Дети видят умерших или выдумка?
Наткнулся на видос. И содержательный комент к нему:
Наткнулся на видос. И содержательный комент к нему:
Артемка был чудесным ребенком. Им не нарадовалась Инна Ивановна, учительница начальных классов. Он без проблем находил общий язык как с мальчишками, так и с девчонками. Всегда веселый, неунывающий. Часто на переменках его обступали одноклассники, и Артемка без устали рассказывал ребятам о книжках, которые брал в школьной библиотеке, на ходу сочинял небылицы. Его искренний звонкий смех заражал оптимизмом, а лучистые глаза смотрели, казалось, в самую душу. Учился мальчик прилежно: старательно выводил загогулины в прописях, лучше всех в классе читал и считал. Он никогда не пропускал уроков, часто оставался на продленке, чтобы помочь учительнице подтянуть ребят послабее, и никому не отказывал в помощи.
Инна Ивановна относилась к Артемке как к родному. Она-то знала, что дома ему приходится непросто: мать-алкоголичка зачастую забывала кормить сына. Ходил он в обносках не по размеру, носил потертый портфель. Учительница по возможности угощала мальчика сладостями, дарила ему книги, оставшиеся после выросших детей, а однажды вручила ему теплые рукавички на зиму, потому что своих у Артемки не было. Тот с восторгом принял подарок, и в холодную погоду непременно их надевал.
— Вы только маме не говорите, но никого роднее Вас у меня нету, — прошептал как-то Артемка Инне Ивановне.
Но вот однажды зимой мальчик пропал. Целую неделю о нем не было ни слуху ни духу. Встревоженная Инна Ивановна навестила мать Артемки, ютившуюся в замызганной комнате коммунальной квартиры. Пребывая в очередном запое, мамаша пробубнила, что мальчик уехал к бабушке с дедушкой в деревню. Это было на него не похоже, но Инне Ивановне ничего не оставалось, кроме как поверить словам алкоголички и немного успокоиться.
Через два дня в дверь классной комнаты постучали. Вовсю шел третий урок. Инна Ивановна распахнула дверь — и увидела Артемку. Радости женщины не было конца, хотя облик мальчугана ее весьма озадачил. Артемка стоял с полутемном коридоре, одетый в дырявую белую майку, старое спортивное трико и тапочки со стоптанными задниками. Оставленные без присмотра дети зашушукались, но Инна Ивановна шикнула на них, пытаясь скрыть собственный конфуз, и пригласила Артемку пройти в класс и занять свободное место. Но тот медленно покачал головой и шагнул ей навстречу. Только сейчас учительница увидела, насколько мальчик бледен. Так же медленно ребенок поднял руку , вытянул указательный палец и... погрузил его в висок. Артемка обратил на нее грустный взгляд ясных глаз, а Инна Ивановна с ужасом увидела, что в виске у Артемки дырка, и вся левая сторона лица покрыта коркой запекшейся крови. В глазах у женщины заплясали тени, и она потеряла сознание.
В тот же день наряд милиции задержал мать Артемки, которая после недолгого допроса раскололась, сознавшись в том, что оборвала жизнь сына из-за того, что тот просил ее не пить и грозился перебить все бутылки со спиртным. Пребывая в плену зеленого змия, раздраженная женщина схватила со стола тяжелую пепельницу и наотмашь ударила сына по голове. Мальчик погиб мгновенно. Продрав глаза, мать, осознав, что натворила, повыла немного, а потом позвонила собутыльникам, которые и помогли ей избавиться от Артемки. Засунули его в холщовой мешок для картошки и ночью отнесли на расположенную неподалеку свалку...
Хоронили Артемку всей школой. Поседевшая Инна Ивановна положила в гроб его любимые варежки, поцеловала в лобик. На миг ей показалось, что по безмятежному, кукольному личику пробежала тень улыбки.
Никого дороже нее у Артемки не было.
* * *
На новый год Ия поехала в гости к маме. Именно к маме. Отец, к сожалению, шёл с ней в комплекте, и с этим приходилось мириться.
Она не пожалела бы денег на такси от аэропорта, но сказать отцу «я не хочу, чтобы ты меня встречал» значило бы поссориться в первый же день.
– Вот и моя девочка! – отец стиснул Ию в объятиях. Ей никак не хватало духу попросить его её не касаться.
До их городка было часа два пути, и всё это время Ие пришлось трястись в «папиной» машине – кредит за неё выплачивала мама, – слушая его бесконечный трёп и дыша его мерзким запахом.
Когда они наконец завернули в знакомый двор, Ие на миг показалось, что она никуда и не уезжала. В городе сносили деревянные дома и строили новенькие панельки, росли, как грибы, торговые центры, но в этом дворике на окраине всё оставалось таким же, как в её школьные годы. Разве что лавочку у подъезда покрасили. Вот только вместо благообразных старушек на ней сидели два хрестоматийных и, возможно, бездомных алкаша. Выглядели они, на самом деле, по-своему живописно.
Один из мужиков в удивительно нелепо смотрящейся на нём красной шапке с помпоном ткнул своего приятеля локтем.
– Гля, какая жируха! Ты к кому, корова?
В детстве Ия расплакалась бы – ей вообще тогда много слёз пришлось пролить на эту тему. Но потом она выросла, и как-то попустило. Не само, конечно, помогли психолог и бодипозитивные сообщества в интернете, но всё же.
Она улыбнулась мужику и сказала:
– Классная шапочка.
Он удивлённо заморгал, и на этом можно было бы закончить. Вот только отец, достававший чемодан Ии из багажника, кинул его прямо в глубокий снег и грозно затопал к крыльцу.
– Э, ты кого жирухой назвал?! За базаром следи, ты!..
– Пап, не сто́ит, – примирительно сказала Ия, но он, будто не слыша, уже схватил алкаша за грудки.
Ия закатила глаза и, подобрав чемодан, направилась на свой третий этаж.
Мама была на кухне, где аппетитно шкворчали сковородки и пахло почти как в детстве. Она с сияющими глазами обняла Ию, потом заметила чемодан, и улыбка на её лице погасла.
– А папа где?
Ия пожала плечами.
– С какими-то бомжами сцепился.
– Ты сама вещи тащила, что ли? – мама посмотрела на неё огорчённо и осуждающе. – Ты понимаешь, что ты его этим обидела?
Ну всё. Старая песня на новый лад.
– Чем? – фыркнула Ия. – Тем, что в двадцать три года стала самостоятельной? В Питере мне помогать некому, но ведь справляюсь как-то.
Мама вздохнула.
– Ты же знаешь, как он хочет быть полезным. Ты должна ему давать такую возможность. Он ведь столько ради тебя…
– Так, – резко оборвала Ия. – Даже не начинай об этом, слышишь?
Может, мама и сказала бы что-нибудь ещё, но тут в квартиру ввалился отец, и разговор замялся сам по себе.
В этом они трое были мастера. Заметать проблемы под коврик и делать вид, что их нет.
– Кто тебя, фиалку, защитит, кроме бати-то? – гордо сказал отец и растрепал Ие волосы. Она ответила бы, что в гробу видала такую «защиту», но вовремя прикусила язык.
В этом доме нужно было следить за словами.
И всё-таки, ещё в самолёте Ия твёрдо решила, что не даст отцу испортить себе праздник. Так уж вышло, что взрослой она полюбила новый год даже больше, чем когда была маленькой. Может, потому, что теперь за всё в жизни правда приходилось отвечать самой, это не всегда было просто, и любой повод для радости хотелось использовать на сто двадцать процентов. Каждый год Ия закрывала глаза на то, что тридцать первое декабря – это просто дата. Она охотно давала ёлкам и огонькам гирлянд себя обмануть. Заставить поверить, что с боем курантов и вправду начнётся новая, лучшая жизнь.
Это была её собственная традиция. В конце концов, волшебство – это то, во что ты веришь. А потом, в январе, можно было с новыми силами окунуться во взрослую жизнь.
Последние дни декабря прошли в радостном предвкушении, но без суеты. Ия уговорила маму не заморачиваться с готовкой и заказать тридцать первого какую-нибудь пиццу или типа того, так что они ходили по магазинам без огромных списков, и вместо ингридиентов для салатов Ия радостно кидала в тележку новогодние упаковки «Милки» и «Мишек Барни». Пока мама доделывала последние дела по работе – она у неё никогда не кончалась, – Ия тайком упаковывала в подарочную бумагу цветочные горшки в виде голов античных статуй. Пришлось искать их по всему Питеру, но цветы были маминой страстью, а Ие так хотелось её порадовать. По телевизору гоняли старые советские комедии и всякую новогоднюю ерунду. Двадцать девятого числа, когда по «Диснею» как раз начался мультик «Анастасия», Ия вытащила с антресолей заветный фанерный ящик. Ёлка у них уже много лет была искусственная, зато игрушки – бабушкины, верные спутники каждого нового года последние много лет. Этот ящик проехал с хозяйками через полстраны. Тогда было совсем не до шариков и мишуры, и теперь казалось даже странным, что мама не выбросила украшения, не продала и не передарила, но они уцелели, и Ия была этому очень рада.
Мама разделяла её чувства.
– Как хорошо, что мы их с собой взяли, – сказала она, когда Ия развешивала на ветки ватных зайцев и стеклянные сосульки. – С ними совсем как дома.
«Дома». Мама прожила в этом городе тринадцать лет, а он так и не стал для неё родным.
По вечерам они пили чай на кухне. Отец смотрел в комнате телик, и Ия наконец-то могла просто поговорить с мамой обо всём на свете. Она сама не заметила, как так вышло, но теперь, когда Ия выросла, они стали подругами. Двумя взрослыми женщинами, которым друг с другом хорошо.
Ия знала, что уезжать от неё будет больно.
Тридцать первого числа они пошли погулять. Мама, конечно, звала и отца тоже, но он предпочёл и дальше валяться на любимом диване. В последние часы отжившего года ударил мороз под минус тридцать; на безупречном голубом небе сияло солнце, а на снег было больно смотреть. Мамины очки покрылись тонким слоем изморози, у Ии заиндевели и смёрзлись ресницы.
Они гуляли до самого раннего, пронзительно-розового заката, только вдвоём. Совсем как когда Ия была в средней школе – в её самые счастливые годы.
Казалось бы, когда папа, которого ты вроде как честно любишь, вдруг исчезает из твоей жизни, должно быть больно. Ие, конечно, было, но всё-таки самым чёрным днём на её памяти стал не тот, когда он ушёл.
Это был день – воскресенье, осень, десятый класс, – когда отец вернулся к ней снова.
Не успели Ия с мамой снять заснеженные ботинки, как в дверь уже звонил курьер с заказанным заранее набором роллов. Ия только-только отправила в рот первый кусочек, когда на кухню заявился отец.
– Это что тут у вас? Дайте попробовать!
Он полез грязной вилкой с прилипшими комочками жира в самую середину сета, раздавил несколько роллов в кашу, пока смог наконец подцепить один. Аппетит у Ии как-то сразу пропал.
– Ну и ерунда, – с набитым ртом заявил отец и насадил на вилку ещё порцию. – И зачем вы это едите? Разве что вон те, с сёмгой…
– Это лосось, – машинально поправила Ия.
Отец со звоном бросил вилку на пол.
Мир как будто застыл. Даже попсовые мелодии из телика за стенкой испуганно притихли.
– Вот тебе всегда обязательно надо самой умной быть, да? – сказал отец. – Типа, ты всегда права. Только об этом и думаешь.
Ия молчала, не глядя на него.
– Почему все в этой семье всегда правы, кроме меня? Всё делают и говорят правильно, один я неправильно?
– Давайте не будем… – начала мама, но отец перебил:
– Ты можешь разок помолчать?! Только и делаешь, что её защищаешь. Нет бы хоть однажды побыть на моей стороне, а не этой суки!
На мамином лице отразился праведный ужас.
– Серёжа!..
– Что «Серёжа»?! Сука – она сука и есть!
