Я услышал ужасный звук, который издавала моя мать, пытаясь позвать на помощь. Но это оказалось просто криком страха. В итоге я вонзил нож ему в спину. Затем схватил его и, оттащив от неё, продолжил борьбу, нанося ещё несколько ударов ножом. Меня обвинили в попытке убийства. Я признал себя виновным по нескольким пунктам. Мне дали 11 лет и 4 месяца, из которых половину я провел в заключении, а вторую половину — под надзором.

Оригинал

СМИ сообщили, что женщина была арестована за убийство. Эта 80-летняя бабушка провела несколько дней в тюрьме, прежде чем её наконец освободили. Ей сказали, что дело остаётся открытым и расследование будет продолжаться. Адвокаты строго-настрого запретили ей обсуждать произошедшее с кем-либо — ни с детьми, ни на терапии. Возможно, спустя годы детективы снова появятся, начнут допрашивать людей и искать повод для её ареста. Это действительно печально. Местные СМИ так и не удалили информацию о ней, поэтому, если кто-то решит погуглить её, может подумать, что она убийца. Всего за полтора года её жизнь изменилась с безмятежного и счастливого брака на психологическую травму на всю оставшуюся жизнь.

Оригинал

Лес быстро сомкнулся за моей спиной, сбивая с толку, нарушая чувство направления. Я изо всех сил старалась двигаться вперёд, перепрыгивая через толстые корни и обходя кусты, но задача становилась всё сложнее. Всё, что я могла сделать, — лишь продолжать двигаться и молиться, что я удаляюсь от комплекса.

Я явно переоценила свои силы в беге по пересечённой местности и вскоре оказалась слишком истощена, чтобы поддерживать темп. Кровь стучала в ушах, и мне пришлось замедлиться и делать прерывистые, неровные вдохи, прежде чем я смогла восстановить дыхание. Хоть я и не слышала звука погони, было полное понимание того, что остановка сейчас означает верную смерть. Культ всегда находил беглецов и всегда возвращал их обратно, и если я хотела выжить, мне нужно было двигаться дальше и быстрее, чем кто-либо, пытавшийся сбежать до меня. В темноте было невозможно понять, не брожу ли я по кругу. Как бы медленно или сложно это ни было, ни одно усилие не было напрасным, если оно давало хоть малейший шанс уйти от этого проклятого места.

Когда дыхание вернулось в привычный ритм, я начала прислушиваться к лесу, пока шла. Звуки птиц и мелких животных были знакомы, и по их крикам и движениям я могла уловить хоть что-то, что происходило поблизости. Поэтому у меня сердце в пятки ушло, когда я услышала, как птицы вдалеке захлопали крыльями, испуганные чем-то. Они взмыли над верхушками деревьев и устремились к более безопасным местам, а я прищурила глаза и начала искать укрытие. Мне срочно нужно было спрятаться.

Под большим деревом я заметила небольшую щель между массивными корнями, из-под которых вымыло приличное количество земли. Дойдя до расщелины и осторожно протиснувшись внутрь, я забилась как можно глубже. Это не было идеальным убежищем: если кто-то посмотрит прямо на меня, то легко заметит между корнями. Но любое дополнительное время, потраченное на поиски укрытия, увеличивало шансы быть обнаруженной. Поэтому я легла на холодную землю, сжавшись, как только могла, и надеялась, что темнота укроет меня.

Некоторое время было тихо. Жук пробежал по моей руке, но я не осмелилась его отогнать, чтобы не привлечь к себе внимание. Прижав ухо к земле, постепенно я начала слышать низкие удары, доносящиеся будто снизу. На самом деле это была вибрация шагов. И она становилась громче. Я приподняла голову и переключила внимание на окружение. Это существо шло за мной, и мне нужно было быть готовой ко всему.

Земля начала слабо дрожать при его приближении, и вскоре я чётко услышала, как оно ступает по земле, палки и листья ломались под давлением его гигантского тела. Моё сердце колотилось так быстро и громко, что я боялась, что существо может услышать этот стук сквозь мою кожу; отчётливый человеческий пульс, перекачивающий кровь в ровном ритме. Оно было близко, двигалось где-то позади меня, время от времени останавливаясь, чтобы оценить обстановку. Я молила его изменить курс, пусть бы мышь или олень или какая-то другая несчастная душа отвлекли его внимание от меня, но лес оставался тихим. Казалось, ни одно живое существо не хотело быть рядом с ним. А особенно я...

Существо всё приближалось, и на мгновение я уверилась, что оно подкрадывается ко мне, и сейчас я в одно мгновение окажусь обвязанной его мясистыми щупальцами, и его алые глаза будут рассматривать свою жертву, пока оно держит меня в воздухе. А затем оно будет отрывать конечности от моего тела, оставив в итоге лишь окровавленный торс. Ужас охватил меня, но я постаралась подавить его — страх мешал выживанию, а выживание было приоритетом номер один.

