Личность + Проза

Другая женщина была  о себе слишком высокого мнения. Она милостиво позволяла ему иногда быть рядом, развлекать её, угощать, сопровождать её в ночной клуб, на концерт или в театр. Говорила мало, и в основном это были обвинения в недостаточной безупречности, придирки к различным мелочам. Какое-то время он изо всех сил, будто на спор, старался ей угодить, потом устал и потерял к ней интерес. Было еще много мимолетных встреч, кратковременных связей, просто знакомств. Но он всегда и везде платил за женщин, никогда не ночевал  на их территории, если и забегал к ним в гости, то норовил поскорее уйти. А у себя дома он всем давал понять, что они здесь только гости, не позволял им оставлять у себя никаких вещей и не отдавал им ключи.

В столовой на работе он разговорился с одной женщиной. Потом пару раз подвез её до дома, пригласил вместе сходить в кинотеатр на выходных. Далее она переночевала у него дома, и он предложил ей жить вместе. Она согласилась. Два месяца он делал над собой усилия, чтобы избежать конфликта с сожительницей. Он ел то, что она готовила, хотя ему и не нравилось. А когда она отказалась есть его стряпню, он молча выбросил её порцию, и сходил в магазин за готовой едой, которая ей нравилась. Он терпеливо убирал в шкаф её вещи, ели она разбрасывала их по квартире, а потом вежливо показывал, где он их сложил. Он долго не решался ей сказать о том, что ей тоже следует внести деньги за квартиру и за то, что он её возит на  работу и обратно. После того, как он ей все же намекнул, она стала молчаливой, одной ночью на выходных не пришла домой и не отвечала на телефонные звонки.

-Что-нибудь не так? – спросил он.

-Все хорошо, только я сегодня устала, голова болит.

-Ты усталая уже всю неделю. Мне кажется, что ты на меня обиделась. Или я тебе стал неприятен.

-Просто я хочу выяснить раз и навсегда, насколько у нас серьезные отношения.

-Серьезней некуда. Я же предлагал тебе пожениться.

-Но тогда почему ты намекал мне на то, что я должна тебе денег за жилье и дорогу? Ты это тоже серьезно?

-Я просто подумал, что, если мы будем жить вместе, то и деньги у нас будут общие, точно так же, как и обязанности по дому.

-И ты хочешь, чтобы твоя жена вместе с тобой работала на этой фабрике!

-Я не считаю себя вправе указывать, где ей работать, но мы должны поровну платить за квартиру, за транспорт.

-А если я беременна? Если у нас будет ребенок?

-Тогда, конечно, другое дело, но ведь платят же пособия в таком случае. Да и за квартиру не так много нужно платить, просто надо вместе планировать траты. А то ты так купила так много не особо нужных вещей и даже не посоветовалась со мной.

-Хорошо! Теперь будем вместе ходить по магазинам и перед тем, как что-то купить, я буду спрашивать у тебя разрешения. Только ты тоже.

-А ты и в правду ждешь ребенка?

-Нет, я просто хотела прояснить на счет этого.

-А у твоих подруг в квартире комната еще свободна?

-По моему, да, хотя, точно свободна. А почему ты спрашиваешь?

-Потому, что ты сейчас соберешь вещи и отправишься туда!

-Я не понимаю! Что с тобой произошло?

-У тебя мало времени. Если ты так хочешь, я помогу тебе собраться.

-Нет! Я хочу понять, что на тебя нашло! Ты с ума сошел! Ты меня выгоняешь?

-Я просто говорю, что тебе пора домой, потому, что я хочу остаться один.

-А почему ты вдруг захотел остаться один?

-У нас ничего не получается. Мы только начали жить вместе, а ты уже начинаешь меня шантажировать. Значит, если я оплачиваю квартиру и машину, а ты тратишь свою зарплату только на одежду, обувь, всякие побрякушки, тогда ты не усталая, голова у тебя не болит, и я тебе очень нравлюсь. Если же мы делим все траты между собой, то ты ведешь себя, будто я твой сосед по квартире, не больше. Правильно?

-Хорошо! Если тебе неприятно, когда приятно мне, тогда нам не стоит продолжать наши отношения. Я в первый раз в жизни позволила себе заходить в магазин и покупать то, что мне нравится! Ты же знаешь, что я высылаю деньги своей маме!

-Моим родителям тоже нелегко живется! И ты даже не спросила меня, согласен ли я помогать твоей маме!

-Твои родители работают, будут получать пенсию и у тебя есть братья и сестра, которые могут им помочь. А я у своей мамы одна, у неё нет работы, вряд ли будет пенсия. И я должна её бросить, потому, что тебе жалко денег! Если бы я знала, что ты с меня будешь брать деньги за жилье, за проезд и распоряжаться моей зарплатой…

-Если бы я знал, что за общение с тобой тебе нужно платить, то не стал бы с тобой общаться! С твоей стороны было не совсем честно не предупредить меня на этот счет!

-А честно дарить женщине цветы, а потом требовать за них денег?

-Хорошо! Я виноват! Никто никому ничего не должен и на этом мы расходимся!

-Мне твоего ничего не надо! Вот моя доля за квартиру! Извини, что вещами! Они почти новые, продашь своей следующей подруге! Денег у меня нет! Я наивная дура!

-Если у тебя действительно нет денег, я могу тебе дать, сколько надо, а вещи, если не заберешь, выброшу. Давай не будем трепать друг другу нервы и расстанемся, как воспитанные люди! Тебе вызвать такси? Я за него заплачу…

Он ничего не чувствовал, когда она хлопнула дверью. Он был немного недоволен сам собой из-за того, что не выяснил все сразу, в первое же утро. Зачем-то откладывал это объяснение, надеясь неизвестно на что, хотя с самого начала знал, чем все кончится. На следующий день, она не поздоровалась с ним на работе. До того, как он подошел, она что-то всем оживленно рассказывала, а потом резко замолчала и отвернулась. Все, кто её слушал, улыбались, глядя на него. А вечером начальник предложил начать работать во вторую или ночную смену. Он покорно согласился.

Несколько месяцев монотонность его жизни ничего не нарушало. Он, словно заведенная машина, отрабатывал положенное время, сидел после работы в одном и том же пабе, пил одно и то же пиво и смотрел в одно и то же окно. Он где-то слышал, что долгие пешие прогулки полезны для здоровья, потому в выходные дни он целыми днями бродил по городским паркам или ехал к морю. По вечерам смотрел все фильмы подряд. Однажды он даже подумал о том, чтобы завести собаку, кота или какого-то грызуна. Ему тут же стало смешно, когда он представил себя с собакой. В парке к нему несколько раз подходил торговец наркотиками, предлагал счастье по дешевке. В один день он попросил у торговца столько наркотика, чтобы умереть от передозировки. Тот ответил, что он хоть и падший человек, но не убийца и проблемы ему не нужны.

Масса свободного от работы времени с каждым днем тянулась все медленнее, давила своей пустотой. Не было никаких причин для стресса, для расстройств или волнений. Борьба за место под солнцем осталась в прошлом. Но пиво стало безвкусным, как еда, и ветер с моря уже ничем не пах. Один день был очень похож на другой. Он начал подумывать о переезде в другую страну. Родители сообщили, что его младший брат теперь работает в Швеции, а старший собирается в Норвегию, сестра устроилась работать почтальоном в Дании. Один коллега в раздевалке говорил, что собирается поехать работать на стройку и Индонезию, потому, что там хорошо платят специалистам бетонщикам. За год там можно заработать пятьдесят тысяч евро. Правда это или чья-то фантазия, передаваемая из уст в уста, его не интересовало.

Он больше не верил в беззаботную жизнь рантье или счастье фермера, работающего на себя самого, которого поддерживает государство. Пока ты голодный, кажется, что с насыщением придет удовлетворенность и не возникнет вопроса о том, что делать дальше, чего хотеть. Когда ты голоден, напуган жизнью, усталый от работы, мозг занят решением проблемы с дыркой на штанах, оплатой квартиры, покупкой новой кастрюли. Но вот, ты решил все эти проблемы, всего хватает, есть даже небольшие сбережения, никаких проблем с работой. Что же дальше? Стремиться к большему? Но ведь и так хорошо. Зачем?

И вот, герой нашего времени, прочитал в журнале в столовой на работе, статью о культуре отдыха. Суть статьи заключалась в том, что отдых должен быть креативным, а не потребительским. То есть, отдыхать следует, не бездумно употребляя различные товары, такие, как экскурсии, блюда в ресторане, игры, а отдыхая человек должен что-то создавать неповторимое, оригинальное, чему-то учиться, что-то исследовать, чтобы не стать жертвой своей неудовлетворенности, которая со временем перерастает в манию или фобию, зависимости. Добившись намеченной цели, человек чувствует разочарование, и, защищаясь от него, тут же ставит себе новую, более труднодостижимую цель.

К примеру, человек мечтал о доме, когда он его купил и обставил, он почувствовал неудовлетворенность. Тогда, чтобы уйти от этого неприятного ощущения он тут же ставит перед собой другую цель, не особо задумываясь, над тем, действительно ли ему это надо, хочет ли он этого. Таким образом, у человека появляется мания приобретения, которая чаще всего трансформируется в примитивнейшие разрушительные зависимости. Сначала человека уговаривают купить банку пива, и гарантируют ощущение счастья, после её распития, человек выпивает, а счастья нет. Ему кажется, что он сделал что-то не так, упустил, прозевал блаженство. И тут же тянется за второй банкой пива, и сигаретой. Опять разочарование! Значит, не хватило. Это убеждение в том, что пива, сигарет, еды, собственности много быть просто не может, доходит со временем до того, что человек убеждает себя в том, что плохо ему становится только от недостатка пива, сигарет, жилплощади, мощности автомобиля, ежедневных покупок.

После прочтения этой статьи, он в первый раз в жизни задумался над тем, что он сделал не за деньги, а просто в свое удовольствие. На работе он делал только то, что ему говорили, не более чем. Дома он так же мыл полы, посуду, стирал одежду, только, потому, что так надо, так его научили. Это открытие несколько шокировало его. В панике он перебирал свои воспоминания, пока не оказался в детстве, когда он мастерил плот, на котором плавал по озеру и речке возле дома. На озере был крохотный островок, на котором он вместе с другом построил шалаш.

