Глава сороковая. Снова в школе.
Сначала я приехал в эту школу для инвалидов только на две недели, в течении которых группу инвалидов тестировали, чтобы определить, кого и какой профессии можно учить. Жить можно было в общежитии внутри школы совершенно бесплатно. Бесплатным было и трехразовое питание очень хорошего качества, ни разу не случилось такого, чтобы мне та еда не понравилась, при всей моей привередливости. Наша группа была человек из тридцати, это были женщины и мужчины самых разных возрастов с самыми разными диагнозами. Там были лилипуты, ампутанты, опорники, умственно отсталые, сердечники, эпилептики, глухие, люди у которых были проблемы со зрением и с психическими заболеваниями.
Поначалу тесты были достаточно сложные в которых были задачки по физике, геометрии, алгебре. Потом целый день мы решали различные головоломки. Были тесты на знание латышского языка, проверили и уровень знания иностранных языков, в зависимости от того, кто и какой учил. Иногда кто-то из русскоязычных пытался перейти на свой родной язык в разговоре с персоналом этой школы, но их вежливо просили говорить только на латышском. Из всей группы только два человека совершенно не понимали, о чем им говорят и что написано в выдаваемых им бумагах с заданиями. На курсах сварщиков мне было намного тяжелее, чем на этом тестировании, вероятно там специально выражались проще, дабы даже людям с низким уровнем знания языка все было понятно.
Я подружился со своим соседом по комнате, пареньком восемнадцати лет, который только окончил специальную школу интернат для детей с проблемами со зрением. У него один глаз совсем ничего не видел, а второй видел плохо, со временем он признался, что у него, есть еще и психиатрический диагноз. И тут же он испуганно посмотрел на меня и сказал, что он не псих, чтобы я его не боялся. Я его успокоил, сказал, что я тоже псих. У меня был с собой ноутбук и карта памяти на половину терабайта с отборными фильмами, которые я демонстрировал в нашей комнате после тестов. Хоть этот Серега был и русским, но латышский знал, лучше, чем русский в силу того, что русского языка в их специальной школе не было. Английским он тоже владел на приличном уровне. Видимо учили их там медленно, но на совесть.
После тестов нам надо было пройти обследование у врачей, впрочем, они в основном читали папки с нашими медицинскими документами, задавали разные вопросы. Побывали мы и у психиатра, который возился со мной совсем не долго, десяток четких кратких вопросов, утвердительных или отрицательных ответов и он написал свое заключение. Потом нас пару дней водили на экскурсии по школе, рассказывая о профессиях, которым там обучают. Можно было учиться на повара три года, или на помощника повара один год. Предлагалось за год стать кондитером или мастером швейного дела. Предлагались курсы компьютерных техников и программистов, на которых надо было учиться три года. Можно было даже выучиться на руководителя проектов тоже за три года. Предлагались и курсы товароведов длившиеся два года. На худой конец предлагалось научиться стирать и гладить или печатать различные картинки эти курсы длились меньше года. Те, кто учился три года, получали высшее образование.
И вот настал момент истины, когда нам надо было решить, кем мы хотим стать и нам должны были сказать кого из нас смогут сделать, исходя из результатов тестов, наших желаний и возможностей. Нас вызывали по одному на серьезный разговор в кабинет с штатным психологом этой школы. Я как-то занервничал, когда меня вызвали, я не знал, кем я хочу стать. В курилке большинство рвалось на курсы поваров, приговаривая, что на такой работе голодным не останешься, а мне как-то было трудно решиться на три года учебы. Заметив мою нервозность, психолог перешла на русский, и сказала, что возраст у меня не совсем юный, чтобы учиться три года, инвалидность только на год, уровень знания латышского низкий, предварительное образование средне-специальное, а не среднее или техническое, потому получение высшего образования мне недоступно. Я согласно кивнул, три года жить без денег в моем возрасте. Пенсия по инвалидности была всего сорок лат в месяц, хотя учащимся была положена стипендия в пятьдесят лат в месяц при отсутствии плохих оценок, но все-равно это было слишком мало.
