Очень старая работа акварелью, была у меня как-то мысль сделать портретную колоду Таро, но прошла.
«Когда ты в нетерпении или раздражен - оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты уловишь ее движение, или просто почувствуешь, что твой попутчик - всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает.»
«Когда воин достиг терпения, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке. Они друзья. Смерть загадочным образом советует ему, как варьировать обстоятельства и как жить стратегически. И воин ждет. Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что знает, что ждет свою волю.»
«Только мысль о смерти может дать человеку отрешенность, достаточную для того, чтобы принуждать себя к чему бы то ни было, равно как и для того, чтобы ни от чего не отказываться...»
На краю земном среди потерь Праздник мне устроить не спеши. Молча ждёт меня голодный зверь, Ты не дай ему меня найти.
Я падал в небо сотни лет назад, Я падал в свете призрачной звезды. Всё то, что никогда нам не понять, Я видел в зеркале большой воды.
–Эрик Чантурия, «Вечность» (из репертуара Шуры)
Нежный хищник подкрадётся словно вор, Мягкой лапой ночь опустит на ковёр. Льётся музыка из пальцев на тетрадь, Когда-то услышана, тебе ли не знать.
Видел всё, но ничего не замечал. Брал, что мог, но ничего не отдавал. На запястье золотые времена, Когда-то приручены, и ты им слуга.
Столько лет воды тёмные Тайну хранят – тебе не разгадать. Всё в огонь с тонкой кожею – Ведь ты не хотел, не научился ждать.
–Эрик Чантурия, «Всё в огонь» (из репертуара группы «Hi-Fi»)
I
Уроды лезут из грязных дыр, Юродивые цепями звенят, И полоумный король Лир Голым выходит гулять на Арбат. На войне как на войне – В рваных кишках гниющий кал. И я вижу, как на белом коне В город въезжает чёрный генерал. Я вижу костры из книг, Я слышу овчарок лай. Если кто-нибудь крикнет: «Зиг!», Миллионы откликнутся: «Хайль!»
–Игорь Анчиполовский*, «Антифашистская» (1989 г.)
Летом позапрошлого года отечественный журнал «Лиterraтура» в двух номерах, 195-м и 196-м, опубликовал русский перевод новеллы Valse mélancolique немецко-украинской писательницы-феминистки Ольги Юлиановны Кобылянской (1863 – 1942). Автор перевода – казахстанский писатель и культуролог Юрий Серебрянский, поляк. Словом, полный интернационализм, смущает только предисловие Серебрянского к своей публикации:
«Пытаясь уловить происхождение духа свободы украинской современной культуры, несомненно славянского, почти языческого, я интуитивно выбрал Valse Mélancolique, повесть Ольги Кобылянской. На перевод текста ушёл год, и я, конечно, представлял себе его публикацию совершенно в других условиях. Смыслы, заложенные авторкой (попробую предположить, что Ольга Кобылянская выбрала бы себе такое определение), её европейскость, стремление к свободе, заявление феминистских взглядов, всё выглядит современно и актуально, но есть ощущение, что я опоздал к какому-то важному для себя моменту».
Кострубонька тому свидетель: опоздал. Другое дело, что на интуицию Серебрянского грех жаловаться. Выбрал-то он произведение, в котором корни нынешнего украинского пира явно бандеровского духа шухевичской почти свободы показаны во всём стецьковском сиянии. Да ещё они показаны в трагическом конфликте с прорастающим сквозь асфальт нежным ростком свободы настоящей. Это всё из сюжета ясно.
Итак, Valse mélancolique (1894 г.**). В съёмной квартире живут две студентки: Ганнуся и Мартуша. Ганнуся – начинающая художница, хорошая копиистка. Мартуша зарабатывает на жизнь частными уроками иностранного языка. Повествование ведётся от лица второй девушки
«Будучи знакомы с малолетства, мы жили вместе. Были у нас две большие комнаты, элегантно обставленные, почти с комфортом – подруга моя из хорошей семьи, хоть и не располагала большими накоплениями, была претенциозна и избалована. Я не могу отречься от всего, как ты! – говорила она не раз раздражённо, когда я напоминала, что можно и получше обходиться с деньгами, избегая некоторых удовольствий.
– Молчала бы! – злилась она, – ты этого не поймёшь. Я – артистка, и существую по творческим законам.