А зимой он целую неделю пытался построить ледяной дом, посмотрев телепередачу о жизни эскимосов. А потом? Неужели это все, что он сделал не ради достижения целей, которые перед ним поставило общество? Был еще один день, когда он поехал на велосипеде, точно не зная куда, просто ехал, потому, что это было приятно, потом он приехал в соседний город, поехал дальше и дальше, пока не стало совсем темно, не захотелось есть и пить. У него было немного денег, он купил себе хлеба и минеральной воды. Обычный хлеб, который он ел каждый день, показался ему лакомством. Он провел ночь, лежа на крытой автобусной остановке, а утром отправился домой. На вопрос родителей о том, где он был, он только сказал, что с ним все в порядке. Говорить об этом ни с кем не хотелось, он был уверен, что это нельзя объяснить словами. Он боялся, что его осмеют, будут дразнить, придираться. Ведь то, что он делал не вполне нормально.

Если человек садится на велосипед или в автомобиль, то он едет в определенное место или ищет что-то конкретное. И то, что он мастерил плот и шалаш на острове, родителям сильно не понравилось. Сидеть в пабе, курить, употреблять наркотики – это, конечно, вредно, но это люди могут понять и простить. Могут они понять и увлечение спортом. Человек хочет стать чемпионом, доказать, что в определенной области, он лучше всех. Могут понять пробежки по утрам и прочую физкультуру, которая нужна для здоровья. Вполне рациональными, хотя и несколько наивными выглядят опыты доморощенных алхимиков. Но если человек тратит свое время на вырезание фигурок из дерева, то это уже выглядит несколько странно, даже смешно. Их же никто не купит! Они никому не нужны! Они некрасивые! Бесперспективное это занятие! Делать ему нечего!

Он вдруг понял, что всю жизнь ему не хватало именно такого бестолкового, бессмысленного занятия, за которым он мог забыть обо всем, откинуть воспоминания и мысли о будущем. Так он оказался на курсах рисования для начинающих. Рядом с ним учились рисовать, как подростки, так и старики, были и люди среднего возраста. Никто из них не надеялся стать гениальным художником, просто им было приятно мастерить из линий и тонов различные предметы на листах бумаги. Там были странные люди, с которыми было интересно поговорить в кафе после занятий. Один из них рассказал о том, как пытался сделать подводную лодку из стиральных машин, другая женщина построила дом из бутылок. Были там и те, кто занимался резьбой по дереву, путешествовал на самодельном дельтаплане. Одна женщина занималась альпинизмом, показывала бесконечные фотоальбомы любимых гор. Вместе с ней он начал посещать и занятия театрального мастерства. Он и сам не заметил, как она постепенно переселилась к нему. Споров на финансовой почве у них не возникло, хотя денег стало постоянно не хватать, как и времени. Бесконечно долгая, скучная, тягучая жизнь вдруг превратилась в короткую яркую вспышку. Какие у него теперь могут быть цели? У них есть злободневные потребности, нужды, и нет ни времени, ни сил думать о будущем.

Они живут сегодня, а не в воображаемом будущем. Сегодня нужно заплатить за курсы, за квартиру, а к весне купить альпинистское снаряжение и билеты в Шотландию, нужно дописать начатое полотно до выставки на следующей неделе, а так же посетить авиашоу своего друга. Еще нужно напечатать комментарии к фотографиям сделанным прошлым летом. А с утра можно отдохнуть от всех этих хлопот на работе, за монотонным трудом спокойно все обдумать, успокоиться…

С каждым годом все ему становится все труднее заставить себя ходить на работу, выполнять одни и те же нехитрые действия. В жизни столько всего интересного, столько приятных занятий, что жаль времени даже на сон. А тут нужно по двадцать часов в неделю отбывать трудовую повинность, чтобы заработать на жилье, одежду и питание. Почему так приятно заниматься тем, что не приносит дохода? Коллеги по работе начали враждебно к нему относиться. Начальство тоже было им все время недовольно, хотя никто толком не мог объяснить, что конкретно в нем раздражает. Такие же проблемы были и у его жены, но ей было проще, она родила ребенка, на которого выплачивали пособие.

В этом мире не бывает случайностей. Все связанно между собой причинно-следственное связью. Порой её трудно проследить, но то, что её кто-то не видит, совсем не значит того, что её нет. Наш герой в тот день явился на работу не совсем выспавшимся, почти всю ночь он монтировал фильм о своем восхождении на гору. Супервайзер велел ему разобраться с неисправным станком, хотя ремонтировать его не было никакой нужды.

Его напарник так же нервничал, по поводу угрозы увольнения. Что ему делать он толком не знал, потому бездумно нажимал кнопку пуска, пока напарник ставил зубчатое колесо в редуктор. Супервайзер забыл про ремонтников, и велел оператору запустить линию. Рубильник был включен, кнопка пуска на станке тоже. Он крепко держался за шестеренку, которая неожиданно начала быстро вращаться…

Ему выплатили неплохую страховку, за потерю руки, а так же присвоили вторую группу инвалидности. Так он получил возможность заниматься тем, что ему нравится и не приносит доход… 

