Как юный Миша Ломоносов, преодолевая нищету и предрассудки, пробивался к вершинам знаний. Его путь из глухой деревни в столичные университеты – это уже легенда. Но что двигало им, когда стены академий казались неприступными, а каждый шаг требовал неимоверных усилий? И что он прошел? В те времена желание учиться было скверной, а уж намерение отправиться в московскую Академию на край света вызывало такие же ожесточенные дебаты, как если б сейчас ваш сын или дочь сказали бы, что собираются наняться кочегарами на тихоокеанский лайнер! Из книги "Михайло" ( на Озон Книга : https://www.ozon.ru/product/mihaylo-svetlana-romanova-3048968304/) "И вот осенними долгими вечерами к Василию стали захаживать его друзья, охотники и птицеловы. Они разговаривали о делах артели, строили планы, решали, куда нужно идти следующим летом, а порой поднимали вопросы правильного воспитания молодого поколения. И, конечно, они хотели оказать помощь отроку, лишившемуся матери. Когда они первый раз кликнули Михайло, сурово, громко, он от неожиданности спустился к ним из светелки с Грамматикой под мышкой. Книгу он не выпускал из рук последний месяц, боялся забыть грамматические правила, потому что школу больше не посещал. Василий считал, что, ежели Михайло считать и писать умеет, то и ладно с ним.
Ларец и ценный манускрипты Михайло оставил в монастыре на попечение отца Геннадия, побоялся самодура – отца, и сейчас изнывал в расставании с любимыми предметами. Иногда ему снился больной отец Никон или одиноко сидевший в библиотеке отец Геннадий, или епископ Пинский, водящий пальцем по медному глобусу и страстно рассказывающий об Тихом океяне. Ему не хватало и милого сердцу Гербовика – напоминания об отце.
Нарисовать все по памяти не было никакой возможности – отец частенько поднимался к сыну, проверял пальцем чистоту пола и стен, иногда залезал в сундук, шарил по карманам штанов, проверял, аккуратно ли они сложены. И ругался, если замечал хоть небрежность! Он не был аккуратистом, но искал хоть что – то, чтобы наказать сына. Василий вымещал на нем обиду, злость, неуверенность, страх, даже собственную беспомощность. В делах он решал все сам, был достаточно успешен, богател, но все остальные дела – даже личные! – решала община, возглавляемая архиепископом, и Василий был вынужден повиноваться ей безоговорочно. И это вызывало у него все большую злобу, предметом которой оказался маленький мальчик.
Розги лежали у дверей, и, разумеется, частенько применялись. Но удары по спине и ниже Михайло воспринимал каждый раз все спокойнее, будто умирало в нем что – то – может быть, уважение или симпатия к человеку, который был венчан с его матерью и даже был недолго его отцом.
Михайло был вынужден затаиться. Он ждал своего часа терпеливо, как змея – гадюка, ждал мига, когда сможет покинуть этот негостеприимный дом.
-Никогда сюда не вернусь! – клялся он по ночам, когда мучился от горящей боли пониже спины. Он лежал на животе, чтобы не причинить себе большей муки. Слезы боли и обиды стекали прямо в подушку, набитую оленьей шерстью, но не приносили успокоения.
Но самое тяжелое было наутро после экзекуции вставать и одеваться по утрам. Все болело, трескалось, ранки сочились кровью, пачкая белье. Михайло еле ковылял, ибо иногда бывал бит жестоко, и тогда отец насмехался над ним еще больше:
-Меня тоже учили нещадно, и ничего, бегал я как живой карасик! А ты весь такой изнеженный! А ну двигайся шустрее, подай мне квасу! А это что еще у тебя? – он хватал Михайло за спину, заставляя невольно вскрикнуть от боли. - Опять порты кровью изгвоздил! Мог бы застирать, лентяй! А ну, неси розги, еще тебе вспылю, чтоб не пачкал тут мне все.
