Вечная глупость и вечная тайна. Глава сорок третья
Глава сорок третья.
Жажда смерти.
Осенью пятнадцатого года я захотел отдохнуть в санаторном отделении психиатрической больницы, но гладить салфетки и скатерти из ресторана в Хельсинки никто даже пробовать не хотел, процесс это был достаточно трудоемкий, заказчик придирался к каждой мелочи и звонил напрямую директору и грозился начать стирать свое бельё в другой прачечной. И тогда Ирина все же решила нанять специально для работы на прессе ещё одного человека. Выбор кандидатов она доверила мне. Приходили в основном мужчины в возрасте и с настроением брать больше и кидать дальше, не вникая в смысл работы. Я остановил свой выбор на пожилом зоотехнике, мужчине очень воспитанном, робком, но способным выполнять эту сложную работу, следуя отработанной технологии. За две недели я его неплохо натренировал и в то время мне было даже приятно ходить на работу. Закуток, в котором находился пресс отгородили от остальной прачечной, так что можно было поболтать о возвышенном. Андрей рассказал, как он ранее работал на предприятии разводившем осетров и поставлявшем эту дорогую рыбу и её икру в рестораны. Главное было в том, что человеком он был серьезным, не загуливал, не отпрашивался. Татьяна, конечно, попыталась на него пару раз напасть, но я сказал Ирине, что Андрей этого терпеть не будет и просто уйдет и с дебоширкой была проведена воспитательная беседа, после которой она старалась себя сдерживать в отношении эксклюзивного работника.
В больнице я отдохнул, но после этого меня отправили работать только у колландера и постоянно кидали то в одну, то в другую смену. А потом и вовсе доверили выполнять ответственный заказ - стирать пол тонны полотенец каждый день для сети парикмахерских. Стирать полотенца из каждой парикмахерской надо было отдельно, а потом еще сушить, складывать в ручную и раскладывать по пронумераванным мешкам. И все бы ничего, но стиральные машины надо было выпрашивать у тех, кто стирал основную массу белья, и то же самое с сушилками. В рабочие дни по утрам стирала обычно Ирина и с ней можно было договориться, но по вечерам и выходным приходилось делить технику с Татьяной и её сменщицей. Сменщица, хоть и ворчала, но с ней в конечном итоге я договаривался. Дело было в том, что если я не успевал до конца рабочего дня сделать свой заказ, то вся смена должна была мне помогать, потому мне особенно палки в колеса никто не ставил. А Татьяна была даже рада, когда я не успевал и потому практически не давала мне работать. И сколько я с Ириной об этом ни говорил, она отвечала, что я тоже должен на неё орать и даже врезать её по мозгам, чтобы отвоевать свое право на труд. Я на такое пойти не мог, мне была противна Татьяна и я не мог опуститься на её хамский уровень. Во время её истерик я только молчал и брезгливо морщился, выражая свое презрение не только к ней но и ко всему быдлу на свете.
К тому времени я уже каждый день выпивал ведро легкого дешевого пива, а без этого просто не мог заснуть и корчился от боли. Во время ежемесячных визитов к врачу, я слышал советы поменять работу и получал рецепты на новые препараты. Я скептически смотрел на перемену рабочего места, потому что убедился в том, что в каждом коллективе среди пролетариев находится тот, кто доминирует над остальными и отравляет им существование в той или иной мере. И главное то, что я отдавал себе отчет в том, что состояние у меня совершенно неподходящее для поиска новой работы. Все-таки у меня была третья группа инвалидности и уже психиатрический диагноз. Медицинскую комиссию я мало куда мог пройти.
В ту осень я начал созваниваться с другом Доктором. Он вечно был в нетрезвом состоянии, рассказывал мне о том, как он прекрасно живет, забирая просрочку из супермаркетов, со сбором металлов уже дело как-то не шло в холодный сезон. Узнав о том, что у меня третья группа инвалидности и семьдесят евро пенсии в месяц и бесплатный проезд по Риге, он вроде бы тоже захотел её получить, но не мог понять, как это сделать, сколько я ему не объяснял. Я много раз приглашал его в гости, но он не соглашался, звал к себе. Потом он на пару месяцев пропал...
В один мрачный вечер, когда я под воздействием пива смотрел авторское кино вдруг позвонил Доктор и рассказал о том, что произошло с его мамой. Его мама была очень образованной и воспитанной женщиной с аристократическими манерами. Она была следователем и капитаном КГБ, вела дела о нарушении полномочий среди сотрудников комитета. При советах она пользовалась множеством привилегий, потому и сын её учился в специальной школе в одном классе с будущим мэром Риги. Ей, конечно, было неприятно смотреть на падение своего сына, чудил он с подросткового возраста. Однако она никогда его не била, не повышала голос, не использовала нецензурных слов, но часами могла объяснять ему, что он не правильно себя ведет.
Как-то раз ей стало плохо, и она попросила сына вызвать скорую помощь. Он ответил ей, что сам врач и может оказать ей любую помощь. Как обычно он был сильно пьян, в квартире был страшный беспорядок и ему не хотелось, чтобы его бывшие коллеги по работе на станции скорой помощи узнали о глубине его падения. После осмотра мамы, он велел ей лечь спать и не капризничать, а утром его жена обнаружила, что его мама умерла.
И тут он начал рассказывать мне о том, как пошел к новой теще, просить пару тысяч взаймы, чтобы устроить маме пышные похороны. Теща деньги обещала дать, но под залог квартиры, которую он унаследовал от матери. Я спросил его, зачем ему нужны пышные похороны, если он так дурно обошелся с мамой, пока она была жива. А он понес какую-то ерунду про православие, русский дух и величие советского союза. Слушать все это мне было очень неприятно. Я понял, что он опустился на самое дно и всплыть у него уже не получится. За квартиру платила его мама, и без неё он её и так потерял бы. Конечно, он мог бы отправиться лечиться от алкоголизма и психических расстройств. Я ему даже это предложил, но он только оскорбился, заявив, что с психикой у него все в полном порядке и никто его лечиться не заставит. После этого я больше с ним не общался.
В конце осени у меня сильно разболелись коренные зубы на верхней челюсти. Все они были запломбированы, но болели корни и так, что вместе с ними болела вся голова. Денег у меня уже не было, кредитный лимит был исчерпан и потому я регулярно закладывал в ломбард свои электроинструменты, а бывало, что и компьютер. Дотянув до зарплаты на одном хлебе и пиве, я зашел в первую попавшуюся стоматологическую клинику и осведомился, есть ли у них хирург, который может удалять коренные зубы. В клинике была шикарная приемная с пальмами фонтаном и водопадом. Женщина в регистратуре высокомерно заявила, что у них лучший хирург в городе. И я оказался в кресле у совсем молодого парня, который сомневался в том, что зубы эти стоит рвать, сделал рентген и сказал, что корни у зубов гнилые и видит он такое впервые. Пару маленьких зубов он вытянул быстро, но вот с большим ковырялся часа два, что-то сверлил, тянул, делал дополнительные рентгеновские снимки, колол обезболивающие уколы. А потом дал мне таблеток, выписал направление и велел ехать в институт стоматологии.
Ехать было не очень далеко, но уже в автобусе у меня начала болеть вся голова. Я подумал, что этот дантист явно со мной сделал что-то совсем плохое, если не взял с меня денег. В институте еще пришлось пару часов посидеть в очереди из таких же, как я жертв не совсем компетентных зубных врачей, некоторые прибыли даже из других городов. Сначала меня сделали снимок всего черепа, а потом молодой веселый врач объяснил, что корни у моих зубов закручены штопором и вытащить их весьма трудно, а один из корней оказался в гайморовой пазухе и мне следует лечь в стационар на выходные, а в понедельник мне сделают операцию. Но он мог сделать мне операцию и немедленно, выписать мне антибиотики и больничный на две недели, в течении которых я не должен напрягаться, правда, за немедленную операцию надо будет заплатить сотню евро и за снимок черепа сорок. Лежать выходные в стационаре и ждать операции я не рискнул.
После операции я заехал на работу, продемонстрировал свою трезвость, развороченную десну и больничный лист, а так же чек на сто сорок евро. Мне, конечно, все посочувствовали, но сказали, что хоть я в этом и не виноват, однако человек я совсем ненадежный. Приехав домой я никак не мог заснуть, все думал, откуда взять деньги. После оплаты счета за квартиру совсем ничего не осталось. А еще надо было ехать к тому врачу на осмотр и снятие швов, а потом рвать еще один зуб, который рядом, а потом ещё два коренных зуба на другой стороне. Да и после этого у меня на верху оставались только передние зубы, и чтобы жевать нужно было заказывать вставную челюсть. Ситуация казалась мне безвыходной, с работы могли уволить, или начать мне платить минимум, ведь я уже не было незаменимым работником.
После пары дней мучений и фактически голодания я пошел в магазин. Пить пиво с не зажившей серьезной раной было очень опасно, а при одной мысли о крепких напитках меня выворачивало наизнанку, в то же время жутко хотелось нормально поспать, а не урывками. В конце долгих раздумий я приобрел пару литровых пакетов вина, ржаной батон и "бутербродную" колбасу, которую я поначалу есть не стал и только после вина смог заставить себя съесть бутерброд с этим месивом из крахмала, куриной шкуры и кишок. Проспал я много, но после пробуждения почувствовал себя совсем плохо, как морально, так и физически. В голове пульсировала мысль о самоубийстве, которую я отгонял мыслями о сыне и маме. В то же время я понимал, что своей жизнедеятельностью я только расстраиваю их.
После того, как у меня зажила десна, я заболел гриппом. В день моего рождения несколько коллег пришли ко мне в гости. Мне передали подарок - двадцать евро, на которые я тут же купил мяса и пива. Не знаю каким образом, но я оказался через пару часов дома у какого-то родственника одной из коллег и начал там наговаривать на себя всякие гадости, которые вскоре узнал весь коллектив.
Рождество директор решил не праздновать никак, помня о том, как мы себя вели в прошлом году в гостевом доме, потому он просто подарил всем работникам шерстяные шарфики и бутылки "молдавского коньяка". Мне велели явиться на работу за подарком вечером, сказали, что на пару часов в самой прачечной накроют стол. Ехать на работу мне было действительно тяжело, ибо у меня и вправду в тот день поднялась температура и мучил кашель. Пить наливку, котрой Ирина всех угощала я отказался, ел разные бутерброды и салаты через силу. За столом разговорился с Александром, который посетовал, что после очередного загула не может купить дрова, чтобы обогреть свою съемную квартиру. Потом он как-то оказался у меня в гостях и пил подаренный нам "коньяк" закусывая бутербродами, которые мне дали в дорогу. И все бы ничего, если бы он не пригласил ко мне Оксану, а вместе с ней приехали и её дети, которые изрядно насвинячили и залили мне ноутбук, да ещё и мучили дегу. Смутно помню, что я убедительно попросил их больше ко мне не приезжать, но отдал им свой другой ноутбук у которого не работал монитор.
Я был на больничном и к врачу мне надо было идти не скоро, но Оксана и Александр прогуляли несколько дней. Мы брали пиво упаковками по шесть двухлитровых бутылок. Есть было нечего, но гости ушли только, когда закончились мои запасы табака для трубки, которую они научились курить. Я чувствовал полное бессилие перед своей болезнью и именно в тот момент потерял надежду на то, что смогу когда-нибудь измениться, что перестану пьянствовать, получу вторую группу инвалидности и буду спокойно и без стресса скромно жить со своим сыном. Тогда я взял одноразовый шприц, которым промывал себе уши от серы, нашел иглу от него и неудачно сделал себе инъекцию воздухом. Игла вошла слишком глубоко, проткнув вену насквозь, оставив на руке красное пятно. Гости поняли, что я собирался сделать, пробовали со мной поговорить, сказали, что им живется ещё хуже чем мне. Они даже решили приглядеть за мной, пока я не протрезвею, но курить было нечего...
Оставшись один, я долго искал острый обойный нож, чтобы перерезать себе вены в ванной, но не нашел и попытался это сделать затупившимся кухонным ножом, но неудачно. После этого я выпил все таблетки, что нашел, а было их довольно много. Не помню, как я после этого заснул на полу в кухне, а потом проснулся из-за рвотных спазмов. Я был очень недоволен тем, что остался в живых, но сделать ещё пару попыток себя убить у меня уже не было решимости. Несколько дней я лежал и корчился в похмельных муках, а потом отнес ноутбук в мастерскую и мне сказали, что нужно подождать месяц, пока заказанная клавиатура прибудет. До конца больничного я писал бесконечные тексты ручкой в тетрадке. В итоге я пошел и купил себе смартфон в лизинг, чтобы совсем не потерять связь с внешним миром.
Когда человеку совсем плохо, он готов ухватиться за любую соломинку, надеясь хотя бы ненадолго прекратить свои мучения. Вот и я на том этапе своей жизни подумал о том, что стоит мне найти женщину, и мне станет лучше. Попивая пиво я просматривал объявления о знакомствах на рекламном портале и практически всем подряд печатал письма. Кого там только не было! Там были женщины с выводком детей живущие в глубинке, там искали плотских утех пятидесятилетние замужние высокомерные матроны. Практически все они требовали от меня не только фотографий моей физиономии, но и документов о том, сколько я зарабатываю, и документов о том, что квартира принадлежит мне. Большинство из них прекращало со мной общение, узнав о том, что у меня нет автомобиля. Одна женщина откровенно написала, что доход в шестьсот евро в месяц - это никуда не годится для мужчины в расцвете лет.
И тут, когда я уже практически забросил это занятие, какая-то особа ничего не спрашивая напечатала свой номер телефона. Я позвонил, и впечатление после разговора было не совсем приятное, потому что говорил в основном я, а она молчала. И тут она предложила немедленно встретиться. Был пасмурный слякотный выходной, короткий день подходил к концу. Я ждал её около кафедрального собора и думал, что же с ней не то, если она сама предложила пойти на встречу с незнакомцем. Она оказалась достаточно привлекательной, хотя и не в моем вкусе. У неё был большие голубые глаза и длинные светлые волосы. На вид её было лет тридцать пять или сорок, но она сказала, что ей уже пятьдесят. Денег у меня было мало, потому я предложил ей погулять по парку.
Я повел её к памятнику Барклаю и начал рассказывать об этом генерале и вообще о войнах в начале девятнадцатого века. Шла она медленно, а потом просто повисла на моей руке. Присесть на скамейку не представлялось возможным и пришлось мне пригласить её в кафе на улице Мариинской. К моему удивлению она охотно согласилась выпить медового пива и очень развеселилась после пары кружек. Потом мы переместились в тесную пивную, где медовое пиво стоило дешевле и там она совсем распоясалась и предложила поехать ко мне, если я живу один.
Ехали мы на автобусе, где она начала меня тискать. Мы зашли в супермаркет около моего дома, знакомые кассирши осуждающе смотрели на меня, когда пробивали несколько двухлитровых бутылок дешевого пива и небольшой кусок мяса. Настроение у меня было какое-то мрачное, мне было жаль денег, которые я потратил на пиво в кафе и пивной, да и активность этой женщины как-то настораживала. И только когда она разувалась в прихожей я понял в чем подвох. Она похвасталась, что у неё инвалидность второй группы после автокатастрофы. Но это было не так страшно для меня в тот момент, больше беспокоило то, что она повторяла одни и те же глупости про стабильность, социализм и православие. Пока я готовил мясо, она на меня навалилась, и потребовала жесткого секса, и я ей не отказал...
Ночь я провел тогда очень бурную, а утром отправил её домой, а сам поехал на работу, совершенно не выспавшийся. Она до утра планировала нашу совместную жизнь, собиралась купить дорогой диван, говорила, что у неё есть сбережения и если что взрослый преуспевающий сын в деньгах ей не откажет, да и бывший муж тоже не бедный и всегда ей помогает. Она сказала, что её родители были молдаванами, приехавшими в Ригу работать на заводе. Она закончила какой-то пищевой техникум и тут же вышла замуж, благополучно забыв все, что зубрила четыре года. Никогда в жизни она нигде не работала. Муж постоянно был занят зарабатыванием денег, а она не особенно утруждалась домашними работами и воспитанием единственного сына, ведь у неё была мама пенсионерка всегда готовая помочь. Она рассказывала мне, как ездила одна по разным курортам и ходила по клубам с друзьями, пока на нашла замену своему занятому мужу. И только она переехала жить к новому мужчине, как с ней случилась авария. Новый кавалер не изъявил тратить деньги на её лечение и пришлось ей вернуться к мужу после очень долгого лечения.
На следующих выходных она обещала приехать ко мне и звонила несколько раз на неделе. И вот в субботу она рано утром позвонила и попросила меня её ждать дома и никуда не уходить. И потом до вечера она все звонила мне, говорила одно и то же, но все не могла доехать. Я понял, что она пьяна и общаться с ней мне как-то расхотелось. Но к вечеру она все же приперлась, привезла денег, которые мы истратили на пиво и мясо. Контактировать с её ненасытным телом моему телу было приятно, но она призналась, что у неё уже давно проблемы с алкоголем, да и с психикой тоже. А потом начала рассказывать, как ей помогает православие и принялась уговаривать меня пойти в церковь и покреститься. Помимо всего прочего она была очень неаккуратной, умудрялась за час все вокруг себя так разбросать, что все это мне приходилось потом полдня убирать и это меня очень раздражало. Она обещала в понедельник остаться у меня и все прибрать после выходных, но поехала домой, когда я поехал на работу. И пришлось мне потом после работы самому наводить порядок и готовить себе не очень питательные блюда из остатков продуктов.