Ты можешь расти на своей делянке, потому что должна, она узкая, а моё поле – широкое, бескрайнее, и поэтому я живу такой жизнью. Теперь ещё не вполне такой, но когда-нибудь позже, когда стану себе хозяйкой – расправлю крылья до небес. Того требует артистическое чутьё. Я всё беру из творческого начала. И ты должна к нему повернуться. Все, всё общество. Если бы на свете все были артистами – образованными и воспитанными, от чутья до стиля, не было бы столько зла и бед на свете, как сейчас, одна только гармония и красота. А так? Что нас окружает? Только мы, артисты, поддерживаем в жизни красоту. Мы, артисты, избранная часть общества, понимаешь?
– Понимаю.
– Понимаю! Ты и не способна меня понять. Не знаю, за что, право, я тебя люблю, – оправдывалась она передо мной как бы en passant***! – Критикуешь меня сверх меры. А всё от твоего мещанского ума, узких домашних практических взглядов и старосветских женских замашек.
Оторвись хоть раз от своих старых лохмотьев и превратись в новый вид, чтобы я время от времени черпала из тебя силу единства… что-нибудь новаторское!
– Хватит, голубка моя, останусь прежним старым видом, – сказала я спокойно, зная достаточно её чистую, без фальши натуру, чтобы не обижаться на брошенные второпях слова. Напротив, я в сотый раз решила не отрываться от «старых лохмотьев», а оставаться собой, той, что до этой поры оберегала её, в погоне за красотой не обращавшую внимания на зловещие перешёптывания жизненных преград и не раз бы уже горя хлебнувшую, если бы не я…
И хотя я не была никаким таким новым видом, не претендовала на звание «существа избранного» или «гордости расы», всё же таки понимала и знала, как и когда утолять жажду той неподдельно артистической натуры и когда поддаваться желанию полёта и сохранять уверенность в будущем».
«Она повелевала мной, как какой-нибудь подданной, и, хотя я вполне могла распоряжаться, как и она, по собственной воле и противиться ей, я, однако, никогда этого не делала. Меня не задевало это подчинение её власти. Сила сопротивления не просыпалась во мне никогда. Напротив, если я по своим дела уезжала на время из дому, даже тосковала по ней. По ней и по той силе, что исходила от неё и придавала всему нашему окружению характер и какую-то жизнь…»
Твердокаменная вера в свою прогрессивность и избранность, острая непереносимость критики и железобетонное подавление воли «подданных» неототалитарными способами (когда «подданный» сам такому подавлению рад-радёшенек) да презрение к людям труда (к тому же Донбассу), – это всё характерные черты современной Украины.
Вот ещё что Ганнуся сказала Мартуше: «Я немой послушник своего таланта, а вот такие, как ты, Марта, такие, как ты, творят ту огромную силу, которая угнетает таких, как я. Массой давите вы нас, одиночек, и мы гибнем, как тот цветок без семян, из-за вас. Но тебе, твоей личности это неизвестно, и потому ты этого не понимаешь…» Однако кто кого давит – большой вопрос.
Некоторое время спустя к двум девушкам заселяется третья, София. Она мечтала поступить в венскую консерваторию.
«Классическую музыку тоже люблю. Научила меня её понимать и разгадывать «по мелодиям» одна из подруг, чья душа будто состояла из звуков, и сама она была воплощённая музыка».
«Играла этюд Шопена ор. 21 или 24.
Несколько раз подряд. <…>
Я не раз слышала этот этюд. Слышала и снова забывала, но, когда она сыграла его несколько раз, – я, не иначе, обрела другой слух.
Душа стала способна понимать музыку…
Комната наша начала меняться».
«Никто из них не просил какой-то там работы «сверхурочной», услуг, но я сама взяла это на себя. Для одной и для другой. Первая принимала всё, даже не замечая, а вторая благодарно тянулась ко мне, как цветок к солнцу».
«Но она (София – Т.М.) не привязалась к ней (Ганнусе – Т.М.) так, как ко мне…
Говорили не раз целыми вечерами о всяком. В главном сходились взглядами на жизнь, беседовали об искусстве, литературе, о разных вопросах…»
Но:
«…Раздался из комнаты, в которой стоял инструмент, страшенный скрип, а потом слабый жалобный крик струн...
Она (София – Т.М.) испугалась.
– Резонатор треснул! – крикнула Ганнуся.
– Струна! – закричала я.
