Огарь Степан Филлипович родился 25 сентября 1911 года в селе Чернянка. Он был призван в армию 27 июля 1941 года Каховским районным военным комиссариатом. Воинское звание — рядовой, он служил в 161-м стрелковом полку.

22 августа 1941 года Степан попал в плен, однако чудом был освобожден нашими красноармейцами и вновь вернулся в бой. На фронте он несколько раз получал ранения и контузии, но каждый раз восстанавливался и снова поднимал оружие, продолжая сражаться за свою Родину. Его мужество и стойкость были отмечены почётной наградой — орденом Отечественной войны.

Фронтовые дороги привели его в Венгрию, где ему пришлось вступить в бой с фашистским танком "Тигр". Прицельными выстрелами из своей пушки он разнес врага на куски, за что был награждён дважды медалью "За боевые заслуги" и орденом Отечественной войны I степени.

Степан Филлипович ушел из жизни 20 октября 1992 года. Он был похоронен на местном кладбище, оставив после себя память о героизме и мужестве, проявленных на полях сражений.

28 мая - это праздник настоящих мужчин, отважных и преданных своему делу.

День пограничника - это про стойкость, про службу, про тех, кто первым встречает врага и стоит на страже рубежей Родины. Поздравляю всех, кто носил и носит зелёный берет, кто знает, что такое КПП и наряд с собакой. Мирного неба, крепкого здоровья и чтобы тревога звучала только по случаю праздника!

Совпадение или нет, но сегодня ещё и мой День рождения, Так что поздравления принимаются в двойном размере. Всех кто причастен к этому дню с праздником !!! У кого ДР в этот день тоже с праздником !!!

Младший брат моего деда - Николай пропал без вести на Войне. По крайней мере так считала его мама - моя прабабушка, которая так и не получила похоронку. Она долгие годы ждала возвращения сына и читала внукам его письма с фронта. А я, сидя дома на ковидном карантине, заполнил одно поле на сайте "Память народа", сделал пару щелчков мыши и узнал о боевом пути и трагической смерти моего двоюродного деда.

Николая призвали в начале 1943 как только ему исполнилось восемнадцать. За неполных два года службы на Юго-западном и Белорусском фронтах вчерашний мальчишка получил звание младший сержант, ранение, медали "За отвагу", "За боевые заслуги" и стал помощником комвзвода. В апреле 1945 года в боях с фашистами в Польше получил тяжёлое ранение и скончался в военном госпитале 27 мая 1945 года. В донесении о потерях указано место его захоронения - рядом с часовней на центральном кладбище в польском городе Быдгощ. А похоронка, отправленная установленым порядком, затерялась в пересылке между военкоматами в послевоенной суете.

Когда я рассказал отцу о судьбе его дяди, папа прослезился. С возрастом мы все становимся сентиментальными. В детстве папа слушал рассказы про дядю Колю - героя войны, читал его письма и наивно по-мальчишечьи мечтал, что тот раненый попал в плен, чудесным образом выжил и вдруг вернётся домой такой же молодой и бравый как на фотографии.

Но он не вернулся. Он месяц умирал в госпитале вдали от семьи и родной земли. Звал ли он по ночам в забытьи маму, чтобы днём снова сжав зубы, терпеть как настоящий казак - не знаю. Почему он не написал домой? Не знаю. А, может быть, написал, или надиктовал сестричке, или соседу по палате, а письмо потерялось как и похоронка. Не знаю. Знаю лишь, что его служба и его жизнь стали частью вклада моей семьи в победу над врагом. Его имя в списке моих родственников, погибших в Великой войне. Мой долг - помнить их и рассказывать о них следующим поколениям. В нашей крови, в наших воспоминаниях, в наших рассказах они будут жить.

Василий Яковлевич Грибков родился 12 ноября 1919 года в селе Малокаховка Каховского района.

Службу в армии он начал в 1939 году, когда был призван на военную службу.

За время своей службы Василий Яковлевич прошёл через несколько воинских частей, включая 35-й гвардейский стрелковый полк 10-й гвардейской стрелковой дивизии, 276-й стрелковый полк и 56-ю танковую бригаду. В результате своих заслуг он достиг звания гвардии младшего лейтенанта, а затем стал лейтенантом.

