— Глюк системы, — бледнея, говорит Павел. — С «умным» освещением что-то… Или с питанием.

— Это не глюк, — старик оборачивается к «Ночному дозору». Его лицо на записи кажется иссохшим. — Слышишь?

Звуковая дорожка камеры, до этого фиксировавшая лишь их шаги, теперь передаёт слабый, едва уловимый звук. Словно доносящийся из глубины здания струнный квартет. Музыка призрачная, неуловимая.

— Никакой музыки нет! — голос Павла срывается. — Это… наводка на микрофоны. От тех же скачков.

Он делает шаг, и его нога проваливается в паркет, ставший жидким и тёплым. Последующие минуты — это хрип, чавкающие звуки и медленное, необратимое поглощение. Виктор Семёныч, не в силах помочь, растворяется в мазках «Ночного дозора», подчиняясь зову музыки, которую слышит только он.

Запись продолжается ещё несколько секунд после того, как зал затихает. Камера, словно невидимый свидетель, бесстрастно фиксирует результат. На паркете лежит железнодорожный жетон с номером «0410».

Потом кадр окончательно замирает, заливаясь шумом, похожим на белый свет.

Лера замерла. Не моргая, вглядывалась в полотно. Ничего. Статичное изображение. «Переработала, — тут же отмела она ощущение. — Нервы. Нужно отвлечься».

Она свернула в соседний зал — русский авангард. И тут её взгляд упал на «Чёрный квадрат» Малевича.

И сердце её провалилось в абсолютную пустоту.

Внутри квадрата не было просто чёрной краски. Там, в глубине, что-то шевельнулось. Медленное, маслянистое движение, будто в непроглядной смоле плавает невидимый левиафан. Это было не на поверхности холста. Это было за ним. Или сквозь него.

Она не крикнула. Голос пропал. Она, не дыша, пятилась назад, наткнулась на что-то твёрдое.

— Эй, осторожнее!

Сильная рука схватила её за локоть, не давая упасть. Сергей. Он смотрел на неё с долей раздражения и беспокойства.

— Вы в порядке, Лиера… Лера Валерьевна? На вас лица нет.

— Квадрат… — выдавила она, указывая дрожащим пальцем. — В «Квадрате»… что-то есть.

Сергей повернулся, оценивающе посмотрел на картину. Помолчал секунду.
— Ничего там нет. Чёрная краска на белом фоне. Как и вчера, и позавчера. Вам плохо? Может, давление?

В его голосе не было насмешки, лишь практичная озабоченность. Его мир был миром фактов. Дверь заперта — значит, заперта. Картина висит — значит, висит. Всё просто.

— Нет, вы не понимаете! — в голосе Леры зазвенела истерика. — Я должна проверить! В архиве есть цифровая копия, высокого разрешения… Я должна сравнить!

Она рванулась прочь, по направлению к своему кабинету в административном крыле. Сергей, вздохнув, лениво поплёлся за ней. Оставить её одну в таком состоянии было бы не по инструкции. Да и, если честно, стало любопытно.

Они прошли по длинному коридору с высокими арочными окнами. За окнами должен был быть внутренний дворик музея, но сейчас стекла были молочно-мутными, сквозь них не проникало ни луча света. Сергей, шедший сзади, этого не заметил.

Лера распахнула тяжёлую дубовую дверь своего кабинета. Комната была завалена книгами и папками. Она бросилась к компьютеру.

Монитор не включался. Ни одна клавиша не отвечала. На экране, вместо логотипа системы, был тот самый «Чёрный квадрат», растянутый на весь дисплей. И в его цент пульсировала крошечная, алая точка, словно капелька крови на бархате.

— Не работает, — прошептала она, отступая от стола.

— Сеть легла. Ремонтники завтра разберутся, — невозмутимо заключил Сергей. — Провожу вас до выхода.

Он вышел в коридор. Лера, пошатываясь, последовала за ним. Они прошли мимо лифтов, свернули за угол и…

…оказались в том самом зале русского авангарда. Прямо перед «Чёрным квадратом».

Сергей замер. Его прагматичный мир дал первую трещину.

— Это невозможно, — пробормотал он. — Мы шли в другую сторону.

Лера не слушала. Её взгляд был прикован к другой картине — «Композиции VII» Кандинского. Яркие, хаотичные пятна цвета теперь складывались в узор, отдалённо напоминающий искажённое от ужаса человеческое лицо. Оно было ей знакомо. Это было её собственное отражение, которое она видела сегодня утром в зеркале.

Она медленно обернулась и посмотрела на Сергея. Его лицо было пепельно-серым. Он смотрел на небольшую картину Петрова-Водкина, изображавшую купающихся красных коней. Раньше кони были абстрактными, почти символическими. Теперь их глаза, крошечные точки, были полны животного, первобытного ужаса. И в этом ужасе Сергей увидел отражение своего собственного.

— Сергей Петрович, — тихо сказала Лера, и в её голосе больше не было паники, лишь ледяное, вселенское отчаяние. — Мы никуда не уходили.

Она подошла к выходу из зала и толкнула массивную дверь. Та бесшумно открылась.

За ней был не коридор, а тот же самый зал. Тот же паркет. Те же картины на стенах. И их собственные спины, стоящие в десяти метрах от них.

Петля захлопнулась.

Из репродуктора, вмонтированного в лепнину потолка, раздался тихий, ласковый голос смотрителя, которого они оба знали — старого Фёдора Игнатьевича, умершего два года назад:

«Добро пожаловать в нашу постоянную экспозицию. Пожалуйста, не трогайте произведения искусства. Некоторые из них… очень хрупкие. Как и вы».

Тишина, последовавшая за голосом из репродуктора, была хуже любого звука. Она была живой, вязкой, она давила на барабанные перепонки.

— Это чёртов розыгрыш, — просипел Сергей, выхватывая из кобуры рацию. — Пост один, пост один, приём! Говорит Сергей Петрович из зала номер четыре! Немедленно дублируйте охрану, здесь... — Он замолчал, прислушиваясь к шипению пустого эфира. — Приём, блять!

Лера не сводила глаз с их двойников в другом конце зала. Те стояли так же неподвижно, будто сами стали частью экспозиции.

— Рации не работают, — констатировала она, и её голос прозвучал удивительно спокойно. Это был голос человека, переступившего порог паники и вступившего на территорию чистого, леденящего шока. — И мобильные тоже. Проверяла, пока ты кофе пил.

Сергей швырнул рацию на паркет. Пластик с сухим хрустом разлетелся на несколько частей.

— Ладно. Ладно! — Он провёл рукой по лицу, собираясь с мыслями. — Значит, галлюцинации. Отравление угарным газом. Или что-то в вентиляции. Надо найти аварийный выход.

