Почему появлялось подозрение в неискренности? Потому что на ринг против боксера никто не выходит с завязанными руками. И тренер не кричит: «Ты его победишь!», если это физически невозможно. Вот этот вопрос — как? Каким образом? — мучил не только меня. Многих, кто был готов на реальные действия. Каким образом, спрашивается, власть должна «уйти»? Её должен осенить стыд? Прозрение? Это звучало несерьёзно. И до сих пор они пишут об этом: о каком-то «моральном переломе», о «стыде», который однажды настигнет силовиков и политиков. Подобные рассуждения невозможно объяснить ни агентурой, ни заказом — здесь трудно отделить искреннее заблуждение от удобного самообмана.

Им удалось создать свой рынок. «Бизнес на протесте» — именно так я это называл и называю. Они зарабатывали, используя доверие людей. Хорошим примером здесь выступает Навальный. С моей точки зрения, он действовал скорее как предприниматель, который нашёл нишу в политике, а не политиком, для которого политика — судьба. У него всегда была подстраховка: бизнес-прошлое, проекты, связи, даже громкое дело «Кировлес». Он превратил собственную организацию в коммерческий бренд: продавал кружки, футболки, символику — это выглядело нелепо, но было частью коммерческого расчёта.

Но именно такой бэкграунд мешал ему пойти на радикальный шаг. Он протестовал, но всегда оставлял себе путь к отступлению. Политика для него была чем-то вроде игры, где можно оплатить штраф, улыбнуться и вернуться к прежним делам. Его команда, вероятно, жила по тому же принципу: европейские гранты, отчёты о проделанной работе, фотографии с митингов как KPI.

Я всё больше убеждался: они не стремились к смене власти всерьёз. Для них это была игра, форма заработка, освоение западных средств. Такая «оппозиция» не могла представлять угрозу для режима. Мне писали многие: «Мы бы вышли, но они же не пойдут до конца. Мы сядем, а нас никто не вытащит».

Я вспоминал Украину. Сторонники Саакашвили не рассуждали о карме и стыде — они заблокировали автозак, выломали двери, разбили стекла и вытащили его. То же самое с Пашиняном: вышел, повёл людей, его арестовали, но под давлением толпы выпустили. Это политическое лидерство. Настоящее. И это совершенно иной масштаб воли и решимости. А Навальный… он всегда оставался в логике предпринимателя, а не революционера. Так протесты не делаются. В условиях диктатуры нельзя водить хороводы вокруг административных зданий. Даже в демократических странах мирные протесты редко дают быстрый результат — что уж говорить о России. Но они не изучали историю протестных движений. Они просто уверовали в догмат о «мирном протесте», который сам по себе якобы способен изменить систему.

Результат предсказуем: ничего. Хотя пострадавших оказалось достаточно. И всё равно «провокатор» — это я.

Протест должен быть современным, но основанным на реальном опыте. Следовало изучать примеры Ирана, Ирака, Сирии — стран, где люди сталкивались с диктатурами. Изучать и успешные, и провальные стратегии. В Ливане, помню, были конкретные достижения — захваты административных зданий, серьёзное давление на власть. Я писал об этом — сейчас уже не восстановлю все детали. Но там протест был живым, настоящим. Сколько подобных моделей я пытался предложить!

В государстве, где оппозиционеров убивают, идея мирного протеста превращается в мифологию. Это фактически война, объявленная властью собственному населению. А на войне действуют определённые правила: либо ты действуешь на опережение, либо становишься жертвой. Именно поэтому в конце XIX — начале XX века Ленин говорил о революционном терроре. Он не заменял митинги — он шёл параллельно. Ослаблял верхушку. Устранял ключевых фигур: чиновников, мэров, губернаторов, представителей репрессивного аппарата. Так ослабляли систему. В России того времени это сработало. Должно сработать и теперь.

Но нынешняя оппозиция предпочла комфорт. Довольствовалась грантами, лекциями, красивыми словами. Уверовала в индийскую модель, не задумываясь о том, что Индия боролась с внешним колониальным управлением, а Великобритания после Второй мировой войны была истощена. Это совершенно другой контекст. Кто «оккупировал» Россию? Никто. Она находится под властью собственной элиты. Такая ситуация требует иных методов — тех, что доказали свою эффективность в других диктатурах.

Создавалось впечатление, что российской оппозиции подсунули удобный сценарий «ненасильственного протеста» и они охотно приняли его как руководство к действию. Только люди, полностью оторванные от реальности, могли поверить в такое. Всех, кто предлагал иное, они без колебаний отвергали, клеймя несогласных. На мой взгляд, они с самого начала пошли по неверному пути — то ли из глупости, то ли из самообмана, то ли под влиянием искусно внедрённой концепции. В любом случае, это очень удобная работа — называться оппозиционером, им быть в глазах мировой общественности и ещё и зарабатывать на этом. Правда, такая работа не имеет политического результата. Сотрясание воздуха, и не больше.

