Мерзкая похоть⁠⁠

Странный и оттого несчастный я человек! Станет ли нормальный человек жить в нечеловеческих условиях по собственной воле? А я вот ушел из родительской благоустроенной квартиры на затерянный в полях на богом забытой окраине Риги хуторок. Разваливающийся дом небрежно вымазанный из глины. Большая комната, маленькая печка и сырые дрова. Ржавая, замерзающая в мороз водокачка, сухой туалет в пятнадцати метрах от дома. Стаи одичавших собак, бомжи ищущие металл…

Плюсы, конечно, тоже были. Еще бы! Я был абсолютно один, до соседей было метров двести. Можно было слушать музыку на полную катушку. Были мыши, которым эта музыка очень нравилась. Они влезали на стол, когда я включал музыку и свет и ели из моих рук. Завод, на котором я работал находился недалече, по узкой тропке, напрямик можно было пешком за сорок минут быстрым шагом дойти, а на велосипеде и того меньше. Правда зимой приходилось протаптывать путь по сугробам и балансировать по обледенелому проселку. День у меня тогда был ненормированный и иногда я возвращался с работы близко к полуночи, а в жилище моем была минусовая температура. Вот и топил я печку еще часа четыре, читал Сервантеса, смотрел на огонь и думал о том, какая могла бы быть моя Дульсинея и где это Тобосо находится.

Иногда на заводе я смотрел на молодых коллег и мне становилось не по себе. А что я мог сделать, кроме подачи объявления в еженедельник, которым я обычно растапливал печку? Объявление было настолько поэтическим, а читательницы настолько недалекими, что не поняли сколько лет человеку, который четверть века живет в человеческом теле. Звонили мне толстые вдовушки с периферии и спрашивали сколько мне лет, первым делом сказав, что объявление мое очень красиво написано. Звонили впрочем немногие. Основная масса скидывала звонки и писала сообщения. К заботам о поддержании огня в очаге, добыванию воды, приготовлению пищи, прибавилась еще забота о сообщении своих параметров женщинам не подходящим мне во всех отношениях. Большой палец онемел от постоянного нажимания на кнопки мобильника. Потратив множество  времени, денег, сил, я все же начал отсеивать не устраивающие меня варианты и остановился на нескольких экземплярах с периферии.

Одна из них была еще молода, но больна шизофренией, другая говорила, что ей нужен только собеседник по телефону и только третья пригласила меня в гости. Так получилось, что её письмо с подробностями  я получил только в то утро, когда спешил на автобус. Забравшись в автобус я сначала попытался читать книгу, потом ввязался в дурацкую свару и только после стоянки в Салдусе распечатал наконец конверт и понял, что еду к бабушке, которой слегка за сорок. Была мысль доехать до лиепайского вокзала и попытаться сесть на обратный автобус, но тут моя новая знакомая позвонила мне и сказала, чтоб я выходил возле поворота в аэропорт на окраине города и шел по дороге налево. Тут я утешил себя, черт с ним, попью чаю, поболтаю, переночую, а утром поеду домой, дел-то на копейку.

На берегу Балтийского моря небо было голубым, зимнее солнце отражалось от пушистого снега и слепило меня. Дорога вела черт знает куда, я маршировал от волнения, тянул носок, сгибал руки в локтях. Впереди была полная неопределенность и дурное предчувствие. Показались строения на горизонте, среди них кирпичная пятиэтажка, в средний подъезд которой я должен был войти и, поднявшись на пятый этаж позвонить в дверь, что направо. Старушка встретившаяся мне поздоровалась. Терпеть ненавижу здороваться с незнакомыми людьми и соседями, с коллегами по работе еще куда ни шло… Я вежливо улыбнулся и отделался кивком головы. Оказавшись перед дверью на пятом этаже, я не спешил нажимать кнопку звонка. Я вдруг вспомнил, что последовало после того, как я точно так же нажал кнопку звонка в другом незнакомом городишке, после долгих раздумий, испытывая дурное предчувствие.