— Какой аварийный выход, Сергей Петрович? — Лера медленно повернулась к нему, и в её глазах он увидел нечто, заставившее его поёжиться. — Мы только что прошли через дверь и вернулись в ту же точку. Здесь нет выхода. Здесь есть только... экспонаты.

Она подошла к ближайшей картине — тому самому «Купанию красных коней». Её пальцы, не прикасаясь к холсту, повторили в воздухе контур глаза одной из лошадей.

— Раньше его не было, — прошептала она. — Этого ужаса в глазу. Я изучала эту работу вдоль и поперёк. Художник писал состояние, а не эмоцию. Это... это кто-то дорисовал. Или... это мы сейчас это видим.

— Прекратите нести чушь! — рявкнул Сергей, но его собственный взгляд невольно скользнул по другим полотнам. На «Богатырях» Васнецова у одного из витязей на шее теперь висела тонкая, алая ниточка — царапина. На портрете неизвестной дамы в синем платье из складок ткани проступало едва заметное, бледное лицо младенца. Галерея не просто повторялась. Она мутировала с каждым их кругом.

— Мы попробуем ещё раз, — твёрдо заявил он, хватая Леру за локоть. — Только вместе. И не сводим глаз с двери.

Они снова подошли к массивной дубовой двери. Сергей толкнул её. Та же картина: они видят свои спины в десяти метрах. Но на этот раз Сергей не стал отступать.

— Идём, — сквозь зубы прошипел он и, крепче сжав локоть Леры, шагнул вперёд.

Проход был коротким, всего несколько шагов в полумраке. Но в эти секунды Лере почудилось, будто стены по бокам не каменные, а состоят из спрессованных, бесшумно кричащих лиц. Она зажмурилась.

Их сапоги снова заскрипели по паркету. Они были в том же зале. Но теперь их двойников не было. Вместо них, прямо по центру зала, стоял одинокий мольберт. На нём висел небольшой холст, закрытый чёрным бархатным покрывалом.

— Его тут не было, — уверенно сказала Лера. — Минуту назад его тут не было.

— Значит, что-то изменилось, — Сергей подошёл ближе, его рука потянулась к покрывалу. — Может, это ключ?

— Нет! — Лера отшатнулась, будто от раскалённого железа. — Не трогай! Ты не понимаешь? Это не картина. Это... приманка. Или надгробие.

Но Сергей уже не слушал. Его терпение лопнуло. Вся эта мистическая чепуха противоречила всему, во что он верил. Он сдёрнул покрывало.

Под ним оказалась картина в золочёной раме. Написанная в реалистичной манере, она изображала... их самих. Леру и Сергея. Они стояли в этом самом зале, спиной к зрителю, и смотрели на «Чёрный квадрат». Каждая деталь была выписана с фотографической точностью — складки на его униформе, выбившаяся прядь её волос, пылинки в луче света, которого здесь, в реальности, не было.

— Боже... — выдохнула Лера. — Это мы. Сейчас.

Сергей молчал. Его взгляд был прикован к собственному изображению. На картине его рука сжимала рацию. А на паркете у его ног лежали осколки от неё. Художник, писавший эту картину, знал, что она разобьётся. Он написал уже случившееся будущее.

Лера подошла ближе, вглядываясь в мазки.
— Это... мой почерк, — прошептала она, и голос её дрогнул. — Манера наложения краски... Это я так пишу. В студенческие годы. Я... я написала эту картину?

В этот момент свет в зале померк, будто кто-то приглушил диммер. «Чёрный квадрат» на стене словно поглотил оставшиеся фотоны. А с новой картины на мольберте послышался звук.

Тихий, прерывистый стон. Он шёл от изображения Сергея.

На полотне его спина вздрогнула. И медленно, преодолевая сопротивление масляных красок, его нарисованная голова начала поворачиваться. Скрип, похожий на скрежет стирающейся пастели, заполнил зал.

Лера и Сергей застыли в ужасе, наблюдая, как их собственные изображения на картине оживают.

Голова Сергея на холсте повернулась до профиля. Его нарисованный глаз, плоский и блестящий от лака, уставился на них из двухмерного пространства. Его губы на картине дрогнули, сложившись в беззвучное слово.

И в ту же секунду настоящий Сергей, стоявший рядом с Лерой, схватился за горло. Из его рта вырвался хрип. Он не мог дышать.

— Сергей! — закричала Лера.

Но её крик потонул в новом звуке. Со стороны «Чёрного квадрата» послышался мягкий, влажный шорох. Будто по холсту провели огромной, бархатной кистью.

И из чёрной бездны квадрата медленно, как из густой смолы, начала выплывать бледная, костяная кисть человека.

Лера не кричала. Крик застрял где-то ниже горла, превратившись в тихий, животный хрип. Сергей отшатнулся, ударившись спиной о мольберт с их портретом. Картина закачалась, и с неё, словно слеза, скатилась капля масляной краски. Алой, как кровь.

Кисть двигалась к ним, неотвратимо, дюйм за дюймом. И с каждым её движением свет в зале мерк, поглощаемый квадратом. Тени на стенах оживали, тянулись к ним длинными, худыми пальцами.

«Дверь! — просипел Сергей. — Назад к двери!»

Они рванулись, спотыкаясь о паркет, который внезапно стал мягким и липким. Лера обернулась на секунду: кисть уже почти целиком вышла из холста, а за ней проступало худое, как у манекена, запястье.

Сергей толкнул тяжёлую дверь. На миг показалось, что за ней — тот же зал, их собственные спины. Но он, не раздумывая, шагнул вперёд, втянув за собой Леру.

Их охватила мгновенная, леденящая темнота. И тишина. Не та, музейная, полная напряжения, а абсолютная, мёртвая. Ни звука.

Потом — свет. Вернее, его подобие. Они стояли на ступенях перед музеем. Но мир вокруг был не тем.

Небо висело низко, серо-жёлтое, как синяк. Ни солнца, ни облаков. Воздух был густым, безвкусным. И не было ни звука. Ни гула машин с Садового кольца, ни голосов, ни даже ветра. Только собственное дыхание, громкое, как в скафандре.

По Тверской, вниз к Манежной, двигались фигуры. Много. Но все они были... размытыми. Как смазанные фотографии. Женщина с сумками замерла у перехода, её рука с кошельком застыла в одном жесте. Через пять секунд движение началось сначала. Мужчина у киоска беззвучно открывал рот, будто что-то кричал, и снова закрывал. Цикл.

— Что... что это? — Лера услышала свой голос, неестественно громкий в этой тишине.