Его копыта скребли по камням и ломали корни по мере приближения. Я почувствовала его тяжёлое, токсичное, тёплое дыхание недалеко от своего схрона. Его движения были довольно быстрыми и осторожными для существа такого размера. Я слышала, как оно вдыхает воздух, его тело напрягалось, когда оно продолжало пытаться обнаружить меня всеми своими чувствами. Я задержала дыхание, насколько могла; старалась, чтобы промежутки между вдохами были как можно длиннее. Недостаток кислорода начал путать сознание; мир стал размытым, а руки и ноги начало покалывать, но я была слишком напугана, чтобы дышать громче или чаще. Ещё немного. Ещё чуть-чуть...

Его мощное тело скреблось по дереву над мной. Я закрыла глаза и решила, что, что бы ни случилось, я не хочу это видеть. Это был фатализм или смирение — называйте как хотите.

Дерево снова качнулось, когда существо начало двигаться, но теперь его шаги удалялись. Оно уходило; меня не нашли. Как только оно оказалось достаточно далеко, и шаги перестали быть чётко различимы в лесной тишине, я выдохнула с облегчением. Это чуть не отправило меня в обморок, звёзды засверкали перед глазами. Я лежала неподвижно ещё несколько минут, сосредоточившись на дыхании и восстанавливаясь.

Как только моё зрение прояснилось, а мир перестал кружиться, я продолжила прислушиваться к звукам леса. Вокруг теперь стояла мертвая тишина. Прижав ухо к земле, я убедилась, что это существо достаточно далеко. Я потратила ещё несколько минут, чтобы собрать всю свою смелость. Конечно, оставаться в укрытии было менее страшно, но я знала, что не могу лежать тут вечно.

Когда я уже была готова продолжить путь, из леса донёсся слабый звук, который начал нарастать. Негромкие и довольно быстрые — это были шаги человека. Но кто? Я сразу подумала о своём отце и содрогнулась. Проблема заключалась в том, что я не смогла бы от него убежать. И он разорвал бы меня на части, если бы нашёл.

Издалека раздался голос: «Эллисон! Это мама! Позволь мне помочь тебе!»

Это точно был голос моей матери, в этом не было сомнений. Но всё же он звучал иначе. Она запиналась на некоторых слогах, как будто ей было трудно вспомнить, как заканчиваются некоторые слова, и растягивала предыдущий слог, пока не находила правильное окончание. Я осталась в укрытии и ждала. Надо было увидеть, куда она направляется, и понять, почему она жива. А где папа? Почему она одна? Может, это ловушка?

— Элли-ии-иисон! Мама здесь, чтобы помочь тебе! — закричала она, уходя дальше от моего укрытия, углубляясь в лес.

Она снова замолчала, и мне пришлось напрячь слух, чтобы уловить её шаги. Если она здесь, другие культисты тоже поблизости. Мама явно удалялась от поселка, направлялась туда, куда, скорее всего, надо было и мне. Я попыталась придумать какой-нибудь план, но всё сводилось к выбору из плохого или очень плохого варианта. Благодаря движениям существа и моей мамы я восстановила некоторое чувство направления и была более-менее уверена, в какой стороне находится комплекс. Если идти куда угодно, кроме того места, куда направлялась мама, то путь, скорее всего, приведёт меня к этому кошмарному существу. Я могла бы остаться здесь ещё немного, но если вся группа начнёт искать меня, особенно при свете дня, меня найдут за считанные часы. Наверное, даже быстрее. Единственный выбор — идти туда, где мама. Я могла бы попробовать поговорить с ней… Она, возможно, не хотела мне зла. Она ведь всегда была не такой, как папа.

Я немного размяла ноги и медленно выбралась из своего укрытия, вытянув шею, чтобы проверить всё вокруг на предмет движения. Мама была уже так глубоко в лесу, что я едва могла различить её шаги, поэтому я перешла на лёгкую трусцу к ней, готовая в любой момент рвануть в сторону, если потребуется.

Вскоре я заметила её спину. Она шла, как робот, высоко поднимая колени с каждым шагом, словно очень старалась не споткнуться о неровную землю. Она, казалось, не замечала меня, хотя я определённо была в пределах слышимости.

Некоторое время я следовала за ней, прячась за деревьями и кустами, пока она продолжала двигаться вперёд. Но она просто шла. Одна, направляясь к чему-то. Без всякой злобы. Меня охватило ужасное чувство печали, и я вспомнила, как она играла со мной, когда я была маленькой. Она не была хорошей матерью, ни в коем случае, но и плохим человеком тоже не была. Она не хотела никому зла. Она не заслужила всего этого. Из тех редких воспоминаний, которые казались мне хорошими, она была в большей их части. Я не могла просто оставить её одну.

— Мама? — сказала я. Она продолжала идти.

— Мама?! — повторила я, на этот раз громче. Она остановилась, стоя неестественно прямо. Медленно она повернулась ко мне.

Лунный свет пробивался сквозь деревья, освещая её бледные черты, как статую. Мой взгляд мгновенно зацепился за её голову, и свежий, яркий образ её мозга, который совсем недавно прилипал к моему горлу, вызвал у меня рвоту, которая отозвалась эхом в лесу.