В качестве командира стрелкового взвода 35-го гвардейского стрелкового полка 10-й гвардейской стрелковой дивизии, Василий Яковлевич проявил мужество и героизм за что был награжден медалью "За отвагу". Войска 2-го Белорусского фронта продолжали наступление, и 3 марта 1945 года они с боем овладели городом Руммельсбург. К сожалению, именно в этом бою Василий Яковлевич погиб.

В этот день, 3 марта 1945 года, оставалось всего лишь 67 дней до долгожданной Победы.

Место захоронения Василия Яковлевича находится на северо-западной окраине города Руммельсбург. Его могила расположена под номером 6.

Хлопиков Николай Иванович родился в 1925 году в селе Чернянка Каховского района Херсонской области. В 1943 году он был призван на службу в армию и служил в 113-й стрелковой дивизии, а затем 10-й гвардейской воздушно-десантной дивизии и 200-го армейского запасного стрелкового полка.

В начале ноября 1943 года каховская земля, включая Чернянку, была освобождена от немецких оккупантов. Молодые жители села, в том числе Николай Иванович Хлопик, влились в ряды воинов-освободителей. За свои героические поступки он был награждён Орденом Славы III степени и Орденом Красной Звезды.

Из воспоминаний Николая Ивановича:

«Это было весной 1944 года. Шли бои под Николаевом. Гитлеровцы перешли в контрнаступление. Наши войска в ответ открыли сильный огонь. Мы всё время строчили из пулемёта. Вторым номером у меня был узбек по имени Юсуп. Мы выпустили три диска, но немцы засекли нас. Вокруг стоял гул, свист и шум. Внезапно произошло прямое попадание из миномёта. Пулемёт разнесло в щепки. Юсупа разорвало, а меня тяжело ранило».

После ранения Николай лечился в Херсонском, а затем в Николаевском госпиталях. Он поправился и вернулся в строй, дошёл до Югославии. В ходе боёв в Югославии его подразделение соединилось с местными партизанами, и вместе они освободили город Белград.

После войны Николай Иванович вернулся в своё родное село и ударно работал шофёром.

Он оставил после себя добрую память. Николай Иванович Хлопиков похоронен на местном кладбище в селе Чернянка.

Бойцы «продовольственной команды» перелезли через каменную стенку, прямо по пшенице пошли свежевать добытую «дичь». Если я хоть что-то понимаю в разделке туш крупных рогатых животных, пацанам пригодился бы специальный мясницкий топор, или хотя бы большой нож, но у них не было шансов раздобыть подобный инвентарь в глухих горах. Казалось бы, солдаты на войне должны иметь огнестрельное оружие и холодное тоже, но это только в теории. На практике, во время формирования нашего полка, бойцов вооружали новенькими штык-ножами в комплекте с автоматами и снайперскими винтовками. Оружие, покрытое консервационной смазкой, извлекали из заводских ящиков в полной комплектности, я видел это своим личным пятаком. С тех пор прошло некоторое время, три летних месяца наша рота провела в горах, на удаленных постах боевого охранения. Под воздействием «тёмных электрических сил», оснащенность бойцов холодным оружием сильно пострадала. Большая часть поднятых в горы штык-ножей рассосалась во времени и пространстве. Некоторые нечаянно поломались в неловких руках ни в чем не виноватых бойцов, иные завалились и затерялись среди скал, какое-то количество стащили воины чужих подразделений, проходивших через наши посты. Мне никогда не удастся понять с какой целью это было сделано - зачем на горных стрелков бездарно израсходовали новое холодное оружие. В штыковую атаку по горам бегать как-то не принято, проволочные заграждения преодолевать в нищем Афганистане невозможно за отсутствием у душманов проволоки. В хозяйственно-бытовом назначении использовать штык-нож тоже не получиться, ибо сталь клинка очень твёрдая, вручную точить её невозможно, а заточных станков нам не выдали, поэтому штык-ножи всегда и у всех были тупые, как полено, и к тому же имели, какой-то неприлично большой вес. Для того, чтобы эту бесполезную тяжесть горный стрелок потащил на боевой выход, его пришлось бы долго избивать ногами в целях принуждения. В силу перечисленных причин, в нашей роте ни один солдат не брал собой в горы штатное холодное оружие. Полагаю, и во всём батальоне не нашлось ни одного воина-спортсмена, который додумался бы таскать советский штык-нож по горам Гиндукуш.