Сергей молчал. Он смотрел на свои часы. Стрелки застыли на 15:30.
— Мои встали, — пробормотал он. — Ещё в музее. А твои?

Лера взглянула на свои наручные часы — подарок ее кавалера, Саши, на годовщину. 15:30. Время, когда он всегда звонил с работы. Время, когда свет в его мастерской был идеален для работы.

— Саша... — вырвалось у неё.

И как будто в ответ, из подворотни напротив, донёсся шёпот:

— Ле-ра...

Она узнала этот голос. Тон, тембр, та лёгкая хрипотца, которая появлялась у него к концу долгого дня.
— Саша?!

Она рванула вперёд, не слушая окрика Сергея. В глубокой тени подворотни стоял силуэт. Высокий, в его любимом потрёпанном кожаном пиджаке.

— Лер... как ты тут оказалась? — голос был его, но словно доносился из плохого телефонного динамика. — Я думал... я думал, все погибли...

Она замерла в двух шагах. Разум кричал «НЕТ!», но сердце рвалось из груди.
— Саш, что происходит?

— Не знаю... — силуэт сделал шаг навстречу, выходя из тени. Лица ещё не было видно. — Я искал тебя... в музее было страшно... всё живое... картины...

У Леры похолодела спина. Он знает про картины.
— Как ты... оттуда выбрался?

— Бежал... как ты... — голос стал настойчивее. — Подойди ближе. Я не могу... увидеть тебя.

Она сделала шаг. И в этот момент свет упал на его лицо.

Это было его лицо. Узнаваемое до боли. Но оно было... нарисованным. Мазки масла, видимые штрихи. Цвет кожи плоский, без полутонов. А глаза... В глазах плавало отражение. В его зрачках, как в маленьких чёрных рамках, были изображены две крошечные, искажённые от ужаса фигурки. Лера и Сергей, бегущие по музейному залу.

— Подойди же, — сказало нарисованное лицо, и его губы изогнулись в улыбку. Не его улыбку. Точную копию той, что была у неё на автопортрете, который она написала в институте.

Из его кармана медленно выползла и упала на асфальт тряпичная кисть, испачканная в чёрной и алой краске.

— Я так скучал, — прошептало создание, и в его голосе появилась чужая нота. — Мы можем быть вместе. Навсегда. В одной рамке.

Рука в кожаном рукаве протянулась к ней. Пальцы заканчивались не ногтями, а острыми, заточенными мастихинами.

— Лера, с кем ты разговариваешь?! — рявкнул Сергей, хватая её за плечо.
Для него в подворотне была лишь слепая стена, покрытая странными, будто влажными пятнами.
— Это же...
— Там НИКОГО! — закричал он, тряся её.

Его крик, первый громкий звук в этом мире, словно сбил настройку. Нарисованный «Саша» дернулся, как изображение на мониторе. Черты поплыли, смешались в кляксу цвета и линий.

— Ты... не хочешь? — прозвучал уже чистый, безличный и обиженный шёпот прямо в её голову. — Как жаль. А у меня для тебя был подарок.

Существо указало мастихином-пальцем куда-то за спину Леры. Она, не в силах сопротивляться, обернулась.

На стене дома напротив, где секунду назад была реклама, теперь висел огромный портрет. На нём была она. Не нарисованная, а будто вклеенная из реальной фотографии. И на этом портрете она оборачивалась назад, к подворотне, с тем же выражением ужаса, которое было на её лице сейчас. Петля.

Когда она отвернулась обратно — в подворотне никого не было. Лишь на асфальте лежала та самая кисть. И чуть дальше — железнодорожный жетон с номером «1530».

Сергей подошёл, глядя на пустое место.
— Ты его... видела? По-настоящему?

Она кивнула, не в силах вымолвить слово, глядя на жетон. 15:30. Его личное застывшее время.

— Он здесь, — прошептала она. — Где-то здесь. Что-то держит его.

Сергей вздохнул, провёл рукой по лицу. Его прагматичный мир рассыпался в прах, но инстинкт выживания остался.
— Значит, надо его найти. Но не здесь. Там, — он кивнул на жетон. — Где бы ни была дверь с этим номером.

Лера подняла жетон. Он был холодным, но на обратной стороне она нащупала гравировку — крошечную стрелку, указывающую вниз, и едва заметную надпись: «Мастерская 7».

— Я знаю это место, — сказала она. — Это арт-кластер в бывшем заводе. Его студия была там.

Сергей посмотрел на безликих теней, бесшумно двигающихся по Тверской.
— Тогда пошли. Пока мы ещё... мыслящие.

Они пошли, оставив позади молчаливый музей. Над городом висело нездоровое, чуждое небо, а в кармане Леры лежал жетон — и ключ, и приглашение вглубь кошмара.

Продолжение следует...

На этом связь прервалась. Изломы расширяются. Жителей не эвакуировать — это ускоряет рост аномалий. Единственная тактика — полная изоляция. Мы не боремся с этим. Мы просто отступаем.

Глава 1
Артём

Последний день старого мира начался с кошмара.

Артём проснулся, задыхаясь. Горло сжато, сердце колотилось о рёбра. Третий день подряд.
Сон был одним и тем же, но без начала и конца — как обрывок плёнки, застрявшей в проекторе.
Он стоял посреди абсолютно пустого пространства. Не тёмного и не светлого. Просто... отсутствующего. Под ногами не было пола, над головой — неба.
Впереди — Анна. Она шла от него, не оборачиваясь, в своём осеннем пальто. Он звал её — голоса не было. Он пытался бежать — ноги вязли в невидимой тягучей тяжести.
И тогда из ничего начинали проступать предметы. Как всплывающие пятна на плёнке. Старый железнодорожный жетон завис в воздухе. Его часы тикали с диким, ускоренным эхом. Со всех сторон на него смотрели глаза — не глаза людей, а глаза с картин: плоские, масляные, бездушные.
Анна оборачивалась. Её лицо — это фотография, которая медленно намокала и расползалась, обнажая что-то тёмное и пульсирующее внутри. Она говорила, но голос доносился из его собственных карманов, из складок одежды:
«Ты всегда опаздываешь. Ты смотришь не туда.»
И он просыпался.

Лежал, уставившись в потолок. Шесть утра. «Чёрт… Наверное, всё из-за этих последних месяцев. Из-за того, как мы отдаляемся. Она не выходит из головы — даже во сне преследует».
Он потянулся к тумбочке, где лежали часы Артема — подарок отца. Стрелки показывали 6:47. Ещё рано, но спать больше не хотелось.
Встав, он потянулся. Кости хрустнули с тоскливым однообразием. «Надо отвлечься. Работа, архив — там хотя бы всё логично».