-Так чем же они руководствовались, когда признавали?
-Знаешь, дурак может задать такой вопрос, что сотня мудрецов на него не ответит!
-Какие же они мудрецы после этого? Ладно. Дело тут в том, что читая о своих любимых художниках, ты упустила очень важную деталь. Ты не обратила внимания на то, сколько усилий они приложили, для того, чтобы создать свои шедевры, сколько они потратили времени и сил для достижения своего уровня. Сезанн рисовал один портрет сто тридцать часов. Ты говоришь, что тебе нравиться то, и нравиться это, что эта картина гениальна, но не можешь объяснить, в чем её гениальность. Я слышу от тебя одни и те же фразы из книг, которые ты бездумно повторяешь. Вот объясни мне, что ты хотела сказать этим переплетением цветных полос. Вообще, почему они расположены здесь, а не тут, какое их назначение?
-Это тебе не техника и не природа, где все для чего-то нужно и имеет свое назначение и всё можно объяснить…
-Как это ни странно, твои объяснения нужны не мне, не искусствоведам, а прежде всего тебе. Трудно, неинтересно и невыносимо скучно делать то, чего не понимаешь. Потому тебе и муторно, когда ты пишешь свои картины.
Она еще что-то говорила, но разговаривать с ней дальше мне было не интересно. Я одел наушники и принялся строчить юмористический рассказ о случаях из жизни горе строителя. Мне было уже не интересно писать о чудесных превращениях в потусторонних мирах. Мне вдруг стало ясно, что в окружающем мире полно удивительно интересных вещей, только о них нужно умело рассказать.
-Хорошо, - заголосила Катя, сорвав с меня наушники. – Давай сейчас я прослушаю одну из твоих любимых песен, и ты мне объяснишь, чем она тебе нравится.
-Как это вообще может нравиться! – раздраженно воскликнула она, прослушав «Винтовка, это праздник!» Егора Летова. – Какой ужас! Мне хочется плакать, когда я такое слышу.
-Для человека, доведенного до отчаяния безвыходностью своего плачевного положения, винтовка является праздником. Еще остались люди, которым больше по душе умереть, сопротивляясь, даже без надежды на победу, чем помереть покорнейше от голода, работая за бесплатно.
-И с кем же ты собираешься сражаться?
-Если мне нравится эта песня, то это еще не значит, что я собираюсь выйти на улицу с винтовкой и пойти с кем-то воевать. Для панк-рока характерен гротеск, то есть преувеличение, подобное карикатурному изображению. К примеру, если у человека узкие глаза, то карикатурист рисует их еще уже, а большие скулы рисует еще больше, так же и панки, если видят в натуре отчаяние человека, то доводят его до гипертрофированной формы в своих произведениях.
-Ну а как ты объяснишь слова: «Всё летит в ****у!»? Зачем он так грубо называет женский половой орган, которым сам наверняка наслаждается?
-В данной песне нет ни малейшего намека о женских гениталиях. Опять-таки не следует понимать это все буквально. Эта строка значит, что у нас нет ничего такого, с чем нам было бы жаль расставаться.
-А он не мог это сказать культурней и понятней?
-А сколько раз ты посылала меня в жопу?
-Ты меня довел!
-Его может тоже довели, до состояния, в котором ему уже положить на приличия. Об этой доводке и песня.
-Но я же не выражаюсь так на сцене!
-А он считает, что в искусстве должно быть отображено всё, что имеет место быть в жизни.
-Но это же всё равно, что найти дохлую крысу, и всем показывать.
-Я понимаю! Дохлую крысу нужно игнорировать, хотя их везде много валяется, и петь о цветочках, которые существуют только в твоем воображении.
-Почему игнорировать? Их нужно закопать, чтоб не воняли.
-Ты правильно мыслишь, но, чтобы её убрать, нужно для начала признать, что она лежит, и воняет под диваном и всюду.
-Признать-то можно и убрать без шума, но зачем об этом петь, даже орать во всю глотку?
-А потому, что такие, как ты, то есть пресловутое большинство, ничего не хотят слышать о гадости, в которой они по уши, они слишком озабочены своей гениальностью и мыслями о прекрасном.
-Это по твоей милости я нахожусь в этой ужасной квартире!
-Но ты же не тунеядец, ты же можешь пойти и заработать на комфортабельную. Я говорю даже не о таких глобальных вещах, как квартира, которую тебе убирать никто не мешает, или хотя бы переобуваться, когда приходишь с улицы. Я говорю о твоих немытых ногах и гениталиях, от которых отвратительно пахнет, я уже давно ору о постельном белье, которое стало черным, а ты вместо того, чтобы постирать его переворачиваешь и выворачиваешь наизнанку. А когда я тебе об этом напоминаю, ты хочешь меня придушить, вместо того, чтобы вымыться и выстирать белье.
-Я не могу выстирать белье и помыться по твоей вине.
Моя вина состояла в том, что я во время официального визита к её маме прямо сказал ей, что не хочу больше с ней общаться и не хочу впредь наносить визиты вежливости, а так же отказался от той помощи, которую она оказывала нам. Сказано это было без раздражения, дружелюбно, в вежливых выражениях. Она даже не сразу поняла, что я хочу сказать, а, когда поняла, то естественно, сделала вид, что ничего не слышала, ядовито улыбаясь. Но, когда Катя в следующий раз явилась постираться и помыться, они поссорились по этому поводу. В результате немытая подруга, грязная постель, а так же Катя лишилась маминого продовольственного пайка, а так же субсидий на сигареты. Ссорился я с её мамой намеренно, надеясь, что желание, покурить, помыться и голод заставят её поднять большой и ленивый зад с дивана и пойти зарабатывать деньги. Однако, Катя по прежнему лежала. На сигареты она одалживала у своих подруг или просто стреляла их на улице часами. Она смиренно съедала по кастрюле геркулеса вареного на воде и скулила о том, что ей хочется чего-то «жирненького», тортик со сливочками, например. Она сожрала ложкой всю приправу с сухарями, когда ей захотелось чего-то остренького. Я делал вид, что ничего не ем на работе, а за завтраком отдавал ей большую часть каш на воде. Её восхищали мои подвиги, но она ровным счетом ничего не сделала, даже из сострадания ко мне. Она уделала весь свой гардероб до такой степени, что мне с ней было стыдно куда-то выходить. Я несколько ночей проспал в своем спальном мешке и не занимался с ней сексом, что располагало её к, разного рода, дискуссиям, хотя до драки из-за плохого питания не доходило. Когда она собралась пойти к кришнаитам за бесплатным супчиком и курить чьи-то окурки, я сдался и слегка снял блокаду, сказал, что мне выплатили кое-какие деньги и потому мы можем купить кое-какие продукты, а так же таз со стиральной доской и порошком, чтоб перестирать все вещи. Сам я, конечно, стирать не собирался потому, что просто не догадывался, с кем я живу. Бывшая жена тоже могла накопить целую кучу грязного белья, но у неё хотя бы хватало брезгливости, чтоб хоть свое нижнее белье стирать в раковине, не ходить босиком по лестничной клетке до туалета, подмываться у раковины каждый вечер и не вытирать сопли верхней одеждой.
-Давай, грей воду, стирай и помойся ты, наконец!
Но она не поднялась с дивана. С тоскливой миной она начала мне рассказывать, как путешествуя автостопом она оголодала настолько, что ела сырые и не чищенные грибы собранные в лесу, и песок скрипел на зубах. Зато, когда кто-то все же купил у них часть собранных грибов, они купили на все деньги пива. Потом она рассказала, как жила в Таллинне с уличным музыкантом, сидевшим на героине. Она спала в его квартире на коврике и подъедала за ним объедки. За это он требовал, чтобы она подбегала с его шапкой к прохожим, пока он играет. Потом её подобрали финские туристы, пьяные в стельку, и увезли в Хельсинки в багажнике своего автомобиля, который пограничники поленились проверить. Бесстрастно она рассказывала, как они тупо делали с ней секс после того, как сводили её в шикарный ресторан, где она обожралась до рвоты. Как она вернулась домой, я недослушал, мои нервы сдали.
-Ты будешь мыться или нет! – заорал я.
-Как мыться? Тут же нет ванны.
-Грей воду и мойся! Мать твою за ногу! От тебя дурно пахнет!
-Как её греть? Руками что ли?
-Оторви заднюю точку от дивана, налей воды в таз, возьми большой кипятильник и опусти его в воду.
Со страдальческим видом она набрала воды в таз, воткнула кипятильник в розетку и устало повалилась на диван. Я сидел в другом конце комнаты и не видел, что она забыла опустить кипятильник в воду, да мне и в голову не могло прийти, что такое возможно. Через пару минут она с визгом запрыгнула на стол, ноги которого подкосились, но не сломались окончательно. Раскалившийся кипятильник взорвался, выбило пробки, загорелся диван. Первым делом я спас стол, сняв её со стола и швырнул на другой диван. Потом я выключил кипятильник, потушил диван, вылив на него воду из чайника. Она при этом верещала, будто её режут,  мне, действительно, захотелось её забить на мясо. Ругаясь матом, я велел ей сидеть тихо, и починил пробки. Нагрев ей таз воды с помощью электрочайника, кастрюли и электроплитки, я отдал ей приказ раздеваться и мыться. Раздевалась она медленно, как стриптизерша, но с исполнением второго приказа, она замешкалась.
-Сначала помой голову, потом туловище и в последнюю очередь ноги.
-Я не понимаю, как мыть голову в тазу. Что я туда окунусь и буду пузыри пускать?
-Я тебе сейчас покажу пузыри! Утопить тебя, мало! Очки снимай!
-Но я же без них плохо вижу, ты же знаешь!
-Снимай очки и поставь таз поближе к раковине!
Когда она чуть не опрокинула таз на пол, я не выдержал и взял инициативу в свои руки. Пока я намыливал ей голову, она скулила, что мыло попало ей в глаза. Это меня разозлило, и я сполоснул её голову холодной водой из-под крана. Волосы её были настолько запутаны, что расчесать их не было никакой возможности, и я понял, что придется мне вспомнить, как я стриг деповских в раздевалке в обеденный перерыв. Женская стрижка даже в дешевой парикмахерской стоила столько же, сколько стоили продукты на неделю.
-Теперь бери мочалку, и мойся выше пояса. Да нагнись же над тазом! И не брызгайся тут.
-Спасибо, но мне мочалка не нужна.
Пришлось мне потереть ей спину и брюхо и зад. Делать это мне было крайне противно, было такое чувство, что ухаживаю за человеком с лишней хромосомой.
-Ну, уж подмыться сама должна и ноги помой хорошо, с мочалкой. Да намыливай же её, мыла-то не жалей! И запоминай, как это делается! Я тебя больше мыть не буду.
-Почему? Это так сексуально…
-Ничего сексуального я тут не вижу! А на твоем месте, мне было бы стыдно. Уже взрослая баба, а ей такие вещи объяснять надо. Тебя что мама дома мыла?
Злой и недовольный собой я пошел покупать новый кипятильник. Если бы в чайнике и плитке не было теплового реле, то она бы точно устроила пожар в квартире. Много раз, придя домой я находил включенный и пустой чайник. Кипятильник следовало от неё прятать, чтоб не попасть в неприятную ситуацию. Формально квартиру снимал я, а она была моей гостьей. Проще было не мыть и стричь её, а просто развернуться и уйти, а еще лучше выгнать её и продолжать жить в этой квартире, которую я так полюбил. Но по опыту я знал, насколько трудно выгонять женщин из квартиры, как трудно их не впускать обратно, когда они грозятся облить дверь бензином и поджечь, когда кидают в окна камни и прочую дрянь, когда ломятся в дверь среди ночи. Я был недоволен своей трусостью и нерешительностью. Ведь я понял тогда, что жить с ней невозможно, не говоря уже о большем. С того дня я жил с ней только оттягивая момент разрыва, уже ни на что не надеясь. Ждал пока она уйдет сама.
-На следующие выходные я пойду в баню вместе с тобой, - заявила она таким тоном, будто делала мне великое одолжение.
-А у тебя деньги на баню есть?
-Я думала, ты заплатишь…
-К твоему сведению в бане есть мужское и женское отделения и с каждого человека берут деньги за вход.
-Я не понимаю. Мы что отдельно мыться будем.
-Если ты до пятницы не сделаешь операцию по смене пола и найдешь деньги на билет, то да! Садись на стул. Я тебя стричь буду. Не хочешь ухаживать за волосами, так надо прическу делать соответствующую.
-Я не хочу бриться на лысо, как твоя сестра.
-Я и не собираюсь тебя брить, оставлю все, что смогу.
Я точно не знал, что в итоге получится, когда начинал стрижку, просто обрезал колтуны. Пришлось срезать волосы по самые ушные мочки и выровнять их так, что прическа приняла форму грибной шляпки. Работой своей я был доволен, а Катя решила отправить меня работать парикмахером.
-Ну, хотя бы мою подругу одну пострижешь?
-Стирай, давай! Сказал тебе, что никого больше, тем паче женщин, стричь не буду!
Пока она, жалобно поскуливая, постирала свои штаны, я вымыл пол и окно, даже дверь протер. Повредить руку о стиральную пластиковую доску – задача трудная, но не для Кати. Она после пятнадцати минут стирки содрала себе кожу на костяшках. Как это у неё получилось, она объяснить не смогла и изобразить тоже, если бы вода вдруг не окрасилась в цвет крови она бы этого и не заметила. Еще несколько своих вещей она стирала ногами, как я ей показал, а постельное белье я постирал сам. Жарко, натопив печь, я натянул в комнате веревки и развесил чистое белье. Чтоб у Кати не было соблазна вытереть об него свои сопли, я научил её сморкаться в туалетную бумагу на улице и раковину дома.