Он с грохотом пнул ножку стола, так что с него, разливая горячий чай, полетели кружки, и демонстративно вышел из комнаты.
Ия выпустила из груди долгий рваный выдох.
– Больной, – тихо сказала она.
Мама потянулась через стол, сжала её руку.
– Котёнок, у него ведь такая тяжёлая жизнь. Он столько перенёс…
Ну, да, в этом была доля правды. У Ии тоже сердце было не из камня. Она понимала, что, если у человека нервы ни к чёрту, для этого есть причины. Но какого, спрашивается, рожна из-за этого должна страдать она?!
– По-твоему, то, что он сидел в тюрьме – это смягчающее обстоятельство? – ядовито хмыкнула Ия. – А точно не наоборот?
Мама поджала губы, и Ия ясно увидела, что отец неправ. Жена всегда была именно и только на его стороне.
– Каждый имеет право на ошибку, – сказала мама. – Ты должна проявлять терпение. Прости его. Мы ведь семья, а в семье любят друг друга, несморя ни на что.
Ие понадобились все силы до последней капли, чтобы не перевернуть стол, добив остатки посуды, и не хлопнуть дверью так, что с потолка посыплется побелка.
Ей с самого детства твердили, что она похожа на отца. Как бы Ие ни хотелось обратного, так оно и было.
Без пяти двенадцать отец возился с пробкой шампанского, мама торопливо доставала из серванта бокалы, и под звон курантов они трое чокнулись друг с другом, как будто правда были той самой любящей, счастливой семьёй. Ия устало сделала глоток пузырчатой кислятины и загадала желание, чтобы этот балаган наконец закончился. Это желание было её единственным уже лет десять, но так и не сбылось.
Январь принёс с собой оттепель и мокрый снег стеной, так что о прогулках пришлось забыть. Можно было бы пойти в кино или в театр, или просто остаться дома и посмотреть какой-нибудь глупый смешной фильм, но у мамы уже были другие планы: наступило время ходить в гости. Родных бабушек и дедушек Ии давно уже не было в живых, зато всё ещё оставалась баба Таня. Когда десятилетняя Ия с мамой оставили свой старый дом, одним из критериев выбора нового места стало то, что здесь у них будет хоть кто-то. Ия даже не знала, кем баба Таня ей приходится – седьмая вода на киселе, до переезда они и не виделись ни разу. Но для мамы семейные узы были священны, так что на все большие праздники она почитала своим долгом нанести бабе Тане обязательный визит.
Ия могла бы увильнуть от этой обязанности – мама не настаивала. Но, хоть у неё и не было большого желания общаться с едва знакомыми людьми и есть из престарелых хрустальных салатниц, Ия решила, что поваляться на кровати с телефоном в руках успеет и в Питере. В гостях у бабы Тани орал телевизор, из-за раскладного стола в гостиной было не развернуться, а разномастные родственники обсуждали обычные темы: кто женился, кто умер, как подорожала рыба и куда катится страна.
Ия, само собой, тоже попала под обстрел.
– Ну что, – сказала какая-то тётка, имени которой Ия не помнила, – когда замуж наконец? А то смотри, двадцать три года уже!
Звучало это так, словно жить Ие оставалось всего ничего: завтра пенсия, послезавтра – могила.
Она притворно вздохнула и ответила:
– Да за кого? Где сейчас нормального-то найдёшь?
Хитрость сработала: за столом тут же пошла обсуждений, какие мужчины нынче хилые, не хотят служить в армии и вообще как бабы. Про личную жизнь Ии благополучно забыли.
Нет, в самом деле, не отвечать же им честно?
Ия без большой охоты поклевала чересчур майонезных салатов и надеялась, что удастся отвертеться от горячего, но не тут-то было. Несмотря на все протесты, баба Таня бахнула ей полную тарелку пюре и какого-то совершенно неприлично жирного и жёсткого гуляша, и не съесть всё это означало нанести кровную обиду всему клану. Вздыхая про себя, Ия решила, что проще смириться.
Это стало стратегической ошибкой.
Ночью она проснулась от того, что у неё болело под рёбрами справа. Не настолько, чтобы паниковать и вызывать скорую, но и на самотёк всё пускать не годилось, так что Ия, вздохнув, стала искать в интернете телефоны ближайших поликлиник.
Ей пришлось обзвонить с дюжину мест – даже в платных клиниках половина врачей была в отпусках, а график остальных оказался забит под завязку. В итоге Ия всё-таки добилась своего – записалась на приём на завтра, на восемь утра.
Благо, сама клиника была тут, за углом – можно дойти пешком. И на завтрак Ия времени тратить не стала – подозревала, что наверняка пошлют кровь сдавать. Так что она выбралась из кровати в семь, оделась, почти не открывая глаз, и выползла в темноту.
Светать ещё и не начинало. Под одним из фонарей, около мусорных баков, собрался народ. И чего ради они столпились тут в такую рань? У некоторых были собаки на поводках, эти явно вышли гулять поневоле. Остальные, возможно, выскочили покурить или выбросить мусор.
На земле возле баков лежала тёмная груда. Ия пригляделась, и с неё мигом слетели остатки сна.
Это было тело в ярко-красной шапке с помпоном.
Ещё секунда – и Ия поняла, что с шапкой рифмуются алые пятна на белом утоптанном снегу.
Её чуть не стошнило. Она закрыла глаза, не давая себе разглядеть подробности, но уже увидела слишком много.
В арке, ведущей во двор, завыла сирена скорой. Ия развернулась и пошла в клинику. Нечего глазеть.
Доктор, к которой Ия попала, была не в духе. Наверное, ей, как и всем, хотелось отдыхать дома с семьёй. Ия терпеливо слушала, пока ей недовольным тоном рассказывали что-то про загиб желчного пузыря, но больше – про общий вред ожирения.
– Короче, похудеть вам надо, – заключила врач.
Глядя прямо ей в глаза, Ия спокойно сказала:
– А вам – поумнеть.
Выходя из клиники, она даже не чувствовала себя обиженной – уже привыкла. Только немножко жалела об упущенном шансе поспать подольше.
Около мусорных баков во дворе уже не было никого – ни живых, ни мёртвых. Даже пятна крови почти засыпало снегом.
Разуваясь в прихожей, Ия услышала голоса на кухне. У мамы была привычка, болтая с подругами, ставить телефон на громкую связь.
– …нашли сегодня бомжа, – говорили на другом конце провода.
– Серьёзно? – ужаснулась мама. – Прямо тут, у нас?
– У вас! У самого вашего дома. Собаки загрызли. Весь, говорят, порванный.
– Да-а!.. – в голосе мамы звучала тревога. – Скоро на улицу будет страшно выйти!..
– Привет, мам, – окликнула Ия. От подслушанной беседы на душе снова стало как-то погано.
Мама как раз сварила суп, и они вдвоём сели обедать.
– Что доктор-то сказал? – спросила она.
Ида пожала лечами.
– Что надо худеть. Как всегда.
– Не обращай внимания. Если похудеешь, то тебе скажут, что надо рожать. А если родишь…
Ия рассмеялась.
– Да-да, «а чего вы хотите, вы же рожали»!
В этот момент на кухню вошёл отец, и смеяться Иде расхотелось.
– Я думала, тебя дома нет, – сказала она.
– Да нет, вот он я. А что?
Ия пожала плечами.
– Ничего.
Тем вечером она уснула мгновенно, но выспаться так и не смогла. Ей приснился кошмар.
Во сне Ия видела тело, распростёртое под светом фонаря. Кровь, безжалостно яркая на белом, протопила ямки в снегу.
Это был мальчик, лет десяти на вид.
Ия знала, что ему почти одиннадцать. Исполнится через неделю.
Он лежал неподвижно и нескладно, как никогда не лежат живые. Кровь заливала серую курточку и белое лицо. Голова вывернулась под неудобным, неестественным углом, так, что один открытый глаз уткнулся прямо в жёсткий наст. Ия ясно видела на сломе этой твёрдой снежной корки острые ледяные кристаллы.
Шарф на ребёнке был разорван. Горло – сплошное месиво мяса и крови.
Ия проснулась без крика. Полежала, глядя в потолок с отчётливым чувством безысходного ужаса, потом встала и пошла на кухню.
Там горел свет.
– Мам, – тихо произнесла Ия. – Пятое января ведь.
Мама сидела за кухонным столом и разбирала бумаги. Ия взглянула на часы. Два ночи. Уже проснулась или ещё не ложилась?
Мама сгребла листы в стопку, выровняла, постучав краем по столу.
– Не спится. А долгов неразобранных полно. Завтра, наверное, в офис съезжу, поработаю.
Не зная, куда себя деть, Ия щёлкнула кнопкой чайника. В тишине достала чайные пакетики – для себя и для мамы, залила кипятком. Села за стол.
– Мам, – сказала Ия. – А давай вместе уедем?
Она сама не ожидала, что произнесёт это вслух. То, о чём она думала уже тысячу раз. То, чего хотела больше всего на свете.
То, чего никогда не будет.
– Снимем двушку, – замолчать как будто значило сдаться. Признать, что невозможное невозможно. – У меня зарплаты хватит. Будем гулять по центру, в Петергоф ездить. В Ораниенбаум. Помнишь, какой там парк? До весны вон рукой подать, можно будет хоть каждые выходные в Ботанический сад. Тебе ведь так нравилось там.
Может, хоть так тебе больше не придётся заваливать саму себя работой, лишь бы пореже бывать дома. Лишь бы не успевать думать.
Слёзы подступили к самому горлу, и Ия умолкла. Шмыгнула носом.
Не глядя на неё, мама сказала:
– Я его не брошу. Ты же знаешь.
Ия почувствовала себя пустой изнутри. Злиться не было сил.
– Но ты настолько не заслуживаешь, – прошептала она. – Этого всего. Ничего этого не заслуживаешь, мам.
Мама улыбнулась ей, и в этой улыбке была горечь.
– Я люблю его.
Как же Ие хотелось, чтобы это было ложью. Самообманом, попыткой убедить себя, что всё, что приходится выносить, не напрасно. Не признавать, что жизнь МОЖЕТ быть другой.
Но она знала, что это правда.
Дурацкая и нечестная правда. И, скорее всего, не вся. Но правда всё равно.
В ту ночь Ия в тысячный раз сказала себе, что больше сюда не приедет. Не может больше. Не хочет.
Она отдала бы всё, чтобы наконец оставить прошлое в прошлом. Но это была ещё одна вещь, которой не суждено сбыться. Ия понимала это слишком хорошо.
Ночь кончилась, и настало утро. Нужно было жить дальше. Ие казалось, она занималась именно этим последние тринадцать лет – жила дальше, закрывая глаза на неизменные «как?» и «чего ради?». По одному дню за раз. По одному часу за раз, когда становилось совсем тяжело.
Нужно было написать психологу. После поездок домой Ие всегда нужны были его сеансы. А ещё, пусть та женщина в клинике и не сказала ей ничего полезного, Ия решила хотя бы забрать результаты анализов – раз уж сдала, да ещё и за деньги. Правда, по телефону ей сообщили, что просто забрать распечатки из лаборатории почему-то нельзя. Не положено, нужно записаться на повторный приём. Искушение плюнуть и не ходить было велико, но Ия всё-таки выбрала время на послезавтра.
На самом деле, в то утро Ия много думала о том, что ей пора возвращаться. Хватит, нагостилась.
В назначенное время Ия пришла в клинику и сказала администратору:
– Я к Соловьёвой, по записи.
Девушка за стеклянной перегородкой вбила что-то в компьютер. Нахмурилась.
– А её нет, – сообщила она.
– Как нет?
– Сейчас, – девушка встала, приоткрыла дверь позади стола, окликнула кого-то:
– Кать! А что, Соловьёва заболела, что ли? Два дня уже не приходит!
– А ты, что ли, не слышала? – отозвалась невидимая Катя. – Никто не знает. Телефон молчит, муж на работу уже приходил её искал. То ли с любовником сбежала, то ли непонятно что вообще.
Администратор обернулась к Ие, растерянно пожала плечами.