– Резонатор!
Она вскрикнула не своим голосом и полетела в комнату. Прежде, чем мы бросились за ней со светом, уже знала, что случилось.
– Резонатор? – спросила Ганнуся.
– Струна…
– Значит – струна!
И правда только струна. Инструмент был полностью открыт, мы склонились над ним и смотрели на эту струну. Одна из басовых. Лежала, свернувшись от сильного напряжения, между других, прямо натянутых струн, блестевших тёмным золотом от падавшего света…
– А я думала, что это резонатор провинился перед тобой! – отозвалась Ганнуся уже своим обычным беззаботным тоном, но она не ответила. Упала лицом на струны – в обморок…
Мы вынесли её. Потом обтёрли, и Ганнуся сама побежала за врачом. Когда он пришёл, заговорила.
– Почему Ганнуся сказала, что резонатор треснул? Почему? – постоянно спрашивала с большой тревогой, так, как спрашивают маленькие дети, не понимая причины чувства сожаления, не понимая, что с ними происходит. Я успокаивала её. – Почему, почему?.. Почему она это сказала? – допытывалась, и крупные слёзы катились у неё из глаз… – Зачем сказала, если невиновен!..
* * *
Врач подошёл к постели, когда случился сердечный приступ.
Помочь ей не мог.
<…>
* * *
Вынесли нашу «музыку».
Май забрал её себе.
Ганнуся никогда не узнала, как повлияли брошенные ею без мысли слова на печальное событие. Но она и без того не могла несколько воскресений успокоиться. Время от времени плакала своим сильным, страстным плачем, забросила все цветные вещи и разорвала прекрасный начатый рисунок, для которого «музыка» должна была служить каким-то вдохновением. Но спустя шесть недель затосковала по цветам и, попрощавшись со всеми, уехала в Рим…»
Бесполезно было кричать: «Струна!». Надо было раньше бороться со «сверхурочным» «раздвоением личности». Как потом советскому народу. А то завопил году в 90-91-м, спохватился по снегу за грибами… Хотя что я пишу, советский народ боролся с раздвоением. Но не в ту сторону.
Единственная из девушек, фамилия которой указана в тексте Valse Mélancolique, это София. Она Дорошенко. Думается, так Кобылянская хотела подчеркнуть глубокую связь своей героини с украинской национальной культурой. Ганнуся, напротив, онемеченная полька. То есть чуждая не только украинской, но и своей родной, а значит и всякой культуре. Ганнуся, в принципе, могла быть и расовой вышиватницей, это такие же для творческого начала украинцев чужаки, такие же его ненавистники.
София Дорошенко описывается как едва заметная, но красивая и хрупкая брюнетка с грустным взглядом и «белыми маленькими руками, полными любви и нежности». «Улыбка на её губах, появлявшаяся лишь изредка, была будто навеки омрачена грустью». Тут почти от каждой черты сразу приходит на ум Леся Украинка. Пошутить она любила, однако ни на одной фотографии не улыбается. За исключением утраченной, о которой вспоминала Лесина сестра Ольга Косач-Кривинюк: «К сожалению, затерялась фотография, где она в возрасте полутора-двух лет снята на руках у тётки Александры Антоновны Косач. На этой фотографии Леся толстенькая, с круглым, весёлым, улыбающимся личиком» [1].
А со следующей карточки смотрит совсем иная Леся:
Ольга Кобылянская (слева) и Леся Украинка. Черновицы, 1901 г.
На другом совместном снимке из той же черновицкой фотосессии хорошо видно небольшую Лесину руку (правую; левую, искалеченную болезнью и операцией, она прячет):
Вдобавок Леся была очень музыкальным человеком. В детстве она занималась на фортепиано. Хотела стать композитором, но костный туберкулёз кисти руки этому помешал. Ну зато создала немало таких, по-женски мягких, красивых простой красотой стихотворений, чуждых современной Украине.
С Ольгой Кобылянской Леся познакомилась в 1899 году, через несколько лет после того, как был написан Valse Mélancolique. Писательницы быстро подружились. О.Ю. Кобылянская любила слушать, как Леся играла ей Ф. Шопена, Р. Шумана, Э. Грига, украинские песни. И хотя виделись женщины всего пару раз, доверительная дружба и нежная переписка связывала их до конца жизни Леси.
