Мы все знали, что скрывается под обтекаемым «там»: мамка у Борзого была очень плоха. Болела она давно, но на прошлой неделе её даже врачи лечить отказались, отправив домой помирать. Теперь она лежала в маленькой двушке пятиэтажного дома, где, кроме неё и Борзого, ютились его младший брательник и бабка.
— Ничо, — буркнул Санёк и поднялся рывком. — На треню идёт кто?
Я докурил, и мы разошлись.
Вот тогда мы про неё и узнали.
Санёк уже подходил к забору, где пара прутьев была выгнута ещё с прошлого года, когда позади раздалось шлёпанье. Витёк догонял нас, сигая по свежеразмороженной апрельской грязи.
Протиснулся следом за нами и зашагал рядом, продолжая вполголоса:
– Я там это… Просто при Вафле не хотел базарить. Есть тема одна…
— Ну? — остановился Санёк.
— Да пошли! — Нервно оглядываясь, Витёк потянул его за рукав.
— Короче. Про кассету с Кашпировским слыхали?
— Чего?! — От неожиданности Санёк остановился опять. — Чё ты втираешь?
На этот раз Витёк не стал поторапливать нас. Сунул руки в карманы бомбера и нехотя пожал плечами.
— Ну типа… мамке твоей помочь хочу…
Санёк развернулся и рванул вниз по улице. Потом резко остановился, будто напоролся на стену. Чуть постоял и, втянув голову в плечи, вернулся обратно.
— Говори! — буркнул, глядя в сторону от Витька.
— Короче, — заморосил тот, — об этом же все болтают, но без подробностей. Типа есть кассета такая, что людей лечит, и всё. А что за кассета и где её взять, хер его знает. Типа бабкины сказки. Но на самом деле не сказки, а тема проверенная, мне брательник рассказывал. А он брехать не будет, вы, пацаны, в курсе.
Он смерил нас взглядом. Его старший брат, Тоха-Лихач, был уважаемым человеком, с северными работал.
— В курсе, — подтвердил я.
— Ну вот. Кассета, короче, и правда есть. Помните, по телеку эту туфту прогоняли? Мои мать с бабкой ваще тогда трёхнулись — как показ начинается, всё, их не трожь! Одна сидит бормочет чего-то и руками размахивает, вторая столбом замрёт и, кажись, не моргает даже, пока эта херня не закончится. Как зомбаки, ё-моё, то ли ржать, то ли бояться, хер его знает.
— Ну! — поторопил его Саня.
— Баранки гну! Я к тому, чтобы поняли, про чё я: мужик это серьёзный, типа экстрасенс или учёный, но помогает реально. У бабки спина перестала болеть, у матери тоже там чего-то наладилось. Короче! Это всё ерунда. По телеку забесплатно кто будет нормальную тему прогонять, да? Чисто для рекламы, чтоб на его концерты ходили. Но мне Тоха сказал, что экстрасенс этот, пока в Америку не уехал, отдельные сеансы для блатных проводил. И на них всю свою силу в одного человека вкладывал. Сечёте, да? То на толпу распыляется. А то всё в одного. Лечил их на раз-два! От чего угодно: хошь, от рака, хошь от срака. Железно!
— Так то блатные, — Саня хмуро поглядел на Витька. — А я чё, блатной?
— Да ты дослушай сначала! Я же говорю: есть кассета. У одного мужика из Солнцевских дочь заболела. Ну и пока Кашпировский из неё болезнь выгонял, охранник тайком записал весь сеанс на видео. Чтоб потом продавать, поняли, да? Девка сходу выздоровела, а охранник вечером видео пересмотрел, чтоб типа понять, получилось чё или как… Ну и утром его только нашли, короче. Помер он. То ли убили, то ли сам… Мутная тема. А Солнцевский, как узнал об этом, за дочь перетрухал, стал Кашпировскому предъявы кидать, типа чё за дела? А тот ему пояснил, что он дохера сил на эти сеансы кладёт и типа здоровому их смотреть вообще нельзя. Тем более дважды. Такие дела.
— Хер через плечо! Где эту кассету достать?
— Так я не знаю. Надо с Тохой перетереть, он сто пудов в курсах.
Санёк длинно сплюнул Витьку под ноги.
— Так чего ты мне мозги правишь, брехло? На треню из-за тебя опоздали. Пошли, Бор.
Я сочувственно пожал плечами, а Витёк крикнул вслед:
— Так чё, с Тохой базарить?