В итоге мне предложили выбрать себе какие-то годичные курсы. С работой кондитера я был знаком по английской фабрике, к тому же кондитеры в основном работали в ночную смену. Быть помощником повара, мне было как-то страшно, это значило быть на побегушках у какого-то мелкого тирана. Сидеть за швейной машинкой весь рабочий день в женском коллективе мне тоже как-то не хотелось. Оставалось пойти учиться стирке и глажке, нас водили в прачечную, где все было новое, чистое и два человека весело пропускали простыни через коландер, а потом лихо их складывали. Курсы длились всего девять месяцев, и нас уверяли, что такие специалисты востребованы на рынке труда. А курсы печатников я как-то не принял во внимание. Вот так, совершенно несерьезно я принял решение учиться не бог весть чему целых девять месяцев, хорошо еще, что на латышском, хоть какая-то практика в государственном языке.
Один месяц я ждал начала обучения, а осенью вернулся в Юрмалу и меня поселили в общежитие на самом берегу моря, в оригинальных домиках, у которых двухскатные крыши доставали до земли. Так как с ногами у меня было все в порядке мне досталась комната на третьем этаже, кухни там не было, но зато там было только четыре койки. На первых этажах комнаты были намного больше по площади и коек там стояло около десяти. Сначала у меня был только один сосед по комнате. Эдуард был глухим, по губам читал не очень хорошо, еще толком не научился, впрочем, его мало интересовало то, что говорят окружающие, он считал себя весьма умным человеком, потому мало слушал и очень много говорил. Выражался он очень простыми словами, говорил о простых вещах, часто вставлял русские слова, так что мне практически было все понятно, и я постоянно узнавал все новые и новые слова. В комнатах курить было строго запрещено, но он тут же начал мне объяснять, как курить, высунувшись из окна, чтобы не спускаться с третьего этажа и не стоять под осенним дождиком.
Мой сосед просил меня написать ему, что-то о себе, я писал одно слово, а он додумывал все остальные, не дожидаясь, пока я напишу второе. Он объяснил мне, каким образом следует незаметно для сторожа ходить в магазин за алкоголем и предложил сходить за пивом. Я посетовал на то, что денег у меня совсем немного, но он сказал, что двух литров для начала хватит. Потом он с удовольствием смотрел со мной скачанные фильмы, хотя и не понимал, о чем там речь. С европейским кинематографом он был совсем не знаком, к моему удивлению, его интересовали российские сериалы про бандитов. Своего компьютера у него не было, читать он не любил, потому он быстро начал меня утомлять. А иногда к нему еще приходили гости, вместе с которыми он напивался до животного состояния и постоянно опаздывал на занятия. Как-то его застукала комендантша общежития за курением в окне и долго допрашивала меня о том, кто именно курил. Я пошел в отказ, сказал, что ничего не знаю и ничего не видел. А он потом прочел мне лекцию о том, что врать не хорошо и предложил вместе с ним помолиться на его походную икону. Хоть его предки и были немцами, по вероисповеданию он был православным и считал себя латышом.
Когда мой сосед напивался, он требовал, чтобы его называли боксером, показывал вырезки из газеты со статьями про своего отца, тренера по боксу. Он говорил, что хоть этим спортом он перестал заниматься еще в юности, но и в своем преклонном возрасте вполне может показать результат достойный мастера, хотя, глядя на его расплывшуюся фигуру в это верилось с трудом. Он учился на помощника повара, и собирался ехать работать на Запад, подробно расспрашивал у меня о том, как устроиться на работу в Англию, но понять, что такое рекрутинговое агентство было выше его сил. Ранее он занимался частным извозом, и по секрету сказал мне, что иногда промышлял и рэкетом. Слушая все это вечерами, мне оставалось только удивляться тому, как можно дожить до сорока с лишним лет, быть мужем и отцом двоих детей и при этом остаться на уровне осознания подростка.