К концу рабочей недели, в течении которой она почти каждый день обещала приехать ко мне, я решил прервать с ней отношения. До меня вдруг дошло, что нормальная женщина вряд ли будет общаться с таким малообеспеченным мужчиной, как я, да еще и с пьющим и курящим. А если какая и согласиться на отношения со мной, то это обязательно будет какая-то падшая особа, общение с которой точно не пойдет мне на пользу. Помню, как она заехала ко мне трезвая и скромная, сидела в кухне, курила и стряхивала пепел на пол и искренне не понимала, что это может меня раздражать. Я спокойно объяснил ей, что лучше нам больше не общаться, что у меня большие финансовые проблемы, что я собираюсь перестать употреблять алкоголь, что у нас с ней нет общих интересов. Она сказала, что может и книжки начать читать и пить тоже перестать, если я захочу, но будет лучше, если я куплю телевизор и мы вместе будем его смотреть, лежа на диване. И тут я признался, что меня просто тошнит от сильных лидеров, православия, коммунизма и телевидения, а ей не следует со всем этим расставаться, если ей все это близко. После этого я её выпроводил, отказав в прощальном поцелуе.
Вечная глупость и вечная тайна. Глава сорок вторая
Глава сорок вторая. Жизнь с народом и падение.
Стресс на работе, постоянное употребление пива, пусть и не в очень больших количествах, общение с психически больными друзьями, одиночество, тоска по сыну, сексуальная неудовлетворенность породили в моем мозгу совершенно бредовые и нездоровые грезы, которые постепенно оформились в мысли, а потом преобразовались во вполне конкретные желания, а затем я совершил множество совершенно неадекватных поступков.
В феврале на день святого Валентина, менеджер принесла на наш участок несколько билетов на концерт джазовой певицы из Намибии. Никто особенно не горел желанием идти на этот концерт, кроме меня, но Ирина уговорила пойти Оксану, ту самую, которая плохо себя вела на рождественском корпоративе, у которой было пятеро детей, которых она иногда брала с собой на работу. Она же привела тогда работать в прачечную свою подругу Ольгу, которая жила у неё, потому что жить ей было особенно негде. Эта Ольга тоже решилась пойти на концерт. Приглашали еще Алишера, но он сказал, что его мама очень боится заражения венерическими заболеваниями. Меня пораньше отправили домой после работы, чтобы я переоделся в свой костюм и вернулся на работу за билетом. На работе мне сказали, что билеты у Оксаны, она живет рядом и я должен идти к ней.
И вот я поднялся на пятый этаж очень неухоженного дома Московского форштадта. В квартире из крохотной кухни и комнаты был жуткий бардак и холод. Лежбища заваленные различными тряпками, перекошенные и ободранные шкаф и секция были до отказа забиты разным негодным барахлом, на ободранных обоях были наклеены вырезки из газет и журналов. На кухне стоял диван и ванна, но была и газовая плита. Дома была только самая младшая дочка хозяйки, которой было лет семь. Она пыталась включить полуразобранный ноутбук и тут же попросила у меня помочь ей в этом. Я посмотрел на билет и увидел, что концерт начнется еще не скоро и пришлось мне сначала включить неисправный ноутбук, а потом еще и поиграть с ребенком, отгоняя при этом огромную псину, которая норовила обмусолить мои парадные брюки. Я попросил ключи от туалета на лестничной клетке, но хозяйка квартиры сказала, что они утеряны и я могу сходить в подворотню, а заодно выгулять собаку и купить пива, чтобы ждать было не так скучно...
И была же у меня в тот момент мысль о том, чтобы направиться домой или на тот концерт, выйдя из этой кошмарной квартиры, но я не знал, куда деть собаку, и это на мой взгляд было как-то невежливо. Я дошел до магазина, купил пива, не самого плохого, и достаточно много, чтобы хватило на пару часов. Оксана пригласила на концерт еще свою соседку, молодую и веселую девицу. В квартире было не только не прибрано, но еще и совсем не топлено и очень сильно накурено. Мне стало тоскливо в этой обстановке, и я налег на пиво, чтобы относятся к этому кошмару проще, подавляя в себе желание убежать оттуда и больше там не появляться. Самое удивительное было то, что я чувствовал себя виноватым, из-за того, что хотел оттуда убежать.
В клуб, где должен был состояться концерт мы прибыли уже достаточно веселые и там была Татьяна, которая начала шутить по поводу того, что скоро я женюсь на Оксане. Представление все не начиналось, я купил пиво с наценкой, а потом еще и угостил трех своих спутниц. Я заговорил с Оксаной о музыке, она сказала, что джаз ей совсем не нравится, что лучше советской эстрады восьмидесятых ничего нет и лучше нам пойти в другой клуб, где крутят подобное. Я на такое, конечно, пойти не мог, хотелось все-таки дождаться представления, а не идти в какой-то вертеп, слушать отвратительное низкопробное забытое старье. Однако Оксана настаивала, а её подруги готовы были пойти за ней куда угодно. И тут я сказал, что если им так уж хочется уйти из клуба, где все дорого, то можно поехать ко мне домой, купить побольше пива, и слушать там все, что угодно, а так же поужинать. И они ужасно обрадовались моему предложению.
Три дамы заныли, выйдя на улицу, где было прохладно, а одеты они были очень легко и я покорно усадил их в такси. Потом около дома мы зашли в круглосуточный магазин, в котором незаконно по ночам продавали алкоголь. Дамы просили водки или хотя бы крепленого вина, но тут я проявил твердость характера и взял только пива. Всю ночь я жарил для гостей мясо, замаринованное в свежевыжатом лимонном соке и подавал его с яблочным соусом. Все прочие продукты, что были у меня в холодильнике тоже были поедены. Дамы по очереди помылись, посетовав на то, что живут без удобств. Из-за музыки возникли споры, я вел себя нетерпимо, проклинал русскую эстрадную музыку и особенно блатной шансон, поклонницей которого была Оксана. В итоге решили не включать музыку, и проболтали всю ночь до утра.
Я узнал, что Оксана, как и я с Красной Двины, но училась в той школе, в которой училась моя сестра и жила в том, доме, где жил один из моих друзей детства. Хотя ранее её родители жили в элитном доме в центре, но после развала империи зла как-то начали спиваться, потеряв работу и пришлось им сначала переехать в рабочий район и квартиру в которой было в два раза меньше комнат, а потом и вовсе на далекую окраину в однокомнатную хибару.
Мне трудно понять почему рассказ этой совершенно чуждой мне женщины вызвал во мне какое-то скорее сочувствие её не заладившейся с самого начала жизни. Меня раздражали её хамские манеры, её примитивные мелочные хитрости, как она пыталась ко всем подлизаться и надавить на жалость и тут же попытки начать строго руководить. И до чего же были нелепы её наряды, напоминавшие мне наряды Веры! А её пристрастия в плане кино меня совсем шокировали, она будто и не знала о том, что восьмидесятые годы давно кончились. И мне было непонятно, как можно много раз смотреть такую ерунду, как "Три мушкетера" с Боярским, или приключения Анжелики. Впрочем она еще посмотрела очень много российских сериалов про бандитов. Казалось бы, мне следовало впредь поменьше общаться с ней, потому что все в ней меня раздражало, но у меня вместо этого появилось желание помочь ей, показать, что можно жить иначе, что мир намного интереснее. Да, это был абсурд, но похоть, одиночество, алкоголь побудили меня принять её приглашение на следующие выходные и снова зайти в её жуткую квартиру, конечно, я тогда был навеселе, и потом я с отвращением вспоминал этот визит, но потом опять оказался там...
Во время второго визита в ужасный вертеп, набитый соседями алкоголиками, детьми, родственниками, подругами я познакомился с мужем Оксаны Сергеем. Это был весьма мягкий мужик сорока лет, в результате какой-то врачебной ошибки несколько лет назад он стал инвалидом второй группы, получил пенсию в двести евро, очень сильно запил, развелся и переехал к своей маме, но постоянно приходил на съемную квартиру к бывшей жене и детям, чтобы прибраться в квартире, приготовить что-то поесть и проследить за тем, чтобы дети не совсем забросили учебу, помочь им сделать уроки. А раньше он служил в пограничных войсках, потом работал в полиции и неплохо там зарабатывал, продвигался по службе, но после женитьбы начал загуливать, появились долги, разные проступки на службе, а потом и вовсе должностные преступления, о которых он рассказывать не хотел. После увольнения из полиции ему пришлось освоить профессию плиточника и часто уезжать в продолжительные командировки, во время которых его жена скучать не хотела. Его мать признала только старшего внука, а остальных четырех не хотела видеть. По этой причине старший сын Оксаны жил с бабушкой, а не с ней, но она получала за него деньги из алиментного фонда, пособие и различную помощь от социальной службы.
Как-то раз я увидел, что соседи вынесли в разобранном виде двухэтажную кровать. Не долго думая, я скрутил доски скотчем и повез на автобусе к Оксане, а то детям негде было спать. Потом еще пришлось одолжить ей деньги на поролон, который постелили вместо матрасов. Далее я привез им лишний стол, который в разобранном виде стоял у меня на балконе. Все эти визиты на выходных сопровождались возлияниями и знакомствами с разными мутными личностями, да еще и то и дело приходилось покупать продукты детям, которым вечно нечего было есть. Их отец, конечно, старался что-то им приготовить, но денег у него было очень мало и он покупал просроченные продукты на базаре, да и готовил он это в нетрезвом состоянии, и получалось не всегда съедобно.
Потеряв чувство реальности я предложил Оксане попробовать пожить вместе, хотя и вполне понимал, что это едва ли возможно, что она вообще ни с кем жить не способна и вполне отдавал себе отчет в том, что она меня раздражает. Однако в голове моей засела мысль о том, что если я буду жить с женщиной, то мне будет легче перетерпеть несколько лет работы в прачечной, пока не получу вторую группу инвалидности. Она сказала мне, что она любит какого-то уголовника, который скоро выйдет из мест лишения свободы. После этого разговора я испытал какое-то облегчение, осознав, что избежал жуткой трагедии и на радостях в следующие выходные пригласил Алишера и Алексея, мы смотрели фильм "Зеленый слоник", и еще пару фильмов в этом стиле, а потом пили пиво и записывали видео, которое потом выложили в интернете. И тут мне позвонила Оксана и начала меня ругать, из-за того, что я не приехал к ней и смею тратить деньги на каких-то друзей. Я только усмехнулся её упрекам, вежливо напомнил, что я свободный человек.
На работе меня все, кому не лень постоянно расспрашивали о положении на моем личном фронте. Я старался относиться к этому с юмором, говорил, что никто со мной жить не хочет, даже Оксана, а искать кого-то в интернете мне как-то лень. И все в один голос рекомендовали мне начать ухаживать за её подругой Ольгой, говорили, что ей как раз жить негде, и ничего, что она похожа на цыганку, ничего, что у неё растут усы, которые она часто забывает побрить поутру и вместо передних зубов торчат гнилые обломки, зато она работящая, много в жизни страдала, и будет ценить даже такого жениха, как я. Я как-то скептически отнесся к этой идее, потому что знал, что эта Ольга совсем не образована, а точнее дикое создание, которое хоть и способно двенадцать часов складывать простыни и пододеяльники, но постоянно думает только о том, как бы выпить чего-то покрепче и побольше. А одевалась она и вовсе в стиле старух.
Страдания этой Ольги начались с раннего детства, сначала умерла её мать, отец начал выпивать и регулярно порол её с братом, даже если они вели себя прилично. Потом умер и отец и она училась в каком-то интернате, а потом в швейном училище. А потом какой-то мужик увез её из Даугавпилса в Ригу и она с ним жила больше десяти лет. Он её постоянно колотил, проигрывал деньги, а её отправлял резать вербу ранней весной, добывать березовый кленовый сок, собирать ландыши в начале лета, а потом она собирала ягоды и грибы. А порой она разводила спирт и продавала, пока точку не накрывала полиция. Не знаю, почему все считали, что она похожа на цыганку, волосы у неё были хоть и черными, но прямыми, а глаза слегка раскосыми. В отличии от большинства женщин работавших в прачечной телосложение у неё было спортивным. Меня убеждали в том, что если я буду на неё положительно влиять, то она изменится.
Прошло некоторое время, я вышел в отпуск, хотя меня по-прежнему вызывали на работу гладить на прессе разный эксклюзив и заменять прогульщиц. Я получал зарплату вместе с отпускными. Потом у меня прихватило спину и я вышел на больничный, но все-равно выходил на работу, получая зарплату и больничный. Я даже начал, было, выбираться из долгов, в которые влез, но тут опять оказался в клоповнике Оксаны. Просто шли с работы вместе как-то зашли в забегаловку, выпили пива, и я оказался у неё в гостях, к ним пришла еще одна подруга, потом мы почему-то поехали ко мне с детьми и Сергеем и там кошмарно напились, заперлись в кухне и устроили пьяную оргию, в процессе которой я согласился жениться на Ольге и даже обещал оплатить ей протезирование передних зубов.
После праздника мне, конечно, стало очень плохо. Пришлось долго убирать квартиру и вспоминать, на что же я потратил крупную сумму своих денег. Оказалось, что я одолжил Оксане сотню евро на новый телефон, она обещала отдать с зарплаты, но я был уверен в том, что ничего она не отдаст. На работе все поздравляли меня едва ли не со свадьбой, мне было мерзко оттого, что я почувствовал какое-то нездоровое влечение к этой Ольге. Она одновременно вызывала во мне и отвращение, и жалость, и похоть. С тоской я думал о том, что если она все-таки припрется ко мне жить, то я вряд ли её прогоню и в то же время я испытывал отвращение к ней и к себе самому за то, что меня к ней тянет. Она сказала, что переедет ко мне, когда освободиться возлюбленный Оксаны, точной даты не назвала.
Мне становилось хуже и хуже, лекарства уже не действовали, на работе мне было все труднее общаться с рубенсовскими женщинами, подавлять свое раздражение, и запертое во мне оно разрушало меня изнутри. Постоянно я чувствовал неприятное ощущение в груди в горле, трудно было заснуть, а потом проснуться, не смотря на увеличение дозы снотворных антидепрессантов. Тупая боль была уже не только в ступнях и ладонях, она гуляла по позвоночнику. К врачу я ходил только раз в месяц и не всегда попадал к своему. Перемена одного препарата на другой ничего не давала. Правда, стоило мне после работы выпить литра четыре пива, и я расслаблялся и мог заснуть, а утром пойти на работу и как-то дотерпеть до конца рабочего дня. Я старался экономить деньги, соблюдать норму, подсчитывал, во сколько мне обходится это обезболивающее, урезал свою порцию пищи.
Один раз Ольга приехала ко мне на выходные вместе с Оксаной и тремя её младшими детьми, потом приехали только дети, пришлось их накормить и им у меня очень понравилось. И они стали приезжать ко мне каждую пятницу. Общение с детьми меня не тяготило, даже как-то отвлекало меня от страданий. Я показывал им комедии абсурда, которые нельзя было увидеть по телевизору и прочие фильмы в стиле арт-хаус, рассказывал им о Норвегии и Швеции. А они просто были рады тому, что можно было помыться, поспать в тишине и тепле. Они рассказали, что их мама много куда пыталась их пристроить, даже в какую-то секту. Конечно, мне вскоре надоело тратить деньги на них, да и хотелось побыть одному на выходных, но прогонять голодных детей было как-то жаль.
На работе меня упрекали в том, что я привел Алишера, который проработал столько времени и так ничему и не научился, даже мыть полы и пылесосить. В его смене работала женщина необъятных размеров, ужасно голосистая и властная. За работой она постоянно болтала на всю прачечную. И ей как-то раз поручил обучить Алишера запускать бельё в гладилку. Простые простыни вместе с опытными работниками запустить он мог, но запускать синтетические скатерти да еще и круглые с ним никто не рисковал. И тут эта необъятная строгая женщина начала ему подробно объяснять, что ему делать, чтобы помочь ей запустить эти скатерти. Алишер не особенно слушал её и думал, вероятно, как бы куда-то улизнуть, а когда они начали запускать, он совершал необдуманные хаотические движения и сморщенные скатерти пришлось перестирывать, а потом гладить опять.
- Дайте мне пистолет! - вопила необъятная женщина, стуча огромным кулаком по жестяному корпусу гладилки. - Я хочу его уничтожить! Уберите его с моих глаз, пока он еще цел!
После этого Алишер побежал в туалет и через час меня попросили его оттуда вытащить. Потом его слегка пожалела Ирина и отправила его к прессу гладить салфетки. Работа пошла своим чередом, необъятная женщина продолжила свой концерт дружески подкалывая коллег, сетуя на то, что её муж разбрасывает грязные носки по всей квартире, вспоминая, какое прекрасное пшеничное пиво снял с производства завод, название которого она забыла. Под конец рабочего дня она начала спрашивать, сколько ещё работаем. Оксана крикнула, что до полуночи.
- За такие слова я тебе твой поганый язык обрежу! - выкрикнула Необъятная, шутливо грозя Оксане ножницами, которые лежали на корпусе гладилки, для того, чтобы резать ленточки, которые были необходимы для работы этого ретро устройства.