К моему ручному пулемёту завод-изготовитель штыков не производил, поэтому я таскал с собой по горам два ножа: для выполнения хозяйственных работ использовал подаренный Фаридом большой афганский складной нож, а для гигиенических целей носил в индивидуальной оранжевой аптечке маленький ножичек. Можно представить его размеры, если он помещался в карманную коробочку.

Где я взял эту малявку – напрочь не помню, кажется, он прямо там и был изначально, в этой пластиковой коробочке. Монопенисно (одночленственно), как говорится, откуда он появился, но он был настолько острый, что с его помощью я обрезал свои ногти. Для выполнения подобных задач у нормальных пацанов, кто имел доступ к дуканам, в хозяйстве водились специальные щипчики-ногтегрызки. А мне кудой было податься на горе Зуб Дракона? После замечания Коменданта Хайретдинова: - «Солдат, у тебя когти как у орла! Хоть по деревьям лазай!» - я готов был сгрызть этот ужас солдатскими зубами, но вовремя вспомнил о существовании остро отточенной принадлежности в аптечке. К моменту десантирования в Абдуллахейль, у меня имелось два ножика, один острый, но очень маленький, как им разделывать корову? А второй можно было описать словами мамы моего одноклассника, которыми она отчитывала за плохую успеваемость: - «Расти моя дэтина больша, алэ тупа». Второй нож у меня был весь в одноклассника – большой и вечно тупой, ибо был произведён не самыми ровными афганскими руками из мягкого железа низкого качества. Оба ножа я отдал Серёге Кондрашину, ведь два ножа – это значительно лучше, чем ни одного топора.

Прибарахлившись моим имуществом, «продовольственная команда» занялась изготовлением полуфабрикатов из добытой коровы, а мы с Филей двинулись на разведку к двум большим глинобитным домам.

Едва мы отошли от группы наших вооруженных товарищей, я ощутил себя одиноко и очень неуютно, вспомнил, как в дозоре, за кишлаком Ваглу, видел двух душманов с автоматами. Они шли вдоль реки Панджшер беспечно, будто на прогулке. Нам с Кондрашиным достаточно было по команде «раз-два-три» одновременно сделать два одиночных выстрела, и душманов не стало бы насовсем. Дабы не подставляться в подобную ситуацию, мы с Филей перемещались по очереди от укрытия к укрытию. Один совершал перебежку, второй внимательно следил за окрестностями и водил из стороны в сторону стволом.

С детства у меня сформировалась устойчивая психика, военный психиатр на призывной комиссии это подтвердил - у меня нет и не было паранойи, либо мании преследования, и я не страдал шизой будто горы за мной наблюдают. Но в пустом кишлаке я буквально прочувствовал задницей, уловил шестым чувством, что я здесь не один. Сказать, что мне было неприятно – это ничего не сказать. Недавно я прикалывался, будто душманы удрали от нас в Пакистан, но это утверждение преждевременно. Наш противник, однозначно, обладал крепкими нервами, не боялся находиться в непосредственной близости от нас, прекрасно маскировался, быстро перемещался по горам, проявлял все качества высоко квалифицированных военных. В такой ситуации глупо притворяться, будто врагов здесь нет, будто они не наблюдают за нами, а перепугались и сбежали в Пакистан. Гораздо правильней включить мозги и здраво оценить ситуацию. Полчаса тому назад душманы здесь стреляли из автомата, ранили бойца, я видел, как его нёс на себе Костя Шалкин.