И тогда ребенок, даже стиснув зубы, не мог терпеть боль, плакал и кричал. А Василий наказывал его еще и за шум и неумение держать себя в руках. А еще за то, что Михайло никогда не просил пощады, не умолял о снисхождении, не целовал руку хозяина своего и владыки. Но это, конечно, вслух никогда не проговаривалось. Наоборот, Василий утверждал, что воспитывает ребенка замечательно.
-Какой же ты помор, коли боль выдерживать не умеешь! – приговаривал он, все быстрее и быстрее опуская розги на беззащитное тело сына, покрытое порезами, царапинами да черными и желтыми синяками. – Встань прямо, как я сказал, а не распускай сопли как баба! Соплежуй! Тебе еще нужно всыпать! Кричать он вздумал! Потом еще уважать меня будешь за науку мою!
Но Михайло не уважал жестокого отца, а смертельно боялся.
Сейчас Михайло, обнаружив, что в Горнице почти полдюжины гостей, тоже испугался и спрятал книгу за спину. Особенно его смутил Потап Щербина - высокий, смуглый, самый старший из всех и самый детный, и на этом основании избранный старостой деревни. Михайло он казался всезнающим, настолько пронзительным был взгляд его черных с синеватыми белками глаз. Щербина наверняка знал, что кашу из репы сегодня Михайло не ел, а скормил приблудному псу, который сейчас хоронился за околицей.
Щербина стоял, широко расставив ноги и взявшись за пояс, повязанный поверх бело-красной клетчатой рубахи, и смотрел прямо на ребенка. Его щеку пересекал шрам, полученный когтем медведя много лет назад, отчего губа приподнялась, навсегда запечатлев на его плоском лице сардоническую неприятную усмешку.
Сейчас он трясся от смеха, отчего губа его приподнялась еще больше. Что так его рассмешило, Михайло не понял, но сердце этот смех царапнул глубоко, заставив ощутить себя увечным.
-Эй, Василий! – обратился, Щербина к своему другу, который глаз на Михайло не поднял. – Попа нам растишь, что ли? Парень у него спускается к нам не с молотком или напильником, а с книгой! И чего он у тебя хромает, как подбитый лось? Всыпал, что ли ему уже?
-Ничего я не попа ращу! – отозвался он, зло зыркнув на Михайло.
-Он у тебя читает! Это ж надо же! - смеялись мужики. – И на промысел прошлый раз ты его не взял. Ладно раньше Елена – покойница твоего мальца не пускала, так это блажь у нее была такая, сам рассказывал, болезная она была головой – то, а сейчас что медлишь…
Они не знали о договоренности Василия с архиепископом.
-Сын, наверно, у тебя трусишка! – крикнул Семенов – мужичек тридцати лет без двух передних зубов, жилистый, как угорь, известный балабол. – Эй, Михайло, боишься, небось, даже грозы? Или лисички в лесу тебя пугают? Потому и по грибы с ребятами не бегаешь?
-Не! – отозвался Щербина глубокомысленно. – Он победитель змея огненного, да только в книжках!
Михайло кусал губы, чтобы не требовать, чтоб они прекратили изгаляться, но палец отца указал на розги у печки, и Михайло не посмел открыть рот. И сам себя за это возненавидел.
-А ну-ка, сядь! - приказал отец.
Михайло пристроился на скамье. Он двигался осторожно, ибо после вчерашней экзекуции раны были еще свежи, и еще больше рассмешил мужиков.
-Что – то он у тебя, Василий, неженка! - смеялись они. - Нашим всыплешь, а они через час веселы и бодры! Посмеешься над ними маленько, по – отцовски, так и они хохочут! А твой зверем глядит! Обижается, что ли? Так только дворяне обижаются, за шпагу хватаются! Мы же – люди простые!
Семенов отобрал у него Грамматику, небрежно бросил на стол.
