Иногда детство уходит не внезапно, не одним страшным событием, а по капле — как будто жизнь тихо выкручивает из тебя то тёплое, светлое, что ты даже не успел осознать до конца. Словно утро, которое стало днём, и ты уже не можешь найти тот момент, когда солнце перестало быть мягким и стало палящим.

Для меня всё началось с бабушки Клавы. Она была той самой, настоящей — с плюшками, запахом мятного чая и неизменными шерстяными носками. У неё всегда был запас терпения и конфет. И ещё у неё были руки, которыми она могла согреть даже в самую злющую зиму.

А потом… её голос стал тише. Шаги — медленнее. Улыбка — печальнее. Болезнь пришла не с грозой, а как утренний иней — холодный, тихий и неумолимый. Мы вроде бы ещё разговаривали, но как будто всё уже начало исчезать. И однажды — она просто перестала встречать меня у двери.

В доме стало… не пусто даже. Стало глухо. Как будто каждый звук попадал в вату. Как будто стены замерли и слушали, чего больше не услышат. Мама тихо плакала по ночам. Я делала вид, что сплю, но слышала — как будто дождь по стеклу. Но не снаружи — внутри.

А потом умерла и сама квартира. Дедушка продал её. Говорил: «Надо что-то менять». Купил дом на окраине, зажатый между тётей Машей и дядей Колей. Как будто надеялся, что новые стены сотрут старую боль. Но боль — не мел, её не стереть тряпкой. Мы туда переехали, когда у родителей всё развалилось.

Сначала были крики. Такие, что у меня дрожали пальцы. Потом — хлопок двери. И вот мы уже с мамой и братом, стоим среди коробок в новом доме, в котором всё вроде бы на месте, но ни одной родной вещи. Даже воздух чужой.

А потом не стало и дедушки. Как будто без бабушки он просто перестал дышать как раньше. Он ушёл тихо, без борьбы, будто сказал: «Хватит». И мы остались. Мама, брат, я — и собака, которая через пару недель ушла за хозяином. Тогда я впервые всерьёз подумала: а можно ли выжить, если всё, что ты любишь, уходит?

Я пошла на огород — туда, где дедушка копал грядки, смеялся, спорил с внуками, сажал укроп как будто это был виноградный сад. Там всё было пропитано им. Я выкопала ямку. Положила туда нашу собачку. Земля осыпалась с глухим звуком — как будто сердце закапывала. Оно и правда болело.

А потом я написала. На клочке бумаги. Руки дрожали. «Бог, если Ты есть, забери и меня тоже». Мне не нужно было ответа. Я просто хотела, чтобы кто-то услышал, что я больше не могу. Скомкала, бросила в ту же ямку. И заплакала.

Мама нашла записку позже. И этот момент — не забуду никогда. Это не был гнев. Это была та самая любовь, которая кричит не потому что злится, а потому что рвётся спасти. Она трясла меня, как будто пыталась вытрясти из меня всю эту боль. «Как ты могла?!» — голос срывался. Я смотрела сквозь неё. Я была где-то далеко.

Но в тот момент, сама не зная как, я сделала шаг навстречу свету. Пусть маленький, пусть незаметный. Мой первый шаг к вере. К надежде. К пониманию, что боль — не навсегда, если её не прятать. Что даже из самых тёмных ям можно выбраться — если кто-то в тебя верит, если ты хотя бы раз позволишь себе сказать вслух: «Мне больно».

Я не сразу поняла, но именно с этой пропасти начался мой путь. Та самая точка почти падения — стала точкой отсчёта. И сегодня, вспоминая всё это, я не рыдаю. Я благодарна.

🔸 Главы из книги «Сибирский валенок» выходят каждый будний день в 12:00 — с понедельника по пятницу.

Детство — как выцветшая фотография в старом альбоме: сначала ты смотришь на неё с улыбкой, потом — с тоской, а под конец — с уважением. Оно формирует нас тоньше любого скульптора: одним взглядом, одним словом, одним молчанием.

Я долго не хотел оглядываться назад. Детство казалось чем-то зыбким, вроде утреннего тумана — красивое, но бесполезное. Я был из тех мальчишек, кто быстро хочет вырасти. Не потому что так уж хотелось быть взрослым, а потому что хотелось, чтобы стало легче. Меньше ожиданий. Меньше обид. Меньше непонимания.

Мой отец молчаливый, как тень от сарая. Всё понимал, но не всё проговаривал. Он не учил словами — он показывал поступками. Я тогда думал, что он просто суров. Сейчас понимаю: он просто не знал, как по-другому. Его учили держать удар, не ныть, решать, а не чувствовать. И мне передали это в наследство — как старый инструмент, немного ржавый, но всё ещё рабочий.

Мама была другой. У неё были глаза, в которых всегда горел свет. Даже когда было трудно, она умела накрыть на стол так, будто к нам в гости собирался сам Господь Бог. Она не говорила про мечты. Она жила так, будто каждая мелочь имеет значение. До сих пор, когда я думаю о внимании к деталям — я вспоминаю, как она гладила мою рубашку в первый школьный день.

Мы все несем в себе своих родителей. Их фразы, их страхи, их недосказанности. Мы носим их, как внутренние обои — почти не замечаем, пока не начнём менять интерьер.

У кого-то в детстве была тишина — и теперь они боятся говорить. У кого-то — крики, и теперь они боятся тишины. Кто-то вырос в любви, но с чувством вины. Кто-то — в строгости, но с ощущением стабильности. Всё это формирует наши реакции, выборы, амбиции. То, чего мы боимся, и то, о чём мечтаем, растёт из одного и того же зерна — из детства.