Алишер это услышал, выглядывая из своего укрытия около пресса. Когда я на следующий день пришел на работу, Ирина рассказала, что Алишер написал на Необъятную докладную директору. Я сначала подумал, что это шутка, но она сказала, что все серьезно, что он очень напуган и думает, что вчера случилось убийство. Меня удивило то, что она говорила это осуждая Необъятную и сочувствуя Алишеру. У меня же это вызвало гнев обращенный против профессионального историка и поэта. Я побежал к нему и строго велел ему немедленно забрать его донос и извиниться. Он начал уверять меня в том, что ничего он не писал, потом начал хвастаться, что написал этот бред не только на русском, но и на латышском и забирать не будет, ибо он действительно видел, как Необъятная гонялась по помещению за Оксаной с ножом, а потом зарезала её и потому он требует, чтобы директор уволил женщину - маньяка.
У меня было такое чувство, что Алишер мой сын и я за него в ответе перед всеми, что он меня опозорил. Я сказал, что Оксана жива и невредима, и совершенно не в курсе того, что вчера её убивали, предложил поговорить с ней по телефону, но он тупо твердил о том, как видел сверкающий нож, предсмертные судороги и лужу крови. Мне оставалось только порекомендовать ему обратиться к психиатру, но тут он сказал, что делать этого не будет, а то у него отберут водительские права и разрешение на владение огнестрельным оружием. Гнев мой сменился на презрение. Я сказал, что он не только неадекватный, больной человек, не желающий лечиться, но и подлец, который выставил себя полным идиотом и потому поставил себя вне общества, вне коллектива и больше я с ним общаться не намерен, если у него такие понятия о том, что допустимо, а что нет. Эту свою позицию я изложил другим коллегам, которые или украдкой посмеивались над Алишером, или говорили, что работать с ним как-то небезопасно, если у него такие видения.
Конечно, никто особенно не сочувствовал этой Необъятной особе, работать с ней было не очень комфортно, но в отличии от той же Татьяны у неё были какие-то границы, с ней можно было как-то более или мнее мирно уживаться. Да, она могла подбить смену смыться пораньше, не догладив какой-то заказ, а потом за это отдувалась та женщина, которая стирала и не умела орать и вообще плохо ладила с людьми. Конечно, Необъятная многих донимала насмешками и часто говорила глупости. К примеру, услышав, что у меня были еврейские предки, она сказала, что я должен это скрывать, потому что они не только пьют кровь православных младенцев, но не могут хоронить женщин не имевших сексуального опыта, что если еврейки умирают девственницами, то их родные нанимают за деньги мужчину, чтобы он при всей общине совокуплялся с трупом. И нечто подобное она выдавала постоянно, пытаясь при этом со всеми дружить. Но в данной ситуации меня особенно не интересовал её моральный и интеллектуальный уровень. Дело было в том, насколько по идиотски ведет себя мой приятель.
Во время обеда Алишер, поняв, что только у некоторых он вызвал брезгливое сочувствие, а остальные его начали просто игнорировать, решил дать заднюю и пошел извиняться. Сказал, что заберет заявление, если Необъятная не будет во время работы брать в руки ножницы и повышать голос. Его речь вызвала улыбки и смешки, в прощении ему было отказано, как и в дальнейшем общении. Он принялся торговаться, выдвигая более мягкие требования, рассказывал о своих слабых нервах, пока я вежливо не попросил его замолчать и не позориться. И часть коллектива высоко оценила мое объективное отношение к своему другу. Я сказал, что очень в нем разочаровался и не мог себе представить, что он на такое способен. Конечно, что он чудак это сразу видно и это забавно, если только пьешь с ним пиво после работы раз в месяц, но работать вместе с ним совсем неприятно.
После этого случая я сократил до минимума общение с Алишером, находил разные причины для того, чтобы отказаться пить с ним пиво, да и он, не смотря на то, что у него были свои деньги, вечно просил, чтобы я его угостил. Не знаю, что творилось в его голове, но он стал мне навязываться, едва ли не каждый день звонил мне и нес всякую чушь пока я просто не обрывал разговор. А потом ещё коллеги нашли в Ю-тюбе мой канал и послушали его поэтические излияния. Кто-то хохотал над ним, кто-то возмущался его вольнодумством и экстремизмом, а некоторые сказали, что он явно психически болен, потому взять с него нечего и относиться к нему надо снисходительно.
Игорь Николаевич перестал выходить в социальную сеть, его телефон не работал, Алексей появлялся очень редко, с Алишером я общаться практически перестал. У моей сестры родилась дочка, с мужчиной у неё отношения совсем не заладились, потому моя мама вышла на досрочную пенсию и уехала в Ирландию. Общаться мне стало совсем не с кем, и я даже радовался, если на выходных ко мне в гости приезжали младшие дети Оксаны. С удивлением я заметил, что наступила весна и я уже в принципе мог уволиться из прачечной, и отдохнуть на пособии, а потом найти новую работу, но я ограничился выходом на больничный на месяц, лег в отделение психиатрической больницы санаторного типа. Все это было абсолютно бесплатно, сносное питание, двухместные палаты, разные обследования, групповые терапии, можно было ненадолго съездить домой или выйти в город погулять. Я там неплохо отдохнул, печатал свои произведения, смотрел фильмы, болтал с другими пациентами. Пробовал новые препараты и врачи постоянно подробно расспрашивали о производимом ими эффекте. В итоге мне поставили новый психиатрический диагноз, более серьезный и я уже мог получить третью группу инвалидности по части психиатрии а не неврологии.
Возвращение в прачечную из больницы было очень неприятным, но я решил отработать как можно больше, потому что понимал, что впереди ещё много новых диагнозов и вторая группа инвалидности, а размер пенсии при второй группе зависит от стажа за последние пять лет работы перед получением группы. Я вполне отдавал себе отчет в том, что работа в прачечной очень быстро ухудшает мое состояние, но к тому времени я понял, что вряд ли у меня получится найти работу, где в коллективе меня никто не будет донимать. До меня дошло, что клевать ближних свойственно большинству людей, клевать без причины, клевать, повинуясь инстинкту доминирования, который происходит от инстинкта самосохранения, клевать ради удовольствия, клевать от скуки, клевать, чтобы самого не клюнули. Тут я вспомнил своего друга Доктора, который когда-то говорил мне о том, что можно не только отдыхать от недоброжелателей на работе, выходя на больничный или на пособие, но можно и получить инвалидность и окончательно оградить себя от общения с пролетариатом, меркантильными предпринимателями и строгими руководителями и надзирателями.
У меня, ранее была надежда не то, что у меня получится зарабатывать деньги литературой или живописью, но до меня медленно дошло, что книгопечатание отмирает, а чтобы мои тексты кто-то заметил на просторах интернета, нужна реклама, которая стоит денег. Живопись уже не очень популярна, как вид искусства, язык живописи понимают единицы и главное то, что рисунок почему-то перестал приносить мне удовольствие, то есть если я и брался что-то рисовать, то делал это через силу.
С момента моего возвращения в Латвию мы с мамой начали ездить на дачу оставшуюся в наследство от деда. Шесть соток и дом были основательно запущены. Под конец жизни дед уже мало что соображал и маме пришлось заплатить около тысячи евро разных долгов дачному кооперативу, причем электричество было отключено и подключить его стоило пятьсот евро, ручной насос для воды тоже был кем-то украден. В свое время дед навозил на телеге из леса торфа и чернозема из мелиорационных канав на телеге, потому трава росла раза в три лучше и быстрее, чем у соседей, а по правилам кооператива она должна была быть выкошена, иначе полагался штраф. На участке валялось много всякого ненужного барахла. Сливовые деревья вокруг дома разрослись и перестали плодоносить. Дом был из четырех маленьких комнат - двух спален, гостиной и кухни, была еще терраса, но дед превратил её в некий предбанник, заваленный разным барахлом. Печка была только чугунная на кухне, оконные рамы серьезно прогнили.
Сначала я не хотел ездить на дачу, где прошла значительная часть моего детства, но со временем как-то втянулся и захотел её обустроить для жизни. Траву сначала косили обычной косой, а потом я за пятьсот евро подключил электричество и мама купила триммер. Со временем я закопал ненужное барахло и спилил деревья, которые не плодоносили, посадил новые кусты смородины и даже вскопал несколько грядок и посеял там овощи. От спицы я провел трубу в дом и купил электрический насос, так что в доме появилась вода, хотя и не питьевая, так, как спица была забита только на десять метров а местность была болотистая. Нужно было купить фильтр. Я планировал поставить в доме нормальную печку и вставить новые окна, чтобы после выхода на пенсию там можно было жить постоянно, а квартиру в городе сдавать. До города каждый час ходил автобус, а инвалидам второй группы полагался бесплатный проезд по всей Латвии. Но тогда я ездил на дачу на велосипеде, тридцать километров, да еще и с багажом.
В ту весну на центральном рынке появились табачные листья из Болгарии в пластиковых банках за смешную цену. Цена была низкой по той причине, что это не считалось табачным изделием, а сырьем, потому акцизный налог за него не платили. Сначала я молол этот табак только для себя, чтобы курить его в трубке, но быстро понял, что если купить гильзы и машинку для их забивки, то можно с прибылью продавать сигареты на работе по цене ниже, чем в магазине. И вместо того, чтобы отдыхать после работы я пил пиво молол табак и забивал им сигареты до тех пор, пока не валился спать. Мои сигареты начали пользоваться спросом, но Оксана норовила взять у меня все, а деньги обещала отдать потом.
Вообще общение с Оксаной начало меня тяготить, мало того, что она часто отправляла ко мне детей, бесплатно курила мои сигареты, была должна мне уже крупную сумму, так еще и постоянно просила, чтобы я привез ей чего-то поесть или опять дал денег в долг и её просьбы уже становились требованиями. В то же время она и Ольга все чаще прогуливали и отпрашивались. Один раз она похвасталась, что на детей получает порядка семисот евро в месяц от государства, да ещё и забирает зарплату Ольги и тратит на свое усмотрение. Она то и дело покупала новые телефоны за большие деньги и быстро их теряла или ломала, делала с получки маникюр за сотню евро, для чего отпрашивалась с работы и конечно, отправляла крупные суммы своему заключенному жениху, в то время, как её детям есть было нечего, да и одеты они были во всякое тряпье. И самое неприятное было то, что меня начали упрекать в её прогулах, даже отправляли искать её и Ольгу.
Как-то совсем не хотелось мне идти на празднование дня рождения Ольги, которую на работе называли моей невестой и все торопили её с переселением ко мне. Из квартиры пьяные соседи алкоголики вынесли ванну, и устанавливали бойлер. Я не мог понять, зачем Оксане горячая вода, если нет ни душевой, ни места, куда её поставить в тесной кухне, к тому же ей в ближайшее время должны были выделить муниципальную квартиру со всеми удобствами. Чувствовал я там себя неловко, глядя на друзей женщины, с которой мне предлагали жить вместе. Чтобы скрасить эту неловкость я более активно общался с этими нелепыми и бестолковыми людьми и хлестал пиво. Иногда на столе появлялось какое-то блюдо, но оно моментально съедалось и не только людьми. Ольге подарили кошку, которая вместе с псом таскала еду со стола. Съесть все украденное пес уже не мог, потому он копченую курицу утащил на диван и завернул её в одеяло. Никто собаку, конечно, гулять не выводил, и она гадила на пол. Кошка пыталась делать это в лоток, но пес быстро этот лоток разрыл и опрокинул.
Я пил только пиво, но рассудок в той атмосфере у меня отключился быстро. Очнулся уже ночью, на кровати в комнате. На кухне еще пили и галдели. Было темно, и рядом со мной кто-то лежал и это была женщина. В том, что это Ольга я засомневался только в последний момент. Вдруг вспомнил, что на ней платье было, а я с этой особы стянул джинсы. После этого я пошел искать Ольгу, чтобы предложить ей поехать ко мне вдвоем. Уезжать она отказалась, и я лег на какую-то раскладушку с ней. Мне было приятно совокупляться с этой падшей женщиной в этом бардаке и я себя за это ненавидел и презирал. То и дело хотелось себя просто убить за то, что я находился в том месте и не решался уйти.
Утром мне стало совсем дурно, когда я увидел, что животные загадили весь пол, а люди справляли нужду в ведро, по той причине, что ключи от туалета были утеряны в суматохе праздника. В кухне уже сидели какие-то бритые уголовники и я без оглядки пошел оттуда, решив там больше не появляться. Домой я шел пешком, погода была солнечная, дул теплый ветер, а мне хотелось себя как-то наказать, за то, как я провел вечер и ночь. Пару дней я мучился физически от остаточной интоксикации, а потом начались мучения моральные и они не проходили. Как-то раз меня попросили передать Оксане какой-то пакет по пути с работы. Мне открыл дверь устрашающего вида мужик, заговоривший со мной на блатном жаргоне. Оксана звала меня внутрь, сида на столе в нижнем белье. На диване сидели какие-то мужики, а Ольга благополучно дремала на полу под столом.
На работе меня призывали поскорее забрать Ольгу к себе, чтобы она прекратила пьянствовать и прогуливать. А я только отшучивался, говоря, что нет у меня друзей, которые помогли бы мне в похищении невесты. Раз в две недели ко мне приезжали дети Оксаны, когда я не был на даче и они проболтались о том, что Ольга регулярно встречается с каким-то мужчиной, который ради неё даже ушел от жены. И тут я даже как-то обрадовался, ведь это была прекрасная причина прекратить то, что еще и не началось и избежать множества проблем. И я знал, что коллектив мог и не одобрить, если бы я послал этих двух подруг куда подальше, а это было бы чревато неприятностями для меня. Мне оставалось только объясниться с ней и лучше публично.
(Продолжение в комментарии)
Готовы к Евро-2024? А ну-ка, проверим!
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Вечная глупость и вечная тайна. Глава сороковая (Часть первая)
Глава сороковая. Снова в школе.
Сначала я приехал в эту школу для инвалидов только на две недели, в течении которых группу инвалидов тестировали, чтобы определить, кого и какой профессии можно учить. Жить можно было в общежитии внутри школы совершенно бесплатно. Бесплатным было и трехразовое питание очень хорошего качества, ни разу не случилось такого, чтобы мне та еда не понравилась, при всей моей привередливости. Наша группа была человек из тридцати, это были женщины и мужчины самых разных возрастов с самыми разными диагнозами. Там были лилипуты, ампутанты, опорники, умственно отсталые, сердечники, эпилептики, глухие, люди у которых были проблемы со зрением и с психическими заболеваниями.
Поначалу тесты были достаточно сложные в которых были задачки по физике, геометрии, алгебре. Потом целый день мы решали различные головоломки. Были тесты на знание латышского языка, проверили и уровень знания иностранных языков, в зависимости от того, кто и какой учил. Иногда кто-то из русскоязычных пытался перейти на свой родной язык в разговоре с персоналом этой школы, но их вежливо просили говорить только на латышском. Из всей группы только два человека совершенно не понимали, о чем им говорят и что написано в выдаваемых им бумагах с заданиями. На курсах сварщиков мне было намного тяжелее, чем на этом тестировании, вероятно там специально выражались проще, дабы даже людям с низким уровнем знания языка все было понятно.
Я подружился со своим соседом по комнате, пареньком восемнадцати лет, который только окончил специальную школу интернат для детей с проблемами со зрением. У него один глаз совсем ничего не видел, а второй видел плохо, со временем он признался, что у него, есть еще и психиатрический диагноз. И тут же он испуганно посмотрел на меня и сказал, что он не псих, чтобы я его не боялся. Я его успокоил, сказал, что я тоже псих. У меня был с собой ноутбук и карта памяти на половину терабайта с отборными фильмами, которые я демонстрировал в нашей комнате после тестов. Хоть этот Серега был и русским, но латышский знал, лучше, чем русский в силу того, что русского языка в их специальной школе не было. Английским он тоже владел на приличном уровне. Видимо учили их там медленно, но на совесть.
После тестов нам надо было пройти обследование у врачей, впрочем, они в основном читали папки с нашими медицинскими документами, задавали разные вопросы. Побывали мы и у психиатра, который возился со мной совсем не долго, десяток четких кратких вопросов, утвердительных или отрицательных ответов и он написал свое заключение. Потом нас пару дней водили на экскурсии по школе, рассказывая о профессиях, которым там обучают. Можно было учиться на повара три года, или на помощника повара один год. Предлагалось за год стать кондитером или мастером швейного дела. Предлагались курсы компьютерных техников и программистов, на которых надо было учиться три года. Можно было даже выучиться на руководителя проектов тоже за три года. Предлагались и курсы товароведов длившиеся два года. На худой конец предлагалось научиться стирать и гладить или печатать различные картинки эти курсы длились меньше года. Те, кто учился три года, получали высшее образование.
И вот настал момент истины, когда нам надо было решить, кем мы хотим стать и нам должны были сказать кого из нас смогут сделать, исходя из результатов тестов, наших желаний и возможностей. Нас вызывали по одному на серьезный разговор в кабинет с штатным психологом этой школы. Я как-то занервничал, когда меня вызвали, я не знал, кем я хочу стать. В курилке большинство рвалось на курсы поваров, приговаривая, что на такой работе голодным не останешься, а мне как-то было трудно решиться на три года учебы. Заметив мою нервозность, психолог перешла на русский, и сказала, что возраст у меня не совсем юный, чтобы учиться три года, инвалидность только на год, уровень знания латышского низкий, предварительное образование средне-специальное, а не среднее или техническое, потому получение высшего образования мне недоступно. Я согласно кивнул, три года жить без денег в моем возрасте. Пенсия по инвалидности была всего сорок лат в месяц, хотя учащимся была положена стипендия в пятьдесят лат в месяц при отсутствии плохих оценок, но все-равно это было слишком мало.