Я все же уже был стреляным воробьем и в крайнем случае мне можно было испортить только один вечер и ночь, в остальном я не намерен был идти на компромисс. Дверь открылась сама. Не пришлось мне стучать в неё и звонить. На пороге стояла женщина за сорок монголоидной рассы и застенчиво улыбаясь пригласила меня войти. Женщина способна постареть, но сохранить девичий голос. Черт! Пока я говорил с ней по телефону у меня и подозрений не возникло.

Пока я снимал верхнюю одежду и расшнуровывал сапоги, она разглядывала меня, как дети разглядывают новую игрушку. В моменты волнения я бываю не в меру красноречив. Сколько и о чем я говорил я не помню. Черные, раскосые глаза смотрели в мои с блеском восхищения. За свой словесный понос я был вознагражден неуместными, шаблонными, незатейливыми комплиментами и супом с магазинными фрикадельками, который я вежливо обругал. Я прочел поучительную лекцию по диетологии, направленную против полуфабрикатов. Стемнело за окнами. Кончился короткий зимний день. Новая знакомая спохватилась и пригласила меня в зал. Залом была просторная комната хрущевки. Где был широкий с четырьмя дверями шкаф, мебельная стенка, диван, ковер на полу и на стене, кресло и пуфик, телевизор на специальном столике. Мебель была серийной, советской, как у всех, как у людей, ничего необычного.

Я было уселся на диван, но хозяйка квартиры, включив телевизор, села подозрительно близко со мной, пришлось предпринять тактическое отступление на кресло, измерив для отвода внимания комнату шагами. Телевизор я попросил выключить. Я тут выступаю, распинаюсь, как тетерев на току, а она телевизор смотреть удумала! Театр одного артиста, который спешил проиграть как можно больше пьес, декламируя стихи в перерывах между ними. Ерунда, что не все доходит до зрителя, главное пьянящий аромат выступления. Пришлось вернуться на диван, дабы, проявляя уважение к …, просмотреть семейный альбом. Я заставил себя изобразить искренний интерес. Фотографии были ужасно скучными. Незнакомые люди фотографировались на фоне моря, будто на паспорт. Даже за столом, уставленным бутылками с алкоголем были напряженно улыбающиеся, сосредоточенные лица. Зачем она мне - малознакомому человеку показывает фотографии своих дальних и близких родственников? Истории, иллюстрациями к которым, служили фотографии были такими же серийными, стандартными и незатейливыми, как пятиэтажная хрущеба с плоской крышей, как планировка квартиры, мебель…

Вышли замуж три сестры за простых, работящих мужиков, которые согласились их взять. Стерпелось и слюбилось, детей-то уже обратно не родишь. А что? Все бы ничего, кабы мужики не запивали и на сторону не ходили. О своем муже, работнике дерьма и пара она отзывалась весьма нелестно, по-деревенски нелестно. Меня аж передернуло.

Посмотрев на её фотографию двадцатилетней давности я пожалел, что так поздно родился. Впрочем, жить в СССР тоже не сахарно было бы мне. То была империя сделанная для таких, как она, в доску нормальных людей, зарабатывающих свое запрограммированное счастье. И она его заработала вместе с чужим человеком рядом, хотя такие люди не могут быть никому чужими, они этого просто не чувствуют.  Как же не к месту я там был со своими стихами и рисунками дилетанта, с репродукциями Брейгеля и РАММШТАЙНОМ в наушниках! Но женщина была счастлива, она сказала, что впервые видит поэта и художника в непосредственной близости. Вывеска у меня может быть и была, но за ней увы было только желание что-то делать и никакого умения, не говоря уже о признании.

В полночь, сидя на кухне, она сказала мне напрямую, что спать будем вместе. Увидев ужас в моих глазах, сказала, что я могу отказаться, чтоб не было изнасилования. Не тот смел, кто не ведает страха, а тот, кто умеет преодолевать свои страхи и упрямо двигаться вперед. Что мне было делать? Распустить нюни, как девица-недотрога, непонятым гением пойти в морозную ночь в незнакомом городе? Я смог бы забыть эту женщину и этот город, но не смог бы забыть своей трусости. Искал приключений? Вот они! В добавок она еще и предположила, что я невинный отрок, накинувший себе пяток лет. Не сказал бы, что это нелепое предположение меня задело, но я видел перед собой вызов, который должен был принять.  Однако, не мог я начать так, сразу.

