Невероятная остросюжетная охота
Детёныш кенгуру выпал из мешка, когда охотились на его мать.
Детёныш кенгуру выпал из мешка, когда охотились на его мать.
Звонок в квартире друга, по-видимому, не работал. Поэтому Егор Петрович стучал и колотил в дверь и до хрипоты, чувствуя, как душит паника, звал Макара Игоревича. Занервничав, Кирюша только взял деда за руку, как дверь неожиданно открылась. Взволнованный молодой человек в очках истерично спросил: мол, вы ведь из нормальных людей, правда? И долго смотрел в упор, выискивая в Егоре Петровиче и Кирюше своё видение нормальности. Выждав паузу, впустил их в квартиру, захлопнул дверь и только тогда удосужился представиться Володей Смотрикиным, сыном медсестры. Объяснил, что к Макару Игоревичу мать послала за оставленной записной книжкой. А потом разрыдался и обнял Егора Петровича, все приговаривая, как хорошо, что он пришёл. Ведь в доме сейчас такая лютая жесть происходит, аж волосы дыбом становятся. К тому же, никому не дозвониться, и сеть не ловит. Нормальных людей уж точно в доме нет, только чудики голые, как из дурдома, с маньячными глазами бегают по этажам, и в лифте тоже что-то странное происходит. Короче, из подъезда не выбраться, проверял. Не дают.
- Что с Макаром Игоревичем? - встряхнул Володю Егор Петрович.
- А что с ним, - всхлипнул Володя. – Бредит в спальне. Совсем крыша у старика поехала, потный весь да бормочет хренотень всякую без умолку.
- Соберись, парень! - ударил по щеке Володю, пока не добился более или менее осмысленного взгляда. Затем велел пойти поискать соль и консервацию на кухне.
Макар Игоревич лежал на постели. Без своей шапочки, в свете прикроватного бра он выглядел плешивым стариком с измождённым лицом. Егор Петрович взял друга за руку, вытер носовым платочком слюну с уголка губ и попытался что-то сказать, да не мог найти слов, только слёзы предательски защипали в глазах.
Макар Игоревич что-то тихо сказал, и от его слов Егора Петровича насквозь пробрало: «Великан пробудился, и цепи его спадут с темнотой. Дом - это улей. Они все - рой. Вылетят с ветром в ночь, свободные, голодные…» Макар Игоревич забулькал, забился в конвульсиях.
- Я вытащу тебя, друг, - сжал его сухую ладонь Егор Петрович.
В закромах у Макара Игоревича не водилось солений, поэтому рассол для пульверизатора пришлось делать, смешивая обычную соль и воду. Володя оживился и вовсю задавал вопросы: что, для чего и зачем. Попутно рассказывал, как пытался звать на помощь, стучал и звонил соседям, а из квартир вылетали парящие в воздухе вещи, да синие точки носились вместе со сквозняком. Из подъезда выбраться ему не удалось. На первом этаже толпились голые люди, и одного взгляда на их бледные лица с распахнутыми ртами хватило пареньку, чтобы бежать без оглядки обратно, в квартиру. Запереть дверь и долго с отчаянной надеждой смотреть в окно, чтобы, возможно, позвать на помощь кого-нибудь проходящего поблизости.
С помощью Володи вместе одели Макара Игоревича, которого затем бельевой верёвкой привязали к спине Егора Петровича, чтобы не упал. Сделали ещё примитивные прыскалки из найденных под раковиной бутылок, пробив в пробках раскалённым на плите шилом дырки.
Из глазка в двери видно, что площадка пустая. А дальше. План перебраться в третий или четвёртый подъезд через крышу, пришлось отклонить из-за Макара Игоревича. Решили идти, пусть с боем, но хотя бы на второй этаж и там с площадки выбраться на улицу через окно, прилегающее к торцу навеса над подъездной дверью.
Всё бы хорошо, но как только двинулись, на них напали. Из квартир вылетали вещи. От дикого сквозняка спёрло дыхание, мешая идти.
Отбивались, с криками поливая вокруг себя солёной водой, несколько раз попав на голых существ, едва напоминающих соседей, отогнав их прочь.
Макар Игоревич что-то мычал и хныкал.
Синие точки неимоверно быстро стекались по потолку, по стенам, сливаясь в огромную фигуру, растопыривающую в захвате руки. Запас солёной воды в пульверизаторе и брызгалках стремительно таял. Но, наконец, добрались до второго этажа. Открыли окно, в лицо дохнул снежный ветер, настолько невероятно сильный, что выбраться наружу не представлялось возможным.
Егор Петрович выдохнул, озираясь по сторонам, пытаясь подавить зреющую панику. Володя не выдержал и закатил истерику: мол, всё бесполезно, подохнем все здесь.
Один Кирюша молчал, а затем, насупившись, за руку потащил дедушку к ближайшей приоткрытой двери квартиры. Макар Игоревич замычал, забился в повязках, замедляя шаг всех, - и это спасло от того, что пряталось за дверью.
Огромное, раздутое тело изнутри пульсировало синевой, наполовину высунувшись из дверного проёма. Оно раскрыло острозубый рот и выстрелило языком, обвив руку Володи. Парнишка заорал. В ход пошла брызгалка, но от паники и ужаса на существо попадали лишь слабые капли.
Хитрющее, оно втянуло Володю в квартиру и хлопнуло дверью. Тонкий крик ужаса взлетел агонией боли и затих, тут же сменившись жадным урчанием и чмоканьем.
Кирюша захныкал, уткнувшись головой в живот Егора Петровича.
Не было сил идти дальше, руки пенсионера колотились. А снизу на шум шустренько подтаскивались твари. Егор Петрович чертыхнулся. Макар Игоревич вдруг заговорил, забулькал и жестами дал понять, чтобы шли в соседнюю, двенадцатую квартиру. Еле слышно выдавил – мол, там пусто.
Без раздумий ворвались в незапертую дверь, Егор Петрович сразу запер замок, в котором то ли по случайности, то ли по дикому везенью торчал ключ.
Старушку в халатике обнаружили на кухне сидящей на стуле, с опущенной на грудь головой. Разбитый стакан, вода на полу. Разворошенная сумка и таблетки. Может, она просто не успела их выпить?
Квартира действительно оказалась пуста, вот только что-то жадно урчало в ванной. Проверять, что именно, не хотелось. Нужно было выбираться.
Окрыли балкон, заставленный разным хламом: сломанными стульями, торшером, книгами и журналами в полиэтиленовой плёнке, горшками с землёй. Чего тут только ни было…
Наконец, Егор Петрович подобрался к окну, подсадил Кирюшу. Сказал, чтобы не боялся, что упасть на снег – нестрашно и небольно, что дедушка сразу полезет за ним. А Кирюша вдруг заявил, что уже не маленький и не глупый, что всё понимает, - и обнял Егора Петровича крепко-крепко.
- Ну, лезь, давай, Кирюша.…
А за окном всё молочно-белое, снежинки вихрятся в воздухе таким плотным кружевом, что сквозь него ничего не видно, оттого жутко.
Не получилось. Сколько ручки малой не отцеплял от рамы, сколько ни прыгал в окно, точно в пружинистую стену головой упирался. Егор Петрович и сам не раз попробовал. Да всё без толку. А вот стул, удивительное дело, выбросить наружу удалось. Макар Игоревич забулькал, вещая:
- Идёт, он идёт.
Тряхнуло сильно, зазвенели стёкла, лампа с потолка слетела, грохнулось что-то в коридоре. Враз потемнело.
Кирюша упал, ударился обо что-то, захныкал. Егор Петрович осел на колени, прикусил губу. Макар Игоревич затих. Хотелось выть волком, а лучше бы водки выпить. Водка-то… Его вдруг осенило.
Велел внуку развязать Макара Игоревича. Тяжко стало, враз ощутил костями, что выдохся весь.
Как положили инвалида на ковёр, то Кирюша больше ничего не спрашивал, а у самого руки трясутся, левое веко дёргается, но не плачет. Молодец, крепким мужиком будет, когда вырастет. А Макар Игоревич лежит холодный, серый, и пульса нет.
Вот так, отмучившись, друг умер.
Вздохнул Егор Петрович да закрыл балкон и стал искать по шкафчикам – вдруг повезёт. Нашёл початую бутылку водки ещё советского производства. «Пшеничная». Экий раритет. Глоточек выпил, согрелся. Про себя помянул друга.
Кирюша ссыпал соль из солонки в карманы. Затем деловито растворял в воде то, что не влезло для пульверизатора. Во входную дверь всё чаще скреблись. Осторожничали или просто растягивали удовольствие.
В крохотной спальне, в тумбочке у кровати, стояли травяные настойки, ликёр и бальзам в пол-литровых бутылочках. В кладовке нашлись пустые стеклянные банки. Всё пригодится.
Старенький телефон тарахтел и попискивал, в тоскливом гудке шелестел ветер - и чудилось, что на линии молча слушает кто-то неведомый и страшный.
Егор Петрович смешал все спиртосодержащие жидкости. Вместо фитилей использовал бинт и порванные на лоскутки тряпки. Затем, превратив сие занятие в игру, на пару с Кирюшей стал подпаливать и кидать зажигательные бомбочки в окно. Ведь должен же кто-то увидеть все это безобразие и вызвать полицию?
Когда в окно неожиданно стала пролезать рука в фуфайке, старик чуть губу не прикусил, резко отпрянув назад. Затем, когда вторая рука и голова показалась, от радости чуть не подпрыгнул. Только круглое лицо женщины в шапке-ушанке выглядело уж больно неприветливым. Все равно по шапке узнал, ту самую мелкую фигурку, рыскающую вчера на детской площадке.
- Жертва с тебя будет, мужичок, за внучка своего, согласен? - гыкнула женщина.
От слов раскалёнными угольками ожгло сердце. Нутром почуял, что в доме и помрёт, а словам поверил, и без раздумий кивнул.
- Согласен.
- Тогда давай мальца сюда, вытащу.
Голос вдруг сорвался на хрип, поэтому Егор Петрович прошептал что-то ласковое растерявшемуся Кирюше, враз молча посмотревшему на деда с таким укором, что сердце екнуло. Затем наказал ехать в старую квартиру, дал ключи в руки вместе с кошельком, нехотя шмыгнул носом и поднял малого, просунул в окошко, отдавая в загребущие руки женщины в фуфайке.
Скупая слеза стекала по щеке, в горле саднило от подступающей горечи и тугой болезненной пустоты в груди. Снежная белизна в окне беззвучно скрыла в себе внука.
Дом снова тряхнуло, Егор Петрович упал на колени. В окошке показалась голова женщины, затем плечи и руки. Срывающимся на фальцет голосом она рявкнула: мол, тяни, быстрее помогай, а то поздно будет.
Очутившись в квартире, женщина назвалась Фирузой Яковлевной и сразу сняла с головы шапку, обнажая редкий седой ёжик волос.
Маленькая, худенькая, что та дюймовочка, в одежде, словно с чужого плеча: грязная серая фуфайка, мужская шапка-ушанка в руках, да замызганные валенки на галошах. За узкими плечами прятался пятнистый, неопределённого цвета рюкзак. Она совсем не походила на обладательницу грубого фальцета. Но все же было в её позе и в ясных, светло-голубых глазах что-то такое грозное и внушительное, что заставляло слушать.
- Помогай, мужичок, делай всё, что скажу, иначе не успеем.
Достала из рюкзака пучок сушеных трав, запалила. Полынная горечь вызвала першение в носу, а от женщины вблизи воняло ещё пуще: немытым телом, чесноком и перегаром.
Фируза Яковлевна достала из рюкзака связку ключей, как насквозь проржавевших, так и блестящих новёхоньких. Были в связке и ключи от домофона, и от автомобилей. Она перебирала их, закрыв глаза, что-то бормотала. В обрывках слов слышалось: «Хороший мой ключик, золотой, верный, нужный, найдись сам, отзовись!» На выдохе она резко открыла глаза, в пальцах сжала маленький ключик, тонкий и ничем не примечательный.
- Вот он, проходимец.
- Бери соль, мужичок, клади по карманам, обороняться будешь. Да полынь подпали, вон второй пучок на самом дне рюкзака. Дым-то они шибко не любят.
Безоговорочно подчиняться приказам Егор Петрович не привык. С жарким гневом пришли вопросы. Он насупился и резко выпалил, обвиняя Фирузу Яковлевну в том, что раз она такая сведущая, то почему раньше помощь не вызвала да сама не помогла.
- Столько жизней на вашей совести, Фируза Яковлевна!.. - прошипел, нависая над ней горой, в пальцах сжимая пучок травы…
- Не тебе меня судить, мужичок. Скажу так, что не успела я вовремя. А потом, потом снова поддалась уговорам зелёного змия, болбочащего в моей голове. Но я всё же пришла, и будь уверен, что внучок твой выживет, твоя кровинушка. Не серчай, мужичок, соберись с духом. Многое нам с тобой предстоит сделать. А иначе… - вскинула на него свой взгляд, глядя в упор пронзительными светло-голубыми глазами, и тяжко да совестно вдруг стало на душе Егора Петровича. Вздохнул, а на выдохе весь гнев ушёл.
Фируза Яковлевна поведала про прадеда своего Никанора, хранящего на своих угодьях, где нынче этот дом построили, тайну страшную: чудовищное создание, замурованное под землёю, цепями и жертвами да заклятиями скованное. А Никанора-то алчные изверги загубили, землю к рукам прибрали, дом с землёй сровняли да бульдозерами своими треклятыми, роющими, заклятие порушили. «А я ведь в самой Казани была, училась, замуж собиралась! Как во сне, Никанор явился, глаза мне открыл, слабую кровь мою расшевелил, обучать стал. Возился долго со мной, ведь слабой я оказалась, поэтому умом слегка тронулась, говорить всякое стала, а молчать бы надо. Так, стараниями несостоявшегося супруга в дурку упекли, в овощ почти превратили, а потом сбежала я, скиталась долго, память почти-то отшибло, да потом всё разом вспомнила, сила кровная помогла, но пить стала по-чёрному. Благо Никанор снова во сне явился, помог пагубного зелёного змия присмирить, обучение довёл до конца, а после исчез, приказав ехать на родину: мол, беда пришла. А я пока добиралась, извелась вся, а потом испугалась, ибо слишком далеко всё здесь зашло. Наконец решилась, собралась, разузнала, что и как, ключ раздобыла…» Замолчала да повертела ключ в руках.
Дом снова тряхнуло. Загудело, завибрировало всё – от стен до потолка, даже кости и зубы заныли.
- Ох, пошли мужичок, - криво улыбнулась, Фируза Яковлевна, показав редкие зубы.
Жжёная полынь и соль расчищали дорогу, отпугивали существ, шустро юркающих по раскрытым настежь квартирам. Так и спускались вниз, проходя этаж за этажом. От холодного ветра стучали зубы, хлюпало в носу, мёрзли пальцы.
Первый этаж оказался забит под завязку.
Голые существа напирали толпой, левитировали, жужжали, свистели, щёлкали языками. Обороняясь, старик и ведьма израсходовали почти всю соль, опустошили брызгалки, спалили уйму пучков полыни, но с боем таки прорвались.
На полу первого этажа растекалась розоватая слизь с синеватыми прожилками, чавкала и липла к подошвам туфель. Дверь в техническое помещение, смежное с подвалом, находилась возле лестницы. Поковырявшись с замком, Фируза Яковлевна, первой зашла внутрь.
Дом снова тряхнуло с удвоенной силой, расползлись глубокие трещины на стенах, посыпалась с потолка штукатурка.
Нащупав выключатель, женщина зажгла крохотную лампочку в стеклянном плафоне. Тут же крякнула и ругнулась, отряхивая руку от синих точек, попавших с выключателя на кожу.
Затем, осмотревшись, хрипло завопила: «Бежим!» и потащила Егора Петровича мимо труб, вглубь подвала, по бетонной лестнице вниз.
Сыпали во все стороны соль против скоплений синих точек, массированно атакующих их с потолка и стен.
Внизу возле кабелей, проводки и сплетения труб, в бетоне, подрагивала, вздымаясь и опадая пузырями, вязкая синяя масса. Пузыри лопались с едкой вонью, внизу что-то проталкивалось наверх. Что-то неимоверно-большое.
Остатками соли Фируза Яковлевна начертила круг. Затем достала крохотный пучок полыни и рассказала, что Егору Петровичу предстоит сделать.
- Когда снова тряхнёт, то Великан прорвётся, тогда моя магия окажется бесполезной.
И, вытащив из сумки щипцы, велела молиться, но перед этим вспомнить имена отца, деда, прадеда, мол, только у предков жертвующего по мужской линии имеется сила связать и снова заточить великана в цепи.
Егор Петрович едва не терял сознания от боли, перед глазами взрывались чёрные точки, холодный пот пропитал всё тело. Он стонал, выл, ругался и даже визжал. Зубы женщина рвала ему беспощадно и быстро, криво ухмылялась, точно говоря: боль – это значит, ты ещё жив, боль - это ничего, пройдёт.
После экзекуции Фируза Яковлевна сложила зубы в круг, перемешивая с солью, на самой кромке подступающего синего свечения. Затем на ощупь жёстко вырвала остатки своих зубов, пополнив круг.