Перед вселением в общежитие комендантша сказала, что при малейшей конфликтной ситуации нам следует обращаться к дежурным охранникам на проходной. В назидание она рассказала нам страшную историю о том, как один совершеннолетний парень порезал ножом двух несовершеннолетних соседей по комнате, правда не на смерть. Дело было в том, что этот совершеннолетний был лилипутом, а два его соседа были здоровенные лбы, страдавшие сердечными заболеваниями. По ночам эти сердечники выпивали и не давали спать лилипуту, даже издевались над ним. Днем эти пьяницы отсыпались, а их сосед шел на занятия, не выспавшись. На третьи сутки он не выдержал и схватился за нож и в результате получил условный срок и не смог получить бесплатное образование.
Процесс нашего обучения каждый будний день начинался с того, что мы должны были разгрузить машину с постельным бельем из трех общежитий школы и пансионата, поставить его стираться. Пока белье крутилось в машинах, пару часов, у нас были теоретические занятия, а потом мы до вечера гладили простыни, пододеяльники, наволочки, складывали полотенца, упаковывали все это и загружали в машину, которая везла это бельё обратно. Иногда теоретические занятия были больше двух часов, иногда их вообще не было, бывали и такие дни, когда стирать ничего не надо было, и мы целый день сидели на теоретических занятиях. Среди прочих предметов, таких, как социальная коммуникация или лекции по экологии, была даже физкультура, где каждого загружали по мере возможностей. Были лекции о технологии производства различных тканей, даже по химии.
В прачечной был начальник, который как бы руководил производственным процессом и следил за порядком, это было привычным для него делом, ранее он работал охранником в местах лишения свободы. Так же был у нас и руководитель учебным процессом, так сказать, педагог, бывший учитель физкультуры. Лекций он сам не читал, но должен был следить за тем, чтобы мы их внимательно слушали. И к этим двоим прилагался еще и помощник, который занимался стиркой и глажкой, если ученики были на занятиях или на практике. Он был инвалидом и в свое время окончил такие же курсы, как и мы. В Юрмалу он ездил аж из Елгавы, зарплата у него была совсем маленькая, а с третьей группой инвалидности ему приходилось оплачивать проезд на электричках.
Группа у нас была не очень большая, но личности в ней были яркие. Самым шумным в группе был Алексей Петров, улыбка практически не сходила с его лица, хотя за ней скрывалась ужасная трагедия. Родители его сильно пили, но он все-таки освоил на хорошем уровне латышский язык, пока учился в школе, а потом учился в техническом колледже и работал кассиром в супермаркете. После успешного окончания технического колледжа он устроился на предприятие, занимавшееся отоплением в столице, и какое-то время получал приличную зарплату. Но в один день его ударило током на работе, и он вместо того, чтобы обратиться к врачу пошел домой, где родители решили напоить его водкой, надеясь на то, что после этого ему точно станет лучше. Скорую помощь вызвали поздно, в результате ему вскрыли череп, и удалили часть головного мозга. После этого его поведение стало несколько неадекватным, но до того, как он обратился к психиатру, его родители уговорили его набрать кредитов. С работы его, конечно, уволили, диплома лишили, дали ему только вторую группу инвалидности, хотя его поведение говорило о том, что без присмотра его лучше было не оставлять.
Были в нашей группе два мальчика по центнеру весом, у обоих была вторая группа инвалидности, оба они были после школы интерната. Один из них, которого звали Даг был сиротой и после окончания школы-интерната и до поступления в наше учебное заведение жил в пансионате для слепых и получал пенсию в двести пятьдесят лат, а еще где-то брал бесплатно одежду и обувь и продавал её. Порой он вел себя достаточно адекватно, но он был явно не способен работать, да и было видно, что жить самостоятельно он вряд ли сможет. Второй, Виталий был очень нервным и развитие у него было, как у ребенка лет пяти. Стоило кому-то сказать ему, что он будет наказан, и он начинал мычать и биться головой о стену. Он постоянно твердил о том, что хочет работать полицейским и один раз даже пришел с игрушечным пистолетом. Хотя в школе интернате его научили неплохо петь, он часто пел, чтобы успокоиться.