-Все пишут и пишут! – проворчал он. – Сами не знают, что пишут! Развелось дармоедов! Вот потому и требования такие дикие ныне!
-Да что дикие! - вспылил Щербина. – Я тебе сто раз уж говорил – что тебе стоит взять этих самых иноземцев? Не хочешь брать их четырех, так возьми одного – двух! И приказ выполним, и дело не загубим.
-Так они все шкиперами хотят! – возразил Василий с досадой. – А куда мне их таких? Навигации не обучены, реку и море не знают, да и знать не хотят! Даже если б хотели, невозможно за три дня все выучить! Мы с вами с детства у лодок шебаршимся! Они мне лодки разобьют, что горшки!
-Так возьми из Навигацкой школы кого!
-Да кого? – влез Семенов. – Молодежь готова работать мало, а жалованья получать много!
-Точно! – кивнул Василий. – Мне из Нижней котляны рассказывали: отработают половину сезона и сбегают! Штрафов не боятся нисколько!
-Я прекрасно обхожусь без иностранцев, когда со старой командой хожу! - сказал еще кто – то.
-Мой шкипер лучший на Севере! – сердито отозвался Василий. – Потому и привечаю.
-Ты бы отдал его мне! – заканючил Семенов. – Я ему жалованье увеличу!
-Нет, братец! И хоть что мне говорите, а я иноземцев себе не возьму.
Мужики заспорили. Щербина уговаривал их взять иностранцев, как было предписано указом, мужики сопротивлялись.
-А ежели из чужинцев убежит кто? Али морюшко наше его себе заберет? – сухо отказывался Василий. – Я же какие огромные подати должен буду за такого человека заплатить?
-Это мы еще за смерть иноземцев на чужом берегу каторгой не были наказаны! – пробурчал кто – то из мужиков. – А как случится этакое, не отмоемся! Кровью умываться станем! Нам сюда солдат зашлют, я чувствую печенкой!
-А потому что давно тут никого из них не было! Это не к добру!
-Так что, братцы, подождем указ исполнять! - подвел итог разговора Василий. – Надежнее своих брать! Вон молодежь какая у нас у всех подрастает! - Он искоса глянул на Михайло: - Делом заниматься тебе нужно, в море с нами ходить, а не книжки свои читать, как бездельник! Вот мы спорим – ты бы слово, какое сказал, посоветовал или спросил бы что! Врут, видать, монахи, когда утверждали, что ты любознательный и умный! Был бы умный, нам бы всем что посоветовал!
-Бездарь! – фыркнул кто – то.
-Точно, бездарь! – подхватил Василий, которому нравилось унижать мальчика у всех на глазах. - Ты из говорунов, которые только языками зря трясут, людям добрым работать мешают!
Михайло сидел как каменный, не в силах сказать отцу ни слова, униженно мечтая, чтоб это все быстрее закончилось.
Мужики, решив свои дела, разглядывали мальчика с интересом, переглядывались весело, словно он зверь был какой.
Только дядька Лука, родной брат Василия, смотрел жалостливо. Он, казалось, хотел поддержать Михайло, но не отваживался остаться одному против всех.
Мальчик, чтобы прийти в себя, поджал пальцы в сапогах. Он решил улыбнуться, чтоб произвести хорошее впечатление, но его дрожащая робкая улыбка вызвала еще большую жестокость взрослых.
Они мрачно переглянулись, угрожающе придвинулись ближе, словно пришли вот за этим самым – переиначить суть ребенка, перекроить и сострогать из него, будто избу из крепких бревен, настоящего мужчину, как они это понимали.
-Ты, Михайло, слушай нас, а не взмахивай ресницами, как глупый недоумок! – кричал Семенов, которого не останавливало несчастное лицо ребенка и тот факт, что губы мальчика жалобно дрожат. А, может быть, не был он столь внимателен, как монахи. - Тебя отец верно учит! И лупит правильно! Я, если б у меня были сыновья, бы тебя еды лишил на две недели - за непослушание! Мужиком пора становиться, делами нашими интересоваться, а не глупыми сказками о мире! Да и где он этот выдуманный мир – то?