Желчь внезапно подступила к горлу, от боли мир перед глазами стал вертеться, и Егор Петрович едва не упал. Женщина шикнула, гневно и гортанно рыкнула, чтобы не смел терять сознание. Затем с жестами, щелчками и подпрыгиваниями начала приплясывать, шептать, то и дело, сплёвывая кровавую слюну на пол.
Снова тряхнуло. Синяя плёнка в бетонной трещине вспузырилась и лопнула, забрызгав их круг омерзительной слизью. Дохнуло смрадом, и из провала в бетоне выпросталась кисть. Чёрные, грязные ногти, широкое запястье и… голова.
Лысая, яйцевидная, чёрная, с бугристыми наростами на лбу, она замерла в проёме, на уровне лба, не доходя до области глаз. Колени Егора Петровича затряслись.
Фируза Яковлевна достала нож, чиркнула по ладони и кровью плеснула в центр круга, что-то заверещала - и вдруг Егор Петрович всё понял и шепеляво, с отчаянной мольбой стал повторять снова и снова имена отца, деда и прадеда. Анатолий, Лукъян, Станислав. Фируза Яковлевна охрипла, читая без остановки. Воздух заколебался, значительно потеплев, – и вдруг остро повеяло ладаном и свечным воском.
За спиной дало о себе знать потустороннее, кровное и незримое.
Вторая рука с усилием высунулась из проёма. Когти лязгнули по бетону. Егор Петрович увидел всю голову целиком.
Под чёрной кожей висков извивались тонкие синие вены. Три глаза под прозрачной перемычкой, как у рептилий, смотрели с рьяной ненавистью и любопытством. Хищные ноздри зашевелились, пасть раскрылась. Щелкнул, стреляя язык, ухватил Фирузу Яковлевну за руку и потащил к проему. Она успела лишь крикнуть:
- Жертвуй!
Её маленькое круглое лицо поместилось в пасть, точно спелое яблочко. Сомкнулись челюсти, влажно хрустнуло, на тонкие губы великана брызнула кровь.
Егор Петрович закрыл глаза. Понял вдруг, что всё: он обречён, озябший и смертельно усталый. Медленно истаяла теплота за спиной, и стало не к кому обратиться.
Нож, обронённый Фирузой Яковлевной, лежал за кругом, стены и потолок облепили синие чёрточки, мигающие, точно глазки. «Ну же, старый хрыч, давай, смелее, чего ты ждёшь, не боишься же?» - подначивал себя Егор Петрович и, тяжко вздыхая, переступил круг.
Пальцы сомкнулись на рукояти ножа. С потолка стекла синева, враз окутав густым слизистым потоком, вяжущим, жгущим киселём из соплей. Он задержал дыхание, разом потеряв и зрение, и все остальные чувства. Только жжение растекалось по коже, и скреблись, проникая все глубже в ноздри, уши, синие точки.
Егор Петрович закричал, чувствуя, как задыхается. Ногу обвило подобие хлыста, сжимающее и тянущее. Левая рука дернулась и нащупала контуры соленого круга, пальцы сжались, сгребая в кулак соль.
Он бросил соль наугад и неожиданно попал, ибо с рёвом ногу отпустило. Пополз, целясь к кругу, к спасительной соли. Ещё щепотка. Пальцы протёрли крупинками, сметая захваченные синими точками веки.
Егор Петрович открыл глаза и от беспомощности заплакал: великан руками вытаскивал себя, из проёма. Его могучая грудь застряла. Очередной раз тряхнуло. Наконец, пол вспучился, трещина разошлась, взметнулись вверх крошево и пыль.
Егор Петрович, забрался в круг: со свистом и шипением синие точки стремительно убегали прочь с его тела, лопаясь взрывом слизи.
Только внутри гортани Егора Петровича противно шевелилось, пробираясь всё глубже, скопление синевы, но всё уже было не важно.
«С тебя жертва», - так ведь сказала она. Так он обещал в обмен на жизнь внука.
С пыхтеньем и рёвом великан высунул ногу, затем вторую. Когти почти упёрлись в круг, игнорируя остатки соли. Еще один рывок, и великан проглотит Егору Петровича, точно мышь, наполнив исполинское брюхо. Так или иначе, но смерти не избежать.
Поднатужившись, Егор Петрович схватил и сжал в ладони ряд из зубов, своих и Фирузы Яковлевны. Пот заливал глаза, кружилась голова, во рту дёргало и пульсировало.
Перед глазами, как наяву, предстали Валентина, Кирюша и сын. И на мгновение показалось, что всё происходящее – просто кошмарный сон. И стоит только ущипнуть себя и проснуться, как всё станет, как раньше, нормальным.
Губы очертили горькую усмешку, горячие слёзы текли помимо воли. Времени нет сожалеть да гадать, поможет или нет. Егор Петрович мысленно попрощался с Кирюшей.
Казалось, секунды тянутся вечность. Рука, державшая нож, вспотела.
Тяжкий, сиплый вдох, в мыслях осталась только ярая просьба предкам о помощи.
Всего на мгновение, но он уловил в глазах великана отблеск паники и страха. Дрогнул в улыбке краешек рта. От громогласного, яростного рёва великана лопнули барабанные перепонки.
Выдох - и Егор Петрович резко перерезал себе гортань. В сердце язычком тёплого света воспарила уверенность: его жертва остановит этот кошмар.
- Я не знаю точно, но из разговоров на площадке расслышал только, что двое соседей с седьмого этажа вскрыли себе вены, а женщина с пятого этажа повесилась. Ещё полицейские возмущались, что никто двери не открывает, понятых негде взять.
Они молчали и пили водку, посматривая в окно. Мокрый снег лип к стеклу. Полицейская машина так и не уехала, никто из стражей порядка не вышел из подъезда.
- Как же голова болит, и снова перед глазами так ярко возникает картина...
Макар Игоревич в деталях расписал зловонную яму, с кореньями и червями, наполненную прелым паром. В ней с рёвом рвал на себе тяжёлые, блестящие серебром цепи огромный исполин. Из его тонких губ стекала, пузырясь, слюна. Кривые, но острые зубы щерились в оскале, изо распяленного рта то и дело стрелял гибкий, длинный, покрытый жгутиками, раздвоенный на конце язык.
- И вот что хуже всего: словно яма та находится под нашим домом, - с придыханием добавил Макар Игоревич.
- Ох. Вот жуть же какая! - Егора Петровича пробрало. После пережитого в квартире в рассказ друга поверилось легко.
- Не знаю: что делать? - всхлипнул Макар Игоревич. – Денег до конца месяца в банке не получу. Сестре же звонить бесполезно, постоянно вне доступа.
- Так, - крепко задумался Егор Петрович. - Есть у меня одна идея.
Он предложил Макару Игоревичу пожить в его старой хрущёвке, сам-то Егор Петрович больше в своей новой квартире ни за какие коврижки ночевать не намерен. Дождавшись вечера, велел другу собирать вещи, а сам в тапочках Макара Игоревича отправился к себе в квартиру. Невестка с Кирюшей должна уже была вернуться, а сына он убедит, уж постарается, даже если тому всё покажется бредом. Ну и пусть, отказать любимому бате не посмеет. Уедут.
В зеркале лифта увидел позади своего отражения кого-то еще. Испугался, поэтому решил спускаться по лестнице.
На всех площадках воцарилась тревожная тишина, от воя ветра и невесть откуда взявшегося сквозняка поскрипывали двери незапертых квартир, и Егор Петрович поглядывая на эти двери с всё возрастающей тревогой. Стылый холодок шевелил волосы на затылке, и отвратительный змеиный шёпот прокрадывался в уши, когда мигала и гасла лампочка, оставляя идущего в темноте.
Холодный ветер из раскрытых окон тянул знакомой чайной пряностью и сыростью.
Он еле открыл дверь подъезда – так сильно ревела вьюга. Тапочки увязли в снегу, скользили, грозя потеряться. Согнувшись, Егор Петрович добежал до своего подъезда, позвонил в домофон.
Что-то насмешливое и холодное почудилось в словах Снежанны: «А мы вас заждались». Покачал головой, зашёл в подъезд и вздрогнул от холода. Ругнувшись про себя, захлопнул раскрытое кем-то окно. Кому же надо так хулиганить-то в такую погоду. Вон, на подоконник сколько снега намело. Поёжился, приложив пальцы к горячей батарее. Лифт открылся сам по себе, и он чуть не вскрикнул, кинулся вверх по лестнице, не оглядываясь. Бежал, пока не вспотел. Отдышался на пятом этаже, слушая, как стучит сердце.
Темно-то как… Свет на площадке приглушённый, синевато-мертвенный. Повертел головой, отгоняя наваждение, моргнул. Всё снова в порядке, свет как свет, лампочки как лампочки. Пошёл дальше, чувствуя щелчки в колене, намекающие о подступах треклятой боли. Так всегда бывало при переменах погоды. В спине свербело от пристального взгляда. Егор Петрович вздрогнул, но не стал оборачиваться.
Дверь в квартиру оказалась не заперта. В коридоре было прохладно, и всё вроде как обычно, только тихо.
- Снежанна? - позвал Егор Петрович, снимая мокрые тапки и носки, надевая свои тёплые тапочки. Ух, хорошо и комфортно. Принюхался: лёгкая шипрово-кедровая нотка парфюма, ни с чем не спутать - и сердце затрепетало: неужели приехал Виталик? Мельком бросил взгляд на вешалку: так и есть. Чёрный пуховик сына. Только почему так небрежно задвинуты под обувной шкаф ботинки? Достал. Так и есть - мокрые, нужно просушить.
На кухне щёлкнул свет, и Егор Петрович чуть не закричал. Ветер сквозь открытое окно шевелил штору.
Снежанна сидела на стуле, уставившись в одну точку. Закатившиеся глаза, сплошные белки… Губы шепчут. Мокрые волосы, и на лице то ли капельки пота, то ли слизи. Лампочка моргнула – и снова всё стало нормально. Окно закрылось, штора в порядке, только холодно вот и в воздухе тошнотворная, навязчивая до горечи во рту пряная нота. Плеча коснулась рука. Он чуть не подпрыгнул, сердце ухнуло вниз…
- Вы в порядке Егор Петрович? - заботливый голос невестки.
- Всё хорошо. Снежанна, когда Виталий приехал?
- Не приезжал он, вы перепутали даты. Завтра с утра приедет, звонил, сказал, что подарки купил, денег заработал. Ужинать будете? Или хотя бы мой травяной чай выпейте, - настойчиво предлагала невестка.
Егор Петрович понял, что пятится, когда прислонился к стене. Покачал головой, переспросил про куртку и ботинки. Она объяснила, что куртку собиралась постирать, что в шкафу моль обнаружила, а на ботинки пролила воду, когда убиралась.
- Вы устали, наверное, Егор Петрович, где-то так загуляли, что про ужин забыли. Нехорошо так семью подводить, - и посмотрела пристально, немигающе, зловеще.
Время словно играло с ним в игры. Моргнул, а невестка уже в руках чай держит. Может, действительно он сошёл с ума, и всё только в его голове в кошмар превратилось?
- А Кирюша где?
- Спит. Где же ему быть так поздно? - спокойно, ответила Снежанна.
«А уроки?» - хотел добавить Егор Петрович и неверяще посмотрел на время: десять вечера. Как же он так?
Она поставила ему чай, вытащила из буфета ванильные сушки, улыбнулась и вышла. Егор Петрович зажмурился: что-то было не так. Ведь так быстро с ума не сходят, верно? Где-то читал про это. Нужно позвонить Макару Игоревичу, извиниться, что подвёл, обговорить дальнейшее.
Заглянул к Кирюше, убедился, что внук действительно спит с включённым ночником, как стало привычным в новой квартире. Направился было к телефону, но увидел в спальне краешек чёрной сумки. Ну уж нет, именно с этой сумкой Виталик и поехал. Он помнит, так как собирал сыну харчи в дорогу, и решительно зашёл в спальню.
Щёлкнул выключатель. Лампочка на мгновение вспыхнула и с жужжанием перегорела. Кровать перевёрнута, подвинута к стене. Шкаф открыт, и все вещи набросаны в угол. Подбородок Егора Петровича отвис, рот приоткрылся от удивления. На торшер было накинуто коричневое полотенце, приглушая свет.
- Виталик? - прошептал старик.
С кучи в углу раздалось мычание. Шорох. Скрип окна, ветерком приподняло штору. Ноги застыли на месте, идти вглубь спальни совершенно не хотелось, но он снова услышал, а может, померещилось в шёпоте слово: «Батя…»
Хотел закрыть окно, но оно распахнулось от порыва ветра. Жахнуло лютым холодом в лицо, закружились в воздухе снежинки. Куча пошевелилась. Егор Петрович замер на месте, забывая дышать. Первой отскочила подушка, затем съехало одеяло. Свитера, платья, бельё полетели во все стороны, словно шалил кто-то невидимый. Острый пряный запах раздражал ноздри. «Да что же это я, как маленький!» - говорил себе Егор Петрович, пытаясь справиться с паникой. «Всему же имеется разумное объяснение, верно?» - прочно засело в мыслях.
Серовато-белая, сплющенная листом кожа – рука выпросталась из груды вещей. Старик, как загипнотизированный, смотрел на подёргивающиеся, как от тока, плоские пальцы. С торшера ветром сдуло полотенце, от яркого света стало больно глазам. Шрам от глубокого пореза, старый, сморщенный, прямо на сухожилии пальца, поглядывал укоризненно. Пальцы на полу дёрнулись снова. Раз. Другой. Руку сына он бы не перепутал ни с чьей другой.
Егор Петрович опешил, сделал шаг назад, испуг кольнул позвоночник тысячью ледяных игл. Взгляд, зацепился за всполох синих искорок, ползущий изнутри кожи по сплющенным венам, цвета графита, расширяя и наполняя их.
Снова запахло пряностью, от которой уже мутило. Порыв ветра разметал все вещи по комнате. Егор Петрович прикрыл лицо выставленными руками.
Оно ползло по ковру, вытянув впереди руки. Тощее, обнажённое, на глазах заполняющееся синевой существо - с головой его сына.
- Батя… - от этого хрипа Егор Петрович дёрнулся, животный страх стянул в жгуты кишки. Инстинкт вопил: беги, беги, беги!
На пороге спальни появилась невестка. Она левитировала над полом и дико хохотала. Юркий, с раздвоенным кончиком язык с шипением выскальзывал изо рта. В словах женщины чудился реющий над погостом ветер и хриплое карканье воронья.
- Сладенький Егор Петрович, мы ждём вас…
Он схватил торшер, бросил прямо в невестку, но она с хохотом исчезла. Затем кинулся в комнату внука. Кирюша спал на спине, ночник слабо освещал комнату жёлтым светом. У потолка ураганом кружился тонкий рой синих точек, таких же, как под кожей существа, забравшего его сына.
Окликнул Кирюшу – не отозвался. Егор Петрович схватил внука в охапку. Прижал к груди, вздрагивая от холода худенького тельца. Кирюша дышал так слабо, а в дыханье так ощущался мерзкий запах пряности, что старик не на шутку испугался.
«Да, будь всё проклято! Давай, старая калоша, сделай же хоть что-то!»
В коридоре Егор Петрович едва успел надеть туфли, стащить с вешалки куртку и шапку Кирюши, натянуть на босые ноги внука сапоги... Повернулся на звук.
Существо, выдающее себя за его сына, спокойно стояло, забросив руку на плечи Снежаны, и хладнокровно ухмылялось: мол, всё равно никуда от нас не денетесь.
С воем ветра замигал свет в коридоре, ковровая дорожка начала подниматься, отрываясь от пола.
До двери беглецы так и не добежали. Шлёпнуло ковром из-под ног. Егор Петрович поскользнулся, чудом не упал, схватившись за комод.
Простонал во сне что-то бессвязное Кирюша. Усиливающийся ветер превращал коридор в хаос взмывающих в воздух вещей.
Снежанна каракатицей прицепилась когтями к потолку, вывернув шею. С языка капала синеватая слюна. Виталик лёгким пёрышком взмыл в воздух, следом за женой.
Продираясь сквозь ветер, стиснув до скрежета зубы, лишь чудом Егор Петрович с внуком заскочил в кухню и закрыл за собой дверь, умудрившись сразу же придвинуть к ней холодильник. Прислушался, ожидая чего угодно, как и прорыва чудовищ, но было тихо, и оттого до дурноты тревожно и страшно.
Зацепился взглядом за настенный телефон, выдохнул с облегчением, уверенный, что полиция приедет и во всём разберется.
Посадив на стул Кирюшу - и сорвав со стены трубку телефона, Егор Петрович набрал номер полиции. Но в ответ лишь долгие гудки, проклятые долгие гудки... Он нажал кнопку автодозвона и вооружился ножом и сковородкой. На улице бушевала метель, застилая обзор плотной белой пеленой колючих снежинок.
Ах, была – не была! Егор Петрович открыл окно и заорал: «Помогите, пожар!» Напрасно кричал, надрывая горло. Видимо, даже на другой стороне улицы редкий прохожий сейчас поднимет спрятанную под капюшон голову. А бешено воющий ветер, скорее всего, приглушил крик до шёпота. Егор Петрович, в сердцах захлопнул окно.
Кирюша извергал на пол пряное месиво из слизи и синей жижи. И, кроме воды, Егор Петрович ничем не мог помочь, внуку, сходя с ума от беспомощности, в слабой надежде на чудо. Наконец, опустошив желудок, внук прошептал, осмысленно поглядывая на дедушку:
- Что случилось?