Много лет мама внушала мне, что заниматься сексом с человеком, с которым знаком только один день, мерзко и гадко. Что скажет мама, папа, что скажут друзья? Буду я еще соблюдать пресловутые правила приличий, этические нормы, класть в постель всех, кого я знаю и спрашивать у них совета! Был бы кто-то рядом, я наверняка сохранял бы внешнее спокойствие, натянуто шутил, пытался выглядеть бодрячком. Но рисоваться было не перед кем. Я был один на один со своим вызовом. Я был тем же самым мальчиком, который готовился сказать неправду впервые в жизни, украсть арбуз у пьяной продавщицы, взломать дверь, побить одноклассника… За двадцать шесть лет я немного узнал самого себя. Я знал, что никогда не отказываюсь от вызова нарушения запрета.  Я не мог передумать, у меня не было выбора, была только одна, моя дорога.

Молча я пошел в туалет, чтобы сконцентрироваться и поговорить со своим членом, сказать ему: «Встать, именем испанской революции!» Недалекие люди могут подумать, что я думал об удовольствии, но это совсем не так. Я чувствовал себя самураем, который получил трудное и опасное задание и сомневается в своих силах, но в случае невыполнения задания  - харакири.

-Я себе в другой комнате постелила, если захочешь меня, позови.

Зря я долго болтал. Нужно было сразу переходить к делу. Невежливо мучить женщину, которая знает чего хочет, своими разговорами, в которых она ни бельмеса. Молча, я взял её за руку и повел к дивану. Все точки над Ё были расставлены, мосты за спиной сожжены. Решение было окончательно принято и руки мои не дрогнули, не дрогнули и губы и все тело. Меня вызвали на дуэль! Затронут вопрос моей чести! Каждое движение должно быть безупречным. Я совершал ритуал, импровизировал, применял свой опыт по обстоятельствам. Каждое движение должно быть к месту, должно быть безупречным. Единственная поблажка, которую я себе позволил – темнота. Окна комнаты были высоко над уличными фонарями. Болтовня здесь не уместна, я просто отвел её руку потянувшуюся включить ночник. На второй минуте прелюдии я понял, что партнерша моя халтурит. Её жесты вычурны, не оригинальны, в них нет уверенности и силы.

-У тебя желание не перегорит – раздался её ровный голос в темноте, она говорила об этом будто о яичнице, которая может пригореть. От жилистого, миниатюрного тела пахло дешевым, крапивным шампунем. Растительность на лобке не была сбрита. Женщине нужен был простой, незатейливый, рабоче-крестьянский секс, без всяких извращений и чем дольше, тем лучше. Я об этом напрямую и спросил и получил утвердительный ответ. Но даже загнанный в узкий формат я импровизировал и получал совершенно идиотские, словесные похвалы. Тоска зудевшая в груди придала мне ярости и ожесточенности. Я работал на совесть без всякого допинга около сорока минут. Она переживала, что у меня не нашлось презерватива, но какой презерватив у странствующего монаха, чернеца. Не сексом же я в конце концов ехал заниматься. Спермой она намазала себе физиономию, чтоб предотвратить её старение…

Я уже давно понял, что внешность нужна для престижа, для того, чтоб мужики завидовали, когда ты мимо них проходишь с шикарной герлой. В сексе быстро привыкаешь к красоте и уродству. В сексе важно совершенно другое, умение выражать чувства оригинальным способом. Чувствовать, конечно, тоже что-то нужно.
После перекура и пития черничного компота и взаимного ополаскивания гениталий. Я начал все по новой к удивлению гостеприимной хозяйки. С усмешкой было замечено, что эта простая женщина совершенно не отличает подлинные выпады от надуманных, фальшивых телодвижений. Пару раз я даже имитировал свой оргазм и она не заметила подвоха. Пару раз я засыпал на пару часов, но просыпался потом и продолжал изнурять себя и женщину древним видом спорта. Мне стало безразлично, что она чувствует, что она обо мне думает. Только резали слух её глупые вопросы и похвалы.

