CreepyStory

Тогда-то и вознёсся главою непокорной наш телеграм-канал «Замочная скважина», задуманный поначалу больше для развлечения, а затем переродившийся – неожиданно для самих авторов в первую очередь – в популярное, хоть и желтое, как пациент с гепатитом, интернет-СМИ.

Начинали-то мы с бытовых заметок Большого Города: там-то пробка, там сломался троллейбус, здесь мусор не вывезли. Это было очень скучно. Таких каналов расплодились десятки, наш никто не читал, кроме моей мамы… шучу, конечно, даже она не хотела это читать.

А потом мой друг, гениальный циник и авантюрист, решил добавить в нашу бытовуху немного интриги. Воспользоваться методами малоизвестного пропагандиста Йозефа Г., который говорил, что худший враг любой пропаганды — интеллектуализм. Или не говорил. Мы не проверяли, если честно. Но ставку на дураков сделали.

И тогда заметки в «Замочной скважине» приобрели характер Журналистских Расследований. Нет, мы по-прежнему писали про то, что на проспекте Ленина сломался троллейбус. Только мы многозначительно начали присовокуплять к этому информацию о том, что, мол, мэр-то наш купил новую машину, знаете, всё в таком духе.

«Нет ли в этом какой-то причинно-следственной связи?» - строго вопрошал читателя Данила Беленький, выдуманный автор канала.

Связи, уверяю вас, не было вообще никакой. Но я же говорил, что мы делали ставку на идиотов, - и не прогадали. В комментариях без всякого нашего участия люди додумывались до такого, что никто из нас не смог бы придумать. Клянусь, там один персонаж уверял, что видел, как мэр лично копался в продуктовых наборах для пенсионеров, вскрывал пакеты с гречкой и отсыпал себе из каждого по чуть-чуть в отдельный мешок, на том особняк и построил!

Остальные читатели были ненамного умнее. Но этого ничего - зато умными были мы и своего из рук не выпускали. Потянулись рекламодатели, нам стали платить, мы даже позволяли себе командировки. Командировками обычно были поездки к друзьям-родным или по принципу «давно хотел посмотреть», и заодно уж к этому приплеталась какая-нибудь история типа «Мы поехали расследовать проблему нехватки врачей в Большом Городе в Нижний Залупинск, ведь именно туда в последний раз отправлялся в командировку министр здравоохранения». И тут – ковид, как по заказу. Люди сидели дома, читали нас и тупели, а мы богатели и радовались.

Потом, конечно, немножко пошло на спад, но мы всё-таки обзавелись постоянными читателями, донатерами, даже мимокрокодилами, которые хвалили нас за то, что мы не скрываем правды. И командировки остались, правда, в основном по ближнему зарубежью, но, как говорится, чем богаты, тем и рады.

К чему это многословное вступление? Ну, это я пытался пояснить, что я делал в одной из деревенек в «зоне отчуждения». Я объясняю мотивацию своего героя, так сказать.

Чернобыль всегда казался мне одновременно самым ужасным и самым прекрасным местом на свете (сказывалось юношеское увлечение «Сталкером»). Поэтому я давно лелеял мечту отправиться туда, посмотреть на проржавевшее колесо обозрения, увидеть одно из знаменитых граффити в заброшенных домах, обозреть в бинокль остатки Рыжего леса… Только в бинокль – романтика постапокалипсиса это одно, а стоящий член – совсем другое.

Редактор без вопросов согласился оплатить поездку и подкинуть на карманные расходы. И при этом даже не спросил, зачем я еду. Только вяло кивнул, когда я сказал, что это будет подано под шикарным заголовком. Мол, участилась подозрительная активность в зоне отчуждения, и нет ли здесь следа наркоторговцев? Деревня в зоне отчуждения - идеальное место для организации складов: леса, не так далеко граница, а из населения полтора пенсионера. А если наркотики и пропитаются радиацией, то вряд ли торговцев волнует здоровье клиентов.

Редактор сказал: «Ага», и посмотрел в окно. Я чувствовал, что ему давно надоела наша «Замочная скважина», что в его сердце уже загорается огонек новых свершений, и скоро он бросит всё это и, может, махнет на Шри-Ланку или боцманом на каком-нибудь ледоколе в Арктику. Это было в его характере.

Деньги я взял, но обиделся. По-моему, отличная получилась история, мне даже самому понравилась!

Ну ничего, сейчас съезжу, развеюсь, а там, глядишь, что-нибудь наладится. Ведь никогда так не было, чтоб никак не было. Всегда так было, чтобы как-нибудь да было.

***

Я человек организованный до педантичности. И планы мои были четки и конкретны: добраться до села Медвин, оттуда – до Губина, а там уже лесами – до урочища Куповатого, откуда, считай, до Чернобыля рукой подать.

Взять с собой рюкзак с легкими, но сытными припасами, сменное белье, кое-что из одежды, дозиметр (непременно!), спиртного на случай… Да на любой! Я строго придерживался правила, что человеку с бутылкой хорошей водки будут рады везде. Не то что бы я планировал кого-то встретить, но мало ли.

Консервы. Кнопочный телефон на всякий пожарный. Несколько заряженных под завязку пауэр-банков. Кроссовки, в которых можно прошагать по любой местности хоть сутки – и ногам хоть бы хны. Наличные деньги – русские, белорусские, украинские. У меня всё было под контролем.

Я не был уверен, встречу ли кого-то в Медвино – с 2001 года жалкая информационная страничка в Википедии не обновлялась, а на ту пору, кажется, проживало меньше 30 человек. Прошло больше 20 лет – не факт, что деревня ещё жива.

Конечно, можно было взять в аренду машину и просто проехать через Дитятки или ещё какой-нибудь пропускной пункт, - но где же романтика путешествия? Разве Меченый путешествовал по зоне с комфортом, с кондиционером и прикуривателем?

Однако в селе, возле которого меня высадил сердобольный водитель автолавки, сделав крюк и покачав головой: «Вот тебе делать нечего», кипела какая-никакая жизнь. Я видел, как немолодые женщины возились в огороде, вывешивали белье; незримые, кудахтали куры; под ногами прошмыгнул черный кот – совсем не зловещий, просто довольно круглый для деревенского кота; пара дедков сидела на дощатой лавке, жмурясь на солнышке и щелкая похожими на старые ветки руками тыквенные семечки.

Там же я встретил Проводника.

Проводник шел в село по обочине пыльной дороги, по которой явно нечасто ездили автомобили. Я догнал его, загребающего землю старыми расквашенными ботинками, но он даже не обернулся. В руке у него был шопер с логотипом сетевого магазина – и сюда добрались! – в котором что-то многообещающе позвякивало.

Я догнал его и поздоровался.

- Добрый день! – я на секунду замялся, не зная, о чем говорить. Да, я был журналистом… но журналистом, который рерайтит новости из интернета, не выходя из дома. А не светским любимцем телеэкранов и мастером интервью. Поэтому я немедленно задал довольно глупый вопрос:

- А я правильно иду? Мне в Медвино надо…

Учитывая то, что минуту назад мы миновали очень ржавую, но всё ещё читаемую табличку с названием села, я тут же похвалил себя за ум и сообразительность.

Проводник глянул на меня – без удивления, без осуждения, просто как на некоторое явление природы, которое идёт рядом с ним. И снова уставился вперед.

Он был вял, равнодушен, покашливал.

- Уже, - наконец, поразмыслив и решив, что мне можно доверять, ответил он.

- Да? Ой, и правда, - я тупил, как девочка на сельской дискотеке, к которой подошел мальчик её мечты. – А вот вы не знаете… Губин отсюда далеко будет?

Проводник ещё раз посмотрел на меня всё с тем же отсутствующим выражением.

- Далековато…

Он остановился, бережно повесив шопер на локоть, закурил. Я тоже притормозил, глядя на приближающиеся покосившиеся, но совсем не мертвые домишки. Реденькое многоголосье села становилось громче.

- ТурЫст, что ли? – неожиданно поддержал беседу Проводник, как-то выделяя голосом букву И, что она превращалась в карикатурно-простонародное Ы.

- Есть маленько, - заскромничал я, разглядывая чей-то заброшенный огород через квадратные окошки сетки-рабицы. Май был в разгаре, и почти весь участок оккупировали разноцветные стрелы люпинов. Из-под сетки, словно пытаясь сбежать, торчали пестрые маргаритки.

- В зону идешь, - без намека на вопросительный знак констатировал мой первый чернобыльский товарищ.