Был в нашей группе и вполне адекватный Арнис, правда после тяжелой аварии у него была нарушена координация движений и говорил он очень медленно и с трудом, ему и ходить-то было трудно, но к работе он относился очень серьезно, делал все, на что было способно его покалеченное тело, особенно он старался на занятиях физкультурой. Был Альберт, совсем молодой парнишка, совсем не знавший русского, работавший быстро и легко, схватывавший все на лету, сумевший за время обучения стирке параллельно сдать на водительские права. У него была, третья группа инвалидности, но выглядел он вполне здоровым человеком. У Раймонда был тот же диагноз, что и у меня, работал он неплохо, хотя иногда просто засыпал и по большей части находился в депрессивном состоянии.
Была среди нас и совсем молодая девушка Виктория, выглядела она вполне адекватной, но стоило мне с ней побольше пообщаться, и я заметил, что она не может понять очевидных вещей. Она рассказала, что училась в специальной школе для детей с умственной отсталостью. Её в этой школе научили играть на фортепьяно, правда в процессе обучения её иногда били и ругали. Работать у неё получалось плохо, но стоило преподавателям начать на неё хоть немного психологически давить, как она начинала рыдать. В итоге преподаватели смирились с её особенностями и перестали требовать от неё больше, чем она могла.
Другая женщина в нашей группе была уже в возрасте. Она на старости лет приехала с родного Урала на родину своих предков. Латышский был для неё родным, но все спрашивали у неё, на каком это странном диалекте латышского она говорит. У неё были проблемы с позвоночником, и мне было не вполне понятно, как она с больной спиной собиралась работать в прачечной, да и жила она в глубинке, в Мадоне, где прачечных не было и переезжать оттуда она не планировала.
После двух недель обучения к нам присоединился Игорь Николаевич из Елгавы. Всю жизнь он проработал на стройке, но вот в пятьдесят лет начались проблемы с позвоночником, и началась у него хроническая депрессия, давно еще у него были проблемы со зрением, один глаз практически ничего не видел. Тем не менее, не смотря на три серьезных диагноза у него была только третья группа инвалидности. Хоть мама у него была латышкой, на её языке он говорил очень плохо, да и желания его изучать у него не было. Изначально он попытался учиться на компьютерного техника, но уже через две недели ему надоело учить физику, алгебру, английский и он с радостью согласился поучиться чему-то попроще. Его ужасно раздражали Даг и Виталий, он постоянно заигрывал с Викторией, вел со мной долгие беседы о жизни, и сочувственно относился к Алексею.
В перерывах между работой и лекциями все кроме женщин и Виталия играли в шахматы или шашки. Я до этого лишь изредка играл в шахматы на низком уровне с компьютером, а тогда мне порой приходилось играть по десять партий на дню, и не все соперники были слабыми. Бывший тюремный охранник один раз строго отчитал нас с Алексеем за то, что мы опоздали с обеда на полчаса, дело было в том, что мы невовремя встали в длинную очередь в столовую. Обычно одного человека из группы отпускали раньше остальных, чтобы он занял для всех место в очереди, а в тот день мы с ним заболтались, и отстали от своей группы.
А потом с Алексеем случилась первая неприятность, в результате которой его выгнали из общежития, и пришлось ему ездить ночевать домой в Ригу. В общежитии у него была отдельная комната с двуспальной кроватью и окно выходило прямо на море. Получив пенсию, он сразу после занятий изрядно выпил в баре, пронес еще бутылку в общежитие, и пил её до ночи. Ночью ему стало скучно, и он решил пойти в игровой зал. Конечно, можно было выйти к морю, и обойти забор, ограждавший несколько корпусов общежития, можно было этот забор перелезть, не такой уж он был и высокий. Но Алексей по прозвищу Пётр Первый, пробежал мимо будки охранников и едва не сломал шлагбаум. В игровом зале он выпил еще, полностью проиграл пенсию и так же дерзко вернулся в общежитие, еще и сделав неприличный жест охранникам, которые побежали за ним, но не поймали. Тут бы ему лечь спать, но он вместо этого полез в комнату к женщинам, всех их перебудил, признался одной из них в любви и потребовал, чтобы она обнажилась, но обнажилась другая, которая ему совсем не нравилась. Только тут его охранники и нашли, и сдали вызванной полиции, а полицейские отвезли его в первое отделение психиатрической больницы, где он пару недель отдохнул и вернулся к учебе.