-Рассказы бывалых охотников слушай боле, а не глупости читай! Вот я однажды редкую белую выдру забил острогой! – продолжал Семенов. Он визгливо засмеялся. – Она бежала, кричала, а я ее один – другой раз тюкнул, пока не сдохла. А она подыхать не хотела. Еще мне детеныша своего показывала, тянула мне, дура, плакала. Я что – убил и делов.
-Где это было – то? – заинтересовались мужики.
-Да на Пинеге! – он обратил взгляд на притихшего Михайло, который на миг представил страдания бедной нерпы. Его замутило. – А что, Василий, твой сынок родненький - то побелел? Жалко зверушку стало, что ли? – он сильно хлопнул Михайло по плечу, угодив по старому синяку. Мальчик вскрикнул от боли. - Ты будущий мужик – взбодрись, Михайло! Что только что отец тебе сказал – на промысел пора идти! Тебе еще лосей гнать по насту, чтобы кровью истекали!
-Точно! Должен он подрезать ноги об острые обломки льда. Ты его по следу крови и найдешь!
Михайло сильнее почувствовал тошноту.
-Я тремя ударами лося убиваю, не задевая его утробу.
-А я считаю, что убивать чреватую устельгу не стоит! – крикнул кто – то весело. - Она все равно выкинет плод да бросит его!
-И он останется уродом - голованом! – вздохнул Семенов. - Зачем он нам? Корысти в том нет! Нет уж, пусть умирает в утробе матери! Да и бросит она его, если что, потому что у всякой скотины желание жить важнее какого – то там ублюдка – детеныша!
Михайло внезапно вскочил, убежал за печку, где его вывернуло. Он кашлял, и все не мог остановить позывы к рвоте.
Мужики за столом смеялись.
-Иди сюда! – кричали они. – Дальше слушай, коли мужиком хочешь стать! Морюшко слабины не потерпит – возьмет тебя, слабака, на раз!
Михайло нашел себе силы выйти к ним, но остался стоять у печи в одиночестве, будто раздетый.
-Ты смотри, Василий, из сына попа не расти! – с важным видом наказывал приятелю Щербина. – Станет он попом, наследство его отойдет монастырю! И ничего ты тогда не сделаешь!
-Как это? – воскликнул дядька Лука. До этого он молчал – не защищал Михайло, но не принимал участия в травле.
-А так! - усмехнулся Семенов. – Вот стукнет ему совершеннолетие, семнадцать годков, и уйдет он в монахи, и отпишет все архиепископу! Пропадет и ваш корабль, и дом, и деньги! Так что – пусть малец лучше нашим станет.
-Разве нельзя будет все мне завещать? - подал голос Лука.
-Ты чего меня раньше хоронишь! – буркнул Василий, кинув подозрительный взгляд на младшего брата. – Я жить долго буду, Бог даст.
-Если тебя Бог приберет раньше времени, все равно все у Михайло останется. Его это все – не твое! – сообщил Щербина громко.
-Врешь ты все! – пожал плечами Лука.
У Михайло даже болело в груди от невозможности сказать хоть слово.
-Нет, ежели все Михайло перейдет, а он в монахи уйдет, ничего ты, Лука, не получишь! - заметил Щербина. - Так что мой вам совет – Михайло жените в срок и здесь вот селите. Место много, да и молодая хозяйка в доме появится. Тогда все богатство ваше в семье останется. И тебя, Василий, никто не обидит! Если, конечно, сынка своего правильно воспитаешь!
-Я и сам могу обвенчаться еще, хозяйку в дом принять! – сказал Василий, коротко глянув на задумчивого брата. – Тогда у меня сын будет, а потом еще. Вот все им и завещаю! Им, и никому больше!