Неужели она думала, что я лучше буду к ней относиться или я не знаю своей цены. Посмотрев на себя той ночью объективно, я поставил себе тройку с минусом или четверку по десятибалльной системе оценок. Трудился усердно, но безуспешно! Может она и получала какое-то удовольствие, но завести её мне так и не удалось. Ей просто было лестно, что её так долго парит в разных позициях странный мужчина годящийся ей в сыновья. Во время очередного перекура я спросил её о бывших мужчинах, о сексе с ними. И она честно призналась мне, что первый сексуальный опыт у неё был с женщиной и ощущения были посильней. Но потом она узнала, что это ужасно и решила стать правильной девочкой и спать только с мальчиками, правда с ними было что-то не то. Но уж лучше получить меньше удовольствия, чем быть извращенкой порицаемой порядочными гражданами страны, в которой секса не было, был супружеский долг и инстинкт размножения. Раньше я не выносил тех, кто знает, как надо, но потом стал относиться к ним с тупым безразличием. Я не стал ей возражать, но подумал, что её старательный в сексе муж после двадцати лет такой супружеской каторги, пришел в отчаяние и использовал повод для ссоры, дабы изменить свою жизнь к лучшему.

Спать не хотелось. Мы с утра прогулялись до магазина, где я купил продукты для щей и салата, приготовлением которых мы занимались в первой половине дня. Я был на больничном, у неё в понедельник ночная смена, так что можно было еще одну ночь покувыркаться на диване. От моего красноречия не осталось и следа. Я был молчалив, будто сидел один на хуторе. Она рассказывала мне о своих детях, о внуке, о муже, даже о своем детстве прошедшем на Алтае. Множество вопросов сыпалось в мои уши, смысл которых сводился к одному: «Что мне делать и говорить, чтобы не выглядеть дурой?» Я был в грустном восторге от такой самокритики и объективного отношения к себе. Нет, не стоили мои рассудительные ответы такого шикарного вопроса! Может я бы и ужился с этой женщиной, если бы она была состоятельной. Не смотря на свою недалекость она была ненавязчивой. Когда я сидел и болтал с ней, мне казалось, что я один. После сытного обеда мы пошли в кинотеатр, где за гроши показывали идиотский американский фильм с широкоплечей, крупной актрисой в главной роли. В одной из газет я видел её фотографию и интервью о деградации искусств. По пути из кинотеатра я ввязался в обсуждение увиденного и был собой весьма недоволен. Моя спутница защищала произведения подобного рода и призналась, что пишет стихи о любви, а еще написала прозаический роман.

Роман был написан размашистым почерком на восемнадцати листах школьной тетрадки. Я не эстет, потому и не буду давать оценок ни стихам, ни роману, только дам их беспристрастное описание. Стихи были сложены по две рифмованные строки. Глаголов там было очень мало, больше прилагательных вроде «прелестный», при этом стихи были целомудренно далеки даже от невинного эротизма. Стихи о сердце парящем утомленной чайкой над океаном несбывшейся любви, над морями слез по милому пролитым, которого все нет, хоть полночь близится. (Это не её стихи, а мой ехидный пересказ.) Я сделал вид, что все прочел, медленно перелистав тетрадь. Можете представить кем я себя тогда чувствовал? Я был стареньким учителем литературы, мудрым философом с трубкой в зубах, который рецензирует робкие стихи гимназистки. Однако, для меня осталось загадкой, как она умудрилась, отучившись в школе не познакомиться с поэзией Маяковского, Блока, не говоря уже об остальных декадентах или более современной поэзии. Поэзия для неё это только Пушкин, Лермонтов, Некрасов, впрочем последний говорил о каких-то неприятных и непонятных ей вещах и потому был в опале.

Что можно создать с таким багажом прочитанного? Вот именно! В прозе её познания были куда обширнее – Донцова, Маринина и даже одна книга Акунина, библия, конечно. Роман изобиловал перечнями предметов домашнего обихода, брэндами, адидасами, сименсами, деепричастные и сравнительные обороты отсутствовали. Зато было много долгих, натянутых объяснений, пояснений, диалоги были такими, будто разговаривали роботы, загруженные лексиконом аристократов девятнадцатого века. Одного моего знакомого журналиста этот роман явно бы позабавил, но мне лень было дословно его переписывать, ради забавы злобного пересмешника. Однако, моя цепкая память запечатлела этот эскиз сделанный с натуры. Я опустил форму и ухватил суть. События изложенные в этом романе меня потрясли.

