Продолжение поста «Обида и месть»
Часть 2
Трезвее трезвых они лежали на фуфайках, брошенных на пол летней кухни, и обсуждали увиденное.
- Что это с ней такое было? – спросил Ромка.
- Кто её знает. Вообще-то, она тётка - добрая. Детей любит, но получается, что иногда с приветом… - сумбурно объяснил Миха.
Парни стали успокаиваться и засыпать, но Ромка вспомнил про билет на автобус и обратился к Михаилу:
- Миш, найди мне рубль на дорогу, не хватает.
- Не беспокойся. Завтра молоковоз в Волчиху поедет. Водила его – папкин друг. В райцентр до маслозавода тебя подбросит.
***
Прошло много лет. Даже очень много лет. Друзья и не думали, что этот молоковоз разлучит их навсегда.
Армия, работа, женитьба, дети… Все эти житейские хлопоты упорно мешали возобновить дружбу. Теперь уже не Ромка, а Роман Алексеевич, бывший инженер-механик районного автопарка, два года, как находился на пенсии. Непривычная бездельная жизнь всё чаще заставляла его вспоминать молодые годы, а воспоминания толкали к выпивке. Спасали от этой заразы сельские увлечения: рыбалка, грибы, охота.
Привела как-то зимняя рыбалка Романа Алексеевича к знакомому озеру. Пробираясь осторожно на малой скорости по прочищенной от снега дороге, похожей больше на тоннель, на которой-то и разъехаться трудно, Корягин вспоминал, как он когда-то попал сюда в далекие семидесятые годы. Перед въездом в посёлок стоял почерневший от времени большой деревянный крест.
- Что за мода пошла? Перед каждым селом ставить кресты. Даже жутко становится. – Подумал вслух Корягин.
И правда, село представляло собой кладбище заброшенных домов. Пугали, выглядывающие из-под снега, заколоченные окна и двери, а то и просто, темные дыры вместо них. Лишь изредка попадались на одной единственной улице живые дома.
— Это или фермеры или дачники. Они и дорогу чистят. – подумал Роман.
На окраине села, как и прежде, стоял дом Ворониных. Высокий, добротно рубленный из толстых бревен, но неухоженный. Не было забора, бани, летней кухни, двумя словами, нужных построек. С забитыми крест на крест горбылем окнами он напоминал заброшенную деревенскую церквушку. За домом была старательно вычищена от снега площадка, на которой уже припарковалось три машины. Припарковав там же свою машину, Корягин установил палатку недалеко от берега. Прикормив в лунках рыбу, стал настраивать свои удочки. День стоял для января необычайно теплый, что предвещало скорую непогоду. Роман Алексеевич, не закрывая палатку, чтобы видеть поклев, на всякий удачный случай пробурил ближе к берегу ещё несколько лунок.
- Я тоже думаю, чем дальше в лес, тем больше дров. В такую погоду окунь ближе к берегу питается.
Роман оглянулся на голос. Неподалеку топтался обросший подвыпивший мужичок, одетый в совдеповскую шубу из искусственного меха и ещё в какие-то лохмотья.
- Этот похоже не приехал на внедорожнике. – Подумал Корягин и спросил:
– Местный что ли? Коль знаешь, где рыба водится?
— Это и по одежке понятно. – Как будто прочитал мысли незнакомец. – Я ж, как ты, на костюм да на палатку за всю жизнь не заработал! Да и зачем она мне? Я вот через дорогу живу.
- Погодь. Там же Воронины жили. Ты не знаешь куда они переехали?
- Никуда они не переезжали. Прибрались все, я один остался. А ты откуда нас знаешь?
- Да я как-то в застойные времена ночевал здесь. – Роман кивнул на дом.
- У нас в те времена много людей перебывало. Это сейчас прямая дорога до города, а раньше все через Беленькое ездили. Ты уж извини, но я что-то тебя не припоминаю. - Незнакомец шагнул в сторону Корягина и стал внимательно рассматривать его лицо.
- Ну для Мишки, ты, молодо выглядишь, для мелкого Тимки – стар больно! Васька, однако? Угадал? Сорок лет прошло, как мы с тобой из Вал Кордона на Восходе добирались.
- Да… Васька в те времена на этом подрабатывал, многих постояльцев к нам привозил. Ты вот что! – Оживился мужичок. - Дай мне соточку и приходи греться! Побеседуем. Дом у меня для чужих заколоченный, а внутри дома – жизнь ключом бьёт, я там кур держу. – Постоял, подумал, помялся и добавил – Вообще-то я – младший. Тимка. Просто запился, вот и выгляжу так.