Кожа вокруг её расколотого черепа свисала с головы на ушах и бровях. Она была изорвана и грязна, а толстые комки засохшей крови, смешанной с грязью и сажей, прилипли к клокам кожи. Возможно, это была игра лунного света, но её глаза выглядели совершенно пустыми, зрачки исчезли, заменённые лишь молочной белизной. Свежая кровь стекала по её щекам, капая на грудь и пачкая её платье.

— Мама здесь, здесь, сейчас, — сказала она.

— Привет, мама, — сказала я, думая, что, если бы её разум не был разрушен жутким ритуалом, она бы, безусловно, желала умереть окончательно. — Я собираюсь уйти. Тебе тоже следует уйти. Я знаю, что ты этого не хочешь.

— Мама… мама приготовила тебе пода-а-а-рок, дорогая. — Она, похоже, не понимала, что я говорила.

Она подняла правую руку в неловком дугообразном движении и начала искать свою голову наощупь. Ей понадобилось несколько попыток, прежде чем рука коснулась затылка, и как только это произошло, она схватила его всеми пальцами, стараясь не упустить захваченный объект. Её пальцы скользнули по голове, пока не наткнулись на костяной кратер внутри. Нащупав дыру, она запустила указательный и большой палец внутрь своего черепа, вертя их. Её лицо не приняло задумчивое выражение. Спустя десять секунд её рука появилась, держа крошечный кусочек её мозга. Она положила его на ладонь другой руки и протянула ко мне.

— Это дл-л-я-яя тебя, детка.

Я сглотнула, чтобы сдержать подступившую к горлу тошноту.

— Мама, тебе нужно остановиться. Я этого не хочу. Ни для себя, ни для тебя.

Её лицо приняло гротескно-утрированное выражение печали и недовольства, и ладонь сжалась в крепкий кулак. Кусочек мозга, который она держала, был достаточно влажным и мягким, чтобы выскользнуть и приземлиться в нескольких футах перед ней. Однако она, похоже, не заметила этого.

— Почему ты не хочешь, дорр-р-огая? — спросила она сквозь смутные, почти детские всхлипы.

— Мама, я тебя люблю. Но это не то, что я хочу. Мне нужно выбраться. Ты хочешь пойти со мной? Потому что нам нужно поторопиться. Они идут.

— Мама нед-досс-с-таточно хороша, это не то, как дол-лж-жно было быть, — сказала она, её голос становился всё более запутанным и паническим.

Теперь она всхлипывала сильнее, но я не могла разглядеть ни одной слезы на её глазах. Мама паниковала всё больше, её руки начали дрожать, и она выглядела так, будто старалась думать изо всех сил, усилие искажало её окровавленное лицо. Это напомнило мне некоторых пожилых людей из культа, когда их разум начинал предавать их, и они больше не помнили мир, в котором жили, и людей, которых знали.

— Мама плохая, мама плохая, мама плохая, — начала она повторять, её интонация становилась резкой, а громкость всё возрастала.

— Мама, тебе нужно быть тихой, — сказала я ей, стараясь вложить в голос хоть каплю авторитета.

— Мама плохая, мама плохая, МАМА ПЛОХАЯ! — закричала она, её голос трещал и скрипел, эхом разносясь по лесу, наполняя меня гневом к ней. Я прокляла себя за то, что доверяла кому-либо из этого чёртового культа, пусть даже своей матери. Они шли за мной, и теперь точно знали, где я нахожусь.

Ладно. Я хотя бы попыталась её увести. Это было всё, что я могла сделать. Мне нужно было двигаться дальше. Я попыталась пробежать мимо, но она вдруг прыгнула на меня и схватила за руку, повалив нас обеих на землю.

Она схватила мои руки и прижала их к земле, сидя на моих ногах. Мама не была крупной женщиной, но всё равно сейчас легко нависла надо мной. Сколько бы я ни пыталась вырваться, используя ярость, горящую внутри меня, это было напрасно, и вскоре я остановилась, чтобы сберечь силы.

Она смотрела на меня. Её лицо, казалось, потеряло все эмоции и стало совершенно пустым. Я снова попыталась вырваться из её захвата, но это, похоже, только разозлило её, и она схватила меня ещё крепче. Она начала громко скрежетать зубами, а густая жёлтая слюна капала из уголка её рта.

— Тебе нужно поесть. Делай, как говорит твой оте-ец, — сказала она, её взгляд теперь был направлен куда-то сквозь меня.

Внезапно она расслабила мышцы шеи, и её голова упала вниз, зубы громко щёлкнули, когда челюсть ударилась о грудь. Остатки её мозга теперь были полностью видны, и она начала медленно продвигаться ближе к моему лицу. Я повернула голову, пытаясь отвернуться, но усилия были напрасны. Холодная, комковатая слюна уже капала мне на шею.