- Всё хорошо, родной, ты только не бойся, я тебя в обиду не дам! - ответил Егор Петрович, снова слушая долгие гудки в телефоне. Ну что же это такое творится?!
За дверью тихонько заскреблись. Засвистел, по-мышиному шурша, ветер в вентиляции, пробиваясь сквозь решётку на кухню. В ветре струилось синеватое свечение маленьких искорок-точек.
- По-плохому будет больно, больно будет, ха-ха-ха!.. - зазвучал мерзкий голос чудовищ.
Сердцем чуял, что в синих, роящихся под потолком точках надвигалась беда.
Поднатужившись, Егор, Петрович отодвинул холодильник, но дверь упрямо не поддавалась, словно к ней с той стороны прислонили гору.
Точки из вентиляции муравьями целенаправленно ползли по стене, подбираясь всё ближе и ближе.
Кирюша закричал: синие точки потекли на него цепочкой с потолка. Егор Петрович не успевал. Схватив полотенце, другой рукой взял сковородку. Он, как безумный, стал отмахиваться от синих точек, точно от мух, что совершенно не помогало.
Что же делать? Неожиданно воздух на кухне наполнился невыносимой запахом пряности, разъедающей глаза, щиплющей ноздри. Кирюша забился под стол. «Ааа!» Егор Петрович щёлкнул плиту, включил газ, подпаливая полотенце.
- На, сука! На, подавись! - вёл синие точки на себя, отмахиваясь дымом.
В шипении и свисте из вентиляции прорезывался смех. Внезапно точки изменили направление, снова устремившись к Кирюше.
Внук выскочил из-под стола, цепляясь руками за скатерть. Солонка и сахарница, салфетки в стакане – всё резко полетело на пол, крупинки соли и сахара взмыли в воздух. Егор Петрович истерически захохотал: огнём удалось-таки опалить частичку синевы.
- Дедушка! - тонко позвал Кирюша. - Смотри!
- А?
Егор Петрович оглянулся. На полу растекалась синяя слизь. Кирюша подбрасывал в воздух смесь сахара и соли, радостно покрикивая:
- Пли, пли!
«А ну-ка, если?» Старик бросил горящее полотенце в гущу роя и подобрался к внуку. Схватив щепотку сахара, сыпнул в рой. Не помогло. Так, опорожнив на ладонь солонку начал, наступление солью.
Не веря собственным глазам, Егор Петрович наблюдал, как чудно потрескивал воздух при соприкосновении синих точек и соли. «Ух, ты!» Возникший боевой запал подавил былой страх в корне. Рой синевы стремительно сдавал позиции, возвращаясь обратно в вентиляцию.
- Кирюша? - позвал Егор Петрович. - Внучок помоги, поищи соль в шкафчике.
Рой исчез. Соли в шкафчике не оказалось. Пришлось собирать с пола соляную смесь с сахаром и просеивать сквозь крупное сито.
Расфасовав соль по карманам, вышли в коридор. Снежанна и Виталий исчезли. Егор Петрович быстро оделся сам и, в темпе экипировав внука, схватил сумку с документами и только поспешил к двери, как в голову пришла рискованная идея.
- Дедушка? - взволнованно пискнул Кирюша. - А как же мама с папой?
- Стой на месте Кирюша, я сейчас вернусь.
В кладовке свет работал. Выбрав несколько банок с маринованными корнишонами, Егор Петрович забежал в ванную, по пути мельком поглядывая в сторону спальни. Там было темно и тихо. Решать сейчас что-то с превратившимися в чудовищ сыном и невесткой не было сил.
Опустошив бутылку из-под жидкости для мытья окон, Егор Петрович щедро налил туда рассола. Так же поступил и со средством для мытья плитки. Глубоко вздохнул и опрометью выбежал на крик Кирюши.
Они выползали из кабинета, оба подрагивающие, обнажённые, не до конца заполненные синими точками. Влажные волосы невестки липли к полу. В провалы глаз, на трепещущем, медленно набухающем лице с воздуха цепочкой влетали синие точки.
- Отвернись! - велел внуку и, поддавшись импульсу, начал действовать. - Получай! – и, точно спуская курок, Егор Петрович нажал на распылитель.
Кожа чудовищ при соприкосновении с рассолом шипела и съёживалась, расползаясь на глазах булькающим от нагрева жиром на сковородке. Егор Петрович всё кричал и кричал, поливая существ рассолом, пока не опустошил бутылку.
И затих, запыхавшись до хрипоты, когда на полу осталось месиво из слизи и волос. Синие точки тараканами ползли по стенам и по потолку, играя зловещими переливами синевы, точно переговариваясь.
С грохотом открылись окна, и ветер заполнил квартиру рёвом. Подхватив в охапку Кирюшу, бросив на плечо сумку, Егор Петрович выбежал на площадку. Лязгнула, громко хлопнув за спиной, дверь.
Отметая прочь раскрытый нараспашку лифт, старик во весь дух побежал по лестнице вниз. Со скрипом открывались двери квартир, а по стенам расползались во все стороны синие точки.
Несколько раз без толку нажал на магнитную кнопку подъездной двери, но дверь не открывалась. В горле разросся противный комок, сердце заныло. Паника грозила утопить в безрассудных действиях.
В гневе Егор Петрович стукнул кулаком в стену, ногой заехал в дверь, чувствуя резкую боль в колене. Всхлипнул и осел у стены, хватаясь за голову. Кирюша присел рядом, серьёзно посмотрел на деда и обнял, а затем совсем по-взрослому сказал, что дедушка обязательно что-нибудь придумает и спасёт их.
Так и сидели в обнимку пару минут, в тишине, слушая завывания ветра снаружи. Егор Петрович гладил Кирюшу по голове и думал, думал…
В чужую квартиру на первом этаже он войти не осмелился и только после запоздало понял, что ошибся.
К тому же Егора Петровича не покидало беспокойство за Макара Игоревича. Мобильник внука вёл себя так же, как городской телефон, до отчаяния нервируя долгими гудками занятой линии, как в МЧС, как и в скорую помощь, так и на номер друга.
Во вспотевших руках бренчали ключи, благо все, даже универсальный от чердака, были на месте. Но теперь расползшиеся по стенам и потолку синие точки не давали подступиться к чужим квартирам. Наверное, деда с внуком заманивали в лифт, но что было делать?
Егор Петрович насыпал Кирюше соли в ладони. Сам же взял последнюю бутылку с рассолом. Зашли в лифт и поехали вверх. В зеркалах замерцало синим, вырисовывая подобия лиц с провалами глазниц. С ужасом Егор Петрович узнавал в лицах родного сына, невестку, соседей. Зажмурился. Пришёл в себя от крика Кирюши:
- Получайте, вот вам!
Внук бросал соль, целясь в синие точки. Где крупинки соли попадали в цель, там точки блекли, морщились и таяли, оставляя на стене слизкие разводы. Остатки точек Егор Петрович загасил из пульверизатора. Шумно выдохнул на пару с Кирюшей. Наконец дзинькнули, открываясь на девятом этаже двери.
На чердаке было пыльно, сухо и очень тепло, а вот света не было. До двери на крышу пробирались с включённым на мобильнике фонариком. Затем осторожно брели по крыше, держась за руки, пригнувшись от злющего ветра и снега. Связи на крыше, к огорчению, тоже не было.
Универсальный ключ подходил ко всем дверям чердаков в доме, на случай визита коммунальщиков и наладчиков Интернета.
Спуститься на два этажа вниз удалось без проблем.
- Ура! - закричал шестилетний Кирюша, врываясь в новую квартиру, не обращая внимания, на окрик матери:
- Разуйся!
Широкоплечий и высокий Виталик играючи втаскивал за порог чемоданы. Его жена, миниатюрная и худая, что щепка, Снежанна, включила свет и придирчиво рассматривала то обои, то коричневый ламинат на полу, затем улыбнулась и направилась на кухню, крикнув:
- Давайте сюда, сейчас шампанское открою, праздновать будем!
… Пока разгружали машину, Егор Петрович постоянно ёжился и мёрз, толком и не рассмотрев ни дом, ни дворик, ни детскую площадку. В квартире – высокие потолки, мебель новёхонькая, и всё равно неуютно, никак не отойти от пронизывающего уличного ветра.
Седьмой этаж, заселились высоко, как у птицы в гнезде, не сравнить с первым этажом бывшей хрущевки. А что будет, если лифт сломается и придётся подниматься пешком? «Ну, успокойся, чего тоску развёл? Обживёмся», - утешал себя Егор Петрович.
Шампанское было полусладким, и пузырьки, растёкшись по языку, сразу ударили в голову. Настроение поднялось.
Все с энтузиазмом пошли обживать свои комнаты. Даже шестилетний Кирюша в кои-то веки забыл о мультиках.
Егору Петровичу досталась самая тёплая и светлая комната – со слов сына, да ещё с балконом. Кровать возле стены, рядом комод, напротив большой шкаф, совмещающий в себе гардеробную и полки для книг и фотографий. Кресло-качалка и письменный стол подле окна, где старик может с удовольствием почитывать вечерами и пить чай.
Балкон, правда, оказался незастеклённым, но был весьма просторен, по весне можно и загорать, и заставить его горшками с цветами…
Егор Петрович вздохнул и стал аккуратно раскладывать вещи, увлёкшись и не заметив, как стемнело. С кухни своим строгим, учительским голосом позвала к ужину Снежанна. В свете торшера старик некоторое время разглядывал фото Валентины, своей покойной жены, мысленно спрашивая:
«Что скажешь, душечка моя, как тебе новая квартира?» Затем, бережно переставил фото на полку, чтобы можно было видеть прямо с кровати, и отправился на кухню.
Снежанна готовила плохо, но никто, кроме капризничающего и вылавливающего в манной каше комки и изюм Кирюши, вслух не возмущался. В обычные дни, когда Виталик пребывал в командировках, с любовью к делу кухарил Егор Петрович. Пресная каша невестки не лезла в горло.
- Может, это, дедушкины блинчики на десерт, а? - пробасил Виталик, которому с его габаритами и новая просторная кухня, казалась малой.
- Да, да, пусть дедушка спечет блинчики, пожалуйста, - оживился Кирюша.
Снежанна невозмутимо жевала капустный салат, хрустела диетическим хлебцем. Егор Петрович закатал рукава, накинул висящий на крючке фартук и принялся за дело.
… За окном стучал по карнизу дождь. Егор Петрович пил чай и читал стихи Лермонтова. Зевал, понимая, что ещё ложиться рановато, и посматривал на фотографию Валентины и вёл односторонний диалог. «Что, родная, нынче за молодёжь пошла? И готовить никто не научил, и на детей времени нет в этой бесконечной работе, и в погоне за деньгами?»
И сам не заметил, как заснул в кресле. Проснулся от хлопка, словно что-то на пол упало. Открыл глаза и некоторое время озирался, выискивая знакомые предметы, не понимая, где оказался. Встал с кресла-качалки. Как же замлело тело. Вздрогнул: даже сквозь шерстяные носки холод с пола кусал за ступни. Поскользнулся и чуть не упал, но вовремя схватился за край шкафа. Наконец включил свет, различив на старых наручных механических часах время: полвторого ночи. Пол поблёскивал, как от растаявшей изморози. Балкон оказался слегка приоткрыт: но не с него же так на пол натекло?
Егор Петрович закрыл дверь, чувствуя сухость во рту, и долго искал, что могло упасть на пол, но так и не нашёл. Снял влажные носки, надел тапки, повесив носки на горячую батарею. Недоумевая про себя, расстелил кровать, мельком бросая взгляд на шкаф. Застучало сердце. Фотография Валентины лежала на полке плашмя. Покачал головой, предполагая, что, может, виноват сквозняк. И аккуратно поставил снова.
Спать совершенно не хотелось, пришлось идти на кухню и пить горячий чай с ромашкой и мёдом.
Поутру все были не в духе. Снежанна зевала и единственная из всех как всегда пила чёрный кофе. Виталик хмурил кустистые брови и вяло жевал омлет. А вот Кирюшка, напротив, лопал овсяную кашу и говорил, что во сне приходил страшный чернокожий дядя и рассказывал сказки. А ещё от ветра было очень холодно.
- Глупости какие вечно снятся детям, - встряла Снежанна.
Виталик что-то буркнул, глянул на время, допил свой кофе и побежал собираться в очередную командировку.
Снежанна перевела сына в школу, в которой преподавала английский язык, таким образом, предоставив Егору Петровичу полную свободу по дому. Раньше скучать ему не приходилось. Он водил в детский сад малого Кирюшу и забирал его, посещал все утренники, пёк торты и печенье для тех же утренников, переодевался дедом морозом на Новый год. Ходил в гости к дружелюбным соседям, таким же старикам, проживающим в хрущевке, а в хорошую погоду совершал обязательные прогулки. Чем же заняться в пустой квартире теперь, Егор Петрович не знал, а к телевизору и современным телепрограммам был равнодушен. Он вздохнул, включил радио и пошёл печь печенье.
За окном лишь к обеду выглянуло солнце. Егор Петрович пообедал, сделал заготовки из рыбы для ужина. Затем надел любимый твидовый костюм, завязал галстук и, обувшись, вышел из квартиры с чашкой в руках.
Его старомодного метода знакомств то ли никто не понял, то ли просто знакомиться с Егором Петровичем никто не хотел. Сахара, связующего звена при знакомствах, старик так и не получил. Только раз за разом громко хлопали двери, закрываясь перед самым носом. А развязная молодёжь и вовсе откровенно посылала пенсионера на три буквы, пуская в лицо клубы едкого сигаретного дыма.
Многие в его подъезде и вовсе не открыли двери, хотя он слышал шаги внутри квартир, громкую музыку, шум телевизора. Егор Петрович пожимал плечами, уговаривая себя не делать поспешных выводов. Вернувшись, он накинул пальто и шляпу и, чтобы избавиться от осадка на душе, отправился изучать окрестности.
Вокруг дома располагались узкая детская площадка, качели и беседка, дальше находилась стоянка для машин. За ней вела к мосту дорога с редким потоком транспорта. Пешеходный переход сбоку от остановки, за навесом которой выглядывал холм и прячущиеся в ельнике и задичавших садах – заброшенные, погоревшие хаты. Сын обронил в дороге, когда ехали в новый дом: пожар лютый здесь был, ещё когда дом строили. А жильцы тех хат без вести пропали. Мол, тёмная история.
Вот и где тут выбирать маршрут для прогулок?
Гнетущую тишину, которую время от времени сменял нарастающе-убывающий ровный гул машин, то и дело пронизывал свист ветра. Егор Петрович вздрагивал, несколько раз оборачиваясь: между лопатками пекло от тяжёлого взгляда. Но, как ни оборачивался, пытаясь найти неизвестного наблюдателя, только мохнатые лапы елей насмешливо колыхались на ветру. Егор Петрович немного походил по прямой дороге к мосту, но настойчивый ветер постоянно бил в лицо, грозя снести шляпу. Снова начался дождь, окончательно испортив настроение.
… Пожилой мужчина в инвалидном кресле разместился под козырьком подъезда. Тощий, невзрачный, с острым носом и в вязаной шапочке, он придерживал руками шелестевшую страницами на ветру книгу. Егор Петрович глянул на часы, потом ещё немного потоптался на месте и всё же решился подойти.
- Здравствуйте, меня зовут Егор Петрович, я живу в первом подъезде.
Инвалид поднял голову. «Какое же у него измождённое лицо!» - подумал Егор Петрович. А мужчина улыбнулся.
- А я во втором. Макар Игоревич, - протянул для знакомства руку.
- Что читаете? - спросил Егор Петрович.
- Да так, ничего особенного. - Показал обложку «Трёх мушкетёров».
Глаза у Макара Игоревича были запавшие, слезящиеся, но неожиданно добрые. Именно это и подкупило Егора Петровича и заставило продолжить знакомство.
- Я тоже люблю читать классику. Телевизор не смотрю, а вот сейчас внук Кирюша в школу пошёл, и время свободное появилось.
- Так заходите на чай. Погодка, - поёжился Макар Игоревич, - сегодня не для прогулок. А я живу один, на попечении сестры, и только медсестра пару раз приходит для осмотра.
В просьбе мужчины проступала такая отчаянная мольба, что Егор Петрович просто не мог отказаться.
Однокомнатная квартира Макара Игоревича оказалась обставлена скупо, но было чисто и довольно уютно. Много книг на полках, ноутбук на кухонном столе, современный телефон, как у невестки и сына, который Егор Петрович даже в руки не брал, побаивался испортить.
За чаем выяснилось, что таким же упертым технофобом был раньше и сам Макар Игоревич, но как остался в одиночестве (сестра в столицу уехала, переселив его сюда), то пришлось научиться пользоваться, чтобы не помереть с тоски смертной от скуки.
- Хотите и вас научу использовать современные гаджеты? - за чаем с пряниками предложил Макар Игоревич. - Да не бойтесь, - начал он уговаривать, глядя на озадаченного Егора Петровича, - ничего не сломаете, а вдруг когда и пригодится? - И новый знакомый стал показывать, как включать ноутбук, вставлять флешку, а затем, когда вдоволь напились чая, в общих чертах объяснил, как обращаться с телефоном.
Так и время незаметно пролетело, что Егор Петрович чуть не хлопнул себя по лбу, вскакивая с кресла:
- Домой мне пора, ужин готовить, - и словно оправдываясь, добавил, мол, невестка его совсем стряпать не умеет.