В такой обстановке, вдвоём с младшим сержантом Филякиным, мы поправили на поясах подсумки с гранатами Ф-1 и убедились, что вкручены запалы. Если бы мы попали в засаду, одну эфку я предполагал истратить на душманов, вторую на меня с душманами. У Фили было то же самое, в плен сдаваться мы оба не собирались, помнили рассказ Серёги Головатого о том, как на операции в ущелье Хисарак наши искали пропавшего солдата. Через сутки нашли, истерзанного и убитого. Это была обыкновенная практика местных племён, у них с моралью нет никаких проблем. Потому что морали нет. Местные пацаны испокон веков занимались крестьянством, скотоводством и войной друг с другом. Перерезать горло барашку, порезать живому существу сухожилья чтобы оно не дёргалось и не махало руками – это как «здрасте». Советские солдаты для местных хуже животных, потому как - неверные. Церемониться с нами никто не будет, порежут ножами заживо, причём делать это будут медленно и со вкусом. Поэтому, одна эфка - им, вторая - им со мной. Если настанет жопа, выдерну чеку, подпущу духов поближе, а потом подниму руку с гранатой к своей башке, чтобы осколки летели далеко, как от выпрыгивающей мины ОЗМ-72, а самому взрывом оторвало башку и даже больно не стало. О существовании данной методики рассказал Блинковский Дмитрий Антонович, младший сержант Третьего горнострелкового батальона 177 мсп:

- В 1984 году, в нарушение приказа, я и Камил Рахимов поперлись в горный кишлак, затариться чем-нибудь съедобным. Мы стояли там в одном из секретов. На нашей территории проходила какая-то операция, но проводилась она не нашими силами, а залетными. Толи из Баграма войска прибыли, толи Кабульские. От нас требовалось — приютить, показать, прикрыть. А к нам перед самой операцией должны были продукты поднести, потому что у нас закончились уже. Но, похоже, внизу задачи стояли важнее, чем нас покормить, на нас забили болт и пришлось нам вдвоем посетить кишлак. Взяли с собой автоматы, по паре магазинов и я положил в карманы х/б по гранате. Пришли в кишлак, зашли в дукан, что-то набрали из съестного, договорились по цене, пайса у нас была с собой. Пока мы торговались, вокруг нас собралась толпа зевак из мужчин и бачат. Образовалось как бы кольцо вокруг нас. Попробовали мы уходить, а нас не выпускают, кольцо сжимается. Они вроде без стрелкового оружия, ножи у пары человек в руках есть и намерения явно скрутить нас. А че делать, мы стволами водим вокруг себя, а кольцо всё равно сжимается. Я не видел страха в их глазах, когда просто вертел автоматом из стороны в сторону и понял: - «Если стрелять начну, то они один хрен нас свалят». Да блин, если бы даже мы отстрелялись и ушли живыми, тоже неизвестно что потом нам сделали бы за мясорубку, устроенную в "мирном" кишлаке. Тут я вспомнил тела ребят, которые побывали в плену, я видел их в полку. От этой ситуации у меня волосы встали дыбом на загривке, меня кинуло в холодный пот, напряжение было до предела. И вдруг рука нащупала гранату и, клянусь, моментальное решение созрело в голове! Тут же пришла легкость. Я достал гранату, поднял на уровне головы, взялся за кольцо, глянул на Камила и произнес: - "Ну что, пи…дец нам!" И в этот же момент нам предоставили проход. Эфка подействовала магически, они освободили коридор для прохода. Они же, суки, чувствовали, что стрелять из калаша я был не готов. Причины вполне понятны. Ну и почувствовали потом мою смену настроения, наверное, видно было по мне.

Дальше уже было «дело техники» – мы отошли на безопасное расстояние, выкинули гранату в скалы. Кишлак в зону проводимой тогда операции не входил, если бы не граната - хрен бы нас там нашли.

В нашем горнострелковом батальоне пользу гранат знал каждый, с ними на поясе мы ходили не только по горам, но и по территории пункта постоянной дислокации 682 полка.

На фотографии я запечатлен в первой шеренге, перед строем выступает офицер в погонах подполковника, а у меня на поясе болтается подсумок с двумя гранатами Ф-1. Причем болтается он там постоянно, верхний клапан давно обмялся вокруг двух вкрученных запалов. Это является жестким нарушением техники безопасности, в Союзе за подобные дела меня упекли бы далеко и надолго, а в Рухе целый подполковник ходит перед строем и даже ухом не ведёт.

В кишлаке Абдуллахейль мы с Филей приготовили гранаты и короткими перемещениями, от укрытия к укрытию, добрались до дома, указанного Рогачёвым.  Поспешных действий совершать не хотелось, мы остановились у входа, огляделись и выпали в осадок. Пейзажи вокруг открылись такие, что хотелось вдохнуть от восторга и не выдыхать до обеда. Ручей, через который мы перебрались, выше по течению образовал водопад невероятной красоты.