Дело в том, что эта женщина после развода с мужем, долго и безуспешно искала себе мужчину. К ней приезжало множество алкоголиков, свежеосвобожденных заключенных, пенсионеров. Неудивительно, что после всех этих вариаций она отчаялась и схватила то, что лежало поближе и лежало плохо. А плохо лежал её зять порабощенный её дочерью. Он был еврейским бизнесменом мелкого пошиба или же самозанятое лицо. В общем он был владельцем автомойки, на которой сам и вкалывал с утра до вечера, а в свободное время читал научно-познавательную литературу, предоставляя молодой жене полную свободу. Она иногда хлопотала по дому, иногда воспитывала единственного сына, иногда сидела в баре с подругами. А бедному Якову чего-то не хватало и его теще тоже. Вот и начали они встречаться под благовидными предлогами. Однако, яблочко падает, как известно, недалеко от яблоньки. Потому мать, естественно, не смогла дать Якову того, чего ему не хватало в её дочери.

Всё бы было шито-крыто, кабы Якова не грызла беспощадная совесть, а его дочери не приснился странный сон, о котором она ему тут же, проснувшись, и рассказала. Еврейский мужчина не только вкалывал, но еще и улаживал кучу административных вопросов, старался угодить всем клиентам, в общем его нервная система была расшатана и без нечистой совести, а тут еще жене такие сны снятся, в которых её муж делает секс с её мамой. Он разрыдался и честно во всем признался, заподозрив, что его супружнице все известно, а рассказ о странном сне – тонкий намек на толстое обстоятельство.

Дочь ворвалась в квартиру к матери, когда она принимала очередного гастролера, вроде меня. Как на зло, тот оказался вполне приличным человеком, который корректно растащил женщин в разные комнаты и долго успокаивал младшую, клеймил позором малодушного изменника. Мужик был не дурак! Работал он бармэном, умел утешить человека.  Вот и сказал он расстроенной молодой матери, что ничего страшного не произошло. За ночь дочь смирилась со своей долей. А куда ей деваться? К маме уйти нельзя, специальности и образования нет, зато есть маленький ребенок. С работой в малом городе дело обстоит неважно, женихов тоже не густо, а состоятельных, молодых, либеральных и красивых и того меньше. Ну нашкодил примерный мальчик не в кои веки, зато теперь он ей все должен прощать.
Так все и осталось на своих местах, только написала с натуры роман неунывающая соискательница подходящего мужчины. И после всего этого она мне предложила сходить в гости к её дочери! Я не мог нарадоваться, что я приехал не тогда, когда её дочери приснился странный сон. Провожая меня, она повторила свой очень умный вопрос, спросила, что ей говорить, чтобы не выглядеть полной дурой. Что ей надо было ответить? Молчать и слушать!

Что делать в выходной, когда абсолютно нечего сказать чистым листам бумаги? Когда на улице май чародей и одни щепки лезут на другие? Для начала я все же доел омлет с колбасой и по обыкновению сел после этого на унитаз. Во время этого мимодумного занятия я начал читать газету. Не интересно читать анекдоты, пресытился я тонким юмором, зато объявления о знакомствах читать очень смешно. А обращаться, то есть звонить по указанным в них номерам еще смешней. Как вам нравится: «Ищу человека для серьезных отношений и создания семьи, (есть двое детей), интим не предлагать, искателей приключений и болтунов прошу не беспокоить.»? А про одинокого волка, который сидит за решеткой в темнице сырой орлом молодым и мечтает встретить чернобурку в дебрях своей страсти! Настроен я был игриво и начал звонить, не вставая с унитаза. Отвечать мне никто не хотел, потом все же послышался нервный голос, который милостиво согласился увидеться со мной через час возле национального театра.