– Извините. Вас записать к другому доктору?
Ия отказалась.
Вечером отец смотрел какой-то дурацкий боевик по НТВ. Потом, заскучав, переключил на местный канал, бросил пульт и вышел из комнаты. В эфире шёл выпуск городских новостей. После сюжета о прорыве какой-то трубы дикторша серьёзным и деловым голосом произнесла:
– И в заключение новость о трагедии на улице Ленина. В сквере на углу с Первомайской обнаружено тело женщины.
Видеоряд не был шокирующим: голые деревья, полицейские машины. Ия его почти не видела, хоть и смотрела прямо на экран.
– Личность погибшей устанавливается. По предварительной версии, жертва подверглась нападению животного. Полиция проводит расследование по данному инциденту и призывает соблюдать осторожность. Гражданам рекомендуется избегать безлюдных мест и не оставлять детей без…
Мама взяла пульт и переключила на канал «Культура».
В тот вечер Ия окончательно поняла, что с неё хватит. Сделав несколько важных звонков, она взяла билеты обратно в Питер. Ближайшие были на субботу. Ладно. Ещё два дня здесь, но это ничего.
В пятницу вечером мама ушла в магазин. Ия обычно ходила с ней – мама вечно набирала тяжеленные сумки, – но сегодня решила остаться дома.
Она сидела на кухне, перед нетронутой кружкой остывшего чая.
Рано или поздно отец должен был прийти заглянуть в холодильник. Ия знала это на сто пять процентов – и не ошиблась.
Отец достал с полки банку майонеза, толстым слоем намазал на хлеб. Ия невпопад вспомнила, как он любил поучать её, будто лишний вес бывает только от воды.
Столько невероятной несуразицы. Столько несправедливых упрёков, столько лжи. Человек, который полностью оторван от реальности, но не выносит даже мысли о том, чтобы быть неправым.
И она слушала все эти годы.
– Я придумал план на завтра, – с набитым ртом сообщил отец. – Мы пойдём в…
Ие хотелось сказать: «Я больше никогда никуда с тобой не пойду».
Вместо этого она просто сообщила:
– Я завтра улетаю.
Отец перестал жевать. Ия видела, как он напрягся. Он всегда был готов оскорбиться в любой момент, а тут – и сама новость, и резкий тон…
– Что, уже устала от нас? – с сарказмом поинтересовался он.
Ия закрыла глаза.
Если сейчас сделать шаг, пути назад уже не будет.
Её разумная, трусливая часть говорила, что стоит просто оставить всё как есть. Не будить лихо, пока оно тихо. Уехать в Питер и никогда не возвращаться. По телефону звать маму в гости, зная, что она не приедет. Вздрагивать от каждого звонка в дверь.
– Да, – сказала Ия. – Я устала от тебя.
Отец положил свой нелепый бутерброд на стол.
– Вот как, – коротко и тяжело сказал он.
Даже сейчас было не поздно остановиться. Замять, засмеяться, попросить прощения. Уйти целой.
Вот только Ия уже очень давно не была целой. Ни единого денька за последние тринадцать лет.
Ей вдруг стало отвратительно даже собственное имя. Ия, «фиалка». Как будто нарочно выбранное, чтобы с самого детства приучать её сидеть тише воды, ниже травы. Хороших девочек должно быть видно, но не слышно.
Удобных девочек.
– Да, так, – сказала Ия. – Ладно мама, ей слишком невыносимо признать правду. Но ты-то всерьёз не веришь, что мы – счастливая семья?
– А что не так с этой семьёй? – отец, как всегда, мгновенно перешёл в атаку. – Всех всё устраивает, кроме тебя. Чем ты всегда недовольна?
– Мне рассказать тебе, чем?! – Ия машинально отодвинула чашку и осознала, как сильно дрожат руки. Её трясло всю, и она не знала, от страха или от гнева. – Ты хоть раз задумывался, сколько боли ты причинил мне и маме? Сколько вреда?!
– А, то есть я вам вредил, а вы мне нет? Вы-то, как всегда, хорошие, да? Какое право вы имеете меня судить?! Да вы обе каждый день мою кровь пьёте!
– Тогда почему ты не ушёл из семьи? Всем было бы лучше! – Ия собрала все силы, чтобы не дрожал хотя бы голос. Она не хотела кричать, но это как-то получалось само собой. – Как ты вообще смеешь обвинять нас?! Ты правда не понимаешь, что виноват во всём только ты? В первую очередь – в том, что случилось с тобой самим. Мы здесь вообще ни при чём!
Отец грохнул кулаком по столу.
– Ты-то тут ни при чём?! Да я сделал то, что сделал, только из-за тебя! А ты даже ни разу не сказала спасибо!
Ия задохнулась, не в силах ответить сразу. Часто заморгала, чувствуя, как по щекам катятся слёзы.
– Спасибо?! – выдохнула она. – Я должна сказать тебе спасибо? Ладно! Хорошо! Спасибо за то, что после четвёртого класса я боялась хоть слово проронить о том, как меня дразнят жирной в школе. А ещё за то, что у меня никогда не будет своей семьи, потому что стоит мне поглядеть на любого мужчину, и я вижу тебя, и меня тянет блевать. Спасибо тебе, папочка, ведь, если бы не ты, мне не пришлось бы плакать по ночам, когда тебя забрали, молясь, чтобы ты не возвращался. А потом, когда ты всё-таки вернулся, делать вид, буд я рада тебя видеть, хотя мне хотелось умереть. Спасибо за то, что благодаря тебе я ненавижу себя и боюсь себя и стыжусь себя, ведь я твоя дочь и не могу перестать ей быть, даже когда ты наконец сдохнешь, чего я очень жду. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты наконец исчез, потому что ты разрушил мою жизнь. Ты меня разрушил. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе спасибо? Я говорю. Спасибо, спасибо, спасибо! Всё, доволен?!
Он слушал её, стиснув зубы. Даже странно. Ия ждала, что отец сразу начнёт орать, перекрывая её слова. Что он просто-напросто так ничего и не услышит.
– Это я разрушил тебя?! – свистящим шёпотом сказал отец. – То есть ты забыла, как это ты меня разрушила?! Ещё когда была маленькой. Не помнишь, как ты назвала меня плохим?!
Ия до боли сжала кулаки.
– А ты не перепутал местами причину и следствие? Ты никогда не думал, что, может быть, это не ты стал плохим из-за моих слов, а я сказала, что ты плохой, потому что ты…
Отец изобразил на лице ироничную, сардоническую улыбку.
– Давай. Сделай это. Скажи, что я чудовище.
– Нет, – тихо сказала Ия, глядя ему прямо в глаза. – Это было бы слишком лестно. Ты не чудовище. Ты урод.
Он побледнел, как мертвец. Даже губы стали почти белыми.
– А ну-ка повтори, – не повышая голоса, велел он.
Ия всё ещё дрожала, но она вдруг поняла одно: она больше не боится.
– Урод.
Тогда отец поднялся из-за стола.
Он опёрся о столешницу руками, и время замедлилось в тысячу раз. Не в силах отвести глаз, Ия смотрела, как он вырастает над ней, закрывает своей тенью весь мир, как когда-то в детстве, когда ей казалось, что отец ростом до неба. Вот только сейчас это не было иллюзией, потому что он выпрямился в полный рост, но не остановится, вытягиваясь всё выше и выше, пока не упёрся головой в потолок. Тогда он вдруг переломился в пояснице, упал на четвереньки, но вместо ног и ладоней у него уже было четыре длинных, по-паучьи тонких острых лапы, чёрных, словно сгоревшие ветки. Вдоль хребта, разрывая заляпанную майку, вздыбилась острая жёсткая серо-зелёная шерсть, лицо провалилось куда-то внутрь, и вместо него…
Ия не осталась дожидаться конца метаморфозы.
Она бросилась в прихожую. Слава всему святому, что вообще существует на свете, замок открывался изнутри без ключа, и Ия, как была, босиком, полуодетая, вылетела в подъезд. Её отец – зверь, исполинский, чудовищно ненормальный – с грохотом вывалился следом. Он отставал всего на шаг, и каждый волосок у Ии на шее встал дыбом от чувства, что это гонится за ней по пятам. Зверя заносило на поворотах, лапы-ходули проскальзывали по ступеням, и лишь поэтому он ещё не схватил Ию и не разорвал на части.
Она не думала о том, что слышат и видят соседи. Не думала ни о чём, кроме того, что надо бежать.
Ия с размаху ударила по кнопке домофона, едва не сломав палец. Всем телом врезалась в тяжёлую дверь, задохнулась от мороза, с первым вдохом ворвавшегося в лёгкие. Ссыпалась с крыльца – под ногами захрустел снег, и ступни мигом онемели, как чужие.
Зверь вырвался из подъезда. Его белые глаза горели в темноте, как две бешеных звезды. С оскаленной пасти капала пена.
Ия судорожно выдохнула – дыхание слетало с губ облаками пара. Она знала, что сейчас будет больно, но была готова.
Ворот домашней футболки на миг мучительно врезался в кожу – и лопнул. Ия зажмурилась, чувствуя, как каждая клеточка тела кричит в агонии. Нужно было потерпеть всего ничего. Это заняло не больше двух секунд: пальцы срослись и растаяли вовсе, позвоночник выгнулся сутулой кривой, отращивая из копчика хвост. Челюсти вытянулись в длинную узкую морду. Цвета мира исчезли, зато запахи стали трёхмерно осязаемыми, и она слышала каждый звук за два квартала отсюда. Холод отступил: жёсткая густая шерсть согрела бы и на полюсе.
Отец тогда не солгал. Сука – она сука и есть. Самка собаки.
Или волчица.
А ещё Ия правда была очень на него похожа. Вот только ей хватило ума не превращаться в тесноте квартиры.
(Продолжение в комментариях)
Книга написана на конкурс мистических рассказов. Однако, автор считает, что страшнее жизни, страшнее изломанных человеческих судеб (тем более, если судьбы эти - детские), пущенных под откос эгоизмом взрослых людей, нет ничего. Но и для тех, кто всё-таки отдает предпочтение ужасам мистическим, - в рассказе найдётся пара призраков. Итак, представляю рассказ "Иван-чай", как это обычно у меня и бывает: кому страшилка, а кому и социальная, семейная драма... Е. Гликен рассказ "Иван-чай" (мистика есть, но немного, история грустная, но не более, чем обычно)
(На всякий случай. Меня немножко ругали, что я в этом рассказе искажаю историю и сильно вру против личности Ивана III, поэтому заранее сообщаю: упоминание о действах царя Грозного взяты мною из книги А.Шлихтинг. Краткое сказание о деяниях Тирана Васильевича.... Новое известие о времени Ивана Грозного. Л. Изд-во АН СССР. 1934. Так что, если что-то не так в истории, то виновата во всем Академия Наук СССР)) Кстати, если кто-то любит почитать книги вроде "жизнь двенадцати цезарей", рекомендую это "Сказание": коротко и насыщенно. Поехали)
С наступающим!
В лесу было прохладно. Он шёл вдоль дороги, чтобы не заблудиться. Близко, но не очень: так, чтобы движение машин было слышно, а его с дороги - не видно.
Заканчивались первые сутки, как Санька сбежал из дому. Там уже спохватились, наверное, мать плачет. Опрашивают соседей, кто видел его последним. Может быть, даже вызвали спецов с собаками.
Вряд ли они догадаются искать его здесь. Чтобы до этого додуматься, надо сперва понять, что он совсем не тот славный малыш, к которому все привыкли. Он стал взрослым. Давно уже. С тех самых пор, как мать впервые сказала ему: «Ну, и убирайся к своему любимому папочке!»