Три дня прошли, как обычно, а вечером в пятницу мне в дверь позвонили. За порогом переминался Витёк. На площадке сгорела лампочка, пыльные окна не пропускали тусклый фонарный свет, и я впустил его в коридор.
— Я по-бырому. — Он сунул руку за пазуху и, покопавшись там, вытащил кассету. Обычную, для видака, в красном подкассетнике «ТDK» с обтрёпанными краями. — Вот, смотри, чё надыбал. Ну, помнишь, рассказывал, Кашпировский там, лечение, все дела.
— Помнить-то помню. Только мне она нахера? Сане отдай.
— Да ты ж его знаешь. Начнёт барагозить, подумает, что я прикалываюсь. Драться ещё полезет… А тебя он послушает, вы ж с ним с детского сада корефанитесь.
Я молча смотрел на кассету, и брать её почему-то совсем не хотелось. Это было странное чувство — то ли страх, то ли отвращение. Будто вместо кассеты Витёк протягивал мне коробку, полную гигантских мокриц.
— Да возьми, Борян, чё тебе, трудно? Передашь, пусть тёте Гале покажет. Ну а вдруг и правда поможет?
Это сработало. Тётю Галю я с детства знал. Мы постоянно торчали у Санька, и она относилась ко мне, словно родная мать.
— Ладно, давай. — Я взял кассету, но держать её было противно…
мокрицы царапали коробку, пытаясь прорваться наружу
…и я положил её на полку для обуви, незаметно вытирая ладонь о штанину.
— Всё, я погнал тогда, — обрадовался Витёк. — И это… скажи Сане, пусть только сам не смотрит и малому своему не показывает. Бабке — хер знает, бабке, может, и можно. Она старая, небось болезни найдутся. Но лучше тоже не надо. Пусть только тётя Галя одна.
— Слышь, погоди. — Я схватил Витька за рукав. — А где ты взял-то её?
— Где взял, там больше нет, — хмыкнул он. — Всё, бывай.
Два часа я честно пытался делать уроки, но никак не мог сосредоточиться на алгебре, буквально физически ощущая присутствие чего-то (или кого-то?) чужого в комнате. Под черепной коробкой шуршало, царапало, дёргало где-то под глазом. Мне хотелось выбросить чёртову кассету в окно, и в то же время я едва себя сдерживал, чтобы не включить её немедленно и не посмотреть, что на ней. Включил бы, пожалуй, если бы видеомагнитофон был в моей комнате. К счастью, он стоял в гостиной, где родители смотрели «Время».
Боль нарастала, и в конце концов я не выдержал: оделся и выскользнул из квартиры.
Саня жил в соседнем подъезде, пропитанном сигаретным дымом и вязкой густой темнотой. Я крался по лестнице на четвёртый этаж, совершенно не думая, как буду выглядеть, заявившись в такой час с кассетой в руке. Всё, чего я хотел, — это поскорее избавиться от дряни, завёрнутой в старую тряпичную сумку.
Открыли мне сразу, будто ждали, когда я приду. За дверью обнаружился Лёнька — младший Санин брательник.
— Заходи. — Совершенно не удивившись мне, он махнул рукой и скрылся на кухне.
В квартире стоял тяжёлый давящий запах. Я давно не был здесь, и теперь пожалел, что пришёл. Надо было на улице встретиться.
— Бор? — Из комнаты выглянул Саня. — Чего ты?..
— Дело есть. — Я потоптался, не зная, с чего начать. Потом просто протянул другу свёрток. — Тут это… Ну помнишь, Витёк рассказывал…
— Са-а-аш! — раздалось из комнаты, и я с трудом узнал тёти-Галин голос. Он был словно другой — более низкий и какой-то… утробный, что ли. — Саша, блядь, сюда подойди ко мне!!!
Санёк дёрнул подбородком и покраснел.
— Что это? — кивнул на мой свёрток.
— САША!!!! ГДЕ ТЕБЯ НОСИТ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?!
Я вздрогнул и выронил сумку. Это была не тётя Галя. Точно не она. Не та добрейшей души женщина, которую я всегда знал. Защипало в носу, я машинально шмыгнул.
— Это, короче, кассета, про которую Витёк говорил. Вот принёс, просил передать. Включи матери, Сань, только сам не смотри. И мелкому не показывай, лучше поставь, когда никого дома не будет. Всё, давай, братан, я погнал.
Выплюнув скороговоркой заготовленный текст, я выскочил за дверь и бросился вниз по лестнице, пока Санёк не начал задавать вопросы или ещё того хуже — не заставил забрать кассету обратно.