- Тимка! Тимоха, стало быть! Не угадал. Не надо, Тимка, никуда с соточкой бегать. У меня всё с собой есть. Я ещё пару часиков порыбачу и к тебе в гости приду.
- Ну, хорошо. Договорились. Пойду дров поищу.
Через пару часов Роман Алексеевич, как и обещал, пришел в дом Ворониных, возле порога запнулся о лопату. В доме было жарко, невыносимо воняло куриным пометом, а также мочой и прелым тряпьем.
- Ты уж извини, мои хоромы с вашими, наверное, не сравнить? - Стал оправдываться Воронин. – А лопату всегда рядом держу. Необходимость такая. Двери у нас всех в селе открываются внутрь. Заметает так, что если дверь наружу открывается, то её под снегом и не откроешь. А откапывать тебя некому! Ну, а если дверь внутрь открывается, то сам себя откопаешь. – Пояснил Тимоха.
Крепко захлопнув за Романом дверь, он задвинул засов и раскрутил прибитый над дверью кусок брезента. – Так-то теплее будет. В той комнате у меня куры, а сам здесь, на кухне у печи ночую. Дрова в деревне – дармовые. Сараи да заборы разбираю, вон, и свои постройки на дрова разобрал. Жить можно! Летом у фермера подрабатываю, чтоб на зиму кур отходами обеспечить. Он ещё мне муки даёт, деньгами не платит, так как пропью всё. – Тимоха замолчал, задумался, а потом спохватился и пододвинул к гостью единственный табурет. – Да ты присаживайся, присаживайся! А я на подоконнике притулюсь. Зачем мне два табурета, когда гостей не бывает.
Роман сел на ненадежный табурет к столу с угощеньем. Это была остывшая яичница, приготовленная в старой закопчённой сковороде. Он вынул из-за пазухи бутылку фирменной водки и поставил на стол.
- О-о-о! Такую я ещё ни разу не пробовал. – Тимка протер тряпкой две засаленных кружки и протянул их Роману. – Да ты не брезгуй! Давай расфасовывай её помаленьку. Да поясни подробнее, кто ты такой. Я, может, и припомню.
Мужики, как положено, стукнулись кружками и выпили за встречу, потом за здоровье, потом за всё хорошее.
- Брат твой, Миша, - начал рассказывать Роман, - на квартире у нас жил, когда учился в СПТУ. Я проездом у вас оказался. В ту ночь мы напились, как поросята, и к окну тётки «Т-4» полезли, она ещё с причудами была. Ты этого, конечно же, не помнишь, так как дома оставался в ту ночь.
Воронин долго молчал, ковыряясь гнутой вилкой в сковороде, вглядываясь и вспоминая собеседника:
– Ошибаешься. Я ту ночь на всю жизнь запомнил и тебя, не смотря на годы, признал. Звать тебя Роман. Верно? И, если откровенно, то я не рад встречи с тобой! Порой кажется, что если бы не ты, то и жизнь наша сложилась по-другому.
- Обоснуй! – удивился Корягин.
- Ты уехал с молоковозом. Мамка напекла пирогов со щавелем. Проснулся батя, на редкость, трезвым, и мы все сели за стол завтракать. Тут к нам пожаловала мамкина подруга, та самая Тарасиха, присела на лавку у порога и, обжигаясь нашими пирожками, спросила:
- А где же вчера ночью ваши сыночки блудили?
Мать удивленно посмотрела на соседку:
- Как где? Нигде. Спали они в летней кухне.
- Да нет, Валя! По огороду они у меня шарились.
Надо сказать, отец наш очень уж лютый был. Помню, как кот Пушок на стол запрыгнул, так он его на наших глазах об пол так шмякнул, что кот даже с пола привстать не мог. Мы долго плакали, пока Пушок дергался на полу, помирая. Мать отца очень боялась, рассказывала нам, что он в тюрьме сидел за что-то страшное. Вообще, его все в селе побаивались.
Отец, как услышал обвинение Тарасихи, как зыркнет на нас, как заорёт:
- Признавайтесь, ироды! Где вчера ночью были? – и по столу кулаком.
Не знаю, толи со страха, толи со стыда, толи из-за желания избежать скандала, но Мишка также громко и уверенно ответил:
- Спали мы в летней кухне!
Тётка Таня молча встала с лавки, подошла к столу, положила недоеденный пирог и говорит:
- Вы поймите, мне ничего от вас не надо, только признайте свою вину и попросите прощения.
У Михи был характер упрямый. Если он сказал «нет», то будет стоять на своём до конца. Я и Васька стали тоже доказывать свою невиновность. Тогда тётка обратилась к матери:
- Валя, мы же с тобой подруги с самого детства! Неужели я буду наговаривать на твоих детей?