Розовые черви остатков её мозга становились всё ближе… Но она вдруг стала вялой, её руки и ноги мгновенно обмякли. Моё лицо оказалось прямо в дыре её черепа, рот и нос погрузились в склизкое месиво. Это было как чаша густых, холодных макарон. Зазубренный неровный край дыры в черепе разрезал мою губу, как нож, и мгновенная, жгучая боль вспыхнула вокруг рта, отдавая в челюсть.

Откинув её голову от своего лица, я наконец смогла вдохнуть. Я была измотана, и было чертовски сложно оттолкнуть её обмякшее тело, но мне это удалось. Я выплюнула кровь и слизь, поднимаясь на ноги. Было ощущение, будто я сожрала токсичные** **ядерные отходы, мои запястья и ноги были исцарапаны, а тело слушалось с трудом.

Когда я поднялась, я посмотрела на маму. Её лицо было вдавлено в землю; платье — грязное, заляпанное всем, чем можно, и порванное. Она была мертва. Я была уверена, что это моя вина. Это я, я сделала так, чтобы это произошло. Как ужасно ей должно было быть в последние мгновения? Её единственный ребенок ненавидел её так сильно. Она была сбита с толку, расстроена и зла, просто желая сделать то, что ей приказал культ.

Моё горе прервал звук движения из глубины леса. Оставаться здесь означало бы верную смерть, что не казалось мне привлекательным вариантом. Глядя на маму, я поняла, что если до смерти и дойдёт, то только на моих условиях. Я не собиралась умирать от рук культа или того ужасного существа, которому они поклонялись. Я не позволю им этого сделать. Я сама буду богом своей смерти. Преисполненная злой решимости, я начала двигаться дальше.

Идти было тяжело, и вскоре стало очевидно, что я не смогу оторваться от ищущих меня сектантов. Мне нужно было найти укрытие — что-то достаточно надёжное, чтобы они не смогли сразу меня найти. Передо мной простирался сплошной лес, без каких-либо оврагов. Но справа, где теней было больше, земля шла под уклон. Я решила спуститься вниз и вскоре оказалась в ущелье с каменными стенами.

Они были близко. Я слышала их. Медленно земля начала дрожать, и я осознала, что существо тоже рядом. Я шагала вперёд, стараясь двигаться как можно быстрее. Если эта ночь означает смерть, то она будет не от их рук.

Вскоре я заметила, что на правой стене выделялось небольшое пятно, едва различимое в скудном лунном свете. Пещера. Когда я подошла к ней, из её глубин донёсся затхлый, густой запах. Я не могла видеть, как глубоко она уходит или насколько хорошо я смогу там спрятаться, но сомневалась, что смогу найти лучшее место. Отверстие было довольно маленьким, и мне пришлось сильно постараться, чтобы пролезть. Но как только я оказалась внутри, у меня стало более чем достаточно места, чтобы встать прямо. Я надеялась, что это место не станет моей могилой.

Я прошла дальше, держась рукой за стену для ориентира. Пещера имела уклон вниз примерно на три метра и оканчивалась небольшой «комнатой». Я нашла самый тёмный угол и села на холодный, твёрдый камень. Со своего места я всё ещё могла видеть вход в пещеру и наблюдать. Маловероятно, что кто-то, заглядывающий снаружи, сможет меня заметить. Я обняла колени, успокоила дыхание и стала ждать.

Не прошло и получаса, как я начала слышать шаги над головой и вокруг себя. Они были близко. Я была напугана, конечно, но усталость начала пересиливать страх. Если бы не постоянные всплески адреналина и чрезмерная реакция «бей или беги», я уверена, что потеряла бы сознание. Моё тело умоляло об отдыхе. Но я должна была оставаться в сознании. «На моих условиях», — подумала я, глядя на тусклый свет, просачивающийся из входа в пещеру. — «Не на их условиях».

Я была словно заворожённая и пристально вглядывалась в отверстие пещеры в поисках движения, пока вдруг не осознала, что дрожу от холода. Я сжала себя крепче, стараясь заглушить любые звуки, которые могли бы вырваться из меня. В пещере было сильное эхо, и это означало, что мне нужно быть особенно осторожной. Культисты были вокруг меня, но не звучало ни одного голоса. Я слышала, как они бродят по лесу, ищут, но никто не произнёс ни слова. А ещё я больше не слышала тех громких монструозных шагов. Что-то было не так.

Вдруг кто-то спрыгнул в ущелье. Он двигался между каменными стенами, приближаясь ко мне. Я задержала дыхание, когда он прошёл мимо входа в пещеру. Это был один из других детей. Джейкоб, кажется. Мы несколько раз проводили время с ним — что было примерно тем же количеством раз, что и с кем-либо другим из группы, поскольку мы все выросли вместе. Но он не выглядел как Джейкоб. Его глаза светились красным, и он двигался дёргано, как марионетка. Я была уверена, что если бы это действительно был Джейкоб, он бы заметил дыру в стене. Такие вещи дети замечают, знаете ли, — классные палки, лужи, укрытия и дыры. Но он прошёл мимо, не взглянув на неё. Это меня беспокоило, но я была благодарна, что меня не нашли — по крайней мере, пока.

