- Дай попить, пожалуйста, – обратился к парню, который держал бутылку.
- Здесь только на меня осталось, – буркнул он, помахав мне перед носом почти полной бутылкой.
Я схватил бутылку и рванул на себя. Произнеся «эээбляохуелчтоли?!», парень уцепился за нее двумя руками и почти полностью расплескал.
Один из старослужащих метнулся ко мне и схватил за грудки. Хватка была цепкая, бушлат затрещал, верхняя пуговка с треском оторвалась и затерялась под ногами. Больше я ее не видел.
- Ты че себе, салага, позволяешь?! – рявкнул он мне в ухо.
Я взял его пятерней за лицо и с силой оттолкнул. Он разомкнул руки и отпрянул. Но только для того, чтобы тут же со всех размаху въехать лбом мне в нос.
В ответ я брызнул фонтаном крови. Из носа потекло бурно и обильно, в глазах запрыгали и заплясали оранжевые вспышки. Я дернулся, почувствовав, как руки и плечи держат сослуживцы. Моего оппонента держали тоже.
- Ведите к шлангу, пусть утрется, – сказал кто-то.
Какой-то парень пошел вместе со мной. Я напугал своим видом дневального, умылся. Отряхнул заляпанный кровью бушлат, немного оклемался. Нос дышал не как раньше, пульсировал легкой болью. Я ощупал его, подвигал переносицу вправо-влево. Способность двигаться она не теряла еще недели три. А еще через некоторое время с посторонней помощью приобрела это свойство вновь.
- Как его зовут? – первым делом осведомился я.
- Это Ронин, - сказал мой провожатый, - не связывайся с ним. Ты за дело получил.
Мы возвращались к месту происшествия. Молодые – копали, старослужащие стояли в тени боксов.
Я снова подошел к старослужащим. Отыскал взглядом Ронина. Он был взрослее прочих, даже постарше меня. Его жесткий взгляд и суровое, покрытое следами от оспы, лицо говорили о непростой судьбе и знакомстве с несладкой стороной жизни. Я не чувствовал злости или обиды, но знал, что должен поступить именно так.
С полуоборота корпуса… мой правый локоть впечатался Ронину в лицо. Теперь настала его очередь брызнуть кровью. Мы рванулись друг на друга, но обоих уже держали гомонящие сослуживцы.
- ДА ЧТО ЗДЕСЬ, БЛЯДЬ, ТВОРИТСЯ?! – прогремело рядом.
Среди нас возник громадный прапорщик-танкист. Обвел замерших солдат взором рассвирепевшего орка. Отвесил мне тяжелый подзатыльник мозолистой рукой. И ушел.
- Пошли, поговорим, ебанутый, – сказал мне Ронин и направился в бокс.
Я пошел за ним. С нами отправились еще пара старослужащих.
Мы зашли в полумрак бокса. «Побудьте на фишке», - сказал Ронин приятелям и повел меня вглубь бокса.
Мы сели на пустые ящики из-под снарядов. Ронин закурил и не глядя на меня спросил:
- Ты понял, за что я тебе уебал?
- Ты жадный на воду человек?
- Нет, блин! Я тебе уебал, потому что ты не хочешь работать с остальными!
- А вы работали с остальными?
- Хочешь сказать, что поведение человека должно определяться сроком службы?
- Ты и вправду ебанутый. Мы свое уже отгорбатились, теперь ваша очередь втухать.
- То есть я должен втухать за то, что вам в свое время не хватило духу отказаться втухать?
Он бросил на меня долгий испытующий взгляд. Я предположил, что в свое время он втухать не согласился.
- Ты не справедливость ищешь, а проебаться хочешь.
- В данном случае эти вещи удачно совпали.
- Что-то не верится, - проворчал он.
Бросил окурок на пол и тщательно растер берцем.
Ночью всю батарею подняли. Командование что-то не рассчитало, и дивизион испытал катастрофическую нехватку дров. По совершенно идиотским и несуразным причинам наша батарея должна было напилить громадный объем дров. И отбой был возможен только по выполнению плана.