-Что ты на меня так подозрительно смотришь, брательник? – удивился Лука. – Сам знаешь, я семью ценю!
Василий пожал плечами. Он хмурил растрепанные брови, отчего они еще больше нависали над глазами.
-Да помню я, как ты, Лука, когда мне корабль достался, кричал, что несправедливо это! – сказал он горько. - Что я до 30 лет в бирюках ходил, пил да гулял, а именно мне невеста с богатым приданным досталась. А ты женился в 17 лет, вел себя как примерный семьянин, и ничего тебе не свалилось!
-Да мы все тебе тогда завидовали! – принужденно засмеялся Щербина. – Виданное дело – от архиепископа корабль получить! Только мы все женатыми тогда были. Из бобылей только ты оставался, ты Елену – покойницу в жены себе и взял!
Михайло чувствовал себя нагим, опозоренным. Они осуждали его мать, ни слова доброго про нее не сказали.
-Да вы из-за наследства еще подеритесь! – встрял Семенов со смехом. – Вот веселье! Делят шкуру неубитого медведя! Лопушки вы зеленые!
Все захохотали, да и Михайло нашел в себе силы засмеяться.
-Ну вот! - обрадовался Семенов и развернулся к Василию. – Обычный Михайло у тебя. А ты все – "Не в себе малец! Странный!" Добрым парнем будет, только воспитывать его нужно правильно, а не как ты - силой да розгами! Убеждать нужно, с собой на все дела брать, а не стыдиться!
-И то верно! – согласился кто–то из мужиков, до этого молчащих. – Жена у тебя, Василий Дорофеевич, была не такая, как у всех нас, так и отец ее был из дьяков, а не простой! Другой гордился бы, что такую за себя взял, а ты все нос воротил!
-Я и гордился! – тихо произнес Василий. Он показался Михайло на миг таким жалким, постаревшим, что у него дрогнуло сердце.
Михайло набрал в грудь воздуха.
-Я на промысел в следующий раз с батюшкой иду! Я сам так хочу!
Мужики одобрительно зашумели, кто–то встал, подошел, дружески ударил Михайло по плечу.
И даже Василий взбодрился и кинул Михайло новый, вроде как благодарный, взгляд.
И дядя Лука засмеялся тоненько, пронзительно. Казалось, он был рад больше остальных, но Михайло показалось, что именно он оказался проницательнее остальных – он не поверил в слова Михайло.
Мальчик залился краской. Он отчетливо понимал, что лжет в глаза взрослым людям, прикидывается, меняет шерсть, как меняют свою шубу зайцы весной, но никто этого не понимает! Конечно, разве может ребенок так изворотливо лгать?
-Ты, Щербина, на мальца не наседай! – неожиданно пробасил еще один помор, старый дед Иван. Он пожевал губами. – Он не виновен, что тогда Елена за тебя замуж не пошла, а Василия выбрала!
-Да я забыл про то давным-давно! – пошел на попятную Щербина.
-Не забыл, коли тиранить ее ребенка начал! – покачал головой старик. - Прости ей все, и тогда тебя самого перестанут терзать бесы ревности и сожаления.
-Легко тебе сказать! – вздохнул Щербина.
Михайло разглядывал его во все глаза.
-Мы все знаем, что человек ты горячий, Щербина, но отходчивый! – влез Семенов. Он менял свое мнение быстро, как махавка – флюгер. - Никто не заставляя тебя венчаться с нелюбимой, а ты назло Елене все это сделал. Остался бы бобылем, все бы это твое было! – он обвел рукой просторное пространство избы. - Но ты хотел ей боль причинить, а измучил себя!
-Да мы с Василием друзья!
-И мальца не трожь! – поддержал старика еще один мужик. - Ты хотел бы, наверно, чтобы Михайло твоим был, но он не твой! Так что лучше не вмешивайся в архиепископские дела, от греха подальше!
Перед тем, как уйти, дядя Лука склонился к Михайло.