Поисковая группа начала рассеиваться, углубляясь в лес. Я была в безопасности, однако всё ещё в ловушке. Мне нужно было найти выход, но это было бы самоубийством — пытаться пройти среди сотни детей и того существа, всё ещё находящегося в лесу. Нужно было дождаться рассвета.

Как только я решила остаться в пещере, то ноющее напряжение ушло, и я сразу же почувствовала усталость и боль вперемешку с комфортной онемелостью.

Мгновение спустя моё сознание отключилось.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Я перевела взгляд с Джанет на Брайана с нарочито обиженным видом. «Брай, ты правда разбаловал свою дочь, знаешь?»

Он усмехнулся. «Я? Это её любимая тётя её разбаловала. Она ни за что не пойдёт по домам за конфетами, не услышав историю». Мой брат глянул на тускнеющий свет из ближайшего окна. «И тебе лучше поторапливаться. Темнеет, и если мы не выйдем пораньше, весь самый классный лут разберут».

Я тяжело вздохнула, закатила глаза и уже улыбнулась, глядя на требовательную пчёлку, сидевшую между нами на полу с пустым ведёрком-тыквой для сладостей. «Ладно, ладно. Похоже, меня держат в заложниках. Значит, расскажу».

Когда мы были всего чуть младше тебя, я обожала Хэллоуин, а твой отец его ненавидел. Когда мы были совсем маленькими, я не понимала почему, но к семи годам начала догадываться. После каждого Хэллоуина он болел, а потом неделями хромал. Последние пару лет он даже не хотел идти за конфетами со мной и папой, а когда мы возвращались, уже запирался у себя в комнате.

Потому что мы с твоим отцом, хоть и родились с разницей в год и очень любили друг друга, жили очень по-разному. У нас были отдельные комнаты, и хотя мы много времени проводили вместе, оглядываясь назад, я понимаю: бывало, что его просто не было рядом. Словно у меня было хорошее, спокойное детство с добрыми, любящими родителями, но временами я была единственным ребёнком. А потом Брайан возвращался — после болезни, «побега» или ещё чего-то, чего я не понимала. Я всегда по нему скучала, но не считала это странным — так было всегда.

А потом, за несколько недель до моего седьмого и его восьмого Хэллоуина, я впервые увидела ноги твоего отца. Понимаешь, при мне он всегда был в обуви или в толстых носках, и если пытался их снять, его строго наказывали. Мне это казалось странным, я спрашивала почему, но родители говорили, что это ради его защиты, что он чувствительный и у него нежные ноги.

В тот сентябрьский день я на мгновение заглянула в случайно оставленную щель его двери и поняла, что его ноги сильно отличаются от моих. У меня было десять пальцев, а у него были срезаны почти все. Это встревожило меня так, как я тогда до конца не осознавала, — настолько, что через пару дней, оставшись с ним наедине, я всё-таки спросила.

Он сказал, что каждый Хэллоуин теряет по пальцу на ноге, что мы обязаны терять что-то в этот день — отдавать что-то той штуке, что преследует нашу семью. Чтобы держать её подальше от нас. Твой отец сразу увидел, как меня это напугало и расстроило, и, как всегда, попытался успокоить. Сказал, что всё в порядке. Что он гордится тем, что делает это, чтобы мне и родителям не пришлось. Что они всегда хорошо обезболивают и отрезают аккуратно. Почти не больно, а родители потом очень о нём заботятся.

Наш отец был врачом — по сути, семейным. Так что я не сомневалась, что технически они справляются. Но теперь я знала, почему Брайан ходит неуверенно и не может бегать. И почему ему всегда так плохо вокруг Хэллоуина.

Я сказала, что это ужасно и с этим нужно закончить. Он ответил: нельзя. За нами охотится нечто ещё хуже, и единственный способ защищаться — отдавать ему что-то каждый год. Те фонари-тыквы, которые мы всегда вырезали к вечеру и ставили на крыльцо? К полуночи в них рядом со свечой лежал очередной пальчик твоего отца. А к утру? Его уже не было.

Брайан проверял, понимаешь. Он сомневался, что всё это правда, особенно когда именно у него отрезали пальцы, и хотел увидеть доказательство, что это действительно необходимо. Последние пару лет он утром проверял тыквы. Кроме немного засохшей крови и догоревшей свечи, там не оставалось ничего.

И всё равно я не отставала. А если наши родители сумасшедшие? Или если есть другой способ? Мы обучались дома и жили довольно обособленно, но не были глупыми и не были полностью отрезаны от газет и телевидения. Монстр, который ворует детские пальцы ног, звучал нелепо, а вот жестокие, даже безумные родители? Такое иногда случается.

Я до сих пор помню, как я злилась и боялась. Я любила твоего отца больше всего на свете, и мысль, что ему причиняют боль, была невыносима. Единственный, кто удержал меня от побега или звонка в полицию, — это он сам. Он говорил, что так нужно, что родители не стали бы этого делать иначе. Что они не ведут себя сумасшедшими или злыми, даже когда берут у него пальцы. Им будто бы было жаль, они говорили, как им горько, и какой он храбрый и хороший.