Отец бывал у них редко, наездами, хотя и жил неподалёку. Заезжал раз в год, а то и реже. Всегда громко говорил, курил и много смеялся. Обвинял мать в том, что она изнежила Саньку. В его, папкином, детстве, ребята жгли костры, а сам отец мог бы выжить неделю в лесу без еды, ну, летом, конечно. Мать кричала на него. А отец сетовал Саньке, что она не отпускает сына к нему даже на пару дней. Ничего, теперь, когда Санька вернётся, выживший в лесу один, папка будет им гордиться. Даже станет его уважать, ведь он вернётся таким же смелым и сильным, как и отец, не будет плакать от порезов и шрамов, даже не сморщится от боли.
Заходил папа ненадолго, часа на два, а то и вовсе на час. Дом наполнялся скандалом. В этот раз Санька прямо сказал матери: это она виновата, что отец не живет с ними. Если бы не ругалась постоянно, всё было бы хорошо.
Сказал и ушёл. Наверняка, мать уже созвонилась с отцом, думает, что это он спрятал сына у себя. Как бы не так. Санька уже взрослый. Неделю, может, в лесу не протянет, но пару-тройку дней – это вполне осуществимо. Отец будет гордиться, Санька докажет ему, что он такой же мужественный и что достоин своего отца, папа тогда сразу поймёт, что мать всё правильно делала. Тогда родители смогут помириться, и они снова заживут вместе счастливой семьей, как раньше.
За спиной брякал походный рюкзак, а в нём: несколько картошин, стащенных из кухни, спички, обёрнутые в полиэтиленовый пакет на случай дождя, соль, небольшая кастрюлька, ворох газет для розжига, бутылка воды. Своих денег у Саньки ещё не имелось, так что и еды в рюкзаке не было. Зато были распечатанные в школьной библиотеке чёрно-белые страницы с видами съедобных грибов и растений.
Грибов в рюкзаке было немного, так как Санька решил, что будет собирать только лисички, чтобы не отравиться. Насчёт остальных было не совсем понятно, какой из них ядовитый, а какой можно употребить в пищу. Утром он напал на полянку черники, но на него тут же напали комары: сидеть долго на одном месте стало невыносимо.
После полудня начал поднывать живот. Но Санька твёрдо решил экономить еду и спички и раньше ночи костёр не разводить. Во-первых, костёр нужно поддерживать всю ночь, чтобы не подобрались близко дикие звери. Хоть и рядом с трассой, но разве мало случаев, когда медведи выходят к автомагистралям? Во-вторых, ночью будет холодно, и нужно будет греться, а сейчас, днём, и так тепло, без огня, всё же лето на дворе.
Вечерело. Нужно было найти место для ночлега. Вот об этом он и не подумал. Где ночевать? Как? Шалаш построить или яму вырыть? Санька с тоской подумал о том, как хорошо сейчас было бы дома, после ужина, в мягкой постели. Он только теперь понял, насколько хороша его постель. Раньше он её просто не замечал. Даже теперь он не вспомнил бы, какого цвета боковые панели кровати и из какого они материала. Но вдруг всем сердцем и каждой клеточкой тела почувствовал далёкий уют собственной комнаты…
Санька сжал кулаки. Нет! Нельзя распускать нюни. Он не маленький! Нужно перетерпеть, пережить, тогда его семья снова станет нормальной. Горе потери помирит родителей, ну, прямо как в кино, и они в воскресенье все вместе держась за руки, пойдут в кафе. Папа будет шутить весь вечер и обнимать маму, а мама станет смеяться, смеяться...
Тут же Санька с тоской вспомнил, что даже ведь записки не оставил никакой для мамы. А ведь она сейчас с ума сходит, плачет. Хоть бы телефон бы взял, сейчас бы позвонил… Ничего, держал бы выключенным в рюкзаке, они бы его не вычислили ни по каким «джи-пи-эс».
На сердце стало совсем грустно, захотелось плакать от жалости к себе в темнеющем и ставшем неуютным лесу, от жалости к бедной маме, от жалости к отцу… Ведь они ни за что на свете не догадаются искать его здесь… Среди всех этих ёлок. Он и сам уже не знает, где он. С утра ещё можно было понять: конечная остановка городского автобуса. Но теперь прошли почти сутки и всё это время он шёл, шёл, шёл… Он бы и сам себя не нашёл сейчас…
И тут Санька впервые понял, что на самом деле заблудился. Машин не было слышно. В просветах между деревьями не мелькали легковушки. Куда бы ни смотрел, повсюду были деревья, деревья и деревья. Опускалась ночь.
Стало совсем страшно. Один, в лесу, без места для ночлега, вдалеке от людей, неизвестно, где, без тропинки и направления. Санька застыл на месте. Бежать было нельзя, впереди могла оказаться топь, свернуться в кольцо змея, разинуть пасть яма, попав в которую, легко сломать ногу, а то и шею. Множество опасностей таилось совсем рядом, в шаге от него. Санька застыл.
Стараясь совершать как можно меньше движений и производить минимальное количество шума, он достал спички, медленно скомкал газету и поджёг её. На несколько минут стало уютнее, но света было слишком мало, чтобы разглядеть хоть что-то в сумерках. Санька зажёг вторую, и вторая догорела. Третью. Осталась последняя газета. И только теперь он понял, что для костра нужны дрова, и он мог бы собрать их днём, пока было всё видно. Но теперь он останется без света и тепла в темноте, более того, любой зверь сможет подойти к нему близко. А ведь любой зверь в лесу лучше видит в темноте и гораздо лучше вооружён, чем Санька.
Какое-то время молча стоял, соображая, что бы предпринять. Затем стал шарить ногами по земле, пытаясь нащупать ветку или шишку, которая бы была пригодна для костра. Постепенно круг его поисков расширился, сам он осмелел, и скоро смог набрать внушительную горку хвороста для десятиминутного костра. Но без дров хилое пламя не спасёт на всю ночь от опасности. Топора у Саньки не было, исправить ситуацию могло бы поваленное бревно…
Действовать нужно было быстро. Он разжёг половину от всей своей кучки хвороста, выхватил сучок потолще и принялся обходить полянку вокруг, пытаясь осветить и найти что-то пригодное для длительного поддержания огня.
Ни бревна, ни чего-то другого, похожего на это, Санька не нашёл. Но зато разглядел словно бы огонёк невдалеке. Сначала он обрадовался и решил поспешить на свет. Но тут же заметил, что огонёк повторяет движения его горящей палки. Когда Санька поднимал свою палку вверх, огонёк невдалеке тоже стремился ввысь. Стоило опустить руку с зажжённой палкой, огонёк припадал к земле. Словно бы мальчишка стоял перед огромным зеркалом, которое отражало всё, что он делал. Саньке стало не по себе.
«Что бы это могло быть?» - подумал он, пятясь к своему костру. – «Можно ли подумать, что там стоит такой же мальчик и повторяет за ним, будто дразнится. Насколько велика вероятность того, что среди леса стоит одинокое жилье и люди заметили Санькин огонёк… Но, если бы это было жилье, там была бы собака? Она бы залаяла…
Но что же это тогда? Светлячок? Настолько разумный, что повторяет все движения человека?»
Костерок догорал, нужно было что-то решать: или оставаться на поляне, или двигаться в сторону огонька, надеясь встретить там человека.
Санька снова посмотрел в сторону огонька. Тот неровно подрагивал в темноте, казалось, цвет его менялся от белого в голубой, и обратно. Санька подпалил свою палку ярче и отвёл руку с ней в сторону: его огонёк был скорее рыжим, чем бело-голубым.
Мальчишка почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он читал об этом, но читал, как читают детские сказки: пугаясь, но не веря. А вот теперь все образы из книжки приняли реальные черты.
«Мертвяк со свечкой», - пронеслось в голове.
Память выхватила из прошлого забытый рассказ о бесчинствах Ивана Грозного на Новгородской земле, когда царь повелел обнести частоколом поле за городом и созвал туда явиться многих людей, известных ему как знатных, и расставил их там, внутри того места. Сам сел на коня, взял в свои белые руки копьё и носился до вечеру соколом, поражая изменников. Так и сын его, и верные бояре вслед за ним делали. И в той скудельнице положили тогда тело на тело до двух тысяч человек с девятьюстами и оставили без молитвы, а сами вернулись в город.
Сказывали потом, будто над той скудельницей часто огни видали, словно бы те помаргивали.
Скудельницу разобрали, а бояр в общую яму закопали. С тех пор туда всех заложных покойников подхоранивали. Случись человеку замёрзнуть с перепоя, или тех, кого лихие люди по дороге убили, некрещённых младенцев и тех, которые с голоду умерли, – всех туда, пока доверху не наполнилась. А как наполнилась яма, засыпали мертвецов землёй.
И всё то время видели огни на том месте, а кто не боялся ближе подходить – то и мертвецов со свечками, которые стояли, просили за них молиться, чтобы черти с земли отпустили. И много об этом люди говорили.
Тогда поставили часовню над могилою и служили в ней несколько дней и ночей. Да всё равно долго ещё мертвяков со свечами встречали.
Саньку пробрало холодом, он поворошил почти догоревший костерок, достал картофелину из рюкзака и закопал её под тлеющие ветки. Из второй половины хвороста запалил новый огонь.
Неподалёку хрустнула ветка. Санька прислушался. Стало страшно. Он вскочил на ноги, не понимая, откуда ждать напасти, закрутился на месте, вглядываясь в темноту. Хруст повторился. В свете костерка показалось животное. Дух у Саньки перехватило, он хотел бежать, но застыл как вкопанный, ноги не слушались его.
К нему, слегка повиливая хвостом, подошла чёрная собака. Мальчишка выдохнул. Собака, а значит там, где огонёк, и вправду, люди.
Пёс не боялся костра, как положено диким зверям, значит, жил с человеком и знал, что пламя просто так не причинит вреда. Санька почувствовал, что ноги его стали будто ватные, колени подкосились, и он почти рухнул на землю.
Собака уселась перед костерком. Санька поворошил угли и достал картошину. Попытался разломить, но та была ещё сырой. Кое-как разрезал плод ножом и протянул половину собаке. Тут Саньке стало вновь не по себе. Собака была вроде бы обычной. Но она пристально смотрела прямо в глаза мальчишке, не моргая, и что-то странное было в её взгляде. Был он словно человеческим. По спине, в который раз за эту злосчастную ночь, пробежал холодок, вроде и не призрака увидел, а так это жутко - собака с человеческими глазами.
Санька поспешно отвернулся, но чувствовал, что псина смотрит прямо на него. Поднял глаза и снова уставился в эти самые глаза. Мальчишку разобрала такая жуть, что Санька попытался заговорить с собакой, словно стараясь задобрить её. И вдруг псина исчезла. Вот буквально только что сидела перед ним, на этом самом месте, и будто испарилась.
Санька вскочил. И тут же, неподалёку, словно из-под ног, выпорхнул филин с душераздирающим криком, похожим на плач младенца. Санька в ответ заорал. Что было мочи. Громко, матом. Он бежал сломя голову в темноту, выкрикивая матерные слова и удивляясь, откуда он их столько знает.
- Успокойся ты, - услышал он спокойный мужской голос.
Санька обернулся. Перед ним стоял человек. Самый обычный мужчина, в обычной одежде. Санька отметил только, будто где-то он его видел, этого человека, взгляд ему показался знакомым.
- Чего разорался? – снова спросил мужчина.
Санька внезапно расплакался, словно только и ждал, чтобы его спросили, как сигнал к началу слёз.
- Я заблудился…
- Эх, ты, - пойдём я тебя чаем что ли напою, - и мужчина пригласил жестом следовать за ним.
Санька подхватил рюкзак и поспешил за встреченным мужчиной.
Оказалось, что до жилья человека мальчишка не дошёл буквально несколько метров. Меньше, чем через минуту, они подошли к полуразвалившемуся домику.
- А собака ваша? – спросил Санька.
- А чья же? – усмехнулся мужчина.
- А как вас зовут?
- Алексей.
- Так вы здесь живёте?
Алексей кивнул.
Они прошли в тёмную комнату, хозяин зажёг свечи. Дом не был похож на жилой. Однако вскоре в печке начали весело потрескивать дрова, в чайнике забурлила вода, и комната стала очень уютной.