Наспех одетые солдаты пыхтели на дровнике: махали топорами и вжикали тупыми двуручными пилами. Мелькали лучи фонариков, выхватывая из темноты утомленные лица. Ронин яростно орудовал пилой. Он пилил вместе с молодым, который то и дело гнул пилу, останавливался и тряс уставшей рукой.
- Да не умею я пилить! – чуть не плача заорал молодой и вскочил.
Ронин дал ему увесистого леща и позвал приятеля из старослужащих. Тот принялся за дело бодро, с усердием, однако, даже не допилив бревно, меланхолично заявил:
- Заебался. Да и нахуй надо вообще.
Ронин проводил его долгим и очень нехорошим взглядом.
- Давай пилить, - сказал я и взялся за пилу.
Я начал пилить как одержимый – уступать Ронину не хотелось. В два счета мы с ним располовинили бревно. Чурбаны тут же забрали коллеги с топорами, нам подкинули еще одно. На одном дыхании мы распилили и его. Нам положили новое. С тем же яростным азартом мы снова принялись за дело.
Ронин мельком глянул на меня. И тут же вгляделся внимательнее. Вблизи как раз мелькнул свет фонарика, и Ронин узнал меня. В его взгляде удивление уступило место уважению. Он кивнул мне, и мы продолжили яростно мельтешить пилой, пока не завершили заготовку дров, и батарея не отправилась спать.
На улице размазалась густая темнота, и ориентироваться можно было только по светлым входам в палатки. Так наша батарея и притопала неровным строем к одной из палаток полевой столовой на ужин.
Помещение представляло собой просторную палатку с длинными и высокими, до груди, столешницами шириной в половину локтя. Потолкавшись в очереди, мы достигли раздачи, и теперь каждому солдату шлепали в крышку от котелка по половнику каши, плескали в кружку компот и совали в жадные руки свежий, хрустящий, ароматный хлеб.
Я взял ужин на себя и на товарища, неудачно угодившего в ночной наряд. Приткнулся к свободному месту и принялся за трапезу. Только закончив есть, я услышал хриплый голос с кавказским акцентом:
- …Эй, Муллагыдмоуткгптллв, сюда иди.
Я обернулся. За дальним столиком стояла группа дагестанцев: два незнакомых бугая под два метра ростом и один узнаваемый, из соседней батареи. Несмотря на толкучку в столовой, вокруг компании был метр пустоты, все обходили ее стороной.
Я подошел. Дагестанцы отличались от прочих солдат не только естественными национальными чертами, но и особенностями экипировки. Двое громил, которые были приглашены явно для деморализации собеседника, то есть меня, пренебрегали уставными шапками-ушанками и стояли в гражданских спортивных. Третий, как ни в чем не бывало, носил офицерскую шапку бирюзового оттенка. У каждого на ремне блестела запрещенная командованием золотая бляха, у одного я заметил на поясе не менее запрещенный нож.
- Мне нужно отнести ужин приятелю в наряде.
Один из бугаев вперил в меня взгляд небритого крокодила и пробасил:
- Слышь, ваххабит, тебя сейчас отпиздить или потом?
Я посмотрел на него недоуменным взглядом:
- Потом! Ведь сейчас я несу ужин.
- Съебать собирается, – вставил другой.
- Нет, не собирается… - задумчиво сказал первый.
- Я быстро, – сказал я. – Только никуда не уходите.
Насладившись коктейлем эмоций на их лицах, я поспешил к сослуживцу.
Нахохлившись и сгорбившись, Брюс сидел за партой в уголке конференц-зала. Печки в этой палатке предусмотрены не были, тепло и уют ему обеспечивал двойной слой белуги и ватники. Оторвав понурый нос от мобильника, Брюс блеснул улыбкой:
- Я уж подумал, тебе на меня пайку не дали! Я бы тут без ужина сдох. Спасибо!
- На здоровье, – я протянул ему полный до краев котелок и хлеб.
- Я телефон зарядил, хочешь в инет залезть?
- Хотеть-то хочу, но у меня в столовке разговор наметился, пора мне…
- Что за дела, если не секрет?
- Даги зовут побеседовать.
- Не хочу тебя огорчать, но ебальник ты вряд ли сохранишь, - улыбнулся Брюс.