Струйки солнечного света, резали полумрак квартиры, упираясь в башни из папок и книг. Артём щурился, разбирая очередную стопку бумаг. Архивный прах щекотал ноздри, пах историей, забвением и чьими-то давно истлевшими жизнями. Он был в своей стихии — мире, который можно упорядочить, разложить по полочкам, понять.

Его пальцы наткнулись на тонкую папку из грубого картона. «Отчёт о феномене спонтанной синхронизации городских хронометров. 1978». Внутри — несколько листов с грифом «Совершенно секретно», испещрённых сухим канцеляритом. Он пробежался глазами по строчкам: «…на территории, прилегающей к площади Трёх вокзалов, 14 октября в 16:10 по московскому времени все без исключения механические и электронные часы…» Он фыркнул. Курьёз. Чья-то неудачная шутка или ошибка метролога. Отложил папку в сторону.

Встав из-за стола, он потянулся, кости хрустнули с тоскливым однообразием. По пути на кухню мельком глянул в зеркало в прихожей. И замер.

Его отражение не повторило движение.

Оно осталось стоять прямо, уставившись на негою. Не двигаясь. Не моргая.

Ледяной холодок прошёлся по позвоночнику. Артём рванулся к выключателю. Резкий свет врезался в глаза. Он снова посмотрел в зеркало. В нём отражался он сам — бледный, не выспавшийся, с расширенными зрачками. Лицо идиота, который дома пугается собственной тени.

«Переработал», — буркнул он себе под нос, заваривая кофе. Но дрожь в пальцах не унималась.

Он попытался позвонить Анне. Набрал номер, услышал долгие гудки. И вдруг — сквозь нарастающие помехи прорвался хриплый, чуждый голос, будто сотканный из пепла и статики.

«…там, где время уснуло…»

— Алло? Анна? — переспросил он, сжимая трубку.

— Артём? Ты меня слышишь? Связь ужасная.

Голос был её, живой и раздражённый. Тот хриплый шёпот растворился, не оставив следа.

Они договорились встретиться вечером. «Надо же всё обсудить, серьёзно», — сказал он, чувствуя, как звучит фальшиво. Она согласилась без энтузиазма.

Днём ему нужно было на площади Трех вокзалов, встретиться с источником, железнодорожником, который вёл своё маленькое расследование. Он вышел на улицу, и город обрушился на него какофонией звуков — рёв моторов, гул голосов, визг тормозов. Хаос, который он так не любил.

На площади его взгляд зацепился за часы. Сначала на здании Казанского вокзала — 14:05. Потом на Ярославском — 14:10. Он вспомнил папку 1978 года. Совпадение. Должно быть.

И тут он увидел его. Старик. Сидел на скамейке, сжимая в руках какой то мусор - букет из жухлой проволоки и тряпья. Его взгляд был прикован к часам, а потом, медленно, как будто против своей воли, повернулся и упёрся в Артёма. Старик грустно улыбнулся. Беззубый, безрадостный оскал, полный немого вопроса.

Артём поспешил прочь, по спине бежали мурашки.

Встреча с Анной в кафе была короткой и безжалостной. Она пришла не одна — с ней была её усталость, её разочарование.

— Ты живёшь в прошлом, Артём. Среди своих призраков. А мне нужно настоящее. Из твоих архивов не выплатят ипотеку и не согреют зимой.

Он пытался что-то сказать, что-то объяснить про важность памяти, про то, что прошлое — это ключ к настоящему. Но слова звучали пусто и пафосно даже для него самого.

Она ушла, растворилась в шуме кафе и уличном гуле.
Дверь закрылась тихо, почти равнодушно, как будто мир не заметил их расставания.

Артём остался сидеть. Он не сразу понял, что прошло несколько минут: взгляд застыл на пустой чашке, мысли гладили один и тот же острый угол — он не сказал ей главного. Не попросил остаться. Не объяснил. Не доказал. Он поднял глаза — и на мгновение сердце остановилось.

За стеклом, среди спешащей толпы, мелькнул знакомый силуэт. То же пальто. Тот же шаг.
Тот самый наклон головы, когда она смотрит себе под ноги. Разум шептал: не она.
Слишком быстро. Слишком нелогично. Но сердце — ударило иначе. А если всё-таки она? Если передумала? Если не договорили? Он уже не думал. Стул скрипнул, когда он резко поднялся.
Он вышел из кафе, бросив чаевые на стол, и шаг за шагом бросился вслед — туда, где исчезал знакомый силуэт. Не для того, чтобы вернуть. А для того, чтобы хотя бы раз — сказать всё, что он не сказал.

Инстинкт сжал его горло. Он выбежал из кафе, не думая, толкая прохожих.

— Анна!

Силуэт не оборачивался, лишь ускорял шаг, скрываясь в вечерней толпе. Артём бежал за ним, сердце колотилось где-то в горле. Они свернули в безлюдный проулок, примыкавший к задворкам вокзала. Фонарь над входом мигнул раз, другой и погас.

Он заскочил в тесный проулок. Было пусто. Лишь граффити на кирпичной стене — криво нарисованный циферблат, стрелки застыли на 4:10.

Он тяжело дышал, облокотившись о холодную стену. Глупость. Истерика. Надо возвращаться.

Он развернулся. И не поверил своим глазам.

Там, где должен был быть выход на освещённую улицу, зияла глухая, стена из старого, потрескавшегося кирпича. Она выглядела так, словно простояла здесь века. Артём подбежал к ней, стал водить ладонями по шершавой поверхности. Это была не иллюзия. Это была реальность.

Он поднял голову. Вместо привычного ночного неба с отражением городских огней над ним висела абсолютная, бархатная чернота, усеянная мёртвыми, не мигающими точками чужих звёзд.

Тишина.

Давящая, абсолютная, высасывающая звук из самого воздуха.

Из внутреннего кармана пиджака донёсся тихий, но оглушительный в этой тишине щелчок. Механический, чёткий. Артём медленно, будто боясь спугнуть последние остатки здравомыслия, достал карманные часы — подарок отца, единственная ценная вещь.

Стрелки замерли на 4:10.

Стекло было холодным. Он перевернул часы. Задняя крышка, которую он никогда не открывал, теперь была чуть приоткрыта. Сквозь щель он увидел не знакомые шестерёнки и пружины, а что-то тёмное, вязкое. Оно медленно пульсировало, как чёрная жила, наполняя сердцевину механизма.

Он не знал, сколько простоял так, вглядываясь во внутрь своих часов. Минута? Час? Время здесь умерло, оставив после себя лишь паралич вечного «сейчас». Этот механизм был единственным, что ещё хоть как-то работало, и его работа была ужасна.