Леся Украинка умерла 1 августа 1913 года, всего в 42-летнем возрасте, в браке с фольклористом Климентом Квиткой (1880 – 1953), милейшим человеком и активным украинским патриотом. Сразу после замужества, с 1907 года, мучивший Лесю с детства туберкулёз костей стал резко усиливаться, поразил обе почки. Последние шесть лет, как сказала знакомая Леси писательница Людмила Старицкая-Черняховская, были «уже надрывной борьбой со смертью» [2]. Сам милейший патриот свой тяжёлый туберкулёз лёгких с Лесиной помощью преодолел.
«Хороша дівчина сидить…» Леся Украинка (первая слева) с матерью, писательницей Оленой Пчилкой (первая справа), Климентом Квиткой (второй слева) и знакомыми. Хутор Зелёный Гай Полтавской губернии, 1904 или 1905 г.
Как известно, патриотизм повсюду разгуливает бок о бок с нравственностью. Вот начало статьи «Воспоминания и раздумья» советского музыковеда Лидии Сауловны Мухаринской, Квиткиной ученицы: «Задумаешься порой о Клименте Васильевиче Квитке, углубишься в свои воспоминания, и первым долгом возникает мысль о нравственном начале в его жизни, о необыкновенной чистоте и красоте его духовного облика. Этот человек, с виду такой скромный и хрупкий, обладал несокрушимой нравственной энергией. Поражало сочетание необыкновенной деликатности и неустрашимой правдивости. Этическими требованиями определялось в его жизни решительно всё – и большое, и малое» [3]. И так до конца статьи, с примерами Квиткиной этичности. Лидия Сауловна, Лидия Сауловна…
Как полагал более-менее близко знавший Квитку советский музыковед и фольклорист Лев Кулаковский, «воспоминания о Квитке как о человеке удивительной, кристальной чистоты сохранились… у всех, более или менее близко соприкасавшихся с ним [4]. Да что они все, ёлки-палки?! Сговорились?!
Тонкий советский писатель-документалист Касьян Гранат (1888 – 1977), биограф Леси Украинки, в начале ХХ века ещё не был писателем, а только писарем в учреждении, решавшем земельные споры. В 1961 году он поделился впечатлениями от одной своей беседы, прошедшей в середине 1900-х:
«Я вышел из кабинета, исполненный глубокого чувства благодарности к этой женщине. Меня охватила печаль: вот только что встретил доброго, чуткого человека, и сразу же теряю его. Когда ещё я встречусь с нею? И встречусь ли вообще?
Мне непременно захотелось сохранить образ моей собеседницы. Я нарочно задержался в тёмном коридоре, перед тем как войти в канцелярию. Я боялся, что образ её поблекнет в свете яркого дня. Долго-долго стоял я в полутёмном коридоре. И словно вновь видел невысокую белокурую молодую женщину, бледную, нежную, с виду утомлённую, но энергичную, весёлую. Видел взгляд её голубых глаз. Вот она смеётся, и сквозь прищуренные веки струится тёплая, яркая синева, вокруг глаз ложатся тонкими паутинками морщинки. Вот она перестаёт смеяться, паутинки сразу исчезают, исчезает и синева глаз. Они становятся светлыми, голубыми, пытливыми, словно она чего-то ждёт от собеседника. Вот она поднимает небольшую руку, белую-белую, с синими прожилками, и поправляет заплетённые узлом косы. Между бровями, не касаясь высокого, какого-то сияющего лба, пролегает тоненькая складка. Тёплая волна поднимается у меня в груди и перехватывает дыхание…
Вошёл я в канцелярию, но работать не смог, – слишком был взволнован. Нечто прекрасное случилось в моей жизни, и настолько прекрасное, что я никому не мог бы признаться, потому что считал это святыней, принадлежащей мне одному.