- Вроде того…

- Не дойдешь так, - удовлетворенно сообщил Проводник и замолк, выдерживая паузу, словно набивая себе цену.

- Почему? – с готовностью отозвался я на приманку.

- Чтоб до Губина дойти, надо тропу знать. А то…

- Волки? Монстры? – попробовал пошутить я.

- Либо кабан задерет, либо так потеряешься и с голоду сдохнешь, - утешил меня спутник.

Мы вошли в самое сердце села, вызывая изумление у туземцев. Женщины в огородах с большим интересом, не скрываясь, провожали нас взглядом, дедки на скамейке держали фасон и смотрели будто бы мимо, но я чуть ли не кожей ощущал их липкие жадные взгляды: кто таков? Зачем пришёл? Хлеба или ещё чего привёз? Или это новый почтальон, пенсию разносит?

Почуяв, что моё внимание отвлекли, Проводник перешёл к предложению.

- За полтинник провожу, - четко обозначил он свои намерения. – У Севы оставлю, а там уже сам дойдешь, хоть в Чернобыль, хоть в…

Он пожевал губами, чтобы ухватить за хвостик слово «жопа», не дать ему вырваться – всё-таки серьезные люди разговаривают о деле.

- Полтинник?.. – уточнил я.

- Зелеными, зелеными.

- А извините за вопрос… А что вы тут с ними делать будете? Не проще ли вашими, по курсу?

- В Иванкове обменник работает, - пояснил Проводник. – А баксами – оно надежнее будет.

Мы быстро поняли друг друга. Такса выработана с годами, я не первый и не последний дурачок в городских кроссовках, которому захотелось экзотики, а у него – не первый и не последний поход по этим местам. Интересно, как его сюда занесло?

Мы пожали руки. Проводник как-то незаметно довел меня до своего дома. Хатка у него была крепенькая, ухоженная. Не новострой, но и не вчера занятый самосёлами домик. Рыжий лохматый зверёк, давно утративший признаки какой-либо породы, открыл один глаз – большим он путешественника удостоить не захотел – зевнул и поудобнее уложил голову на лапы.

Проводник открыл дверь, вошёл, позвякивая шопером. Меня приглашать не стал.

**

Я неловко стоял во дворе, с удовольствием скинув рюкзак на землю и потирая поясницу. Нет, действительно, хоть и зона отчуждения, а Медвино ничем не отличалось от обычной деревеньки. Даже не деревеньки, а какого-нибудь садового товарищества, где жизнь начинается ранней весной, а заканчивается поздней осенью, но она есть! Щедро завязались ягоды на кустах черной смородины, два прозрачных саркофага для огурцов и помидоров казались совсем новыми, в бочке с водой плавало, не теряя оптимизма, какое-то длинноногое насекомое.

- Опять, что ли, утром ещё пьяный вернёшься?

Я вздрогнул и инстинктивно схватился за лямки рюкзака.

Проводник вышел из дома с тем же шопером, но в нем уже явно лежала круглобокая бутыль. За Проводником выскочила, видимо, миссис Проводница – сердитая чернявая женщина, ещё нестарая и довольно симпатичная. Проводник упёрто молчал.

- Ну что ж ты за человек такой! Дома дел невпроворот, а ему лишь бы шляться!

- Галка, - обернулся мой новый друг, и сумка снова предательски звякнула. – Видишь же – халтурка наклюнулась, что я, человека брошу?

- От этой твоей халтурки больше хлопот, чем прибыли! – не унималась миссис Проводница.

Проводнику такие сцены были явно не впервой. Он как-то дернул рукой – не то махнул, не то хотел почесаться, но передумал, - и многозначительно сказал мне:

- А теперь слушай.

Впрочем, такое торжественное вступление не несло за собой ничего особо ценного:  Проводник выдал стандартный набор инструкций, совершенно не беспокоясь, насколько я их слушаю. Я был не первым и не последним искателем приключений в его сложной судьбе. Я не подписывал никакие документы, меня тут вообще не было. И если мне угодно сойти с тропы и хватануть такую дозу, чтобы волосы и член отвалились тут же на месте, то это моё личное дело. Равно как и быть задранным кабаном.

- И последнее, - проводник смотрел вроде бы на меня, а вроде бы и не на меня. – К Дуге не суйся, там наши что-то минировали ещё во время войны. До города доберешься за день, если с утра выйдешь… А ночевать иди к Севке-лешему, у него спокойно под крышей…

- А что ж неспокойного может быть? – вдруг решил оживить я беседу искрометной шуткой. – Неужто Контролеры не все повывелись?

Проводник посмотрел на меня с таким отвращением, что я поперхнулся ещё более искрометной шуткой про Кровососов и заткнулся.

- Слушай меня, умник, - спокойно сказал он. – Ты сюда приперся нелегалом – я не задаю вопросов. Полезешь на колесо обозрения и упадешь себе на башку – я не разревусь. Но если всё-таки хочешь не только на чудеса природы посмотреть, но и вернуться, ночуй у Севки. А там как знаешь.

Он посмотрел на меня ещё раз, уже безо всякого выражения, и закурил. Я понял, что инструктаж окончен, и подхватил рюкзак.

Вперёд!

- Эй! – окликнул меня проводник. Я вздрогнул и обернулся.

- Я в благородство играть не буду, - внезапно улыбнулся проводник, обнажая тронутые кариесом зубы. – Проведу тебя к Севе, проводник я, или кто, в конце концов?

- Чтоб ты сдох, - беззлобно сказала миссис Проводница, удаляясь в дом. Замешкалась на крыльце, кивнула мне одновременно виновато и с упреком в мой адрес, и демонстративно хлопнула дверью.

- Уже, родненькая! Уже! – ещё шире улыбнулся проводник и обогнал меня на тропе. Лохматый рыжий зверёк лениво гавкнул нам вслед.

**

Первая тропа, на которую я ступил в запретном лесу была очень четкой, явно хоженой, так что я был уверен, что не заблужусь. Сердце забилось: впереди был оживший мир моих любимых игр! То есть, я знаю, что игры делали по мотивам… То есть… Да неважно!

Угасший было восторг вернулся, наполнил моё нутро упругими мыльными пузырями, блестящими воздушными шариками и поднимал над усыпанной многолетней сухой (но не рыжей-рыжей, а, значит, безопасной) листвой.

Но только поначалу. А потом лес в моих глазах стал тем, чем он был: обычным густым лесом вдалеке от цивилизации. Тропинка, которая становилась всё менее заметной, первая мелкая земляника, паутина на кустах. Хорошо идти по такой тропинке компанией на заветную полянку с кострищем, толпой развеселых друзей, и в рюкзаке чтоб не тушенка, а кастрюля с шашлыком, и пиво в сумке-холодильнике, и впереди отличный вечер. А у меня впереди только дорога через лес, и грязноватая куртка Проводника перед глазами.

- Эй, - окликнул его я. – А нам ещё долго идти?

Проводник остановился и осмотрел деревья вокруг.

- Да где-то ещё столько же, - утешил он меня. – Поздновато вышли, к вечеру только придём…

Мне стало как-то скучно и неуютно. Ноги, несмотря на дорожайшие кроссовки, ныли, рюкзак оттягивал плечи. В голову закрадывались мысли: и на кой черт я сюда вообще поперся? Ну, лес и лес, всё равно тут уже почти чисто. Ну, ржавое колесо обозрения, так для тебя, дурака, уже умельцы фотографий и видео наснимали – лучше настоящего! Разворачивай своего Проводника и топайте обратно, если прямо сейчас уйти – завтра к вечеру дома будешь, а не у незнакомого Севки-лешего.

Но как раз мысль о Проводнике меня почему-то подбодрила. Почему-то я не мог перед ним дать слабину, опозориться. С одной стороны, кто он мне был такой – случайный знакомый? А с другой, никого другого, чьё уважение бы я хотел заслужить, не было на многие километры вокруг. Приходилось довольствоваться тем, что есть.

Фитнес-трекер давно пропищал отметку в 10 тысяч шагов, а впереди была ещё большая дорога. Я успел посмотреть карту, спотыкаясь и стряхивая пауков, - по ней от Губина до Чернобыля было почти 70 километров, но я рассчитывал, что неспешно обернусь пешочком в два дня туда, с ночевкой в лесу, день на месте и, если не филонить, за день обратно. Заночевать в Губине, вернуться в Медвино – и домой, домой! К компьютеру и горячей ванне.

Даже такому предусмотрительному человеку как я, не могло прийти в голову, что до Чернобыля я не дойду.