Он сунул часы обратно в карман, стараясь не смотреть. Надо было двигаться. Стена, вставшая на месте выхода, оказалась настоящей — холодной, шершавой, без единой щели. Он прошёл глубже в проулок, к тому месту, где должно было быть его продолжение. И снова — тупик. Кирпичная кладка, за которой угадывалась лишь непроглядная тьма.

Его тюрьма была размером не больше тридцати квадратных метров. С одной стороны — граффити с часами, с другой — два слепых тупика. И над всем этим — темное небо, давящее своим молчанием.

И тут тишина дрогнула.

Сначала это был едва уловимый звук, похожий на ветер, но ветра здесь не было. Потом он оформился в шёпот. Не один — множество голосов, мужских, женских, детских, переплетающихся в единый, неразборчивый гул. Они доносились не откуда-то извне, а из стен. Кирпичи, казалось, впитывали и хранили все когда-либо произнесённые здесь слова, а теперь решили изрыгнуть их обратно.

Артём прижался спиной к холодной стене, сердце бешено колотилось. Шёпот нарастал, в нём проскальзывали обрывки фраз: «…опоздал…», «…билет…», «…никогда не найдёшь…», «…где ты был?..»

Он зажмурился, пытаясь отогнать нарастающую панику. Это галлюцинация. Нехватка воздуха. Шок.

— Кто здесь? — его собственный голос прозвучал чужим и хриплым, его тут же поглотил шепчущий хор.

В ответ лишь новый виток безумия. Свет. Вернее, его подобие. На кирпичной стене напротив, там, где было граффити, замигал слабый, мерцающий отсвет, будто от костра. Внутри стены. Артём, не отрывая глаз, медленно двинулся навстречу. По мере его приближения отсвет рос, и в нём начали проступать очертания.

Это была не проекция. Это было окно в другой мир, вшитое в саму стену. Он видел зал вокзала, тот самый, из которого только что бежал. Но теперь он был пуст и погружён в полумрак. И по нему, словно марионетки, двигались люди. Та самая толпа, что была на площади, но теперь их движения были замедленными, механическими. Они ходили по кругу, сталкивались, отшатывались и снова шли, их лица были искажены безмолвным отчаянием.

Среди них он увидел старика с пустым букетом. Тот сидел на той же скамейке, но теперь его плечи беззвучно тряслись от рыданий.

«Вечное Ожидание». Так это и работает. Ты становишься частью декораций чужого кошмара.

Внезапно картина в «окне» дернулась. Один из «пассажиров» — мужчина в потрёпанном пальто — резко остановился. И медленно, преодолевая невидимое сопротивление, повернул голову. Его взгляд, пустой и остекленевший, упёрся прямо в Артёма. Сквозь стекло, сквозь стену, сквозь саму реальность.

Мужчина поднял руку и протянул в его сторону палец. Не на него. В сторону. Вглубь проулка.

Шёпот в стенах сменился на один-единственный, пронзительный шёпоток, прозвучавший прямо у его уха:

«…не смотри на них… смотри под ноги…»

Инстинкт заставил его посмотреть вниз. Асфальт под его ногами был обычным, покрытым трещинами и окурками. Ничего. Он уже хотел поднять голову, как заметил — одна из трещин была глубже и ровнее других. Она вела от стены с «окном» к противоположному, тупику. Не просто трещина, а желобок, почти рукотворный.

Он сделал несколько шагов, следуя за ней. Трещина упиралась в самое основание стены, в место, где асфальт сходился с кирпичом. И там, в тени, лежал маленький, почти невидимый предмет. Артём наклонился и поднял его.

Это был старый, потёртый железнодорожный жетон. С одной стороны — номер «0410». С другой — выцарапана крошечная, кривая стрелка, указывающая вниз.

Он повертел жетон в пальцах. 04:10. Время на часах. Время на граффити. Код? Указание?

Он постучал жетоном по асфальту в том месте, где нашёл его. Звук был глухим. Он провёл пальцами по шву между асфальтом и стеной. Один из кирпичей в самом низу шатнулся. Сердце Артёма ёкнуло. Он надавил сильнее, и кирпич с глухим скрежетом подался внутрь, открыв узкую, тёмную щель, уходящую под стену. Люк. Лаз.

Это был не выход. Это было желание пойти глубже.

Сзади, в стене-экране, он увидел, как мужчина в пальто, указавший ему путь, медленно рассыпался в прах, словно его миссия была выполнена.

Шёпот стих. Тишина вернулась, но теперь она была ещё невыносимее. Перед ним был путь в неизвестность. А за спиной — вечное ожидание в стеклянной ловушке.

Он посмотрел на жетон в своей руке, потом на чёрное небо. Выбора не было.

Сжав жетон в кулаке, Артём опустился на колени и начал пропихивать себя в чёрную щель под стеной. Холодный камень скреб ему спину, а впереди ждала только тьма.

Тьма поглотила его с жадностью, словно это были не объятия пустоты, а пасть зверя. Он прополз несколько метров в сыром, тесном тоннеле, задевая спиной за низкий потолок. Воздух был спёртым, пахнущим плесенью. Впереди, в абсолютной черноте, замигал слабый свет. Не мерцание призрачного «окна», а ровный, тусклый свет одинокой лампочки.

Он выполз в небольшое подземное помещение. Было похоже на заброшенную кладовку или бомбоубежище. Голые бетонные стены, ржавые трубы вдоль потолка. И в центре — стол. Простой, деревянный. А на нём — диктофон. Старая, советская модель «Весна-202». Его красная лампочка «запись» горела ровным, немигающим светом.

Сердце Артёма упало. Он узнал этот диктофон. Он был из его собственного архива. Тот самый, на который он годами начитывал заметки, который подарил ему отец-журналист.

Он медленно подошёл и нажал на большую кнопку «воспроизведение».

Из динамика послышалось лёгкое шипение, а затем — его собственный голос. Но не сегодняшний, не отчаянный. Спокойный, уверенный, каким он был до того, как Анна ушла. Голос, который вёл репортаж.

«...продолжаю работу над материалом о городских легендах, в частности, о феномене так называемых «мест силы». Интересно, как коллективный страх и мифология буквально пропитывают городскую ткань, создавая...»

Голос прервался, зашуршал, и вдруг изменился. Стал сдавленным, полным ужаса, который Артём чувствовал сейчас на себе. Это был он, но он ещё не говорил этих слов. Он их только что подумал.

«...боже, что это?.. Зеркало... оно на меня смотрит... Это не галлюцинация...»

Плёнка прокрутилась снова. Снова его голос, но теперь — из сегодняшнего утра, из телефонной трубки:

«...там, где время уснуло...» — прошипел записанный голос.