В итоге мне предложили выбрать себе какие-то годичные курсы. С работой кондитера я был знаком по английской фабрике, к тому же кондитеры в основном работали в ночную смену. Быть помощником повара, мне было как-то страшно, это значило быть на побегушках у какого-то мелкого тирана. Сидеть за швейной машинкой весь рабочий день в женском коллективе мне тоже как-то не хотелось. Оставалось пойти учиться стирке и глажке, нас водили в прачечную, где все было новое, чистое и два человека весело пропускали простыни через коландер, а потом лихо их складывали. Курсы длились всего девять месяцев, и нас уверяли, что такие специалисты востребованы на рынке труда. А курсы печатников я как-то не принял во внимание. Вот так, совершенно несерьезно я принял решение учиться не бог весть чему целых девять месяцев, хорошо еще, что на латышском, хоть какая-то практика в государственном языке.
Один месяц я ждал начала обучения, а осенью вернулся в Юрмалу и меня поселили в общежитие на самом берегу моря, в оригинальных домиках, у которых двухскатные крыши доставали до земли. Так как с ногами у меня было все в порядке мне досталась комната на третьем этаже, кухни там не было, но зато там было только четыре койки. На первых этажах комнаты были намного больше по площади и коек там стояло около десяти. Сначала у меня был только один сосед по комнате. Эдуард был глухим, по губам читал не очень хорошо, еще толком не научился, впрочем, его мало интересовало то, что говорят окружающие, он считал себя весьма умным человеком, потому мало слушал и очень много говорил. Выражался он очень простыми словами, говорил о простых вещах, часто вставлял русские слова, так что мне практически было все понятно, и я постоянно узнавал все новые и новые слова. В комнатах курить было строго запрещено, но он тут же начал мне объяснять, как курить, высунувшись из окна, чтобы не спускаться с третьего этажа и не стоять под осенним дождиком.
Мой сосед просил меня написать ему, что-то о себе, я писал одно слово, а он додумывал все остальные, не дожидаясь, пока я напишу второе. Он объяснил мне, каким образом следует незаметно для сторожа ходить в магазин за алкоголем и предложил сходить за пивом. Я посетовал на то, что денег у меня совсем немного, но он сказал, что двух литров для начала хватит. Потом он с удовольствием смотрел со мной скачанные фильмы, хотя и не понимал, о чем там речь. С европейским кинематографом он был совсем не знаком, к моему удивлению, его интересовали российские сериалы про бандитов. Своего компьютера у него не было, читать он не любил, потому он быстро начал меня утомлять. А иногда к нему еще приходили гости, вместе с которыми он напивался до животного состояния и постоянно опаздывал на занятия. Как-то его застукала комендантша общежития за курением в окне и долго допрашивала меня о том, кто именно курил. Я пошел в отказ, сказал, что ничего не знаю и ничего не видел. А он потом прочел мне лекцию о том, что врать не хорошо и предложил вместе с ним помолиться на его походную икону. Хоть его предки и были немцами, по вероисповеданию он был православным и считал себя латышом.
Когда мой сосед напивался, он требовал, чтобы его называли боксером, показывал вырезки из газеты со статьями про своего отца, тренера по боксу. Он говорил, что хоть этим спортом он перестал заниматься еще в юности, но и в своем преклонном возрасте вполне может показать результат достойный мастера, хотя, глядя на его расплывшуюся фигуру в это верилось с трудом. Он учился на помощника повара, и собирался ехать работать на Запад, подробно расспрашивал у меня о том, как устроиться на работу в Англию, но понять, что такое рекрутинговое агентство было выше его сил. Ранее он занимался частным извозом, и по секрету сказал мне, что иногда промышлял и рэкетом. Слушая все это вечерами, мне оставалось только удивляться тому, как можно дожить до сорока с лишним лет, быть мужем и отцом двоих детей и при этом остаться на уровне осознания подростка.
Перед вселением в общежитие комендантша сказала, что при малейшей конфликтной ситуации нам следует обращаться к дежурным охранникам на проходной. В назидание она рассказала нам страшную историю о том, как один совершеннолетний парень порезал ножом двух несовершеннолетних соседей по комнате, правда не на смерть. Дело было в том, что этот совершеннолетний был лилипутом, а два его соседа были здоровенные лбы, страдавшие сердечными заболеваниями. По ночам эти сердечники выпивали и не давали спать лилипуту, даже издевались над ним. Днем эти пьяницы отсыпались, а их сосед шел на занятия, не выспавшись. На третьи сутки он не выдержал и схватился за нож и в результате получил условный срок и не смог получить бесплатное образование.
Процесс нашего обучения каждый будний день начинался с того, что мы должны были разгрузить машину с постельным бельем из трех общежитий школы и пансионата, поставить его стираться. Пока белье крутилось в машинах, пару часов, у нас были теоретические занятия, а потом мы до вечера гладили простыни, пододеяльники, наволочки, складывали полотенца, упаковывали все это и загружали в машину, которая везла это бельё обратно. Иногда теоретические занятия были больше двух часов, иногда их вообще не было, бывали и такие дни, когда стирать ничего не надо было, и мы целый день сидели на теоретических занятиях. Среди прочих предметов, таких, как социальная коммуникация или лекции по экологии, была даже физкультура, где каждого загружали по мере возможностей. Были лекции о технологии производства различных тканей, даже по химии.
В прачечной был начальник, который как бы руководил производственным процессом и следил за порядком, это было привычным для него делом, ранее он работал охранником в местах лишения свободы. Так же был у нас и руководитель учебным процессом, так сказать, педагог, бывший учитель физкультуры. Лекций он сам не читал, но должен был следить за тем, чтобы мы их внимательно слушали. И к этим двоим прилагался еще и помощник, который занимался стиркой и глажкой, если ученики были на занятиях или на практике. Он был инвалидом и в свое время окончил такие же курсы, как и мы. В Юрмалу он ездил аж из Елгавы, зарплата у него была совсем маленькая, а с третьей группой инвалидности ему приходилось оплачивать проезд на электричках.
Группа у нас была не очень большая, но личности в ней были яркие. Самым шумным в группе был Алексей Петров, улыбка практически не сходила с его лица, хотя за ней скрывалась ужасная трагедия. Родители его сильно пили, но он все-таки освоил на хорошем уровне латышский язык, пока учился в школе, а потом учился в техническом колледже и работал кассиром в супермаркете. После успешного окончания технического колледжа он устроился на предприятие, занимавшееся отоплением в столице, и какое-то время получал приличную зарплату. Но в один день его ударило током на работе, и он вместо того, чтобы обратиться к врачу пошел домой, где родители решили напоить его водкой, надеясь на то, что после этого ему точно станет лучше. Скорую помощь вызвали поздно, в результате ему вскрыли череп, и удалили часть головного мозга. После этого его поведение стало несколько неадекватным, но до того, как он обратился к психиатру, его родители уговорили его набрать кредитов. С работы его, конечно, уволили, диплома лишили, дали ему только вторую группу инвалидности, хотя его поведение говорило о том, что без присмотра его лучше было не оставлять.
Были в нашей группе два мальчика по центнеру весом, у обоих была вторая группа инвалидности, оба они были после школы интерната. Один из них, которого звали Даг был сиротой и после окончания школы-интерната и до поступления в наше учебное заведение жил в пансионате для слепых и получал пенсию в двести пятьдесят лат, а еще где-то брал бесплатно одежду и обувь и продавал её. Порой он вел себя достаточно адекватно, но он был явно не способен работать, да и было видно, что жить самостоятельно он вряд ли сможет. Второй, Виталий был очень нервным и развитие у него было, как у ребенка лет пяти. Стоило кому-то сказать ему, что он будет наказан, и он начинал мычать и биться головой о стену. Он постоянно твердил о том, что хочет работать полицейским и один раз даже пришел с игрушечным пистолетом. Хотя в школе интернате его научили неплохо петь, он часто пел, чтобы успокоиться.
Был в нашей группе и вполне адекватный Арнис, правда после тяжелой аварии у него была нарушена координация движений и говорил он очень медленно и с трудом, ему и ходить-то было трудно, но к работе он относился очень серьезно, делал все, на что было способно его покалеченное тело, особенно он старался на занятиях физкультурой. Был Альберт, совсем молодой парнишка, совсем не знавший русского, работавший быстро и легко, схватывавший все на лету, сумевший за время обучения стирке параллельно сдать на водительские права. У него была, третья группа инвалидности, но выглядел он вполне здоровым человеком. У Раймонда был тот же диагноз, что и у меня, работал он неплохо, хотя иногда просто засыпал и по большей части находился в депрессивном состоянии.
Была среди нас и совсем молодая девушка Виктория, выглядела она вполне адекватной, но стоило мне с ней побольше пообщаться, и я заметил, что она не может понять очевидных вещей. Она рассказала, что училась в специальной школе для детей с умственной отсталостью. Её в этой школе научили играть на фортепьяно, правда в процессе обучения её иногда били и ругали. Работать у неё получалось плохо, но стоило преподавателям начать на неё хоть немного психологически давить, как она начинала рыдать. В итоге преподаватели смирились с её особенностями и перестали требовать от неё больше, чем она могла.
Другая женщина в нашей группе была уже в возрасте. Она на старости лет приехала с родного Урала на родину своих предков. Латышский был для неё родным, но все спрашивали у неё, на каком это странном диалекте латышского она говорит. У неё были проблемы с позвоночником, и мне было не вполне понятно, как она с больной спиной собиралась работать в прачечной, да и жила она в глубинке, в Мадоне, где прачечных не было и переезжать оттуда она не планировала.
После двух недель обучения к нам присоединился Игорь Николаевич из Елгавы. Всю жизнь он проработал на стройке, но вот в пятьдесят лет начались проблемы с позвоночником, и началась у него хроническая депрессия, давно еще у него были проблемы со зрением, один глаз практически ничего не видел. Тем не менее, не смотря на три серьезных диагноза у него была только третья группа инвалидности. Хоть мама у него была латышкой, на её языке он говорил очень плохо, да и желания его изучать у него не было. Изначально он попытался учиться на компьютерного техника, но уже через две недели ему надоело учить физику, алгебру, английский и он с радостью согласился поучиться чему-то попроще. Его ужасно раздражали Даг и Виталий, он постоянно заигрывал с Викторией, вел со мной долгие беседы о жизни, и сочувственно относился к Алексею.
В перерывах между работой и лекциями все кроме женщин и Виталия играли в шахматы или шашки. Я до этого лишь изредка играл в шахматы на низком уровне с компьютером, а тогда мне порой приходилось играть по десять партий на дню, и не все соперники были слабыми. Бывший тюремный охранник один раз строго отчитал нас с Алексеем за то, что мы опоздали с обеда на полчаса, дело было в том, что мы невовремя встали в длинную очередь в столовую. Обычно одного человека из группы отпускали раньше остальных, чтобы он занял для всех место в очереди, а в тот день мы с ним заболтались, и отстали от своей группы.
А потом с Алексеем случилась первая неприятность, в результате которой его выгнали из общежития, и пришлось ему ездить ночевать домой в Ригу. В общежитии у него была отдельная комната с двуспальной кроватью и окно выходило прямо на море. Получив пенсию, он сразу после занятий изрядно выпил в баре, пронес еще бутылку в общежитие, и пил её до ночи. Ночью ему стало скучно, и он решил пойти в игровой зал. Конечно, можно было выйти к морю, и обойти забор, ограждавший несколько корпусов общежития, можно было этот забор перелезть, не такой уж он был и высокий. Но Алексей по прозвищу Пётр Первый, пробежал мимо будки охранников и едва не сломал шлагбаум. В игровом зале он выпил еще, полностью проиграл пенсию и так же дерзко вернулся в общежитие, еще и сделав неприличный жест охранникам, которые побежали за ним, но не поймали. Тут бы ему лечь спать, но он вместо этого полез в комнату к женщинам, всех их перебудил, признался одной из них в любви и потребовал, чтобы она обнажилась, но обнажилась другая, которая ему совсем не нравилась. Только тут его охранники и нашли, и сдали вызванной полиции, а полицейские отвезли его в первое отделение психиатрической больницы, где он пару недель отдохнул и вернулся к учебе.
А один раз сосед по комнате затащил меня на пьянку в соседнем корпусе. Там пили дешевую водку и присоединиться к той компании я не захотел, но меня уговорили немного посидеть, рассказать что-то о Норвегии. Рассказывать что-то, когда рядом несколько пьяных людей говорили каждый о своем, было трудно, но тут одна очень экспрессивная женщина влезла на стол и начла раздеваться, швыряя предметы своей одежды в окружающих. Я бы не сказал, что она была какой-то страшной, но было в ней что-то отталкивающее особенно мужчин. Мужики сначала пребывали в шоке, а когда в них полетело нижнее бельё, как-то дружно стащили её со стола и вытолкали из комнаты. От меня один мужик потребовал, чтобы я нарисовал его портрет, вероятно мой сосед наболтал ему о том, что я когда-то учился рисунку. Когда я отказался, меня попросили уйти, что я с радостью и сделал.
Мне так же рассказали и еще одну историю о пьянстве инвалидов в этих общежитиях, которая произошла в жаркий летний день. Напиваясь, студенты играли в карты на раздевание, причем в этом участвовали, как мужчины, так и женщины. Когда им уже нечего стало снимать, проигравшие начали выбегать голые на улицу, конечно, не в том месте, где их могли заметить охранники. И это продолжалось до тех пор, пока местные жители не вызвали полицию.
Ко мне в гости иногда заходил Сережа, мой бывший сосед по комнате. Он просил показать ему какой-нибудь интересный фильм, рассказывал, как ему и его другу по школе интернату плохо живется в этом общежитии. Он рассказал, что его друга соседи вообще не пустили в комнату ночью и им пришлось вдвоем спать на одной кровати, свернувшись калачиками на разных краях. Ему соседи тоже часто не давали спать по ночам. Они подружились с глухими девушками, пригласили их к себе, а потом им стало интересно, могут ли их подруги издавать какие-то звуки, и чтобы проверить решили одновременно их укусить. Этот эксперимент закончился полуночной потасовкой. Серый спрашивал, возможно ли как-то переселиться в мою комнату, ведь у меня было две свободных койки. Я поговорил с комендантшей, и она сказала, что одна из коек занята студентом, который болеет, а другая должна оставаться в резерве. В итоге этих двоих слабо видящих тихих парней переселили в комнату Игоря Николаевича, которому тоже достались шумные соседи, и он потребовал, чтобы их ему заменили.
Одно время нам читала лекции женщина, работавшая технологом в одной достаточно крупной прачечной. Она решила устроить нам экскурсию на свое производство на целый день, чтобы мы там проработали часов шесть. И нас после завтрака посадили в школьный автобус и повезли в Ригу. Обед нам выдали сухим пайком – хлебом, сыром, колбасой, фруктами. В той прачечной было не так чисто, как в нашей учебной, техника там стояла тоже видавшая виды, а некоторая была в совсем плохом состоянии. Нас ставили работать то на одном, то на другом месте.
Игорь Николаевич во время этой экскурсии задумался о том, продолжать ли ему учиться этой профессии дальше. Как-то его напугало замкнутое пространство и огромные машины, рассчитанные на пол центнера сухого белья, чтобы вытащить мокрое белье из такой машины нужна была немалая физическая сила. Перспектива простоять целый день у коландера, выполняя одно и то же нехитрое движение, ему совсем не понравилась. Я напомнил ему о том, что, начиная учебу, мы подписали договоры, в которых говорилось о том, что если мы захотим бросить обучение без уважительной причины, то нам придется заплатить за это обучение, питание и проживание, а это где-то полторы тысячи лат. Потому придется доучиваться, тем более что это каких-то несколько месяцев.
Остальные одногруппники тоже были напуганы условиями труда в настоящей прачечной и не изъявляли желания устроиться там работать после окончания обучения. А Лариса, у которой были проблемы с позвоночником, после четырех часов работы, почувствовала себя настолько плохо, что ей пришлось вызвать скорую помощь. Неделю спустя она продолжила обучение уже в группе швей. После этого инцидента она узнала, что всем студентам нашей школы положены по программе реабилитационные процедуры. Об этом она рассказала почти всей школе, и некоторые активисты отправили требование сначала директору школы, а потом и в министерство образования. В итоге нас начали иногда пускать на пару часов в тренажерный зал и бассейн по вечерам. Особенно нам понравились занятия аквааэробикой в бассейне, там еще была греческая баня.
В моей комнате в общежитии глухой Эдуард сменился на Эдуарда шизофреника, который собрался выучиться на бухгалтера, еще он был помешан на религии, я толком не понял, к какой конфессии он принадлежал, но точно не к лютеранам и не к католикам. Всю свою жизнь он проработал чиновником, но потом заболел, жена от него ушла, и уже повзрослевшие дети перестали с ним общаться. К психиатрам он не обращался, считал их шарлатанами и отравителями, но вполне признавал факт своей неработоспособности. Жил он в крохотной квартирке в маленьком городке Броцэны, славившимся своим цементным заводом. Ему очень хотелось сделать ремонт в своей квартире, и он просил у меня помочь ему в этом, и в награду предлагал трехразовое питание во время проведения работ. Я пытался объяснить ему, что для ремонта нужны материалы, которые стоят не дешево, но он упрямо повторял, что хороший мастер найдет у себя в загашнике любые материалы. Ему казалось, что сразу после того, как он сделает ремонт, на него начнут обращать внимание женщины и он тут же создаст новую семью.