Часть 2 Где-то на берегу Припяти. Часть 2

Через полчаса я уже был на месте. Ворота были закрыты. Но охранник был настолько любезен (после показанного удостоверения), что практически побежал за начальником цеха. Через пять минут к мне спускаются уже немолодой слегка сгорбленный седой мужчина в потертом комбинезоне и строгая женщина. Сначала они пытаются остановить меня. Ха. Смешные. Даже родители не смогли отговорить меня от моей мечты. Подозрительно. И они сдаются. Работники чуть ли не подхватывают меня под руки и начинают тащить ко входу в цех. Это что такое? (Из-за своей растерянности Воробей потом пожалеет о том, что не заметил сочувствующий взгляд охранника, чуть ли не крестящегося на здание. Что не увидел злорадной усмешки своей проводницы. И не почувствовал смирения, исходящего от практически старика, которому, как потом сержант узнает из документов, не было и 50. Увы. Михаил был невнимателен, за что и поплатится. А пока он переступает порог цеха.) Меня практически вталкивают в помещение, и… Темно. Я словно ослеп на эти три секунды.

«Пройдемте. Что же вы? – елейный голос Марины Валерьевны, бухгалтера, раздражает. – Знаете, мы были расстроены…» Виталий Андреевич, начальник цеха, молчит. Они оба тащат меня куда-то. Не могу ничего нормально разглядеть. Как потом окажется, нашей целью был кабинет мужчины. Путь был не долог. Но то, что я заметил боковым зрением… Знайте: я обливался потом совсем не от жары: какие-то безликие. серые работники механически выполняли свою работу. Меня вели мимо станков и стеллажей. Дама в розовом костюме всё пытается завязать разговор. Но я кремень. Лишь покрепче вцепляюсь за пытающегося ускользнуть старика. Получается какой-то паровозик, где женщина лет сорока упорно ведет двух слегка трепыхающихся мужчин. Отбуксировав нас обоих, Марина Валерьевна заталкивает меня первым в кабинет, погребенный под бумагами. Еле удается устоять на ногах. В каморке шкаф, стол, стул и неровный тусклый свет от старого советского плафона под потолком. Звук проколотой шины - женщина шипит на старика. И тот делает шаг ко мне. Сметает бумаги на пол, буквально роняет меня на стул.

Милиционеру не стоит бояться, но паника уже тихо подступает ко мне. В глазах людей напротив царит безумие: если я дернусь, то домой я уже не вернусь. Удружила Любка. Обычный вызов. Проверка. Потом можно домой. Идиот! Выслужиться хотел. Вот чёрт! Такие глаза я уже видел однажды на допросе, когда был ещё стажером. За столом сидел обычный, немного миловидный мужчина. Он улыбался и шутил. И абсолютно не признавал своей вины, хотя все улики были против него. Он убил собственную восьмимесячную дочь и жену. Расчленил. Вывез за город и сжег. А после сам объявил свою семью в розыск. Потом в течение года водил следствие за нос. Высшая форма цинизма. У них такие же глаза: они давно тебя расчленили и утилизировали. Этих людей удерживает пока удерживает лишь тонкая нить разума. Но если дать им повод…

Волосы давно слиплись. На висках и над губой испарина. Лицо блестит от пота. Резь в глазах от напряжения. Горло пересохло. Глоть. Молчание. Розовая дама приняла это за свою победу и сильнее начала наседать. Седой начальник стоит у двери. Щелчок задвижки. Руки у него за спиной. Сильнее вжимаюсь в шаткий стул. Все мышцы напряжены. Икры сводит от усилий. В ушах тихий звон. Сердце ненадолго сбивается с ритма. Но разум чист. Сейчас главное не спровоцировать. Удивительно, что с ними всё понятно с первого взгляда. Но ситуация - то ещё дерьмо. Табельного нет – не положено. Как хорошо, что финка с собой – подарок деда-охотник. Под ногами тихо шуршат отчеты. Кое-где выглядывают пожелтевшие от времени бумаги с расплывающимися буквами: доклады и просьбы на имя директора НИИ. А Марина Валерьевна наседает. Голос журчит. Жаль, что ничего не слышно из-за сердцебиения. Как они ещё не услышали его, не почувствовали страх? «Что же вы? – доносится голос как из-под толщи воды. – Ничего серьёзного. Мы даже готовы возместить расходы… Ваши коллеги сюда редко наведываются, знают, что у нас всё в порядке…» Так. Взятки, у коллег коррупция, хотя время непростое…  Мозг работает на все сто. Здесь не чувствуется жара бабьего лета, лишь могильный холод. Давно высохшая рубашка начинает потихоньку вновь намокать. Дыхание слегка сбивается. А затем… А потом кровь стынет в жилах, волосы становятся дыбом, всё тело деревенеет.

Сквозь стены и запертую дверь проникает отчаянный вопль. Старик дергается. Виталий Андреевич растерян: бежать или нет. Вдруг ещё не поздно? На женщине нет лица. Она вся побледнела. Морщины изрезали лоб. Кривая улыбка и истеричное хихиканье: «Один. Ещё один. Когда же МОЙ конец?» И резкая тишина. Старик принимает решение. Он отпирает дверь. И быстро шоркает куда-то вглубь. Встряхнувшись, Марина Валерьевна вновь становится дамой в розовом. Встает. И отправляется в другую от крика сторону. Молодой милиционер позабыт. Подхватывает какие-то отчеты с пола. И трусцой бежит за мужчиной. Ему тяжело ориентироваться: здание переделано, стены возникают неожиданно. Воробей сейчас почти теряется. В глазах рябит. Вдруг возникает Виталий Андреевич. Дергает на себя. Люди в серых комбинезонах обступают станок. За ним сидит человек, блаженно улыбаясь. Шёпот. Едкий запах клея и палённой кожи.

Мужчина лет 40. Лицо обожжено. Обувь валяется на полу. На столе разлит клей. Как потом установят, мужчина умер от внутренних ожогов и интоксикации: просто в какой-то момент он начал есть горячий клей. Как он набрал достаточное количество клея и как разогрел до такой температуры – загадка. Всё это Миша узнает из отчёта, который так никуда и не попадет, исчезнув в архиве. А пока он пытается осмотреть место происшествия, опросить свидетелей, но…  Рабочие мгновенно расходятся в тишине – производство продолжается. Быстро приехавший наряд оцепляет место, снимает улики, забирает тело и… Просто зачищает всё. Каждый в этом месте прячет лицо. Никто не смотрит в глаза. Не люди, а настоящие роботы. Никто не замечает парня или делает вид. Воробей спокойно выходит. Никто его не держит.

«Что за черт! – парня было слышно на всю округу, - Ноги моей больше здесь не будет!» И Миша забывает об этом, как ему кажется, навсегда. Он не обращает внимание на мучающие его кошмары. Не замечает ползущих по его спине мурашек, когда случайно оказывается в районе фабрики. Он не пытается утолить своё любопытство и узнать, почему не началось следствие. Он не разыскивает информацию об обувной фабрике, о её владельцах и истории (спасибо родителям – уважаемым ученым, умеющих друзей практически везде). И ему абсолютно, совершенно не хочется вернуться вновь на фабрику…