Я вышел остановкой раньше и прогулялся по парку, потом топтался у театра, принимая солнечную ванну и отравляя легкие дымом своей трубки. Прождав обладательницу нервного голоса пол часа я позвонил и вежливо, совсем не раздраженно, спросил, в чем дело. Оказалось, что есть дела и поважнее, моего дела и встреча переносится на три часа. Я сказал, что буду в художественном музее, где я бродил часа два, а потом, укоряя себя в расточительности, торчал в дорогом кафе напротив. Никого с описанием нервного, строгого голоса не появлялось у входа в музей. Тут я задумался и в очередной раз заключил, что нормальные люди не читают еженедельников, во всяком случае мои сверстницы и те, что помладше. Основная их масса сидят в чате, что тоже не лучше, чем читать еженедельник. Я разозлился на себя за то, что кидаюсь на что попало, ввязываюсь в идиотские авантюры, будто мне совершенно нечем заняться, в то время, когда... Я решительно направился на трамвайную остановку и тут кто-то начал трезвонить мне и бросать трубку. После третьего раза я все же перезвонил и нервный голос, не извинившись, повелел мне быть у цирка через пятнадцать минут.

Я отказываюсь себя понимать в данном случае! Я ведь был уверен в том, что я не получу удовольствия от такой занятой обладательницы строгого и нервного голоса. Я чувствовал, что за таким голосом и сухим, деловым, незамысловатым объявлением не может скрываться внешность способная доставить мне эстетического удовольствия. Щепка лезет на щепку! Распускаются нежные листики, яркого зеленого цвета на фоне мокрого чернозема и куч прошлогодней листвы. Чистота небесной лазури, теплый, робкий ветерок гладит бороду, несет дым от моей трубки в нос раздражительной старухи ковыляющей позади… А каковы были шансы моего влезания на щепку со строгим голосом? Да никаких и я это знал! Знал, но поспешно проталкивался сквозь толпу возле цирка. Это же надо в таком месте назначить встречу! Да в этой толпе с десяток розовых сумок! Вот у этой ведьмы, к примеру…

Неужели это мне! Нет, я заслуживаю лучшего! Но делать нечего, нужно быть вежливым и пунктуальным, чтоб не пасть в собственных глазах на уровень этой…
Темно-серые волосы были собраны на темени продолговатой и узкой головы в кучку конической формы. Покрасневшие каракули ушей, маленький, узкий рот до отказа набитый кривыми зубами разных размеров, острый и длинный, как киль подбородок, вздернутый, словно обломок сучка нос, прищуренные глаза за линзами очков в роговой оправе. Откуда она взяла такие очки? Высокий, квадратный лоб, редкие брови. Короткая юбочка из брючного материала, белая блузка с кружевами, колготки темного бежевого цвета, лаковые туфельки на низеньком каблучке, впалая грудь, большие, острые коленки…

Чтобы заулыбаться ей в ответ мне пришлось, сказать себе, что раскатал я свои пухлые, чувственные губы, готовые облобызать даже это странное нечто с розовой сумкой, но только это не девушка, которая сопротивляется только до первой капли крови, это офицер СС, которая будет сражаться до последней капли крови. Да она распнет меня за один только намек на плотские, мимолетные утехи. Она напомнила мне ту суковатую, кривую палку, которой меня отколошматили в детстве. Как недобро на меня смотрели серенькие глаза инквизитора, святой простоты, целомудренной и добродетельной девы!

-Куда пойдем, Евгений?

-Да я, собственно и не из Парижу…

-Чего!

-Да, торг здесь не уместен! Мы отходим в горы и дадим вам Парабелум…

-Я серьезно спрашиваю! Мне надоело здесь стоять. Куда вы обычно ходите?

-В бильярдную в Старом городе.

-Вы умеете играть в эту игру?

-Нет, я пью там чай.

-Но там наверное дорого…

-На Московской улице есть бар, где все очень дешево и люди душевные, поют.

-Нет, лучше пойдемте на железнодорожный вокзал. Там есть кулинария.

По дороге я закурил и она отчитала меня за то, что я не внимательно прочитал её объявление, в котором говорилось, что людей с вредными привычками просьба не беспокоить. Строгий выговор был объявлен таким тоном, будто я год жил на её полном содержании. А если взять и сказать, что она мне отвратительна, но я все же согласен вступить с ней в половой контакт сегодня и попрощаться после навсегда? Нет, я не хам и на счет контакта, передумал, не хочу, даже за деньги, даже если затронут вопрос чести. Нет! Но какого черта я тогда выслушиваю это?