А потом ко мне еще и подселили Дага, чтобы я за ним приглядывал, а то никто не хотел с ним жить в одной комнате, да и домашние задания он не выполнял. Ко мне Даг относился со всем уважением, на какое был способен, но он просто не мог прожить день и чего-то не натворить. То он уронил тяжелый флакон одеколона в керамическую раковину в ванной, так что она треснула, то раскидал по всей комнате свои вещи, то ложился в постель, не сняв верхней одежды и обуви. За ним нужен был постоянный присмотр, и без руководства он жить просто не умел. Я следил за тем, чтобы он мыл полы, застилал кровать по утрам, убирал свои вещи, которых у него было очень много. Иногда я читал ему короткие лекции о правилах поведения в обществе. После того, как Даг поселился в моей комнате, ненавидевший его Игорь Николаевич перестал приходить ко мне в гости.
Иногда к нам временно подселяли, тех, кто получал высшее образование. Люди это были очень серьезные и к тем, кто учился по году, они относились с подозрением. Особенно мне запомнился Янис из Прейли. Он был достаточно состоятельным фермером, передавшим свое большое хозяйство наследникам. У него даже была своя лавка, торговавшая натуральными продуктами с ферм. В основном он занимался выращиванием коров мясных пород, впрочем, были у него и молочные коровы, но держать их в большом количестве было не так выгодно. Он сказал, что в связи со своей инвалидностью больше не может заниматься фермерской деятельностью, потому учиться на профессионального руководителя.
Порой у нас жили и те, кто проходили проверку знаний и состояния здоровья, перед поступлением на учебу. Особенно колоритным был один старец за семьдесят лет, с нестриженными ногтями, длинными седыми космами в белой рубахе до колен. Он собирался учиться на программиста, толком не понимая, что это за работа и что такое компьютер. Однако он был инвалидом второй группы и имел полное право претендовать на получение высшего образования. Был и какой-то религиозный фанатик, который громко и на коленях молился и пытался меня крестить прямо в общежитии.
(Продолжение в комментарии).
Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать восьмая
Глава тридцать восьмая. Волнующая встреча.
В Риге было пасмурно, когда я вылез из каунасского автобуса и поволок свой ужасный чемодан по автовокзалу. Все оставшиеся фунты, литы и евро я поменял там на латы и вышло как-то мало. Остальные свои сбережения я менять не стал, но только тогда до меня дошло, что фунт ниже по курсу, чем лат, и латов у меня будет гораздо меньше, чем фунтов, и это меня сильно расстроило. Вместо того, чтобы купить электронный талон и пойти на трамвай, я поехал до дома на такси, не желая больше тащить огромный и тяжеленный чемодан, весивший больше пятидесяти килограмм. У меня в бумажнике долгое время хранился ключ от дома, потому вошел я самостоятельно. Меня встретил отец и предложил поесть омлета с капустой, который он каждый день готовил. Съел я это совсем без аппетита, говорить особенно ничего не хотелось. Я сходил в ближайший магазин и купил себе новую сим-карту, а английскую выбросил, после чего позвонил маме, которая была на работе.
Пока я жил в Англии, умер мой дед, бабушка после этого стала совсем беспомощной, жить одна она уже не могла, даже боялась выходить на улицу. Мама забрала её к нам, а в её квартиру пустила жить своего двоюродного брата, который до этого мыкался по съемным квартирам. Бабушка узнала меня с трудом, ей было за восемьдесят, но деменция сильно прогрессировала. Да и сидение дома у телевизора совсем не шло ей на пользу. Мой отец иногда бывал груб со своей тещей, которая в свое время кричала на него целыми днями, пытаясь заставить его работать. Мне было как-то совсем неприятно слышать от своей бабушки положительные отзывы о Сталине и антисемитские лозунги. Я раздраженно напомнил ей о том, что её отчим и её отец были евреями. У неё началась небольшая истерика, и потом она нажаловалась на меня моей маме, сказала, что она меня плохо воспитала, если я не почитаю генералиссимуса, не согласен с тем, что евреев надо истребить, и не мечтаю уехать в Россию.
Потом я долго говорил с мамой, пытался рассказать ей о том, что пережил в Норвегии и Англии, те детали, о которых я не смог ей написать, чтобы не волновать её зря. Отец плохо скрывал свое недовольство моим возвращением. Он сидел дома, пока мама работала на износ, готовил есть и одним глазом смотрел в телевизор, а другим в компьютер. Часто он еще предъявлял маме претензии относительно того, что она купила не совсем те продукты, которые он просил. Первым делом я пошел искать место, где самый выгодный курс для обмена фунтов на латы, а потом отправился покупать себе новый велосипед. Мне почему-то казалось, что, когда я окажусь в седле, мне сразу станет лучше.
На новом велосипеде я поехал в Текаву, созвонившись с Алишером, прихватив с собой камеру. На природе мы пили пиво, и я записывал его сумасшедшие выступления, чтобы разместить их на своем новом канале в Ю-тюбе. Мой старый канал заблокировали из-за того, что я на нем с целью повышения рейтинга разместил скачанные популярные фильмы. Я рассказал поэту о своем намерении поехать в Прейли и познакомиться там со своим сыном. Он сказал, что Вера воспитала его так, что он может убить меня, и лучше мне туда вообще не ездить. Я промолчал, но мне очень не понравились его параноидальные предположения. Однако и с Верой мне видеться совсем не хотелось, но я понимал, что этого мне не избежать и без скандала тут не обойдется. В тот вечер я сильно перебрал и еле доехал на новом велосипеде до дома.
Потом я съездил в гости к Доктору, уже на трамвае, и мы пили всю ночь. У его сожительницы с опухшим от пьянства лицом, что-то было с ногой, она не могла ходить, так же он ей нечаянно дверью отрубил одну фалангу на среднем пальце, но сам тут же все и зашил. Он одобрил мое возвращение в Латвию, сказал, что в и в Риге можно прекрасно жить и не работать и принялся рассказывать мне о том, как он забирает просроченные продукты из всех магазинов в округе, как поздней весной можно собирать и продавать ландыши, а потом ягоды и грибы до поздней осени. Впрочем, деньги ему нужны были в основном на выпивку и табак, за квартиру платила его мама, и основные продукты питания покупала тоже она. Компьютер у него давно сломался, и он не печалился по этому поводу, зато не надо было платить за интернет. В квартире был кошмарный бардак, там давно никто не убирался и валялось много всяких вещей, которые были явно найдены на свалке.
После этого визита я впал в какое-то оцепенение, я был поражен тем, насколько опустился Доктор, уехавший из Германии от состоятельной жены, не принявший немецкое гражданство со всеми его социальными гарантиями. Он говорил только о том пиве, от которого желудок болит не так сильно, с дотошностью медика, он рассказывал о том, как бороться с похмельем. Его не интересовало ничего, кроме алкоголя и табака, на нем было одето черт знает что и его это совершенно не волновало. Мне стало страшно, что я от тоски по Норвегии тоже сопьюсь, что тоже не смогу уже работать в Латвии.
После визита к Доктору я очень долго лежал завернутый в свой любимый спальный мешок на своем любимом матрасе в углу комнаты. Вставать и куда-то идти совсем не хотелось, и неизвестно, сколько бы я так провалялся, если бы не случилось самое настоящее чудо. В дверь кто-то постучался, открывать пошел отец, какая-то женщина ему что-то говорила, я не мог разобрать что. А потом он дал мне номер телефона инспектора органов опеки и передал мне, что Вера находится на принудительном лечении в психиатрической больнице, а её дети в кризисном центре. Я не вполне себе представлял, что такое кризисный центр, и сколько у неё детей, кроме Павлика.
Я сразу позвонил инспектору и спросил, когда я могу приехать и забрать сына из кризисного центра. Но все оказалось не так просто, мне сказали, что ребенка надо подготовить к встрече со мной, сказали и о том, что Веру скоро выпишут, а Павлика и его сестру уже забрал из кризисного центра её гражданский муж, который вернулся из командировки. Инспектор сказала, что с Верой у неё проблемы уже не в первый раз, что всему виной её шизофрения, и любовь к алкоголю. Я спросил, почему её мама не помогла ей в трудной ситуации, и она мне сказала, что не её маму тоже положиться невозможно, что за порядком в доме более или менее следит её гражданский муж, но и тот иногда злоупотребляет алкоголем и часто в командировках. В конце разговора она меня попросила перезвонить ей через три дня.
Во время второго звонка инспектор назначила мне встречу с Павликом у себя в кабинете, сказала, что Вера уже здорова. Я был огорчен тем, что сына передавать мне пока никто не собирается, что её называют выздоровевшей, и свидание с сыном будет происходить в её присутствии. То, на что я не мог пойти много лет само пошло на меня. Первое свидание, конечно, будет при инспекторе, но как потом, сохранить свое лицо при ребенке, фактически общаясь с алкоголичкой, больной шизофренией? Мне вспомнилась та инспекторша, которая на суде утверждала, что в доме у Веры идеальные условия для жизни ребенка и достаток. Когда я позвонил в первый раз инспекторша долго жаловалась мне на Веру и на её маму, а теперь, она уже была ей как бы довольна.
И снова, после десятилетнего перерыва я сел на автобус Рига – Прейли. Латвия совсем не изменилась за время моего отсутствия, мне даже не интересно было смотреть в окно на хорошо знакомую дорогу. Однако на окраине Прейли все-таки выстроили огромный торговый центр. Покупать заранее подарки для сына я не хотел, но мама положила мне в рюкзак фонарик и большую дорогую шоколадку. Автобус прибыл раньше времени, полчаса надо было где-то болтаться, и я пошел гулять по городу. Руины дворца так и стояли загаженными, никому не хотелось их реставрировать. Правда в речке, в том месте, где она широко разлилась перед плотиной бил фонтан. Парк был такой же дикий, как и прежде. Я вернулся в центр, и принялся искать здание за костелом.
- Сюда иди! – раздался крик где-то у здания за костелом.
Кричал это мужчина, но я сразу понял, что этот приказ относится ко мне, хотя я и был на почтительном расстоянии. Боковым зрением я увидел, что у дверей того здания стоял мужчина с пацаном. Сразу, такое хамское обращение! А что будет дальше? Я просто не смог себя заставить пойти на этот зов. Время до начала встречи еще было, потому я, не поворачивая головы в ту сторону, где стоял мой сын со своим отчимом, направился в магазин, где купил бутылку минеральной воды. А потом уже подошел к зданию так, чтобы они не видели моего приближения, но их уже не было у входа. Я поднялся на второй этаж, постучался в кабинет и вошел внутрь.
Инспектор представила меня Павлику, который смотрел на меня как-то испугано, отчим строго сказал ему, что при знакомстве надо подавать руку. И тут мне как-то стало неприятно, что мальчику этот невоспитанный человек навязывает свои правила. Руку не подать при знакомстве – это не прилично, а кричать незнакомому человеку чтобы он шел к ноге, как собаке, это прилично? Я спокойно сказал, что если он не хочет, то пусть лучше не подает мне руку, это вполне нормально. Павел все-таки встал и подал мне руку, и тут только я заметил, насколько он похож на свою мать внешне, только глаза были совсем другие. В отличии от неё он смотрел на мир доброжелательно и спокойно. И тут инспектор начала расспрашивать Виталия, где же его Вера, и он сказал, что их дочка приболела, и она с ней осталась дома. После переброски несколькими ничего не значащими фразами, инспектор попросила Виталия и Павлика выйти и подождать меня снаружи.
Наедине она спросила меня, собираюсь ли я уезжать обратно в Англию. Я ответил, что намерен далее жить в Риге и еще раз сказал о своей готовности забрать сына себе. Она признала, что в столице, конечно, у ребенка будет больше возможностей, но перед тем, как взять его себе, я должен установить с ним контакт, чтобы в первую очередь Павел захотел переселиться ко мне. И снова она начала говорить о том, как с Верой тяжело работать, а потом пожелала мне удачи в установлении контакта с ребенком.
У входа Виталий подал мне руку, сказал, что общаться с сыном мне будет лучше в парке на скамейке, а он пока побудет на почтительном расстоянии, чтобы Павлик не боялся. И пошли мы в парк, мне был трудно говорить о погоде и всякой ерунде, пока мы дошли до скамейки. Я нервничал так же, как перед прямым эфиром на радио, лихорадочно думал, о чем мне говорить с сыном, чтобы ему не стало скучно, о чем его спрашивать стоит, а о чем нет, как ответить на его возможные вопросы корректнее. Нервозность прошла, когда мы остались наедине, и я запел, словно тетерев на току о своих приключениях и путешествиях, стараясь говорить с юмором о своих неудачах.
Потом я подарил ему фонарик и шоколадку, но он не очень обрадовался подаркам. И тут я принялся осторожно расспрашивать его о том, какие игрушки ему больше нравятся. Оказалось, что он, как и я любил конструкторы, только в отличии от меня он играет только в конструкторы от Лего. Мне осталось только похвалить его за принципиальность и дать денег на новый конструктор. Оказалось, что у него есть свой телефон, и мы обменялись номерами. Я сказал, что примчусь сразу, как только он меня позовет и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.
О том, что с ним произошло ранее я его спрашивать не стал, но он сам начал рассказывать о том, что в кризисном центре, когда он там был, было много детей и жить там ему вполне понравилось. Из-за этих его слов мне стало очень больно, насколько же ему дома было плохо, если в кризисном центре стало хорошо! А потом еще он начал рассказывать о различной социальной помощи для малоимущих. Он знал, даже сколько киловатт полагается малоимущим бесплатно. Потом он сказал, что бывал в Риге у своей тёти, конечно, я тут же пригласил его к себе в гости, упомянул, что живу я не очень далеко от моря. Он сказал, что не очень любит море, я признался ему, что тоже не люблю купаться в море из-за песка, который всюду липнет, и еще там мелко и ветрено. Когда я достал свою трубку и попытался её закурить, Павел попросил меня этого не делать, потому что он очень не любит, табачный дым. Я, конечно, сразу спрятал трубку в карман и обещал никогда не курить в его присутствии.
Беседа шла легко и непринужденно, и доставляла мне большое удовольствие, в тот момент я был счастлив и мог смеяться над всем тем, плохим, что я пережил ранее. В будущее тогда я тоже смотрел с оптимизмом, мне казалось, что для того, чтобы увидеть на лице сына радостную улыбку, я многое смогу перенести с легкостью. Я сказал ему, что уезжать из Латвии больше никуда не буду, чтобы быть рядом с ним, что найду какую-нибудь работу и буду приезжать в Прейли каждые выходные, если он, конечно, этого захочет, и к моей радости, он сказал, что будет меня ждать на следующих выходных. Как-то незаметно пролетели четыре часа моего пребывания в Прейли, надо было идти на вечерний автобус до Риги.
Обратно я ехал счастливый, каким давно не был. То, что так долго мучило меня, наконец начало постепенно уходить. Мне повезло в том плане, что я ничего от сына не ждал, не требовал, не хотел, я просто с легкостью принимал его таким, какой он есть. Конечно, мне очень захотелось купить ему какую-нибудь приличную одежду, а то одет он был явно в магазине ношеной одежды и не по размеру, хотелось накормить его деликатесами, но я понимал, что все это может ему просто не понравится и мне следует в первую очередь учитывать его вкусы и желания.
Надо было срочно куда-то устроиться на работу, но к решению этой задачи я подошел очень легкомысленно. Подруга моей мамы дала ей номер телефона заведующей небольшого супермаркета «Максима» у нас, на Красной Двине, где требовался грузчик, причем срочно. Мама сказала, что у этой подруги знакомые работают в Максиме и каждый день носят домой бесплатные продукты, питаются на работе бесплатно, неплохо получают и особо не напрягаются. Я даже не просматривал никаких объявлений о работе в интернете, не ходил в государственное агентство занятости, а срочно позвонил этой заведующей и через полчаса уже беседовал с ней в её кабинете.
Работать меня взяли не совсем грузчиком, я должен был помогать грузчику, а сам работал в отделе пива, напитков, чипсов орехов с сухофруктами и сушеной рыбы. Был май месяц, становилось тепло, и людей часто мучила жажда, потому товары в моем отделе исчезали с полок гораздо быстрее, чем в других отделах. Работать я должен был по восемь часов в день пять дней в неделю. Выходные у меня были в четверг и в воскресенье. Заведующая сказала, что рабочий день у меня считается законченным только тогда, когда старшая смены убедится, что полки в моем отделе максимально заполнены. Товары надо было не просто ставить на полки, надо было, чтобы сначала стояли более старые товары, чтобы в первую очередь покупатели брали то, у чего был наименьший срок годности. Разумеется, надо было следить, чтобы не полке не было товаров, у которых срок годности кончился. А потом, когда я начал более или менее справляться, мне велели еще и мыть полки, на которых особенно от напитков в металлических банках оставались серые следы.
Наконец настало воскресенье, и я, как на крыльях, помчался в Прейли, где уже встретился с Павликом один на один, и мы целый день гуляли по городу, и рассказывали друг другу о своей жизни. Я завел его в магазин и купил ему конструктор, который он выбрал. Я боялся, что он попросит какой-то дорогой, но он выбрал один из самых дешевых. В выборе напитков он был так же скромен, но привередлив, не хотел пить что попало. За обедом в кафе он заказал сосиски с макаронами и совсем не притронулся к салату, который тоже лежал в тарелке, он вообще не любил фрукты и овощи.
Прозвучал и тот вопрос, которого я ждал со страхом, вопрос о том, почему я не приехал к нему раньше. Я не мог не ответить, не мог что-то соврать, перевести разговор на другую тему. Я ответил, что мы с его мамой часто ссорились и дрались, и потому я не мог больше с ней видеться. Он молча это выслушал и рассказал мне о том, что обо мне думает его бабушка. Она ему сказала, что отец, который только пятьдесят лат в месяц платит, это никакой не отец. Тут я тоже признался ему в том, что были моменты, когда у меня и этих пятидесяти лат в месяц не находилось, и тогда их выплачивала моя мама.