Через несколько месяцев я снова здесь. Теперь уже пришёл по собственному желанию. Правда слегка превысил полномочия, чтобы попасть на территорию. Ну с кем не бывает. Я же тоже человек. А так я очень законопослушный и добрый милиционер – всем помогаю и даже взяток не беру, пока… И чёрт! Просто теряюсь. Блуждаю вокруг здания. А где вход, знает только один знаменитый овощ. Ну что же. Великий авось мне в помощь. Просто иду. И такое чувство, что выпадаю из реальности. Ноги живут своей жизнью. Прямо. Зайти не в цех, в пристройку – бывший холл института. Прямо. Вправо. До лестницы. Перекрыто. Влево. Занырнуть в каморку. Отодрать фанеру. Снова прямо. Вправо. Запасная лестница. До третьего этажа. Кабинет директора. Мимо. Хотя… Отчёты на обратном пути. Моя цель – архив. Когда только начал проводить собственное расследование, я много чего узнал от мамы… Йес. Пункт назначения достигнут. Надежды, что что-то сохранилось нет, но можно попробовать. Пытаюсь отпереть рассохшуюся дверь. Ура. Переступить порог. Вдохнуть пыльный воздух. И… Ммм. Ругаться неприлично. Но какого дятла никто не позаботился о документах? Мне же лучше. Беру первую попавшуюся папку и начинаю листать. Что ищу сам не знаю. Но уж больно подозрительные ходили слухи об НИИ физики ещё при его работе. После его закрытия чего только люди не говорили, будто здесь жил чёрт или что здесь работали одни сумасшедшие и маньяки. Но известно одно точно: НИИ был очень закрыт, практически секретен. И это в самом центре-то столицы. Вот умора. Совсем не смешно. А фабрика вообще отдельная статья. В первые годы после открытия милиция буквально поселилась на фабрике. Многие заработали срывы. Среди рабочих постоянная текучка. Ходили слухи о исчезновениях. Но дел открытых нет. Хотя вру. Есть одно: о краже каких-то материалов. Повесили на какого-то беднягу, что на следующий день не вышел на работу. Попытался его отыскать. Оказалось, что это был последний раз, когда его видели. Никто не подал его в розыск – родственников не было, а потом просто про него забыли.  Паранормальщина какая-то… В таком состоянии время летит незаметно.  Как же этого не хватало: ощущения тайны, работы мозга на пределе всей мощности, полного удовлетворения. Даже жалко, что не пошел на физика, как хотели родители. Главное им об этом не говорить, иначе заклюют. Идиллию прерывает предатель-желудок. Что-то существеннее воздуха и воды было только утром. Как же неудобно жить одному. Но ведь я уже взрослый, самостоятельный и абсолютно неприспособленный к вольным хлебам. Грустно. Хорошо, что мама не дает умереть с голоду. И папа денег иногда подкидывает. Люблю их…

Пора уже закругляться. Пробрался то я незамеченным - запуганный охранник не в счет. А как выбраться не подумал: авось пронесёт. Идиот. Хорошо, что тот мужичок на меня не настучал – коллег-то нет до сих пор. Сейчас главное не попасться малочисленным камерам…

Шатен легкой, пружинистой походкой покидает территорию фабрики. Спокойно кивает отводящему глаза охраннику. Посвистывая, он направляется домой, в маленькую пустую квартирку. Только парень не знал, что охранник доложил о нём, но совсем не тем, кому должен был…

Капая себе валерьяну в чашку, уставшая, уже не строгая дама теперь не в розовом горько вздыхала, гадая, кто будет следующим. Постоянное ожидание её жутко выматывало. Но она не могла ничего поделать. Если не она, то кто?  Их давно уже бросили. Единственное, что волновало их начальство лишь деньги, не люди. Марина Валерьевна не хотела быть такой…

Виталий Андреевич уставился на стакан, в котором была отнюдь не вода. Он сидел на трехногой колченогой табуретке, которую побрезговала брать жена, бывшая жена. Как он начал работать на этот проклятой фабрике, всё покатилось в бездну. С самого начало всё было неплохо: на удивление стабильная зарплата, премии по праздникам, возможность карьерного роста, но… Но чем дольше он работал, чем глубже погружался в производство, тем чаще он замечал что-то, чего не должен был знать. По чуть-чуть проблемы начали затягивать его как в трясину. Даже дома он оставался мыслями в цехе. Даже в кошмарах он всё ещё работал на этой грёбаной фабрике. Он стал срываться на жене, на любимой доченьке. Начал вести себя неадекватно. Начал выпивать. И его дорогие девочки не выдержали – ушли. И он остался один: на темной кухне перед стаканом с мутной жидкостью…

Время летит незаметно. Прошло уже несколько месяцев. По календарю скоро будет весна. Ага. Скажите зиме об этом. Холод просто собачий. В такой мороз ни один хозяин скотину на улицу не выгонит. А мне приходится мотаться по вызовам. С одной стороны, хорошо, что мне ничего серьёзного не попадалось (не вспоминать о фабрике) – значит, никто не пострадал. С другой стороны, подвигов хочется. Я зачем пришёл в отдел? Штаны просиживать? И так половина протёрлось на месте, о котором говорить не сильно прилично. Бр-р-р. Я думаю, что шумит. А это зубы мои клацают. Шмыг. Ну всё! Возвращаюсь. Хватит с меня. Только недавно насморк вылечил. И снова здорова! Надоело. Главное успеть проскочить мимо начальника, чтобы по шапке не получить. Когда уже потеплеет? Да и соваться в тот район не хочется. Как Семеныч на меня орал за незаконное проникновение на фабрику, за превышение полномочий, за…, за много что. Страшно вспомнить.

Повернув обратно, Воробей не увидел медленно шоркающего старика. Парень не за что бы не признал в нём начальника цеха, который на момент встречи был седым, но крепким мужчиной. Старик также не узнал парня. Он брёл куда-то, тихо шепча имена близких. Ему оставалось недолго. Он чувствовал. А пока с календаря, как с деревьев, облетали листки.

«Хей. Воробей! Миха! Да стой. Ебтвдл.» – знакомый голос окликнул меня. Я обернулся. В метрах десяти от меня пытался отдышаться парень в милицейской куртке. «Как хорошо, что я тебя увидел.» - ко мне вразвалочку подходил Батон, мой старый однокурсник и друг. Удивительно было, что он умудрился поступить в Академию, несмотря на свою полноту. Правда потом быстро всё ушло, но кличка осталась. «Антон, снова вернулся к старой форме?» - на мой выпад высокий полноватый парень окинул меня оценивающий взглядом. Так-то он был добродушным великаном, но, когда доставали, мог скрутить в рогалик. «Помнишь, ты у меня всё выпытывал о своей фабрике? Типа наше отделение отвечает за этот район. – Батон всегда был ответственным малым. – В архив попало дело, связанное с ней. Их начальник цеха повесился прямо на своем рабочем месте. Тело обнаружил бухгалтер. Ты что-нибудь об этом знаешь?» Антон посмотрел мне в глаза и что-то там увидел. Он сразу же грозно навис надо мной: «Воробьёв, зубрила ты наш, не влезай. Убьёшься же. Мне потом твои голову открутят.» Мы с Антоном знакомы с детства, он меня вечно вытаскивал из передряг, а я ему помогал с учёбой. Мама его обожала. Он меня и заразил мечтой стать милиционером. «Знаю я этот взгляд, ты там поаккуратней». – И Батон отечески потрепал мои волосы. «Ну как там твои дела? А то вообще тебя не поймать…» - и мы говорим обо всём на свете. Батон всегда заботился обо мне словно старший брат, которого у меня никогда не было. «Ладно. Держи, мелочь. – и суёт мне тонкий блокнот. – Там всё, что я нашёл. Бывай. А пока не забыл, зайди домой. Мне твоя и моя мать все мозги выели, что ты их не навещаешь.» И мы разошлись, кто куда. Как потом окажется, это был наш последний разговор…

Освободиться мне удалось лишь через пару дней. И вновь я под воротами этой злополучной фабрики. Опять запугивание охранника, но теперь уже на законных основаниях: какая-то бабуся пожаловалась, будто её дражайших кошек пустили на обувь. Ну, я и поехал. Как ворчал Семеныч… Но это того стоило. До того, как попасть на фабрику поспрашивал местных: они много чего порассказывали. Что-то мне уже было известно (слухи об исчезновениях), а что-то нет. Одна девушка мне шептала, что частенько ночью из окон виден свет, и ладно бы из цеха, так из заброшенной части. А из бункера под фабрикой доносится странные звуки. «Какой бункер?» - сразу сделал стойку. «А вы не знаете? – молоденькая девушка продолжила. – Тут раньше какой-то институт был. Так по тогдашним указаниям под ним построили бомбоубежище. Многие местные ребята туда лазили, пока бункер не заперли. Только недавно кто-то говорил, что вновь видели его открытым. Но мы туда детей не водим, чтобы не чухнули и не полезли.» «Благодарю. Сможете показать? – на мою просьбу испуганная шатенка покачала головой. – Что же, опишите тогда, как пройти.» Так я открыл ещё одну маленькую тайну НИИ физики. Девушка не соврала: бункер был на месте, распахнутая дверь словно приглашала зайти. Из его глубины тянуло стылым холодом, но запаха сырости не было. Бронированную дверь я прикрыл так, чтобы издалека казалось всё запечатанным, но можно было попасть внутрь. Идти сейчас я не рискнул: не было точного плана убежища. Надо будет его потом поискать в архивах. Вдруг удача улыбнётся мне…

Не время предаваться воспоминаниям. Вхожу на территорию, и ко мне на встречу не идет, еле двигается старая знакомая. Всё тот же розовый брючный костюм, да только сама владелица как будто выцвела. Лицо не бледнеет - оно зеленеет. Потухший взгляд. Под глазами залегли тёмные круги. Она уже не пытается насесть на меня. Лишь хмыкает и выдаёт загадочную фразу: «Вот как. Ещё один. Ей всё мало.» Смысл этого я пойму намного позже, перед самым концом.