Увидев, что я всё ещё не верю и не успокаиваюсь, он пообещал, что в этот Хэллоуин не ляжет спать и будет всю ночь караулить крыльцо. Его комната выходила на улицу, так что место было идеальное — посмотреть, придёт ли кто забирать палец. Если к утру он не увидит, что кто-то пришёл, или если родители просто выйдут и сами вынут палец, он согласится на всё, чего я захочу.

Мне это не нравилось — означало, что он потеряет ещё один палец, — но я была так напугана и запутана, что будто онемела. Думаю, я вообще вытеснила это из головы до пары дней до Хэллоуина, когда у меня заболел живот.

Я попыталась притвориться больной, чтобы не идти за конфетами, отчаянно надеясь, что если я останусь дома, они не будут брать у него палец, хотя должна была понимать: ещё пару лет назад они делали это после того, как мы с папой вернёмся с обхода.

Так или иначе, отец понял, что я не больна, и заставил меня пойти с ним. Когда мы вернулись, Брайан уже заперся у себя. Вышел он только через два дня — «отлежался» — и выглядел бледным и потрясённым. Шёпотом, пока мы смотрели телевизор, я спросила, всё ли с ним в порядке.

Он бросил взгляд на маму на диване и едва заметно кивнул.

«Ты видел? Ты видел, как что-то пришло и забрало палец?»

Твой отец стал ещё бледнее, я заметила, как у него дрожат плечи. Помедлив, он снова быстро кивнул.

Меня саму уже трясло. Я мягко сжала его руку, наклонилась ближе и горячо зашептала: «Что это было? Это был монстр?»

Он повернулся ко мне, и его глаза… они напугали меня сильнее всего, что я когда-либо видела. В них было столько ужаса, растерянности, отчаяния. Он беззвучно сказал: «Да», потом, будто этого мало, наклонился к самому уху и прошептал:

«Мы должны продолжать. Мы не можем пустить его внутрь».

Губы дрожали, глаза блестели от слёз. Он бросил на меня последний взгляд и снова уставился на телевизор, делая вид, что смотрит. Мы не возвращались к этому разговору до следующего Хэллоуина.

Тогда они начали брать у него пальцы на руках.

Как ты знаешь, твой дед был врачом, и наши родители были очень умными и практичными. Они устроили нашу жизнь так, что мы были изолированы, но «приличны», и никто особо не задавал вопросов, если нас или родителей долго не видели: отец годами создавал репутацию человека, который надолго уезжает в длительные отпускные «саббатикалы» и на консультации в другие штаты и страны, хотя часто он просто прятался с нами дома. Такая легенда помогала меньше бросаться в глаза и избегать лишнего внимания — ну кто станет подозревать богатого врача с безупречной репутацией, решившего обучать детей дома.

Но их практичность касалась не только сокрытия. Речь шла и о том, как сделать всё «правильно». Пальцы ног твоего отца, например. Они брали по одному за раз — ровно столько, сколько требовалось на каждый Хэллоуин, — и оставили большие пальцы на обеих ногах, потому что без них нельзя ни ходить, ни держать равновесие. И только на девятый год пальцы на ногах закончились, и они перешли к пальцам на руках.

Следующие несколько лет… наверное, были самыми тяжёлыми. Мы взрослели, я всё сильнее злилась и горевала из-за происходящего, но разговоры с родителями ничего не меняли. Они терпеливо выслушивали и вежливо отвечали, но каждый раз всё сводилось к одному и тому же.

Так нужно, иначе будет несравнимо хуже.

Разговоры с Брайаном давали тот же результат. С каждым годом, когда от него отрезали ещё кусочек, он всё больше погружался в тоску и замыкался, но стоило мне заговорить о побеге или полиции, он мгновенно становился страшно серьёзен и сердился. Он говорил, что я не понимаю, и надеялся, что мне никогда не придётся понять, но выбора у нас нет. Что при всей ужасности это лучший способ уберечь нас четверых.

В том, как он это говорил, в этой ясной, чистой, без примесей панике на лице было что-то такое, что не давало мне бунтовать. Я не знала, лгали ли мне родители, но знала — Брайан мне не солжёт, и боялся он не их. Он боялся того, кто приходит забирать своё каждый год. Однажды он сказал, что как бы плохо ни было, это всё не имеет значения. Важно только одно — держать эту вещь подальше от нас.

И годы ползли. Когда мне было четырнадцать, а твоему отцу — пятнадцать, у него на правой руке оставалось три пальца. К тому времени я перестала жаловаться и задавать вопросы. Не то чтобы я не верила — я не уверена, во что тогда верила, — но поняла, что мои убеждения неважны. Я жила в мире, где приходится приносить жертвы.

Значит, их принесут.

В следующий Хэллоуин накануне я накачала их троих снотворным. Брайана привязала к кровати, а родителей уложила на одеяла и, волоком, спустила в подвал, где заковала в цепи. Последние недели я читала всё про ампутации и то, как не дать пациенту умереть, так что знала, как наложить жгут, прежде чем отрезать маме большой палец на руке.