А один раз сосед по комнате затащил меня на пьянку в соседнем корпусе. Там пили дешевую водку и присоединиться к той компании я не захотел, но меня уговорили немного посидеть, рассказать что-то о Норвегии. Рассказывать что-то, когда рядом несколько пьяных людей говорили каждый о своем, было трудно, но тут одна очень экспрессивная женщина влезла на стол и начла раздеваться, швыряя предметы своей одежды в окружающих. Я бы не сказал, что она была какой-то страшной, но было в ней что-то отталкивающее особенно мужчин. Мужики сначала пребывали в шоке, а когда в них полетело нижнее бельё, как-то дружно стащили её со стола и вытолкали из комнаты. От меня один мужик потребовал, чтобы я нарисовал его портрет, вероятно мой сосед наболтал ему о том, что я когда-то учился рисунку. Когда я отказался, меня попросили уйти, что я с радостью и сделал.
Мне так же рассказали и еще одну историю о пьянстве инвалидов в этих общежитиях, которая произошла в жаркий летний день. Напиваясь, студенты играли в карты на раздевание, причем в этом участвовали, как мужчины, так и женщины. Когда им уже нечего стало снимать, проигравшие начали выбегать голые на улицу, конечно, не в том месте, где их могли заметить охранники. И это продолжалось до тех пор, пока местные жители не вызвали полицию.
Ко мне в гости иногда заходил Сережа, мой бывший сосед по комнате. Он просил показать ему какой-нибудь интересный фильм, рассказывал, как ему и его другу по школе интернату плохо живется в этом общежитии. Он рассказал, что его друга соседи вообще не пустили в комнату ночью и им пришлось вдвоем спать на одной кровати, свернувшись калачиками на разных краях. Ему соседи тоже часто не давали спать по ночам. Они подружились с глухими девушками, пригласили их к себе, а потом им стало интересно, могут ли их подруги издавать какие-то звуки, и чтобы проверить решили одновременно их укусить. Этот эксперимент закончился полуночной потасовкой. Серый спрашивал, возможно ли как-то переселиться в мою комнату, ведь у меня было две свободных койки. Я поговорил с комендантшей, и она сказала, что одна из коек занята студентом, который болеет, а другая должна оставаться в резерве. В итоге этих двоих слабо видящих тихих парней переселили в комнату Игоря Николаевича, которому тоже достались шумные соседи, и он потребовал, чтобы их ему заменили.
Одно время нам читала лекции женщина, работавшая технологом в одной достаточно крупной прачечной. Она решила устроить нам экскурсию на свое производство на целый день, чтобы мы там проработали часов шесть. И нас после завтрака посадили в школьный автобус и повезли в Ригу. Обед нам выдали сухим пайком – хлебом, сыром, колбасой, фруктами. В той прачечной было не так чисто, как в нашей учебной, техника там стояла тоже видавшая виды, а некоторая была в совсем плохом состоянии. Нас ставили работать то на одном, то на другом месте.
Игорь Николаевич во время этой экскурсии задумался о том, продолжать ли ему учиться этой профессии дальше. Как-то его напугало замкнутое пространство и огромные машины, рассчитанные на пол центнера сухого белья, чтобы вытащить мокрое белье из такой машины нужна была немалая физическая сила. Перспектива простоять целый день у коландера, выполняя одно и то же нехитрое движение, ему совсем не понравилась. Я напомнил ему о том, что, начиная учебу, мы подписали договоры, в которых говорилось о том, что если мы захотим бросить обучение без уважительной причины, то нам придется заплатить за это обучение, питание и проживание, а это где-то полторы тысячи лат. Потому придется доучиваться, тем более что это каких-то несколько месяцев.