Мише не удалось многого узнать. Что бухгалтер, что обычные рабочие – все молчали. А если кто заговаривал, то ссылался на невидимое руководство, о котором парень практически ничего не нашел. Официальная информация гласила, что это какие-то частники из России, приезжают они редко. Заправляет всем здесь их заместитель, которого найти практически невозможно. Складывалось такое ощущение, что они все избегают посещать фабрику как огня. Они передавали свои указания заместителям, а те своим, и оказалось, что фабрикой практически управляло нижнее руководящее звено. Марина Витальевна тому пример. Но кто же тогда замалчивает сведения обо всех происшествиях? Почему все избегают эту территорию? Ни милиция, ни налоговая, ни ещё кто-нибудь стараются сюда не заглядывать, лишь шлют уведомления. Прочему всё это ещё работает? Почему никто ничего ещё не растащил, как у нас любят? Его посещения выглядели просто абсурдно. Но шатен не мог прекратить. Он не мог остановиться. Что-то тянуло его туда.

Воробей уже не первый раз посещал фабрику, опрашивал людей. Бесполезно. Он пытался просить помощи, обратить внимание. Напрасно. Он даже успел залезть в бункер. До него уже успели там побывать: где-то разбитые лампочки, обгаженный пол, обезображенные стены. Пройдя чуть в глубь, Миша наткнулся на вход в котельную. Туда он не стал заходить. Но даже так, он не исследовал всё подземное пространство.

В один из своих визитов (его уже знали, и почему-то пропускали без вопросов), случилось то, что одни могут назвать началом конца, другие же началом всей истории. Он как обычно напирал на бухгалтера. Новый начальник цеха даже не пытался его угомонить: милиционер чувствовал границы и соблюдал их, но каждый раз он умудрялся запутать их и узнать что-то новое. И в этот раз, вновь неприятные ощущения и дикий вой. И они несутся к источнику шума…

Если бы я не видел этого собственными глазами, я бы не поверил. Верхняя часть тела одного из рабочих лежала на конвейерной ленте. И пресс буквально разламывал черепушку бедолаги. Было видно, как он пытается выбраться. Он дергался. Хрипел. Цеплялся пальцами правой руки в ленту, но они соскальзывали. Левой рукой закрывал лицо, но это лишь немного замедляло пресс, это лишь продлевало его агонию. И звук. Адский пищащий звук тишины врезался в мозг. Желудок возмутился. Из носа чуть ли не капает, если это окажется кровь, я не удивлюсь. Огромное давление не давало сделать и шага. И рябящая, полупрозрачная человеческая фигура удерживала рабочего, пока он умирал. Она исчезла с последним его вздохом. На мгновение я почувствовал её тяжелый взгляд.

Вновь вызов милиции. Меня трясёт. Хочется орать, матюгаться, требовать прекратить эту еб…, этот проклятый фарс. Пытаюсь достучаться до коллег. Никто не слушает. Я чувствую, как меня посылают взглядом.  Когда меня самого чуть не прихватили за незаконное проникновение, мне хотелось начистить им рожи. Лишь старый следователь посоветовал, видя моё неадекватное состояние: «Не лезь в это дерьмо, парень. Ты слишком молод. А разбирательства здесь никому не нужны.» После чего труп забрали, место почистили. А на фоне всего этого фабрика продолжала свою работу. Неужели у этих людей, людей, связанных с этим проклятым местом, не осталось ничего человеческого? Я тоже стану таким? Через три я стоял на кладбище: шли похороны этого бедолаги. Церемония была скромной – покойного хоронили в закрытом гробу. Официальной причиной стал инфаркт от переработки. Какое лицемерие. Я видел, как тихо плакала его сестра. А жена деловито распоряжалась церемонией, но её руки предательски дрожали. Поговорить с ними я так и не смог – остатки ещё не до конца сдохшей совести не позволили.

Мечты сбываются: машину я не выиграл, всего лишь перевелся в другой отдел. Советчик, старый следователь, уволился (нервы сдали – понимаю). Теперь я отвечаю за этот проклятый район. Я буквально поселился на этой гребаной фабрике. Слава богу, я не застал ещё ни одной смерти, лишь различные увечья. Но я ничего не мог поделать: меня очень настойчиво предупреждали сильно туда не соваться. Мне в приватной беседе с очень высоким начальником объяснили, что мне пошли на уступки лишь из-за моего отца. И лучше мне не рыпаться, если я не хочу серьёзных последствий не только для себя, но и для родителей. И я сидел ровно: мотался по району, заполнял бумажки, беседовал со старичками. Только вот, чем дольше я работал, тем чаще я замечал прозрачный, мерцающий силуэт человека за спиной. С каждым моим посещением цеха фигура была всё ближе. Я всё чаще ощущал её воздействие: возле меня станки ломались, люди задыхались, свет мигал. Я стал следующей целью.

Ворон снова неодобряюще уставился на него левым глазом.

– Ну да, сорок семь. Так, если я с неделю не пью, на все тридцать себя чувствую. Когда ж, если не сейчас?

Рубен явно не был обрадован такими новостями, несколько раз нервно попрыгал по балкону из одной стороны в другую, затем опрокинул на стол недопитую рюмку самогона и, свистя в воздухе крылами, улетел к себе в гнездо.

Саныч с сожалением посмотрел на разлитый напиток.

– Зря ты так! Всё ж для тебя приберег.

Покурив, пошел на боковую. Долго ворочился[AM1]  на стареньком диване, затем засыпая, сказал почему-то вслух: «Решил, значит так и будет! Нечего совать клюв не свои дела!»

Ночью проснулся от того, что в лунном свете окна мельтешил какой-то дерганный силуэт и навевал внутренне беспокойство.

– Чего тебе? Бар закрыт! – раздражённо крикнул он спросонья. И тут же переспросил, – Как дело есть? Куда? В ночь? Куда??? Ты покажешь?

Проклиная себя за легковерие, он по-быстрому натянул треники, олимпийку, шмыгнул босиком в растоптанные кроссовки и вышел к подъезду. Над головой беззвучной стрелой пролетел Рубен и присел метров через сто на трубе теплотрассы, дожидаясь своего компаньона. Где-то через полчаса, следуя своему пернатому поводырю, Саныч оказался в труднопроходимых кустарниково-лопуховых джунглях недалеко от заброшенного тепловозного депо. Несколько раз ловил на себе заинтересованные, горящие в темноте взгляды бездомных псов, откуда–то нестерпимо несло падалью. Уличные фонари остались далеко позади, а луна регулярно ныряла в облака, оставляя его в полной темноте и липкой панике от своей беззащитности в дикой пригородной природе. Чувствуя его нерешительность, ворон сократил дистанцию перелетов, и время от времени специально погромче хлопал крыльями, чтобы подбодрить ведомого. «Ну, Рубенчик, для такого ночного марш-броска нужно очень серьезное обоснование!» – думал про себя Саныч, стараясь не материться вслух. В очередной сеанс лунного света ворон присел на некотором подобии шалаша из сухих веток. Саныч, раскидав ветки, уставился на железные щитки с изображением черепа и молнии.

– Дык это ж трансформатор, промышленный, трехобмоточный? Мне-то он каким боком? Кто-то видать уже сховал его под ветками, судя по всему, упереть не в силах…

Затем хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ядрена матрена! Да тут же меди с полтонны, не менее! Это ж сколько по нынешним ценам! От грубой прикидки закружилась голова…

С первыми лучами солнца Саныч принялся накручивать диск телефона, и едва заслышав голос друга, зачастил:

– Жор, слышишь? Георгий, твою мать, просыпайся давай!  У тебя козелок на ходу? Тот армейский, который ты у прапорщика на полкузова спирта «Ройяль» выторговал? Заводится еще! Отлично! Колёса подкачать?! Вперед, давай! Говорю, не пожалеешь. Да и это, Жор, инструмент с собой возьми! Какой? Да какой-какой, в первую очередь рубящий, режущий, пилящий и курочащий…

После обеда порядком уставший, но довольный Саныч нашел в себе силы дойти до продуктового рынка. К ужину стол на балконе ломился от яств.  Присутствовала малосольная скумбрия, нарезанная мелкими полукольцами аккурат под клюв друга, тающая во рту буженина, дорогущий корейский салат с креветками, рассыпчатая вареная картошечка под маслом с зеленью, ароматная узбекская дыня. На горячее Саныч нажарил свежих потрошков деревенских кур. Пили умеренно, пузырящееся крымское полусухое из настоящих хрустальных фужеров, доставшихся с квартирой в наследство. Выбор напитка был неслучаен – за столом впервые присутствовала дама. Она представилась Санычу легким книксеном, затем преодолев первоначальное стеснение, с явным удовольствием принялась за рыбные закуски, но сразу отпрянула от дымящейся сковороды с жареными потрохами. Рубен пояснил, что Рая росла вблизи куриной фермы, и курицы были первыми ее подругами юности. Саныч понимающе кивнул и занес сковороду обратно на кухню, и без неё еды было более чем предостаточно.