Я, например, долго не мог себе позволить отдых. Стыдно было. Казалось, если я остановлюсь, я стану слабым. Это не моя установка — это голос детства. Голос, который шептал: «Ты не имеешь права на передышку». Только позже я понял: я не обязан всё время бороться. Что сила — это и умение остановиться, и сказать: «Мне сейчас нужно выдохнуть».

Если ты хочешь понять, куда идёшь — иногда достаточно просто оглянуться. Туда, где впервые испугался. Где впервые захотел чего-то по-настоящему. Где впервые решил, что «не достоин». Или наоборот — где пообещал себе, что добьёшься.

Оглянись. Не чтобы застрять. А чтобы отпустить. Чтобы увидеть: ты — не просто сумма своих страхов. Ты — человек, у которого есть выбор. И этот выбор начинается с того, что ты признаешь: ты не обязан повторять сценарий.

Мир не станет другим. Но ты можешь перестать быть ребёнком, которому всё ещё страшно.

И знаешь, что удивительно? Как только ты это делаешь — тот внутренний ребёнок вдруг улыбается. Он больше не боится. Потому что теперь ты рядом. Взрослый ты. Настоящий.

Книга выходит ежедневно (кроме сб.вскр.) в 12:00 по одной главе

1986 год. Северный Казахстан. Обычный роддом в маленьком городке, и вдруг — крик. Пронзительный, отчаянный, но живой. Так, с первым вдохом, в этот мир ворвалась девочка по имени Алина.

Она родилась в белоснежной палате, где пахло марганцовкой и тёплым молоком. Родители не знали, каким будет её путь. Да и кто вообще знает? Но в тот день, глядя на крошечное личико и сжимая её в одеяльце, они верили: всё будет хорошо. Или, по крайней мере, они постараются.

Старший брат уже был в семье, но появление Алины — как взрыв фейерверка в сером небе. Всё закрутилось, зажило по-новому. Маленький комочек счастья, пахнущий детским кремом и чудом.

Детство Алины прошло под палящим казахстанским солнцем, среди пыльных дорог, степных ветров и запаха горячего асфальта. Их двухкомнатная квартира досталась от деда — ветерана и учёного. Стены хранили запах старых книг, воспоминания, и иногда — тишину, такую нужную в этом шумном доме.

Отец… был талантливый, но слабый. То читал о звёздах и философствовал часами, то исчезал в запоях. Иногда возвращался с горящими глазами и начинал строить воздушные замки. Но чаще — просто хлопала дверь, и снова тишина.

— Сибирский валенок! — слышалось из комнаты, где он пил. Именно так он называл Алину, когда был навеселе. Слово, которое впивалось в душу, как заноза. Жестокое, обидное. Оно стало тенью, которую она тащила за собой долгие годы.

Ссоры родителей — как фильмы ужасов в прямом эфире. Крики, хлопки дверей, посуда, летящая в стену. Алина, сжавшись в углу, мечтала только об одном — чтобы стало тихо. Чтобы хоть раз никто не ругался.

Мама работала на износ. Магазин, уборка, шитьё, хоть что — лишь бы вытащить семью. Её улыбка была редкой, но тёплой. Настолько тёплой, что Алина запоминала её, как свет от фонаря в зимней темноте.

Брат жил у бабушки с дедушкой. Отдельная комната, тишина, порядок. Алина завидовала. Не злобно — по-детски. Почему ему досталась свобода, а ей — постоянная гроза? Но были и светлые островки. Они согревали её, как чашка горячего чая в промозглый день. Например, дерево у школы. Широкая крона, листья шелестят, и в кармане — сладкий финик. Она залезала на толстую ветку и часами могла сидеть, глядя на небо. Там, наверху, было другое измерение — без ссор и боли. А ещё был дом тёти Маши. Пирожки с капустой, булочки с маком, компот — как из сказки. Тётя гладила по голове и рассказывала истории. И Алина чувствовала: вот оно, счастье. Простое, домашнее.

Есть ещё одна, вторая бабушка, Клава? Это вообще космос! У неё можно было играть в настоящий магазин — с весами, с мукой, с картошкой. Чувствовала себя бизнесвумен.

А ещё был хлеб… Тот самый, по талонам. Мама покупала батон, а Алина по дороге домой отщипывала краюшку. Потом ещё. И ещё. К концу пути — половина батона исчезала. Мама иногда ругала, но чаще просто вздыхала и улыбалась. Потому что понимала: для ребёнка — это лакомство, как праздник.

И вот эти простые радости — тень дерева, вкус фиников, запах булочек — стали для неё якорем. Спасительной нитью. Молитвой без слов.

Когда становилось совсем тяжело, Алина возвращалась туда в мыслях. В дом тёти Маши. В магазин у бабушки. В то лето, когда солнце светило ярко, а сердце было лёгким. Она научилась видеть свет среди тьмы. Искать тепло в самых простых вещах. И это спасало. Так начиналась история девочки, которую называли Сибирским валенком. История о боли и вере. О падениях и полётах. О том, как вырасти в буре, не потеряв нежности.

История, которую я — Аринка Люмис — пишу не потому, что она редкая. А потому что она — своя. Твоя. Может, даже наша общая.