Я не догадывался тогда, с кем встретился и беседовал. К сожалению, я лишь позднее узнал, что та, которую я считал обыкновенной, но милой женщиной, была известной украинской писательницей. Это была Леся Украинка. <…>
Увидеться с Лесей Украинкой мне больше не довелось. В 1913 году, просматривая одну из украинских газет…» [5] Словом, Гранат всю свою долгую жизнь берёг в памяти единственную встречу с Лесей, а чистый и непорочный Квитка оставил о родной жене воспоминания: тридцать с лишним страниц, написанных сухим научным стилем к первой годовщине её смерти [6]. Я уверен, что он никогда не любил Лесю Украинку. Ведь всего год…
Чуткая к природе и людям Кларисса Маклеллан, худенькая 17-летняя школьница с тонким лицом и внимательными тёмными глазами, должна погибнуть под колёсами автомобиля. Раскаявшийся было пожарник Гай Монтэг лишится таким образом юной наставницы. И уж тогда господа оппозиционные интеллигенты (эти-то пусть живут-скитаются по лесам) поймают его, только-только вставшего на ноги, однако не хотевшего и не научившегося ждать. Поймают на желании без особых, простите за выражение, духовных усилий быстренько стать национальным героем. В данном случае – героем борьбы за свободу.
Главный оппозиционный интеллигент Грэнджер распевал ему дифирамбы: «Вы давно не смотрелись в зеркало, Монтэг. Кроме того, город никогда не оказывал нам такой чести и не устраивал за нами столь пышной погони. Десяток чудаков с головами, напичканными поэзией, – это им не опасно; они это знают, знаем и мы; все это знают».
«Монтэг двинулся в путь. Он шёл на север. Оглянувшись, он увидел, что все идут за ним. Удивлённый, он посторонился, чтобы пропустить Грэнджера вперёд, но тот только посмотрел на него и молча кивнул. Монтэг пошёл вперёд». (Как вы уже догадались, Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту»).
А ведь Гай Монтэг не только удивился и посторонился, но и сколько-то страниц назад понял, что главный пожарник интеллектуал Битти сыграл с ним в поддавки, специально подставился под его огнемёт (самому-то Гаю победить его было не по росту). Но запах керосина не отмоешь. Десятью годами ранее Монтэг хотел точно так же, на скорую руку, стать героем патриотической ориентации, для чего и подался в пожарники.
Естественно, желал Монтэг и смерти Клариссы и так или иначе вложился в её раннюю гибель.
Сильно предал Клариссу Монтэг, когда смешал в собственном восприятии её образ с образом старухи, добровольно сгоревшей вместе со своими книгами. Пожарники-то сжигать её не хотели. «Выходите! – крикнули они женщине. – Скорее!». Потом Битти её увещал: пошли, мол, отсюда. Наконец убеждал Монтэг. Глядишь, и насильно бы вытащили, да псевдогероиня стала угрожать пожарникам спичкой (дом её к тому моменту уже облили керосином). Чиркнув спичкой, эта, прости господи, хранительница культуры могла забрать с собой на тот свет и Монтэга. Однако не стала. Всё ж таки у Системы были на него другие планы. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
*Анчиполовский Игорь Романович (1966 – 1996) – поэт и певец, один из основателей московской метал-группы «АНЧ».
**В указанном году новелла написана по-немецки, в 1897-м О.Ю. Кобылянская перевела её на украинский.
***Мимоходом (фр.) – Прим. переводчика Ю. Серебрянского.
От маленького зернышка до мягкой пены в бокале — рассказываем, как мы готовим безалкогольное пиво!
Вот так выглядят здоровые колосья, из которых мы получаем зерна для безалкогольного пива
Этап 1. Подготовительный
Мы начинаем с отбора семян
Из них вырастет ячмень. Из ячменя будет сделан солод, из которого мы приготовим безалкогольное пиво. Чтобы получить большой хороший урожай, важно выбрать правильные сорта. Наши сорта «Грэйс», «Гузель», «Евгения» и «Фатима» устойчивы к болезням, вредителям и внезапным майским похолоданиям :) Из таких семян вырастут крупные колосья с большим количеством зерен.
И выбираем место для посевов
Ячмень — это не петербуржец! Ему важно солнце и чтобы температура была выше 10 градусов минимум 150 дней в году. Такие условия есть в 17 регионах России, включая Тульскую, Рязанскую, Липецкую и Воронежскую область, а также Приморский край. Для своих полей мы выбираем земли, которые богаты черноземом — самой плодородной почвой.
Также почву нужно подготовить
В лаборатории мы тестируем почву на уровень кислотности и других показателей, которые влияют на растения. Это помогает подобрать правильные экологичные удобрения, которые ускоряют рост зерна и повышают урожайность. После этого можно переходить к посеву.