С этого момента Рубену было дозволено навещать Саныча вполне официально, не шифруясь и не прячась от укоризненных взглядов супруги. Друзья по-прежнему любили выпить вместе, но не каждый день и в весьма умеренных количествах, отдавая приоритет добротному ужину из свежих продуктов с рынка. После совместных ужинов Рубен никогда не возвращался пустым в родное гнездо – в одной из когтистых лап всегда крепко сжимался пакет с лучшими кусками со стола.

Спустя пару недель безбедного существования ворон снова завел речь от том, что опять нарисовался вариант пополнения домашнего бюджета. Разведывательная ночная вылазка обнаружила с дюжину новеньких автомобильных покрышек, неряшливо брошенных в ангаре на территории шарикоподшипникового завода. Сам завод уже лет пять как обанкротился, но вход на его территорию до сих был запрещен, а ворота ангара были скручены толстой проволокой. Саныч, пустив луч фонарика сквозь неплотную щель в створках, насчитал двенадцать штук, ровно столько, сколько и говорил Рубен. Он даже цокнул языком, подивившись наблюдательности и глазастости ворона. Тем не менее, в данном случае вопрос собственности покрышек был скользок. Они явно кому-то принадлежали, а скрип ворот и шум на территории завода вполне мог повлечь за собой  [AM2] визит сторожа с берданкой или же прибытие патрульной милиции. Рубен в свою очередь не разделял опасений Саныча, посчитав их слабохарактерными, а риск, сопровождающий мероприятие – минимальным. Для его успокоения пообещал посидеть на шухере на трубе завода и в случае опасности заблаговременно предупредить или даже при крайней необходимости отвлечь силы правопорядка. Такими же аргументами Санычу удалось уговорить на дело осторожного Жору. Их совместная предрассветная вылазка прошла вполне удачно – покрышки были временно перемещены в овражек в соседнем перелеске и замаскированы. Затем Жора по две, по три штуки перевез их себе в сарай на участке, он же сбыл их по неплохой цене старому армейскому товарищу, работающему завгаром в таксопарке областного центра. Нового финансового шприца хватило Санычу ровно на три недели неплохой жизни, необходимые обновки в гардеробе и даже поход с Жорой в караоке-бар на набережной.  Там он увидел немало привлекательных дам в его возрасте или чуть младше. Подумалось, что всё-таки рано он начал себя списывать со счетов, вроде бы при квартире, по-мужицки рукаст, да и внешне не урод, с богатым внутренним миром и тесным взаимоотношением с пернатой фауной.

Рубен же напротив стал каким-то молчаливым и задумчивым. Казалось, успех первых мероприятий вскружил ему голову и все свободное время он стал заниматься поиском других источников улучшения финансового положения. Как-то в разговоре стал упоминать единственный в Забулдыгине ломбард и одновременно магазин ювелирных изделий. Саныч сразу отверг данную тему как несерьезную. Но ворон не отставал. Тут его другу впервые бросилась в глаза такая неприятная черта семейства вороновых, как настойчивость, граничащая с настырностью и крайней упертостью.

– Да какая там сигнализация! –  Рубен в который раз возмущенно цокал клювом и ворошил перья на затылке, – присоски по углам витрины может и были когда-то сенсорами, а сейчас я клювом прям напротив них долбил, и ничегошеньки. Хочешь булыжником бросим?

– Вот этого я б совсем не хотел, и разговоры на эту темы мне неприятны.

– Ссышь значит? А я там пять ночей провел, ситуацию изучая. В полпятого утра, там вообще ни души!

– Очень хорошо, мечтай дальше!

Ворон отворачивался в сторону и с минуту молчал. Затем снова за своё:

– От тебя практически ничего не надо! Жору тоже не подключаем. Жора, как по мне, ненадежен. Там хабар из рыжья, то есть золота, понимаешь? Везти-горбатиться не надо! – Рубен, видать, подсмотрел какой-то человеческий жест и попытался растопырить крылья и пожать плечами, как бы недоумевая от тупости собеседника. – С тебя работы по минимуму – берешь присоску из туалета, газету и стеклорез. Аккуратно и бесшумно за две минуты делаешь в стекле витрины отверстие диаметром сантиметров в двадцать пять, больше и не нужно. Остальное – моя работа. Всякую херабору из ломбарда не тягаем, там в углу сейф, код из пяти цифр – 77459. Знаю, потому что не только ночам там, но и днем торчу! Я ныряю во внутрь, клювом открываю сейф, там три пакета с золотыми зубными коронками, мешочек с обручальными кольцами, семейные украшения и перстни, дюжина царских монет. Всего килограмма на три! Просто нам жутко повезло, что Самуил Яковлевич не доверяет банковским ячейкам. Ты представляешь своим рабоче-крестьянским умом, что такое три кило золота! Это тройная стоимость всего Забулдыгина в рыночный день. Это зима в Сочи, а не Уренгое, как кто-то хотел! Бабу себе приведешь наконец, вот с такими сиськами!

Последний аргумент разозлил Саныча – чего это уже он своим клювом в его личную жизнь лезет. Но очередной раз набравшись терпения, он начал разъяснять:

– Да пойми ты своей куриной головой, что Самуил Яковлевич уже девятый десяток не зря свой хлеб ест. Там внутри хитростей не меньше, чем в пирамиде Тутанхамона. И даже если унесем эти три кило, нас в раз-два вычислят, найдут и повяжут, это ж единственная ювелирка города. Вернее, повяжут только меня, а я на суде буду развлекать всех рассказами, что на неверный преступный путь меня вывел черный ворон с белой манишкой на груди. Ты упорхнёшь в закат, а меня закроют лет на семь-восемь, вернусь оттуда в лучшем случае беззубым старцем с гепатитом, харкая туберкулезной юшкой. Ты этого добиваешься?

– Пуцет вахиц кенчервец! – выругался ворон на неизвестном гортанном языке.

«Что-то непонятное, но наверное, очень обидное», – подумал Саныч, вслух же сказал:

– И что вас так, хачей, вечно на золото так болезненно тянет?  А может, ты подставить меня хочешь, чернопёрая твоя задница! Типа может не делились с тобой, по-братски? Втюхивашь мне теперь всякую дичь?

Рубен порывисто, как он всегда поступал в разгар спора, перевернул клювом наполненную рюмку, и на этот раз она разбилась, скатившись на пол. Присев в центре стола, он оставил коричневатую жидкую лужицу, и тут же, шумно замахав крыльями, сбил со стола бутылку и стакан, разметал салат и улетел куда-то за крышу соседского дома.

– Про выпивку у меня отныне забудь! На помойке столуйся и падаль жри, как всему твоему роду положено! – в сердцах прокричал ему в след Саныч.

***

Прошла скучная летняя неделя. Время притупило обиду, но гордость не позволяла пойти на мировую первым. Саныч принялся показательно трапезничать на балконе, по утрам – со скворчащей яишенкой на сковородке, вечерами с пивком и сушеными кальмарами с воблой. Иногда забегал Жора с дарами огорода, оба, закусывая, аппетитно хрустели огурчиками и нарочито звонко чокались рюмками. По старой русской традиции им действительно не хватало третьего, столь уже привычного и накрепко вошедшего в компанию собутыльника, пусть даже если он и был вороном.

Рубен к тому времени и вовсе потерялся из виду, даже в гнезде было спокойно, днем деловито и вполне обыденно суетилась Райка. Саныч предположил, что «золотой телец» в сейфе ломбарда настолько захватил душу и помыслы его пернатого друга, что тот ночами высиживает где-то вблизи лавочки, наблюдая за объектом в ожидании какого-то удачного случая. Днем наверняка дрыхнет в гнезде, либо в каком-то другом потайном месте. Однажды ночью сон самого Саныча был потревожен странной игрой теней и лунного света на балконе. Он даже обрадовался: «Ну вот, наконец, вернулся блудный пернатый, пусть даже с каким-то очередным безумным проектом».