Той ночью мне плохо спалось. Сквозь сон чудилось непрерывное шуршание. Я то и дело тревожно вскакивал и включал свет, ожидая увидеть сотни разбегающихся мокриц. Не найдя ни одной, облегчённо засыпал, чтобы через полчаса снова вскочить, почувствовав, как что-то ползёт по ноге прямо под одеялом.
Под утро мне приснилась Санькина мать. Она сидела на старом продавленном диване в грязной ночнушке, седые сальные волосы прилипли к плечам. Вытянутая грудь просвечивала сквозь тонкую ткань, вокруг глаз расползлись синюшные пятна.
— ЧТО ТЫ ПРИТАЩИЛ КО МНЕ В ДОМ, ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК?! — резко заорала она каркающим голосом, и от ужаса я проснулся.
Ещё не до конца разобрав, где сон, а где явь, вспомнил, что там, в комнате тёти Гали был кто-то ещё. Какой-то едва различимый силуэт стоял спиной ко мне у окна. И меня бросило в дрожь от мысли, что он мог обернуться.
Санёк не ходил в школу всю следующую неделю и, по негласному уговору, мы с Витьком не упоминали кассету. Генчик рисовался новым прикидом, который папаша-коммерс прибарахлил ему из-за бугра, мы с Витьком яростно завидовали, делая вид, что нам всё равно. Словом, неделя пролетела почти как обычно. «Почти», потому что в субботу утром, когда мои уже ушли на работу, в коридоре зазвонил телефон, и лихорадочный Санин шёпот в трубке велел мне немедленно дуть к нему.
Я не хотел идти. Я только-только начал снова спокойно спать по ночам, и мне совсем не улыбалось опять услышать тёти-Галины жуткие вопли. Но Саня бросил трубку ещё до того, как я придумал причину для отказа, так что я собрал волю в кулак и потащился в соседний подъезд.
Дверь в квартиру была открыта. С тяжёлым сердцем я просочился в коридор, приготовившись к одуряющей вони. Но внутри пахло чем-то печёным. На кухне гремела посуда, шумела вода и работало радио. Сквозь стеклянную дверь виднелись размытые силуэты. Вот один замер, и я вздрогнул, припомнив тень из моего сна. Но дверь приоткрылась, и оттуда выглянула кудлатая Санина голова.
— Мам, там Борька пришёл, мы посидим в моей комнате? — осторожно спросил он, обернувшись.
— Конечно, сыночек, идите, — прозвучал в ответ привычный добродушный тёти-Галин голос.
Я вытаращился, а Саня проскользнул в коридор и жестами приказал мне идти за ним.
Зайдя в комнату, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.
— Видел? — спросил шёпотом.
Я только слышал, но всё равно кивнул.
Он схватился за голову и закружил по своей тесной спальне. Слова, словно накопившись в нём, выплёскивались сами собой.
— Я поставил её. Бабка в поликлинику. Лёнька в школу. Я поставил, включил… Мать орала, как всегда, но тут замолчала. Я сразу вышел из комнаты, и не видел. Ничего не видел. Ничего. Ничего!
Он остановился и ещё несколько раз повторил «ничего», так, что я окончательно уверился, что что-то он всё-таки видел.
Саня посмотрел на меня, и я заметил, как он осунулся за эти несколько дней. Щёки запали, губы потрескались. Глаза лихорадочно блестели, словно он заболел.
— Там мужик говорил… говорил… я ушёл в кухню, заперся, но всё равно слышал… Как будто он говорил прямо в моей голове, понимаешь, Бор?
— Что он говорил? — Я не хотел знать, но слова вырвались сами.
— Не помню. Что-то про подсознание и… Нет, не помню. Как будто он говорил на другом языке. У него голос такой… Я до сих пор его слышу, Борян. Он у меня в голове… постоянно. Постоянно!
Саня заскулил и ударил себя по уху.
— Тихо, ты чё? — испугался я.
— Не могу больше, — сказал Саня глухо. — Я так больше не выдержу. Я слышу этот голос, но не могу ни слова разобрать! Всё время думаю о том, что если посмотрю кассету, то всё пойму.
— А ты пробовал, — осторожно поинтересовался я, — спросить мать, что там?
— Она ничего не помнит! — с досадой воскликнул Саня. — Да она… Как будто вообще не она, — закончил он шёпотом.
Мне казалось, что не она была здесь в прошлую субботу, а сегодня тут самая настоящая тётя Галя.