И снова началась трудная рабочая неделя, мимо меня на работе мелькали знакомые лица, некоторые из них узнавали меня, здоровались, удивлялись тому, как я докатился до работы грузчика в магазине. Мой одноклассник Лёха предложил мне выпить пива вечерком. Он собирался уехать к сестре в Ирландию, которая работает там супервайзером на пищевой фабрике и обещала устроить и его, и его жену. Правда, у Лёхи был паспорт негражданина, и латышский он учить, чтобы сдать экзамен на гражданство, он не собирался. Я, как мог, рассказал ему о трудностях жизни в Англии, с которыми я столкнулся, рассказал ему и о том, как сам съездил в Ирландию к сестре. Я признался ему в том, что, вероятно, до конца жизни буду тосковать по Норвегии, и в ближайшие лет десять точно не смогу туда вернуться. Он не особенно понял, что значит десть лет не видеть сына, а потом познакомиться с ним и постепенно начать узнавать о его нелегкой жизни. Он вообще не понял, зачем я вернулся в Латвию. Мне как-то стало скучно с ним, и я, сославшись на то, что мне завтра рано на работу, я пошел домой.
А на работе я начал задерживаться все дольше и дольше. Дело было в том, что товаров для моего отдела заведующая стала заказывать все больше и больше. Из машины контейнеры с товарами надо было закатывать прямо в торговый зал, потому что складских помещений в магазине было очень мало, и они были переполнены. Товар надо было разгружать сразу на полки, и лишь то, что на них не влезало, я должен был складывать где-то в подсобке или проходах. Заведующая придумала еще и увеличить ассортимент, это значило, что на тех же полках надо было разместить по планограмме больше видов товаров, следовательно товаров каждого вида меньше помещалось на полке. В связи с этим мне приходилось чаще выставлять на полки товары, больше беготни, больше возни, больше нервотрепки.
Времени, чтобы выйти покурить у меня практически не было, как и практически некогда было съесть бесплатный обед, который почему-то готовили уборщицы. А после того, как я увидел из чего готовится этот обед, есть его я больше не хотел, туда шли просроченные продукты, подгнившие овощи и фрукты и много-много всяких приправ. Охранники умудрялись съедать по две порции этой адской баланды. Некоторые молодые продавщицы спрашивали у меня, неужели я собираюсь долго работать в этом магазине. Грузчик в одной смене, как-то после работы предложил выпить по пиву в забегаловке неподалеку, расспрашивал про Англию, предупредил, что больших денег заведующая мне не заплатит, что перерабатываю я бесплатно и получу где-то сто восемьдесят лат на руки. Мужик он был зловредный, иногда мог загулять, но отчаянно подлизывался к заведующей, и она ему все это прощала. Я тогда совершенно не понял, зачем ему было предупреждать меня о том, что меня кинут на деньги.
Когда у меня был выходной в четверг, заведующая позвонила мне после обеда и попросила зайти на работу. Когда я пришел, она молча указала мне на пустые полки, и я, как какой-то раб пошел переодеваться и работать. В то воскресенье я не поехал в Прейли, а провалялся целый день дома, только позвонил Павлику и обещал приехать на следующей неделе. А в понедельник мне сказали, что я обязан помочь грузчику в других отделах. Грузчик помогал продавцам во всех отделах, кроме моего, самого трудного, а тут еще выяснилось, что я должен помогать ему. Меня даже заперли в морозильнике и не выпускали, пока я не разложил там все по полкам. Замерз я тогда основательно, но в отместку объелся творожных сырков.
Вскоре на меня очень сильно публично наорала начальница склада. В воскресенье куда-то исчез ящик чипсов из подсобки, мне велели его срочно найти. Я потратил около часа драгоценного времени на поиск, но найти эти чипсы я не смог. После того, как эта полная женщина поорала на меня матом минут десять, я отправился работать, а чипсы были благополучно списаны и на этом инцидент был исчерпан. А через неделю, когда я помогал грузчику на складе, где лежали товары из других отделов, я нашел этот ящик чипсов. Кто его туда унес и зачем задвинул другими ящиками я понятия не имел. И снова на меня минут десять вопила заслуженная работница торговли, поработавшая еще при советской власти. В итоге чипсы эти разобрали по домам те, кто был на хорошем счету у заведующей.
Работа была не особенно физически тяжелой, но постоянные покрикивания и ощущение постоянного опоздания жутко нервировали меня и выматывали. По утрам у меня жутко болели ноги, а ладони вообще опухли и пальцы стали плохо действовать, но я и не думал сдаваться и писать заявление об увольнении. Я надеялся на то, что со временем меня перестанут прессовать, но заведующая придумывала для меня все новые и новые задания и обязанности, и постоянно упрекала в нерасторопности. Одна молодая продавщица, работавшая с овощами и фруктами, как-то между прочим сказала мне, что на моем месте большинство дольше недели не держится, просто исчезают и все. Она иногда заговаривала со мной и угощала каким-то фруктом. Только после этого я как-то начал сомневаться в том, что у меня получится зацепиться в том магазине.
А потом случился еще один скандал. Я вовремя заметил, что у нескольких упаковок с орехами закончился срок годности и принес их заведующей, а она поздравила меня с удачной покупкой этих орехов по розничной стоимости без всяких скидок. Я твердо сказал, что не намерен платить за эти орехи потому, что сделал все правильно, как она мне сказала. И тут она прочла мне лекцию о том, что надо делать, если видишь, что срок годности у товара скоро кончится, а вероятности его покупки нет. Оказалось, что нужно было такие товары вносить в список и с этим списком ходить к ней или начальнице склада и просить, чтобы они их уценили и они были вовремя проданы. Я спокойно сказал, что слышу об этом впервые, и потому если у меня из зарплаты вычтут за это деньги, то я напишу заявление об увольнении и пожалуюсь в трудовую инспекцию. Это её как-то успокоило, дело было замято, орехи несколько дней валялись у неё на столе, а потом были отданы поставщику.
Во время очередного визита в Прейли, Павел долго приглашал меня зайти к нему домой, я спокойно и твердо отказывался. Мы сидели на скамейке в его дворе, и он опять спросил меня, почему я так долго не приезжал к нему, и снова я сказал, что не в состоянии общаться с его мамой, и долгое время думал, что он меня ненавидит так же, как и она. И тут он сказал, что это совсем не так, что он совсем не такой, как его мама. После этого мы очень крепко обнялись и долго не хотели отпускать друг друга. Мне надо было бежать на автобус, я надвинул пониже козырек кепки на лицо, по котором лились слезы. Павел тоже сидел и плакал на скамейке, потом мне позвонила Вера и сказала, что я чем-то испортил ему настроение, что он весь вечер после общения со мной был какой-то грустный, а иногда у него на глазах были слезы.
После этого разговора я понял, что контакт с сыном мне установить удалось, но что делать дальше я не знал, захочет ли он переезжать ко мне, да и куда он мог переехать, когда в квартире и так совсем не было свободного места. Как-то раз, когда я с Павликом переписывался по Скайпу, и я его начал приглашать к себе в гости, вдруг на меня посыпались разные оскорбления и ругать, через пару минут я понял, что со мной от имени сына переписывается Вера и она или сильно не в себе, или очень пьяна. Как я и предполагал, знать, что сын меня любит и жить с ним на расстоянии было очень болезненно. Я жил в постоянном страхе, что Вера с ним сделает что-то плохое, а я ничем не смогу ему помочь. В то же время злость на Веру прошла после того, как я услышал о том, что ей официально диагностировали шизофрению, я не знал тогда, толком что это такое, но понимал, что эта болезнь, что из-за этой болезни она ведет себя неадекватно и винить её в этом бесполезно, как бесполезно винить безногого в том, что у него нет ног.
А на работе меня загружали все больше и больше, я почти каждый день работал с раннего утра и до закрытия магазина, и от меня требовали, чтобы я выходил не только в четверг, но и в воскресенье. За месяц я наработал больше двухсот пятидесяти часов и наивно полагал, что все переработки мне оплатят. Приближался праздник Лиго, люди покупали все больше пива, и работы у меня было невпроворот. Мама была недовольна тем, как я выгляжу, её подруга сказала, что я должен как-то подлизаться к заведующей и тогда все наладится и начну я приносить домой каждый день сумки с бесплатными продуктами и работать, не напрягаясь. Вскоре я нашел на стенде просроченную сушеную рыбу, но решил ничего никому об этом не говорить, а просто съел её в туалете. С тех пор, как я начал оставаться, я много чего начал есть в туалете, зная, как легко и без проблем списываются недостающие товары и где расположены камеры наблюдения, так же, когда охранников нет на месте.
Когда до Лиго оставалась неделя, я просто не смог подняться рано поутру. Мне позвонила заведующая, и я сказал, что очень плохо себя чувствую, и скорее всего пойду к врачу и открою больничный. Она начала вопить какие-то оскорбления в мой адрес, сказала, что больничный мне оплачивать ни в коем случае не будет и я буду уволен за прогул, без выплаты зарплаты, если немедленно не явлюсь на работу. Мне показалось, что это она не в серьез, что это пустые угрозы, что она так сделать просто не может, потому что это не по закону. Однако, решил немедленно пойти к врачу и открыть больничный, хоть и встать мне было и очень тяжело, хоть руки были занемевшими и опухшими, а ноги болели и подкашивались. Мне удалось пробиться семейному врачу без предварительной записи, прождав в коридоре около часа. Особенно долго она меня не расспрашивала, просто посмотрела на распухшие ладони, выглядел я совсем не очень хорошо. Я получил несколько направлений на разные обследования, диагноз мне тогда еще не поставили.
Пару дней я просто валялся, не поднимаясь, потом пошел делать назначенные мне обследования. Рентгенолог с видом знатока, сказала мне, что у меня очень серьезные проблемы с ладонями и ступнями, когда отдавала мне снимки. Я сильно перепугался, пошел со снимками к хирургу, но тот был очень старым, еле дышал, смотрел на снимки сквозь две пары очков, и ничего не мог разглядеть, судя по его невнятным возгласам. В итоге он порекомендовал мне где-то найти мазь, которой мажут суставы лошадям, где её найти он сам не знал. Пришлось идти в другую поликлинику к другому хирургу, который отправил меня к невропатологу и ревматологу. К врачам этим надо было записываться заранее и долго ждать, да и стоили эти приемы не дешево, а сказать, что со мной толком никто не мог. Ладони и ступни были уже не такими опухшими через две недели спустя, но боли и онемение никуда не ушли.
Через четырнадцать дней после того, как я открыл больничный, мне надо было отнести его работодателю, чтобы он мне его оплатил, и далее я переходил уже на больничный, который мне оплачивало государство. Я принес желтый бланк своего больничного в магазин, заведующей на месте не оказалось и мне пришлось его отдать начальнице склада, как самой старшей по званию после заведующей. Она выразила мне свое недовольство моим поведением, но я слушать её не стал, сказал, что плохо себя чувствую и ушел.
Через пару дней после того, как я занес свой желтый больничный в магазин, я получил странный конверт с логотипом Максимы, в котором лежала моя налоговая книжка и мое заявление об увольнении без моей подписи. Уже давно мне должны были перечислить зарплату, но её не было. Для меня это было просто шоком, идти в магазин и говорить с этой склочной бабой обличенной властью я не хотел. Первым делом я пошел к семейному врачу, чтобы взять справку о том, что она выдавала мне желтый больничный, заодно я взял и синий не закрытый больничный и с этими документами пошел к юристу. Мама порекомендовала мне неплохую юридическую контору, услугами которой она уже пользовалась.
В юридической конторе не оказалось того юриста, который занимался трудовыми вопросами. Однако, лучший адвокат в этой конторе спросила у меня, что случилось, увидев вероятно мой потерянный вид. Я вкратце рассказал ей о том, что произошло. Она сказала, что дело совсем простое, посмотрела, какой номер телефона у Максимы и позвонила в главный офис. Говорила она буквально несколько минут, после чего сказала, что вопрос решен, что меня завтра восстановят на работе, а если этого не произойдет, то мне нужно зайти к ней еще раз. С меня она ничего не взяла, сказала, что в Максиме слишком мало платят для того, чтобы её работники могли обращаться к юристам. И уже на следующий день на телефон пришло сообщение о том, что на мой счет перечислена сначала зарплата за прошедший месяц, а потом и больничный. А потом пришло и письмо о том, что на работе я восстановлен.
Наконец настал тот день, когда я поехал в Прейли за Павликом, чтобы привезти его погостить в Ригу. У него были летние каникулы, а у меня много свободного времени и самочувствие у меня стало более или менее удовлетворительным. Когда я приезжал к нему, он один раз выехал кататься на велосипеде, который был явно маловат для него. Я тогда сказал, что, когда он приедет в Ригу, мы пойдем искать новый велосипед для него. И нам повезло, на Латгальском рынке или барахолке, как это место называли в народе, продавался серьезный агрегат в хорошем состоянии и всего за сто лат. И мы катались по Риге, катались по лесопарку у озера, съездили на Восточное взморье. Пока я был с сыном, я забывал о своем плохом самочувствии, особенно, когда он был всем доволен. Меня поражало то, что он никогда даже не пытался проказничать, и мне совсем не в чем было его упрекнуть. Хотя огорчало то, что Павел совсем не хотел читать книжки и ходить в музеи, но это мне было легко пережить. Зато уже тогда в компьютере сын разбирался лучше, чем я.
(Продолжение в комментарии)
Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать пятая
Глава тридцать пятая. Странствие без денег.
Конечно, совсем без денег я поехать не отважился, у меня были при себе больше ста двадцати евро и тысяча двести шведских крон. В сумках лежали продукты, которых должно было хватить дня на три и десять пачек маленьких дешевых сигар. Я выехал из Риги одиннадцатого июня и направился в Таллинн через Пярну. Было очень жарко, с меня градом лил пот, тошнило и болел живот. Конечно, я тогда должен был пить антибиотики каждый день в течении шести месяцев, но возможно, что я просто за зиму отвык от физических нагрузок, вот организм и начал давать сбои. Первый день ветра не было, но ночью была гроза и ливень. А на следующий день был еще и встречный ветер и только к ночи я добрался до подступов к эстонской столице. Дождь начался с вечера, и лил всю ночь до самого утра.
С мокрой палаткой в сумке приехал я на морской вокзал, где выяснилось, что парома мне ждать надо аж четыре часа. Встал бы я на пару часов пораньше, может успел бы на утренний. Цена на билеты была гораздо выше, чем в прошлый раз, не помню точно сумму, но примерно столько же, сколько стоил билет на паром от Риги до Стокгольма. На пароме все пили пиво и ели котлеты, рыбу и прочие вкусные вещи. Мне жутко захотелось поесть горячего, и я купил себе большую порцию котлет за десять евро и ел их буквально со слезами на глазах.
По Хельсинки я долго не плутал, потому что подготовился к путешествию заранее, нашел в интернете карты крупных городов, которые собирался проезжать сфотографировал их, как и прочие карты, и просматривал снимки с помощью своего фотоаппарата. Потому в этот раз мне не надо было таскать с собой тяжеленный большой атлас. Финляндию я собирался проехать побыстрее, потому взял курс на город Пори, который шведы называют Бьёрнаборг. Проехал я в тот день совсем мало, но и спешить мне было некуда. Банок и бутылок я нашел не очень много, только на два с половиной евро, но и этому я был очень рад, уже можно было какого-то хлеба купить.
В Финляндии меня часто мочили дожди, дул встречный и холодный ветер, порой температура падала всего до восьми градусов выше нуля. Но холод мне был не страшен, у меня в сумках было полно одежды на все случаи жизни. Не всегда удавалось поймать днем момент, когда можно было просушить на ветру палатку. Погода была в основном пасмурная, но иногда выглядывало солнышко. В Пори, оно выглянуло надолго, и я смог запечатлеть фрагменты этого прекрасного города во всей их красе. В этом городе я нашел рыболовный магазин, в котором купил газ для своего примуса за семь евро. Потом я направился по восьмому шоссе вдоль берега моря в город Васа. Тары я собирал катастрофически мало, иногда на три евро за день, максимум набрал на десятку. Запас в сто двадцать евро медленно, но верно таял.
Была пара теплых деньков, когда я ехал только в майке с длинным рукавом, в шортах и подделкой на кроксы на босу ногу. Крема для того, чтобы кожа не обгорела у меня, конечно, не было, потому уже через несколько часов ноги обгорели, покраснели, а местами и пошли волдырями, ну и болели, конечно. Лицо тоже покраснело, а на носу образовалась незаживающая рана. Не смотря, на то, что у меня все время были одеты шорты с прокладкой, промежность я все-равно натер изрядно и она болела. Выгибая смятую банку, я довольно глубоко порезал палец тонкой жестью. Однако боли в животе прошли с тех пор, как я сошел с парома в Хельсинки. Репеллент, который я купил в Риге совсем не помогал от насекомых, он был типа аэрозоля и очень быстро выветривался. Кончился он тоже очень быстро, и я купил новый в Финляндии, тоже аэрозоль, он действовал лучше, но тоже очень быстро испарялся.