Распахнул балконную дверь с удивлением обнаружил нервно прыгающую по поручням растрепанную Райку. Не нужно было владеть никаким языком, чтобы понять, что птица явно просила о помощи и куда-то звала. Несколько раз прыгнула вниз с балкона, затем сделав круг, возвращалась, издавая какие-то разочарованные утробные звуки, отдалённо напоминающие бабские причитания.

– Сейчас я, Рая, айн момент! Я же не бетмен, чтоб с прям балкона сигать. Оденусь и спущусь к подъезду.

Спустившись, сразу же стартанул трусцой вслед за птицей, несколько раз останавливался, чтобы хрипло отдышаться посвистывающими прокуренными легкими и успокоить бьющееся сердце. Рая вела в горпарк, там она присела на одну из скамеек и, словно в дверь, постучала по дереву клювом. «Ну и что? Ну и где?» – Саныч бессильно рухнул на скамейку, и чуть придя в себя, стал оглядываться по освещённым луной кустам и кронам деревьев. Неожиданно вздрогнул, кто-то внизу щипнул его за оголённую лодыжку под штаниной треников.

– Ах ты, Боже ж мой! – он опустился перед скамейкой на корточки и извлек оттуда полуживого Рубена. Вид последнего не мог не вызвать сострадания, одно крыло было преломлено и безжизненно свисало, лишившись большей части оперения, оно скорее напоминало драный веник, на груди также клочками были выдраны перья, обнажив складки пупырчатой кожи и поблескивающие засохшие подтёки крови. Глаза были полуприкрыты пленкой. Казалось, жизнь уже практически покинула это измученное птичье тельце.

– Кто ж тебя так, дружище, а?  –  Саныч расстегнул олимпийку и аккуратно спрятал ворона за пазуху. Грудью почувствовал оголенную кожу, слабенькое и поверхностное биенье маленького сердца.

– Теперь он в безопасности! – крикнул он Райке, – Отнесу к себе, увидимся на балконе.

Доставив пациента домой, он тут же постелил в картонную коробку одеяло, соорудил навес из зонтика, чуть подумав, расположил рядом жестяную банку с песком.

– Вот, это теперь твоя палата в нашей реабилитационной клинике с личным санузлом! – Саныч вполне удовлетворено потер ладошами. Поклевав смоченный молоком мякиш батона, ворон немного ожил, снова заблестел бисерными глазками.

– Мы тебя быстро на крыло поставим, – взбодрился Саныч, – Физиотерапия, массаж, диета из легкоусвояемого белка с витаминами, минералка, покой. Для вас, мадам, – обратился он ко всё еще нервно прыгающей и клокочущей Райке, – строгое время посещения, завтра с десяти утра до пяти вечера. Больному нужен покой. Лети домой, заботься о дите. Состояние стабильное. Всё худшее позади.

Проводив взглядом улетающую Райку, он, снова не скрывая облегчения, посмотрел на оживающего на глазах Рубена.

– Здоровый образ жизни начнется завтра. Сейчас, я чувствую, нам с тобой по двадцать капель не помешает. Всё ж от стресса помогает и неплохое болеутоляющее. У меня с хороших времен бутылочка кубинского рома залежалась.  Для экстренных случаев.

Несколько глотков рома вдохнули в ворона еще больше жизни, он даже приподнялся, опираясь на здоровое крыло.

– Степные пожары. Лето ныне засушливое, слыхал, как в степи пылает? Даже здесь запах гари чувствуется.

– Ты еще бредишь что ли приятель? – Саныч с тревогой попытался поймать взгляд хоть одного из черных, заблестевших от рома глаз.

– Орлы, степные орлы, жестокие кровожадные парни с крыльями во весь твой балкон. Кормовая база у них вся сгорела. Стали в город слетаться. Вот один такой наше гнездо себе под временное жилище решил присвоить. Ну а нас с Райкой и малым на завтрак, обед и ужин, соответственно. Но просчитался, беспредельщик, не знал, что тут семья Рубена, – горделивая искра блеснула в бисерных глазках.

– Так это он тебя!? – догадался Саныч.

– Так это я его! – хрипло воскликнул Рубен, – Видал как коты в драке клубком по земле катаются? Так и я с ним, только по небу. Он меня когтями мял и раскатывал как кусок теста, я же ему в шею вцепился, артерию пережал, и только ждал, когда это страхолюдище обмякнет. Так увлекся, что не заметил, что мы высоту теряем. Рухнули камнем на скамейку. Там расцепились, мое крыло хрумкнуло и провисло, а он, чтоб я не добил, дохлым прикинулся, затем на заплетающих ногах в кусты посеменил. Если б не крыло, оно у меня и без этого было дробью пробито, успокоил бы я его навечно. А там боль пришла, все измученное тело засаднило. Думал перекантуюсь под скамейкой ночью, да фигушки там – лис степной пришёл. Выщипывал укусами мясо с перьями, да только я из последних сил изловчился и этим вот клювешником в его носу третью ноздрю пробил. Убежал, скуля, как подраненный шакал. А там и Раечка моя подоспела. Дальше, сам знаешь.

– Мужик! – уважительно протянул Саныч, и снова разлил ром, – И за семью постоял, и беспредел остановил. Уважуха. Знал бы, не оставил тебя одного! Затем, проглотив огненный глоток, неожиданно расчувствовался.

– Ты это самое, прости меня Рубенчик, за то, что «хачом» обзывался, да и упрёки мои беспочвенные. Я-то вообще сам не особо разбираюсь, где хач, а где русский Ванька. Видишь, шнобель мой, почти как у самого Мкртчяна, отца не помню, а мать ничего не рассказывала. Может и мой отец – армянин, а может – грузин или узбек, какая там разница. Главное, чтоб человек душевный был, правильный. Да и не обязательно человек. Ты вон — ворон, а у тебя многие люди поучиться могут. Семью содержишь, сына воспитываешь. Вот мой сынуля Витька, вроде б отца имеет, а живет как бы без него… Вот как жизнь может повернуться. Я б многое отдал чтоб с батьком своим вот так, как с тобой на балконе посидеть.

Стряхнув пьяненькую сентиментальную слезу, Саныч приподнял рюмку: «Ну, за твою поправку!» Тут он заметил, что ворон давно уже спит, широко разинув клюв, и даже чуть похрапывая.

Следующие дни он сдержал обещание, оба перешли на здоровый образ жизни. Саныч, урезая себя в бюджете, заботился о правильном питания пациента – деревенский творожок с большим количеством кальция для костей, мойва и килька для фосфора в организме, халва и виноград – просто побаловать сладкоежку. Такой уход был больному впрок – тот быстро пошёл на поправку, крыло срослось правильно, на плешивых местах росли мягкие поблёскивающие здоровым глянцем перья. Они по-прежнему прекрасно понимали друг друга, но разговоры практически сошли на нет. Ворон лучился дружелюбием и благодарностью к своему кормильцу и целителю, но вел себя вполне по-вороньи, или же Саныч разучился понимать их общий язык — все чаше он слышал обычное радостное «крааа» вместо приветствия, либо какие-то горловые булькающие звуки, смысл которых оставался для него непостижим. Возможно, воздержание от алкоголя в последнее время как-то повлияло на их коммуникативные способности, либо же, согласное его мистической версии – утерянные в схватке белые перья на груди были как-то связаны с аномальными речевыми способностями птицы. После того, как Рубен вполне уверенно сделал несколько кругов над домом в режиме тестирования, Саныч перевел его на дневной стационар – разрешил ночевать в родном гнезде и ждал его пару раз в сутки на общий осмотр и совместную трапезу.

Заканчивался август, желтели во дворе лопухи, по воздуху летала светящаяся призрачным светом паутина, страна содрогалась от очередных потрясений и нехороших новостей. После очередного совместного ужина Саныч вытащил на балкон деревянный ящик и пояснил недоумевающему ворону:

– Тут в общем немного насобирал вам на первое время, фрукты, овощи, из продуктов кой-чего не скоропортящееся, махровый шарф, на который всегда Рая косилась. Будет здесь. Балкон всегда в твоем распоряжении. Бывает, ведь нам, мужикам, иногда хочется побыть наедине с собой…

– Краааа, – грустно сказал Рубен.