Они орали весь день — и во время, и после. Приказывали остановиться, умоляли остановиться. Говорили, что я не понимаю. Что это не сработает. Отец даже предлагал свой палец вместо маминого. Но нет. Его руки нужны были на случай, если что-то пойдёт не так, а последние годы обычно именно мамины руки делали разрезы на твоём отце. Так что я заткнула их кляпами и продолжила делать то, что нужно.

На кухне я сама вырезала новую тыкву-фонарь, по щекам катились слёзы. Телевизор гремел на полную громкость, но я всё равно слышала крики Брайана из его комнаты и родителей снизу. Это не имело значения. Всё закончится через несколько часов — по крайней мере, в этом году.

Я положила свечу и мамин большой палец в тыкву, вынесла на крыльцо и зажгла. Было как раз перед закатом, и сгущающиеся тени показались гуще обычного, пока я торопливо ставила фонарь на край ступени и бежала обратно, запирая дверь.

Я пыталась занять себя делами, но каждые несколько минут снова глядела на крыльцо. Помимо окна Брайана, лучше всего было видно через почтовую щель в двери, так что я нарезала круги по дому и снова и снова приподнимала крышку прорези, чтобы посмотреть на крыльцо. Как всегда, помимо фонаря-тыквы, там мигали ещё несколько украшений, так что я видела, как он стоит на краю, даже не видя светящегося лица. Но раз за разом ничего не менялось. Живот скручивало от тревоги, и к одиннадцати я пошла в комнату Брайана и развязала его. Сначала он был перепуган и зол, но когда я объяснила, что всё уже сделано и что с родителями внизу относительный порядок, словно груз свалился с его плеч. Он обнял меня и расплакался, снова и снова благодаря. Я тоже заплакала, и несколько минут мы стояли в темноте, обнявшись.

И тут в нашу входную дверь кто-то начал колотить.

В панике Брайан метнулся к окну. Его и без того бледное лицо стало совершенно бескровным, когда он посмотрел на меня.

«Оно пытается войти».

Инстинкт велел бы нам бежать или прятаться, но годы веры и привычки погнали нас к двери, и мы, задыхаясь, спорили, что не так.

«Оно… Оно никогда так не делало. Что ты ему отдала?»

«Её палец! Мамин большой! Я думала, сработает. Твой левый же сработал».

Он поморщился. «Не знаю. Может, теперь оно берёт только у меня». Мы уже добежали до двери, и я вскрикнула, когда створку снова выгнуло от очередного, ещё более сильного удара.

«Нет! Ты больше ничего не отдашь».

Твой отец уже открыл рот, чтобы возразить, но было поздно. Я уже двигалась — план сложился ещё на бегу. Плюхнувшись на пол перед почтовой щелью, я взяла в рот мизинец левой руки, аккуратно нащупав зубами промежуток между фалангами. Нужно было попасть сразу — до того, как дверь треснет, до того, как я пойму, насколько больно. Я поджала правую ногу, упёрлась стопой в предплечье, вдохнула носом. И одновременно вцепилась, дёрнула, надавила и провернула.

Палец вырвался, кровь хлынула в горло. На миг меня охватила паника, что я рефлекторно его проглочу, но меня вывернуло, и я выплюнула всё на коврик в прихожей. Боль была адская, но страх был сильнее — страх, что если я сделаю это неправильно, Брайан причинит себе ещё больший вред. Так что, не слушая его крики, я подняла мизинец с коврика и протолкнула его в почтовую щель.

Его выхватили у меня на полпути, и наступила долгая, обдумывающая тишина. Мне хотелось отползти от двери, но я не решалась. Нужно было убедиться, что сработало.

И тогда я увидела — оно смотрело на меня из-за щели.

Я едва сдержалась и немного описалась, но было всё равно. Главное — чтобы оно взяло то, что ему дали, и ушло. Оставило нас всех в покое ещё на год.

И, к моему удивлению, так и вышло.

Следующие дни были тяжёлыми. У меня страшно загноилась рана на руке, но благодаря Брайану и подсказкам отца к концу недели мне стало лучше. Мама тоже приболела, но сперва это не казалось серьёзным. А на пятый день мы спустились отнести завтрак, и отец сказал, что она умерла. Он сказал, что это могло быть от инфекции или стресса, или это просто побочный эффект от того, что мы отдали не то, что «принимается». Он плакал уже несколько часов, и голос был хриплым и жёстким.

«Я же пытался объяснить. Брать надо у меня. Это должно быть из нашей крови. Лучше всего — детской, но можно и больше — у взрослых. Но только если это наша кровь. Всегда так было с самого начала».

Мы оба хотели спросить, почему же тогда он не приносил себя вместо сына, но в тот момент не стали. Я уже видела Его и понимала, что это необходимо. Если это не буду я или Брайан, тогда — наш отец. Простая арифметика, и только она имела значение. Мы похоронили маму в лесу за домом и занялись тем, как жить дальше с пленником в подвале.