Не знаю, может и возможны в этом мире люди самодостаточные от рождения и в течении всей жизни без перерывов. Я помню, что в раннем детстве был самодостаточным. Одиночество меня совсем не угнетало и мне ничего не стоило придумать себе увлекательное занятие. Я строил города из деревянных кубиков, населял их солдатиками, устраивал войны, разрушал города, герои гибли и рождались новые и снова строили города.  В то же время я был не против, играть с кем-то вместе, если это общество меня не угнетало, а если тот, кто рядом меня начинал доставать, то я просто уходил без всяких сожалений и попыток перевоспитать и навязать свои правила игры. Играл я только в те игры, которые придумывал и особо не зацикливался, менял правила, постоянно выдумывал что-то новое.
Все люди рождаются самодостаточными, просто кому-то раньше, кому-то позже, а кому-то вообще никогда, вдалбливают в сознание убежденность в том, что самодостаточность – это нечто ненормальное. Человека с детства учат бояться одиночества, то есть самого себя. Вместе с детской литературой, речами взрослых, мультфильмами, кино незаметно и постепенно в голову вползает убежденность в том, что одобрение окружающих является важнейшей в жизни вещью. Воспитание создает в детских душах нереальные, недостижимые идеалы, в сравнении с которыми ребенок чувствует себя полным ничтожеством или серой посредственностью, постоянно чувствует себя виноватым. Отсюда возникает потребность в самоутверждении, на удовлетворение которой человечество тратит всю свою жизнь. Эта искусственно созданная потребность, по своей сути не может быть удовлетворенной, что делает невозможным получение малейшей естественной радости от жизни.
Женщины прошедшие сквозь периоды моей жизни не жалели своих сил и изобретательности, чтобы вернуть мне мою самодостаточность, которую отняло у меня общественное воспитание. Своим поведением они показывали мне, насколько прекрасно одиночество по сравнению с тупой игрой с семейную жизнь. Они были учителями ниспосланными мне свыше. Бог помогал мне вновь обрести радость и свободу, говоря со мной через их действия…
-Что такое бог? – спросил я у Кати, когда она в очередной раз начала проповедовать мне свое православие.
-Это высший разум! – выдала она, разъяренная моим вопросом. – Почитай библию и поймешь. Я не имею высшего церковного образования, чтоб рассуждать по поводу таких вопросов. Сходи к батюшке и побеседуй с ним на эту тему. Тебе надо поехать к отцу Виктору, и ты обретешь истинную веру, и тогда у тебя будет все хорошо.
-Ты опять говоришь чужими фразами, посылаешь меня куда подальше, к знающим людям. Да, они много знают чужих слов и историй, но несут несусветную чушь, когда спрашиваешь об их опыте общения с богом. По моему, мы все воплощения бога, мы его отдельные погружения в материю. То есть, я – есть бог, только заключенный в тюрьму этого физического тела и рационального разума. Когда мы разговариваем друг с другом, тогда бог разговаривает сам с собой…
-Ты понимаешь, что это все бесовское! Ты сомневаешься и потому мучаешься, а если будешь верить безоговорочно, то на тебя снизойдет божья благодать. Таких, как ты, нужно лечить в специальных клиниках. Если бы у меня были деньги, я бы финансировала их создание по всему миру. Я чувствую в себе призвание лечить таких, как ты! Ты не представляешь, какие прекрасные люди выходили бы из этих клиник…
-Они бы обожали свои вторые половинки и плодили много детей, хорошо кушали и всем бы были довольны, любую работу они бы делали с превеликим удовольствием, никого и никогда не обижали и всё друг другу прощали и просто были счастливы, без лишних сомнений и рассуждений и всегда вместе. Не ты первая об этом мечтаешь! Гитлер, к примеру, даже курировал работу ученых над созданием подобных людей с помощью специального газа. Церковники хотят сделать свою паству такими уже две тысячи лет. И желания сбываются! Людей с лишней хромосомой становиться с каждым годом все больше. Вот оно! Вот тебе воплощение христианской добродетели! Вот они, счастливые люди, добрые, неагрессивные, нежадные, независтливые, не сомневающиеся. Ты хочешь отправить меня к попику, чтоб я стал таким, как они, но не проще ли тебе найти парня с лишней хромосомой и жить с ним счастливо, поедая тортики со сливочками в яблоневом саду пансионата для душевнобольных. Они же реально безгрешные люди, отними у человека все его дурные наклонности и вот, что получится – кастрированные коты.
-Они просто животные!
-Нет! У животных хорошо развит хватательный рефлекс, в отличии от людей с синдромом Дауна, у животных наблюдаются всплески агрессии, даже у заклеванных цыплят, самцы убивают друг друга из-за территорий и самок, пускают кровь своим собратьям, чтоб стать вожаком стаи, самки воруют друг у друга детенышей и съедают их. А Дауны не будут драться из-за еды или сексуального объекта, хотя едят и спариваются они с превеликим удовольствием, какой бы тухлой еда не была и скучным однообразный секс. И Дауны никогда не нарушают тех запретов, которые им основательно вдолбили в голову. Их можно принудить заниматься фитнессом, чтоб они соответствовали стандартам красоты.  Пластическая хирургия, косметика, солярии, искусственные волосы, модная одежда. Их цивилизация просуществует миллионы лет без изменений, потому, что смиренные дети будут жить именно так, как учили их родители, если не случиться в мире чего-то новенького, того, что не предвидели великие затейники вроде тебя. Нашествие инопланетных существ, к примеру, которые одной левой перережут всех этих божьих овец или станут их хозяевами, и со временем выродятся так же, как вырождается сейчас человечество.
-Ты можешь написать об этом фантастический роман.
-Писать такую дребедень ради денег мне лень, а просто так скучно.
-Но если всё, как ты говоришь, то надо предостеречь человечество.
-А мне больше не хочется делать людей счастливыми насильно, и спасать человечество от гибели, которой оно хочет и усиленно работает над своим самоуничтожением.
-Ну, разве ты бы не хотел быть суперменом, по которому сходят с ума все девушки планеты.
-На кой черт мне сдалось стадо безумных девиц? Ваши мечты и представления о рае просто смехотворны. Вечность прогуливаться среди цветущих яблонь и радоваться при этом могут только самые глупые из свиней. Эти идеалы и представления о счастье нашептал людям их страх, растрясти жирные белые зады. Я выметаю идеалы из своей головы, как мусор, спускаю их в унитаз. Я изо всех сил пытаюсь не лепить в своем воображении сладенькую утопию, не изобретаю универсальный рецепт счастья. Я догадался, что оно может накатить внезапно, словно диарея. Что бы я ни делал, колол дрова или рисовал или путешествовал. Счастье, когда ты настолько увлекаешься чем-либо, что забываешь себя пожалеть, всплакнуть над своей горькой участью, когда делаешь что-либо не ради чего-то, не ради того же счастья, не за славу и деньги, а просто потому, что тебе доставляет удовольствие это занятие. Когда-то я делал решетки и был счастлив, потом мне это надоело, потом радовался тому, что работаю на кране, но ни что не вечно.
-Ты просто примитив, если радовался тому, что работал на кране. А то, что ты не стремишься к большим деньгам и популярности – это только понты и сильно заниженная самооценка. К тому же ты онанист и эта вредная привычка разрослась у тебя в патологию. Когда я мастурбирую, я всегда после этого плачу и молюсь об искуплении этого греха.
-А может быть я тоже…
-Нет! Ты говоришь об этом совершенно спокойно и без стыда, как будто ты зубы чистил. Сколько женщин ты бы мог осчастливить, если бы этим не занимался! И твои книги не были бы такими мрачными и мертвыми. Да, то, что ты пишешь увлекательно, иногда красиво, но оно всё мёртвое. Посмотри на мои картины! Они не только прекрасны, они живые!
-А почему мне надо быть живым. Может мне нравится быть именно мёртвым, и создавать мертвечину подобную себе, чтобы люди увидели мир глазами мертвеца.
-У меня болит желудок, а ты еще говоришь мне тут всякие гадости! Нет, чтобы пожалеть меня, сделать мне что-нибудь приятное…
-Ладно, я спать хочу. Завтра надо большой заказ делать с утра. Сегодня я его делать не стал. Клиент после обеда приедет издалека. Так, что надо будет поднапрячься и успеть. Эта менеджер, блин, принимает заказы и даже не спрашивает, когда я смогу их сделать…
-Мне плохо, у меня жар, а ты мне рассказываешь о своих проблемах на работе! Меня они не интересуют!
-Я это к тому, что надо ложиться спать и тебе тоже не мешало бы поспать и завтра пойти к врачу. Если целый день плохо было, чего сегодня к врачу не сходила?
-Я выпила таблетки, думала, что помогут…
-Где они, кстати?
-Кто?
-Все таблетки.
-Я их съела.
Да, она съела все таблетки, что имелись в доме – пачку аналгина, фестала, ибуметина и еще пару упаковок. Не все из них были полные, но, если всё сложить вместе, то можно было рассчитывать на сильное отравление. Я спокойно спросил насколько давно она употребила все это, оказалось в течении двух последних часов. Еще не поздно было промыть желудок, что я и заставил её делать.
-Где у тебя желудок болит? – она показала в самый низ живота. – Ты учебник анатомии вообще открывала?
-Открывала! – вопила она, стоя на коленях перед тазиком. – Я его знала от и до! В отличии от тебя, я была круглой отличницей, могу табеля показать.
-Табеля будешь работодателям показывать. Давай блюй. Вон они, выскакивают. Перевариваться уже начали. Ты что сегодня в обед ела?
-Я себе майонеза купила и четыре луковицы.
-И съела это без хлеба. Ясно. Я бы от такого на месте загнулся.
-Ты ничего не понимаешь в здоровой пище…
До двух ночи она постоянно будила меня и сообщала, что сейчас умрет, ворочалась, толкалась. Я уже начал желать того, чтоб она поскорее умерла, когда в порыве гнева вызвал скорую помощь.
-А вы ей кто? – ехидно спросил молодой фельдшер. – Это ваша квартира, вы здесь прописаны.
-Нет, - ответил я, устало. – Это квартира моей дальней родственницы, а это моя подруга. Вы её, как я понял, с собой забираете?
-Да, придется. Поможете её отнести вниз, а то пятый этаж…
-Я могу идти сама! – испугано сказала Катя.
-Нет уж! – категорически отклонил её протест фельдшер. – Порядок такой. А вы, молодой человек, где прописаны?
-У родителей я прописан в другом микрорайоне и она тоже там рядом. Какое имеет значение, где я прописан?
-Да, никакого, я просто спросил.
-Мы гражданские муж и жена! – с достоинством сказала Катя.
Фельдшер гнусно хихикнул, и предложил ей лечь на носилки. Я испытал блаженное облегчение, когда наконец-то носилки вместе с моей тучной гражданской женой оказались в машине, но блаженство продлилось недолго. Фельдшер злорадно предложил проехаться до больницы, ибо не исключал того, что приболевшей Кате придется возвращаться из больницы своим ходом.
-А райончик у вас тут еще тот, да и по центральному району идти не близко, транспорта-то дежурного долго ждать, и идти до него большой крюк. На такси лучше всего…
-У меня денег нет! – недобро ответил я на размышления фельдшера. – А у неё тем более…
Я немного задремал в приемной больницы, но был разбужен восклицаниями своей сожительницы, которую осмотрели, поставили какой-то диагноз, который она тут же забыла, и выписали ей много рецептов.
-Жизнь моя! Ты такой благородный, ты не спишь из-за меня, ты так волнуешься, а тебе завтра на работу…
-Я не благородный, а трусливый и бесхребетный дебил! Мне завтра рано вставать, а я тут шляюсь по городу с дурой бестолковой, которая даже диагноз, который ей поставили запомнить не может! У какого врача ты была, хоть помнишь?
-Не смей так разговаривать со мной! Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня от гибели, но это не дает тебе права оскорблять меня. Я была у гинеколога.
-Вот и ладушки! Никакого секса, только платонические отношения, возвышенные чувства…
-Нет, ну почему никакого секса? Он ничего про это не говорил.
-Это и так ясно. Ты больна. Я обязан перейти на сухой паек, и ты не должна быть против этого. А теперь перейдем к рецептам. Тебе нужно купить все эти таблетки и регулярно их употреблять.
-Но у нас же нет денег!
-Зато у тебя есть мобильный телефон, а по пути сейчас будет круглосуточный ломбард, а потом аптека, тоже круглосуточная.
В ломбарде мы долго стояли за группой наркоманов, которые пытались сдать неработающую автомагнитолу, гитару без струн и еще кучу всякого барахла в нерабочем состоянии. Один из них, уходя, предложил мне купить у него героини или травы. Потом пришлось стоять у аптеки и ждать пока они купят себе баянов и ампул с водой. Когда Катя отоварила свои рецепты, тот наркоман, что предлагал нам наркоту, серьезно спросил, каких колес мы набрали, как и в каких количествах.
-Согласно рецепту врача, - мрачно ответил я и зашагал в сторону дома.
Уже светало. Тонкие, как паутина облака окрасились нежно-розовым цветом зари. Спать не хотелось. Идти домой на пару часов смысла не было. Под стелькой ботинка была какая-то мелочь и еще золотое обручальное кольцо на безымянном пальце. Я очень любил кольца, но только не золотые, можно было избавиться от него и получить немного денег, хотя в ломбарде за него дали только четверть того, что я за него отдал в свое время. Я попытался отправить Катю до дома. Она захныкала по поводу того, что с ней может в любой момент случиться приступ. Я шел с ней по улице навстречу восходящему солнцу, скрежеща зубами. Огненный шар размеренно поднимался над ржавыми крышами, красил облезлые, пыльные, замшелые стены и опухшие измятые лица. Именно тем утром я заметил, что начали лопаться набухшие почки на корявых ветвях деревьев. Дышалось легко и свободно. Оранжевый ветер гладил меня по колючим щекам и звал в путешествия. А Катя ныла о том, что теперь ей будет труднее искать работу без телефона, что это был её первый телефон и он был её талисманом.