Тон его был ободряющим, но в глазах я заметил тревогу и жалость. Я потрогал переносицу. Как правило, стычки с дагами, переносицами не ограничивались и кончались госпитализацией, дисбатом и головной болью офицеров.
Народу в столовой поубавилось, время вечернего приема пищи подходило к концу. С другой стороны палатки доносились приказы сержантов, уводящих батареи в жилые палатки готовиться к вечерней поверке.
Теперь моих собеседников стало на одного больше, двое курили. Вот так, прямо посреди полевой столовой стояли и дымили сигаретами. Я подошел и начал с главного:
- Тише, тише, брат. Никто не говорит, что ты ваххабит, – сказал дагестанец, подошедший за время моего отсутствия. – Меня зовут Мага, а это Али, Гера и Рашид.
- Я Вара. Сокращение от Варкрафт.
- Рад с тобой познакомиться. Ты действительно тот самый парень, который не принял присягу?
- Ты русский, и принял ислам?
- Машаалла! – сказал Мага, остальные вполголоса повторили то же самое.
- Ты, кстати, угощайся, мы тут кофе пьем. Нормальный кофе сварили, не тот, что тут разливают, – сказал, кажется, Али. Тот, который ранее уточнял, когда меня предпочтительней отпиздить.
Он плеснул в мою кружку черного варева, от которого пошел упоительный запах, так напоминающий беззаботную гражданскую жизнь, и протянул пригоршню шоколадных конфет.
- А как у тебя родители отнеслись к твоему выбору? – продолжал интересоваться Мага.
- В целом, положительно, - ответил я. - Они видят только внешние проявления и довольны ими. Они не копают глубоко. Для них это просто здоровый образ жизни: не пить, не курить…
Я осекся и глянул на курящих Рашида и Геру. Мага заметил мой взгляд и рассмеялся:
- И какое оправдание вы находите таким понтам? – спросил я.
Рашид потупился. Потом щелчком отправил недокуренную сигарету в железный поддон у печки и вздохнул:
- Нет этому оправдания. Извини.
Его реакция поразила меня. Я понимал, что отнюдь не крут, а эти парни сильнее меня и опытней по жизни. Однако, как мне думается, на каком-то первобытном уровне эти «доминантные самцы» идентифицировали меня как «шамана» - парня не от мира сего, но имеющего духовный авторитет. Конечно, мне это польстило.
Мага немного помолчал и сказал:
- Если появятся какие-нибудь проблемы со слонами или командованием, ты только скажи, мы поможем.
Я вспомнил некоторые терки с сослуживцами и мудака-лейтенанта, который назначал меня на дежурство пятую ночь подряд. Днем я вел обычную службу, а ночами топил в палатке печь.
- Спасибо, буду иметь в виду. Пока справляюсь сам.
Мага одобрительно кивнул.
- Да, нравятся его песни, – ответил я.
Мага достал из бушлата редкий для армии современный телефон, и через несколько секунд из динамика послышался голос чеченского барда, мужественный и печальный:
…Если верой ты слаб и моля к небесам не взываешь,
Если искренне каясь пред Господом стан не склоняешь,
Знай, бесценные годы свои ты напрасно теряешь
И в мирской суете смысл жизни своей не познаешь.
Жизни путь лишь один, срок земной незаметно промчится,
Каждый должен оставить свой след и чего-то добиться,
Жизнь достойно прожить и во всем от греха удалиться,
И к деяньям благим должен искренне каждый стремиться…
Дослушав песню, я заметил выступившие на глазах моих собеседников слезы.
- Скоро курбан-байрам, приглашаем тебя на шашлыки.
Увидев мой удивленный взгляд, улыбнулся:
- Здесь в лесу пикник устроим. Командование запретить не решится.
- Я бы с удовольствием. Вот только через два дня я возвращаюсь в казарму, меня ждет перевод в разведку.
- Ух ты! А что ты туда так рвешься?
- Раз уж я оказался в армии, хочу получить от этого максимум.
Знал бы я, какого максимума я еще наполучаю…
- Ну да, в разведке, конечно, можно неплохо подкачаться. Только жалко, что ты туда уйдешь. Там наших нет. Дагов туда не берут.