Остальные одногруппники тоже были напуганы условиями труда в настоящей прачечной и не изъявляли желания устроиться там работать после окончания обучения. А Лариса, у которой были проблемы с позвоночником, после четырех часов работы, почувствовала себя настолько плохо, что ей пришлось вызвать скорую помощь. Неделю спустя она продолжила обучение уже в группе швей. После этого инцидента она узнала, что всем студентам нашей школы положены по программе реабилитационные процедуры. Об этом она рассказала почти всей школе, и некоторые активисты отправили требование сначала директору школы, а потом и в министерство образования. В итоге нас начали иногда пускать на пару часов в тренажерный зал и бассейн по вечерам. Особенно нам понравились занятия аквааэробикой в бассейне, там еще была греческая баня.
В моей комнате в общежитии глухой Эдуард сменился на Эдуарда шизофреника, который собрался выучиться на бухгалтера, еще он был помешан на религии, я толком не понял, к какой конфессии он принадлежал, но точно не к лютеранам и не к католикам. Всю свою жизнь он проработал чиновником, но потом заболел, жена от него ушла, и уже повзрослевшие дети перестали с ним общаться. К психиатрам он не обращался, считал их шарлатанами и отравителями, но вполне признавал факт своей неработоспособности. Жил он в крохотной квартирке в маленьком городке Броцэны, славившимся своим цементным заводом. Ему очень хотелось сделать ремонт в своей квартире, и он просил у меня помочь ему в этом, и в награду предлагал трехразовое питание во время проведения работ. Я пытался объяснить ему, что для ремонта нужны материалы, которые стоят не дешево, но он упрямо повторял, что хороший мастер найдет у себя в загашнике любые материалы. Ему казалось, что сразу после того, как он сделает ремонт, на него начнут обращать внимание женщины и он тут же создаст новую семью.
А потом ко мне еще и подселили Дага, чтобы я за ним приглядывал, а то никто не хотел с ним жить в одной комнате, да и домашние задания он не выполнял. Ко мне Даг относился со всем уважением, на какое был способен, но он просто не мог прожить день и чего-то не натворить. То он уронил тяжелый флакон одеколона в керамическую раковину в ванной, так что она треснула, то раскидал по всей комнате свои вещи, то ложился в постель, не сняв верхней одежды и обуви. За ним нужен был постоянный присмотр, и без руководства он жить просто не умел. Я следил за тем, чтобы он мыл полы, застилал кровать по утрам, убирал свои вещи, которых у него было очень много. Иногда я читал ему короткие лекции о правилах поведения в обществе. После того, как Даг поселился в моей комнате, ненавидевший его Игорь Николаевич перестал приходить ко мне в гости.
Иногда к нам временно подселяли, тех, кто получал высшее образование. Люди это были очень серьезные и к тем, кто учился по году, они относились с подозрением. Особенно мне запомнился Янис из Прейли. Он был достаточно состоятельным фермером, передавшим свое большое хозяйство наследникам. У него даже была своя лавка, торговавшая натуральными продуктами с ферм. В основном он занимался выращиванием коров мясных пород, впрочем, были у него и молочные коровы, но держать их в большом количестве было не так выгодно. Он сказал, что в связи со своей инвалидностью больше не может заниматься фермерской деятельностью, потому учиться на профессионального руководителя.
Порой у нас жили и те, кто проходили проверку знаний и состояния здоровья, перед поступлением на учебу. Особенно колоритным был один старец за семьдесят лет, с нестриженными ногтями, длинными седыми космами в белой рубахе до колен. Он собирался учиться на программиста, толком не понимая, что это за работа и что такое компьютер. Однако он был инвалидом второй группы и имел полное право претендовать на получение высшего образования. Был и какой-то религиозный фанатик, который громко и на коленях молился и пытался меня крестить прямо в общежитии.