▎Краткий пересказ:

Кушанцы отчаянно сражаются, и им удаётся переломить ход битвы. Родриг восхищён тем, что Фернеза приходит на помощь. Исидоро замечает, что кушанские воины хорошо умеют драться, и их маги тоже не уступают. Далее мы видим, как Пак вспоминает о Гатсе, который сидит в тюрьме. В это время Ракшас уже близко и подбирается к Гатсу, разрушая решетку, но сам Гатс остаётся неподвижным, как будто смирился со своей судьбой.

Неожиданно появляется Силат и протыкает Ракшаса, тем самым спасая Гатса. Силат очень зол на Гатса из-за его бездействия. Дайба замечает действия Силата и немедленно приказывает здоровякам защитить его. В это же время к Рикерту спешит Эрика, рассказывая, что слышала телепатическое послание от Силата. Ширке продолжает своё путешествие в астрале и в итоге находит Фалконию.

▎Разбор и предположения:

В конце главы мы видим, что Силат может укрепить свои политические позиции после всех событий. Вторжение, по идее, было отражено но все это вторжение очень страное + похоже на разведку гриффита. Гатс по-прежнему находится в состоянии отчаяния и выглядит так, будто ему всё равно на происходящее. В последних главах мы постоянно наблюдаем за Гатсом в состоянии глубокого отчинея.

Это вполне приемлемо, но последние события создают впечатление, что авторы не могут решить, что делать с Гатсом дальше и как он выйдет из этого состояния. Они, похоже, не хотят разочаровать фанатов и боятся сделать неправильный шаг, ведь Гатс — ключевой персонаж манги, и все события с ним сильно влияют на развитие сюжета.

Также стоит отметить, что нам не случайно показывают Ширке и её разговор о поисках Каски — этот момент кажется очень важным.

▎Что дальше:

Возможно, студия GAGA хочет сделать так: Ширке находит Каску и определяет её примерное местоположение, далее кушанцы идут воевать против Гриффита. Гатс, в свою очередь, обретает воодушевление(нахождение местоположения каски возможно даст мотивацию гатсу) и отправляется спасать Каску, так как до этого никто даже не знал, где она находится. Скорее всего, Каска будет находиться рядом с Гриффитом или в его дворце, что приведёт Гатса в логово врага. Именно там и произойдёт финальная встреча между Гатсом и Гриффитом.

В целом глава неплохая и даёт намеки на дальнейший путь сюжета. Надеюсь, что следующие главы будут выходить с такой же регулярностью, а не с долгими перерывами.

Больше интересного о Берсерке можно узнать в нашем Телеграм-канале

@berserknew

Никита увидел ментов еще за оградой стадиона, когда до будки оставалось не больше ста метров. Поначалу он хотел развернуться и незаметно уйти в другую сторону, но один из полицейских успел заметить его. Он не сомневался в этом, Никите было хорошо видно, как человек в синей форме напрягает зрение, смотря в его сторону.

«Спалился, дебил, надо было сначала издалека все проверить!» – Никита скрипнул зубами и постарался пересилить желание убежать. Подойдя к двери сарая, он начал искать ключи, которые, как назло, куда-то запропастились. Опять бросил взгляд направо, стараясь сделать это незаметно, в сторону полицейских - те настороженно, уже вдвоём, слово гончие перед стартом, вперили в него свои взгляды. Наконец найдя ключи и войдя внутрь, он тут же запер дверь на круглую защелку и быстро осмотрелся. Вокруг было море засохшей крови, ей было забрызгано все вокруг, она была даже на потолке. Под стоящими лестницами лежали два изувеченных тела сталкеров, на них были навалены остатки отрезанных ног. Никита бросился к ближайщей лестнице, стоящей у кровати, забрался на нее и тут же создал портал. Проткнув его и оказавшись в темном чреве автобуса, он позвал Аню, затем Романа – ответом ему была тишина. Присмотревшись, он заметил луч бледного света, попадающий в делянку Никодима через приоткрытую дверь автобуса. Но не проем, залитый лунным светом, заставил его напрячься от прилива тревоги, а несколько белесых пятен, ближе к кабине, через которые виднелось ночное небо пустоши. Пулевые отверстия - судя по кучности, от автоматического оружия.

«Только этого не хватало, – Никита прислушался, но внутри все также было ни звука, – будто в воду смотрел, когда со всех ног бежал сюда». Он уже хотел запрыгнуть наверх, когда услышал стук в дверь сарая и спокойный голос Кривцова, приказывающий ему выйти. Но там, внизу, лежали останки тел убитых; найдя их, за ним отроют настоящую охоту. Сколько у него есть времени? Успеет он втащить трупы наверх? Должен! Никита спрыгнул вниз, схватил ближнее к себе тело и начал поднимать наверх. Задача оказалась не из легких, мужчина хоть был и среднего размера, но весил как пара мешков с кирпичами. Тужась, он все-таки справился с этой задачей, зацепил убитого за поясной ремень и закинул тело наверх. Со вторым было проще, весил тот на порядок меньше, к тому-же, у тела отсутствовала нога. Никита потерял еще пару нервных клеток в поисках мелких ошметков и рассыпанных повсюду гильз. Поняв, что собрать все полностью он не успеет, полицейский запрыгнул в портал, в последний момент поскользнувшись на последней ступеньке. Лестница, повинуясь силе толчка от его ноги, медленно завалилась, задев концом рычаг запора двери, от чего тот провернулся.

«Не мой день» – подумал Никита, закрывая портал и вытаскивая «макаров».