-Я не люблю вокзал, я завидую уезжающим! Мне тоже все время хочется ехать, все равно куда и зачем…

-Извините, но у меня мало времени, у меня через пол часа электричка. Я еду к дедушке, помогать ухаживать за садом. Там у него очень много яблонь и…

-А! Так это меняет дело! Пол часа… Ничего…

-В смысле?

-Раз вам там так нравится, то и мне тоже понравится.

Она встала в очередь первой и уставила свой поднос двумя салатами, пирожным, соком и чаем. Я же взял себе только минералку. Когда подошла очередь, она пропустила меня к кассе, а сама направилась  занимать столик. Я растерялся и заплатил за чертовы салатики, которыми мне хотелось оштукатурить ей физиономию. Принеся ей яства, мне пришлось еще и сгонять за приборами. Она оскалила свои гоблинские зубы, выражая мне свою вежливую благодарность.

-Так кем же вы работаете с такой внешностью?

-Да, собственно, нигде…

-Вы совсем не читали мое объявление! Что там было написано на счет безработных?

Она была похожа на нахмурившуюся училку, а я на первоклассника, который не выучил уроки. Её гнев был совсем не притворный, он был искренний и праведный.

-А зачем мне работать, когда я и так получаю десятку в день. Мне платят пособие по безработице…

-И вам не стыдно?!

-Нет, - выдавил я из себя. – Я на данный момент еще учусь и вообще я непризнанный писатель…

-Зря вы учитесь! Вас с такой прической и разного цвета шнурками в этих ужасных сапогах никуда не возьмут. И какой вы писатель, если двух слов связать не можете? Вы не о том пишете…

-Но вы же не читали!

-И не буду! Сколько вам лет? Двадцать шесть! И вы еще не построили дом, не посадили дерева и сына у вас нет.

-Есть! Я регулярно плачу алименты.

-Так вы еще и женаты!

-Был,  теперь разведен.

-Ну знаете, вы меня за десять минут, столько раз неприятно удивили.

Наконец она поняла, что уж слишком далеко зашла с незнакомым человеком и принялась старательно поедать салаты. Я смотрел в сторону и хотел уйти и забыть это все. Утеревшись салфеткой, и, допив чай, она начала мне рассказывать о том, как жить нужно, приводя в пример своего семидесятилетнего дедулю. Я возразил, сказал, что у каждого поколения своя система ценностей, чистосердечно признался, что по своей воле размножаться далее не собираюсь. Дом строить тоже не собираюсь, ведь у меня есть хороший велосипед и палатка, двухместная палатка...

То ли поезд пришел раньше… Я смотрел на её удаляющуюся спину выгнутую дугой и думал о своем великодушии и лицемерии.  Честные люди не трепали бы друг другу нервы, а сразу попрощались, поздоровавшись. А я не хотел травмировать бедную женщину, накормил её салатами и все равно травмировал своими ответами на её вопросы. Благородная скотина!

Я шел по улице разочарованный в себе, не зная куда иду, пока не уперся в едва прикрытый короткой джинсовой юбкой шарообразный зад. Толпа растекалась перед этим задом на два потока. Девица немного согнулась, опершись на длинную трость зонтика, сосредоточенно жевала жвачку. Я, проходя мимо, «нечаянно» провел рукой по заду.

-Занято! – равнодушно рявкнула девица, будто сидела в туалете, задумавшись, а я туда ломился. Продираясь сквозь людской поток, к ней спешил радостный парень державший два мороженых над головой.

Хочешь такой зад под боком? Тогда иди работай, одевай спортивный костюм, будь лживым и неискренним, притворяйся, что тебе нравиться другая музыка, гундось комплименты, соответствуй стандартам. Я так и не понял, почему эту круглозадую занял Лёлик в спортивном костюме, а не я.

А той с иксообразными ногами я потом позвонил, перепутав её номер с номером одного приятеля, который скинул мне звонок. Она наорала на меня так, будто я пытался её изнасиловать. Я молча отложил телефон в сторонку, даже хотел перед этим извиниться, но потом понял, что не извинят меня. Что-то есть во мне раздражающее женщин…