Этап 2. Выращивание и сбор урожая
Контроль на каждом этапе роста
Спутниковые снимки ячменных полей «Балтики»
Разве может человек уследить за полями в несколько тысяч гектаров? Может, если на помощь ему приходят современные технологии! Мы наблюдаем за ростом ячменя со спутника: каждую неделю наши сотрудники получают фотоотчет, на котором виден прогресс.
А вот так выглядит созревший урожай — можно собирать!
Сбор и хранение
Урожай собирают с помощью уборочных комбайнов и отправляют на хранение в элеваторы. Это здания с подходящей температурой и влажностью, чтобы зерно в них не испортилось. В одном таком элеваторе помещается до 10 000 тонн зерна!
Элеватор для хранения изнутри, на фото сотрудница открывает специальный люк для проветривания
Этап 3. Соложение
Это когда зерно превращается в солод. Из элеваторов ячмень поступает на солодовню. Здесь он проходит контроль качества, очистку. Далее зерна замачивают в воде в течение нескольких циклов. Затем ячмень проращивают в специальных ящиках — обычно на это уходит от пяти дней. Из этих ростков вполне может развиться новое растение. Но это не наша цель! Поэтому отправляем пророщенный ячмень на сушку, а если нам нужно получить карамельный солод, то на обжарку. Теперь — это солод!
Солод для безалкогольного пива — то же самое, что виноград для вина или яблоки для сидра. От условий сушки и обжарки зависит, какой цвет, аромат и вкус будет у готового напитка.
Этап 4. Варка
Готовый солод отправляется в варочный цех. Здесь его измельчают, смешивают с водой, нагревают, фильтруют и кипятят. На этапе кипячения в получившуюся смесь добавляют хмель для вкуса и аромата.
Добро пожаловать в варочный цех!
Для приготовления безалкогольного пива часто используют два вида хмеля: горький и ароматический. Их добавляют в начале и в конце кипячения соответственно.
Этап 5. Брожение
Думаете, что после варки безалкогольное пиво уже готово? А вот и нет! Далее оно отправляется в бродильный цех, в котором расположены цилиндро-конические танки из нержавеющей стали. Там в будущий напиток добавляют дрожжи. Процесс брожения б/а пива занимает от 7 до 14 дней в зависимости от вида дрожжей. Но получившийся продукт — это еще не безалкогольное пиво. Перед тем, как попасть в бутылку, напиток должен созреть.
Вот так выглядят бродильные танки
Этап 6. Созревание
Этап особого творчества для пивоваров, когда будущее безалкогольное пиво приобретает свой окончательный вкус и аромат. На этом этапе за счет использования специальных дрожжей мы получаем безалкогольное пиво, в котором присутствует менее 0,5% спирта.
Этап 7. Фильтрация
Как только безалкогольное пиво созрело, приступаем к фильтрации. Это многоуровневый процесс. Сначала напиток попадает в сепаратор, где отделяются крупные взвеси и дрожжи. Далее проходит через кизельгур — фильтрующий материал, который помогает хорошо отделить оставшиеся дрожжи и белковую взвесь. Последний стадия — тонкая фильтрация. В результате фильтрации пиво осветляется, становится прозрачным. По окончании фильтрации безалкогольное пиво поступает в специальные накопительные емкости — форфасы. Здесь оно ожидает своей очереди поступления на линию розлива.
Нефильтрованное безалкогольное пиво не проходит стадию фильтрации и содержит небольшое количество дрожжей, придающих характерные особенности вкусу напитка.
Этап 8. Розлив
Напиток готов! Теперь его можно разливать по упаковкам. Но, перед тем как разлить, в зависимости от сорта, следует процесс пастеризации. Это кратковременный нагрев, который замедляет жизнедеятельность микроорганизмов, чтобы увеличить срок годности напитка.
Для розлива мы используем стеклянные бутылки, алюминиевые банки и кеги для ресторанов. А еще сами производим ПЭТ бутылки из компактных заготовок. Упаковка перед розливом проверяется специальным оборудованием — инспекторами. Брак не пройдет!
Выбор упаковки не влияет на вкус напитка: один сорт может разливаться по бутылкам и банкам
Теперь вы знаете больше о пивоварении! Ищите безалкогольную «Балтику» в любимых магазинах и на маркетплейсах.