В автобусе стояла мертвая тишина; гирлянды, развешанные по потолку, были выключены и только бледный свет луны, падающий из раскрытой двери автобуса, немного разгонял кромешную темноту. Никита осторожно, мелкой поступью, двинулся к кабине, намереваясь включить освещение. Почти добравшись до головы автобуса, он наступил на что-то мягкое и крупное.

– Кто здесь? Стрелять буду! – полицейский направил дуло пистолета вниз, туда, где лежало что-то непонятное. Ему показалось, что он услышал какой-то звук, похожий на чавканье.

«К черту все» – Никита рванулся к кабине, перепрыгивая через то место, где, по его мнению, находилось какое-то мерзкое существо и, нащупав рукой прикрученный скотчем к железной стенке автобуса выключатель, щелкнул сразу обеими кнопками. Пространство автобуса замигало разноцветными огоньками, продемонстрировав все свое содержимое – на полу распласталось тело долговязого, неестественно худого человека. Роман лежал на спине, одна его рука была подмята его же телом, другая лежала на животе поверх кофты и была разворочена настолько, что сухожилия были вывернуты наружу и торчали, словно оголенные электропровода. Голова мужчины была почти отделена от тела и была повернута лицом вниз, лишь тонкий, натянутый лоскут кожи соединял ее с остатками шеи.

Никита поводил дулом пистолета по сторонам, но судя по стоящей в автобусе тишине, кроме него и свежего трупа в нем никого больше не было. Он осторожно, но все еще испуганно осматриваясь по сторонам, убрал оружие и нагнулся над лежащим человеком, пытаясь сообразить, как тот погиб. Судя по куче дырок в стенке «Икаруса», находящихся точно на Романом, тот пал от длинной автоматной очереди. Преодолевая брезгливость, Никита осторожно поднес руку к оторванной голове на полу, повернул ее лицом к себе и тут-же испуганно отпрянул, выронив ее, от чего она глухо, будто сдувшийся баскетбольный мяч ударилась о железный пол. Голова оказалась живой – глаза были немного прикрыты и постоянно моргали, рот слегка шевелился, как будто Роман безуспешно пытался что-то сказать ему.

– Во дела, – Никита вспомнил, что физические законы этого мира довольно сильно отличаются от привычных ему. Он бережно поднял голову Романа, всматриваясь в обезображенное, исковерканное отсутствием мышечной воли, лицо. Кожа на голове Романа сморщилась – и без того худое лицо стало еще более вытянутым, почему-то напомнив Никите вызревший кабачок. Полицейский правой рукой слегка потянул кожу на щеке мертвой головы, та подалась его пальцам, словно пластилиновая.

– Ты можешь говорить? – Никита понимал, что объект в его руке должен быть мертв, но в то же время, он хорошо помнил то, что увидел минуту назад.

Глаза головы в руке Никиты начали медленно двигаться из стороны в сторону. Голова попыталась что-то невнятно ответить, у нее даже получилось слегка пошевелить тонкими потрескавшимися губами, но извлечь звуки из разорванных голосовых связок не вышло. Полицейский прислушался, но не уловил слов – лишь слабое шипение, срывавшееся с губ живого мертвеца. Хотя почему мертвеца – голова вращала глазами и явно пыталась подать какой-то знак своими движениями.

Никита потер пальцами свободной руки набухший от напряжения висок, пытаясь сообразить, как наладить контакт с останками Романа. Голова явно была живой, а значит с ней можно взаимодействовать, но как? В памяти всплыл отрывок из какой-то книги советской эпохи, в которой герои переговаривались морганием. Или их пытали, связав рот, и они могли ответить только движением ресниц?

– Давай так, Рома. Если да, один раз моргаешь, если нет, то два. Справишься? – после слов полицейского повисла небольшая пауза, но затем голова медленно и натужно моргнула.

– Друг, что случилось? Где Аня? – глаза на голове удивленно расширились, и Никита тихонько выругался, осознав, что для начала нужно задавать простые наводящие вопросы. – Аня жива?

Голова моргнула один раз и Никита облегченно выдохнул.

– Ваши? Сталкеры? Охотники за светляками? – Роман медленно моргнул, затем веки сомкнулись еще раз.

– Значит не ваши? А кто тогда? – Никита лихорадочно соображал, пытаясь подобрать нужный вопрос, но чувствовал, что находится в тупике. Кто мог забрать Аню, если не сталкеры? Когда-то давно, в другой жизни, когда была жива Настя, они часто с друзьями играли в «крокодила» – игру с наводящими вопросами. Он вспомнил, что вопрос должен быть очень простым, и нужно двигаться от меньшего к большему.

– Это были люди? – голова моргнула один раз.

– Это был один человек? – голова повторила свой ответ.

– Это был мужчина? – на этот раз ответ был отрицательным.

– Женщина? – удивленно спросил Никита и голова утвердительно моргнула.

«Откуда здесь одинокая женщина с автоматом, не из охотников? Что еще скрывает от него Никодим с Николаем? И зачем она забрала ребенка? Какого хрена вообще происходит?» – Никита снова выругался, пытаясь найти хоть какую-то связь в ответах Романа с произошедшими за эти дни событиями.

– Она молодая? – голова замерла, будто бы соображая, затем моргнула один раз, а на второй только слегка прищурилась. – Понял, среднего возраста.

– Военная? Медик? В форме? – голова ответила отрицательно.

– Жирная? – голова снова ответила полуторным морганием. – Ага, понял, просто в теле, но не жиробас.

– Мелкая? В смысле, низкая? – Никита получил положительный ответ.