Санька принялся разглядывать своего собеседника. Стрижен был тот как-то старомодно, такие причёски у мужчин обычно рисуют в мультиках по сказкам. Одежда, в темноте казавшаяся обычной, теперь явно представлялась странной – рубаха без пуговиц, странные широкие спортивные штаны. Ноги и вовсе были босы.
- А далеко отсюда до города? – спросил Санька.
Алексей пожал плечами.
- Как это? Вы живёте здесь и не знаете? – удивился мальчишка. – Как такое может быть?
- Утром узнаешь, - очень серьёзно, не в шутку, сказал Алексей. – ты чай попей и поспи маленько, перед утром я тебя в хорошее место отсюда отведу.
- А что за чай у вас такой вкусный? – не хотел заканчивать разговор Санька.
- Иван-чай, - ответил Алексей. – Такой часто в полях растёт, и у заброшенных домов, после пожаров, случалось видеть?
Санька помотал головой.
- Эх ты, ничего-то ты на свете белом повидать не успел, - вздохнул Алексей. – Такой чай у брошеных домов, знаешь, почему?
Санька снова замотал головой.
- К брошенным домам мёртвые ходят. В жилой-то дом их не пускают. Вот они у пожарищ собираются чаи пить. Им ведь умирать - страх неохота, они ещё пожить хотят. А что все живые делают? Чай пьют. Вот так и мёртвые, чаи гоняют, чтобы ощутить в себе жизнь.
- Грустно. А разве мёртвые не должны куда-то дальше уходить? В рай, например?
- Вроде и должны. Только не всех пускают. Кто прожил столько, сколько отмеряно, тех земля не держит, лети на все четыре стороны. А все, кто рано умер, те мотаются, мучаются.
- А почему?
- Как почему? Отмеряно, например, человеку сто лет прожить, а он при рождении умер. Так что ж с ним делать? Место ж уже на него записано на земле. Вот и мучается он. Слыхал, как рядом с тобой филин ухнул?
Санька кивнул с широко раскрытыми глазами.
Это младенчик, Федька, с войны тут. Тут деревенька стояла. Немцы лютовали. Всех пожгли. И Федьку. Остальные так мыкаются, а младенчику вроде как отпроситься можно. Раз в семь лет у места смерти он может показаться человеку и попросить, чтоб покрестили его. Если покрестят, так он человеком станет и свой век по-людски доживёт. А не покрестят – филином ухать ещё семь лет будет. Ты не покрестил, вот он и…
Санька удивленно развёл руками:
- Да ведь я ж не знал!
- Да никто не знает, - махнул рукой Алексей.
- Так что? Этот иван-чай, который пьём сейчас, он тот самый, который духи пьют?
Алексей кивнул.
- А я видел огонёк впереди, - шёпотом стал рассказывать Санька. – Я читал, что это мертвец со свечой мог быть…
- А кто ж ещё? – согласился Алексей. – До войны тут знатное богатое село было. Люди разные жили: кто в бога верил, а кто и предков почитал. А если уж начистоту говорить, то все люди местные и новых богов чтили, и старых не забывали. Случилась засуха, нет дождя, так по старому обычаю заложного покойника надо духам отдать. А на кладбище, возле часовни, на святой земле, был у них опойца зарыт…
- Кто-кто? – переспросил Санька.
- Опойца, ну, от пьянки человек помер: или замёрз по дороге в зиму с пьяных глаз, или тошнОтой своей задавился, такой, который смертью неправедной умер, в грехах. Так вот, вспомнили, что опойца на кладбище с людьми лежит. Раскопали - и в болото неподалёку скинули. Так велел обычай.
- И что? Дождь пошёл? – уточнил Санька.
- А куда б он делся? – усмехнулся Алексей. – Только вот теперь опойца тот по ночам со свечкой стоит, просит, чтоб за него бога молили, чтобы отпустила земля сырая.
- А зачем они вообще его на кладбище хоронили, если нельзя было так делать?
- Да это, давно его хоронили, тогда, видать засух не бывало, лет сто до этого. Просто в памяти осталось у деревни, что опойца у деревни лежит, барин…
- Так за сто лет, как они его откопали, там уж и костей не осталось, наверное?
- Как же не осталось? – засмеялся Алексей. – Опойцу земля не принимает, тело его нетленным нашли. Как живой лежал…
- Странно…
- Что ж тут странного, говорю ж, человек срок свой не выжил и помер неправедно, вот земля и не принимает. Был другой случай, не в этой деревне, так же мертвеца откопали, а тот, как спит, лежит - румянец во всю щёку горит, а лежит уже лет двадцать. Только тот умер проклятым. А был колдун ещё жив, который его проклял, так колдуна привели, колдун с него проклятие снял своё, вмиг покойничек в прах рассыпался, как и не было его. А то по ночам повадился младенцев губить…
- А вам не страшно одному в лесу жить? – тихо спросил Санька.
- А кого мне тут бояться? – удивился Алексей. – Я тут свой, местный…
Санька пригрелся, и, хотя разговор был о страшном, Саньку начало клонить в сон. Глаза его слипались, а за окном по-тихоньку светлело.
Вдруг невдалеке послышались голоса. Вскоре он различил и лай собак.
- Алексей, что это там? – спросил Санька.
Они вышли из дому и подошли ближе к людям, сгрудившимся неподалеку, которые стояли, словно окружив что-то на земле.
Санька узнал среди них мать и отца. Он ринулся к ним.
- Это за мной! – на ходу крикнул он Алексею.
Однако новый знакомец удержал его руку, не отпуская к родителям. Санька испугался, начал вырываться, он закричал:
- Мама! Я здесь! Мама!
Мать обернулась на его крик и застыла.
- Она не видит тебя, - тихо сказал Алексей. – Посмотри вниз…
На земле лицом вниз лежал мальчишка в такой же, как у Саньки одежде.
- Видимо, он упал и расшиб голову о камень,.. Потерял сознание, умер быстро,.. – скороговоркой просипел старый фельдшер.
Глаза Саньки застили слезы, он всё ещё кричал и звал родителей. Однако, никто его не слышал.
Мама плакала. Батя орал на неё, обвинял в том, что она плохо следила за сыном. Фельдшер скорой помощи, суетившийся тут, протянул отцу Саньки бутылёк с зелёнкой. Отец замолчал и принялся мазать бриллиантовой жидкостью небольшую царапину на руке, корчась от боли…
- Тут часовня неподалёку, - сказал Алексей. – Можно свечку раздобыть…
Ну, значит и моя очередь пришла рассказать историю.
Дело было в деревне у бабушки в далёкие 2000-е.
Волею судьбы, бог совместно с родителями, наградил меня старшим братом. К бабушке на лето нас ссылали, естественно двоих, не могу сказать что между нами была сильная любовь, но уживались помаленьку.
Общались в разных компаниях, он постарше, друзья дебилы все, дебрширы, я в компании спортсменов и ребят не желающих себя разлагать морально и физически))
Так вот, сплю я как-то ночью сном богатырским, потом начинаю задыхаться и просыпаюсь от этого, между прочим, было страшно. Ну полежал, вроде отпустило, пойду, думаю, по маленькому схожу. Прохожу мимо комнаты братана, слышу шорох, а я человек, прямо сказать, шибко любознательный. Захожу, а этот дурила весь в крови лежит, в спине разрез сантиметров 5 и оттуда пузыри кровяные надуваются, вот тут я ох**ел конечно.
А он меня увидел и говорит только мамке не рассказывай...ну я в начале писал что он дебиловатый)) Я, конечно сука и му**ак, разбудил бабусю, скорую вызвали и т.д.... Пробили легкое ножом на разборках. В итоге с ним всё в порядке, неделя в больничке, шарики надувал лежал, и все ок.
P.S. Вот пишу я пост и посетила, значит мысля. Братан мой в итоге оказался лютым геем, ну вышло у него так в жизни.. Если уж верить во все эти знаки, мистификацию, родственное чутьё, есть вопросы:
Могу ли я считать все свои ночные походы в туалет по большому знаками, что братан в данный момент с кем-то балуется? И если у меня к 37 годам геморрой это значит он вообще прям лютый пид**р?))
Всем привет!
Этот рассказ я хочу посвятить своему отцу. Да, наверное, и всем родителям вообще.
Друзья, цените, любите их, пока они рядом. И не забывайте им об этом говорить.
Потому что потом... потом будет поздно...
1.
Дача. Явление далекое и в своем роде уникальное, которое, насколько я знаю, нигде больше в мире не встречается. Нарезанные куски земли на каком-нибудь поле или вырубленные щедрой рукой советской власти гектары леса, поначалу даже не имевшие нормальных подъездных дорог.
Когда каждые выходные родители поднимали меня ни свет ни заря, чтобы успеть на электричку отходящую в совершенно идиотские 6:54 или 7:22 утра. И те, кому повезло занять сидячие места непременно вынимали из сумок кульки с едой, плотно завернутые в фольгу, едва поезд начинал свой неспешный разбег.
Чтобы через два или три часа наконец-то выскочить из душного и потного вагона и помчаться через перрон, в сторону маленького неказистого синего ПАЗика.
Пропахший бензином и выхлопными газами автобус был уже настоящим испытанием. Его так нещадно мотало по сельским дорогам (особенно весной, когда дороги представляли собой скорее направление движения), что укачивало меня практически сразу. Иногда, если вдруг народа набивалось внутрь не так много, то удавалось пробраться к окну и подставить лицо под спасительный сквозняк из небольшой узкой форточки. Благо ехать оставалось уже не очень долго.
Первые несколько лет мы жили в палатке. Что мне, восьмилетнему мальчишке, было в новинку и даже нравилось. Я узнал, что во время дождя нельзя тыкать изнутри пальцем в набухающие водяные пузыри. Если, конечно, ночевка в мокром спальнике не являлась пределом твоих мечтаний. А когда вечером, перед сном, я забывал закрыть бегунок молнии до самого низа, то большую часть ночи приходилось отгонять от уха назойливый писк неуловимого кровососущего подлеца. И весь следующий день изнывать от бесконечной чесотки.
Я стоял, смотрел на заросший бурьяном участок, и не мог справиться с потоком нахлынувших воспоминаний. Я провел здесь почти половину жизни. Покатая крыша дома высилась в глубине. Отец построил его сам.Тогда еще невероятно сильный и здоровый великан, не высушенный беспощадным раком до состояния сухой щепки. Вместе с соседскими мужиками он таскал бревна для него прямо из леса через дорогу.
Проржавевшие петли калитки натужно заскрипели, пропуская меня в зеленое царство крапивы и огромных лопухов. Я бросил взгляд под ноги. Небольшой квадратик серой плитки, с которого начиналась тропинка к дому был еще там. Едва заметный, почти полностью ушедший под землю, он все еще умудрялся держать оборону. Хотя оставалось ему недолго. Бахрома из мелких травинок почти полностью закрыла единственный выступающий наружу, чуть приподнятый край.
Сколько я здесь не был? Десять лет? Пятнадцать? Мы с женой переехали в Италию, к ее родственникам, кажется в… 2010… или 2012… С тех пор я больше не возвращался...
Конечно мы общались с родителями, созванивались, иногда даже по видеосвязи. Мама с гордостью показывала мне свою теплицу, где краснели гроздья самых разных сортов помидоров. Трепетней всего она относилась к “Бычьему сердцу”. Фотографии черно-красных гигантов на широкой эмалированной тарелке с вязаной кружевной салфеткой приходили чаще всего. Я отвечал восторженными смайликами. И обещаниями обязательно скоро приехать. Но… каждый раз откладывал. Если бы меня спросили, правда ли я собирался? Я бы ответил - да, правда. А вот на следующий вопрос - почему же так и не приехал? Смолчал бы, не зная, что ответить.