Реклама ООО «Пивоваренная компания «Балтика»» 18+, ИНН: 7802849641
Часто думаю о смерти. Жизнь в основном не привлекательна для меня. Просыпаюсь и немного жалею, что проснулась. Было бы хорошо не проснуться. Лежу с ушами полными слёз и думаю, что было бы хорошо, если б меня сбила машина. Было бы хорошо переходить дорогу, ничего не чувствуя, и какой-нибудь внедорожник из-за угла решает резко выехать на красный, меня отбрасывает, я чувствую боль, очухиваюсь не до конца, процентов на двадцать, когда вокруг меня ходят люди, и слышу голоса как в тумане. Было б хорошо полежать в коме, с переломанными костями и кровоподтёками по всему телу. И чтоб никто меня не навестил за всё время. Было бы хорошо полежать так пару месяцев, потом открыть на мгновение глаза, почувствовать боль, невероятную боль во всём теле и невозможность пошевелиться, увидеть больничную палату, услышать шум дождя, проводить взглядом муху, не способную найти форточку и вылететь в вечернюю свежесть, вдохнуть, выдохнуть, закрыть глаза и навсегда остаться в вечности.
Иногда бывает плачу и представляю, как моё сердце не выдерживает. Ощущаю сердечную недостаточность. Было бы хорошо, если в один момент оно просто разорвётся от боли.
Было бы хорошо умереть лёжа в своей постели. Умереть и не знать, когда меня найдут. Когда меня найдут? Сколько времени мне нужно не заходить в соц сети, чтоб обо мне забеспокоились? Или через сколько дней мама впадёт в панику, когда не сможет дозвониться до меня? Как долго моё тело будет разлагаться, пока его не найдут? Тогда действительно, есть смысл оставить дверь незапертой. Будет ли кто-то жалеть, что не сказал мне нечто важное, не успел поговорить? А что бы каждый человек, которого я знаю, хотел бы мне сказать напоследок?
Возвращаюсь домой поздно ночью в тёмном переулке, чувствую за мной шаги, иду специально медленно, не ускоряюсь. Представляю, как этот маньяк догоняет меня сзади, быстрыми движениями заносит нож мне между рёбер несколько раз подряд, я чувствую резкую боль и холод в теле, у меня кружится голова, темнеет в глазах, я теряю сознание. Меня обнаруживают под утро пьяные подростки. А я лежу в луже собственной крови с лицом, выражающим долгожданный покой.
Человек естественен, если не старается быть, не напрягается в жизни - никуда не стремится, ничего не хочет иметь, у него нет никаких желаний, чувств, мыслей, слов, действий.
Иначе говоря, человек естественен только в "смерти". В жизни ни о какой естественности не может быть и речи. В жизни человек - одно сплошное притворство и лицемерие, искусство. А "искусство требует жертв". Человек приносит в жертву естественность ради жизни на Земле - ради искусства (лицемерия и притворства).
"Быть" (делать себя) естественным невозможно. Естественность - небытие (на Небе). Искусственность - бытие на Земле. "Быть (на Земле) или не быть (пребывать на Небе) - вот в чём вопрос".
Иногда люди могут добиться успеха при жизни, однако случается, известными их делает сама смерть. В 18-19 веке так было с английским поэтом Томасом Чаттертоном, который в 17 лет отравился. В конце 19 -начале 20 века так было с якобы утонувшей в Сене красавицей, чья посмертная маска будоражила умы не одно десятилетие (при том, что маска могла быть вообще подделкой). Но самым известным образом стал, пожалуй, образ девушки, лежащей на автомобиле.
Эвелин Макхейл родилась в 1923 году в Беркли, Калифорния, и была одной из девяти детей в не самой счастливой семье. Отец был банковским инспектором. Мать страдала хронической депрессией, возможно, у нее были психические проблемы, оказавшиеся наследственными, но официального диагноза не было. В то время люди вообще стеснялись говорить о своих психических отклонениях. Родители развелись, отец получил полную опеку над детьми. В 1930 году семья переехала в Вашингтон, затем в Нью-Йорк. После окончания средней школы в Сент-Луисе в 1942 году Эвелин присоединилась к Женскому армейскому корпусу в Джефферсон-Сити, штат Миссури. Служба в американской глубинке шла, вероятно, не слишком гладко. Вскоре девушка вернулась к родным и даже демонстративно сожгла военную форму.
Она поселилась у одного из братьев и устроилась бухгалтером на Манхэттене. В 1945 году она познакомилась с будущим женихом. Барри Роудс ранее служил в ВВС, но ушел, учился в университете в другом городе. В 1947 году пара планировала пожениться. Свадьбу собирались отметить в доме брата Барри. Роковой для девушки день был за месяц до свадьбы.