– Резюмирую, – Никита бережно стряхнул с лица Романа прилипшую грязь, – мы имеем бабу среднего возраста, в теле, невысокую, в гражданском, но с автоматом. Не из ваших, но она все равно забрала Аню, причем живой. И напрашивается вопрос – какого… почему моя дочь всем так нужна? Не отвечай, Рома, это я сам себе вопрос задал. И чтобы ответить на него, нужно нам эту незнакомку найти. Предлагаю не терять времени.

Сказав это, Никита обхватил голову лежащего человека обеими руками и с силой дернул вверх, оторвав при этом лоскут кожи, связывающий ее с телом. Затем он расстегнул рюкзак и осторожно положил туда свой необычный груз. Глаза Романа начали вращаться из стороны в сторону, выдавая крайнюю степень возмущения таким бестактным разделением членов его организма на составляющие, но Никита резко застегнул молнию, выпрямился и осмотрелся по сторонам. Не с пустыми же руками идти за дочерью.

Выпрыгнув из автобуса, Никита первым делом постарался найти следы женщины с ребенком. На этой мертворождённой планете не было ни ветра, ни дождей, и все оставленные людьми, животными либо другими существами следы, оставались, судя по всему, на очень долгий промежуток времени. Все вокруг было испещрено бесчисленными отпечатками больших мужских подошв, поэтому найти отпечатки двух параллельно идущих женщин не составило большого труда. Вереница следов указывала туда, откуда Никита пришел к «Икарусу» в самый первый раз, из того дома на Гагарина. Поправив рюкзак и положив на плечо прихваченный из делянки ППШ, полицейский двинулся вперед, по оставленным следам.

Маленькие подошвы Ани втаптывали землю параллельно следам незнакомки, и полицейский сделал вывод, что ее не толкали вперед, как пленницу. Скорее, это было похоже на прогулку двух никуда не спешащих людей. Никита бросил взгляд вдаль, туда, куда вела прямая нитка отливающих чернотой следов. Мягкого света луны хватало рассмотреть пространство не больше, чем на двести метров вокруг, после этого все покрывалось пеленой дрожащего тумана, прямо как в его снах. Заблудиться здесь ночью, ему, не знающего местности, раз плюнуть. Он поддел носком кучку белой пыли, и та с легкостью поднялась в воздух, испачкав его штаны. Женщина, которая увела его дочь, точно знала куда идти, а значит, она здесь местная. Мысль об этом успокаивала полицейского, возможно, это друг Никодима-Николая, о котором ему они не успели рассказать, и Аню ведут в какой-то локальный схрон, такой-же, как у старика.

Аня. Дочка. Никита еще не привык к тому, что она нашлась и жива. Сколько времени пройдет, пока он осознает, что его ребенок опять рядом с ним, играет в свои куклы и что-то вечно напевает под нос? Сколько времени нужно, чтобы опять стать отцом? За три года он отвык от этой роли, загрубев и выветрив парами алкоголя из себя почти все эмоции. Когда он чему-то радовался? Когда чувствовал к кому-то, кроме себя, жалость? Он давно забыл. Если посмотреть со стороны, то самый лестный эпитет, который он подобрал бы себе – одинокий волк. Но нет, никакой он не волк. Скорее, старая, сгнившая внутри мумия, напоминающая лишь очертаниями силуэт человека. Никита скривился в ухмылке, представив себя, замотанного больничными бинтами с ног до головы. И опять нет. Искра жизни все-таки проникла в него. И он четко запомнил этот момент, когда это произошло. Тот момент, когда он врезал старику, уронив его в бассейн после того, как тот сказал, что его дочь жива.

– Сука, сука, сука - Никита несколько раз громко выругался. Ведь Аня только что была рядом с ним, всего лишь… А сколько часов назад? Полицейский потерял счет времени - столько событий пронеслось вокруг него в сжатый отрезок этих нескольких дней. Неудивительно, что он сбился со счета, в этом странном мире все было наоборот, и он еще не привык к окружающей странной действительности. Он взглянул вверх, огромная темно-бордовая луна висела примерно посередине небосвода. Ему показалось, что она намного больше, чем на Земле. Хотя почему показалось? Так и есть, раза в два больше, если не в три. Невооруженным взглядом видны темные и светлые переходы, даже несколько больших кратеров. Никита обернулся и с тоской посмотрел назад - «Икарус» давно растворился в серой пелене, не оставив после себя даже намека. Там, позади, вообще ничего не было, кроме полупрозрачной, переливающейся бликами, стены тумана.

Сколько он уже идет? Тридцать минут? Сорок? Час? Следы, уходящие вдаль, все так же упирались в туман, но в нем начинали угадываться неясные очертания еле видимых предметов. Через сотню метров Никита с удивлением осознал, что эти предметы – старые детские коляски, которые он видел, когда первый раз попал в Пустошь. Тогда он не обратил особого внимания на них, его голова была занята осознанием целого нового мира, и он не замечал мелочей. Сейчас, подойдя к ближайшей коляске, он стряхнул с нее грязь и решил получше рассмотреть предмет детского обихода. Под толстым слоем пыли оказалась темно-бардовая ткань с пожелтевшими от времени пластиковыми вставками. Модель была явно не новой, последний раз такие он видел лет десять назад. Он откинул противомоскитную сетку, и заглянул в темноту внутри коляски. Пусто. Детская подушка, скомканное одеялко, соска.