Я долго бродил по просторным супермаркетам выискивая продукты подешевле. Самым оптимальным было взять макарон и перемешать их с мясным паштетом. Один раз я купил консервированных грибов, на которые была большая скидка, однако вечером они вышли из меня совершенно не переваренные, как и консервированная кукуруза. Иногда удавалось купить дешевую рыбную или мясную консерву в основном тунца и свинину, которая съедалась с рисом и макаронами. Мне было лень возить с собой соль, потому я невольно соблюдал бессолевую диету. В городе Васа я в первый раз купил мёд в флаконе как для шампуня, есть хлеб, политый этим медом, было очень вкусно и сытно, и после этого я перестал постоянно зябнуть. В этот раз я в отличии от предыдущих путешествий экономил и на питьевой воде. Я заранее накупил в Риге специальных таблеток для дезинфекции воды, у меня было два специальных мешка для хранения воды, которую я набирал в реках и озерах.
Проезжал я не очень много в среднем по сто километров в день. Около города Коккола случилась неприятность. Я готовил себе на завтрак кашу из мюсли внутри палатки, потому что снаружи хлестал дождь, и во время еды капнул жидкой кашей на свой дорогой термо-матрас. Каша эта присохла к матрасу, я её отковырял и повредил поверхность матраса, так что следующей ночью он сдулся. Ремонтного комплекта специально для этого матраса у меня не было, потому на следующий день я заклеил его заплаткой и клеем, предназначенным для велосипедной камеры, и спускать он на какое-то время перестал.
Надо было как-то решать и еще одну проблему – помыться и постирать одежду или хотя бы трусы с носками и велосипедные шорты. Однако дождливая и прохладная погода не располагала к купанию в реках и озерах. О том, чтобы заехать в кемпинг и там помыться за десять евро я и думать не хотел. Запах от меня исходил ужасающий, стыдно было заходить в магазины, где я не только покупал продукты, но и заряжал совой телефон, фотоаппарат, аккумуляторы для фонарика и аудиоплеера. Музыку я слушал изредка, когда становилось совсем тоскливо. Было около десяти градусов, пасмурно и ветрено, когда я заехал под мост через какую-то широкую реку, разделся и полез в холодную воду, ноги сводило от холода, да и скользко было на поросших тиной камнях. Зайдя по колено, я присел и начал, брызгать на себя водой, потом встал, намылился и снова сел в холодную воду. Одно было хорошо – из-за ветра не было комаров и мошки. Одевшись, я постирал трусы, носки и вело-шорты, развесил все это на сумках и руле и поехал дальше поскорее, чтобы согреться. Это еще хорошо, что у меня было дорогое туристическое полотенце, компактное, и очень хорошо впитывающее влагу и быстро высыхающее.
Когда я подъезжал к Оулу, погода изменилась, стало теплее и дожди на какое-то время прекратились. Во время второго посещения этого города я пошлялся по нему основательнее, сфотографировал много памятников, старых домов, церквей. Однако тары в этом городе не было совершенно, как и в других городах Финляндии. Местные алкоголики все подчищали моментально, да и дворники следили за тем, чтобы ничего нигде не валялось. Даже на дорогах вблизи городов тары совсем не было. А потом я поехал дальше, не обращая внимания на красоты природы, но зорко следя за тем, что попадалось на обочине дороги. Тогда я начал собирать не только тару, но и сливал остатки масла из выброшенных канистр, потому что надо было из-за дождей регулярно смазывать ходовую цепь велосипеда. В Кеми мне пришлось в супермаркете купить новый репеллент, за семь евро, зато он действовал против клещей, мошки, комаров и его надо было намазывать, как крем. Он был не такой хороший, как шведский, комары подлетали достаточно близко, слышен был их писк, но они не кусались, как и мошка.
Наконец я добрался до Торнио резервные сто двадцать евро были истрачены, осталась только тара, примерно на евро. Я зашел в супермаркет, сдал последнюю финскую тару, и пошел смотреть, что можно купить на евро. Наконец остановил свое внимание на пакете фиников, на которые была сделана большая скидка, его я и взял. На кассе мне вдруг сказали, что акция уже кончилась, я сказал, что они не убрали ценник. Мой спор с кассиршей решил пожилой мужик, кинувший кассирше один евро. Я так замотался с этой тарой и переходом границы, что даже забыл пообедать, а было уже четыре вечера. Съеденные финики совсем не утолили моего голода. Только выехав из шведской Хапаранды я сел на крытой остановке, сварил себе риса вывалил в котелок две банки тунца и накинулся на это, урча от наслаждения.
В Швеции я ехал очень медленно, потому что постоянно останавливался, чтобы поднять банку или бутылку, попадалось много финской тары, которую в Швеции сдать было нельзя, но добычи было все-равно намного больше, чем в Финляндии. Все мои пакеты быстро переполнились, и я уже не знал, куда складывать драгоценную тару. Однако удача вскоре улыбнулась мне, и я нашел огромный голубой мешок из толстого пластика, который до вечера был полон. Остановился я, не доехав несколько километров до Каликса. Место для палатки я нашел высокое, ровное, сухое, и засыпал, радуясь теплой и солнечной погоде и богатой добыче.
Утром в Каликсе я долго бросал тару в автомат, для которого в супермаркете была отведена отдельная комната и там даже раковина была, чтобы руки помыть после грязных банок. Однако на этом автомате было две кнопки – одна зеленая, а другая белая с красным крестиком. Я нажал на красный крестик, получил чек, которым можно было на кассе расплатиться за покупки или взять наличные деньги. И пошел я набирать продуктов на девяносто пять крон с довольной улыбкой. В том магазине даже нашелся газовый баллон для моей конфорки. Однако чек этот у меня на кассе не приняли, сказали, что я пожертвовал деньги за банки организации красного креста и полумесяца. У меня было шоковое состояние. Кассирше стало меня жаль, и она отправила меня к своей коллеге, которая проверила у меня документы, дала расписаться на каком-то бланке и выдала мне девяносто пять крон в обмен на чек. После этого я больше не нажимал на кнопку с красным крестиком.
Следующий день был солнечным и теплым, я изрядно пропотел и начал плохо пахнуть. Банок на обочине было очень много, попалась даже нераспечатанная бутылка с лимонадом и банка с сидром. Я все это дело с удовольствием выпил, но потом почувствовал себя плохо, вероятно срок годности напитков уже давно вышел. Мешок с банками, который я привязывал поверх сумок раздулся до невероятных размеров и к вечеру был переполнен до отказа. Проехав девяносто километров, я остановился на ночлег у города Лулео. Это был тринадцатый день пути и мне страшно хотелось нормально помыться под горячим душем. Я решил переночевать в кемпинге в Лулео, у меня была тысяча двести крон в запасе, и надежда на то, что банок и впредь на дороге будет попадаться так же много.
На четырнадцатый день пути я сначала сдал тару в супермаркете, где сдуру купил себе пачку сигаретного табака за сто евро, который собирался курить в трубке, потом покатался по городу, где намечался какой-то концерт в парке, там на траве сидело множество нарядных молодых людей, которые весело общались друг с другом. Я почувствовал себя неуместным в той праздничной обстановке и поспешил в кемпинг, но найти его оказалось не так-то просто. Я очень много проехал вокруг города, пока его нашел. У дороги было много тары, но я не хотел тащить отходы с собой в кемпинг.
На ресепшене девушка сказала, что пустит меня переночевать только если я куплю карточку скандинавских кемпингов, действующую во всех странах Скандинавии. Она стоила сто крон и за постой с меня взяла еще сто пятьдесят. Чувствуя себя совсем разоренным, я пошел ставить палатку, а потом очень долго мыться в душе. Там была и стиральная машина, но для того, чтобы она заработала, надо было кинуть в неё несколько монеток и инструкция была написана на шведском без перевода на английский, потому постирался я в раковине. Весь оставшийся день я лежал и думал, как же я глупо поступил, с этим табаком и кемпингом. Погода была достаточно теплой, потому можно было помыться и в каком-нибудь озере.
На следующий день, когда я проезжал город Питео ко мне подъехал на мопеде парень, спросил, сколько времени, потом начал расспрашивать откуда и куда я еду, а потом вдруг спросил, не хочу ли я заняться с ним сексом, намекнув на то, что он мог бы решить некоторые мои проблемы. Мне стало неприятно дальше с ним разговаривать, я вежливо попрощался и поехал сдавать свою тару в супермаркет. В тот день у меня кончился чай, и я купил себе пачку чая шведской марки, решил попробовать его африканский вариант. На вид он оказался каким-то странным – маленькие красненькие палочки, на вкус было тоже неплохо, но классический вариант был все-таки лучше. В Швеции я снова мог есть свои любимые полярные лепешки, которые тоже были разных видов – большие и маленькие, ржаные и пшеничные.
На шестнадцатый день пути я добрался до города Шеллефтео. И если бы я в нем не заблудился пока искал супермаркет, то я бы не увидел его красоты, особенно меня впечатлил старый музейный квартал, где были прямые улицы из двухэтажных аккуратненьких срубов. Судя по всему, там никто не жил, но детали старинного интерьера этих домиков были сохранены. Прямо не хотелось оттуда уезжать, но не ехать я не мог, потому что чтобы поесть, я должен был собрать много банок. У меня к тому времени в резерве оставалась только тысяча крон, а жить до прибытия Димы в Стокгольм надо было еще долго.
Еще день и я миновал город Умео. Там я купил в супермаркете крем для того, чтобы не обгорать и ехал уже в шортах и кроксах на босу ногу. Город мне тоже очень понравился, однако в него было проблемно въехать и выехать из него, потому что на четвертом шоссе меня постоянно преследовали знаки, запрещающие движение на велосипеде. Я пробовал съезжать на небольшие дороги, но тары там было очень мало. И это заставляло меня снова и снова выезжать на шоссе. Мыться в озерах я все-таки приспособился, брал котелок, заходил по колено и поливал себя из котелка, так было не очень холодно, только насекомые досаждали.
За городом Сундсвалль я свернул прочь с четвертого шоссе, решил сделать крюк удалившись от морского побережья. Я поехал по четырнадцатому шоссе, которое вело в Эстерсунд, но потом свернул на юг, в город Онге. Так я и ехал по этой восемьдесят третьей дороге до города Эствалль, недалеко от которого я нашел туристическую стоянку, где был большой навес с лавками и местом для разведения костра, рядом был небольшой водопад, там я провел один день. Экономя газ, я кипятил себе чай и варил макароны на костре, правда потом пришлось долго отчищать котелок и чайник от сажи. Сидеть на месте целый день оказалось тяжелее, чем крутить педали и высматривать тару на обочине. Тогда у меня еще начался геморрой, я думал, что он у меня или от жары, или от неправильного питания, я в то время ел много перченой колбасы. Порой боль становилась такой сильной, что я даже хотел обратиться в больницу или поликлинику.
На двадцать восьмой день пути, я понял, что уже слишком давно ни с кем не разговаривал, и потому попросил у высших сил себе хоть какого-то собеседника. В тот день я искупался и выстирал свои носки, во время одной длительной стоянки на отдых, я повесил эти носки на забор, чтобы лучше сохли, и, разумеется, уехал без них. Пришлось мне потом вернуться, проехать лишних двадцать километров, потому что носки были дорогие, хорошие, да и денег на другие у меня не было. Однако благодаря этому возвращению за носками я встретил девушку, путешествующую на велосипеде. Она была из Стокгольма, её звали Тура. И тут меня прорвало, я все говорил и говорил, а она все слушала и слушала. Она была маленького роста, очень худая, со светло-рыжими волосами, очень нелепо и неопрятно одетая. Удивляюсь, как она сразу не попросила меня заткнуться и ехать своей дорогой. Мы ехали по пустынной дороге, бежавшей среди лугов и пшеничных полей рядом, до тех пор, пока не стемнело. И только тогда до меня вдруг дошло, что я ей надоел. Я извинился и быстро уехал, когда она остановилась и зачем-то смотрела в карту, хотя было уже темно, да и перекрестков никаких не было.
Встреча с девушкой у меня произошла седьмого июля, а восьмого числа, практически не проспав ночь, я посчитал, сколько у меня осталось денег, и сколько дней осталось до встречи с Димой на морском вокзале в Стокгольме. У меня оставалось всего семьсот крон, которые надо было как-то растянуть на восемь дней.
Однако, как бы я медленно ни ехал, как бы мало я ни проезжал за день, я все же подъехал к городу Уппсала по двести семьдесят второй дороге. Меня продолжал мучить геморрой, было очень жарко, денег становилось все меньше и меньше, и я серьезно сомневался в том, что мне их хватит до встречи на морском вокзале в столице, до которой было уже совсем рукой подать. И тогда я решил сделать небольшой крюк, прежде чем заезжать в Стокгольм. По пятьдесят пятой дороге я поехал в Энчёпинг и дальше на Вастерос. В Уппсале я сделал много неплохих фотографий, встретил там много русскоязычных туристов, зашел в туристический магазин и купил ремонтный комплект специально для матраса той фирмы, что был у меня.
В сам город Вастэрос я не заезжал, а поехал обратно в сторону столицы, собирая тару на обочине. С одной стороны я убивал время, с другой еще и зарабатывал немного денег себе на продукты. В окрестностях столицы в ручьях вода была грязной, потому приходилось набирать воду на заправочных станциях и в супермаркетах, где я еще заряжал свой телефон, фотоаппарат и аккумуляторы для плеера и фонарика. Музыку я слушал лишь изредка, очень внимательно и с наслаждением. А температура на солнце повысилась примерно до сорока. Тогда я решил все-таки где-то встать на отдых и пару суток поваляться в палатке где-нибудь у воды, заклеить свой матрас, помыться, постирать все, что можно.
По восемнадцатому шоссе я ехал в сторону мегаполиса, и встретил туриста из России. Он как-то сразу заговорил со мной на русском, будто был уверен в том, что я им владею. Дело было вечером, он признался мне в том, что весь день из-за жары сидел в тени на берегу какого-то озера в городе. Он впервые покинул Россию, приплыл на пароме. Большого опыта в путешествиях на велосипеде у него тоже не было. Он даже не знал, что будет делать, когда пойдет дождь. Его сумки не были из непромокаемого материала, да и никакого плаща он с собой не взял. Но больше всего меня он удивил тем, что пил йогурт на такой жаре. Он долго меня расспрашивал о том, что я ем, сколько это стоит, и где продается. Четкого плана путешествия у него тоже не было. Я искренне пожелал ему удачи, потому что не представлял, как путешествовать по Европе, не зная английского.
Я миновал город Болста, нашел тихое место в лесу на склоне горы. Под горой метрах в двадцати от моей палатки было озеро с каменистым дном. Перед ужином я сходил помыться и почувствовал себя немного лучше. Финский репеллент все-таки плохо действовал на шведских комаров, и, к своему ужасу, я поймал на себе пару клещей. Уже через час после того, как я помылся мне снова стало невыносимо жарко, пришлось снова спускаться к озеру и плескаться в его водах, которые почему-то казались мне очень холодными. Продуктов и табака мне должно было хватить на пару дней отдыха. Однако заснуть и проспать долго у меня не получалось, то тошнило, то болела голова, да и было слишком жарко даже ночью. Я представлял себе, что будет с Димой на такой жаре, и сильно волновался по этому поводу.
На следующий день я с утра занялся матрасом, инструкцию на английском я никак не мог понять. Там что-то говорилось про кастрюлю с кипятком и мне было непонятно, что с ней делать, дошло только в процессе заклеивания. Клеил я на перевернутом кверху дном котелке, надо было чем-то прижать заплатку сверху, решил, поставить сверху чайник и сесть на него. Однако на холодную в первый раз ничего не приклеилось. И только тут меня осенило, и я вскипятил в чайнике воду, накидал на него сверху тряпок, сел на него, и сидел до тех пор, пока вода в нем совсем не остыла. К моему радостному изумлению, надутый матрас не пропускал воздух, я даже носил его к воде, чтобы это проверить.
Весь день я ходил по лесу, ел ягоды, дошел даже до соседнего озера, где на песчаном пляже загорали люди, среди которых было много красивых женщин, но это только расстроило меня, и я поспешил вернуться к палатке. Геморрой не проходил, оставалось только одна надежда на то, что Дима передаст мне от мамы таблетки, которые должны были помочь от этой напасти. А до этого я пытался лечить эту болезнь прикладыванием листьев подорожника. Мне постоянно приходилось бороться с желанием поесть побольше и выкурить лишнюю трубку. От нечего делать я много написал в своем блокноте на темы далекие от моего путешествия. В голову лезли мысли о Вере и сыне, который с ней жил. Я пытался себя успокоить тем, что они вероятно любят и понимают друг друга, а меня вместе ненавидят.
Лежать на берегу озера еще один день я не мог, слишком это было для меня морально тяжело. Да и надо было разведать дорогу по Стокгольму до морского вокзала. Карта этого города, которая была в моем телефоне была недостаточно подробной, а в этом городе было очень легко заблудиться. К тому же у меня опять появилась шальная идея переночевать в кемпинге. И вот я сложил свои вещи и поехал шляться по мегаполису, в котором совершенно не было тары. Я был так увлечен поиском наикратчайшего пути к морскому вокзалу, что даже почти не делал фотографий этого прекрасного города. Я заехал в туристическое бюро и там мне выдали бесплатно карту велодорожек города, так же я узнал, что кемпинг в столице стоит около трехсот крон за ночь, которых у меня не было. Я катался так до вечера, и нашел в черте города крохотный лесок, в котором и заночевал. Там было очень много муравьев и мою палатку было видно с автостоянки, но я был такой усталый, что это мне было безразлично.