Глава седьмая. Перемена коней на бесконечной переправе.

Дома я взял велосипед, и голодный поехал на работу. Растянутая цепь скакала по шестерням, колодки были изношены, а денег на ремонт не было. Все мои сбережения были истрачены на продукты, хозяйственные нужды и квартирную плату. В холодильнике была банка варенья, что дала Кате моя мама, мука, какие-то крупы. А Катя еще воротила нос от дешевых и вонючих сигарет, которые я ей выдавал поштучно. То, что она курила их не в затяг, приводило меня в ярость. Она их просто жгла, чтоб завонять всю комнату. Я старался реже проветривать помещение, экономя на дровах. Я сжег всю мебель с чердака, не жалея своего времени, сил и электричества на её распилку лобзиком. Я уже три месяца не платил алименты своей бывшей жене, и она подала на развод, скоро надо было переться в её родной город на заседание сиротского суда. На работе было всё меньше заказов и больше бесплатной работы. Шеф требовал, чтобы я сконструировал из дрели фрезерный станок, толком не зная, что это такое. Лукашенко повадился каждый день ездить на таможенный склад за материалами, которые можно было привезти за один рейс и складировать в мастерских, предварительно наведя там порядок. Но ему очень нравилось кататься на служебной машине, через большой город. Он чувствовал себя большим человеком, когда прибывал на склад с личным водителем и грузчиком в моем лице.
Мастерские находились в здании радиотехнического института, руководство которого сдавала в аренду большую часть своих площадей под офисы и склады мелких фирм. По этим помещениям иногда под видом поиска работы шлялись наркоманы, которые воровали всё, что попадало под руку. Как-то раз один, пока я ходил в туалет заперся в мастерскую и за три минуты умудрился скрутить циркулярную пилу, которая в качестве обрезного станка, была прикручена к столу четырьмя болтами. Скрутить он её успел, но не вынес, столкнулся со мной в дверях и бросил пилу в коробку с мусором, так что я этого не заметил, а потом долго и нервно метался, в поисках пилы, пока не нашел. Велосипед я пристегивал к перилам на лестнице, но в один из дней, после семейной сцены я забыл ключи и потому не пристегнул свой дорогой велосипед.
-Ты что на троллейбусе сегодня? –  спросил меня вернувшийся с таможни Лукашенко. – Я смотрю, какой-то, с подбитым глазом, твой велосипед вниз тянет. Я думал, ты его продал.
-Нет, ты ничего такого не подумал, ты знал, что его у меня стянули, но ничего не предпринял.  Я тебя не осуждаю, ты не обязан был этого делать, тем паче тебе даже приятно то, что у меня теперь нет велосипеда, и я буду ходить на работу пешком…
-Что ты такое говоришь! Я тебе сочувствую, и денег могу одолжить. На троллейбус. Вместе ездить будем. А поехал бы со мной, не спёрли бы. Это бог тебя наказал за вредность твою. Вот так!
Я знал, что в этом случае следовало бы расстроиться, рвать волосы и посыпать голову пеплом, ругаться матом хотя бы, но мне было лень это делать. Я знал, что ничего уже не могу изменить и думал только о том, где взять деньги на новый велосипед. Купить велосипед в кредит я не мог, ибо официально я нигде не работал и не имел никаких источников доходов. Оставалось одно – попросить у мамы, чтоб она оформила кредит на свое имя. Я знал, что она мне не откажет, но будет долго ругаться.

А потом его призвали в армию в пограничные войска в Эстонию, где нужно было служить на год дольше, чем в той же пехоте. До начала службы в армии он увлекся парашютным спортом, и надеялся попасть в воздушно-десантные войска, но не получилось. Его сразу отправили в учебку кинологов. К службе он относился не очень серьезно, свою первую собаку он подготовил очень плохо, зато у него отлично получалось строчить статьи в стенгазету, и так он стал комсоргом. После окончания учебки, он получил сержантские лычки, и он даже принял участие в ликвидации какой-то диверсионной группы, прибывшей на резиновых лодках с моря. Что-то пошло не по плану, командира заставы не предупредили, ни о высадке шпионов, ни о том, что среди них будет советский разведчик, который отделился от группы и просил пограничников не стрелять по нему. Командир заставы, молодой лейтенант потребовал, чтобы шпионы немедленно сдались и побежал к ним, угрожая Стечкиным. Они спрятались среди валунов на берегу и застрелили бегущих к ним нескольких пограничников. Оставшиеся в живых окружили группу и послали за подкреплением. Среди этого подкрепления и оказался Гена со своей плохо подготовленной собакой. Собаку надо было водить на стрельбища, чтобы она не боялась звуков выстрелов, чего Гена, конечно, не делал, услышав выстрелы, его пес запаниковал, вырвался и побежал на линию огня и был убит. Гена сам прижавшись к земле в панике, не глядя, стрелял в сосну перед собой. В итоге пограничники просто закидали группу шпионов гранатами, вместе с тем, кто кричал, что он советский разведчик. О произошедшем Гене велели молчать в особом отделе. О том, что это были за шпионы и был ли один из них действительно советским разведчиком он так никогда и не узнал. Зато получил новую прекрасно подготовленную собаку.

Часто Гену отправляли на промысел вместе с эстонскими рыбаками, следить за тем, чтобы они на своих лодках не сбежали в Финляндию. Иногда в учебке кинологов он что-то преподавал новобранцам, и благодаря этому стал неплохим специалистом в этого дела. Потом он принял участие в ещё одной боевой операции. Его в числе многих солдат перебросили в Карелию на финскую границу, надо было очень долго идти по проселку, а потом по лесной тропе, с полным ранцем еды. Ему дали карабин Симонова с оптическим прицелом и только одну обойму патронов. Ждали перехода какого-то очень опасного шпиона, приказали стрелять сразу на поражение. Гена сомневался в том, что у него хватит духа разглядеть человека в оптический прицел и убить. Ему надо было нести еду не только для себя, но и для собаки. Идти надо было дня три, и только они занимали позиции, как им опять приказывали куда-то долго идти и опять маскироваться, сидеть и ждать. Он в первый же день похода вечером скормил собаке практически всё вяленое и свежее мясо, да и свои продукты легкомысленно обменял другим солдатам на табак и спирт. Потом он питался ягодами и сырыми грибами, а его собака едва не умерла с голоду, так как ягоды и грибы пес есть не мог. В итоге шпиона всё-таки взяли живьем, и Гена еле донес своего ослабшего пса до полевой кухни. Однако повар не знал, куда положить кашу сержанту и комсоргу, потому что котелок он тоже выбросил, чтобы облегчить свой ранец в начале операции. Повар велел ему подставить шапку для каши, и Гена это, не задумываясь сделал. Все посмеялись, а потом повар нашел ему лишний котелок.

В начале службы, когда Гена обедал в солдатской столовой туда неожиданно нагрянул генерал-лейтенант. Форма на нем была не парадная, он был ниже среднего роста. И тут этот генерал сел рядом с Геной, и тут же не в меру упитанный повар лично принес генералу большую, словно таз эмалированную миску с борщом «по спецзаказу». Генерал поковырялся ложкой в поданном ему борще, а потом забрал у Гены маленькую миску с обычным борщом, а ему пододвинул свою большую миску, и посмеиваясь принялся есть ту баланду, что подавали солдатам. Капитан, стоявший рядом с генералом, сказал ему, что не стоит есть всё до конца, что и так всё ясно, но генерал доел всё до конца и ушел, ничего не сказав. На следующий день в столовой был уже новый тощий повар и всем подали еду «по спецзаказу». Однако потом еда становилась всё хуже, а тощий повар быстро набирал вес…

Под конец службы Гена попал в госпиталь с тяжелым переломом. Он тогда ездил на лошади, и плохо затянул подпругу на седле, чтобы лошади не было больно. В результате эта подпруга лопнула, и он рухнул посередине площади маленького эстонского городка. И местные жители как-то не очень сочувствовали советскому воину, даже позлорадствовали. Мало того, что он сломал себе ногу, так у него ещё треснул пистолет, и надо было заполнять кучу документов, чтобы списать ставшее негодным оружие. Он попал в флотский госпиталь, где отчаянно пытался понравиться сорокалетней медсестре, о любвеобильности которой болтал весь госпиталь. Гена на находил эту женщину привлекательной и был не высокого мнения о её интеллекте, но ему не терпелось поскорее лишиться своей девственности. Ему должно было исполнится уже двадцать лет, и он считал позором быть невинным в таком возрасте. В итоге дошло до того, что он даже предложил той медсестре пожениться, когда он закончит службу. И она пригласила жениха к себе в гости, когда он выписался из госпиталя.