Я с недавних пор определяю себя как российский украинец — по аналогии с американскими «итало-американцами» или «ирландо-американцами». Роберт Де Ниро — американец итальянского происхождения, и это общеизвестно. Государство там фиксирует идентичность: афроамериканец, латиноамериканец. Но почему же я вдруг стал просто русским, имея очевидные украинские корни?

Ответ для меня очевиден. Свои демографические вопросы Россия решает за счёт Украины, и в первую очередь ей выгодно растворить именно украинцев в русской среде — как наиболее, скажем так, «подходящий» человеческий материал. Отсюда и вся эта политика «братских народов», а то и вовсе «единого народа». Украинцы и русские — одно и то же, твердят они.

Но в повседневной жизни всё выглядит иначе: шовинизм бросается в глаза, а на государственном уровне русификация идёт своим чередом. Стоит чему-то произойти, как недруги тут же припоминают мне «турко-хохла», и по их странным теориям я уже расово «неполноценен». Ведь Украина, по их мнению, когда-то находилась под влиянием монголов и турок, а значит, нас всех якобы «испортили».

Вопреки невежественным домыслам, наука говорит обратное: у украинцев преобладает гаплогруппа R1a, а украинский язык сохранил больше славянских черт, чем русский. В ответ на подобные шовинистические выпады закономерно звучит от меня аргумент о финно-угорских корнях самих русских, что подтверждается генетическими исследованиями.

Следом после этого я обнаружил себя ещё и в списках Росфинмониторинга — среди экстремистов и террористов. На момент проверки мой номер был 8352. Этот факт я запомнил и даже зафиксировал скриншотом. Список этот динамичен. В него добавляются новые имена, и мой порядковый номер смещается.

Было одновременно забавно и тревожно — вдруг оказаться официально признанным террористом. Хотя что я сделал? Просто писал в интернете. Да, порой и этого достаточно для «преступления». Кто-то может воспринять твои слова как призыв к действию, но на тот момент никто из-за меня не пострадал.

Я и сам не знал, как к этому относиться. С одной стороны, мог упомянуть об этом в разговоре, с другой — чувствовал неловкость. В наше время быть в розыске — почти знак определённой позиции, свидетельство того, что ты не лоялен к режиму. Хотя и это пытаются обесценить: мол, на своих же агентов заводят дела для прикрытия.

Неловкость возникала потому, что мало кто в этом разбирается. Не всем объяснишь, что ты не совершал терактов и не взрывал ничего. Люди видят: «в списке экстремистов и террористов» — и тут же начинают додумывать, преувеличивать. Опасаются, сторонятся. Были тому реальные примеры.

Когда я пытался обратиться за помощью, например, в Финляндии к представителям ЛГБТ-движения, мне прямо ответили: «Террористам мы не помогаем». Про себя я подумал: а когда вас признают экстремистами и террористами, что вы скажете?

В любом случае находиться в списке с реальными убийцами и террористами осознавать жутковато. Я такой же, как они? Нет. Но потом вспомнил, как сидел в тюрьме лидер российских националистов Демушкин с фигурантами дела о теракте, со членами банды ГТА, с Андреем Пылевым — лидером ореховской ОПГ, с фигурантом дела об убийстве Немцова, чеченцем.

Его приравняли к ним всего за одну надпись на Русском марше. Соответственно и меня, если бы поймали, могли посадить к подобному контингенту. Это и пугало, и в то же самое время придавало веса мне.

С другой стороны, я никогда не считал себя ангелом. Не верю в абсолютные добро и зло — эти понятия слишком зависят от времени, места и культуры. То, что в одном обществе называют преступлением, в другом может восприниматься как необходимость. Человек, укравший из-за голода, действительно ли злодей? Или он просто пытался выжить?

Для одних действие — зло, для других — благо. Убивший педофила для государства остаётся убийцей, но в глазах многих — герой. Именно поэтому я избегаю категоричных суждений: любое действие получает разные оценки, и единого ответа не существует.

Именно здесь мой случай становится показательным: в списке Росфинмониторинга никто не различает реальный вред и слова. Системе достаточно формального ярлыка, и всё сложнее этой схемы исчезает. По сути важно лишь одно — изолировать тех, кто действительно причиняет ущерб, но это не делает их поступки однозначно «плохими». Большая часть морали — инструмент, закреплённый религиозной традицией для контроля. Пару предложений — и меня уже приравнивают к убийцам; мои слова словно превращаются в окровавленные пули, извлечённые из трупов.

Soul Survivor (Альбом Temple Balls 2026 года)

There Will Be Blood (Альбом Temple Balls 2026 года)

Trap (Альбом Avalanche 2023 года)

Strike Like A Cobra (Альбом Avalanche 2023 года)