«А что ты там хотел увидеть? Ребенка?» – Никита мысленно задал себе вопрос, на который не стал отвечать. Он двинулся дальше, через пару метров от него стояла еще одна коляска, слегка покосившаяся на правый бок, с желтыми пластиковыми колесами, наполовину погрузившимися в серый песок. С виду она была даже старее, чем первая. Её ручки были металлическими, все изъеденные ржавчиной. Такие коляски он видел в старых советских фильмах. Никита откинул вуаль, закрывающую внутреннее пространство. И снова пусто, если не считать детских постельных принадлежностей. Следующая коляска лежала на боку, защитной сетки на ней было, и Никита не стал тревожить ее. А вот четвертая по счету коляска сразу заинтересовала его. Он не сразу понял почему, пока не попытался заученным движением стряхнуть пыль – ее не было, коляска была относительно свежей. И модель была явно современной, дорогой, из тех, что на трех колёсиках. Сетка, закрывающая внутренности, была застегнута на молнию, и Никите пришлось повозиться в поисках застежки. Наконец ему это удалось, и он смог отстегнуть вуаль. При первом взгляде внутрь в сердце у него екнуло, там точно что-то было. Это что-то очень сильно напоминало спеленатого младенца в чепчике, но во тьме было трудно разобрать. Никита снял с плеча автомат и просунул внутрь, намереваясь дулом толкнуть ребенка, но что-то в этой ситуации смутило его. В последний момент он спохватился, и решил все-таки вытащить младенца руками. Сделав это, он облегченно выдохнул, поняв, что в его руках оказалась обыкновенная кукла, пусть и очень сильно похожая на настоящего ребенка. Старик был прав, когда говорил, что кукла выглядит почти как живая, на ней были прорисованы даже черты лица. Наверное, очень дорогая игрушка. Чепчик съехал с маленькой головы и упал на землю. Никита решил, что стоит поднять его, и уже внизу, согнувшись, услышал где-то вдалеке обрывок громкой фразы. Он резко выпрямился, отбросив от себя куклу и вскидывая ППШ.

Голос принадлежал не Анне, в этом он не сомневался. Но откуда он донесся? Потянулись долгие секунды ожидания, во время которого полицейский нервно вертел головой из стороны в сторону, но звук не хотел повторятся. Никита снова начал отслеживать путь по хорошо видимым отпечаткам ног, он понимал, что почти нагнал преследуемых. Двигался он осторожно и неспеша, стараясь не шуметь и бросив идею с проверкой колясок, его они уже больше не интересовали. Следы иногда начинали топтаться у колясок, скорее всего незнакомка что-то рассказывала или показывала Ане внутри них. Скорее всего, девочку забрала «шизанутая» Оля из рассказов Никодима, он очень наделся на то, что его версия верна, это звучало намного лучше, чем если бы она попала к каком-то неизвестному. С другой стороны, она убила Романа, но зачем?

Снова прозвучала громкая женская речь, теперь намного более отчётливо. Впереди, в самом центре колясочного острова, в небольшом кружке пустоты, виднелся силуэт человека, который размахивал руками, жестикулируя. Никита присел на корточки и тихонько, практически гуськом, двинулся вперед, медленно сокращая расстояние между собой и женщиной, укравшей его дочь. Через двадцать маленьких шагов он начал разбирать речь женщины. Её голос был очень высоким, почти визгливым, в словах прослеживалась крайняя степень возбуждения. Полицейский добрался до последней коляски, после которой просматривался островок пустого пространства, в центре которого стояла детская колыбель-качалка. Белый деревянный каркас, украшенный завитками ручной работы с зарешеченными перилами-окошками, на которых висели миниатюрные занавески. Рядом с колыбелью, спиной к Никите, стояла Оля и, то и дело подпрыгивая от нетерпения, что-то возбужденно рассказывала.

– Ты понимаешь, мы не зря здесь все оказались. Ты, я, они, она, все, все, все, – Шизоля погладила ребенка по голове, от ее жеста Никита немного напрягся. – Это рай. Сюда попадают только избранные. Такие как я, ты, она, они, все-все кто тут. И раз ты тут, то ты тоже в раю. То есть мы все в раю, и значит, все кто с нами, здесь, они тоже в раю. Вот мы в раю почему? Мы избранные, нам можно. А если в рай попадает тот, кто не избран? Можно ему? Можно? Или нельзя? А кто сказал, что можно? А разве кто-то сказал, что нельзя? А если никто ничего не сказал, то можно?

Выслушав краткий монолог, Никита решительно согласился с диагнозом, предварительно озвученным стариком, в оценке этой женщины. Ее сознание дало сильные трещины, в этом не было никаких сомнений. К тому-же, выглядела она подобающе: черная велюровая юбка, задранная набок, из-под которой виднелись либо огромные женские трусы, либо панталоны (в чем разница между ними он не знал); потрепанная и расстегнутая блузка не по размеру, открывавшая взгляду смотрящего огромный розовый бюстгальтер четвертого размера; непонятного цвета длинный шарф, обмотанный вокруг шеи; завершала странный наряд красная лента, небрежно обмотанная вокруг снопа нечёсаных волос.

– Вот тебя, Анечка, сюда привел «автобусник», вот скажи, а ему можно? – Ольга вопросительно посмотрела на ребенка, открывшего рот чтобы озвучить ответ, но тут-же перебила его, - А вот почему ему можно, а мне нельзя? Вот он привел ребенка, а я почему не могу? Я могу? Могу я! И должна мочь! Мы все можем! Давай сюда приведем кого-нибудь? Кого угодно. Вот кого-ты хочешь привести сюда?