- Конечно, не смею задерживать, только приходите ещё в гости. Так приятно было поболтать.
- Зайду непременно, - протянул для пожатия руку Егор Петрович, быстренько оделся и убежал.
Так и подружились, обнаружив в характере друг друга общие склонности и интересы: бывшие коммунисты, идеалисты, не доверяющие нынешней власти, к тому же однолюбы.
Виталий зачастил с командировками. Приезжал домой всего два раза в месяц, объясняя тем, что нужно ковать деньги, пока горячо.
Снежанна записала малого в бассейн при школе, и оба теперь приходили поздно вечером. Всё свободное время Егор Петрович пропадал у друга: играли в картишки, гоняли чаи, разговаривали и медленно гуляли против ветра по мосту, когда проглядывало солнце. Зато он выучился сёрфить в интернете, пользоваться смартфоном и флешкой.
Вот только внезапно новообретённому другу стало хуже. Всё чаще приходила на дом пышнотелая медсестра, а с первыми холодами и вовсе запретила визиты гостей.
Оставшись в одиночестве, Егор Петрович стал замечать, что странности в квартире участились, пугая и тревожа. И не с кем было об этом поговорить: сын в командировке и вне доступа сети, а невестка приходила поздно, и если Егор Петрович начинал разговор, то она сразу меняла тон на свой учительский, как разговаривала с капризничающим Кирюшей, объясняя, что с возрастом бывают и не такие причуды. Затем советовала записаться к невропатологу и развеяться наконец, рекомендуя поездку в профсанаторий... А он всё чаще просыпался среди ночи замёрзший, со сползшим на пол одеялом, с открытой балконной дверью. Затем, не в силах заснуть, пил чай на кухне, слыша то ли свист ветра, то ли шёпот. К тому же Кирюшка тоже стал спать плохо, не раз с закрытыми глазами приходил в комнату деда и стучал лбом в дверь, а потом говорил, что так сказал ему сделать страшный чернокожий дядя.
Снежанна, и без того не склонная к полноте, совсем похудела, но на вопросы свёкра отмалчивалась. И Егор Петрович сам вынес вердикт, что это происходит, наверное, из-за работы. А Кирюшу с его лунатизмом записала к невропатологу. Так в ход пошли успокаивающие капли и таблетки.
Но Егор Петрович всё чаще слышал, как ночами невестка с кем-то разговаривает в своём кабинете. Стена-то его комнаты – стена и её кабинета. К тому же она враз прекратила доходное репетиторство на дому. И чай вместо кофе стала пить, пряный, с дурманящим запахом, пропитывающим намертво всю квартиру. Да ещё приобрела отвратительную привычку сидеть с открытыми глазами, уставившись в одну точку.
… В высотках ведь день-деньской жизнь кипит. Хлопают двери, подростки и дети бегают по лестницам, народ движется до позднего вечера. Но с первым снегом дом словно опустел, наполнился мёртвой, звенящей тишиной: ни тебе звуков телевизора, ранее слышных порой на лестничной площадке, ни ссор, ни детского смеха и плача – стало непривычно тихо. Почтовые ящики переполнились, потому что никто не забирал почту. Никто не выносил мусор, не выгуливал собак... Поутру на стоянке оставалось всё больше машин, а в подъезде и во многих квартирах круглые сутки были приоткрыты окна.
Когда в ожидаемый день не приехал сын, Егор Петрович забил тревогу, но невестка сухим учительским тоном уверила, что всё в порядке, и принесла за завтраком планшет, чтобы связаться с Виталиком по скайпу.
Сын улыбался, но как-то натянуто. И вроде и голос был его, но Егор Петрович словно разговаривал с чужим человеком. «К тому же вот что было странно, - моя посуду, думал Егор Петрович, - Виталик весь разговор не моргал!» Да и не помнил Егор Петрович, о чём конкретно сын говорил. Бред какой-то. А от чая, которым поутру угостила невестка, пропал аппетит и подташнивало. И не мог понять он, то ли сходит с ума, то ли творится вокруг нечто странное. Нужно будет попросить Макара помочь связаться с Виталиком.
Выключил воду. А когда вытирал тарелки полотенцем, то услышал скребущий звук вперемешку со стуком. Так могли скрести о железную перемычку двери звериные когти, или птица стучать клювом. От звука засвербело в костях.
На секунду-другую Егор Петрович оцепенел, затем положил тарелку на полку, качая головой и несмело направляясь к двери. Посмотрел в глазок. Никого. Разозлившись на себя, открыл дверь. Пустая площадка и тишина. Никаких тебе царапин, ни птиц. Только вот холодно. В лицо дохнуло ветром. Он резко закрыл дверь, повернул ключ и некоторое время просто стоял, прислушиваясь, словно тот, кто издавал звук за дверью, снова выдаст себя…
Чтобы успокоиться, Егор Петрович щедро плеснул в чашку коньяка, выпил. Полегчало. Зевнул, чувствуя умиротворение и тепло. Может, действительно таким вот нелицеприятным образом подкрадывается проклятый Альцгеймер, которым на каждом приёме пугали врачи и соседи по хрущёвке?
Задремал в кресле-качалке. Скрипнула дверь балкона, по ногам повеяло холодом. Он проснулся, когда одеяло сползло на пол и взлетело к потолку, наполненное воздухом. Вскочил, ошарашенно наблюдая, как с тихими хлопками попадали книги с полок шкафа на пол. Закричал, когда упала на пол фотография Валентины. Бросился к двери, боковым зрением следя, как под потолком колышется, стягиваясь за ним вслед, одеяло, вздымаясь и опадая, точно дыша.
Дверь не открывалась, сколько Егор Петрович ни дёргал ручку. Задрожал, чувствуя, как стекает пот под рубашкой, не смея обернуться.
Одеяло упало сверху – вонючее, как тот пряный чай невестки, холодное и жаркое одновременно. Егор Петрович пискнул – так стиснуло меж рёбер сердце, забил руками и ногами, пытаясь сбросить с головы душащую темноту. От удушья весь взмок, сердце панически колотилось о рёбра - и вдруг услышал громкий рёв сирены. Звук разрушил наваждение. Мгновенно сбросил одеяло, с лёгкостью открыл дверь и, как был в носках, выбежал из квартиры. Позабыв про лифт, спустился по лестнице, открыл дверь подъезда.
В тягучем сумраке дождливого осеннего дня во дворе стояли три машины скорой помощи, из-за угла подъехали полицейские и тёмно-зелёный фургон с крестом на боку. Не чувствуя ни холода, ни дождливой мороси, Егор Петрович, единственный, кто вышел из первого подъезда, просто тупо смотрел, как из третьего и второго подъезда на носилках выносят тела в пластиковых мешках. «Боже, что же там произошло?»
Он, наконец-то почувствовал дискомфорт от холода и мороси, бьющей в лицо. Начал переминаться с ноги на ногу, носки утопали в грязи, мёрзли ноги. Но вернуться обратно в квартиру не мог. Нет, ни за что.
Потом скорая помощь уехала, полиция скрылась в подъезде. Дверь подпёрли кирпичом, поэтому можно было не звонить в домофон.
Стоя возле карниза, Егор Петрович случайно бросил взгляд на окна дома. Приникнув к стеклу, там стояли люди, сосредоточенно наблюдая за происходящим: все как один с приоткрытыми, словно в жадном нетерпении, ртами.
Он вздрогнул, отвернулся и вдруг мельком увидел, как за детскую площадку юркнула и исчезла мелкая фигурка в фуфайке и меховой ушастой шапке.
- … Открывай, Макар, это я, Егор, - приговаривал в домофон Егор Петрович.
Щёлкнул замок, усталый голос друга тихо сказал:
- Привет, Егор, заходи.
В квартире пахло лекарствами и болезнью.
- Что случилось? - обеспокоенно спросил Макар, разглядывая растрепанный вид всегда собранного и опрятного друга.
Егор Петрович вздохнул и выпалил:
- Понимаешь, вот какое дело!.. - и перечислил скороговоркой всё, что произошло.
Макар закашлялся, вытер слезящиеся глаза и повёл его на кухню. Достал из шкафчика бутылку водки, щедро налил другу, на два глотка отмерил себе.
- Пей и успокойся. И послушай, что я тебе скажу.
Так Егор Петрович и узнал о скрытой шизофрении друга, о его видениях с самого детства и о нетрадиционных, экспериментальных методах лечения в психушке, на которые Макара подписали родители. Методы, подавившие видения, но навсегда лишившие его подвижности.
- Прости, что не сказал всего тебе раньше. Я опасался, что, узнав о болезни, ты сбежишь, - скупо усмехнулся Макар.
Егор снова молча налил себе ещё водки, до самых краёв.
- Вот только сразу после переезда мне стало хуже. Видения снова вернулись, таблетки не помогают. Но, пока медсестра не получит разрешение сестры, меня не госпитализируют. А я боюсь, жутко боюсь того, что вижу, и за свою жизнь тоже, - тихонько признался Макар, снова утирая глаза. - К тому же техника барахлит. Тот же скайп. Там, вместо друзей, словно разговаривают со мной абсолютно чужие люди. Не моргают. А в телефоне я слышу шёпот и вой ветра, от которого пробирает до костей.
От слов друга Егор Петрович поёжился, вспомнился последний разговор с сыном….
- А что у вас случилось в подъезде-то? Не знаешь, отчего скорая и полиция приезжала?
По дороге из садика Олежка был необычно притихший и часто оборачивался. А когда бабушка несколько раз спросила, в чём причина, он только по секрету решил ответить, что за ним идёт то существо. И оно белее снега, поэтому другим людям не видно. От слов внука бабушке поплохело.
Дома увидела, что на входной двери внизу царапины, словно собака драла и вгрызалась зубами, а ещё иголки в косяке проржавели. Матюгнувшись про себя, открыла дверь, позвала зазевавшегося Олежку, который вдруг хихикнул и показал куда-то себе за спину, сказав:
- Баба Луша, он пока не может зайти – вон, прячется у почтовых ящиков
Она заперла за собой дверь. Сняв верхнюю одежду, свою и Олежкину, сразу повела его в ванную, где вымыла лицо и руки внука святой водой, заставив выпить и пару глотков оной.
- Сейчас тебе сделаю чай травяной от температуры – и поспишь. Надеюсь, к вечеру полегчает.
- Баба Луша, а мультики включишь?
- Включу, только чай весь выпей.
Олежка кивнул. Но заснул, едва лёг на диван.
А Лукерья Павловна приступила к уборке, но первым делом извела весь свой запас иголок, воткнув их во все дверные косяки, затем вымыла пол солёной водой и под коврик перед входной дверью снаружи насыпала соли. Так за делом и успокоилась.
Маша пришла уставшей и сердитой. Сказала, что нужно будет звонить знакомому юристу для консультации. В общем, не верила она ни ЖЭУ, ни комиссии экспертов из страхового агентства. Пояснила, что там ей нарочно треплют нервы, не хотят выплачивать компенсацию. Не могло ведь быть, так что никакие трубы здесь не при чём; не могло, на её взгляд, возникнуть этой протечки на ровном месте.
- Вот придёт Юра, - сказала она, - поговорим, обмозгуем и всё решим.
Юра приехал позже обычного, уставший, злой и весь разбитый. Сразу выпил таблетку от головной боли. Вяло ковырялся в ужине, рассказав, что день сегодня совсем не задался: череда несчастных случаев один за другим, колесо в автобусе спустило два раза – по пути на объект и обратно. Краска в банке взорвалась, штукатурка не хотела ложиться: то ли стена отсырела, то ли неровная была – непонятно. И ещё он готов был поклясться, что за ним кто-то следил: слышал, когда оставался один в помещении, шорох и топот, а стоило обернуться, то никого не было.
- Наверное, переутомился, уже начались галлюцинации, - вымученно улыбнулся и только ради Лукерьи Павловны съел пару домашних пельменей со сметаной. Затем спросил, как прошло дома с ЧП.
Маша ответила коротко и от её ответа Юра расстроился. А ещё как узнал про заболевшего Олежку, то совсем в лице изменился.
- Издевательство какое-то не иначе, - сердито буркнул он и добавил: - Ничего! Юристу во время обеда на вайбер напишу, ты не волнуйся, зайка,- снова вымученно улыбнулся Маше, сказал: - Пошли спать.
Лукерья Павловна домыла посуду, расстелила себе матрас возле батареи, благо кухня в однушке большая и позволяла провернуть подобное, иначе пришлось бы стелить в крохотном коридоре.
Итак, улёгшись, она сразу заснула.
… Грохот, кто-то стучал, скрёбся и шуршал за входной дверью. Сначала тихонько, а потом всё сильнее. Она проснулась, выдыхая хрип изо рта:
- Нет, нельзя, не открывай, не впускай!
Вскочила, тяжело дыша и обливаясь потом. Ещё не придя в себя, не понимала толком, спит или уже проснулась. Тело словно ватное и не хотело двигаться, и кое-как она поднялась, чувствовала: надо спешить. И тут с отчаянием, надрывая голос, крикнула, услышав шаги в коридоре и то, как включился свет, а затем щелчок замка:
- Нет, не открывай! Нельзя!
На кухню заглянула растрепанная со сна Маша. Лукерья Павловна отпихнула её в сторону, увидев Юру в одних трусах-боксерах, вышедшего за порог квартиры на площадку, растерянного, оглядывающегося и словно бы прислушивающегося. Он пожал плечами и вернулся в квартиру, запер дверь.
- Пусто. Кто-то, видимо, шутит. Вон дверь снизу как располосовали. У вас Лукерья Павловна часом у соседей нет собаки, а?
Не успел договорить, как настенное овальное зеркало в старинной раме вдруг съехало и мгновенно упало на пол, с грохотом разбившись.
В горле Лукерьи Павловны образовался комок, а сердце обмерло, и крепко стиснуло от боли в груди. Визгливо совсем по-девчоночьи закричал из зала Олежка. В крике чередовались слова:
- Прочь! Не подходите! Ааа!
Юра бросился в зал первым. Свет потолочной лампы не включался, только искрила проводка, а сами лампочки то ослепительно вспыхивали, то гасли. Олежка забился в угол за советской «стенкой» и отказывался уходить. Юра сел рядом и начал его спокойным и ласковым голосом уговаривать, одновременно расспрашивая, что случилось.
Маша и Лукерья Павловна уселись на диван, обе превратившись в слух. Маша включила фонарик на своём смартфоне. Лукерья Павловна с возросшей тревогой отметила время: два часа ночи. А ещё… балконная дверь приоткрыта и с неостеклённого балкона на пол комнаты насыпало снега. Наконец, Юре удалось взять сына на руки и прошептать ему, что приснившееся уже позади, настойчиво убеждая: мол, больше его никто не побеспокоит. Затем перенёс его на диван.
- Нет, папа, не сон это был, - твердил Олежка. - Я уверен. Белые существа пришли за мной и теперь ни за что не отпустят.
- Глупости, - услышав слова сына, фыркнула Маша.
Лукерья Павловна вздохнула и внутренне сжалась, когда в свете телефонного фонарика рассмотрела у кресла внука цепочку размазанных влажных следов, идущих к балкону.
- Смотрите! - громко сказала она, указав на следы, и перекрестилась.
- Ерунда какая-то… - дрогнувшим голосом отозвалась Маша и с неохотой направилась рассматривать следы поближе. Юра хотел было отправиться за ней, как Олежка захныкал.
- Папочка, не оставляй меня одного, пожалуйста, - затравленно произнёс сын и Юра замявшись, остался.
Свет в фонариках неожиданно стал меркнуть, и все разом увидели, как со стороны балкона сгустились тени. Они были маленькие, не выше метра, плечистые, с широкой головой, будто бы растущей прямо из плеч, а ещё они становились ослепительно-белыми прямо на глазах.
Маша взвизгнула. Олежка закричал. Юра взял его на руки и, соскочив с дивана, искал под рукой, чем можно оборониться. Схватил вазу с журнального столика. Лукерья Павловна стала читать «Отче наш».
Тени замерли. Она крикнула Маше повторять молитву за ней, но Маша не знала слов. Тогда Лукерья Павловна велела бежать на кухню за солью.
Маша колебалась, прикованная всем своим вниманием к теням, обретающим плотность. Вот уже хорошо видны их крепкие лапы с когтями и массивные короткие ноги, что оканчивались крупными стопами человеческой формы, с блестящими чёрными коготками на едва сформировавшихся пальцах.
Твари усмехались, раззявив прорезь тонких, как нитки, ртов. Внутри скрывались мелкие чёрные зубы.
Юра, поёжившись и стиснув зубы, словно стряхнул с себя наваждение и положил вазу обратно, схватил телефон. Чертыхнулся, потому что батарея была разряжена. Олежка намертво вцепился в плечи отца, сжался и вдруг, захныкав, описался.
- На кухню, бегите туда! - громко бросила Лукерья Павловна, подходя к Маше и хватая ту за руку, чтобы тащить в коридор. Она надеялась, что иголки в кухонной двери задержат тварей.
Юра первым побежал с Олежкой на руках на кухню. Лукерья Павловна запнулась всего на мгновение, читая молитву, – во рту пересохло.
Неожиданно входная дверь квартиры распахнулась! Волна белоснежных тварей ворвалась с площадки в коридор, прямо к ногам Юры, сразу вцепляясь в кожу зубами, игнорируя его сопротивление.
