Серия «Никарагуа»

Как-то незаметно разговор за понедельничным завтраком с медицины и образования перешёл на религию, не спрашивайте как — не знаю.

— Тебе грустно здесь без твоей церкви?
Мария, наш врач — католичка. В Никарагуа в основном строятся церкви двух религий: католические и евангелические. В нашей деревне есть церковь евангелистов и при ней в пластиковом доме живёт пастор. Большая часть живущих в Ла Сальвии либо вообще не исповедуют никакую религию, либо ходят в эту церковь и становятся евангелистами. Тех, кто до переезда сюда исповедовал другую веру и держится её здесь — единицы. Одна мусульманская семья, да три католических.

Мария оставляет попытки отрезать пористый солёный сыр ровным кусочком, высыпает сырное крошево на тортилью, смотрит мимо меня в окно. Наконец, отвечает:
— Да, мне грустно без церкви. Последний раз была там больше четырёх месяцев назад.
— И мне тоже грустно. Я ещё дольше не была, уже полгода почти.

Смотрим друг на друга сочувственно.
Чтобы побывать в своей церкви, Марии нужно потратить на дорогу больше пяти часов в одну сторону. Мне, правда, в шесть раз больше времени понадобится, в Никарагуа ни одной православной церкви нет. Только в Россию или в Гватемалу ехать разве.

— Мария, а ты для чего ходишь в церковь?
— Когда я выхожу оттуда, я чувствую себя яблоком, которое готово укатиться куда угодно Богу и прорасти огромным красивым садом. Вот сейчас, без моей церкви, я чувствую себя сухой шкуркой без внутренностей и семен. А ты для чего?
— Когда я молюсь в церкви, то чувствую себя в безопасности. А ещё мне важно знать, что в мире есть место, в которое можно прийти любым и меня там любят, Бог любит.
— Да, нужно знать, что тебя где-то любят, чтобы не страшно жить было.

Пока мы далеко от наших церквей — подпитываемся от того, что доступно. Таких вот разговоров, например. Вечером в комнате мы уже не прятали друг от друга под подушки телефоны. Из телефона Марии звучала католическая вечерня, а из моего — православный канон Великой Субботы. И мы чувствовали себя яблоками. И нам было не страшно жить.

Вечер, восьмой час. Все волонтёры расползлись по кроватям: кто с книжкой, кто с сериалом, кто со слипающимися глазами. Скоро спать.

Слышу крик Орландо, громко, от центрального входа в клинику кричит. Выскакиваю из кровати. помня о первом правиле работы фотожурналиста, сначала достаю камеру, потом уже бегу на крик, на ходу прикрепляя блэнду.

Орландо попеременно: то топочет ногами по бетонной дорожке у двери, то ковыряет мачете щель между порогом и фундаментом. Рядом с его ногой на дорожке в конвульсиях валяется белёсая ящерка. Оказывается, чёрная змея (их здесь зовут – бибора) укусила ящерку и, испугавшись звука открывающейся двери, нырнула под здание клиники. Он только успел заметить, в какую именно щель провалился двадцатисантиметровый шнурок.

Ящерка умерла через шесть минут. Положили её на мачете, поднесли к лампе, рассмотрели следы укуса. Говорят, человек от укуса этой змеи умирает за двадцать минут, максимум за тридцать. А у нас ещё, как на грех, вообще всё противоядие закончилось и новое костариканский институт противоядий не успел нам доставить.

Ждали обратного выползания змеи около часа. Не дождались, ушли спать. Спали плохо. Боялись, что заползёт внутрь клиники и наступим. Светили по ноги чаще обычного, потолок и унитаз тоже на всякий случай проверяли. Но обошлось, не вылезла. Этой ночью обошлось.

Ходили в местную школу — сделать детям что-то хорошее в честь дня рождения клиники.

Принесли им зубные пасты, зубные щётки и распечатки картинок, как нужно правильно зубы чистить. Ещё принесли импровизированную челюсть, её врач Мария накануне специально смастерила. Коробка из под пиццы, белые стаканчики, красная бумага — что было, из того и мастерила. На челюсть очень похоже, хотя ребята и хохотали над ней долго.

Принесли видео на испанском — про бактерии, которые живут во рту и в зубах не чищенных. Кажется, немного напугали младших, потому что после нашей лекции и просмотра видео несколько учеников подошли к Марии. Уточнили — точно ли от сладостей во рту разводится больше бактерий и, получив утвердительный ответ, отнесли на учительский стол горстку слипшихся карамелек. Теперь хохотал учитель, он тоже не планировал разводить бактерий у себя во рту, но дети принудительно заставили его забрать сладости.

После раздачи пасты и щёток, собрались уходить вместе с легендарной челюстью. Девочка лет десяти дёрнула Марию за рукав и шёпотом спросила:
— А можно мне взять вторую пасту для моего брата?
— Сколько твоему брату лет?
— Семь.
— Почему же он не пришёл в школу?
— У него рюкзака нет и тетрадок… Поэтому он маме помогает дома.