Женщина поставила на стол чугунок с картошкой в мундирах, нарезала сало, поставила блюдо с квашеной капустой и солеными огурцами, был ещё черный хлеб и поллитровая бутылка водки с одни граненным стаканом. На еду Гена особенно не налегал, в основном пил водку, чтобы успокоиться. В итоге он выпил всю водку, кое-как её закусил, встал из-за стола, прекратил рассказывать веселые истории, и нерешительно почесал затылок. Что делать дальше он решительно не знал. И тут сидевшая со странной улыбкой за столом женщина, легла на свою железную койку и рукой поманила его к себе. Что было дальше он помнил смутно. Перед его глазами был словно туман, женщина плотно обхватила его ногами и руками, а он от волнения оторвал все пуговицы на ширинке, и они раскатились по полу. Всё кончилось быстрее, чем он ожидал. Волнение схлынуло, и ему стало очень стыдно, казалось, что он всё сделал не так, как надо. Женщина ласково погладила его по щеке и обещала, что со временем всему его научит. Ему захотелось поскорее сбежать на свою заставу, он мямлил что-то про воинский долг, про то, что ему надо ещё написать письмо маме, потому ему надо спешить. Клочок бумаги с адресом той женщины он выбросил, когда вышел из её дома. Он начал уверять себя в том, что с другой женщиной у него всё будет, как следует, а не так молниеносно. Вскоре он демобилизовался и стал прапорщиком КГБ запаса. За небольшую взятку табаком он узнал у писаря, что значит его код в военном билете. Его порадовало то, что в случае войны, на передовую его не пошлют, а он будет охранять стратегические объекты в тылу, не зря служил лишний год.

Странный и оттого несчастный я человек! Станет ли нормальный человек жить в нечеловеческих условиях по собственной воле? А я вот ушел из родительской благоустроенной квартиры на затерянный в полях на богом забытой окраине Риги хуторок. Разваливающийся дом небрежно вымазанный из глины. Большая комната, маленькая печка и сырые дрова. Ржавая, замерзающая в мороз водокачка, сухой туалет в пятнадцати метрах от дома. Стаи одичавших собак, бомжи ищущие металл…

Плюсы, конечно, тоже были. Еще бы! Я был абсолютно один, до соседей было метров двести. Можно было слушать музыку на полную катушку. Были мыши, которым эта музыка очень нравилась. Они влезали на стол, когда я включал музыку и свет и ели из моих рук. Завод, на котором я работал находился недалече, по узкой тропке, напрямик можно было пешком за сорок минут быстрым шагом дойти, а на велосипеде и того меньше. Правда зимой приходилось протаптывать путь по сугробам и балансировать по обледенелому проселку. День у меня тогда был ненормированный и иногда я возвращался с работы близко к полуночи, а в жилище моем была минусовая температура. Вот и топил я печку еще часа четыре, читал Сервантеса, смотрел на огонь и думал о том, какая могла бы быть моя Дульсинея и где это Тобосо находится.

Иногда на заводе я смотрел на молодых коллег и мне становилось не по себе. А что я мог сделать, кроме подачи объявления в еженедельник, которым я обычно растапливал печку? Объявление было настолько поэтическим, а читательницы настолько недалекими, что не поняли сколько лет человеку, который четверть века живет в человеческом теле. Звонили мне толстые вдовушки с периферии и спрашивали сколько мне лет, первым делом сказав, что объявление мое очень красиво написано. Звонили впрочем немногие. Основная масса скидывала звонки и писала сообщения. К заботам о поддержании огня в очаге, добыванию воды, приготовлению пищи, прибавилась еще забота о сообщении своих параметров женщинам не подходящим мне во всех отношениях. Большой палец онемел от постоянного нажимания на кнопки мобильника. Потратив множество  времени, денег, сил, я все же начал отсеивать не устраивающие меня варианты и остановился на нескольких экземплярах с периферии.

Одна из них была еще молода, но больна шизофренией, другая говорила, что ей нужен только собеседник по телефону и только третья пригласила меня в гости. Так получилось, что её письмо с подробностями  я получил только в то утро, когда спешил на автобус. Забравшись в автобус я сначала попытался читать книгу, потом ввязался в дурацкую свару и только после стоянки в Салдусе распечатал наконец конверт и понял, что еду к бабушке, которой слегка за сорок. Была мысль доехать до лиепайского вокзала и попытаться сесть на обратный автобус, но тут моя новая знакомая позвонила мне и сказала, чтоб я выходил возле поворота в аэропорт на окраине города и шел по дороге налево. Тут я утешил себя, черт с ним, попью чаю, поболтаю, переночую, а утром поеду домой, дел-то на копейку.

На берегу Балтийского моря небо было голубым, зимнее солнце отражалось от пушистого снега и слепило меня. Дорога вела черт знает куда, я маршировал от волнения, тянул носок, сгибал руки в локтях. Впереди была полная неопределенность и дурное предчувствие. Показались строения на горизонте, среди них кирпичная пятиэтажка, в средний подъезд которой я должен был войти и, поднявшись на пятый этаж позвонить в дверь, что направо. Старушка встретившаяся мне поздоровалась. Терпеть ненавижу здороваться с незнакомыми людьми и соседями, с коллегами по работе еще куда ни шло… Я вежливо улыбнулся и отделался кивком головы. Оказавшись перед дверью на пятом этаже, я не спешил нажимать кнопку звонка. Я вдруг вспомнил, что последовало после того, как я точно так же нажал кнопку звонка в другом незнакомом городишке, после долгих раздумий, испытывая дурное предчувствие.

Я все же уже был стреляным воробьем и в крайнем случае мне можно было испортить только один вечер и ночь, в остальном я не намерен был идти на компромисс. Дверь открылась сама. Не пришлось мне стучать в неё и звонить. На пороге стояла женщина за сорок монголоидной рассы и застенчиво улыбаясь пригласила меня войти. Женщина способна постареть, но сохранить девичий голос. Черт! Пока я говорил с ней по телефону у меня и подозрений не возникло.

Пока я снимал верхнюю одежду и расшнуровывал сапоги, она разглядывала меня, как дети разглядывают новую игрушку. В моменты волнения я бываю не в меру красноречив. Сколько и о чем я говорил я не помню. Черные, раскосые глаза смотрели в мои с блеском восхищения. За свой словесный понос я был вознагражден неуместными, шаблонными, незатейливыми комплиментами и супом с магазинными фрикадельками, который я вежливо обругал. Я прочел поучительную лекцию по диетологии, направленную против полуфабрикатов. Стемнело за окнами. Кончился короткий зимний день. Новая знакомая спохватилась и пригласила меня в зал. Залом была просторная комната хрущевки. Где был широкий с четырьмя дверями шкаф, мебельная стенка, диван, ковер на полу и на стене, кресло и пуфик, телевизор на специальном столике. Мебель была серийной, советской, как у всех, как у людей, ничего необычного.

Я было уселся на диван, но хозяйка квартиры, включив телевизор, села подозрительно близко со мной, пришлось предпринять тактическое отступление на кресло, измерив для отвода внимания комнату шагами. Телевизор я попросил выключить. Я тут выступаю, распинаюсь, как тетерев на току, а она телевизор смотреть удумала! Театр одного артиста, который спешил проиграть как можно больше пьес, декламируя стихи в перерывах между ними. Ерунда, что не все доходит до зрителя, главное пьянящий аромат выступления. Пришлось вернуться на диван, дабы, проявляя уважение к …, просмотреть семейный альбом. Я заставил себя изобразить искренний интерес. Фотографии были ужасно скучными. Незнакомые люди фотографировались на фоне моря, будто на паспорт. Даже за столом, уставленным бутылками с алкоголем были напряженно улыбающиеся, сосредоточенные лица. Зачем она мне - малознакомому человеку показывает фотографии своих дальних и близких родственников? Истории, иллюстрациями к которым, служили фотографии были такими же серийными, стандартными и незатейливыми, как пятиэтажная хрущеба с плоской крышей, как планировка квартиры, мебель…

Вышли замуж три сестры за простых, работящих мужиков, которые согласились их взять. Стерпелось и слюбилось, детей-то уже обратно не родишь. А что? Все бы ничего, кабы мужики не запивали и на сторону не ходили. О своем муже, работнике дерьма и пара она отзывалась весьма нелестно, по-деревенски нелестно. Меня аж передернуло.

Посмотрев на её фотографию двадцатилетней давности я пожалел, что так поздно родился. Впрочем, жить в СССР тоже не сахарно было бы мне. То была империя сделанная для таких, как она, в доску нормальных людей, зарабатывающих свое запрограммированное счастье. И она его заработала вместе с чужим человеком рядом, хотя такие люди не могут быть никому чужими, они этого просто не чувствуют.  Как же не к месту я там был со своими стихами и рисунками дилетанта, с репродукциями Брейгеля и РАММШТАЙНОМ в наушниках! Но женщина была счастлива, она сказала, что впервые видит поэта и художника в непосредственной близости. Вывеска у меня может быть и была, но за ней увы было только желание что-то делать и никакого умения, не говоря уже о признании.

В полночь, сидя на кухне, она сказала мне напрямую, что спать будем вместе. Увидев ужас в моих глазах, сказала, что я могу отказаться, чтоб не было изнасилования. Не тот смел, кто не ведает страха, а тот, кто умеет преодолевать свои страхи и упрямо двигаться вперед. Что мне было делать? Распустить нюни, как девица-недотрога, непонятым гением пойти в морозную ночь в незнакомом городе? Я смог бы забыть эту женщину и этот город, но не смог бы забыть своей трусости. Искал приключений? Вот они! В добавок она еще и предположила, что я невинный отрок, накинувший себе пяток лет. Не сказал бы, что это нелепое предположение меня задело, но я видел перед собой вызов, который должен был принять.  Однако, не мог я начать так, сразу.