Твари прыгали к рукам, стараясь схватить Олежку, издавая нетерпеливые свистящие и пыхтящие звуки. Юра отчаянно отпихивал тварей, орал на них, матюгался. Они не поддавались, насаживались один на другого, становясь выше и мерзко скалясь. Другие внизу, у ног, лизали шершавыми языками его раны, и кожа Юры, где её касались языки, покрывалась язвами и ожогами.
Лукерья Павловна закричала истошно, отчаянно и отпустила Машу, схватила пуфик и начала бить им по головам тварей, но они только рассеивались под её ударами, словно состояли из белого дыма. И возникали снова, наседая на Юру с Олежкой на руках с удвоенной силой. «Юра долго не выдержит. Он на грани!» - накрыло осознанием.
Внезапно Маша закричала и рванула на помощь, но все твари на её пути тоже превращались в белоснежный дым.
Лукерья Павловна бросилась на кухню и сразу к солонке на столе, которую взяла и снова метнулась в коридор, где уже оседал на пол, израненный и покусанный Юра, а вместе с ним плачущий Олежка.
Соль она сыпала прямо на головы побагровевших от выпитой крови тварей у его ног. Те шипели и превращались в белоснежный дым.
Она выхватила Олежку из рук Юры, метнулась снова на кухню. Оставшиеся твари с шипением за ней - и вдруг замерли у двери.
Маша схватила Юру, который практически осел в её руках.
Чудо, что на кухне свет работал. Лукерья Павловна открыла кухонный шкафчик, где в запасе имелась соль, достала сразу несколько пакетов и рассыпала её у порога на кухню, затем сделала внутри кухни круг. Соль была простая, даже не освященная, но какое счастье, что она помогла!.. Жаль, что святая вода хранилась в «стенке» в зале… Как и аптечка, и оставленные там телефоны.
Так и сидели на кухне, часов до шести утра. Свет то мигал, то гас, то включался снова, а ослабевший Юра лежал, постанывая на матрасе. Его раны Лукерья Павловна промыла антисептиком, наложила марлевые повязки. Олежка сидел у Маши на руках и дремал. Маша же осунулась и была от шока сама не своя.
- Всё будет хорошо… - с наигранным оптимизмом повторяла Лукерья Павловна как и для дочки, так и для себя.
Поставила чайник. Маша с надеждой, которую она никогда не слышала прежде в голосе дочки, спросила:
- Мама, что нам делать? - И по дрожащему голосу видно, что она изо всех сил сама сдерживается, чтобы не расплакаться.
- Всё будет хорошо, дочка… - повторила Лукерья Павловна. Потом встала, заварила укрепляющий травяной чай, сделала бутерброды, одновременно обдумывая план дальнейших действий.
К семи утра атмосфера в квартире изменилась. «Они ушли». Так ощутила Лукерья Павловна, заставляя всех и проснувшегося Олежку поесть, а потом, во время еды, сказала, как нужно поступить.
Юра и Маша зарядили телефоны и писали в «вайберах» сообщения для начальства. А потом Маша обрабатывала раны Юры йодом и перекисью и снова забинтовывала, в то время как Лукерья Павловна со своего телефона обзванивала городские церкви и разговаривала с батюшками, без стеснения и опасения показаться сумасшедшей объясняла вкратце свою ситуацию, прося о помощи и желании окрестить внука.
Она так чувствовала и на своё чутьё полагалась, зная, что, когда нужного человека найдёт, тот и поверит и поможет.
Так Лукерья Павловна сидела до десяти утра на телефоне, но, увы, все городские батюшки отказывались ей помочь, поясняя загруженным расписанием, при этом явно не воспринимая её рассказ об опасности, нависшей над внуком всерьёз.
На неверие Лукерье Павловне оставалось только вздыхать и продолжать звонить, отмахиваясь от заметно обеспокоенных Маши и Юры, тактично предлагающих ей попробовать другие варианты. На эти предложения Лукерья Павловна бросала такие многозначительные взгляды, что Маша и Юра сразу отступали: хорошо помнили, как мамины методы против чудовищ ночью помогли.
Лукерья Павловна продолжала звонить, теперь уже в районные церкви, и её упорство было вознаграждено. Батюшка Семён из села Барсуки выслушал внимательно, не перебивал и просто сказал: «Приезжайте». Согласившись помочь, только пояснил, что необходимо для крещения мальчика приобрести.
- Слава Богу! - не сдержала своих чувств Лукерья Павловна, добавив: - Мы приедем.
- Может, Юру к доктору всё же завезём сначала, а мама? - отошла от пережитого шока Маша и снова включила своё упрямство.
- Антибиотики здесь, доченька, могут и не помочь. Ведь от нечистой силы, никакие аптечные лекарства ещё не изобрели! - объяснила Лукерья Павловна, и Маша замолчала, признавая её правоту.
Травяной чай и бутерброды приободрили всех. А еще помог, наверное, солнечный день за окном: стоило выйти на улицу, как ночные ужасы меркли, словно дурной сон.
Юра с помощью мобильного приложения забронировал билеты на автобус, а по пути на автовокзал они заехали в торговый центр, купили для Олежки светлую рубашку и тапочки, по указу батюшки.
В районный центр прибыли к трём часам дня. А на остановке спросили у дежурящих здесь местных таксистов, кто может довезти до церкви в Барсуках и сколько это будет стоить.
Договорились быстро и ещё примерно полчаса добирались к церкви, которая располагалась на холме, вдали от деревянных домов у леса.
Батюшка Семён встречал прямо у ворот, как оказалось, совсем маленькой церкви, надёжно укрытой за крепкими деревянными воротами и кирпичным забором.
Юра от ран прихрамывал, поэтому Маша сама несла на руках вялого и после пережитого притихшего Олежку. Лукерья Павловна взяла сумки и первой подошла к батюшке Семёну.
- Здравствуйте! Давно ожидаете? - вежливо спросила она.
На что батюшка, ответно поздоровавшись, посмотрел на прибывших и неожиданно задал встречный вопрос:
- А кто крестными мальчика будет у вас?
Лукерья Павловна онемела и почувствовала, как стыдливо загораются от оплошности щёки. Зато Маша проявила смекалку и громко произнесла:
- А вот водитель… попросим, может согласится пойти нам навстречу? Правда? - сразу протянув тому все деньги из кошелька, что как раз сняла сегодня в банкомате в торговом центре. Мужчина замялся, но быстро подумав, кивнул.
Юра, прихрамывая, подошёл к батюшке Семёну и стал упрашивать его о содействии. Батюшка нахмурился, с тревогой посмотрел на темнеющее небо и сказал:
- Идите, просите Марфу – она свечи продаёт на входе в церковь. Здесь больше и нет никого. И если согласится, заходите в церковь. И крестик у неё мальчику купите. Давайте, поторопитесь…
Лукерья Павловна пошла вместе с Юрой к свечнице и Олежку с собой взяла. Маша сдержанно беседовала с немного прифигевшим таксистом, который расспрашивал, что у них вообще случилось.
Вместе с Юрой и Олежкой, выглядевшим очень усталым и испуганным, свечницу Марфу (пожилую женщину, в шерстяном платке) удалось уговорить. И объяснять, к удаче, им ей особо ничего не пришлось: по глазам женщины было видно – верит в необходимость срочно крестить Олежку для защиты от нечистой силы. А ещё Марфа отказалась от денег, сколько Лукерья Павловна её ни упрашивала взять их. Только сказала:
- Главное, чтобы всё у вас благополучно разрешилось, - и улыбнулась. Затем помогла выбрать крестик для Олежки и предложила взять юбки и косынки, лежащие в специальной коробке.
Теперь уже Лукерья Павловна её благодарила.
Тут и Маша с водителем такси подошла. Наконец все вместе они зашли в церковь.
Снаружи вовсю рокотал налетевший буквально из ниоткуда ветер. А небо в один момент стемнело до черноты, грозя обильным и сильным снегом, который вскоре и начался, поэтому закрыли все двери в церкви.
Только включили свет, а он начал мигать и трещать, и в окна при этом била ветром и снегом свирепая метель. Она же скреблась за дверями, шуршала и стенала, словно то никакая не непогода, а настоящий разгул нечистой силы.
Собравшиеся стояли возле батюшки, в маленьком помещении для крещения.
Марфа принесла и зажгла большой фонарь и все свечи у икон. Ещё включили фонарики в телефонах, и от этого неровного в целом тусклого света на самом деле становилось только тревожнее и страшней.
Метель снаружи бушевала так, что окна в церкви залепило снегом практически доверху.
Перед обрядом крещения Олежку заранее переодели в новую рубашку и тапки, а батюшка Семён, громко прочитав все положенные молитвы, облил его голову святой водой, потому что из-за высокого для своих шести лет роста мальчик в купель не вмещался. И стоило облить ему голову, как все телефонные фонари погасли вместе с большим фонариком Марфы. Остались гореть только свечи подле икон.
Лукерья Павловна истово молилась про себя. Олежка дрожал и всё поглядывал то на входную дверь, то в самые тёмные места, куда не доставало пламя свечей.
Батюшка Семён, надо отдать ему должное, хоть от волнения весь и покрылся холодным потом, но всё положенное сделал как надо. После обливания святой водой кистью, смоченной священным маслом, нанёс крестики на лицо и другие части тела Олежки с произнесением слов: «Печать дара Духа Святого. Аминь».
Затем священник с крёстными родителями и новокрещеным три раза обошли купель, после чего батюшка омыл и обтёр миро с тела Олежки, проговаривая: «Ты крестился, просветился, миропомазался, освятился, омылся, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
После батюшка состриг небольшие локоны волос с четырех сторон головы Олежки, скатал их в шарик с воском, который опустил в купель.
Вдруг двери церкви распахнулись, и холодный, завывающий по-волчьи ветер яростно пронёсся по храму, затушив свечи. И всё стихло. Снова включился свет.
- Слава тебе, Господи. Слава тебе! - сказал батюшка и перекрестился. Лукерья Павловна за ним, затем остальные и даже Маша, с её научным складом ума, тоже рьяно перекрестилась.
Олежку одели, вытерли полотенцем мокрую голову. Марфа налила всем святой воды. Батюшка, поглядев на время, предложил остаться переночевать.
- Меня дома ждут, - ответил водитель.
- Мы тоже поедем, - добавил Юра. Лукерья Павловна поблагодарила батюшку и Марфу.
Они еле открыли церковные двери – так много снаружи намело снега. И темнота вокруг была густая и плотная, как и тишина. Мягкий снег рассыпался под ногами, одинокий фонарь у ворот светил совсем слабо.
- Может, и зря отказались, - бурчал сквозь зубы водитель, добавив, что, если вдруг машина не заведётся…
- Останемся тогда и эвакуатор вызовем, или вы кого из местных позовёте, - предложил Юра. - Я заплачу за хлопоты.
На то водитель сразу оттаял и улыбнулся.
Машину засыпало снегом практически полностью. Водитель, не выходя за ворота, пошёл назад попросить лопату, чтобы расчистить машину.
Юра стал ловить связь на слегка подзарядившемся телефоне, уходя ближе к машине и держа телефон в вытянутой вверх руке.
Олежка после крещения выглядел посвежевшим и что-то привычно начал рассказывать Маше. Лукерья Павловна вздохнула, ей бы чувствовать облегчение, но внутри всё ещё томилась пружина неясной тревоги. А на улице ощущение усилилось.
Она поглядывала по сторонам, хотелось быстрее уехать. Водитель крикнул ей у ворот, чтобы взяла вторую лопату. Она обернулась. Раздался странный звук, похожий на фырканье и топот ног. Фонарь у церкви взорвался. Водитель бросил лопату и побежал. Ноги Лукерьи Павловны онемели, как и руки. Сердце сдавило невыносимо. Она задыхалась и медленно с усилием заставляла себя развернуться.
Крик Маши, Олежки. Сквозь него проступал другой крик, полный боли и ужаса. «Боже, пожалуйста, помоги. Не оставляй нас, прошу тебя!» - истово взмолилась Лукерья Павловна. Силы вернулись, чтобы повернуться и посмотреть. Возле машины стоял и вопил Юра, потому что снег вокруг него двигался высокой горой белоснежных теней, наседал и теснил, издавая голодные, торжествующие звуки. Зубастый снег багровел на глазах. Юра оседал, покачивался, пытался увернуться от прячущихся в стене снега чудовищ, но не сдюживал и падал.
Поднялся жуткий воющий, словно рокочущий диким хохотом, сильный ветер. Он сбил Лукерью Павловну с ног, заволок Машу с Олежкой, закрыл ворота церкви перед самым носом водителя.
Лукерья Павловна закричала, не в силах отвести взгляда от исчезающего в багряно-алом снегу беспомощного и растерянного Юры. «Нет!» Новый порыв ветра заставил её опустить голову, сжаться и от злости завыть.
Вспомнились слова предупреждения ведьмы, о том, что «забирающие» утаскивают к себе хороших светлых людей и не только детей. И ведь Юра именно такой! Как же она сразу не догадалась?! А ещё, вероятно, он тоже был некрещеный, а значит, как прежде и Олежка – беззащитный.
Лукерья Павловна кое-как поднялась. Ветер стих. Горе сжимало сердце, а слёзы пеленой застилали глаза. Она всхлипнула, с яростной надеждой молясь о том, что лучше бы они забрали её вместо Юры. Она ведь всегда чувствовала, какой он хороший, светлый. Значит, и виновата. Но, увы, как сильно ни молись, ничего уже не изменить.
Громкий, спокойный голос отца подействовал: Олежка перестал плакать и разжал свою хватку, отпустив плечи мамы. Затем посмотрел внимательно на Лукерью Павловну и на отца, медленно кивнул.
Жестом Юра дал понять жене, чтобы шла на кухню.
Лукерья Павловна с замершим сердцем направилась за Юрой в комнату Олежки. Осознавая, что с ним, таким весёлым и бесстрашным, и ей не так тревожно. Словно от Юры исходила незримая светлая аура спокойствия и уверенности.
В комнате, конечно, никого не нашли. Смятый плед лежал на полу, рядом брошенные на полу тапки. Только холодно, словно окно открывали, и Юра нахмурился и спросил у Олежки, не открывал ли он окошко. На что тот ответил совершенно серьёзно:
- Монстр на подоконнике сидел и смотрел, а потом спрыгнул. А окошко я не открывал.
- А как монстр выглядел, Олежка? - как бы невзначай спросила Лукерья Павловна.
- Маленький и очень белый, как молоко, и жуткий, - вздрогнул Олежка. Лукерью Павловну от слов внука обуял озноб.
Юра промолчал и посмотрел под кроватью и тахтой, под столом и в шкафу, при этом демонстративно рассыпаясь угрозами белому монстру. А как сказал, что снежное чудовище они растопят кипятком, если ещё раз посмеет заявиться, то Олежка, не выдержав, хихикнул. Юра тут же схватил сына на руки, закружил и затем посадил себе на плечи, заявив, что монстр сюда больше заглянуть ни за что не осмелится. Лукерья Павловна тоже заулыбалась, Юра разрядил обстановку, и в комнате (она готова была в этом поклясться!) заметно потеплело. А вот за окном снег начал валить с удвоенной силой.
На кухне уже заждалась голодная, по собственному признанию, Маша. Она уверяла, что борщ просто обалденный! И стала разливать его по глубоким тарелкам.
Ели все молча, но с огромным аппетитом, даже худенький от природы Олежка – и тот попросил добавки.
К чаю был десерт из бабушкиной выпечки. Вскоре Юра включил небольшой телевизор на холодильнике, потому что Маша начала рассказывать об экскурсии, а точнее яро жаловаться как на недостатки обслуживания, так и просто на то, что было невыносимо жарко. Лукерья Павловна слушала внимательно, потому что была тактичной и вообще за всю жизнь привыкла к постоянным жалобам дочки на любую, в общем-то, мелочь.
Олежка на сытый желудок повеселел, словно позабыв о случившемся, и быстро ушёл к себе играть, потому что Маша, сделав паузу в своих жалобах, сказала, что скоро придет, чтобы его вымыть, и потом уложит спать.
Они выпили ещё по чашечке чая, а Юра посмотрел все новости и ушёл из кухни.
- Оставайся с нами ночевать, а, мама? На тахте у Олежки постелю. Ну, куда ты в такую погоду поедешь? К тому же такси вызывать дорого! - неожиданно предложила Маша.
Лукерья Павловна втайне обрадовалась, но виду не подала, ведь сразу хотела остаться, а просить постеснялась. И ответила:
- Хорошо.
Ей постелили в комнате внука, разложив тахту. Потом Маша пошла купать Олежку, а Юра в зале включил ноутбук.
Наконец, Маша вернулась с Олежкой, в детской пижаме, и уложила его в постель. Поцеловала, сказала не баловаться и пожелала им с Лукерьей Павловной спокойной ночи. Затем ушла, закрыв дверь.
… Сквозь сон Лукерья Павловна слышала, как скрипят двери, как кто-то громко топочет в комнате.
Скулил и хныкал, шепча что-то неразборчивое, Олежка.
Она со всех сил старалась проснуться, но не получалось, удалось лишь повернуться и свалиться с тахты на пол.
Кто-то резко дёрнул её за волосы, а Олежка испуганно и страшно заверещал. И Лукерья Павловна с криком проснулась, чувствуя, что от холода зуб на зуб не попадает.