- Тань, ну ты что, видела их в огороде? Или тебе кто сказал об этом?
- Я их, конечно, не видела, но мне сказали.
- Кто? Кто и что тебе рассказал?
Тётка сконфузилась немного и ответила:
- Вещи мне сказали. Зеркало мне сказало, а потом и грядка с огурцами пожаловалась, что два огурца потеряла.
Тут мать с отцом не удержались, прыснули от смеха.
- С тобой всё ясно! – ответил батька. – Давайка, Тимофеевна, с этими свидетелями к участковому и пиши заявление!
Тимофеевна побагровела от злости, прошептала что-то себе под нос и вышла из избы, громко хлопнув дверью.
Сколько я помню, у нас так никто дверью не хлопал. Ажно стены заскрипели и ходуном заходили. - Продолжал рассказывать Тимка. – В этот же день к нам через ограду полетело всё то, что мать когда-то одалживала и дарила тёте Тане: утюг, посуда, клубки пряжи и какие-то тряпки. В свою очередь, мать перебросила через плетень к Тарасихе все вещи, которые были подарены тёткой нам. Затем мамка подошла к Ваське и сказала:
- Вася, где новая сеть, что тебе подарила Тарасиха? Немедленно перекинь ей через плетень!
- Ма-а, так она же у меня на озере.
- Сейчас же сними её и перекинь. Кому сказала?
Васька обманул мамку. Он перебросил тётке старую драную сеть, а сеть, дарёную тёткой, оставил. А зря! Ой, как зря! – Тимка поперхнулся, помолчал немного, вспоминая подробности, и продолжил: - Прошло, однако, не больше недели, как мы с ним пошли рано утром на рыбалку. Васька разделся до трусов и полез выбирать снасть. Я стоял и наблюдал за ним на берегу. Вдруг, смотрю, а он как-то странно забарахтался на воде, а потом, вообще, под воду ушел, потом снова вынырнул. Я понял, что-то неладное произошло! Побежал домой, кричу, что Васька тонет. Хорошо, что Мишка дома был, не успел уехать. Ваську из воды вытащили вместе с сетью, запутался он в ней. Еле откачали Васю. Нахлебался порядочно! Миха после этого сеть, проклятую, тётке перебросил. Вроде бы, всё наладилось, но братка стал жаловаться на уши, на головную боль. Повезли его в городскую больницу на обследование. Там сказали, что у него воспаление какого-то среднего уха. Лечили, но не помогло. Вскоре Вася оглох, а к осени совсем слег. Короче, помер наш братка на первое сентября. Всем селом хоронили. – Голос Тимки задрожал. – Тарасиха на похороны не приходила, а если бы пришла, то мамка бы её выгнала. Мишка очень сильно переживал, даже больше родителей. На поминках, на девять дней, напился и пошёл к тётке на разборки. Та его не пустила, тогда Мишка подпалил ей сено. А от стога сгорел сарай вместе с коровой и курами. Дом-то спасли от огня, а вот постройки все её сгорели. Хотели после этого Миху посадить, но председатель помог избавить его от тюрьмы. Конечно, не за просто так. Пришлось продать нам новый мотоцикл, пасеку и корову. Испуганная Тарасиха продала быстрёхонько по дешевке на слом кому-то свой пятистенник и исчезла из села. Остался на месте её усадьбы один только колодец. Вода в нём чистая-пречистая. Мужики эту воду даже в аккумуляторы доливают. Сруб, правда, у колодца сгнил и прошлой осенью обвалился. Так фермер обещал, новый сруб по весне срубить.
- Да что ты всё про Тарасиху и колодец толкуешь! Ты мне про Миху расскажи! С ним-то что произошло? – не удержался Роман Алексеевич, выливая остатки спиртного в кружку Тимки.
- Про Миху-то и вспоминать страшно. – Тимка выпил последнее, занюхал рукавом и продолжил: - Как-то в очередную годовщину Васькиной смерти сидели за столом, поминали. Я ещё тогда не употреблял, хотя и взросленьким считался. Миха с отцом изрядно выпили и стали вспоминать, с чего всё началось. Мать же отправили за очередной бутылкой. (Чем больше пьёшь, тем больше надо!) Короче, пьяный Мишка не выдержал и сознался бате во всём. Рассказал всё, что было на самом деле в ту ночь. Батя рассвирепел, припомнил Михе мотоцикл, пасеку, корову. Завязалась драка. Я не смог их разнять, побежал за мамкой в магазин. Бежим с мамкой обратно домой, слышим выстрел. Забегаем, а там наш Мишка лежит на полу в крови и не дышит, а батя, с избитым лицом, ружьё в руках держит. Мать – в обморок, а отец наспех собрал теплые вещи, патроны и в лес. Долго его искали, но без результата. Потом сам зимой как-то вечером заявился, на коленях у нас с матерью прощенья просил, но разве такое прощают? С тюрьмы письма писал, но мать их не читала, в печь бросала. Не знаю, отсидел ли он срок или в тюрьме помер, но назад в село не вернулся.