По едва видной дорожке я добрался до террасы, немного повозился с замком и вошел внутрь. Несколько минут я просто стоял на пороге, оглушенный навалившейся на меня тишиной пустого дома. Сделал несколько неуверенных шагов и тяжело сел на стул возле обеденного стола. Красная клеенчатая скатерть в белый горошек, маленькая фарфоровая ваза посередине. Ничего не изменилось. Странно, почему совсем нет пыли. И… цветы. В вазе стояли любимые мамины ромашки. Наверное, соседка заходила после моего звонка, чтобы прибраться. Пожалуй, цветы это уже перебор. Жутковато.
Широкие окна, поделенные на равные квадратики деревянными рейками, были занавешены небольшими цветастыми шторами. Я вспомнил, как мама сетовала, что долго не могла найти нужный материал, а потом вдруг обнаружила в запасах старый пододеяльник. С деньгами у родителей особых проблем не было. Сразу после выхода на пенсию они сдали городскую квартиру и перебрались сюда. Да и отцу на свежем воздухе становилось будто немного лучше. Но покупать готовое?
“У меня еще руки, слава богу, на месте”.
В предбаннике, у двери на кухню, всегда стояла плетеная корзинка для грибов. Большая, с перемотанной синей изолентой ручкой. И в ней еще одна, поменьше.
Наш походный лесной набор, как шутил всегда отец. Тут же рядом должны быть большие черные резиновые сапоги. Компанию им составляли изящные зеленые сапожки, тоже резиновые. Я оперся о стол, поднялся, как старик, и зашел в предбанник. Все так и было. Память не подвела.
Горло, словно, сдавила чья-то рука, по груди разлился нестерпимый жар. Потянулся выше и «обжег» глаза. Картинка дернулась и чуть поплыла. Мне пришлось несколько раз шумно вздохнуть, прежде чем я смог сделать еще один шаг. Прижал ладонь к лицу и стер слезы.
Папа ушел в самом начале пандемии. Рак легких и двухсторонняя пневмония оказались смертельным коктейлем. Границы к тому времени уже были закрыты, и я даже не смог прилететь на похороны. Я звонил маме каждый день, старался поддержать. Но что такое слова, когда тебя нет рядом. Всегда веселая, целеустремленная и бурлящая энергией, она выглядела как потерявшийся ребенок. Да, с отцом было тяжело. Мама часто жаловалась, что болезнь изменила его характер далеко не в лучшую сторону. Он стал раздражителен, сварлив и, порой, устраивал скандалы на ровном месте.
“Теперь хоть поживешь для себя” - сказала ее сестра после похорон.
Больше мама с ней не общалась.
Потом наступило лето и дачные хлопоты, вроде-бы, отвлекли ее от удушающего горя. Рассада, грядки, поправить ступеньку на крыльце, купить новую косилку. А еще какие-то птички свили гнездо у нас прямо под крышей.
“Веточки туда таскают, листочки какие-то. Суетятся, чирикают все время. Такие маленькие и такие деловые!”
Она даже начала иногда улыбаться.
А в конце июля позвонила Нина Алексеевна, соседка, и сказала, что мама умерла. Жара стояла невероятная, она пропалывала в теплице огурцы. Очевидно, стало плохо с сердцем.
Я встретил эту новость в одиночной палате ковидного полевого госпиталя, куда попал всего несколько дней назад. Попросил Нину позаботиться о похоронах и звонить мне в любое время если что-то понадобится. Тогда я без сна пролежал почти всю ночь. Слез не было. Было какое-то странное отупляющее чувство одиночества и злости на самого себя.
Всю жизнь я ощущал за своей спиной незримую поддержку родителей. Нет, они не пристраивали меня в институт, не помогали с работой, не покупали мою первую машину. Отец инженер, мать домохозяйка. О чем тут можно говорить. Но я знал, что всегда, в любом случае, чтобы не произошло, у меня есть их сила. Их мудрость и доброта. Единственные в мире два человека, которые любят меня не за что-то.
Которые отдадут свою кожу и кости, если понадобится.
А что сделал для них я?
Трепал нервы подростком, бесконечно спорил, не воспринимал их советы. Уехал из страны из-за жены, с которой потом развелся. Но не стал возвращаться, ограничив свое присутствие ежемесячными денежными переводами и редкими звонками. А теперь не смог даже проводить по-человечески. Конечно, можно сетовать на обстановку в мире, только от этого легче не становилось.
Потому что была мысль.
Тщательно похороненная под сотней различных причин. Я гнал ее от себя тысячей отговорок. Сейчас она вспыхнула ярким факелом вины, выжигая изнутри.
Я хотел приехать. Когда о “Самой Страшной Болезни 21 века” едва начали говорить в газетах и выпусках новостей. Когда государства еще не закрылись друг от друга железными занавесами всеобщей истерии и паники.
“Ерунда, нагнетают, как обычно. Доделаю дела, закрою контракт, найму заместителя. И потом прилечу. Тем более зима, что там торчать? Вот в конце весны или летом, самое оно. Летом даже лучше, за грибами вместе сходим.”
Я все доделал, успешно завершил работы на новом объекте, нанял еще несколько человек в офис.
Вот только прилетать теперь было некуда. Не к кому.
Сильный порыв ветра хлопнул дверью, выводя меня из ступора. Я понял, что просто не могу идти дальше. Еще раз оглядел предбанник.
Куртки на вешалке. Те самые, которые уже не наденешь, но выбрасывать жалко. Поэтому они отправлялись на дачу. В темно-зеленой, болоньевой, отец ходил в лес. В боковом глубоком кармане обычно лежал маленький перочинный нож. Не отдавая себе отчета, я скинул кроссовки, сунул ноги в черные резиновые сапоги. Как всегда, они оказались мне чуть велики. Снял с вешалки куртку, проверил карман. Ножик все еще был там. Взял маленькую корзинку и, буквально, сбежал из дома.
Я вышел с участка, еще раз скрипнув калиткой. Только сейчас обратил внимание, какая вокруг стояла тишина. Не было слышно музыки от соседей, никто не пилил очередные доски, противно и с надрывом завывая циркулярной пилой. Звук ржавых петель ворвался в это море спокойствия и тут же в нем утонул. Странно.
Я обогнул крайний участок и через несколько минут оказался возле заросшей камышами канавы. Ее прокопали по периметру всего садового товарищества еще в самом начале, огородив владения человека от гостей из леса. Сейчас в это трудно поверить, но, когда-то, случайный лось или не в меру любопытный кабан были у нас вполне рядовым зрелищем.
Две широкие крепкие доски мостиком лежали поперек. Я остановился на мгновение, глубоко вздохнул и нырнул в зеленую прохладную чащу.
2.
Лес встретил меня такой-же завораживающей тишиной. Только где-то сверху в кронах шелестел ветер. Хорошо утоптанная тропинка, затейливо петляя уводила меня все дальше и дальше. Я вспомнил, что недалеко должны быть остатки старого военного блиндажа. Огромная квадратная яма, заполненная до краев черной водой. И вокруг всегда было полно подберезовиков. Я свернул с дорожки в сторону, надеясь его отыскать. Хоть отец и называл наш лес берендеевым, и никогда не отпускал меня одного, я особо не волновался. Тропинка вот она - рядом. Да и сколько я прошел? Сто - двести метров? Вернуться можно с закрытыми глазами. Кое-как продрался сквозь густой ельник, миновал небольшую полянку и вышел к болоту.
“Привет!”
Тихий шепот у самого уха заставил вздрогнуть и обернуться. Вокруг никого не было. Правда… Вроде-бы справа, между деревьями, мелькнула чья-то фигура. Еще один грибник? Я направился в ту сторону, но обнаружил только вальяжно покачивающиеся массивные еловые ветви. Наверное, все-таки показалось. Зато во мху, под деревом, прячет желтую шляпку маленькая сыроежка. Не подберезовик, конечно, но тоже добыча. Вынув из кармана ножик, я аккуратно отщелкиваю тугое лезвие.
В голове всплывает мамина поговорка - “Не ленись, грибу поклонись”, я улыбаюсь про себя и присаживаюсь рядом с желтой шляпкой.
“Ты бро-о-о-о-осил их!”
Сухой каркающий вопль вспарывает уже привычную тишину.
Сердце подпрыгнуло к горлу и камнем ухнуло вниз. Я вскочил, озираясь по сторонам. Краем глаза заметил движение и тут же обернулся, сжимая нож побелевшими костяшками. Размытый силуэт, или тень, рывками перепрыгивает с дерева на дерево. Но ветки ветки под ним даже не шевелятся. Вот нечто замирает, контуры становятся четче, но все равно подрагивают. Словно оно дымится. Я отчетливо вижу длинные изогнутые руки. Там, где они держатся за ствол, кора чернеет и начинает тлеть. Фигура мало напоминает собой человеческую. Скорее кляксу, пятно тьмы из которого хаотично появляются и исчезают небольшие извивающиеся отростки. Вверх вытягивается продолговатая голова. Глаз нет, но я знаю, что оно на меня смотрит. У него медленно начинает проявлятся рот. Сначала узкая горящая щель, через секунду распахивается багровым провалом.
“Но ведь он был так занят”
Неожиданно мощный и низкий бас заставляет меня попятится назад.
Нечто перепрыгивает на соседнее дерево.
“Солнышко, хочешь какао?”
Теперь это истеричный женский визг. Он сменяется заливистым смехом. Но рот не шевелится, только открывается еще шире, гипнотизируя меня кровавыми всполохами.
Я не выдерживаю и бросаюсь бежать. Напролом, сквозь чащу, не разбирая ничего на своем пути.
Бред.
Чертовщина!
Так не бывает!!
“Отец, ты по-о-о-осмо-о-о-о-отри-и-и-и на не-е-е-его! Он же пья-я-яны-ы-ы-ый!”
Я слышу старческое кудахтанье какой-то мерзкой бабки. Даже улавливаю запах пыли и старости. Значит оно совсем рядом. Почти за спиной.
Все мое естество вопит от ужаса, призывая упасть на землю, свернуться калачиком и закрыть глаза. Потому что тогда оно наверняка уйдет.
Мне снова шесть лет. И я просыпаюсь от собственного крика. Испытываю мимолетное облегчение, от того, что это был сон. Просто липкий кошмар, который уже закончился. А у кровати уже стоит… нет, не мама. Долговязая худая фигура, сотканная из мрака. Слепая голова наклоняется чуть в бок. Огненный рот растягивается буквой “О” и одним рывком оказывается возле моего лица.
Я цепляюсь ногой за какой-то корень, лечу кубарем вперед, вскакиваю и бегу дальше, как одержимый. Колючие ветви хлещут по лицу, оставляя на память длинные неровные царапины. Невольно прикрываю веки. “Хорошо, что день” - отрешенно думаю я - “Хотя бы видно куда…”
Чудовищный удар в лоб в буквальном смысле выбивает искры из глаз и отправляет меня в пустоту.
3.
Первое, что я почувствовал, когда пришел в себя - я промок. И начинал замерзать. Судя по всему, я лежал то ли на влажной земле, то ли на мхе. Попытался встать, и голова тут же ответила ярким болезненным перезвоном. Приложился я от души, в этом можно было не сомневаться. Кривясь от боли, я все же сел и огляделся. Вокруг меня стояла непроглядная ночь. Звездное небо едва угадывалось за темными кронами деревьев. Я смахнул со щеки налипшие веточки и медленно поднялся. Мир немного вздрогнул, но остался на своем месте. Ножа при мне больше не было. Наверное выронил, когда бежал от…
Черт!
Я вспомнил своего преследователя и меня бросило в холодный пот.
Что эта тварь хотела от меня? Зачем гнала по лесу и, главное - куда исчезла? Ерунда какая-то. Может вообще показалось. Поднялся какой-нибудь газ с болота, я вдохнул… Да, скорее всего так и было. А ножик все-таки жалко.
Я ощупал карманы джинсов, наткнулся на прямоугольник мобильного телефона. Слава богу, первая хорошая новость. Достал смартфон, включил и убедился, что связи нет. Впрочем, и звонить мне было особо некому. Время приближалось к полуночи, зарядки оставалось еще половина. Я включил фонарик. Яркий свет почти растворился всего в полуметре. С таким помощником блуждать по ночным дебрям практически бессмысленно. Оставалось только найти место посуше и ждать рассвета. В слабой надежде я изучил карманы куртки и меня снова посетила госпожа удача. Во внутреннем кармане, который застегивался на широкую ленту липучки, я обнаружил полный коробок спичек и пачку сигарет. Прощальный подарок от отца. Я улыбнулся находке и неожиданно для себя поднял глаза в ночное небо.