В комнате тусклым светом освещал крохотное пространство вокруг себя ночник. Она лежала на полу и с трудом из-за замлевшего ото сна тела встала. Язык во рту отказывался поворачиваться, и голос вышел с сиплым хрипом:
- Олежка! - позвала она. - Олежка!
Щёлкнула выключателем.
Внук лежал на кровати и постанывал, подушка и одеяло – на полу. Лукерья Павловна присела рядом на кровать, разбудила, прижала внука к себе. И увидела на простыни мокрое пятно, сообразила, что Олежка описался.
- Юра, сюда! - взволнованно закричала Маша за стеной.
Взяв на руки Олежку и выйдя с ним из комнаты на шум, Лукерья Павловна узнала, что в ванной случился самый настоящий потоп.
Запаниковавшая Маша не находила себе места, не реагируя на просьбы Лукерьи Павловны, что Олежке нужна чистая пижама и простыня – перестелить кровать.
- Безумие какое-то творится, ей-Богу, - заявила Маша, когда Юра вышел из ванной весь мокрый, но довольный тем, что перекрыл кран.
Оставив чемоданчик с инструментами в коридоре, он пошёл на кухню за тряпками, чтобы вытереть пол.
- Я уберу! - откликнулась Маша и вдруг согнулась. - Ёлы-палы! - взвыла она, бросившись в сортир, где, судя по звукам, её стошнило.
- Я сама всё найду, дочка! - громко сказала Лукерья Павловна.
Она потащила Олежку в зал, где, уложив на диван, сняла с него пижаму, подтерев детскими салфетками. Пижаму аккуратно сложила, а внука накрыла одеялом. Затем вернулась в детскую и рылась в шкафу, пока не нашла чистые трусики и простыню, которую сразу же перестелила.
Разобравшись с внуком, снова, перенеся обратно в постель, уложила его – и посмотрела на часы на телефоне: четыре утра. Понимая, что больше уже не заснёт, оделась.
Юра устранил последствия потопа и, встретив Лукерью Павловну в коридоре, сказал, что утром, сразу по пути на работу, позвонит в ЖЭУ, вызовет специалиста.
- А как Маша? - спросила Лукерья Павловна.
- На кухне, воду пьёт.
- Хорошо, - кивнула и пошла на кухню.
Маша выглядела плохо: бледная, с тёмными кругами под глазами.
- Я останусь, и завтрак Юре приготовлю, и «ссобойку». Олежку заведу в сад, а ты поспи подольше, а если не полегчает, то возьми за свой счёт.
Маша с задумчивым видом согласилась. И вдруг сказала:
- А знаешь, мама, мне такой сон приснился странный, как никогда прежде. Белые существа, низкорослые, коренастые, окружили меня со всех сторон и не пускали к Юре и Олежке. И я кричала, толкалась, пыталась прорваться сквозь них к мужу и сыну, но сил не хватало. А потом Олежка и Юра исчезли, и белые существа стали краснеть. Ерунда какая-то. Наверное, ещё не адаптировалась после перелёта, к тому же Олежка своими выдуманными монстрами, видимо, внушил мне этот образ на подсознании. Но знаешь, мама, мне всё равно не по себе.
Не придумав ничего другого, Лукерья Павловна сказала:
- А ты иди к окну и скажи: куда ночь – туда и сон. И так три раза.
Удивительно, но Маша её послушалась и сделала, как сказано: наверное, действительно сильно испугалась.
Лукерья Павловна заварила кофе в термосе. Сварила яйца, куриную грудку, сделала бутерброды для Юры на работу.
А на завтрак «жаворонку» Олежке полагался сладкий чай и тост с вареньем. Себе она тоже сделала тосты с маслом, только с кофе: а вдруг Маша, проснувшись, тоже чего-нибудь да захочет.
Жалко, что все её лечебные травы дома, так бы они лучше каких таблеток Машке для желудка помогли.
Она выпила две чашки кофе, написала в вайбер сообщение на работу, указав причину отгула: семейные обстоятельства.
Затем включила телевизор и тупо смотрела на экран, совершенно не понимая смысла передачи. Кажется, задремала и пробудилась, когда на кухню зашёл Юра, который, сразу увидев термос, спросил, не кофе ли там, и налил себе чашку.
Лукерья Павловна предложила позавтракать, показала на «ссобойку». За что сразу получила благодарный поцелуй в щёку и приятные сердцу слова:
- Ну что бы я без вас делал, а?
- Когда мастер из ЖЭУ придёт? - спросила Лукерья Павловна, начиная мыть посуду.
- К половине десятого будет. И очень вас прошу, запишите, если что нужно будет купить, и то, сколько он попросит за услуги.
- Без проблем, - ответила Лукерья Павловна.
Юра стал собираться: на рабочий объект их бригаду довозил спецавтобус.
Олежка прибежал на кухню, как обычно в начале седьмого, сказал, что в ванной вода не работает, и был тут же спроважен к раковине на кухне, на умывальные процедуры. Там он заговорщицки прошептал, что мама, наверное, заболела, потому что ещё спит, и с надеждой на второй вариант спросил, пойдёт ли он в садик, или нет?
Лукерья Павловна вытерла ему лицо полотенцем, ответив, что она сама его в садик отведёт, и попросила вести себя тихо, чтобы маму не будить.
Олежка кивнул и уселся на табуретку, ожидая тоста и чая. Юра попрощался и ушёл. Вскоре Лукерья Павловна пошла собирать внука в садик.
… В квартиру дочки Лукерья Павловна вернулась в половине девятого утра. Маша уже ушла, тосты с тарелки на столе исчезли, как и термос с кофе тоже оказался пустым.
До прихода мастера она успела прибраться на кухне, вынести мусор и убрать подушки и одеяло в шкаф с разложенного дивана в зале.
Едва закончила, как в домофон позвонил работник ЖЭУ. Средних лет мужчина, в униформе, с сумкой, сразу приступил к осмотру, дотошно исследуя каждую трубу. Затем покряхтел, поднялся с колен, сказал, что не видит никаких поломок и причин для них, предложил проверить в смежной квартире и ниже этажом.
Лукерья Павловна спросила только, сколько ему должна, он ответил, что за вызов платить не надо, и порекомендовал проверить трубы у соседей.
Лукерья Павловна молча проводила мужчину до двери, на мгновение, обомлев возле неё: все иголки-обереги, воткнутые в косяк, проржавели насквозь и начали осыпаться.
Затем написала дочке в вайбер и, собравшись, тоже ушла.
Стоило дойти до остановки, пришло сильное желание поехать в церковь и помолиться, попросить о помощи. Лукерья Павловна доверилась чутью.
Она приобрела дорогую толстую свечу в свечной лавке и направилась в церковь. Церковь была практически пуста, утренняя служба закончилась, и старушки-работницы счищали застывший воск в вощаницах.
Лукерья Павловна только зажгла и поставила свечу иконе Богородицы, как, отступив на шаг, нечаянно толкнула стоящую позади невысокую женщину в платке. А та вдруг отшатнулась и, изменившись в лице, сильно побледнела. Внутри что-то кольнуло. «Знает. Поможет. Спроси!»
- Извините, пожалуйста, - прошептала Лукерья Павловна.- Постойте! - увидев, что женщина уходит, окликнула её.
Та остановилась, и Лукерья Павловна бросилась к ней, сказав искренне, прямо, как чувствовала:
- Вы что-то увидели во мне, так? Скажите – что? - Голос сорвался и задрожал.
- Давай выйдем, тогда скажу, - тихо ответила женщина. Её лицо снова было нормальным, бледность исчезла. «Ведьма», - подсказало Лукерье Павловне чутьё, и от этой подсказки ей стало сильно не по себе.
Возле храма было пусто. Женщина подошла очень близко, взяла Лукерью Павловну за руку.
- А ты тоже с секретом. Вижу, многое тебе дано чувствовать. Канал через тебя открылся, когда была на пороге смерти, но выкарабкалась.
- Скажи, что делать, помоги! - настойчиво попросила Лукерья Павловна.
- Смелая. А не боишься? - усмехнулась женщина, и её глаза блеснули, как у хищного зверя. Лукерья Павловна вся внутренне сжалась, но ответила:
- Не боюсь.
- Тогда скажу, - глядя в глаза Лукерье Павловне, ответила женщина. - Не думай, что порча и сглаз – или проклятье какое. Не в этом дело. Забирающие, - выдавила с неохотой женщина, словно ей неприятно было. - Липнут они по своей гнусной природе намертво к добрым светлым людям и забирают их. Защитных средств против них нет, а если и есть, то я таких не знаю. Слышала только, что крещёных забрать им сложнее.
- Сколько я тебе должна! - прямо спросила Лукерья Павловна.
- Нисколько.
- Как так? - не поверила Лукерья Павловна. - А чего хочешь, если не денег?
- Помогая тебе, окупаю свои грехи, - снова усмехнулась женщина и ушла.
Лукерья Павловна вздохнула, постояла немного, задумчиво глядя на церковные купола, понимая, что вот так и получила помощь.
Уже дома она думала, как бы окрестить Олежку, даже позвонила в церковь, узнала стоимость услуги. Вот только как убедить в том, что это необходимо сделать, Машу и Юру? Она должна что-нибудь придумать, но в голову не приходило дельных мыслей.
Лукерья Павловна приняла ванну, затем махнув от бессилья на всё рукой, налила себе водки из буфета, сделав на скорую руку бутербродов. От водки действительно полегчало и сильно захотелось спать, что она и сделала.
Разбудил настойчивый звонок телефона.
- Мама, можно мы приедем? У нас ЧП! - взволнованно говорила в трубку Маша.
Лукерья Павловна из-за её тона испугалась и начала спрашивать, что и как. Маша сказала, что их снова затопило, а ещё засорился унитаз, и в квартире находится невыносимо от вони.
- Конечно, приезжайте. Сейчас себе постелю на кухне. Олежку на раскладное кресло уложим.
В половине пятого приехали Маша и Юра с сумками и заспанный, вялый Олежка. Юра сразу пошёл досыпать, только спросил, куда лечь, потому что утром ему надо ехать на объект.
Олежка тоже быстро улёгся в кресло, поёрзал и заснул.
Маша сказала, что спать не хочет. Когда Лукерья Павловна предложила дочери кофе, с радостью согласилась. Выпила и начала рассказывать, как проснулись среди ночи от скрипов и топота по всей квартире, а ещё было холодно, словно окна нараспашку открыты. Включили свет – и всё в один момент стихло. Снова выключили, улеглись, решили, что почудилось, а тут с жутким свистом вода полилась в ванной и на кухне, а потом как забулькало, фыркнуло и с хлюпаньем грохнуло. Юра вскочил первым, бросился в ванную. Там потоп, а из унитаза тоже хлещет чёрная вонючая жижа.
Маша нервно хихикнула.
- Короче ужас. А на часах половина второго ночи. Кому звонить, кроме МЧС? Туда и позвонили. Приехали, сказали, что всё временно перекроют, а нам следует уезжать, потому что возиться они будут долго, а ещё посоветовали в страховую службу обратиться, за компенсацией. Ну, вот какие дела. Мы к тебе. Завтра с утра поеду во всём разбираться, как с ЖЭУ, так со страховкой, а Юре на работу надо, там сроки горят, а их бригаде аванс заплатили. Сама понимаешь: заменить его некому.
- Всё хорошо, дочка. Переживёте. В жизни оно всякое бывает. Утром Олежку в сад завезу. Завтрак сделаю и «ссобойку Юре»...
Маша перебила, ойкнув:
- Мама, там мы продукты из холодильника привезли, чтобы не пропали. Знаю, у тебя в холодильнике места мало, но часть можно хранить на балконе.
- Раз так, давай, если ты спать не хочешь, вещи все распакуем, разложим, - предложила Лукерья Павловна.
- Конечно, - сразу согласилась Маша. И они принялись за дела.
Олежка, всегда по природе просыпающийся в начале седьмого, вставать сегодня не хотел и в семь, сколько Маша и Лукерья Павловна ни тормошили его. Раскачивали ещё пятнадцать минут, и Лукерья Павловна даже предложила в садик не вести, но Маша упёрлась: сказала, там Новогодний утренник скоро, а у Олежки важная роль одного из зайцев деда Мороза.
- Понятно. Тогда я его на маршрутке отвезу, чтобы не опоздал.
- Я с вами поеду, - сказала Маша и тут замерла, с виноватым видом посмотрев на мать, снова ойкнула: - А как же твоя работа, мама?
- Разберусь.
На это Маша опустила глаза и промолчала.
… Маша позвонила к обеду, сказала, что всё ещё спорят из-за страховой компенсации. А ещё не могут понять причину засора. И должны приехать хозяева нижней и соседней необжитой квартиры, чтобы проверить трубы.
Затем через час она позвонила снова, попросила забрать из сада Олежку. Его стошнило после обеда, и воспитательница сказала, что поднялась температура.
- Прямо проклятье какое-то, чертовщина! - в сердцах высказалась Маша, и Лукерья Павловна по голосу определила: дочка на грани истерики. Ответив, обнадёживающее: «Успокойся, всё наладится!», она собралась и поехала за внуком.
Золотая рыбка плавала в аквариуме вверх брюшком.
«Уже вторая мёртвая за неделю», - подумала Лукерья Павловна, поджимая губы. Отложила тряпку в сторону и сняла резиновые перчатки, чтобы взять сачок. «Нужно срочно принять меры», - настаивал внутренний голос.
Нехорошее предчувствие, физически осязаемое, ощущалось таким гадливым и мерзким, будто в животе вились в холодные кольца ужи и гадюки.
Первая золотая рыбка умерла в понедельник, вторая уже в пятницу…
А на прошлой неделе Олежка хвалился своей бабушке Луше по телефону, что ему родители золотых рыбок купили, и так радовался, что его радость буквально чувствовалась идущей по проводу. Она тогда улыбалась, слушая, как за рыбками нужно ухаживать.
И вот в воскресенье её дочка с семьёй уехали отдыхать в Египет. То было, как предварительно и планировали, зимой и по горящей путёвке.
Лукерья Павловна сама настояла на уборке в дочкиной квартире, пусть Маша и отговаривала. Но, вспомнив о купленных рыбках, дочь согласилась, только попросила убираться без всяких своих чудачеств.
Лукерья Павловна давно смирилась, что дочка в её обереги не верит, считая их чудачеством, или, того хуже, – придурью. А вот сама она уже не раз убеждалась, что все её оберегающие ритуалы, приходившие к ней во сне, срабатывали: и беду отводили, и людей нехороших держали на расстоянии.
Чутью Лукерья Павловна доверяла, оно её никогда не подводило ещё в то время, когда тяжёлой болезни в её жизни не было и в помине, как и вещих, направляющих снов.
Вот и сейчас чутьё твердило: квартиру дочери надо защитить, остальное сделать по обстоятельствам, когда картина угрозы больше прояснится. «Вот приняла решение, и стало на душе гораздо легче!» – выдохнула Лукерья Павловна, смывая мёртвую рыбку в унитаз и набирая в одну из пластиковых бутылок холодную воду, чтобы сменить воду в аквариуме.
А пока вода набиралась, пошла на кухню за солью, которой, к слову, оставалось мало – всего полпачки.
Лукерья Павловна вздохнула и, закончив с бутылками, набрала воду для мытья пола. Туда добавила с кулак соли и начала перемывать полы.
За окном пошёл сильный снег, потемнело. Пришлось включить свет, а когда Лукерья Павловна начала убираться в комнате Олежки, где стоял аквариум, услышала шёпот, тихий такой, похожий на звук ветра, гнущего сухую траву на поле. Но от того шепотка мороз пошёл по коже.
Она замерла, вслушиваясь, но больше ничего не услышала, только ощутила болезненно грохочущее от тревоги в груди сердце.
«Успокойся!» - гневно приказала себе и едва не вскрикнула, когда враз ослабевшие пальцы разжали тряпку, и та шумно плюхнулась в ведро с водой, разбрызгав её по полу.
Кажется, кто-то хихикнул, тоже тихонько, и звук шёл из-под кровати или из-под шкафа, в чём Лукерья Павловна не была уверена.
«Успокойся! Соберись!» - мысленно приказывала себе, чувствуя, что сейчас нельзя паниковать и ни в коем случае нельзя вестись на призрачные шёпот и смех. Ведь тем давала источнику звука понять, что вообще его слышит.
Она снова выжала тряпку и, гневом подавляя всякий страх, с удвоенной силой взялась за уборку: грохоча шваброй, вымыла пол, тщательно прошлась по плинтусам и месту под кроватью и возле шкафа.
Затем солёной водой протёрла подоконник, письменный стол.
На кухне, внутри вытяжки, тоже что-то резко шуршало, будто там с остервенением сминали бумагу. И маленький прямоугольник там, где пряталась вентиляция за решёткой, помимо воли постоянно привлекал внимание Лукерьи Павловны, ибо оттуда (она была уверена) за ней пристально наблюдали.
Только вот посмотришь на решётку – а там, конечно же, ничего не видно.
К себе домой она вернулась поздно, потому что после уборки ходила по магазинам, чтобы расслабиться и купить в запас соли.
Устала, но дома за чашкой чая с малиновым вареньем стало лучше – расслабилась, и отпустило.