- Да. Жаль дружка. По глупости погиб. А ты сам, Тимка, как до такого состояния дошёл? – Роман обвёл рукой вокруг комнаты.
- До девяностых мы с мамкой жили как все: работа, хозяйство, огород. А потом всё разом пропало. Колхоз развалился, денег нет, скотину кормить нечем. Перебивались за счёт огорода, ели одну картошку с капустой. Стал воровать. Выпивать стал. Один раз провода на линии обрезал, чуть Богу душу ни отдал. Хорошо, что в сугроб угодил, а так бы разбился. В армию хотел пойти, чтобы не спиться, а меня не брали, как единственного кормильца. А какой там с меня кормилец? – Тимоха ухмыльнулся. – Сам у мамки на шее сидел. Уговорил мамку, поехали в райвоенкомат, и с её письменного разрешения забрали меня в армию на два года. Служил в Подмосковье, там же и подженился. Родителям жены больно понравился. Я ж всё умею делать! И всё бы ничего, но получил от сельчан письмо, что мать в плохом состоянии. Жена меня не отпускает и со мной не хочет ехать. Решили, что я с матерью повидаюсь, а потом решим, что по чём. Приезжаю в Беленькое, захожу в дом, а там – шаром покати, кроме пустых бутылок на столе ничего нет! Лежит моя мамка в углу на матраце в стельку пьяная. Короче, спилась моя матушка от одиночества. На Валовом Кордоне тогда бабка Лиза жила, от пьянки и курева отвораживала. Сводил к ней три раза мамку, и пошло на пользу. Поехали, говорю ей, в Россию, с женой познакомлю. Она – ни в какую! На кого, говорит, я сыночков своих оставлю? Езжай, говорит, Тимка сам, не губи свою жизнь в захолустье. А разве я её брошу? Нет. Остался. А через полгода получил последнее письмо от жены, что вышла замуж. Вот так. Мамка ещё годков пять пожила и прибралась. Похоронил рядом со своими. И что странно, умерла на первое сентября. Понимаешь? Васька, Мишка и мамка – все в один день. Разве такое бывает? – Тимка покрутил пустую кружку в руках, заглядывая в неё каждый раз. – Вот так и остался один. Не, я не сразу, чтоб так вот, как сейчас. Цеплялся. Даже «Жигу», потрёпанную, водил, мне её фермер за уборку урожая отдал. Типа, премии. На грибах стал подрабатывать. Телевизор купил, тот старый мамка пропила. Всё бы ничего, но не удержался и по-пьяному делу овечку в соседнем селе, ну это, в багажник засунул. Кто-то увидел. Догнали. Жигули уже ремонту не подлежит, а меня кое-как через месяц отремонтировали. Левый глаз, правда, не видит, и зубов половины не досчитался. – Тимка с досадой посмотрел в пустую кружку. – А что, может быть ещё? Я могу и ночью за палёнкой сбегать, денег только нету.
- Нет, Тимоха, я больше не буду. Ехать надо. Снежок пошёл. Может и дорогу перемести.
— Вот то-то и оно! Оставайся! Утром и поедешь.
- Нет, Тима. Утром я машину не откопаю. Вот тебе на опохмел. – Корягин протянул гостеприимному хозяину деньги. Всего тебе хорошего, Тимоха. Теперь буду тебя почаще навещать. А что на пенсии ещё делать, как ни рыбачить да по гостям ходить!
- Постой, Корягин! Я с тобой. – Тимка накинул свою искусственную шубейку и нахлобучил шапку. – Не пропадать же добру! – И он с радостью похлопал по карману, в который только что положил деньги. – Подкинешь до точки? Всё равно нам по пути.
Точка стояла на выезде из деревни. Из-за снегопада с трудом был виден маленький домик с высоким крыльцом и ставенками на окнах. Тимка долго не мог достучаться до хозяев. Достучавшись и купив своё, он осторожно спустился с крыльца, придерживая за пазухой драгоценную покупку, и махнул рукой Ромке. Мол, езжай, у меня всё в порядке.
Метель усиливалась. Корягин подождал немного, пока Тимка ни скрылся из виду, и повернул ключ зажигания. Двигатель не заводился.