Задав свой вопрос, женщина резко замолчала. Аня немного выждала, опасаясь, что ее снова перебьют, но поняв, что говорить все-таки можно, кратко ответила: – Маму.

Никиту такой ответ застал врасплох, кажется, слегка защипало в носу. Ему вдруг стало интересно, сможет ли заплакать человек здесь, в Пустоши? Способен ли на слезы организм в этих условиях?

– Нет, давай выберем кого-нибудь другого. Не надо тут мам всяких нам. Нам тут меня хватает из мам. Давай выберем другого. Папу например? – женщина попыталась улыбнуться, но вместо этого ее лицо исказила кривая ухмылка.

– Папа уже тут. С дедой. Маму хочу! – Аня топнула ножкой и демонстративно сложила руки на груди.

– Девочка! Ты еще глупая, маленькая девочка! Подумай хорошенько, я тебя не тороплю. Ну зачем тебе какая-то другая мама? Посмотри, сколько здесь всего интересного! – Ольга обвела рукой пространство вокруг себя. – И все это может стать твоим. Вернее, нашим. Ну что?

Аня бросила взгляд на пыльные, заполнившее все пространство вокруг, коляски.

– Я не глупая. Не говори так. Я много чего умею. Вот, смотри, – сказав это девочка сложила губы в дудочку и сделала вид что дует. Из маленького детского рта вырвался тихий шипящий звук и Никите показалось, что на секунду он увидел небольшую вспышку над головой Шизоли.

Если что-то и сверкнуло, то женщина точно этого не заметила, вместо этого она рассмеялась неприятным, аритмичным смехом, ее живот подскакивал в такт вырывающимся из груди звукам.

– Ты просто воображуля! Как и все непослушные дети! Воображуля, воображуля! – звуки, исходящие из ее рта, вдобавок ко всему, стали булькающими.

– Прекрати! – Аня снова попыталась произвести прием с помощью дуновения губ, но вспышек теперь не было. Сделав еще пару бесполезных попыток, девочка остановилась, на ее глаза стали наворачиваться слезы.

– Выбери другого. Немедленно! – Ольга внезапно понизила голос, опустила голову и нахмурилась.

– Маму, маму, маму. – Аня выставила вперед руку с вытянутым указательным пальцем, ее голос дрожал, – Ты говорила, что ведешь меня в детский сад. Ты врунья. Здесь мертвый сад! Я хочу маму! Ты сказала выбрать кого угодно! И я выбираю маму!

– Нет! Никаких мам! – Женщина практически прокричала последнюю фразу, отчего Аня инстинктивно отпрянула назад. – Мама! Здесь! Одна! Вы все непослушные дети! Вы только и хотите обидеть меня!

– Ты не моя мама! Зачем ты привела меня сюда? Мне здесь страшно! – Аня испуганно завертела головой, оглядываясь по сторонам, будто ища путь отступления.

Никита понимал, что нужно заканчивать подслушанный разговор, быстро перешедший в спор. Он уже давно заприметил автомат, с которым пришла женщина – тот стоял прислонённым к колыбели и очень походил на то оружие, с которым день назад сюда явились охотники из Казани. Наверняка женщина подобрала его по дороге к «Икарусу», забрав у одного из погибших. Угрозы, по крайней мере, ему, здоровому мужику, Шизоля не представляла. Не успеет она добраться до оружия, да и есть ли в нем патроны? Скорее всего, все высадила при штурме «Икаруса». Никита поднялся, оттолкнув закрывающую обзор коляску и двинулся вперед.

Аня увидела отца первой. Секунда – немое удивление на ее лице. Вторая – немного недоверия. Третья – живая радость в детских глазах. Женщина, пытавшаяся что-то сказать перечившей ей девочке, замерла, удивленно прочитав эмоции на ее лице. Поняв, что за ее спиной что-то происходит она развернулась и сделала то, чего Никита никак не ожидал от такой рыхлой туши. Шизоля проявила недюжинную реакцию: правой рукой она толкнула Аню, отчего та неуклюже плюхнулась попой на серый песок; левой рукой резко выхватила небольшой сверток из колыбели. На секунду женщина повернулась к полицейскому, чтобы плюнуть в него, словно ядовитая змея, а затем резво понеслась, взметая ногами клубочки пыли, в противоположную сторону. Никита мог поклясться, что сверток в ее руке слегка пискнул, когда она прижала его к себе. И на долю секунды он будто бы увидел миниатюрное, сморщенное лицо ребенка.

Никита замешкался, вынимая ППШ из-за спины, но ремень оружия перекрутился, сцепившись с лямками рюкзака и ему понадобилось по меньшей мере десять секунд, чтобы навести прицел на убегающую женщину, раскидывающую телом мешающие коляски, почти достигшую стены плотного тумана. Он потрогал указательным пальцем спусковой крючок – тот был на месте. С такой дистанции скорее всего он срежет ее очередью, опыт сложно пропить, сколько не пытайся. Но ему не давала покоя мысль о кульке в ее руках. Да, Никодим говорил, что это скорее всего новомодная сверхреалистичная кукла. Но разве игрушка может пищать как новорожденный? Или все-таки может? И ее бешеный взгляд, полный материнского гнева, он уже встречал такой.

Фигура женщины скрылась в сумерках, полицейский медленно опустил ствол не понадобившегося оружия и повернулся к дочери – та все еще сидела на песке с глупым выражением на лице.

– Папа?

– Ну а кто еще, малая? Конечно папа! И я тебя больше никогда не потеряю, – Никита подошел к девочке и помог ей подняться.