Артём отшатнулся от стола. Это было невозможно. Диктофон записывал не его слова. Он записывал его мысли. Его страхи. Его самый потаённый, невысказанный ужас.

Плёнка снова закрутилась. На этот раз голос был абсолютно бесстрастным, холодным, как чтение приговора.

«Протокол первичного контакта с Изломом №7, условное наименование «Вечное Ожидание». Субъект: Артём. Психоэмоциональный профиль: гиперответственность, чувство вины, потребность в контроле. Ключевая травма: разрыв отношений с Анной Игоревной. Вероятность успешной адаптации... низкая. Время до полной ассимиляции: неизвестно.»

Он застыл, не в силах пошевелиться. Это был не его голос. Это был голос самого Излома. Аномалия не просто впустила его внутрь. Она его просканировала. Она знала о нём всё. Она выбрала его специально.

Диктофон щёлкнул и замолк. Красная лампочка погасла. В тишине подземелья он услышал новый звук. Глухой, ритмичный стук. Он шёл от одной из стен. Стук был похож на морзянку, но слишком медленный, слишком отчаянный.

Тук... тук-тук... тук...

Артём прижал ладонь к холодному бетону. Стук стал чуть громче. Кто-то был там. По ту сторону стены. Другой пленник. Другой симптом той же болезни.

Он отступил назад, к столу, и его взгляд упал на диктофон. На его боковой панели, где обычно была наклейка с названием модели, теперь был выжжен другой текст, крошечный и ровный, будто сделан лазером:

«Правило первое: твой страх — это компас. Твоя вина — это дверь.»

Он обернулся. Тоннель, через который он приполз, исчез. На его месте была гладкая бетонная стена.

Выхода не было. Был только путь вглубь. Вглубь кошмара, который знал его лучше, чем он знал себя.

Продолжение следует...

— О, я настоящая, — её улыбка напоминала трещину на фарфоровой маске. — Настоящая ошибка мироздания.

— Я пришёл понять! — в его голосе зазвучали ноты отчаяния. — Почему в наших архивах нет отчёта о казни?

— С чем? — она сделала шаг вперёд. — С раскаянием? С той глупостью, что вы, смертные, называете любовью?

— Со страхом! — выдохнул он. — Он боялся тебя до самого конца.

Кейтрин замерла.

— Страх — единственный дар, что способны принести Торнфилды, — прошептала она.

— До встречи в следующей жизни, Рэй Торнфилд, — её слова прозвучали как далёкий колокольный звон.

Он резко шагнул вперёд.

— А если я стану последним... — голос его дрогнул, — ...последним Торнфилдом, кто попытается разорвать этот круг?

Кейтрин остановилась на краю света.

— Наивный мальчик. Круги не разрывают. В них либо вращаешься, либо выпадаешь в небытие.

— Я найду способ!

— Ищи. Но помни: иногда единственный способ выиграть в этой игре — отказаться в ней участвовать.

Тьма поглотила её очертания. Рэй остался один, слушая, как в тишине рождается новая мелодия — горькая и прекрасная, как эхо несбывшихся возможностей. Лунный свет продолжал литься сквозь разбитый купол, но теперь он освещал лишь пустоту — ту самую, что поселилась в его груди на смену надежде.

/с помощью ии/

Механически, почти не глядя, она провела ладонями под ледяной струёй воды, пытаясь смыть липкие остатки сна. Капли, скатившиеся по шее, вызвали мурашки — единственное, что ещё могло заставить её тело что-то чувствовать. Затем — форма. Грубая ткань брюк, скрип пиджака, его бордовый цвет, казавшийся в сером утреннем свете цветом запёкшейся крови. Каждое движение было отточенным и безжизненным, ритуалом, утратившим всякий смысл.

Пальцы сами наткнулись на сапфировый кулон. Твёрдая огранка камня, его вечный, глубокий холод — единственное, что ощущалось реальным. Он был тяжёлым, как сотня прожитых лет, и единственно живым в ледяной пустоте её тела. Это была не просто вещь. Это был якорь, едва удерживающий её от полного растворения в бесконечном «теперь».

В столовой царила привычная, раздражающе буйная атмосфера человеческого утра. За соседним столом стипендиаты, пахнущие потом, мылом и здоровьем, с жаром обсуждали вчерашний футбол. Эйра смотрела, как один из них впился зубами в тост с клубничным джемом, и её чуть не передернуло. От сладкого запаха затошнило — он был пустым, лишённым какой-либо жизненной силы, словно аромат дешёвого пластика.

— Опять истязаешь себя, наблюдая за их буфетом? — Голос Кассандры прозвучал прямо над ухом, заставив Эйру вздрогнуть. Та поставила перед ней прозрачную колбу, где медленно перетекала тёмно-рубиновая жидкость. — Хватит. Пей свой «протеиновый коктейль».

— Я просто вспоминаю, каково это, — тихо ответила Эйра, принимая колбу. Пальцы сами собой сжались на прохладном стекле. — Чувствовать что-то, кроме этой вечной пустоты.

Она сделала маленький глоток. Охлаждённая кровь обожгла язык металлической остротой, напомнив о всех правилах Ноктёрна: амулет всегда при себе, охота запрещена, ассимиляция — любой ценой.

— Ты сегодня особенно бледная. Снова не смогла проснуться? — Кассандра скользнула на соседний стул. Её взгляд был колючим, уставшим. Она жила с Эйрой в одной комнате, но их сосуществование было ритуалом отчуждённой близости: Кассандра, чей дар провидения разрывал её изнутри, уходила на рассвете, когда Эйра наконец погружалась в тяжёлый, смертельный сон. Они не были подругами в человеческом понимании, но стали якорями друг для друга в этом море притворства.

— Слишком долго, — призналась Эйра, глядя на свои бледные пальцы. — Мне снилась та аллея. Снова.

— Забудь. Сегодня у нас первый урок у нового преподавателя, — Кассандра наклонилась ближе, и её шёпот стал едва слышным. — Эштон. Говорят, он невероятно стар. И, по слухам, чертовски красив.

Вдруг взгляд Кассандры помутнел, устремившись в никуда. Её пальцы судорожно сжали край стола, костяшки побелели.

— «Пламя волос... и пепел в глазах...» — её голос стал низким, беззвучным шёпотом, будто доносящимся из глубокого колодца. — «Он ищет того, что не вернуть... Боль... такая боль в его взгляде...»

Стеклянная колба с кровью выскользнула из её ослабевших пальцев и разбилась о пол с оглушительным звоном. Тёмно-рубиновая лужа растеклась по кафелю, резким металлическим запахом ударив в нос.