Мария выдала девочке пасту, щётку и картинки для брата.
— Обязательно расскажи ему про бактерии!

Дети всё услышали и вокруг зашумели голоса:
— А мне можно ещё? Для двух братьев! Для сестры!
Раздали ещё несколько наборов и картинок, почти каждому из ребят.

Пошли обратно, периодически оглядываясь на окрики — это они махали и кричали нам вслед, пока мы не свернули по осыпающемуся берегу за стену тропических зарослей.

Фернанде шесть лет.
Она родилась не в Никарагуа, а в Сальвадоре. Правда, Сальвадора она совсем не помнит.

Когда ей было два месяца, родители ночью положили её в лодку, себя посадили туда же и волны перенесли их через залив Фонсека в никарагуанскую деревню Ла Сальвия. Садясь в лодку, они даже не знали про эту деревню. Они просто видели какой-то узенький берег впереди и надеялись обнаружить на нём что-то получше, чем заброшенная просёлочная дорога и лежащий на ней, покорёженный аварией и временем ржавый корпус старой машины, в котором они жили и в котором родили Фернанду.

Обнаружили папайевые пальмы, лаймовые деревья и много хвороста, выплюнутого океаном на песок. А ещё несколько десятков людей, очень похожих на них самих — таких же напуганных и ещё более недоверчивых к внезапным гостям.
Но отец Фернанды пообещал местным мужчинам, что быстро научится ловить рыбу, чинить сети и будет помогать им в рыбалке.
Мама Фернанды пообещала местным женщинам, что не будет уводить у них мужчин и собирать папайи с самых ближайших к деревне пальм.

Сейчас, шесть лет спустя, они здесь совсем свои. Особенно Фернанда. Она по-хозяйски разбрасывает во дворе свои резиновые тапочки, заставляет мальчишек на велосипедах привозить ей фрукты и ходит на берег — обтягивать мотор папиной лодки старой футболкой, чтобы солнце его не испортило. Иногда она смотрит через залив на холмистую землю за волнами и советует рыбакам никогда не плавать в «Саньвадор». Они не слушаются, такие бестолковые взрослые.

Пациенты принесли игуану в подарок для врачей клиники. Нормальный мирный воскресный вечер в никарагуанских джунглях ;)) на самом деле нет, в первый раз такое.

Пятнадцатимесячная Роксана невыносимо канючит на консультации, виснет на матери, отталкивает руки врача, пихает пальцы в нос и ест сопли — устала. Они всей семьёй — с бабушкой, матерью и отцом шли до клиники пешком три с половиной часа, чтобы не тратить деньги на транспорт и сэкономить их на лекарства.
Получив резинового единорога, которому на пупырчатых цветных боках можно делать весёлые «пунь-пунь», Роксана успокаивается. Бежит к бабушке Розе, которая лежит под капельницей. Показывает ей «пунь-пунь» и шлёт воздушные поцелуйчики.

В свои неполные сорок девять лет Роза уже восемь раз бабушка. Её шестеро детей не сильно затянули с внуками, у каждого уже рождено по одному, а у некоторых и по двое. У каждого, начиная от старшего, которому тридцать один и заканчивая младшей, которой семнадцать.
В плёночный домик на берегу Тихого океана Роза переехала тридцать лет назад с годовалым первенцем. Сначала пыталась заработать на себя и ребёнка в городе: мыла полы в магазинах, подменяла продавцов на рынке, убирала улицы. Не за деньги часто, а за еду. Еды обоим не хватало, младенец часто болел и они уехали на побережье.

— Я помню не всех мужчин, от которых родились мои дети. Нет, как ни стараюсь, не могу вспомнить имён. Помню только, что это были очень плохие времена.

Да, здесь она нашла еду для себя и своей семьи, но эта еда не доставалась бесплатно. Нужно было что-то отдавать: либо деньги, либо услугу, либо себя. На последний вариант она шла только в самых тяжёлых случаях, когда по нескольку дней не удавалось добыть ничего.
Замуж Роза вышла только через семь лет после переезда, имея уже троих случайных детей.

Сейчас у неё диабет, приходит в клинику за инсулином. Сегодня жалуется ещё и на проблемы с желудком, острая боль, всю неделю не может спать.

— А что вы ели на этой неделе?
— Фасоль. Два раза рыбу сын принёс.
— Фасоль с чем ели? Сколько раз в день?
— Белую фасоль с красной фасолью. Два раза в день едим, сейчас мы хорошо живём.
— Нельзя только фасоль есть. Надо с другими овощами хотя бы. Оттого и живот болит.

Роксана щиплет бабушку за руку, пытается отодрать пластырь от капельницы. Бабушка Роза смеётся и они шлют друг другу воздушные поцелуи.
Роза поднимает голову, смотрит на меня и говорит:

— Понимаете, это первый ребёнок, которого я люблю. Дети выросли, я из-за болезни могу работать только дома. Вот, целыми днями с внучкой разговариваю и играю. Так рада, что успела кто-то полюбить в жизни.