Много лет мама внушала мне, что заниматься сексом с человеком, с которым знаком только один день, мерзко и гадко. Что скажет мама, папа, что скажут друзья? Буду я еще соблюдать пресловутые правила приличий, этические нормы, класть в постель всех, кого я знаю и спрашивать у них совета! Был бы кто-то рядом, я наверняка сохранял бы внешнее спокойствие, натянуто шутил, пытался выглядеть бодрячком. Но рисоваться было не перед кем. Я был один на один со своим вызовом. Я был тем же самым мальчиком, который готовился сказать неправду впервые в жизни, украсть арбуз у пьяной продавщицы, взломать дверь, побить одноклассника… За двадцать шесть лет я немного узнал самого себя. Я знал, что никогда не отказываюсь от вызова нарушения запрета.  Я не мог передумать, у меня не было выбора, была только одна, моя дорога.

Молча я пошел в туалет, чтобы сконцентрироваться и поговорить со своим членом, сказать ему: «Встать, именем испанской революции!» Недалекие люди могут подумать, что я думал об удовольствии, но это совсем не так. Я чувствовал себя самураем, который получил трудное и опасное задание и сомневается в своих силах, но в случае невыполнения задания  - харакири.

-Я себе в другой комнате постелила, если захочешь меня, позови.

Зря я долго болтал. Нужно было сразу переходить к делу. Невежливо мучить женщину, которая знает чего хочет, своими разговорами, в которых она ни бельмеса. Молча, я взял её за руку и повел к дивану. Все точки над Ё были расставлены, мосты за спиной сожжены. Решение было окончательно принято и руки мои не дрогнули, не дрогнули и губы и все тело. Меня вызвали на дуэль! Затронут вопрос моей чести! Каждое движение должно быть безупречным. Я совершал ритуал, импровизировал, применял свой опыт по обстоятельствам. Каждое движение должно быть к месту, должно быть безупречным. Единственная поблажка, которую я себе позволил – темнота. Окна комнаты были высоко над уличными фонарями. Болтовня здесь не уместна, я просто отвел её руку потянувшуюся включить ночник. На второй минуте прелюдии я понял, что партнерша моя халтурит. Её жесты вычурны, не оригинальны, в них нет уверенности и силы.

-У тебя желание не перегорит – раздался её ровный голос в темноте, она говорила об этом будто о яичнице, которая может пригореть. От жилистого, миниатюрного тела пахло дешевым, крапивным шампунем. Растительность на лобке не была сбрита. Женщине нужен был простой, незатейливый, рабоче-крестьянский секс, без всяких извращений и чем дольше, тем лучше. Я об этом напрямую и спросил и получил утвердительный ответ. Но даже загнанный в узкий формат я импровизировал и получал совершенно идиотские, словесные похвалы. Тоска зудевшая в груди придала мне ярости и ожесточенности. Я работал на совесть без всякого допинга около сорока минут. Она переживала, что у меня не нашлось презерватива, но какой презерватив у странствующего монаха, чернеца. Не сексом же я в конце концов ехал заниматься. Спермой она намазала себе физиономию, чтоб предотвратить её старение…

Я уже давно понял, что внешность нужна для престижа, для того, чтоб мужики завидовали, когда ты мимо них проходишь с шикарной герлой. В сексе быстро привыкаешь к красоте и уродству. В сексе важно совершенно другое, умение выражать чувства оригинальным способом. Чувствовать, конечно, тоже что-то нужно.
После перекура и пития черничного компота и взаимного ополаскивания гениталий. Я начал все по новой к удивлению гостеприимной хозяйки. С усмешкой было замечено, что эта простая женщина совершенно не отличает подлинные выпады от надуманных, фальшивых телодвижений. Пару раз я даже имитировал свой оргазм и она не заметила подвоха. Пару раз я засыпал на пару часов, но просыпался потом и продолжал изнурять себя и женщину древним видом спорта. Мне стало безразлично, что она чувствует, что она обо мне думает. Только резали слух её глупые вопросы и похвалы.

Неужели она думала, что я лучше буду к ней относиться или я не знаю своей цены. Посмотрев на себя той ночью объективно, я поставил себе тройку с минусом или четверку по десятибалльной системе оценок. Трудился усердно, но безуспешно! Может она и получала какое-то удовольствие, но завести её мне так и не удалось. Ей просто было лестно, что её так долго парит в разных позициях странный мужчина годящийся ей в сыновья. Во время очередного перекура я спросил её о бывших мужчинах, о сексе с ними. И она честно призналась мне, что первый сексуальный опыт у неё был с женщиной и ощущения были посильней. Но потом она узнала, что это ужасно и решила стать правильной девочкой и спать только с мальчиками, правда с ними было что-то не то. Но уж лучше получить меньше удовольствия, чем быть извращенкой порицаемой порядочными гражданами страны, в которой секса не было, был супружеский долг и инстинкт размножения. Раньше я не выносил тех, кто знает, как надо, но потом стал относиться к ним с тупым безразличием. Я не стал ей возражать, но подумал, что её старательный в сексе муж после двадцати лет такой супружеской каторги, пришел в отчаяние и использовал повод для ссоры, дабы изменить свою жизнь к лучшему.

Спать не хотелось. Мы с утра прогулялись до магазина, где я купил продукты для щей и салата, приготовлением которых мы занимались в первой половине дня. Я был на больничном, у неё в понедельник ночная смена, так что можно было еще одну ночь покувыркаться на диване. От моего красноречия не осталось и следа. Я был молчалив, будто сидел один на хуторе. Она рассказывала мне о своих детях, о внуке, о муже, даже о своем детстве прошедшем на Алтае. Множество вопросов сыпалось в мои уши, смысл которых сводился к одному: «Что мне делать и говорить, чтобы не выглядеть дурой?» Я был в грустном восторге от такой самокритики и объективного отношения к себе. Нет, не стоили мои рассудительные ответы такого шикарного вопроса! Может я бы и ужился с этой женщиной, если бы она была состоятельной. Не смотря на свою недалекость она была ненавязчивой. Когда я сидел и болтал с ней, мне казалось, что я один. После сытного обеда мы пошли в кинотеатр, где за гроши показывали идиотский американский фильм с широкоплечей, крупной актрисой в главной роли. В одной из газет я видел её фотографию и интервью о деградации искусств. По пути из кинотеатра я ввязался в обсуждение увиденного и был собой весьма недоволен. Моя спутница защищала произведения подобного рода и призналась, что пишет стихи о любви, а еще написала прозаический роман.

Роман был написан размашистым почерком на восемнадцати листах школьной тетрадки. Я не эстет, потому и не буду давать оценок ни стихам, ни роману, только дам их беспристрастное описание. Стихи были сложены по две рифмованные строки. Глаголов там было очень мало, больше прилагательных вроде «прелестный», при этом стихи были целомудренно далеки даже от невинного эротизма. Стихи о сердце парящем утомленной чайкой над океаном несбывшейся любви, над морями слез по милому пролитым, которого все нет, хоть полночь близится. (Это не её стихи, а мой ехидный пересказ.) Я сделал вид, что все прочел, медленно перелистав тетрадь. Можете представить кем я себя тогда чувствовал? Я был стареньким учителем литературы, мудрым философом с трубкой в зубах, который рецензирует робкие стихи гимназистки. Однако, для меня осталось загадкой, как она умудрилась, отучившись в школе не познакомиться с поэзией Маяковского, Блока, не говоря уже об остальных декадентах или более современной поэзии. Поэзия для неё это только Пушкин, Лермонтов, Некрасов, впрочем последний говорил о каких-то неприятных и непонятных ей вещах и потому был в опале.

Что можно создать с таким багажом прочитанного? Вот именно! В прозе её познания были куда обширнее – Донцова, Маринина и даже одна книга Акунина, библия, конечно. Роман изобиловал перечнями предметов домашнего обихода, брэндами, адидасами, сименсами, деепричастные и сравнительные обороты отсутствовали. Зато было много долгих, натянутых объяснений, пояснений, диалоги были такими, будто разговаривали роботы, загруженные лексиконом аристократов девятнадцатого века. Одного моего знакомого журналиста этот роман явно бы позабавил, но мне лень было дословно его переписывать, ради забавы злобного пересмешника. Однако, моя цепкая память запечатлела этот эскиз сделанный с натуры. Я опустил форму и ухватил суть. События изложенные в этом романе меня потрясли.

Дело в том, что эта женщина после развода с мужем, долго и безуспешно искала себе мужчину. К ней приезжало множество алкоголиков, свежеосвобожденных заключенных, пенсионеров. Неудивительно, что после всех этих вариаций она отчаялась и схватила то, что лежало поближе и лежало плохо. А плохо лежал её зять порабощенный её дочерью. Он был еврейским бизнесменом мелкого пошиба или же самозанятое лицо. В общем он был владельцем автомойки, на которой сам и вкалывал с утра до вечера, а в свободное время читал научно-познавательную литературу, предоставляя молодой жене полную свободу. Она иногда хлопотала по дому, иногда воспитывала единственного сына, иногда сидела в баре с подругами. А бедному Якову чего-то не хватало и его теще тоже. Вот и начали они встречаться под благовидными предлогами. Однако, яблочко падает, как известно, недалеко от яблоньки. Потому мать, естественно, не смогла дать Якову того, чего ему не хватало в её дочери.

Всё бы было шито-крыто, кабы Якова не грызла беспощадная совесть, а его дочери не приснился странный сон, о котором она ему тут же, проснувшись, и рассказала. Еврейский мужчина не только вкалывал, но еще и улаживал кучу административных вопросов, старался угодить всем клиентам, в общем его нервная система была расшатана и без нечистой совести, а тут еще жене такие сны снятся, в которых её муж делает секс с её мамой. Он разрыдался и честно во всем признался, заподозрив, что его супружнице все известно, а рассказ о странном сне – тонкий намек на толстое обстоятельство.

Дочь ворвалась в квартиру к матери, когда она принимала очередного гастролера, вроде меня. Как на зло, тот оказался вполне приличным человеком, который корректно растащил женщин в разные комнаты и долго успокаивал младшую, клеймил позором малодушного изменника. Мужик был не дурак! Работал он бармэном, умел утешить человека.  Вот и сказал он расстроенной молодой матери, что ничего страшного не произошло. За ночь дочь смирилась со своей долей. А куда ей деваться? К маме уйти нельзя, специальности и образования нет, зато есть маленький ребенок. С работой в малом городе дело обстоит неважно, женихов тоже не густо, а состоятельных, молодых, либеральных и красивых и того меньше. Ну нашкодил примерный мальчик не в кои веки, зато теперь он ей все должен прощать.
Так все и осталось на своих местах, только написала с натуры роман неунывающая соискательница подходящего мужчины. И после всего этого она мне предложила сходить в гости к её дочери! Я не мог нарадоваться, что я приехал не тогда, когда её дочери приснился странный сон. Провожая меня, она повторила свой очень умный вопрос, спросила, что ей говорить, чтобы не выглядеть полной дурой. Что ей надо было ответить? Молчать и слушать!