«Разберусь», - решила Лукерья Павловна, как и решила, что беспокоить на отдыхе Машу с семьёй не будет. Мало ли сглазил их кто, или соседи завистливые. А на такой случай у Лукерьи Павловны имелись проверенные решения.
Она вымыла чашку и пошла в зал, на диван. Перед сном можно и повязать себе в удовольствие, и сериалы посмотреть, а заодно иголок приготовить к завтрашнему походу в квартиру дочери.
Сериал про любовь сегодня не увлекал, слишком сильно Лукерью Павловну клонило ко сну, поэтому, зевая, она выключила телевизор.
За окном метель прекратилась. «Завтра рано вставать», - подумала, ставя будильник на пять утра. И, перед тем как полностью завесить плотные шторы, погружая зал «однушки» в кромешную темноту, Лукерья Павловна загадала сон увидеть, в котором бы ей пришла нужная подсказка, как следует поступить. Ещё раз зевнув, улеглась на диван и, накрывшись одеялом, крепко заснула. Увы, снов не видела. Только проснулась вся в поту и такая разбитая, словно и не спала вовсе. Пришлось перед подработкой кофе крепкий выпить, а от него сразу сердце кольнуло. Или то было от возобновившегося с новой силой дурного предчувствия?
«А чтоб тебе пусто было, холера!» - погрозила Лукерья Павловна, стискивая кулаки, и начала собираться.
Работала она сразу после выхода на пенсию в двух местах: в кондитерском цеху и потом ещё в магазинчике женской одежды. И убираться там успевала до двух часов, но сегодня от усталости провозилась дольше, задержавшись в магазине на целый час. Закончив же, направилась на остановку.
Снег сегодня шёл вперемешку с дождём, оттого тот, что высыпал за ночь, успел подтаять и теперь чавкал под ногами.
Порывистый ветер грозил сорвать капюшон, и Лукерья Павловна ссутулилась, наклонила голову, из-за чего едва не проворонила нужный автобус. Пришлось-таки пробежаться, чтобы успеть. Запыхавшись, уселась там, где теплее, – и, оплатив билет, снова погрузилась в думы.
Ехать до квартиры дочери – минут сорок. За это время вспомнилось, как после долгой болезни она, Лукерья Павловна, выздоравливала: сначала в парке с деревьями общалась, подпитывалась силой их; травы целебные на полянах, подальше от машин, за городом собирала и всё ходила пока не окрепла, пусть соседи смеялись и шептались за спиной, чудачкой обзывали. Что ей до них. Чудо, настоящее, крылось в том, что она вообще после годовой комы, вопреки всем прогнозам врачей, в себя пришла. Даже Маша, её родная дочь, в чудо не верила. Она вообще у неё такая: отрицает любые суеверия и, вместо трав, при случае пьёт только таблетки.
Маша молодая ещё, и голова забита всякой научной ерундой, хоть и крещённая в детстве, как и сама Лукерья Павловна. Но что с упёртой атеистки взять?.. Ведь, как говорится, всё только на своём опыте познаётся.
Пока Лукерья Павловна ехала, витая в мыслях, слегка задремала, даже сон увидела – страшный такой, в тёмных тонах, где все родные вместе с нею тонули. Гигантская волна с шумом накрывала с головой, а в шуме том послышалось Лукерье Павловне перед самым пробуждением отчетливое и холодное: «Отступи. Поплатишься».
Автобус резко затормозил на пешеходном переходе. Лукерья Павловна проснулась окончательно. За окном практически стемнело из-за снега с дождём, зачастившего в последнее время, – и это в середине декабре, что совсем не по-зимнему, и оттого портило настроение.
Она вздохнула и, когда автобус остановился, вышла.
Здесь ещё только строился перспективный новый район, поэтому Маша двухкомнатную квартиру купила. Конечно, пришлось ещё Юре оформить кредит, но это не ипотека, меньше обременяет.
К слову, Лукерье Павловне тоже нашлась подходящая «однушка», после продажи её трёхкомнатной квартиры. Она ведь сама и предложила дочери такой вариант. И пусть она давно привыкла к своей трехкомнатной квартире и всех соседей в доме хорошо знала, понимала, что ради счастья и комфорта любимой дочери готова поступиться привычными удобствами. Маша у неё и так в жизни настрадалась, и с Юрой ей сильно повезло – считала Лукерья Павловна, переходя дорогу у светофора.
Миновав двор с новенькой детской площадкой, направилась к единственному здесь продуктовому магазину, где выбрала пельмени и маленький пакет сметаны к ним. А ещё на кассе не устояла и взяла пачку вафель к чаю.
На второй этаж в квартиру дочки Лукерья Павловна буквально влетела – и, сразу раздевшись и вымыв руки, пошла на кухню. Есть хотелось так сильно, что терпеть было уже невыносимо. Поэтому не сразу заметила, что в квартире прохладно и что в комнате Олежки приоткрыто окошко, и снег лежит на подоконнике, и лужицы на полу, в которых видны размазанные нечёткие следы, похожие на большие неряшливые кляксы.
Обрывающиеся у аквариума, из которого исчезли рыбки.
От увиденного Лукерья Павловна вздрогнула, мороз прошёлся по позвоночнику, и волосы на голове приподнялись. Она тихо охнула и, пятясь спиной к двери, вышла из комнаты Олежки и закрыла дверь.
Голова от голода кружилась, хотя в крови от страха плескался адреналин. «Поешь, успокойся давай». С такими мыслями заставила себя пойти на кухню и выключить переваренные пельмени. Ела, не чувствуя вкуса, пребывая от усмирённой волевым усилием паники в неком оцепенении. Так и чай выпила, механически жуя приторно-сладкую вафлю. А когда вымыла посуду, созрел простой план, для воплощения которого сейчас не было средств.
Поэтому, поэтому… засуетилась, набирая в ванной воду для мытья пола, щедро насыпая туда соли. Прежде чем зайти в комнату Олежки, перекрестилась.
Нужно обязательно сходить в церковь – и чем скорее, тем лучше. Она снова перекрестилась и вошла в комнату внука. Там стало ещё холоднее, снега на подоконник намело больше, даже включённый свет словно совсем не разгонял по углам темень.
Сначала Лукерья Павловна закрыла окно, затем убрала снег, вытерла грязные следы на полу и приступила к мытью пола. Закончив с уборкой, воткнула иголки в косяк двери по обеим сторонам, в спинку кровати и, уходя, насыпала соль на порог, очертив его, запечатав комнату.
Работа сегодня давалась тяжело. Женщина вспотела. А ещё накатывала тошнота – и в эти моменты казалось, что за ней наблюдают – кто-то невидимый глазу, но притаившийся в комнате. Она замирала на месте, со страхом взглядывая в каждый угол, на шкаф и кровать, за штору, и тени в этих местах сразу будто бы сгущались, а штора начинала шевелиться.
Затем шептала молитву – что временно помогало.
Она вернулась в свою квартиру поздней ночью, в каком-то одурении и совсем без сил, и решила, что с утра не пойдёт ни на какую подработку, а займётся защитой квартиры.
Приняв горячий, обжигающий кожу душ, выпила перед сном таблетку аспирина и, помолившись, попросила у Бога помощи и защиты и загадала, как умела, чтобы все злое и тайное раскрылось и чтобы поутру ей знать, что и как нужно сделать.
Заснула крепко, но спала тревожно, часто просыпаясь с колотящимся сердцем, а в ушах слышались тоненькие и злые голоски из сна, похожие на детские.
Оттого тревога лишь сильнее стискивала сердце, и ей отчаянно хотелось позвонить дочке, предупредить, чтобы Маша была осторожна. Но сдерживала себя, понимая, что тем отпугнёт её от себя, отдалит, а тогда и ничем не поможет.
Лукерья Павловна совершенно не выспалась, но больше лежать и этими думами изводиться не могла. Поэтому встала, пошла готовить себе завтрак и составлять план, записав последовательность действий в блокнот, чтобы привести мысли в порядок.
Поев и выпив кофе, она приободрилась. Затем она погуглила в интернете, где можно купить в городе золотых рыбок, записала время работы магазина, взяла из банки-заначки в шкафу необходимую сумму денег, собрала сумку и написала на «вайбер» как начальнице магазина, так и управляющему цеха, предупредив, что берёт отгул.
Церковь открывалась не раньше восьми утра. Спать Лукерье Павловне не хотелось, оставалось только вязать кружевные салфетки, шарфики, носки, забавные игрушки-поделки, погружаясь в процесс вязанья целиком и полностью. Зная себя, даже будильник поставила, чтобы за спицами и нитками не забыть про всё на свете.
В церкви купила свечи и помолилась, затем зашла в лавку нетрадиционной медицины, где приобрела всё необходимое для защиты квартиры.
Поймала себя на том, что сильно нервничает, дожидаясь автобуса к торговому центру, где надо купить золотых рыбок, потому что завтра дочка с семьёй должна прилететь. Олежке так просто не объяснишь, что его питомицы внезапно умерли. Внук на такое не просто расстроится.
В торговом центре, в отделе для животных, Лукерья Павловна, приметив золотых рыбок в одном из больших аквариумов, сразу заняла очередь и приобрела желаемое.
На остановке, где было многолюдно, видимо, из-за вновь начавшегося снега, автобусы задерживались. Подумала, что сейчас и в маршрутку не заскочить, не протолкнуться. Но ей повезло: стояла ближе всех к бордюру и в подходящую маршрутку ринулась первой. Уселась, выдохнула, поставив сумку на колени, крепко ухватив для сохранности двумя руками, потому что за ней бегом в маршрутку ринулись люди, что прятались от снега под крышей остановки.
Ехать снова предстояло долго, хоть быстрее, чем на автобусе. Чтобы занять время, Лукерья Павловна предалась приятным воспоминаниям и планам, коих у неё имелось в изобилье.
Особенно сладко ей мечталось о своём домике в деревне, а лучше там, где жила единственная подруга – Галина: познакомились в больнице, и та всегда приглашала к себе на лето с внуком пожить. Что особенно ценно – наплевательски относилась ко всем Лукерьи Павловны чудачествам. Поэтому и хотела домик маленький в Галиной деревне приобрести, затем там газ провести, туалет и бойлер обустроить, чтобы можно было жить с комфортом на старости лет.
Поэтому Лукерья Павловна и вязала усердно, и подрабатывала, намереваясь лет через десять квартиру свою продать, а накопленное пустить на обустройство деревенского дома. Замечтавшись она со вздохом посмотрела в окно: на следующей остановке выходить.
На этот раз в квартире Маши было очень спокойно, безо всяких неприятных ощущений и тягучего свербения в затылке. Вот только иголки в дверях все, как одна, превратились в ржавую труху, и вода в аквариуме помутнела и пахла застойным болотом, наполнив смрадом Олежкину комнату.
Поставив на кухонный стол банку с притаившимися на самом дне золотыми рыбками, Лукерья Павловна решила заняться комнатой Олежки, где следовало вымыть и заново наполнить водой аквариум. Что она и сделала.
Закончив с рыбками, Лукерья Павловна проветрила всю квартиру, затем прошлась, отгоняя тёмные силы с помощью арома-лампы с ладаном и зажженными веточками можжевельника и лаванды.
Обходя комнаты, она прислушивалась к ощущениям, но внутри ничего не отзывалось. А вот в ванной свет на мгновение потускнел, и в зеркале над раковиной, помимо кафеля за спиной, отразились сгустки теней и мелькнуло что-то ярко-белое. Увиденное длилось долю секунды. Лукерья Павловна сразу же обернулась, но ничего толком не рассмотрела. И новых «подсказывающих» ощущений тоже не возникло.
«Так, успокойся», - сказала она себе, отгоняя прочь тревогу и неуверенность, убеждая себя, что причину происходящего она поймёт со временем. Возможно, когда дочка с семьёй приедет, то Лукерья Павловна сразу всё прочувствует и осознает… Уговорить себя удалось. И, успокоившись, она стала тихонько напевать себе под нос что-то из репертуара Аллегровой. Пела и втыкала в дверные косяки новые иголки, пела, пока ставила чайник и заваривала чай.
Дома она смотрела сериал, разомлевшая после сытного ужина, в ожидании сообщения на вайбер от дочки о времени её приезда.
Лежавшее возле дивана, на круглом журнальном столике, вязанье сегодня не привлекало. Как, если честно, и сериал. Лукерья Павловна задремала и проснулась от звука сообщения сразу, будто вынырнула из ледяной и глубокой проруби, чувствуя, что её тошнит и что она вся взмокла. Пришлось как можно быстрее добираться до унитаза, где её стошнило ужином.
И стало вдруг очень холодно, так что зуб на зуб не попадал, и оттого страшно, потому что на мгновение перед глазами вспыхнуло воспоминание из мимолётной дрёмы. Там она плавала в глубокой проруби и вязла в воде, тёмной и жирной, как нефть. Она тонула, погружаясь всё глубже и глубже, но при этом умудрялась видеть над головой очень толстый, едва ли пропускающий свет слой льда. Оттуда на неё смотрело нечто ярко-белое, как бывает в рекламе стирального порошка простыня, и так же приковывало к себе взгляд из-за этой жуткой белизны. Вот только у нечто не было глаз, лишь усмехающийся безгубый шов рта.
Лукерья Павловна закричала, забулькала, захлёбываясь жирной водой, и проснулась. Вернувшись из туалета, обливаясь холодным потом, прочитала сообщение в вайбере от дочки. И некоторое время просто сидела, тупо смотрела на сообщение. Ничего подозрительного, но всё равно тревожно.
Удивительно, что заснула она легко и оттого, видимо, хорошо выспалась, проснувшись ровно в пять утра. Зевнула, потянулась и решила заняться выпечкой, которую просто обожал Олежка. Она замесила два вида теста, напевая себе под нос любимую Аллегрову, потом, когда устала петь, включила радио.
Дрожжевое тесто поднялось быстро, и вскоре она напекла пару противней пирожков с разными начинками, затем приступила к фигурному сахарному печенью: оно, помимо того что нравилось внуку, ещё и долго хранилось.
Готовые пирожки и печенье стыли, а Лукерья Павловна посмотрела на время, прикинула: если выйдет сейчас, как раз успеет доехать до автовокзала и встретить дочку с семьёй.
Рыжая по отцу, веснушчатая Маша, как обычно, обгорела на солнце, и теперь её порозовевшая, шелушащаяся кожа на лице вызывала сочувствие.
Она первой, выходя из автобуса, заметила ожидающую на скамейке Лукерью Павловну и улыбнулась. За ней вышел шестилетний Олежка, выглядевший бодрым и неплохо загоревшим, как и его отец, Юра, с сумками в руках.
- Бабушка Луша! - громко крикнул внук, намереваясь побежать к Лукерье Павловне, но Маша ухватила его за руку и не пустила.
Лукерья Павловна ускорила шаг, не в силах наглядеться на родных, которых не было всего неделю, длившуюся, по её ощущениям, гораздо дольше.
Олежка наконец-то вырвался из маминой хватки и обнял Лукерью Павловну за талию. Она погладила его по голове, пока внук спрашивал, что у неё в сумке.
- Вкусности, - ответила Лукерья Павловна, посматривая на Машу, на Юру, которые выглядели слегка усталыми, но при этом посвежевшими, как и бывает после отдыха на море.
- А какие вкусности, бабушка Луша? - спросил Олежка, светлые волосы которого после солнца и морской воды совсем выгорели. У Юры наблюдалась та же картина.
- Ничего ему сейчас не давай, мама. Мы плотно завтракали, - грозно предупредила Маша, и Олежка сразу на это скис.
- Я вам обед приготовлю, дочка, не волнуйся. Отдохнете, как следует, выспитесь, - заботливо предложила Лукерья Павловна.
Юра легонько толкнул Машу в бок, мол, соглашайся. Она и кивнула. Поднялся ветер, обещая переданный в новостях по радио мокрый снег с дождём. Поэтому, чтобы не простыть после перелёта, все без пререканий поехали на маршрутке.
Олежка сел с бабулей и всё тарахтел, рассказывал про отдых: как плавал и нырял с аквалангом, как катались на водных лыжах, чем кормили и как там жарко, и вообще везде пальмы и песок. Он всегда, вернувшись, рассказывал подробно и долго, видимо, чтобы впечатлить бабушку. И сколько ещё ей предстояло услышать и посмотреть видео и фотографий с отдыха!.. Общаться с внуком ей всегда было в огромную радость.
Она его из рук не хотела выпускать, когда Олежка родился. Ведь Маше после выкидыша в восемнадцать лет врачи предрекли, что она больше и не родит. Тогда Лукерья Павловна очень боялась, что дочка из депрессии не выберется и ещё чего с собой плохое сотворит. Хорошо, что Маша у неё характером сильная: таки пережила и выкидыш, и то, что жених бросил.
- Отчего так холодно? - спросила зашедшая первой в квартиру Маша, добавив с укором: - Мам, ты что? Окно забыла закрыть?
Лукерья Павловна опустила глаза, притворившись, что виновата. Знала: пререкаться с дочкой выйдет себе дороже. Её, упёртую и подозревающую у мамы как Альцгеймера, так и деменцию ещё с тех пор, как та чудом вышла из комы, не переубедить.
Сейчас же нужно уступить дочке, чтобы побыть с детьми подольше, а лучше и вовсе найти повод остаться ночевать и незаметно для Маши с семьёй прощупать почву.