– Почему так долго?

– Ну я же здесь, с тобой? А это главное, маленькая, – Никита отряхнул пыль с одежды девочки и несильно хлопнул ее по попе. – Задница цела?

– Цела, – к девочке потихоньку начала возвращаться уверенность. – И все равно ты долго!

Сказав это, Аня протянула ручки к отцу и обняла его. Никита погладил дочь по спутанным волосам и виновато улыбнулся.

– Вечно ты вляпываешься в странные ситуации. А знаешь что? Я тебя на цепь посажу, как собачку, чтобы ты больше никуда не убежала.

Аня немного отодвинулась от Никиты и хитро прищурившись посмотрела ему в глаза, будто решая, шутит он или нет. А затем шутливо и звонко пару раз тявкнула.

– Ага, вот так будешь меня встречать, когда я домой буду приходить, – Никита подмигнул девочке. – Ладно, пойдем отсюда. Не нравится мне это место, жуткое какое-то. Зловещее.

Перед тем как уйти, Никита решил проверить стоящий у колыбели автомат, с которым пришла Шизоля. Как он и предполагал, обойма была пуста. Он прислонил оружие обратно к деревянной стенке, и тут его внимание привлек блестящий кусок пластика, выглядывающий из песка. Заинтересовавшись, Никита поднял и отряхнул от налипшего песка предмет – им оказался пропуск. С фотографии, вклеенной в него, на него смотрела женщина, очень похожая на Олю, только в ее глазах не было знакомой искры безумия.

– Ольга Олеговна Забалуева, администратор игрового клуба, - вслух прочитал он надпись. – Ага, значит вот как тебя звали в нормальной жизни. Знакомая фамилия, кстати. Что-же с тобой здесь такое интересное приключилось, Ольга Олеговна, что ты так изменилась?

Полицейский сунул находку в задний карман брюк, закинул на плечо ППШ, взял дочь за руку, и они двинулись назад по своим следам, стараясь не касаться колясок.

– Кстати, а когда эта сумасшедшая решила убежать, она вытащила из кровати куклу. Мне показалось, что она выглядит в точь-точь как живой младенец. Я, конечно, могу ошибаться, но мне показалось, что она даже пищала.

– Все верно, пап. Пищала. Только это не кукла.

– Что значит не кукла. Не живой же ребенок это был?

– Еще какой живой. Это дочка тети Оли. Ее зовут Карина.

– Ну и дела. А ты уверена, что она живая? Никодим говорил, что у этой шиз…, – Никита осекся, но быстро поправился, – что у тети Оли кукла выглядит очень натурально, не отличишь от человека.

– Да ну пап, я же не слепая и не глупая. Ребенок это, вот только что родившийся. Маленький, страшненький такой, пищит как мышка. И он точно живой. Как мы с тобой. Его тетя Оля боится отсюда выносить, потому что не знает, избранный он или нет, как мы. При переходе обычные люди умирают, ты же знаешь.

Никита кивнул, соглашаясь с дочкой.

– А как же она, Карина эта, сюда попала. Не здесь же она ее рожала?

– Ой, а я не знаю. Тетя Оля не сказала про это ничего. Но здесь она уже очень долго.

«Интересно, насколько давно?» – Никита решил, что, когда вернется назад, тщательно допросит старика насчет этой безумной мадам, – «Не факт, что этот ребенок от нее. Если она запросто увела его дочь, то возможно, и Карину могла украсть».

– А колясками этими она дочку балует. Каждый раз новую ей привозит. Странная эта тетя Оля какая-то. Как думаешь, пап?

– Думаю, что ты права и чердак у нашей общей знакомой давно прогнил. Ей понадобится очень, очень дорогой психотерапевт. Хотя знаешь, он нам всем бы пригодился.

Никита оглянулся, жуткое пристанище колясок уже давно пропало из виду. Он вглядывался, напрягая зрение, пытаясь увидеть возможного преследователя, но прозрачная пелена ночного тумана была полностью однородной.

– Вылезать у «Икаруса» не будем. Там твоего папу дяди милиционеры ищут. Пойдем до домика в дендрарии ножками. Ты наверняка там бывала, дорогу покажешь?

– Покажу. Темно, конечно, но тут все дороги прямые, не заблудимся.

– Какая ты у меня самостоятельная. Три года назад ты была совсем другой.

– Да, пап. Годы берут свое, – Аня нарочито устало вздохнула, и они оба рассмеялись.

Дорога домой заняла примерно два часа. За время прогулки Аня рассказала отцу, что тетя Оля пришла к автобусу, чтобы узнать у старика, что вообще происходит и почему все вокруг взрывается. Автомат подобрала, как и предполагал Никита, по дороге, забрав у мертвого сталкера. Убивать Романа она не хотела, а выстрелила от испуга, увидев вместо Никодима невезучего Романа. Полицейский не стал рассказывать дочери, что в его рюкзаке лежит голова парня, девочка и так насмотрелась разного дерьма за эти несколько дни. Покумекают попозже со стариком, что им делать с головой.

Из Пустоши путники вылезли практически идеально, сразу попав на территорию коттеджа. Вечерело, небо заволокло тучами, лил противный апрельский дождь. Прошло больше суток с того момента, как его жена находится в этом мире. Никита осторожно постучал в дверь и с облегчением услышал голос старика, приглашающего войти их внутрь. Попав в тепло натопленного дома, он с удивлением осознал, что, что его не вырвало при переходе. Видимо, тело потихоньку привыкает. А еще он зверски хотел есть.