— Не знаю, — он угрюмо засопел. — Она как робот, как подделка, как кукла. Я чувствую. Но если я посмотрю кассету, я пойму, как всё исправить…
— Эй, эй! — Я толкнул его, и взгляд Санька прояснился. — Тебе нельзя её смотреть, забыл?
— Помню. — Он устало рухнул на кровать. — Поэтому тебя и позвал. Забери её и верни Витьку.
— Да вы заколебали! — разозлился я. — Я вам что, курьер? Тебе надо — иди и верни.
— Не могу! — затравленно посмотрел он. — Я из дома не могу выйти. Везде вижу его.
Помолчав, Саня признался:
— Я краем глаза зацепил, когда кассету матери ставил. Его как будто со спины снимали, но я почувствовал, Бор… он знает, что я его видел. И теперь не отпустит меня.
Вот тут я испугался по-настоящему.
— Сань, да ты чокнулся? Это просто запись, видео. Этот мужик сейчас в Америке…
— Не-е-е-т, — задумчиво протянул он. — Никакой это не Кашпировский, Борян. Я без понятия, кто там, на этой кассете, и где её Витёк раздобыл, но это не Кашпировский. Мне вообще, знаешь, кажется… Что это не человек.
Последнее слово он произнёс шёпотом и быстро посмотрел наверх, на книжную полку. Я проследил за его взглядом и увидел знакомую потрёпанную коробку «ТDK».
— Ладно, — решился я. — Заберу.
— Правда? — Саня опустил взгляд на меня, и я увидел, как в нём борются надежда и… жадность? Будто он хотел отдать кассету и в то же время ни за что не желал с ней расставаться.
Я схватил с пола чью-то грязную майку, то ли Санька, то ли Лёньки и, завернув кассету в неё, быстро вышел из комнаты.
— Боря, куда ты? — из кухни выглянула тётя Галя, и я споткнулся. Выглядела она почти так же, как раньше, только гораздо худее. — Останься, я пирог испекла.
— Спасибо, тёть Галь, мне домой, — пробормотал я, обуваясь. Уже выходя из квартиры, вернулся и подобрал кассету, которую чуть не забыл рядом с обувью на полу.
Дома я засунул кассету на антресоли, твёрдо решив вернуть её Витьку в понедельник. Я почти не чувствовал острых коготков внутри своей головы… Почти не слышал в ушах незнакомого шёпота. Следующей ночью вдруг вскочил с тревожно стучащим сердцем — показалось, что кто-то стоит за окном. Осторожно поднялся, крадучись подошёл, выглянул. В тусклом фонарном свете я разглядел сгорбленный силуэт. Он стоял спиной ко мне, время от времени дёргаясь и взмахивая руками, словно по нему пропускали ток. На его голове была залаченная изнутри шапка с надписью «Спорт».
Вдруг накрыл дикий страх. Показалось, что он сейчас обернётся и… Что тогда будет, я не хотел даже думать и, поскорее задёрнув шторы, вернулся в кровать.
Наутро в школе нам объявили, что Санёк спрыгнул с балкона старой десятиэтажки.
Комната была полна народу. По углам толпились какие-то бабки, незнакомые мужики. Одноклассница Аня Агеева тихо всхлипывала в коридоре. Старый продавленный диван, на котором недавно снилась мне тётя Галя, был сложен и сдвинут к окну. Солнце сверкало за начищенным до блеска окном. Гроб, оббитый синей тканью, стоял в центре комнаты. Рядом на табуретке сидела Санина бабка и, как неваляшка, молча качалась из стороны в сторону.
Одуряюще пахло свежим деревом, горящими свечками и ещё чем-то… ни с чем не сравнимым… Сладко-приторным, терпким.
Я молча потянул Витька за рукав и шагнул в коридор.
Из кухни тотчас же, будто ждала за дверью, выглянула тётя Галя.
— Боря, куда же вы? — механически улыбаясь, спросила она. — Пироги скоро будут.
Я отшатнулся и пулей выскочил за дверь, не в силах больше видеть скорбные лица, слышать плач, чувствовать запах... Но больше всего пугала Санина мать, как ни в чём не бывало пекущая пироги. Витёк с Генчиком догнали меня, когда я пытался открыть дверь собственного подъезда.
Руки дрожали. Зубы выбивали чечётку.
Я потянул, наконец, дверь на себя, и она резко открылась. Изнутри повеяло стылым сигаретным духом.