В одиночестве Лукерья Павловна не решалась ночевать в «заражённой» квартире из опасения, что не рассчитает свои силы, и тогда то, что крылось в стенах, набросится на неё без свидетелей и расправится самым чудовищным образом, не пощадит, сгубит. Кто тогда Машу с семьёй защитит?
- Может быть, батареи отключали, а Лукерья Павловна? - спросил Юра, раздевшийся первым и успевший втащить в зал чемоданы, а заодно проверить балкон и окна.
- Вроде нет… - отозвалась Лукерья Павловна, вешая на крючок куртку Олежки, в спешке брошенную на табуретку.
Наконец все разделись, напились до отвала на кухне чая с бабушкиными вкусностями, раззевались и стали вынимать вещи из чемодана, попутно рассказывая, как съездили и что приобрели.
Юра задремал, сидя на диване, поэтому разговоры умолкли, а Олежка потащил бабушку в свою комнату показывать снятое на телефон видео и, конечно же, фотографии.
- Я пойду, борщ на ужин приготовлю, котлет пожарю, - решила Маша.
- Лучше отдохни, полежи, дочка, завтра на работу, - заботливо предложила Лукерья Павловна, добавив: - Я сама всё сделаю, как ты любишь, и фарш разморожу в микроволновке, не волнуйся.
- А Олежка? - спросила Маша, зевая. - Он такой неугомонный, не уложишь.
- Он мне будет помогать, - посмотрев на внука и подмигнув ему, сказала Лукерья Павловна, упомянув, что они сначала посмотрят часть фотографий. А когда Олежка ускользнул в свою комнату, прошептала: - Будь спокойна, я знаю, как его приласкать, чтобы и Олежка тоже прикорнул.
На это Маша искренне улыбнулась, потому что у неё, в отличие от матери, никогда не получалось так легко Олежку угомонить и уложить, словно действительно у бабушки имелось на то чудное волшебство.
- Хорошо, - выдохнула Маша и направилась к большому дивану, на котором, даже неразложенном, хватало места, чтобы улечься вдвоем.
Лукерья Павловна зашла в комнату внука, дверь закрыла и села с ним, на кровати, где уже лежал мамин телефон.
- Бабушка Луша, а рыбки по мне скучали? - поинтересовался Олежка.
- Конечно, - серьёзно ответила она, и они начали смотреть фотографии. Лукерья Павловна гладила внука по голове, затем по плечам и начала нежно поглаживать спину – в этом и крылся её успокаивающий приём ещё с младенчества Олежки. Помимо этого Лукерья Павловна как бы невзначай спрашивала, не болели ли на отдыхе, а ещё не снилось ли чего странного. Олежка отвечал на вопросы с неохотой, часто качал головой и ёрзал, а затем зевнул и лёг. Она осторожно накрыла его пледом и вышла, оставив дверь приоткрытой.
На кухне готовила на автомате, одновременно обдумывая ответы внука, понимая, что упёрлась в тупик.
Быстро начистив картошку и овощи, порезала их и поставила варить.
Пикнула микроволновка, оповещая, что фарш разморожен. Пора заняться котлетами и макаронами на гарнир.
Лукерья Павловна мельком глянула в окно: снова началась яростная снежная буря. Снежинки со злостью липли к обратной стороне стекла, их было так много – и вдруг в их скоплении она рассмотрела выпуклое белое лицо, зловеще ухмыляющееся тонкой прорезью подобия рта.
Едва не вскрикнув, чуть не уронила нож, сердце в груди обмерло. Порыв ветра снёс налипшие снежинки и жуткий образ, затем сердито громыхнул по карнизу, и снегопад затих.
Это предупреждение. «Берегись!» - возникло в мыслях чётко и ясно, как будто кто-то подсказал. Лукерью Павловну зазнобило. Страх за семью душил, сдавливая в тисках.
Она вновь вернулась к работе, поникшая и сильно расстроенная, заставляя себя доготовить обед, но руки дрожали, и приходилось всё делать медленно.
«Соберись!» - твердила себе Лукерья Павловна, а когда и это не помогало, то мысленно читала молитву. И, хоть на кухне стояла жара от горячей батареи и включённой плиты, ей было невыносимо холодно.
Сейчас бы выпить коньяку или водки и успокоиться. «Перетерплю», - решила Лукерья Павловна и начала жарить котлеты.
Из кухни пахло так вкусно, что Юра пришёл первым и уселся за стол, как кот, почуявший сметану. Что было лучшей похвалой для Лукерьи Павловны, которая переворачивала котлеты, внимательно слушая, как семью разнообразно кормили в отеле.
- Всё вкусно, но как неродное, - признался Юра. – Вот я честно скучал по вашему борщу.
- Подлиза, - усмехнулась Лукерья Павловна и попросила слить воду из макарон.
Стоило Юре встать со стула, как казалось, что он занимает собой всю небольшую кухню. Симпатичный и простодушный рослый парень, а ещё порядочный и работящий.
Лукерья Павловна улыбнулась, в который раз удивляясь и радуясь тому, что Маше её ой как сильно с мужем повезло.
Вот стол накрыт, оставалось позвать дочку и внука. Визгливый крик Олежки резанул ножом по нервам. Юра пулей выскочил из кухни. Лукерья Павловна – следом за ним. Маша сидела на корточках у двери детской, обнимала хнычущего, взъерошенного спросонья, крепко вцепившегося в плечи мамы Олежку. Он сквозь хныканье всё настойчиво повторял, не желая соглашаться с материнскими словами:
- Ну, ну, родной, это просто страшный сон.
- Нет, я видел его. Видел, мама, - и снова начинал плакать.
- Сейчас мы посмотрим, - предложил Юра, - и если кто-то прячется в твоей комнате, мигом разберёмся.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Лес изменился внезапно, едва подошли к плешивой, словно выжженной огнём поляне. Исчезли золотистые берёзы и красные, как пламя, клёны, чередующиеся с соснами, осинами и редким ельником.
Впереди, сразу за поляной, возвышались ели, громоздкие, исполинские. Казалось, что смотрят деревья на пришлых неприветливо. У еловых, покрытых мхом стволов таились сумрачные тени. И с того пришлым виделось, что внутри густой лесной чащи царит промозглая сырость и холод. А ещё лес впереди отчего-то сильно тревожил.
Внезапно Михалыч, бодрый дед с ружьём, следопыт, знающий местность как свои пять пальцев, буркнул: «Треклятое место» и быстро перекрестился. Толик выругался сквозь зубы, глянул на часы, затем растерянно выдавил:
- Ёлы-палы, Михалыч, что делать будем?
- Да как сам решишь. Можем сейчас назад пойти, тогда домой к ночи вернёмся. Но если так, то след потеряем. - Михалыч закусил губу и с прищуром глянул на ясное октябрьское небо. - Дождь будет, кости ноют крепко.
- Сука, - выругался Толик и вопросительно посмотрел на Антона
Тот – друг детства, как раз сегодня приехал погостить. А тут ему пришлось (Толик уговорил) сразу двинуть в поход за пропавшими туристами, за отцом с сыном. Уставший, запыхавшийся от непривычных для офисного работника физических нагрузок, Антон тяжело дышал и молчал.
- Едрён батон, пошли! – нарочно бодро гаркнул Толик и первым направился в сторону темного и неприветливого леса.
Антон шёл последним по едва заметной, с выступающими корнями и засыпанной еловыми иголками тропе, недоумевая, как дед Михалыч различает во влажном, прелом сумраке еловой чащи какие-то там следы. Но нет: тот часто останавливался, осматривался вокруг, садился на корточки, касался костлявыми пальцами влажной земли, гнусавым голосом сообщая:
- Здесь проходили, - и важно указывал Толику на углубление в земле. Затем поднимался, осматривался и проговаривал: -Туда пошли!
И, вскакивая, резвым ходом вёл всё дальше, в лесную пущу.
Неожиданно нашли брошенный походный рюкзак, едва заметный в густом подлеске. А вот когда сошли с тропы, углубившись в кустарниковые дебри, следы потерялись.
Тихо здесь было и зябко от лёгкого сырого тумана. Он медленно подступал с севера вместе с вечерней темнотой, что словно отделялась от самой земли, липла к толстым стволам елей и медленно росла, расширяясь вверх.
Вскоре все устали и выдохлись. Адреналин, как и утренний боевой запал, исчерпал себя. Долго ходили кругами, нервно молчали, пока дед Михалыч искал следы пропавших, но никак не находил. И вот он в раздражении что-то гневно крякнул, развёл руками и, избегая взгляда Толика, оборонил:
- Говорил же, Полкана надо было взять. Он бы пропавших нашёл.
Толик в ответ лишь крепко стиснул губы да шикнул:
- Сука!.. - Сплюнул и устало сказал: - Давай, чего уж там виноватых искать… Домой, Михалыч, веди!
Дед на то вдруг покачал головой, упёрся, сказал, что поздно возвращаться: места треклятые, наверняка заплутают.
Толик спорить не стал. Осмотрелись и, выбрав для привала подходящее место, стали дружно собирать хворост для костра.
Когда стемнело, огонь уже полыхал и путники грели руки, попутно жуя вяленое мясо и сухари, запивая коньяком из фляжки, с которой не расставался Толик. Вода в бутылке тоже была, как и шоколад. Зато вот ночевать без спальных мешков приходилось туго, особенно Антону, привычному к городскому комфорту и одетому совсем не для похода: джинсы, кроссовки, свитер и поверх обычная ветровка с капюшоном. Не то что дед с Толиком – в теплых камуфляжных куртках, а еще в вязаных шапках да удобных ботинках.
Антон сидел ближе всего к костру и грелся, потирая у пламени руки, в энный за день раз упрекая себя, что вообще сюда приехал, а ещё умудрился втянуть себя в эту спасательную авантюру.
Сидел бы сейчас в городе, в тепле, в одинокой после ссоры с женой квартире. Пил бы пиво, играл на компьютере, тосковал по любимой жене, обвиняя себя в ссоре и общих нерешённых проблемах.
Вот поэтому он и решился приехать, когда в «одноклассниках» внезапно объявился Толик и написал в личку. Расхвалил свой процветающий гостиничный бизнес (охотничьи домики в Вологодской области), спросил, как дела у Антона, и без долгих раздумий пригласил на выходные к себе.
С Толиком они крепко дружили с детства, до окончания школы. А потом разъехались, кто куда, и контакты потерялись. Поэтому Антон тоже не раздумывал, согласился. Взял на недельку отпуск и приехал. Толик обещал уютный домик, шашлыки, баньку, охоту... А вышло иное. И где только был здравый смысл самого Антона? Почему не настоял по приезде, не поддержал предложение деда Михалыча: не искать самим, а вызывать подмогу!
Но Толик, как всегда, предпочитал геройствовать, решать проблемы своими силами. Убеждать в своей правоте он и в детстве умел. Вот и понеслось.
Антон погружался в дрёму. Толик уже похрапывал. Михалыч обязался дежурить первым.
На деле оказалось иначе: внезапно сморило всех, и проснулись они разом, как от толчка. Костёр потух. Вокруг темно, сыро и холодно. Резкий шорох позади, затем треск веток нешуточно напугали и заставили вскочить. Толик схватил ружьё, Михалыч тоже. Антон включил фонарик.
- Тише… - едва слышно прошипел Толик Антону.
Тот понял и молчал, решив, что опасаются медведей или волков. Увы, свет фонарика в плотной лесной темноте оказался что слону дробина – практически бесполезным.
Шорох стих. Но чувство у Антона возникло, что негласный визитёр затаился. По переглядыванию Толика с Михалычем понял: они думают так же. Глянул на часы: полвторого ночи. Молчали в тягостном, тревожном ожидании. Напряженная тишина давила на нервы. Наконец, Толик сказал:
- Туши фонарь, Антон. Надо снова костёр распалить...
- Помогите! - детским голосом донеслось откуда-то из темноты.
- Эгей! - начал было Толик, но дед Михалыч резво подоспел и закрыл рот ему ладонью. Шикнул с тревогой:
- Молчи!
Антон включил фонарь, посветил – никого… Но… Со всех сторон вдруг зашуршало, заухало по-совиному. Близко, пугающе, но кто шумит – не видно. Фонарик замигал, пришлось Антону снова его выключить.
- Уходить надо, срочно, - запаниковал дед Михалыч.
- Помогите! - донеслось детскими голосами со всех сторон одновременно. И гнусно захихикали уже не по-детски, совсем близко.
Антон испуганно вскрикнул. Сердце внутри груди будто обмерло, затрепетало, болезненно сжавшись.
- Молчите! Бога ради!.. - вскинулся дед Михалыч. - Уходить надо! Бежать!
Снова жутко засмеялись разноголосьем.
Толик не выдержал, заорал благим матом и начал стрелять в темноту. Дед схватил ружьё, напряжённо уставился в сторону елей, попятился. Антон растерялся: ноги стали ватные, колени дрожат, дышать тяжело, сердце колет и болит страшно. Он первым и увидел глаза в темноте. Оранжевые, яркие, круглые, как у совы, только метрах в двух от земли. В глазах – ледяная, нечеловеческая злоба – и как же трудно отвести о них взгляд. Наоборот, помимо воли невыносимо хотелось идти им навстречу. Антон импульсивно подался вперёд и задрожал, всё тело холодом прошиб животный страх. Он моргнул и заорал.
Затем бросился было бежать, но ноги не слушались. Он упал и, к несчастью, потерял сознание... Поэтому и не почувствовал, как его резко подняли и потащили в лесные дебри.
Толик стрелял и стрелял, пока не окружили, не разорвали на части. А дед Михалыч струхнул, забыл обо всём на свете, бежать сломя голову бросился, даже ружьё потерял. Вскоре заблудился, споткнулся об пень и упал в кусты, где лежал, обратившись в слух и молясь про себя до самого утра, пока не задремал. Проснулся в утренних туманных сумерках, разглядел рядом остатки костра, разорванную в клочья палатку. Разодранную мужскую куртку, ботинок в крови, возле ели брошенное охотничье ружьё и стреляные гильзы от патронов у костра. Осознал, что искать пропавших бесполезно. Самому бы теперь выбраться живым, ведь дед Михалыч хоть и знал лес, но это место припомнить не мог, хоть убей.
Позднее он убедился, что ходит кругами, старый надежный компас тоже обезумел, часы остановились, а кнопочный телефон разрядился.
Как вышел к ручью – осознал, что здесь уже пять раз был. На пещеру, больше похожую на нору в холме, навёл запах. Медный, тяжёлый, как на скотобойне. Внутри кто-то стонал, и дед Михалыч узнал голос Антона. Пройти мимо не мог, не позволил характер. Хоть и трясся весь от страха, но зайти себя заставил.
В пещере, за выдвижной стеной-клеткой из костей, лежал связанный, как туша на убой, верёвкой из волос и темной шерсти Антон. Рядом – то немногое, что оставалось от пропавших туристов. Пахло мерзко, как в выгребной яме, и дед Михалыч не сдержал рвоты.
Под ногами скрипели кости и черепа, как звериные, так и (с ужасом отметил дед Михалыч) человечьи. С замирающим в груди сердцем, кряхтя от усердия, он отодвинул решетку, разрезал ножом веревку и выволок Антона из пещеры. Пока возился, сильно потемнело, как перед грозой.
…В чувство Антона привела вода из ручья, брызнутая дедом ему в лицо. На голове Антона запеклась кровь, и рану дед Михалыч, как мог, промыл водой.
- Идти сможешь? - спросил дед Михалыч.
Антон всхлипнул, затрясся всем телом, схватил деда за руку, сжал, хотел было что-то рассказать, но только смотрел глазами, круглыми и блестящими от страха, от того, что видел и пережил. Затем сглотнул, резко вдохнул и выдохнул, поблагодарил и сказал, что сможет.
Небо очертила резкая, яркая вспышка молнии. Началась сильная гроза и ливень. От вспышек молний рябило в глазах. Грохот грома сливался с завываниями, хохотом и дикими воплями охотящихся за беглецами существ. Молнии несколько раз освещали преследователей. Они походили на противную природе помесь человека и обезьяны: тёмная густая шерсть, массивные крепкие туловища, острые когти и клыки в оскалённой пасти. Но хуже всего были их голоса. Существа отлично подражали человеку и имитировали его. И несколько раз бегущие едва не попались в ловушку, уверенные, что их зовёт погибший Толик.
Дед Михалыч и Антон держались ручья в надежде сбить след. Но преследователи не отставали. Оранжевые глаза чудовищ светились всё ближе, и казалось, что они нарочно не спешили поймать их, забавлялись, как кошка с мышью.
Промокшие, озябшие и испуганные, беглецы прятались в густых кустах, зашивались под коряги и брёвна и ползли по кучам из гнилых и влажных листьев.
Гроза лютовала. Чудовища неистовали: ревели, лопотали, хихикали детскими голосами, стращая беглецов.
Наконец Антон и Михалыч подобрались к обрыву. Внизу ревела бурным потоком река. Позади горели оранжевым пламенем голодные, жестокие глаза чудовищ. И вот мохнатая когтистая лапа почти схватила Антона.
- Прыгай! - хрипло крикнул дед Михалыч, доставая нож и толкая Антона вниз. Сам же бросился на чудовище.
Через несколько дней спасатели с вертолёта обнаружили на берегу реки полуживого от переохлаждения Антона. Он совершенно ничего не помнил, кроме своего имени. Деда Михалыча, Толика и пропавших туристов так и не нашли.