“Спасибо, пап”.
Чуть поодаль, возле поваленного дерева, я нашел сухой клочок земли, устланный еловыми иголками. Наломал веток и приступил к разведению костра. Дрова были немного сырыми, все-таки близость болота давала о себе знать. Пока я старательно раздувал небольшой огонек, едкий дым окутал мое лицо знакомым теплым саваном. Глаза немедленно начали слезиться, в горле запершило и я отодвинулся в сторону, глотнуть свежего воздуха. И по какой-то, совершенно невероятной причине, я ощутил себя… живым. Счастливым и живым. В совершенно нелепой ситуации, да. Ночью, посреди глухого леса, пытающийся разжечь огонь, да! Я был абсолютно уверен, что все будет хорошо. По-другому и быть не может.
Потому что я… дома. Я провел тут почти половину жизни. У себя на даче. В своем лесу. Я громко громко рассмеялся, утирая лицо от “копченых слез”. Точно, так мы их и называли - копченые слезы.
И смех этот вспугнул с ветки надо мной какую-то птицу. Она возмущенно что-то гаркнула и шумно унеслась прочь. Возможно даже это была та самая тварь, что преследовала меня днем.
Но теперь она бессильна.
Потому что я дома.
Полчаса спустя я смотрел на пляшущий огонек своего импровизированного очага. Облокотившись на лежащий ствол дерева, вытянул ноги поближе к костру и начал задремывать, убаюканный разливающимся теплом. Где-то рядом хрустнула ветка, за ней еще одна. Послышался шорох раздвигающихся веток и из темноты появилась высокая фигура. Я протер глаза, отгоняя сон и сделал первое, что пришло мне в голову.
Я сказал:
- Здравствуйте.
И потом:
- Присаживайтесь. Тоже заблудились?
Человек подошел ближе. В неровный свет огня попали блестящие черные резиновые сапоги. Он немного постоял, сделал еще один шаг и присел, опершись о колено, возле костра. Я открыл от изумления рот, шумно сглотнул и уставился на невозможное. Мужчина не торопясь расстегнул темно-зеленую болоньевую куртку. Сунул руку во внутренний карман, достал пачку сигарет. И коробок спичек.
Прикурил, с явным удовольствием затянулся, кинул обгоревшую спичку в огонь.
- Сколько раз я тебе говорил, не ходи один в лес. М? Упрямый, весь в мать.
Отец сокрушенно вздохнул. Ему было чуть больше 60. Как раз тогда врачи поставили страшный диагноз. И через десять лет он умрет. Так и не бросив курить.
- А почему? Потому что лес этот…
- …берендеев. - тихо закончил я за него.
- Вот! Ну и куда тебя понесло?
Он, усмехаясь смотрел на меня сквозь сизую струйку дыма от сигареты.
Я начал что-то мямлить в ответ, но отец лишь отмахнулся. Сделал глубокую затяжку, с сожалением выкинул недокуренную половину сигареты в костер. Поднялся и начал затаптывать огонь сапогом.
- Пойдем, не надо тебе здесь. Рано еще. Да и мать с ума там сходит.
- Где? - я вскочил - Подожди, пап, но ведь вы…
- Что мы?
- Вы… - нужное слово встало поперек горла - Вы…
- Да что с тобой? Выпил что ли? Смотри, мать учует, хлопот не оберешься. Ты знаешь, как она к этому относится.
Меня осенила внезапная мысль. А вдруг он не знает, что умер? Или может я попал в какой-то невероятный пространственный разлом и родители еще живы. Или…
- Пойдем, охламон.
Мы углубились в чащу и через несколько секунд секунд меня словно прорвало.
- Пап, а помнишь, когда я был маленький, то хотел, чтобы мне купили игрушечного динозавра? Но у нас не было на него денег, и ты на работе сделал мне из дерева и покрасил в зеленый? А я потом сказал, что это какая-то фигня и выкинул его в мусорное ведро, на кухне под раковиной.
- Помню конечно.
- Так я же его потом достал, ты знаешь? И мне во дворе все завидовали, потому что у него руки и ноги шевелились.
- Знаю, сынок. Знаю.
Он шел впереди, раздвигая передо мной ветви и я слышал, что он улыбается.
- А мама? Она дома? Я просто видел цветы в вазе стояли, но не было никого. И участок так зарос.
Где-то сбоку запищал комар. Я шлепнул себя по уху, отгоняя настырное насекомое.
- А помнишь, как мы все вместе иногда ходили в гриль-бар и заказывали там целую жареную курицу? Мама еще называла меня “куриная душа”, потому что я мог съесть ее почти целиком.
- Да-а. Я там пиво покупал, баночное - он причмокнул губами - импортное. В магазинах такого не было.
Приставучий кровос продолжал виться рядом, но теперь к нему добавилось еще несколько. Я раздраженно махнул перед собой рукой и ускорил шаг, стараясь не отставать.
- Точно! От тебя потом так несло кислятиной! - я рассмеялся - Я никак не мог понять, что в этом пиве такого вкусного.
- Пока не вырос.
Я уловил в его голосе легкую грусть.
- Да… пока не вырос… Пап, ты знаешь, я давно этого не говорил…
- Погоди - отец посторонился, пропуская меня вперед - пришли.
Мы стояли возле двух досок, что лежали поперек канавы. На той стороне виднелись темные силуэты домов. Папа залез в карман куртки, что-то достал и протянул мне.
- Держи, ты выронил, пока от берендея по лесу бегал.
Я взял у него маленький перочинный ножик.
- И не теряй больше, другого у меня нет. Охламон.
Он улыбнулся и взъерошил мне волосы. Комариный писк уже казалось был повсюду. Но я не обращал на него внимания. Лицо горело. Сердце бухало паровым молотом не давая вздохнуть. Отец подтолкнул меня вперед.
- Топай давай, говорю же, мать с ума сойдет, если не вернешься.
Я машинально сделал несколько шагов, перешел мостик и обернулся.
- А ты?
- А мне туда уже нельзя.
- Но я еще…
В небе сверкнула молния, озарив нас невероятно яркой вспышкой. Когда свет сошел на нет, я увидел, что отец изменился. Морщины плотной сетью легли на исхудавшее лицо. Глаза впали, а губы превратились в едва заметную бледную линию. Но он все еще грустно улыбался. Я рванулся к нему и уперся в невидимую стену.
- Я еще столько всего не успел тебе сказать!
- Не переживай, сынок. Я всегда тебя слышу. Но ты приезжай. Видел же, как участок зарос? Мать расстраивается, говорит крапива все ее цветы задушила. А покосить некому.
Писк миллионов комаров превратился в нарастающий вибрирующий гул. В одну секунду поднялся ураганный ветер. Дома вокруг застонали, заскрежетали деревянными суставами, когда невидимая рука принялась разрывать их на части. Мне пришлось кричать изо всех сил, чтобы отец меня услышал.
- Конечно! Я обязательно приеду! Ты скажи маме, я обязательно все сделаю! Мне очень вас не хватает! И еще! Слышишь?! Пап! Я не знаю почему, но я так редко говорил, что люблю вас! Простите меня! Я люблю вас!! Я так…
Новая молния разделила небо кривым зигзагом почти пополам. Гул превратился в рёв. Снова сверкнуло так, что заболели глаза. Весь мир вокруг задрожал, рассыпаясь на куски. Рядом с отцом появился второй силуэт, чуть поменьше. Мама.
И несмотря на творящийся вокруг хаос я услышал ее тихий шепот.
- Конечно, сынок. Мы знаем.
Третья вспышка полностью меня ослепила. Земля ушла из-под ног, и я полетел в сверкающую бездну.
4.
- Посмотрите! Вы видите? Он приходит в себя! Позовите врача! Быстрее! Ну что вы стоите!?
Нервно воскликнул знакомый женский голос.
- Тише, сеньора, успокойтесь. Доктор сейчас подойдет. Не волнуйтесь.
А это девушка, вроде бы молодая.
Я с трудом разлепил налитые свинцом веки. Вокруг меня суетились размытые фигуры одетые во все белое. А еще очень много света. Слишком много. Он неприятно резал глаза. Я собрался их закрыть, но один из силуэтов подошел ко мне вплотную, склонился и света стало еще больше. Я застонал.
- Все хорошо, реакция зрачков нормальная. Поздравляю сеньора, самое страшное позади. Он вышел из комы. Ваш муж боец. Скажу по своему опыту, мало кто смог-бы пережить такую аварию.
Теперь говорил мужчина.
- Бывший. Мы в разводе, но… да. Он всегда был невероятно упрям.
Ответила женщина, которую я знал.
Кома? Авария? Очень знакомые слова, но я не мог вспомнить, что они значат. Я зашевелился, попробовал встать, но тело почти не слушалось. Да какого черта? Что со мной? Где я? От внезапно накатившей злости я стиснул кулаки и повторил попытку. Безуспешно. Вот только… У меня что-то было в руке. Я разжал ладонь, ощупал нечто пальцами. Небольшой продолговатый предмет. Это… это…
- Господи, доктор! Что это!?
Восклицание знакомой мне женщины неприятно резануло по ушам.
- Это… нож? По моему складной…
Недоуменно ответил мужчина.
- Я без вас вижу! Что он здесь делает? Вы только посмотрите, какой он грязный! Отличная у вас больница!
- Но, сеньора, я даже не могу представить, как он тут оказался!
- Зато я могу!
Я почти не слышал их перепалку. Потому что я все вспомнил.
Как выехал из офиса поздно вечером. Я очень устал и не спал почти двое суток, подготавливая документацию к сдаче очередного объекта. Свет фар встречных машин сливался в одну бесконечную полосу. Она тянулась и тянулась умиротворяющей бесконечностью, пока я не услышал трубный глас выросшего прямо передо мной грузовика. И потом я оказался перед калиткой у себя на даче. Заросший бурьяном участок и пустой дом. Мамины цветы в вазе.
Картинки сменялись одна за другой.
Болото. Странная тварь в лесу, обвинявшая меня в чем-то.
Ночь.
Костер.
И отец.
“Топай давай, говорю же, мать с ума сойдет, если не вернешься.”
Его последний подарок и мамины слова.
Я все вспомнил.
И свое обещание.
Я почувствовал, как кто-то пытается забрать у меня ножик. Сжал ладонь в кулак и отчаянно замотал головой. Ну уж нет, теперь я его никому не отдам.
Ни за что.
У Ивана Аркадьевича было плохое настроение и недосып. Первое следовало из второго. Причина была проста - «у нас была температура».
Точнее, у любимой дочки Ирочки. Но если бы Иван сейчас встретил себя лет так десять назад, который стебался над этим «у нас» - он от души заехал бы самому себе в ухо. Ибо нехрен стебаться не познав все радости родительского долга. И душу отвёл бы.
У Ирочки был температура, она плохо спала, вскакивала и звала родителей. Жалея беременную супругу Аркадьевич бежал в комнату к дочке, убаюкивал, уговаривал и чувствовал себя до противности беспомощным. В конце концов приходила злая на весь свет жена, давала нужное лекарство дочке, и презрительно молчала в сторону Ивана.
Неудивительно, что в это утро настроение по шкале то одного до десяти, устаканилось где-то в районе минус пять. И вся эта хмарь и погань на душе просто настоятельно требовала выплеснуться на кого-то.
Увы, видимо этим кто-то суждено было оказаться Семёну Валентиновичу Штоцу.
Специалист от Бога, понимающий процессы на предприятии на подсознательном уровне, который мог уйдя в «творческий задум» (определение курилочного острослова Серёги из проектного отдела) выдать такое решение проблемы, что стоило задуматься о причислении его к лику святых и покровителей предприятия.