Что делать в выходной, когда абсолютно нечего сказать чистым листам бумаги? Когда на улице май чародей и одни щепки лезут на другие? Для начала я все же доел омлет с колбасой и по обыкновению сел после этого на унитаз. Во время этого мимодумного занятия я начал читать газету. Не интересно читать анекдоты, пресытился я тонким юмором, зато объявления о знакомствах читать очень смешно. А обращаться, то есть звонить по указанным в них номерам еще смешней. Как вам нравится: «Ищу человека для серьезных отношений и создания семьи, (есть двое детей), интим не предлагать, искателей приключений и болтунов прошу не беспокоить.»? А про одинокого волка, который сидит за решеткой в темнице сырой орлом молодым и мечтает встретить чернобурку в дебрях своей страсти! Настроен я был игриво и начал звонить, не вставая с унитаза. Отвечать мне никто не хотел, потом все же послышался нервный голос, который милостиво согласился увидеться со мной через час возле национального театра.

Я вышел остановкой раньше и прогулялся по парку, потом топтался у театра, принимая солнечную ванну и отравляя легкие дымом своей трубки. Прождав обладательницу нервного голоса пол часа я позвонил и вежливо, совсем не раздраженно, спросил, в чем дело. Оказалось, что есть дела и поважнее, моего дела и встреча переносится на три часа. Я сказал, что буду в художественном музее, где я бродил часа два, а потом, укоряя себя в расточительности, торчал в дорогом кафе напротив. Никого с описанием нервного, строгого голоса не появлялось у входа в музей. Тут я задумался и в очередной раз заключил, что нормальные люди не читают еженедельников, во всяком случае мои сверстницы и те, что помладше. Основная их масса сидят в чате, что тоже не лучше, чем читать еженедельник. Я разозлился на себя за то, что кидаюсь на что попало, ввязываюсь в идиотские авантюры, будто мне совершенно нечем заняться, в то время, когда... Я решительно направился на трамвайную остановку и тут кто-то начал трезвонить мне и бросать трубку. После третьего раза я все же перезвонил и нервный голос, не извинившись, повелел мне быть у цирка через пятнадцать минут.

Я отказываюсь себя понимать в данном случае! Я ведь был уверен в том, что я не получу удовольствия от такой занятой обладательницы строгого и нервного голоса. Я чувствовал, что за таким голосом и сухим, деловым, незамысловатым объявлением не может скрываться внешность способная доставить мне эстетического удовольствия. Щепка лезет на щепку! Распускаются нежные листики, яркого зеленого цвета на фоне мокрого чернозема и куч прошлогодней листвы. Чистота небесной лазури, теплый, робкий ветерок гладит бороду, несет дым от моей трубки в нос раздражительной старухи ковыляющей позади… А каковы были шансы моего влезания на щепку со строгим голосом? Да никаких и я это знал! Знал, но поспешно проталкивался сквозь толпу возле цирка. Это же надо в таком месте назначить встречу! Да в этой толпе с десяток розовых сумок! Вот у этой ведьмы, к примеру…

Неужели это мне! Нет, я заслуживаю лучшего! Но делать нечего, нужно быть вежливым и пунктуальным, чтоб не пасть в собственных глазах на уровень этой…
Темно-серые волосы были собраны на темени продолговатой и узкой головы в кучку конической формы. Покрасневшие каракули ушей, маленький, узкий рот до отказа набитый кривыми зубами разных размеров, острый и длинный, как киль подбородок, вздернутый, словно обломок сучка нос, прищуренные глаза за линзами очков в роговой оправе. Откуда она взяла такие очки? Высокий, квадратный лоб, редкие брови. Короткая юбочка из брючного материала, белая блузка с кружевами, колготки темного бежевого цвета, лаковые туфельки на низеньком каблучке, впалая грудь, большие, острые коленки…

Чтобы заулыбаться ей в ответ мне пришлось, сказать себе, что раскатал я свои пухлые, чувственные губы, готовые облобызать даже это странное нечто с розовой сумкой, но только это не девушка, которая сопротивляется только до первой капли крови, это офицер СС, которая будет сражаться до последней капли крови. Да она распнет меня за один только намек на плотские, мимолетные утехи. Она напомнила мне ту суковатую, кривую палку, которой меня отколошматили в детстве. Как недобро на меня смотрели серенькие глаза инквизитора, святой простоты, целомудренной и добродетельной девы!

-Куда пойдем, Евгений?

-Да я, собственно и не из Парижу…

-Чего!

-Да, торг здесь не уместен! Мы отходим в горы и дадим вам Парабелум…

-Я серьезно спрашиваю! Мне надоело здесь стоять. Куда вы обычно ходите?

-В бильярдную в Старом городе.

-Вы умеете играть в эту игру?

-Нет, я пью там чай.

-Но там наверное дорого…

-На Московской улице есть бар, где все очень дешево и люди душевные, поют.

-Нет, лучше пойдемте на железнодорожный вокзал. Там есть кулинария.

По дороге я закурил и она отчитала меня за то, что я не внимательно прочитал её объявление, в котором говорилось, что людей с вредными привычками просьба не беспокоить. Строгий выговор был объявлен таким тоном, будто я год жил на её полном содержании. А если взять и сказать, что она мне отвратительна, но я все же согласен вступить с ней в половой контакт сегодня и попрощаться после навсегда? Нет, я не хам и на счет контакта, передумал, не хочу, даже за деньги, даже если затронут вопрос чести. Нет! Но какого черта я тогда выслушиваю это?

-Я не люблю вокзал, я завидую уезжающим! Мне тоже все время хочется ехать, все равно куда и зачем…

-Извините, но у меня мало времени, у меня через пол часа электричка. Я еду к дедушке, помогать ухаживать за садом. Там у него очень много яблонь и…

-А! Так это меняет дело! Пол часа… Ничего…

-В смысле?

-Раз вам там так нравится, то и мне тоже понравится.

Она встала в очередь первой и уставила свой поднос двумя салатами, пирожным, соком и чаем. Я же взял себе только минералку. Когда подошла очередь, она пропустила меня к кассе, а сама направилась  занимать столик. Я растерялся и заплатил за чертовы салатики, которыми мне хотелось оштукатурить ей физиономию. Принеся ей яства, мне пришлось еще и сгонять за приборами. Она оскалила свои гоблинские зубы, выражая мне свою вежливую благодарность.

-Так кем же вы работаете с такой внешностью?

-Да, собственно, нигде…

-Вы совсем не читали мое объявление! Что там было написано на счет безработных?

Она была похожа на нахмурившуюся училку, а я на первоклассника, который не выучил уроки. Её гнев был совсем не притворный, он был искренний и праведный.

-А зачем мне работать, когда я и так получаю десятку в день. Мне платят пособие по безработице…

-И вам не стыдно?!

-Нет, - выдавил я из себя. – Я на данный момент еще учусь и вообще я непризнанный писатель…

-Зря вы учитесь! Вас с такой прической и разного цвета шнурками в этих ужасных сапогах никуда не возьмут. И какой вы писатель, если двух слов связать не можете? Вы не о том пишете…

-Но вы же не читали!

-И не буду! Сколько вам лет? Двадцать шесть! И вы еще не построили дом, не посадили дерева и сына у вас нет.

-Есть! Я регулярно плачу алименты.

-Так вы еще и женаты!

-Был,  теперь разведен.

-Ну знаете, вы меня за десять минут, столько раз неприятно удивили.

Наконец она поняла, что уж слишком далеко зашла с незнакомым человеком и принялась старательно поедать салаты. Я смотрел в сторону и хотел уйти и забыть это все. Утеревшись салфеткой, и, допив чай, она начала мне рассказывать о том, как жить нужно, приводя в пример своего семидесятилетнего дедулю. Я возразил, сказал, что у каждого поколения своя система ценностей, чистосердечно признался, что по своей воле размножаться далее не собираюсь. Дом строить тоже не собираюсь, ведь у меня есть хороший велосипед и палатка, двухместная палатка...

То ли поезд пришел раньше… Я смотрел на её удаляющуюся спину выгнутую дугой и думал о своем великодушии и лицемерии.  Честные люди не трепали бы друг другу нервы, а сразу попрощались, поздоровавшись. А я не хотел травмировать бедную женщину, накормил её салатами и все равно травмировал своими ответами на её вопросы. Благородная скотина!

Я шел по улице разочарованный в себе, не зная куда иду, пока не уперся в едва прикрытый короткой джинсовой юбкой шарообразный зад. Толпа растекалась перед этим задом на два потока. Девица немного согнулась, опершись на длинную трость зонтика, сосредоточенно жевала жвачку. Я, проходя мимо, «нечаянно» провел рукой по заду.

-Занято! – равнодушно рявкнула девица, будто сидела в туалете, задумавшись, а я туда ломился. Продираясь сквозь людской поток, к ней спешил радостный парень державший два мороженых над головой.

Хочешь такой зад под боком? Тогда иди работай, одевай спортивный костюм, будь лживым и неискренним, притворяйся, что тебе нравиться другая музыка, гундось комплименты, соответствуй стандартам. Я так и не понял, почему эту круглозадую занял Лёлик в спортивном костюме, а не я.

А той с иксообразными ногами я потом позвонил, перепутав её номер с номером одного приятеля, который скинул мне звонок. Она наорала на меня так, будто я пытался её изнасиловать. Я молча отложил телефон в сторонку, даже хотел перед этим извиниться, но потом понял, что не извинят меня. Что-то есть во мне раздражающее женщин…

Охотник на коне с соломинкой во рту пересекал моря ее кусачих снов, ее чуть влажных губ и розовых ногтей. А в ванне - дикий шторм, девятым валом ртуть, сквозь ядовитый пар ее горячий вздох, на запотевший лоб приклеен поцелуй.
И дробь копыт коня - пупырышками дрожь, и кнут в его руке - зажмурены глаза, от криков седока - сжимается ладонь. А в замшевом чехле скрывают ножны сталь, и взмылены бока, и бешеный азарт, и выстрел точно в цель
В грудь
В загнанную лань