Напротив нас и водопада, на правом берегу речки Абдуллахейль, на крутом берегу расположился каскад домов. Из-под них вниз струилась белыми потоками вода.

Если долго стоять с открытым ртом на открытой местности, можно получить бациллу ангины или ещё чего похуже в этой исламской стране с её вульгарными нравами. Жестких приключений нам с Филей не хотелось, мы осторожно проникли внутрь дверного проема. Дом оказался большой, многоэтажный, просторный и, как всегда, пустой. Мебели в комнатах не было, одеяла духи, скорее всего, куда-то спрятали и, наверняка, оставили сторожить очередную собаку. Мне ни одеяла, ни собака не были интересны, а то, что было интересно, того в доме не обнаружилось. Оружие и боеприпасы отсутствовали, только в одной из комнат первого этажа мы нашли большую картонную коробку, до верху наполненную аккуратно уложенными пачками советских галет из сухпайка. У меня сразу возникла обида и мысль, что я зря давал афганским детям пачки галет, когда находился в Баграме. Дети просили пожрать, я давал им еду, а они передали галеты душманам. Но, потом я как-то смог себя убедить - это жилой дом, людям надо что-то жрать зимой. Но осадок, как говориться, остался и я покинул чужое жилище с нехорошим настроением.

На обратном пути мы догнали на тропе группу солдат. Один из них нёс на плечах что-то защитного цвета, полностью залитое кровью. У меня ёкнуло сердце, в памяти всплыл Костя Шалкин с раненым бойцом на плечах, я подумал, что опять в кого-то из наших попали злые душманы. Мы с Филей прибавили шагу, подошли ближе к этим солдатам и с облегчением выдохнули – из залитой кровью плащ-палатки торчало коровье копыто. Это был не раненый, это пацаны несли еду. Но меня насторожило насколько сильно у ребят перемазаны кровью хэбчики, я спросил – что случилось. Оказалось, разделать тушу домашнего животного без специальных принадлежностей достаточно сложно. Душманский складной нож повёл себя крайне неэффективно, с его помощью еле-еле удалось пробить толстую коровью шкуру, а дальше пацаны по очереди кромсали кровоточащее мясо маленьким острым ножичком из аптечки. Можно только представить, как сложно было неандертальцам свежевать осколками булыжников туши волосатых носорогов и толстокожих мамонтов. Хорошо, что Рогачев отправил меня с Филей в разведку, а не в наряд по добыче жратвы.

За то время, пока мы с Филей и «продовольственной командой» в поисках оружия и жрачки шарились по кишлаку, дембеля-узбеки нашей роты снова подсуетились. Возле дувала, где Замполит стрелял из карамультука, разожгли несколько костров, на огонь поставили большие закопченные духовские чайники. Кто-то из пацанов нашел делянку с картошкой, её выкопали, почистили, засыпали в чайники. Туда же закинули добытое неимоверным трудом мясо, добавили какие-то овощи. Через пять минут вода в чайниках закипела, все окрестности затянуло аппетитным ароматом свежего супа из мяса и овощей. Запах был невообразимым! Никогда не думал, что смогу так сильно захотеть жрать.

- «Кольцо Два», я «Сальдо», как слышишь – приём! – Неожиданно захрипела у меня на боку радиостанция. «Кольцо», это позывной Седьмой роты. «Кольцо Два» это позывной нашего Второго взвода Седьмой Роты. «Сальдо» - это позывной комбата. Тангенту с наушником я протянул Рогачеву:

- Тарищ старший лейтенант, Вас Комбат вызывает.

Рогачев забрал у меня гарнитуру, нажал на кнопку тангенты, коротко ответил в микрофон:

- «Кольцо Два» на связи. Приём.

На переговоры Рогачёв много времени не потратил, судя по продолжительности радиообмена, Комбат, наверное, успел произнести лишь одну фразу «На старт, вниманье, марш!». И, наверное, ещё сказал что-нибудь из серии «глаз вырву» или «пасть порву», потому что Рогачев подскочил, как ужаленный, чуть не на пинках настроил всех на передвижение с первой космической скоростью и не забыл выделить бойцов, которые похватали с огня чайники. Через четверть секунды рота понеслась в сторону домов, которые мы с Филей прошмонали сорок минут тому назад.