Но я уже мчался к себе, на второй этаж. Родители тоже были на похоронах. Я распахнул дверь, вскарабкался на антресоль и швырнул в вошедшего Витька кассетой.
— Забери! — крикнул. — Это всё из-за неё! Из-за тебя! Санёк умер из-за этой дряни!
Меня трясло. Хотелось врезать Витьку так, чтобы зубы разлетелись по лестнице. Он испуганно отмахнулся, и кассета упала на пол.
— Эй, остынь! — Мою руку перехватил Генка.
Он наклонился, поднял кассету, повертел её и положил на полку.
— Нет-нет-нет-нет! — заорал я. — Мне не нужна эта дрянь! Он её притащил, он пусть и несёт обратно!
— Нихера подобного! — завопил мне в ответ Витёк. — Ты согласился взять, теперь это твоё! Я отказываюсь, я не возьму!
Поднял руки и замотал головой.
— Это что за херня?! — возмутился я. — Ты принёс, забирай!
— Не-а! Отдать можно только тому, кто берёт добровольно! Я не беру, не беру!
И, как дебил, ещё через плечо поплевал.
От этой картины у меня дар речи пропал, и я молча переглянулся с ничего не понимающим Генкой.
— Так, давай по порядку, — сказал тот. — Что за херня происходит?
И тогда Витёк рассказал. Как его брата заставили «добровольно» забрать кассету себе, как он начал сходить с ума, думая только о том, что там на ней записано. Как Витёк стал слышать голоса и шорох, и чьи-то шаги по ночам…
— И ты после этого принёс её ко мне в дом! — зло выплюнул я. — Не зря тебя, сучару, Санёк терпеть не мог!
— Но мать же его выздоровела! — парировал Витёк. — И я говорил, что ему нельзя смотреть? Говорил! Всё было честно!
— Честно?! Ах, ты падла! — Я попытался достать до него через здорового Генчика, но тот перехватил меня и легонько оттолкнул к кухне.
— Вы чё, братва, совсем с дуба рухнули? — спокойно поинтересовался он. — Вот этой сраной кассеты боитесь?
Взял кассету, вытащил из коробки, оглядел со всех сторон. И заржал.
— Да вы реально два дебила. Вы себя ваще видели?
— Так забирай её! — сердито блеснул глазами Витёк.
— Да и заберу. Аж интересно, что там такого записано. О, а давай прям сейчас и посмотрим?
Он шагнул к гостиной, но я преградил ему путь. Покачал головой.
— Валите нахер отсюда, — прошипел я. — Пошли вон!
Схватил из угла хоккейную клюшку, махнул ею.
Они, толкаясь, выскочили из квартиры, и я запер дверь.
На кладбище я не поехал. А на следующий день слёг с гриппом. Меня лихорадило, выворачивало наизнанку. Ночами я видел стоящий спиной ко мне силуэт у окна. Иногда он был в старой шапке с надписью «Спорт», из-под которой стекала красная кашица. А иногда — тёмным, размытым, вызывающим дикий ужас. Я орал, плакал, бесился. Родители уже собирались отправить меня в отделение, когда мне наконец полегчало.
Я не ходил в школу три недели, чтобы, вернувшись, узнать, что отец Генчика, коммерс со связями, попал на бабки, съехал с катушек и застрелил всю семью и себя. А Витёк накануне экзаменов бросил школу и теперь вместе со своим братом в бригаде. Я ничего о нём больше не слышал и не знал, повлияла ли как-то кассета на то, что случилось у Генки в семье. Времена тогда были тяжёлые, людей убивали, будто собак, — не жалея, не думая. Я ничего не хотел о том знать.
Иногда, спустя годы, я просыпался, пугая жену придушенным криком, тыча пальцем в окно. Глядя, как растворяется силуэт, возвращаясь туда, в мою юность. В квартиру со старым продавленным диваном и гробом в центре пустой солнечной комнаты.
Я пронёс этот силуэт сквозь всю свою жизнь, слыша иногда его шёпот, чувствуя, как скребут коготки внутри моей головы. И когда у меня обнаружили неоперабельную саркому, я был единственным пациентом на свете, кто принял диагноз с радостью. Потому что теперь я, наконец, узнаю, что было на той кассете. Я не сомневаюсь, что отыщу её, стоит мне лишь захотеть, — в конце концов мы с ней связаны, а на поиски у меня есть ещё целых три месяца.
Три месяца до момента, когда Он повернётся лицом.
————————————————————————————
Рассказ написан для конкурса прозы фестиваля ЗЛОfest
Больше историй в Холистическом логове Снарка