-Ну что, будешь попом?! – задал он неожиданный вопрос.
Михайло отрицательно покачал головой.
Лука погладил его по голове.
-Вот и славно! На седмице пойдем со мной по ягоды! Я тебя многому научу. Это хорошо будет, если ты покажешь себя нашим, настоящим помором, который лес знает, как свои пять пальцев!
-Когда станешь старше, пойдем с тобой рыбьи зубы выкапывать, да потом на них картинки станем вырезать. Зубы те мягкие. Нож, знаешь, как скользит в них приятно! Они огромные, что рог.
-Если отец меня пустит! – проронил Михайло тихо. – Он, видишь, как лютует!
-Он не со зла! - Лука вздохнул.
-Возьми меня к себе, дядька! – взмолился Михайло. – Не даст он мне жизни! До лета долго, а он… Он прибьет меня!
-Да ты что! – удивился Лука. – Он – твоя защита и опора! Неужто ты столь неблагодарен, что сбежать хочешь? Не думал я, что ты, Мишка, такой! Ударил он тебя пару раз – так ты виновен был! Мне он рассказывал – неподчителен ты, пол плохо вымыл!
-Да ты сам, Мишка, будто поп, дома засел! – продолжил Лука назидательно. - Вот они и смеются. И про отца не думай плохо! Он любит тебя! Мы тоже тебя не оставим, ты не думай! И жена моя, Лукерия Павловна, к тебе хорошо относится, сам знаешь! И в гости ко мне почаще приходи!
Дома у дяди Михайло не был ни разу. А все оттого, что мать не водилась с родней мужа, особенно с дородной, белокожей, полнокровной женщиной, пахнущей луковой зажаркой. Слишком они были разные – Лукерия Павловна интересовалась только домом, детьми и мужем, а вот матушка Михайло была совсем другой. Их союз был все ровно, что изысканно нарезанный заморский фрукт апельсин мазать куском китового жира. Но – вот удивительно! – Лукерия Павловна оказалась много лучше, чем Михайло про нее думал.
На следующий день она пришла к Василию еще с двумя женщинами – убирать дом, готовить вечернюю трапезу.
-Ты не думай, что я тебя не люблю! – повторяла она слова мужа, широко улыбаясь Михайло. – Наш ты, поморский!
Она предложила постирать, что нужно, подарила кое – какие вещи, зазвала кузенов Михайло – играть!
Михайло не был против. Он хотел, чтобы его любил хоть кто–нибудь. Равнодушие взрослых убивало его. Добрый и ласковый по натуре, отнюдь не мстительный или злой, Михайло старался понравиться тем людям, которые проявляли к нему хоть каплю тепла. Он сам не понимал, что такое выпрашивание любви однажды станет для него губительным. Он не мог получить внимание и теплый интерес, и потому стоял, как на паперти, вымаливая эту чужую человеческую нежность. Как все сироты, он постепенно становился недоверчивым и капризным. В мире равнодушия и одиночества он начал замыкаться в себе.
Он все время чувствовал, будто маленький брошенный рысенок, напряженность и опасливость, витающую в воздухе, будто люди вокруг что – то коварно недоговаривали. И эта тревожность не давала Михайло вести себя естественно. Шумные кузены нравились ему, но, тем не менее, их смех и громкие крики отталкивали. Он боялся сделать что – то не то, вызвать насмешки или наказание, старался занимать поменьше места, сидеть тихо и слушать.
От взрослых отныне для него исходила опасность, а он в том не отдавал себе отчета. Спроси кто у него, к кому, случись что, пойдет он за помощью, Михайло, наверно, не смог ответить, застеснялся бы или впал в ступор. И тогда подумал Михайло, что с ним что – то не так! Не должен человек с таким недоверием и опаской относиться к окружающим. Верно считает отец – плохой он парень!
Стойкое ощущение того, что он не похож на других и тем недостоин жизни, осталось с ним на долгие годы.