– Да, еду вот завтра, до Охты на поезде, дальше на вертолете. Хоть полетаю, погляжу на мир с твоей птичьей высоты.

Ворон прыгнул к нему на колени и принялся теребить клювом пуговицы на рубашке.

– Нет, не упрашивай. Решение принято. Контракт подписан. Билет в паспорте. В последний раз деньги у Жоры занял, он и с агентством помог. Дальше здесь некуда уже – край. А за меня не беспокойся. Коли надоест или устану, вернусь еще до Нового Года, а по-хорошему и до марта пробуду. Работы там невпроворот, в агентстве узнали, что я сварщик, вообще выпускать без контракта не хотели. Деньгу такую обещали, что мне и половину от этого в нашей дыре за пять лет не заработать. Так что все пучком будет.

Саныч гладил голову и спину ворона, внезапно почувствовал, как у самого сжимается сердце.

– Для меня главное, чтоб у тебя с семьей все благополучно было. Сентябрь здесь еще хороший, прожить можно, а перед первыми снегами бери своих в охапку и летите на Юга, туда, откуда ты родом или дальше к морю. Зима будет лютой. Слыхал, что с долларом твориться? За сутки взлетел в четыре раза! Тут зимой по мусоркам люди будут с бездомными собаками за объедки драться. А на юге всегда ж побогаче, понажористей. Райке с малым страну покажешь. Понял? Лети теперь к своим.

Саныч слегка подтолкнул ворона прочь, неловко отводя в сторону блестящие от влаги глаза. Затем спохватился:

– Стой! Самое главное хотел сказать. Весной обязательно сюда возвращайся. Я планирую лодку надувную купить, с мотором. Будем на водохранилище ходить, рыбачить. Лещей у Жоры в огороде коптить, а свежих судаков на жарёху. Да под разливное пивко.  Весело заживем весной. Обещай, что вернешься!

Застывший на перилах балкона ворон медленно в знак согласия наклонил голову…

В предрассветных сумерках вышедший из подъезда Саныч увидел всех трех. Они сидели по росту на самом толстом суку кривой сосны и провожали его взглядами. Эх, забыл спросить, как же малого они назвали, – пожалел про себя Саныч, – вроде б Рая хотела Крылославом, а Рубен в честь деда – Гургеном. Неожиданно появился заспанный Жора за рулем своего козелка. «Как же это я лучшего друга не провожу!»

В привокзальном ларьке он купил в дорогу курицу-гриль. В плацкарте, развернув фольгу, почувствовал к горлу подкатился ком – вместо аппетитной закуски он увидел ощипанное и обугленное от нестерпимого жара тельце птенца-подростка. Так и не смог ни разу откусить, отдал попутчикам.

***

Очутившись на новом месте, пройдя круг инструкций и знакомств, он с удивлением оглядывал скупые на цвета и суровые пейзажи дикой северной природы. Холодный и солоноватый океанский ветер бодрил и будил новые чувства, крепкий сон сменялся необычными цветными видениями. Внутри него что-то зазвенело, тонко, грустно и протяжно, будто натянулась скрипичная струна.  Ленивое солнце показывалось всего лишь на короткое время и снова ныряло в горбатые волны. Под ними время от времени показывались бесшумные, парящие, как привидения, киты-белухи. Яркие, как нигде более крупные, звезды, казались дырками, пробитыми в темном небесном куполе, через которые сочится вечный вселенский свет.  Это и есть край, думалось Санычу, самый край Земли. Несколько лет назад в какой-то желтой газетенке он прочитал, что шаровидность Земли большой и глобальный обман – Земля, как считали древние мудрецы, была и есть плоской, большей частью, залитой лужами океанов чашей. Он не стал делиться этой мыслью с напарниками, просто однажды наблюдая за сполохами северного сияния, внутренне убедился, что это свет, пробивающийся через край земной чаши, и он совсем близок. Нужно было просто подняться повыше и посмотреть.

Первый двадцать метров подъёма по вышке дались совсем легко. Платформу качало на волнах, и то, что внизу казалось плавным волнением, с подъемом наверх превращалось размашистый ход покряхтывающих металлических сочленений. Холод железа пробивался сквозь толстые перчатки. Вот вышка наклонилась, и Санычу почудилось, что на горизонте он увидел светлую прорезь, через которую просочился размытый свет сияния. Нужно еще повыше залезть. Вышка уже ходила под ним, как необъезженная лошадь. Внизу кто-то заорал. Прожектор стал ощупывать небо. Он упорно карабкался вверх. У самой верхотуры увидел на горизонте яркий обруч света, от которого расходились нечеткие мазки сияния. Край света! Эврика! – заорал он во всю мочь. Океан, словно осерчав на дерзкое любопытство, вздыбился гигантской волной. От рывка разомкнулись пальцы на поручне, а скользкое железо ступени уплыло из-под ног. Саныч внезапно понял, что он стоит в воздухе, метрах в пятидесяти над бушующими волнами. Страха не было вовсе. Волны стали приближаться, ветер завыл в ушах, в последний момент он почувствовал, что руки превратились в мощные крылья и понесли его прочь, искусно лавируя меж порывов ветра.

***

Витька протиснулся вслед за матерью в прихожую и с любопытством осмотрелся:

– А чё, батя неплохо жил, эдакая берлога. Тут даже уютно… Я не отказался бы тут немного пожить. Ведь клево же – верхний пятый этаж.

Людмила неприязненно постреливала острыми глазками по углам квартиры бывшего. Затем привстала на табуретку и зачем-то сдвинула дверцу антресоли. Оттуда со звоном выкатилось несколько пустых бутылок из-под портвейна. Она лишь всплеснула руками.

– Вот чем тут батя твой занимался, и ты без присмотра по его стопам пойдешь!

– Ма, ты знаешь, я ж к спиртному равнодушен.

– Поначалу он мне то же самое говорил. Иди-ка лучше веник поищи.

— Что за шум, я драки нету? — в квартиру, борясь с отдышкой, ввалился дядя Жора с монтировкой в руках.

— Да все нормально, Гош. Зря я тебя за инструментом гоняла, старый ключ подошел, — Людмила ласково погладила его по щетинистой щеке.

– Ма, – не отставал Витёк, – если хату продадим, то мне и на нормальный компьютер останется, у Серого старший брат в Москве на Горбушке работает, он мне «пентиум» по оптовой цене соберет. А монитор нам и не надо покупать, мам, Серый мне свой старый «Делл» на скейт сменяет. Я уже спрашивал. К интернету подключимся.

– Знаю я, зачем вам эти интернеты. Будешь сутками на баб голых с сиськами пялиться.

– Зря ты так, ма. Люди в интернете уже деньги зарабатывают. Правда, дядя Жор?

— Витюш, ну сколько раз я тебе говорила? Не можешь сказать отец, говори батя или па, Гоше было бы очень приятно. Он столько для тебя делает! — Людмила страдальчески вскинула брови, затем показательно чмокнула невысокого Жору в макушку.

— Не сейчас, Люд, не форсируй, момент не совсем подходящий. Разберемся со временем, — дядя Жора смущенно опустил взгляд.

В поисках веника Витька вышел на балкон и сразу наткнулся на пыльный стол и старый гарнитурный стул с продавленными седалищем. Присев на него, почувствовал неожиданный комфорт и удобство, как будто б опустился в привычное уютное кресло. Унылый пейзаж, открывающийся с пятого этажа, был слегка прихорошен тонким слоем выпавшего за ночь пушистого снега. Внезапно ему подумалось, что именно этот вид с балкона в последние годы чуть ли не ежедневно созерцал его отец. Пожухшие лопухи, крыши гаражей, змеиные изгибы теплотрасс, кривая сосна с опустевшим, заброшенным вороньим гнездом.

Кожей щеки он неожиданно почувствовал волнение воздуха, на перила балкона присел крупный ворон. Он явно что-то принес в когтях, наклонив вниз голову, птица подцепила клювом и скинула прямо по ноги Витьку какую-то увесисто звякнувшую штучку.

Витёк сразу поднял и принялся разглядывать нежданный подарок.  Складной ножик обладал приятной тяжестью, лезвия и причиндалы из белого металла утопали в благородной малиновой рукояти с белым крестом.

– Вещь, – растерянно проговорил парень, – Ты серьезно, это мне?

Ворон медленно наклонил голову. Грудь птицы была наискось перечёркнута зарубцевавшемся, похожим на старый ожог, шрамом. Перья на нём не росли.