, что нам предстоит быть стрельцами и народом. Четыре выхода на сцену в течение спектакля. И отправили в большую комнату подбирать одежду: кафтаны, штаны, шапки, сапоги. Сапоги были матерчатые, выкрашенные ярко-желтой краской. Мне с трудом удалось найти пару, подходящую по размеру. И еще алебарды. Красного цвета жерди с секирами из фанеры.
Серёньке сразу повезло. Его назначили боярином в царскую свиту. За крупную стать и лопатообразную бороду. Настрого предупредили нас, что, опуская алебарду к ноге, мы ни в коем случае не должны стучать ею об пол. И не вертеть головой, стоять смирно. А, изображая толпу народа, не толкать друг друга. Серёньку же настрого предупредили, чтобы он не подпевал певцам, исполнявшим свои партии. Это потому, что ему предстояло ходить и стоять среди поющих. Его это огорчило. Он надеялся, что удастся спеть на сцене Большого, пусть даже негромко. Но он смирился.
Среди массовки был специальный человек, чьи несложные команды мы должны были выполнять, так что нам оставалось только быть рядом с ним и слушаться.
Я старался не стучать и не вертеть. Хотя очень подмывало посмотреть в зал. Со сцены зал выглядел большой черной пропастью. Я косил глазами в сторону рампы, очень хотелось разглядеть лица зрителей. Но никакой возможности не было.
Между нашими выходами в первом действии и последним выходом в финале для нас была пауза почти в час. Костик с Серёнькой решили уделить внимание хористкам. Это были совсем молоденькие, симпатичные девчонки. Не помню, выходили ли они на сцену. Больше они пели, находясь за кулисами. Здесь им аккомпанировал пианист. Ловко это у него получалось, нота в ноту с оркестром, сидевшим в яме. У хора также случился перерыв, и мои друзья, приблизившись к девочкам, занялись легким кобеляжем. Я же решил совершить экскурсию по недрам театра.
Недалеко за сценой была лестница, ведущая наверх, и я пошел по ней. По моим расчетам, я поднялся на несколько этажей, когда увидел вход в зал. Это было помещение всего с несколькими рядами кресел. Но в этом зале сцена была такая же большая, как та, на которой шли спектакли. В зале, рядом с дверью, через которую я вошел, сидели две балерины. Обе мокрые как мыши и тяжело дышавшие. Больше никто не сидел. Когда я прошел мимо балерин, почувствовал запах пота.
Два человека стояли на сцене и тихо разговаривали. Один, молодой, был одет в трико, а на его голове была шутовская шапка. Такая, с кисточками на две стороны. Второй, пожилой, заметно облысевший, был одет в белую рубашку, черные брюки и лакированные туфли. Он был высокого роста и длинноног. Но его живот выпирал из-под брючного ремня и даже слегка свешивался книзу.
Пожилой отошел к краю сцены, а молодой встал в позу посередине её. Заиграла музыка и артист двинулся по периметру сцены пританцовывая и кривляясь. Я понял, что он изображает танец шута. И еще я понял, что изображает плохо.
Не прошел танцор и половины сцены, как пожилой хлопнул в ладоши и музыка смолкла. Оба опять сошлись и стали разговаривать. Пожилой что-то изображал руками, молодой кивал головой. Вновь они разошлись и все повторилось. Пошла музыка, пошел и танцор. И опять не то!
И тут пожилой встал в центре сцены, молодой прижался к кулисам. Включилась музыка, и шут заскользил, закуражился, заколбасился под нее. Казалось, вот-вот он сделает кульбит или еще какой фортель выкинет. И не заметно было ни цивильной одежды, ни живота – только озорной, лукавый и смешной скоморох! Старый танцор прошел весь круг по сцене и замер в позе посередине ее точно с последним звуком музыки. Балерины зааплодировали, я тоже. На меня оглянулись, и мне стало стеснительно.
Танец шута. П.И. Чайковский "Лебединое озеро".
Я вышел из зала и пошел вниз по лестнице. Внизу, за кулисами, Костик с Серёнькой уже довели хористок до легкой истерики. Некоторые не могли смеяться и только икали. Их руководитель стал нас прогонять. Хору пришло время вступать в действие, а девочки были не готовы. В положенное время мы совершили свой выход, переоделись и ушли из театра.
На другой день, в Кремлевском Дворце, было не так интересно. Совершенно не то ощущение, чем в Большом. Работали только с мыслью скорее бы получить деньги. Там со мной случилась неприятность. После участия в массовке «народа» я пошел переодеваться в стрельца и не смог найти свои сапоги. В первом акте были, и пропали. Помреж запретила мне выходить в обычной обуви. Ладно, сказала она, обойдемся без одного стрельца. Мне, расстроенному, Костик объяснил: дело обычное, ты не понравился кому-то из массовки. Эти любители театра люди непростые, то и дело друг другу вредят.
В те времена в воскресный вечер попасть в кафе было не реально. Если не знать город так, как его знали мы. Под крышей гостиницы «Москва» было кафе «Огни Москвы». Проход туда найти было не просто, потому свободные места там бывали. Ох, и кутнули оперные артисты на честно заработанные!
Не надеялся найти фото, но вот оно: кафе "Огни Москвы" моей молодости.