Барри Роудс
30 Апреля 1947 года Макхейл навестила своего жениха. Тот позже вспоминал: «Она часто высказывала опасения, что не будет хорошей женой, но, когда я поцеловал ее на прощание, она была счастлива и такой же нормальной, как любая девушка, собирающаяся замуж». Следующим утром Эвелин вернулась в Нью-Йорк. Она ненадолго остановилась в отеле, где написала предсмертную записку, затем купила билет на смотровую площадку Эмпайр Стейт Билдинг. На площадке она спокойно сняла пальто и аккуратно повесила его на перила, потом спрыгнула с 86-го этажа. Стоявший в трех метрах от нее охранник не успел среагировать. Площадку для посетителей открыли в 1931 году. Эвелин была 12-м человеком, пытавшимся расстаться с жизнью именно здесь. Девушка упала на припаркованный лимузин ООН.
Позже полиция нашла записку: «Я не хочу, чтобы кто-либо в моей семье или вне ее видел какую-либо часть меня. Не могли бы вы уничтожить мое тело путем кремации? Я умоляю вас и мою семью – не устраивайте для меня никаких служб или воспоминаний обо мне. Мой жених попросил меня выйти за него замуж в июне. Не думаю, что я стала бы хорошей женой для кого-либо. Ему намного лучше без меня. Скажи моему отцу, что у меня слишком много материнских наклонностей». Просьбу о кремации без поминальных служб родственники выполнили, но скрыть тело от окружающих не удалось.
Два моряка на смотровой площадке Эмпайр Стейт Билдинг в 1947 году, в том же году, когда Эвелин Макхейл покончила жизнь самоубийством.
В этот день рядом оказался молодой фотограф Роберт Уайлс, часто бравший с собой фотоаппарат. Он и сделал легендарный снимок. На нем тело выглядит так, словно оно не пострадало, а девушка просто легла. Однако когда тело попытались убрать, оно буквально развалилось на куски. Вскоре фотографию напечатал журнал LIFE, потом перепечатали и другие издания. Журнал TIME назвал это «самым красивым самоубийством». Позже фотографию частично раскрасили, добавив красный цвет. В реальности одежда была коричневой. Жених девушки умер в 2007 году. Он так и не женился. Фотограф больше не снял ничего примечательного. На смотровой площадке появились дополнительные барьеры. Однако неадекватные люди еще не раз пытались прыгать из окон на других этажах.
Трагедия психически нездорового человека, которому, возможно, могли бы помочь вовремя поставленный диагноз и правильно подобранная терапия, оставила свой след в культуре и искусстве. Образ девушки, лежащей на автомобиле, использовали и музыканты, и художники, его обыгрывали даже в рекламе.
Самая известная из подобных работ создана Энди Уорхолом. Цикл 1967 года посвящен смертям и катастрофам. Он использовал в том числе фотографию Эвелин.
фотография также использовалась на обложке альбома Saccharine Trust Surviving You, Always, выпущенного в 1984 году
Кэти Перри в клипе "Unconditionally"
Использовали этот образ и другие музыканты. Этот кадр мелькнул в начале клипа Тейлор Свифт "Bad Blood", выпущенного в 2015 году
Также его можно было увидеть в работах некоторых фотографов, в глянцевых журналах
Norman Jean Roy from «The Art Of Fashion» for Neiman Marcus, 2011.
Этот образ использовали даже в рекламе
в рекламе парфюмерии. В руке у модели зажат флакон в виде вырванного сердца
Панорама выжженной бесплодной земли, на которой армия скелетов сеет ужас, хаос и смерть, подвергая мирных жителей всевозможным пыткам. Обречённые в страхе разбегаются, кто-то пытается дать отпор, а кто-то просто играет на лютне, предпочитая не замечать происходящее. Скелет в центре картины верхом на коне яростно косит людей огромной косой, и обезумевший люд беспорядочной толпой стремится в убежище, которое оказывается огромной ловушкой в форме гроба. Все без разбора — от крестьянина до короля — становятся жертвами торжествующей смерти. Мир гибнет под похоронный бой колоколов, раскачиваемых скелетами в верхнем левом углу картины.
У него много интересных работ в подобном стиле. Рекомендую ознакомиться.