В столовой на секунду воцарилась мёртвая тишина, а затем на них обрушился шквал шёпотов и любопытных, осуждающих взглядов. Кассандра сидела, тяжело дыша, с выражением ужаса и пустоты на лице. Эйра молча положила свою руку поверх её. В этом хаосе запахов, звуков и чужих глаз они снова были просто двумя монстрами, пытающимися удержать друг друга на плаву.

Эйра крепче сжала локоть Кассандры и увела её из столовой, увозя за собой шлейф шёпотов. В пустынных утренних коридорах Академии их шаги отдавались эхом под высокими сводами, словно отсчитывая ритм их неестественной жизни.

— Забудь, — тихо сказала Эйра, всё ещё чувствуя на спине жгучие взгляды. — Они уже переключились на следующую жертву.

Кассандра, всё ещё бледная, кивнула, сжимая пальцами переносицу. Чтобы развеять тягостное молчание, она заговорила, и голос её звучал нарочито легко:

— Знаешь, это напомнило мне цирк. Настоящий, под чёрным куполом, где я работала Оракулом на шёлковой трапеции. Дым, туман, а внизу — лица, обращённые ко мне с немой мольбой. И я роняла им обрывки будущего, как конфетти. Красивое, бесполезное конфетти.

Эйра слушала, вдыхая запах старого камня и воска. Эти истории были глотком другого воздуха, мира, где их природа не была тайной, а частью зрелища.

— Ладно, прости за спектакль, — Кассандра вздохнула и посмотрела на Эйру, в её глазах вспыхнул знакомый озорной огонёк. — Но ты должна пойти со мной завтра. На вечеринку в честь начала года.

Эйра брезгливо сморщила нос.

— Наблюдать, как стая щенков напивается дешёвого пойла и душит друг друга табачным дымом? Зрелище, достойное античного театра.

— Именно! — Кассандра ухмыльнулась. — А преподаватели благоразумно отвернутся. Правила, конечно, запрещают смертным пьянство и курение на территории, но один вечер в году все делают вид, что не видят сигарет и не слышат хруста бутылок. Это традиция. А мы будем наблюдать за этим карнавалом с бокалом нашего собственного эликсира. Того, что с мятой и звёздной пылью. Он хоть на пару часов заставит забыть, что мы — застывшие во времени монстры. Мы сможем притвориться не изгоями, а просто... зрителями. Или, чёрт возьми, может, даже участницами.

Они дошли до развилки коридоров. Взяв учебники из своих шкафчиков с тихим скрежетом металла, они молча обменялись кивками — немым соглашением на завтрашнюю авантюру.

Путь Эйры лежал через западное крыло. Она шла, почти не глядя по сторонам, всё ещё пытаясь вытеснить из памяти образ разбитой колбы и пустого взгляда Кассандры, как вдруг её плечо резко столкнулось с чьим-то. От неожиданности она чуть не выронила книги.

Перед ней стоял молодой человек лет двадцати пяти. И не его возраст заставил Эйру замереть. От него не исходило ни единой ноты вампирской сущности, он пах пылью, старыми книгами и чем-то чуждо-горьким, как полынь. Но её взгляд зацепился за два алых провала: медно-рыжие волны волос и глаза цвета старой крови.

«Пламя волос...» — пронеслось в её голове обрывком кассандрованого пророчества, заставив что-то внутри похолодеть.

— В Академии теперь принято ходить исключительно с закрытыми глазами? Или вы просто проверяете прочность моего скелета? — его голос был низким, обволакивающим, и каждое слово было отточенным, как лезвие.

Эйра заставила себя улыбнуться, оскалившись в подобие улыбки.

— Простите, я не заметила вас на фоне столь яркой индивидуальности. Вы так сливаетесь с толпой.

Она сделала шаг, чтобы обойти его, но её нога предательски зацепилась за неровную плитку. Руки инстинктивно взметнулись вверх, и в следующее мгновение сильная, твёрдая рука схватила её за локоть, грубо стабилизировав.

— Осторожнее, — он наклонился так близко, что она почувствовала на коже его дыхание. Оно было тёплым. Слишком тёплым для их мира. — Похоже, вам стоит меньше парить в облаках и больше смотреть под ноги. Желаю, чтобы ваш день был столь же захватывающим, как и наше знакомство.

Не дожидаясь ответа, он отпустил её руку и растворился в полумраке коридора, оставив после себя лишь едва уловимый горьковатый шлейф и щемящее чувство тревоги.

Эйра, всеми силами стараясь вытеснить из памяти и насмешливого незнакомца, и его тревожащий запах полыни, резко взглянула на часы — изящный хронометр на её запястье безжалостно показывал без минуты девять. Ледяной  комок тревоги сжался в её груди. Схватив учебники, она рванулась вперёд, её шаги были быстрыми и бесшумными, словно тень, скользящей по каменным плитам пола.

Она стремительно подлетела к тяжёлой дубовой двери аудитории и с силой распахнула её, едва не влетев внутрь. И замерла на пороге, будто вкопанная, холодная волна изумления сковала её тело.

За преподавательским столом, непринужденно облокотившись о столешницу, стоял он. Тот самый мужчина. Только теперь его пронзительный, цвета старой крови взгляд медленно и оценивающе скользнул по ней с ног до головы, а в уголках губ играла всё та же, ядовито-спокойная улыбка. На нём был тёмный, безупречно сидящий пиджак с гербом Академии, безмолвно кричавший о его новом статусе. Воздух в классе застыл, и Эйра почувствовала, как десятки любопытных взглядов впились в неё. Внезапная тишина стала оглушительной.

— Ну что ж, — его голос, бархатный и отточенный, как лезвие, прозвучал на всю аудиторию, заставляя вздрогнуть даже тех, кто не видел их первой встречи. — Похоже, наша опоздавшая звезда предпочитает эффектные появления. Мисс Эйра, я полагаю? Вашу страсть к театральным жестам я уже оценил. Теперь прошу продемонстрировать способность вовремя занимать место. Надеюсь, это не потребует от вас таких же экстраординарных усилий.

Он сделал лёгкий, почти небрежный жест рукой в сторону парт, и его взгляд на мгновение задержался на её застывшей фигуре, словно фиксируя свою маленькую, но безоговорочную победу. Эйра, сжав челюсти до боли, пробралась на свободное место, чувствуя, как жгучее унижение и холодная ярость подступают к горлу. Она поймала себя на мысли, что её ноготь бессознательно впился в ладонь, оставляя на коже полумесяцы. Этот день обещал быть невыносимо долгим, и этот мужчина с глазами цвета пепла и боли только что стал в нём главным испытанием.

p.s. данная глава написана с помощью ии/ сюжет из когда-то прочитанной книги о вампирах/

— Я сожгла всего один гарлероб, — прошипела она себе под нос, но легенды о ее «подвигах» жили собственной жизнью.