- Ну, сам понимаешь, в нарядах не стоим, приказы выполняем по желанию. А там дисциплина прежде всего. В разведке жестче – это совершенно другая армия. Давно повелось так, что даги с разведкой на штыках. Завидев друг друга, всегда деремся.
- Получается, я буду в противоборствующем лагере, да?
- Теперь мы всегда в одном лагере, брат.
Знай я, какие события ожидают меня в будущем, – сдох бы прямо на месте. Ведь служба только-только началась, и настоящие приключения были впереди.
Я побываю в нескольких ротах; буду стрелять на ночном полигоне из автомата с прибором ночного видения; лежать по пять часов в сугробе «в засаде»; на границе с Казахстаном неделю сидеть под ливнем в «тайнике» - наблюдательном окопе; учиться складывать парашют, делать растяжки с взрыв-пакетами; возиться с допотопными радарами для обнаружения вражеских единиц; подвывать от холода, ночуя в пустыне под открытым небом и укрываясь бронежилетами вместо одеяла; не снимать берцы по трое суток; десять часов трястись в БМП на марше, когда военные машины заполняют степь до горизонта, а небо трещит от косяков вертолетов. Однажды нас закидают дымовыми шашками, а в моем противогазе не окажется стекол для глаз. Однажды мы будем утилизировать порох из старых снарядов, и пламя костра взметнется в небо на высоту двадцатиэтажного дома, и ночью станет светло. А еще мы будем делать шашлыки из собак и змей (но я побрезгую есть). Как-то раз раскаленный осколок гвоздя попадет мне в сгиб локтя – я приду в кабинет к хирургу и скажу, что мне пробило артерию. Он не поверит и попросит убрать руку с раны, а потом закричит, чтобы я зажал ее обратно.
Но любые физические испытания – ничто по сравнению с проблемами с сослуживцами. В какой-то момент я сломаюсь и буду себя презирать за слабость и малодушие, в какой-то – восстановлюсь. Однажды я сбегу из части и окажусь в одиночестве в лесу, на берегу реки, которую я не смог переплыть, полностью вымокший и с воспалением легких, а в это время по мою душу будет отправлено три роты разведчиков. Они меня не догонят, но охрана электростанции, на которой я решу заночевать, доложит в часть, и за мной приедут усталые командиры, довольные, что поиски кончились. Потом я надолго задержусь в армейском госпитале с пневмонией и ветрянкой. Там я внезапно найду временных друзей, буду читать книги и придумывать компьютерную игру. А потом мы поедем на тактико-специальную подготовку в бригаду спецназа в Тольятти, или это было до того… И, конечно, из-за своего поведения я снова поучаствую в диалогах с командиром бригады, прокурором, начальником госпиталя, психологом и другими.
Так или иначе, дембелем я стану, находясь за 3000 км от дома, в застрявшем на несколько недель посреди пустыни поезде – армейском эшелоне. Тогда, лежа целый день на койке и, увы, кусаемый вшами, я буду придумывать фэнтези-миры.
Ночью, дожидаясь рейса домой, я, одетый в джинсы и военный свитер, сидел в армейской канцелярии, смотрел мультики и пил чай с командиром роты. Он пил водку и курил. Голос у него был низкий, но неспособный воспроизводить звук «р», который заменялся на глубокое натужное «л». Мы беседовали, обсуждали мои похождения, и в порыве чувств командир резюмировал:
- Муллагалеев, ты такой пи-и-и-идор! Но мы тебя - любим.
После чего оставил меня в канцелярии одного и отправился соблазнять бригадную психологиню, которая допрашивала меня 1000 лет назад, когда я не принял присягу.
Сегодня, почти 15 лет спустя, я, конечно, вижу, как много историй осталось без подробностей. Однако продолжить повествование не могу. Эти записи были сделаны сразу после армии, по горячим следам и свежим впечатлениям, с диалогами, повторенными почти слово в слово. Сейчас я уже не помню подробностей службы, и если начну дописывать, то получится уже не реальная история, а художка, похожая на приключения Джона Сноу в Ночном дозоре или на фильм "Танцующий с волками" :)
Вместо этого предлагаю почитать другие мои книги и рассказы.
Также отвечу на вопросы в комментариях.