Весь следующий день я тоже ездил по Стокгольму, ориентироваться с картой велодорожек было намного легче. Я побывал около морского вокзала, искупался в каком-то небольшом озере на людном пляже. Плавок у меня не было, и я полез купаться в велосипедных шортах, которые потом долго сохли на мне. Далеко на окраину я решил не уезжать, заехал в один лесопарк, в котором был водоем. Берег представлял собой огромную гранитную плиту, которую изрядно загадили утки. Были на поляне перед этим гранитным берегом и кучки лошадиного навоза, и многочисленные следы подков на тропинках. Я поставил палатку под дубом на опушке этой поляны, на которой был и стол с лавочкой, где я и поужинал с комфортом. Пока я ужинал к воде подъезжала девушка на лошади, приветливо со мной поздоровалась и уехала. Перед сном я помылся и побрился, лег спать пораньше, но заснуть не удавалось.
Только далеко за полночь я все же заснул, и увидел кошмарный сон. Сюжет этого сна заключался в том, что я поехал в Прейли навещать своего сына. Весь город там был почему-то в руинах, речка сильно загажена, в квартире был бардак, грязь, полумрак, Вера и её мама были какими-то состарившимися до неузнаваемости. Сын сидел ко мне спиной. Я позвал его, он резко повернулся, и я увидел, что он сильно избит. Проснулся я от своего крика, весь мокрый от пота. Когда я вспомнил, где я нахожусь, мне совсем не стало лучше, через час надо было вставать, завтракать и ехать встречать Диму, а потом ехать с ним до деревни Намно и жить в семье своего дяди неизвестно сколько. Я знал, что это будет тяжело, но был уверен в том, что я с этим справлюсь и в конечном итоге найду постоянную работу в Норвегии и заживу там самостоятельной жизнью. В тот момент своей жизни очень хотелось верить в какую-то внезапную удачу, которая вытащит меня из неприятностей.
В полудреме я провалялся где-то час, а потом собрал вещи, позавтракал за столиком на лавочке, зачем-то одел брюки и ботинки вместо кроксов на босу ногу и велосипедных шорт, и быстро поехал к вокзалу, чтобы не опоздать, было шесть утра, но я боялся, что заплутаю в лабиринте мегаполиса, в котором даже метро было, и мне хотелось на нем прокатиться. Вскоре мне стало жарко в брюках, и я их снял на скамейке в парке, оставшись в шортах. Вблизи вокзала я зашел в магазин, где хотел купить какой-то напиток, воду с привкусом дезинфекционных таблеток мне пить очень надоело. И мне попалось безалкогольное вино по совсем смешной цене, называвшееся «Коммунизм». Напиток оказался отвратительным на вкус, но я мужественно его допил. Ждать, парома пришлось долго из-за моей перестраховки. Денег у меня осталось где-то восемьдесят крон, и я был ужасно горд тем, что мне все-таки хватило денег до этого дня.
И вот появилась машина Олега, с пристегнутым к ней велосипедом. Меня все приобняли, дали поесть какого-то пирога, и яблок из сада на хуторе. Правда, я тут же расстроился по поводу того, что у Димы были маленькие сумки, в которые толком ничего вместиться не могло, потому он взял совсем дохлый летний спальник, а нам предстояло ехать через достаточно высокие горы, где могло быть и холодно, особенно ночью. Маленькие сумки у напарника значили и то, что продукты и воду придется везти мне и в магазины надо будет заходить гораздо чаще. Но главным расстройством было то, что деньги на все и про все были у Димы, а это значило то, что на все, что мне надо, я должен у него выпрашивать. Мой кузен щедростью никогда не отличался, да и родители его с малых лет приучали экономить на всем, что можно. Репеллент у него тоже был аэрозольный из дешевого супермаркета. Я сделал над собой усилие и сказал, что все в порядке, что мы можем ехать, хотя уже тогда мне захотелось психануть и уехать прочь, даже, не смотря, на то, что ехать мне было некуда.
Я изобразил улыбку на лице и начал рассказывать двоюродному брату, о своих приключениях пока мы ехали по улице Вальгаллы, где была не только дорожка для велосипедов, но и гравийка для того, чтобы кататься на лошадях. К моему удовольствию небо затянуло перистыми прозрачными облаками, температура упала градусов до двадцати, ветра почти не было, ехать было легко. Я иногда останавливался, чтобы поднимать тару, но столицу Швеции мы покинули очень быстро и направились в хорошо знакомый мне Энчёпинг. На въезде в город мне очень повезло, я нашел целых три банки с пивом на автобусной остановке и мне стало как-то хорошо после того, как я их выпил. В магазине я сдал тару, что насобирал по пути и деньги отдал Диме, чтобы он добавил что-то из своих и купил то, что я у него попросил. Такой подход к делу мне показался справедливым. Мы посидели в людном сквере на скамейке у фонтана, перекусили пирогами из Риги, а потом, набрав воды на заправке, поехали по семидесятой дороге в сторону Бурлэнге. Таблетки, которые мне передали, начали действовать и геморрой прошел и очень долго меня не беспокоил больше.
Дима хотел ехать и ехать по темноте и начинавшемуся дождю, но я настоял на том, чтобы встать на ночлег, пока для этого есть подходящее место. Ужин пришлось готовить внутри палатки, рискуя её сжечь. Теперь у нас было два котелка и две конфорки, потому и картофельное пюре, и чай были готовы одновременно. Начинающий путешественник побрезговал пить чай из котелка, чтобы заодно его помыть, так же сокрушался на счет отсутствия соли. Я объяснил ему, что готовое картофельное пюре, как и вермишель быстрого приготовления – это вредная и совсем не сытная еда, что её требуется слишком много, чтобы наестся, и потому на ней можно разориться. Он слушал меня с недоверием, но молчал.
Как я понял, Дима получил от отца приличную сумму на путешествие, но решил её не тратить, а потом купить себе на неё что-нибудь. К тому же ему сильно не нравилось то, что я, то и дело, останавливаюсь для того, чтобы поднять тару. Ему хотелось впечатляющих результатов, которыми можно будет похвастаться своим друзьям и знакомым, а тут каких-то жалких сто километров в день, вместо желаемых двухсот. В то же время утром он очень долго не мог подняться, не хотел завтракать, и потому часов до четырех вечера пребывал в очень вялом состоянии, и только к ночи, когда темнело, он чувствовал прилив энергии. Я рассказывал ему о минусах ночной езды, о том, что это опасно, что в ночи труднее искать место для ночлега, да и продукты тогда надо закупать заранее, как и набирать воду, а тащить это дело на себе тяжело. Но он меня, конечно, не слушал, считал, что я обязан приспосабливаться под него.
Вскоре начались проблемы один раз нам пришлось заночевать прямо в городском лесопарке Бурлэнге. Ночью, конечно, там никого не было, а утром, пока Дима спал допоздна, мимо нашей палатки бегали и ходили с собаками местные жители, что действовало мне на нервы. Следующим вечером мы просто опоздали в магазин, другого магазина на пути еще долго быть не должно, а Дима вдруг резко захотел лечь спать. Продуктов никаких практически не осталось, пришлось ехать вперед пока не попалась заправочная станция с дорогим магазином. Он очень долго выбирал, что купить на ужин, и наконец купил кольцо колбасы и буханку хлеба. Когда, наконец поставили палатку, и начали ужинать, он сказал, что у него нет аппетита, а когда улеглись, он никак не мог заснуть.
Был вечер, когда я все же уговорил его остановиться на ночлег вовремя, и то мне это удалось, потому что пошел дождь. Сначала хотели поставить палатку под мостом через железную дорогу, но почва там оказалась такой каменистой, что воткнуть туда колышки для палатки было невозможно. Пришлось под дождем ползать по горным тропам и искать подходящее место. И тут еще налетела мошка, которая довела моего кузена до слез, он беспомощно размахивал руками и хныкал, пока я ставил палатку, его дешевый аэрозоль на этих хищников совсем не действовал, я предлагал ему свой, финский, но он отказался и продолжал хныкать и размахивать руками. Ужин опять пришлось готовить внутри палатки, я ел и с ужасом думал о том, что и утром придется выслушивать это нытьё.
Всю дорогу я говорил ему о том, что нам не мешало бы помыться под горячим душем, остановившись в кемпинге, но он это откладывал на потом. Наконец я не выдержал и предложил в середине дня помыться в озере у дороги. С одной стороны он был рад, что экономит деньги, а с другой стороны ему было холодно, потому что погода была пасмурная, да и комаров на этом озере была целая туча. Мылись мы мылом, которое я накачал в пустой флакон из-под меда в общественном туалете, там я и туалетной бумаги отмотал. Мне было проще раздобыть мыла и бумаги бесплатно, чем упрашивать своего напарника выделить на это денег.
(Продолжение в комментарии).
Моя племянница из 2000 - часть моей жизни
Сегодня нашла старые диски. Это такие круглые блестящие блинчики, размером побольше ладони, древние люди на них записывали свои знания и плоские изображения с помощью двоичного кода. Эти кружочки быстро устарели, но еще можно найти устройство, с помощью которого можно погрузиться в бездны тогдашней беспомощности пользователей.
Фотографии с никакущим цветом и композицией. Выставить такое в блоге – растерять половину аудитории, которая с брезгливостью отдернет сенсоры от источника такой безвкусицы. Двумерное видео с разрешением в квадратиках. Никакого трехмерного растрового 8D не было еще в теории, но эти существа (поразительно похожие на современных людей!) стремились запечатлеть себя и окружающую действительность.
Благодаря раритетному чемодану на моем столе я смогла распаковать эти документы, свидетельствующие, что у меня была юность и детство, и не всегда я была занудной женщиной с артритом, перхотью и сомнительным чувством юмора – вот, такое вам нейронные сети не выдадут. Они слишком совершенны.
Фотографии напомнили мне о тех людях, которые живы в моей памяти. К слову, эти люди и так живы до сих пор, слежу по соцсетям. Плевать на хронологию, сегодня я расскажу о моей племяннице и ее роли в моей судьбе. Она родилась в суровом 2000, когда на Урале еще были живы бандиты носившие золотые цепи толщиной в палец, проигрывавшие заводы в карты и жертвовавшие на церковь не банковским переводом, а чемоданчиками с ювелиркой, покрытой неприятными бурыми пятнышками. Разбойники в масштабе местечковых царей.
В это время простой люд начал вставать с колен (ну так и встают до сих пор, хотя двадцать лет минуло), бабушки торговали укропом и носками, последние сломленные профессора старой школы допивали смертельную бутылку паленой водяры, рекламные щиты заслонили город Екатеринбург.
Моя сестра родила дочь, в крохотной комнатке университетской общаги, где холодная вода была с перебоями, злостные соседи, борющиеся за каждые полставки на кафедре (собственно, тоже не особо изменилось, на мой взгляд). Муж-ученый, работавший в том же универе, и приносящий заслуженные копейки. Весна, март. Моя сестра еще юна и тонка, как ива. Ее первое материнство, тревожность и неизвестность, стойкость ко всем невзгодам и малышка, о которой, собственно, я и хочу рассказать после такой долгой подводки.
Сначала мне было не очень интересно общаться с человеческим детенышем. Мне уже было 19, влюбленность, первое замужество, отсутствие образование и приличной работы – я вообще всю жизнь была соринкой в глазах людей, живущих «нормально». И моя племянница, как подросла, решила быть похожей на меня. И один фиг, что между нами два десятка лет и иногда было по 2-3 тысячи километров. Мы регулярно виделись и я была той самой тетей, которая водит гулять не на площадку с противоударным покрытием, а в парк, где сломанный павильон и валяется дохлая кошка.
Она подпевала, когда я слушала всяких андеграудных балбесов, училась шить и драться, и на ее опыте я поняла, что не нужно быть гением, чтобы получать удовольствие от того, что ты делаешь. Человек НЕ ОБЯЗАН делать то, что он делает, суперхорошо. Нравится рисовать? Рисуй. Нравится месить глину в луже? Меси!!! И позови друзей! Не все в этом мире делается для «результата» или признания общества. Жизнь-то живется для себя, а не ВасиПупкина из неведомых пердей.
Моя племяшка пережила скитания и переезды, разные убогие школы с тупыми одноклассниками (я педагог, мне можно такое компетентно заявлять – я общала этих детей), несчастными учителями и злыми односельчанами. Школа это вообще в ее жизни было особое проклятие, ибо давалась ей нелегко и интереса не вызывала. Можно было бы объяснить это моим пагубным влиянием, но мне учиться было легко и местами интересно, ненависти я к школе не питала, просто Соне повезло меньше, чем мне.
Все это происходило на фоне рождения и хулиганств двух младших братьев, которые орали, нуждались в «покорми и погуляй», пытались отнять игрушки, растерзать альбом с рисунками, устроить божеж мой в комнате. Бесценный опыт, она зареклась размножаться, но оставляет себе шанс передумать.
Мучительный подростковый период закончился. Она выбирала дальнейший путь, так сложилось, что она стала медиком (и я преклоняюсь перед врачами), отработала в ковидарии, позволила себе попутешествовать на государственные выплаты. Каждый из ее друзей достоин отдельного рассказа, начиная с крысы и заканчивая Валькирией.
Я люблю ее, и не хочу даже анализировать, за что и почему. Она мне родная, со своей мудростью и непередаваемым юмором даже в очень трудных ситуациях. Чем старше она становится, тем больше отличается от меня той, какая я с ней встретилась в этом мире. Просто хочу, чтоб Соня была счастлива. Не боялась искать, экспериментировать. Новые люди, друзья, проекты, в мире так много интересного и нераспробованного. А там, может и в кругосветку махнем вместе, что нам может помешать?
Друг познается в чате
«Чат на чат» — новое развлекательное шоу RUTUBE. В нем два известных гостя соревнуются, у кого смешнее друзья. Звезды создают групповые чаты с близкими людьми и в каждом раунде присылают им забавные челленджи и задания. Команда, которая окажется креативнее, побеждает.
Реклама ООО «РУФОРМ», ИНН: 7714886605
Эмоции не нужны ч.1 "Злость"
Дисклеймер: Я не знаю появится ли у меня желание на следующие части.
Самая бесполезная часть нашей натуры — эмоции.
Подумайте сами, я с самого начала жизни слышал фразы, типа:
— "Не грусти! Жизнь наладится"
— "Не злись, с кем не бывает?"
— "Вот ты тут радуешься, а другим плохо."
— "Не бойся. Ты же — мужчина."
Эмоции всегда кому-то другому не нравятся. Они делают нас неудобным. Они делают нас живым. А мы должны быть вещью. Я должен быть вещью, чтобы со мной было удобно. Сидеть тихонько в углу, заниматься ничем, делать что просят, не делать что не просят.
Только это не работает. Совсем. Я пробовал.
Своё жизненное пространство отвоёвывал истериками. Сколько себя помню, единственным способом качественно продвинуться в жизни было только одно — кричать, драться, ломать вещи, рвать отношения. Каждый раз после, я наслаждался победой, мне давали то, что хотел, обращали внимание, жизнь менялась. Но было стыдно, и это не "сыграть", поэтому приходилось ждать "ситуации".
"Будь доволен тем, что есть", "Соседским детям только дай — рады будут", "Мы — взрослые, лучше знаем", "Не носить старого — не видать и нового", "Поделись с сестрой, ты же старший", "Всех денег не заработаешь", "Курочка — по зёрнышку".
Отец напивался и устраивал погромы. Бил мать. Нас с сестрой не трогал. А в "обычной жизни" всё было спокойно. Не могу сказать "хорошо", скорее "никак", безразлично. Настолько, что мало, что помню. Не происходило ни-че-го. Со мной даже не разговаривали. Тогда, я сделал выбор, что "никак" лучше, чем истерика, мне казалось, что я в злости был такой же разрушительный, как отец, и стал контролировать выбросы. Ну, как "контролировать" — давить их в себе.
Терпеть. Не говорить, что не нравится. Пытаться не чувствовать. Просить-то, всё равно, бесполезно. Злиться нельзя. А потом мозг выключался. На сцене — второй я. Крик, пока голосовые связки не откажут, горло зажимает, невозможно вздохнуть, слёзы. Стыдно. Так нельзя. Я так не хочу. Терпеть.
Родители в очередной раз ругались, терпение кончалось. И я решил, что сейчас та самая "ситуация". Упал в истерику, когда был за рулём. Видели бы вы их глаза, когда водитель давит на газ, орёт, закатывает глаза, плачет и, в общем-то, может дёрнуть руль в сторону встречки. "Всё, всё, всё, не надо ничего говорить, видишь, он ещё больше заводится, всё дома". Странно слышать от мамы: "Ты не помнишь, но мы с тобой из-за твоих истерик даже к неврологу ходили. Так ты закатывался, дыхание перехватывало, дышать не мог".
В 20 стал жить отдельно, почувствовал силы после армии, куда я сбежал из института, свободу. Девушка переехала ко мне. Я добивался своего скандалами, со всеми, кто мне был безразличен. А с теми, с кем не мог скандалить — я запоминал и мстил. С продавцами, прохожими, случайными знакомыми. Особенно запомнилась бабушка, которая специально толкнула локтём, когда я заходил в рейсовый автобус и получила в ответ.
Я не понимал почему моя любовь на меня так обижалась. Её прихоти я исполнял, дома было всё, не пил, не изменял, и работа была. "Ты — злой" — часто слышал я от неё. "Нет, это все вокруг против меня" — пытался убедить, но сам сомневался. Ну, ладно, наверное, это со мной что-то не так, всем не нравится, когда я злюсь, и даже ей из-за меня стыдно. Нащупал выключатель "злости", щёлк.