— Эйра, дорогая!

Из тени арки выплыла знакомая фигура в платье цвета сочной зелени. Флора. Ее улыбка была все такой же теплой, но теперь отшлифованной до блеска, как паркет в ее приемной. Безмятежность во взгляде сменилась спокойной, неоспоримой властью.

— Флора, — кивнула Эйра, намеренно отстраненно.

— Для студентов — мисс Флора, — поправила та, и в голосе не было упрека, лишь констатация правила. Ее пальцы на мгновение коснулись листа декоративного плюща, и тот тут же выпрямился, став еще идеальнее. — Я провожу тебя.

Они углубились в сияющие галереи. Голос Флоры, вещавший о правилах, превратился в фон. Эйра скользила взглядом по витражам с ликами Винкс, чувствуя, как тяжелые, осуждающие взгляды прошлого следят за ней со стен.

— ...ты будешь жить в Западной башне, — вернул ее к реальности голос спутницы. — В соседних комнатах — Люси и Лиана.

У Эйры дрогнула бровь. Люси — единственный луч света в этом цирке.

— Та самая комната, где когда-то жила твоя мама, — ностальгически добавила Флора, останавливаясь у витража, изображавшего ее молодую версию с Блум. Она провела пальцем по стеклу, и крошечный бутон расцвел и тут же завял на холодной поверхности. — Мы провели там столько счастливых дней... Как... Блум?

— Занята, — отрезала Эйра. — Правит Домино. Ждет, когда я окончу Алфею и возьму на себя свою «законную» половину обязанностей. Как и Скай. Оба ждут. Каждый своего.

Слова повисли в воздухе, горькие, как пепел. Эйра почувствовала, как ее собственное пламя пытается выжечь ей горло.

Уголки губ Флоры дрогнули, вычертив на лице маску сожаления, отточенную за годы директорства.

— Я понимаю, тебе непросто. Но все на тебя возлагают надежды, Эйра. Все ждут, что ты сможешь объединить королевства, как они с отцом всегда мечтали. Ты не можешь их подвести.

«Объединить королевства». «Мечтали». «Подвести».

Слова впивались в сознание, как раскаленные шипы. Эйра почувствовала, как по телу разливается липкий жар, а в висках начинается назойливый, монотонный стук. Кончики пальцев заныли, словно от приближающейся грозы. Нет. Только не сейчас.

Она резко засунула руки в карманы, впиваясь ногтями в ладони.

— Постараюсь, — прошипела она, глядя в конец коридора. — Не подведу ваши надежды.

Флора лишь печально вздохнула.

— Иди, обустраивайся. Отдыхай.

Не прощаясь, Эйра зашагала к лестнице. Каждый шаг отдавался в висках. Она была здесь не для учебы. Она была здесь, чтобы стать удобной версией себя.

Дверь в ее комнату была массивной. Эйра, не мешкая, толкнула ее плечом и застыла на пороге.

Пространство напоминало последствия стихийного бедствия на стыке технологий и ботаники. Пол был скрыт под ковром из проводов, сползавших с разобранных консолей к единственной розетке. Среди этого хаоса зеленели островки кактусов и нежных пустынных роз.

В эпицентре — две девушки.

Лиана, с темными волосами, собранными в небрежный хвост, с отчаянием в зеленых глазах пыталась высвободить колючий кактус из объятий силового кабеля.

— Люси, я же просила! Моим растениям нужен свет!

— А моим серверам — энергия! — парировала Люси, не отрываясь от паяльника. — Ткнешь кактусом в монитор — перепрошиву его на мариачи!

Грохот захлопнувшейся двери заставил их вздрогнуть. В наступившей тишине жужжало только оборудование.

Люси опомнилась первой. Швырнув паяльник, она ловко преодолела хаос и впилась в Эйру в объятии, как спасательный жилет в бурю, не оставляя ни шанса на отпор.

— Ты здесь!

Крепко обняв подругу, она развернула ее к смущенной Лиане.

— Лиана, знакомься — гремучая смесь по имени Эйра. Принцесса двух королевств и мой личный пожарный щит. Эйра, это Лиана. Принцесса Андросса и мой личный критик интерьера.

Лиана сделала легкий реверанс, в ее глазах читалось неподдельное любопытство.

— Приветствую. Прости за этот... беспорядок.

Эйра молча прошла мимо, кивнув в ответ. Ее угол у арочного окна был тихим убежищем. Она расставила на полке несколько книг и пару безделушек — потрескавшийся голубой камень с реки Домино и маленького деревянного дракона. Вещи остались в чемоданах. Временность — вот ее кредо.

К вечеру хрупкое перемирие было достигнуто. Хаос сменился шатким нейтралитетом. Провода, стянутые жгутами, теперь походили на уснувших змей, уступив дорогу к окну для кактусов Лианы. Воздух, пахнущий озоном и влажной землей, был странным, но уже не враждебным.

— Идем, а то все сосиски в тесте достанутся первокурсникам, — бросила Люси, вытирая руки о фиолетовый комбинезон.

В коридоре, пока Люси пыталась втолковать Лиане принцип работы квантового стабилизатора, та смотрела на нее с вежливым непониманием. Внезапно Люси подмигнула.

— Кстати, о твоей вечной теме. Расскажи-ка нам про «загадочного спасителя».

Лиана заметно оживилась. Пальцы сами потянулись к запястью, будто нащупывая невидимый браслет, а взгляд ушел куда-то вдаль.

— Рэй... Мы знакомы с детства. На Андросе, перед отъездом... Чемоданы были неподъемные, слуги исчезли. А он появился. Донес все до кареты, подал руку... — Голос ее стал тише, почти мечтательным. — А потом просто кивнул и ушел. Всегда в черном. С этим браслетом...

Люси фыркнула, но с нежностью в голосе:

— Рыцарь в матовых доспехах. Надеюсь, на совместных занятиях ты сможешь добиться от него большего, чем кивок.

Эйра, шедшая сзади, сдержанно фыркнула. Она шла позади, и с каждым шагом по ее жилам растекалась ртутная тяжесть. Она смотрела на затылок Лианы, говорящей о своем Рэе, и думала: «Их самые большие проблемы — это чемоданы и симпатичные мальчики. А моя — это я сама».

Воздух вокруг ее пальцев затрепетал, и на портрете молодой Блум золотая рамка на мгновение вспыхнула ослепительным белым светом — не теплым, как солнце, а холодным, как звезда перед взрывом. Эйра судорожно сглотнула и спрятала руки в карманы.