Однако времена меняются, в уши владельцев дуют новые ветра. А с ними приходят странно-модные идеи, и из неизвестного-далёка, появились мальчики и девочки и околопсихическими образованиями, напичканные по самые гланды идеями о создании «благоприятной атмосфэры» и прочими мать-их-компетенциями.
Этими новыми ветрами в отдел Ивана Аркадьевича принесло молоденькую дурочку, то есть, простите - специалистку Женю. Миловидная блондиночка со слегка выпученными глазками, восторженно носилась по отделу рассыпая планы улучшения работы, и искоренения того безобразия которое тут творится. О том, что это «безобразие» отлично работает, и выдаёт хороший результат — молодого специалиста (или -ку, бес их разберёшь) не интересовало. Главное, показать себя, выпятить, а там, глядишь и выше поднимут.
Сначала народ хихикал, когда Женя вызывала все по-очереди, и задавал вопросы из анкетки, которую судя по-всему стырила из Интернета - «А кем вы видите себя через пять лет? А ваши сильные и слабые стороны?» Хоть ума хватила не лезть к безопасникам — ребята все из ментов бывших-отслуживших, выдали бы такого, что юную специалистку валерьянкой пришлось бы отпаивать.
Затем, она предложила уволить Серёгу, который ругался со своим непосредственным начальником. Правда малолетка не вникла, что ругань была из-за работы и из-за разного видения обновления процесса. И Серёга, как истинный фанат своей работы не просто глотку драл, а болел всей душой за предприятие. И вечером они с начальником дули пиво в баре, и болели за одну команду. Серёгу отстояли.
Большинство «улучшений» от менеджерихи (наиболее цензурное название новой специалистки, от Серёги) - Иван Аркадьевич умудрялся блокировать. Но не будешь же ходить за ней, как привязанный.
Недавно на предприятии был «техосмотр» всех сотрудников. Тут уж грех жаловаться, но у руководства был принцип — нам нужны здоровые сотрудники. Болеющий — это убыток. Поэтому обязательная диспансеризация в хорошем медцентре — дело святое. Так вот, несмотря на медицинскую тайну руководители имели доступ у медицинским картам своих подчинённых. Судя по последнему осмотру — общая температура по палате, тьфу ты, по отделу была в норме. А конкретно — Семён Валентинович, здоров как племенной бык-производитель.
Только вот проблема, несколько лет Штоц постоянно выглядел, словно на него свалились болячки всего мира. То он болезненно морщась держался за живот, то тёр челюсть, словно болели зубы. Месяц назад ходил, еле наступая на ногу. Недавно — бережно баюкал правую руку, словно сломанную. Однако факты вещь упрямая — Семён был здоров.
Как бы сильно никого это не трогало, каждый имеет право на свою придурь, если она не мешает окружающим. Однако Женечка, срисовав болезненного Валентиновича, окольными путями, в обход Ивана, выйдя на информацию из медцентра начала капать на мозг руководству. Каким образом она добралась до вершин твоих, одному Богу известно. Но факт — нассала она в уши руководству, знатно. Мол, что Семён Валентинович Штоц — своей клоунадой снижает эффективность работы отдела, и неплохо было бы его проработать.
А руководство спустило директиву сверху — проработать, «атмосфэру» держать на уровне.
Поэтому, первым в кабинет был вызван Семён. И ему, увы суждено было быть громоприёмником начальственного плохого настроения.
- Заходи, Семён, заходи...
- Иван, вызывал?
- Вызывал....
- Это про проекту Марий-Эл? Или по китайцам?
- Нет, по китайцам, всё хорошо. Ждем одобрямс от юристов. Я тебя по другому поводу позвал...
- Ты скажи, что с тобой происходит?
- В смысле?
- Ну как ты сам вообще? Как здоровье? Как дети?
- Да нормально всё вроде. Потихоньку...
Дети... У Семёна их трое. Пацаны и дочка. Жены нет — болела она сильно. Вдовец. Детей обожает до безумия. Умудряется вытягивать, воспитывает.
- Тут жалуются на тебя....
- В смысле? На что?
- На что, на что! - накопленное раздражение, выплеснулось — На то, что ты ходишь весь скрученный постоянно. Ты ж здоровый, всем на зависть! Что ты ходишь так! На тебя вон от руководства.....
И осёкся.... Посмотрел в глаза... Усталый, старый взгляд.... Уставший и понимающий....
- Ирочка?
И всё раздражение исчезло, вытекло и растворилось в чужой усталости. Только горький остаток, словно изжога....
- Да. Простыла опять.... Уже врачей всех оббегали... Что делать уже не знаю?
- К врачу, которого я посоветовал ходили?
- Ходили. Толку то, что — на операцию советуют, аденоиды, мать их. А жена и мама её, встали стеной — не хотим, нельзя — лекарствами полечим. И хоть кол не голове теши — никак не пробиться....
- Устал ты, Вань.
- Отдохнёшь тут... Как в тупике стою. На работе — сотней людей командую, дома — с двумя бабами не управлюсь.
Зло и раздражение ушло в руки, которые резко комкают бумагу, словно желая ей всё передать, выместить на ней всё....
- Вань...
- Чего?
- Есть способ один. Только не задавай лишних вопросов. Вообще....
- ????
- Записывай. Китайскую стену знаешь?
- 48 дом?
- Ага. 12 ночи, будь там, у арки....
А потом, Иван Аркадьевич услышал то, что заставило его усомниться в нормальности его собеседника. Только слушая короткую инструкцию пересказанную бесцветным, усталым голосом, он почувствовал как противные мурашки проходят по спине... Это был не просто бред сумасшедшего, это было что-то страшнее... Страшнее и убедительнее, чем самый точный инженерный расчёт. В это верилось, и от этого было страшно....
23:59
Бред же это... Это просто невозможно, ненаучно, невероятно. Это просто...
00:00
- Пришёл....
Блин, это же бред. Это глюк.... Что за....
Чувствуя, что теряет сознание Иван вцепился в низенький заборчик. Холод металла немного успокоил. Ну подумаешь, там где была арка сейчас клубится тьма. Ну и ладно, что из тьмы радостно осклабилась пасть полная острых зубов... Семён так и говорил....
- Эй, как там тебя? Тот-Кто-Стоит-За-Дверью?
- Да, это я. Я знаю чего ты хочешь. И могу дать тебе это.
- Я же хочу...
- Я знаю! - в голосе пасти явно было слышно раздражение, словно его утреннее...
- Тогда....
- Готов заплатить цену?
- Цену? Семён на этот вопрос промолчал, сказал что каждому своя цена....
- А я сегодня добрый. Назначаю тебе ту же цену, что и ему.
- И сколько с меня?
- Нисколько...
- Как это?
- Так... Твоя цена будет такой же как и его. Я дам тебе боль.
- Боль?
- Да. Всё, что должны отболеть твои дети — достанется тебе. Он простынет — ты будешь ходить с больным горлом. Съест несвежую сосиску — маяться животом будешь ты. Подскользнётся на гололёде — его нога останется целой, но ты будешь еле ходить две недели.
- У меня будут переломы и отравления?
- Нет. Зачем? Ты будешь здоров. Ты будешь здоровее чем сейчас, я позабочусь об этом. Но ты станешь их щитом... Пока ты отвечаешь за них — вся их боль — твоя....
Блин, сколько родителей говорили, «лучше бы у меня болело». А перед глазами взгляд Семёна — усталый.... Усталый, но держащий удар.... Лучше меня, чем их....
- Согласен?...
Многие родители не поняли бы решения Ивана. И много раз ещё потом он вспомнит этот безумный диалог... Но вернуть назад уже ничего нельзя, и если отказался — то не переиграешь...
Словно прощальный подарок от Того-Кто-Стоит-За-Дверью, в поликлинике оказался новый молодой врач, который включив обаяние на полную сумел убедить супругу согласиться на операцию. Операция кстати прошла успешно, и Иришка пошла на поправку. Летом всей семьёй они поедут на море....
Хотя, когда Иришка заигравшись ударялась ногой, и хныкала под папино «У Иришки не боли, у кошки не боли....» в этой детской приговорке, Иван слышал последний смешок раздавшийся из растворяющейся тьмы....
А Женечке.... А Женечке, Иван Аркадьевич устроил маленький офисный адок. Не поленился, и выставил её идиотство на божий свет перед начальством. Сначала понизили её до рядового сотрудника, а потом она роняя тапки сбежала из коллектива, дружно объявившего ей бойкот. Больше про неё с её срационализаторскими идеями никто не слышал...
Иван и Семён никогда не вспоминали друг с другом тот странный диалог. И только через много лет, когда дети Семёна стали самостоятельными, и выпорхнули из родительского гнезда. Только тогда увидев как Сёма выпрямился сняв с плеч груз чужой, но такой родной боли, Иван спросил его:
- Не жалеешь?
И гладя на счастливую улыбку, он прочитал в ней:
- Нет, ни капельки....
P.S.: Кому интересно , про Того-Кто-Стоит-За-Дверью у меня начинает формироваться небольшой цикл.
Первый мини-рассказик, был написан в шутку - Цена тишины
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Всем привет.
Моего папы давно нет среди живых. В 2005 он пропал, я тогда училась на 2 курсе в колледже. В тот день когда папа пропал, он должен был получить зарплату. В итоге заявление у мамы о пропаже приняли только спустя трое суток. Много мама слез пролила, молилась чтоб нашелся скорее. И в одну ночь снится мне папа как будто встретила его у магазина, и он весь синий просто огромный синяк на все лицо. Стала просить его пойти домой что мама все глаза выплакала. А он мне и говорит "доча, ты маме скажи что я домой больше не приду, пусть не ждет." Я заметила что у него нет переднего зуба, спрашиваю что случилось, а он только рукой махнул и ушел. Проснувшись я сразу рассказала сон маме. Конечно же мама опять в слезы. В тот же день она сходила в церковь помолилась и попросила помощи чтоб хотя бы тело было целым, т.к. боялась что он лежит где-то и собаки его растащат. На следующей день папу нашли! Трактор расчищал дорогу от снега в поле и там его и нашли. Без ботинок, носки сняты карманы вывернуты куртка на распашку, шапка из кролика лежала рядом. Видно было что что-то искали. Его избили, встать он не смог. Замерз. Потом уже мама мне сказала что у папы не было переднего зуба. А лицо и вправду было сплошной синяк. Но это еще не все...
На 9 день мама собралась с силами и хотела сжечь вещи в которых нашли папу. Да только в ночь перед этим вижу я во сне папу, как будто он бежит ко мне, и кричит "доча... Деньги в шапке!" Просыпаюсь, рассказываю мама, она достают папину шапку из кролика, а в козырьке ДЕНЬГИ! Та самая зарплата которую он получил в день пропажи. Но и это еще не все...
Братья мои уехали служить по контракту в Чечню. Все было хорошо. Снится папа, как будто спешит, хотела спросить его что то, а он рукой махнул и говорит к мальчишкам спешу, не до тебя. С утра позвонила мама старшему сыну, а он трубку не берет. Позвонила среднему, он трубку взял и говорит все хорошо, старший в командировку уехал по этому трубку не берет. Но через неделю признался что на самом то деле старший с обрыва на БТРе перевернулся, спина обгорела в госпитале лежал, стало чуть легче вышел на связь с мамой. Думаю это папа помог как то выжить тогда старшему сыну. Но и это еще не все.
В 2013 снится мне опять папа, молча мне яблоко дает и улыбается. А я проснулась с ощущением что в руке яблоко держу. Через месяц узнала что жду ребенка. А когда рожала сына то видела папу на яву, не знаю что это было, может от того что мучилась двое суток или обезболивающее так подействовало. Но когда уже родила и ребенка положили на грудь, вижу стоит... улыбается, я только успела сказать спасибо и папа исчез. 8 лет прошло, больше папа не приходил. Но мой сын копия мой отец. Посторонние люди когда смотрят на фото папы и видят моего сына в один голос твердят "одно лицо"