По правде сказать, отец нам не препятствовал. Он понимал, что мы делаем и зачем, и если ненавидел нас за это, не показывал. Он дал нам все пароли и пин-коды, чтобы мы могли заказывать еду и лекарства, сказал, с кем связаться, чтобы от его имени уходили письма, будто он уехал с семьёй за границу на какое-то время, — всё, что нам было нужно. В следующий Хэллоуин он руководил нами: как отнять у него левую кисть и безопасно прижечь рану. На следующий год — правую стопу.

После того Хэллоуина, когда он боролся с собственной инфекцией, я наконец спросила, почему они делали всё именно так. Брали всё у Брайана, а не у себя или у меня. Он смотрел куда-то сквозь стену, но теперь сфокусировался, на мгновение прояснился.

«Мы пытались локализовать вред. Может, это была эгоистичность — не начать с себя так долго, но что, если бы у нас был один ребёнок, и он умер? Тогда я бы впустую потратил то время, которое мог бы потом “добывать” из себя, вместо того чтобы тратить его на короткую жизнь ребёнка. А если ребёнок выживет? Ему пришлось бы терпеть только до восемнадцати, если бы к тому времени у него появился свой ребёнок. Понимаешь, это переходит к детям, когда старшему исполняется восемнадцать. Не знаю почему, но так и есть».

Я нахмурилась. «То есть если бы у Брайана или у меня к его восемнадцати не было ребёнка, ему всё равно пришлось бы резать себя дальше?»

Он кивнул. «Именно. Мы могли бы делить ношу — я, он и ты. Но это не оптимально: мучить троих вместо одного несправедливо и глупо, это просто попытка нарядить нелогичную эмоцию словом “справедливость”. Я… мы хотели, чтобы у тебя была хорошая жизнь… у вас обоих. Так что мы старались сделать твою жизнь как можно лучше и одновременно защитить тебя от всего этого. В идеале ты бы… ты бы никогда не узнала худшего».

Глаза отца наполнились слезами. «Но ты узнала, да?»

Мой взгляд тоже затуманился, я положила ладонь ему на руку и кивнула. «Да. Я видела Его».

Он крепко зажмурился, по щекам потекли мокрые следы. «Тогда ты понимаешь».

«Да. Понимаю».

На следующий день он умер.

Вытирая глаза, я улыбнулась Джанет. Она тоже чуть плакала — обычно плачет в этом месте, такая добрая, сердечная девочка. «Мы ещё долго боялись и тужили, но через несколько недель Брайан встретил твою маму. Она была такая красивая, добрая и умная — прямо как ты».

Джанет хихикнула, но лицо тут же вытянулось — она знала, что будет дальше.

«А потом она родила тебя — всего за три дня до Хэллоуина, и мы были такими счастливыми. И… ну, она умерла тогда, но от неё у нас осталась лучшая часть, правда?»

Она засияла и кивнула, указав на свои ботинки. «Расскажи про пальцы!»

Брайан усмехнулся. «Фу, ну и гадость».

Джанет нахмурилась. «Это мои пальцы, и я хочу про них слышать!»

Хихикнув, я махнула рукой. «Ладно, ладно. Мы заранее решили, что сразу после твоего рождения заберём твои маленькие пальчики на ногах. Все, кроме больших. Так тебе не будет так больно и страшно, как приходилось твоему папе. Ты научишься ходить, упираясь большими пальцами, как велоцираптор, верно?»

Она громко зарычала по-динозаврьи: «Верно!»

Я улыбнулась. «Очень страшно».

«Мы положили их в морозилку и использовали год за годом. Во второй год мы переживали — вдруг старый, размороженный палец не подойдёт, — но всё прошло отлично. И так ты уже восемь лет держишь нас всех в безопасности и счастливыми». Я захлопала в ладоши, и Брайан с Джанет хлопали и смеялись вместе со мной. «Вот и вся история. Теперь — за конфетами?»

Джанет кивнула, аккуратно поднялась, ухватила своё ведёрко и взяла Брайана за руку. Мы вышли в соседние кварталы. По улице эхом катался смех — стайка пиратов и призраков носилась от дома к дому. Я глянула на Брайана и перевела взгляд на озабоченное лицо Джанет.

Я мягко сжала её ладонь. «Что случилось, милая?»

Она подняла на меня глаза и тихо сказала: в отличие от наших родителей, мы с самого раннего возраста говорили с Джанет честно, и даже в восемь она умела держать язык за зубами. «Я просто волнуюсь. Из-за пальцев на руках».

Брайан остановился и присел перед ней на корточки, поставил её ведёрко на землю и взял её маленькие руки в свои. «Малышка, ты же знаешь, что тебе больше не о чём беспокоиться». Он нежно поцеловал ей ладони. «Никто у тебя больше ничего не заберёт».

Она кивнула неуверенно. «Я знаю, но…»

Я положила ладонь ей на голову и провела по волосам. «Никаких “но”. Ты своё сделала». Когда она посмотрела на меня, я ухмыльнулась и погладила свой круглый живот.

«Теперь очередь твоего брата».

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit