Я сплюнул на пол липкий, тёмный сгусток и поднял взгляд на Николаоса, встречая его холодную маску.
— Я спас твою шкуру, — хрипло, с усилием проговорил я, ощущая, как растрескавшиеся губы пекут. — Как и шкуры многих в том зале.

— Это верно, — безразлично согласился он. — Но ты недооцениваешь таких, как я. Недооценил и Харлана. Суть в том, что преступник сбежал, и никто не знает, где он сейчас скрывается.

Вот оно что. Значит, они не знают, что наемная собака Ла Бруньера — это я. Это была ещё одна, и главная, причина молчать. Ровно поэтому я и пытался извиваться, как угорь. И, что ещё важнее, это означало, что им неизвестно о моей связи с «Дымом». Они видели наглого курьера, а не того, в ком пульсирует чужая сила.

Допрос и избиение продолжались. Я впивался ногтями в ладони, оставляя полумесяцы на коже, и хранил тайну своего имени, своей истинной сущности. Когда им окончательно надоело ломиться в мою глухую оборону, меня грубо, с рывком подняли, потащили, шаркая ногами, в соседнюю ещё более тесную и пропахшую сыростью комнату, швырнули на холодный стул и вновь привязали. Железная дверь с оглушительным лязгом захлопнулась, щёлкнул массивный замок.

Остался один. В абсолютной, давящей темноте, которую лишь чуть разбавляла тонкая, пыльная полоска света под дверью, окрашивая серость стен в блеклые, унылые тона.

Было откровенно хреново — до тошноты. Сломанные рёбра вонзались кинжалами при каждом, даже самом осторожном, вдохе. Нос распух и постоянно подтекал тёплой и солёной кровью. Пальцы рук и ног пульсировали тупой, размытой болью, сливаясь в один сплошной гулкий фон. Даже если бы чудом удалось освободиться, сдох бы я, не доползши и до угла.

Голова была мутная, туманная, мысли расползались в хаотичную кучу, волнами накрывала то липкая паника, то равнодушная апатия. Легче всего было сейчас всё выложить: мол, я детектив, проник сюда по делу. Но это равносильно подписанию себе смертного приговора. Узнают, что детектив осведомлён о «Дыме», тут же возьмут лопаты и начнут копать. Размотают цепочку следов, найдут то самое кафе, вспомнят ту аварию... Быстро сложат два плюс два. Придут к выводу, что перед ними живое хранилище. Только вот передать содержимое я не смогу, поскольку оно не в кармане лежит. Оно глубоко внутри меня — в крови, в плоти, в моей природе. И в тот миг, когда они вычислят мою истинную роль, проследуют по всей этой цепи событий и вновь вернутся ко мне с убийственными вопросами, станет уже поздно притворяться обычным курьером, случайно влюбившимся в девушку.

Серость темноты сжималась вокруг, наползая на глаза. Где-то вдали слышались приглушённые, мерные шаги.

«Думай, Зейн, думай...» — этот приказ самому себе оставался единственным якорем, удерживавшим меня от сползания в небытие. Но мысли, словно пойманные в банку мухи, бились о стекло собственной беспомощности, не находя выхода.

Я сидел в абсолютной, гробовой тишине, и мой мир был высечен из холодного чёрного и призрачно-белого мрамора. Оттенки серого проявляли каждую шероховатость бетона, каждый ржавый заусенец на железной двери. Я прокручивал в голове одни и те же мысли, словно загнанное животное в клетке, отчаянно пытаясь докричаться до собственной внутренней силы, дающей выносливость и ночное зрение. Но мне нужно было больше. Прямо сейчас. Любым способом.

Я беззвучно шептал сам с собой, обращаясь к «Дыму» в самых потаённых глубинах своего сознания, умоляя, требуя. Но в ответ — лишь звенящая тишина и монотонная пульсация боли.

Спустя пару часов за дверью послышались приглушённые, бормочущие голоса — смена охраны. А в моём теле происходили странные, почти невероятные вещи. Боль, ещё недавно жгучая и всепоглощающая, начала рассасываться, превращаясь в глухую, отдалённую ломоту. Я чувствовал, как кости на моих искривлённых пальцах и рёбрах медленно, с тихим внутренним скрежетом, ползли друг к другу, стягивая разорванную плоть. Нос перестал течь, головная боль отступила, оставив после себя лишь тяжёлую, густую пустоту. Хрящи вставали на место с тихим, влажным щелчком, от которого вздрагивало всё тело. Это было жутко и потрясающе одновременно.

Я просто закрыл глаза, отбросив попытки силой воли вызвать перемены, и попытался ощутить это самое «что-то» внутри. Не знаю, что это было и как это делается, но раньше я даже не пытался, пассивно плывя по течению того, что уже имел.

Прошло ещё два часа. Я не спал, но моё сознание погрузилось в странное, отрешенное состояние. И тогда я почувствовал его. Не просто фон, не абстрактную силу, а нечто… родное и знакомое. Оно было глубоко, в самой сердцевине моего существа, и словно излучало тихое, согревающее тепло. От него веяло чистой, почти детской радостью, будто оно скучало по мне целую вечность, ждало именно этого момента.

Я мысленно потянулся к этому ощущению. Почувствовал невероятную лёгкость, почти невесомость, словно моё тело теряло плотность, превращаясь в дым.

Когда я открыл глаза, стяжки на запястьях не просто не мешали — они будто потеряли всякий смысл. Слегка ошеломлённый, я поднял руки к лицу и разглядел в черно-белых тонах свои синеватые, но уже заживающие пальцы.

И в этот самый момент дверь с оглушительным, металлическим лязгом отворилась. В проёме, ослеплённые светом из коридора, возникли силуэты Николаоса и его охранников. Инстинктивно, ещё не осознавая, что делаю, я сорвался со стула и отпрыгнул в самый тёмный угол комнаты — в нишу между стеной и каким-то пыльным ящиком.

Николаос вошёл, его взгляд метнулся к пустому стулу с беспомощно свисающими стяжками.
— Куда он делся?! — Его рев грохнул, словно взрыв, в маленькой комнате. — Вы, недоделанные, его упустили?!

Я замер, не понимая. Они смотрели прямо на стул, на стяжки… но не видели меня? Я стоял в трёх шагах, затаив дыхание.

Охранники заметались. Кто-то шлепнул по выключателю. Голая, неприкрытая лампочка под потолком залила комнату резким, ядовито-жёлтым светом.

И тут со мной начало твориться нечто странное. Легкость и воздушность испарились, уступив место давящей, физически ощутимой тяжести. Радостное, тёплое чувство внутри взвыло от боли, свернувшись в маленькую, перепуганную точку. Стало невыносимо тяжело, словно на мне оказалось сто мокрых тулупов разом. Захотелось кричать, сбросить эту муку, но я лишь сильнее вцепился зубами в губу, замерев неподвижно, словно камень.

Их взгляды беспомощно метались по комнате, скользили по углам, но упорно, раз за разом, проскальзывали мимо меня. Словно я был частью штукатурки, пустым пятном.

— Выключите этот свет, — буркнул Николаос, проводя рукой по лицу. — Он ни черта не прояснит.

Лампочка погасла с тихим щелчком, и комната снова погрузилась в привычную мне родную, комфортную черно-белую тьму. Давящая тяжесть мгновенно испарилась, уступив место прежней призрачной легкости. Я снова мог дышать полной грудью.

— Дерьмо собачье! Живо на его поиски, он где-то тут, — отрезал Николаос, выходя в коридор. — Как только засечём — хватать. А вам... — его голос стал тихим и оттого ещё более опасным, — я потом устрою разбор полётов.

Охранники, бормоча что-то оправдательное, вышли вслед за ним. Дверь осталась соблазнительно приоткрыта, щель манила свободой.

А я всё стоял в своём углу, не двигаясь и пытаясь осмыслить происходящее. Почему они меня не видят? Я что… исчез? Но только в темноте? Свет… свет обжигал ту самую силу внутри и разрывал её покров.

Сердце заколотилось в груди уже по-новому — не от страха, а от осознания открывшейся немыслимой возможности. Я сделал тихий, крадущийся шаг из своего укрытия. Ничего. Никакой тяжести. Подошел к двери, заглянул в щелку. Коридор был пуст.

«Тень», — пронеслось в голове. — «Я стал тенью».

Покидать это состояние не хотелось категорически, до тошноты. Оно было не просто невидимостью — оно было коконом абсолютной безопасности, глубоким покоем, почти возвращением в доисторическое лоно. Я двигался, бесшумно перетекая от одного островка тьмы к другому, от холодного основания стеллажа к густой тени за застывшим станком. Я учился оставаться незамеченным, но быстро понял: движение в этом состоянии выжимало душу. Словно каждая мгновенная переброска внимания и сущности из одной тени в другую требовала колоссальных ментальных усилий. Наваливалась странная, давящая на виски тяжесть, и мне приходилось замирать намертво, слившись с каким-нибудь неприметным углом, просто отдыхать, позволяя «тому» внутри успокоиться и набраться сил.

В конце концов, в огромном и пустом ангаре просто не осталось необходимости тратить драгоценный ресурс. С глухим внутренним щелчком, похожим на выход из транса, я «вывалился» из тени в грубый обыденный мир. Тут же навалилась знакомая усталость, но уже сугубо телесная — ноющая ломота в костях, сросшихся, но ещё хрупких, и дикая, всепоглощающая сонливость. Хотелось рухнуть на холодный пол и провалиться в небытие.

Но идти я мог уже почти нормально. Пальцы, хоть и напоминали скрюченные когти, слушались, на ногу я лишь слегка припадал. Регенерация делала своё дело с пугающей эффективностью. Возможно, всё срастётся как надо — в этом я почему-то был уверен.

Подкрался к массивным воротам ангара, затаив дыхание, и… кожей почувствовал. Нет, не услышал, а именно ощутил, как мурашки по спине поползли, присутствие охранников. Одни стояли прямо за створками, другие — рассредоточились по периметру. Дальше, метров через сто, моё «чутье» пропадало, упираясь в толщину стен и утренний воздух. А сквозь узкие щели в стенах и заляпанные грязью стёкла верхних окон уже настойчиво пробивался рассвет. Значит, я оказался в ловушке. Выскочить навстречу яркому, беспощадному свету невозможно — сразу заметят, да и новая моя способность, как понял, на свету напрочь отказывалась действовать.

Я отполз назад и нашёл гниющую груду пустых складских ящиков — настоящую свалку в самом тёмном углу. Забравшись за них, вновь попытался слиться с тенью. На сей раз это удалось труднее, с сопротивлением. Потребовалось минут десять томительного ожидания, беспомощного шепота и отчаянных мысленных команд, прежде чем знакомое чувство призрачной лёгкости и отрешения медленно вернулось. Но оно того стоило. Внутри тени эта странная усталость отступала, позволяя отдохнуть не только телу, но и истощённому разуму. Я даже не ощущал мучительной жажды или сосущего голода — словно мои потребности замирали вместе со мной. Жутковатое, почти мистическое ощущение.

Здесь я и решил переждать. Выбраться на свет сейчас означало подписать себе смертный приговор.

Минут через десять в ангар с оглушительным грохотом въехал Николаос. И не один. С ним прибыл отряд из пяти человек в строгих, безликого вида формах. Движения их были выверены до миллиметра, синхронны, а взгляды сканировали пространство с холодным, нечеловеческим совершенством. Их поведение до боли напомнило мне Корвиана — того агента Тайной Службы. Настоящие профессионалы.

Я вжал себя в собственную тень, стараясь стать ещё тише, легче, мысленно обращаясь в прах, отблеск, пустоту. Они обошли весь ангар, осмотрели шаткую галерею второго этажа, вернулись обратно, тщательно обыскивая каждый уголок. Теперь они подходили к тому самому месту, где я учился становиться невидимым. Мысленно ругнулся:

«Зейн, в следующий раз выбирай точку потемнее», — шипел я себе, чувствуя, как бьётся сердце даже в таком бесплотном состоянии.

Они прошли метрах в двух, и я уловил обрывки фраз, долетевших из-за ящиков.

— …заедем сегодня за спецоборудованием. Прочешем на более глубоком уровне, надо понять механизм его ухода.

На каком таком «глубоком уровне»? В Академии Справедливости нам не преподавали ничего подобного. Ментальный допрос — да, но это звучало иначе, технологичнее. Если они найдут само место, где я «отдыхал» в тени, они смогут выдернуть меня оттуда, как клеща пинцетом.

Как только они скрылись у выхода, я, перетекая из одной тени в другую, словно призрачная дымка, двинулся в противоположный конец ангара — в самый дальний, Богом забытый угол, где в стене зияли мелкие щели, а снаружи, как я ощутил, никого не было.

За очередной горой ржавого металла и расколотых ящиков я нашёл то, что искал — острый, с зазубренным краем обломок какой-то железяки. Прикинув направление, я принялся за работу. Медленно, с каменным лицом, стараясь не произвести ни единого лишнего звука, я начал откалывать первый кусок потрескавшегося асфальтового покрытия пола, чтобы создать себе спасительный подкоп наружу. Каждый глухой удар отдавался ещё свежей болью в ноющих пальцах, но эта боль была сладостной болью свободы.

Наконец, спустя мучительный, наполненный скрежетом и хрустом час, когда пальцы стерлись до кровавого месива, а ногти почернели и отслаивались от асфальтового крошева, я проделал достаточно узкую, но проходимую лазейку. Просунув голову, горько осознал, что будет адски тесно — до хруста костей. Я стащил с себя куртку, протолкнул её вперёд и начал протискиваться сам, ощущая, как грубый, неровный бетон и острые, словно бритва, кромки арматуры впиваются в спину и плечи, оставляя на коже кровавые полосы. Каждый сантиметр доставался со скрежетом и болью, но слепой адреналин и животная жажда свободы гнали вперёд.

И вот я оказался снаружи, на свежем, пронизанном ветром воздухе, который пах не мазутом и ржавчиной, а солёной морской солью, свежим ветром и… солнцем. Ярким, безжалостно-весёлым осенним солнцем, которое заливало всё вокруг золотым, предательским светом. Никогда ещё я не ненавидел солнечные дни так, как в этот момент, когда моя жизнь зависела от возможности раствориться, как сахар, в спасительных тенях.

Мысль пришла молниеносно и была единственно верной, как приговор: причалы. Они нависают над водой, а под ними — сплошная, глубокая тень. И вода… Вода поглотит всё.
«Попробуйте теперь выцелить меня в воде, ребята», — с горькой, вымученной усмешкой подумал я, ощущая, как солнце жжёт кожу, словно прожектор беглеца.

Я побежал. Вернее, это было жалкое, спотыкающееся ковыляние, переходящее в пьяный бег. Каждый мускул кричал от боли, сросшиеся кости ныли глухой, размытой болью, но холодный страх оказался сильнее. Добежав до края обледенелого бетонного пирса, я, стараясь не произвести ни всплеска, не прыгнул, а просто сполз, как тюлень, в леденящую, маслянисто-жёсткую воду.

Холод ударил, как ток, заставив на мгновение захлебнуться и перестать дышать. Я не оглядывался, не проверял, не сверкают ли на солнце прицелы — нахрен смертельное любопытство. Просто нырнул и поплыл, работая под водой лишь онемевшими руками, к ближайшему причалу, под сырой сенью которого стоял ржавый грузовой корабль.

Вынырнув под массивными, поросшими тиной деревянными сваями, я с хрипом вдохнул воздух, пахнущий затхлой тиной и сладковатой гнилью. Здесь царил благословенный полумрак, пронизанный зеленоватым, призрачным светом, пробивающимся сквозь узкие щели настила. Потребовалось пару минут, чтобы отдышаться, выплёвывая солёную воду, и найти хоть какую-то опору — старую, скользкую балку, выступающую из облезлой стенки пирса. Я вполз на неё, прижавшись спиной к прохладному, влажному бетону, ощущая дрожь, пробегающую по всему телу.

«Надо бы научиться делать это почти рефлекторно, — промелькнула последняя обрывчатая мысль, прежде чем сознание стало уплывать в туман. — Однажды это вытащит меня с того света».

И тогда навалилась обратная, чудовищная сторона моих способностей — та самая неизбежная плата за неестественное исцеление и связь с тенями. Всепоглощающая, костная усталость. Она накрыла с головой, словно тяжёлое, мокрое одеяло. Глаза слипались сами собой, тело обмякло, находя призрачную опору в неровностях бетона.

Я не просто уснул. Я провалился в сон — глубокий и беспробудный, прямо здесь, в этой холодной, грязной, но спасительной тени. В сладкой, животной неге полного забытья, единственном доступном мне теперь убежище от самого себя.

Читать далее

«Эпоха сокровищ» Клиффорда Саймака – это научно-фантастический рассказ, в котором ученый, работающий над созданием машины времени, из-за нехватки денег привлекают богатого охотника для финансирования своего проекта. Они соглашаются устроить охоту на вымерших доисторических животных в прошлом. Так начинается путешествие во времени. В ходе охоты герои случайно спасают доисторического человека, который в благодарность дарит им огромный драгоценный камень. Позже они находят пещеру, наполненную сокровищами: драгоценными камнями, металлами и произведениями искусства. Загадкой остаётся, кто и зачем оставил эти богатства в прошлом.

Рассказ относится к приключенческому жанру и научной «гуманитарной» фантастике, затрагивает темы изобретений и научных исследований, а также философские вопросы о времени и собственности. Действие происходит в разных временных эпохах – от 20-го до каменного века и далёкого будущего. Сюжет ведётся параллельными линиями, сочетающими научные открытия и загадочные находки.

Рассказ «Эпоха сокровищ» впервые был опубликован в сокращённом виде в 1950 году под названием «S.O.S. in Time» и позже вошёл в несколько антологий и сборников.

Итог: Произведение интересно своей идеей путешествия во времени, загадкой сокровищ и этическими вопросами, но больше привлекательно для любителей старой научной фантастики и тех, кто интересуется классикой жанра.

Также подписываемся на мой ТГ-канал. Там ещё больше интересного.

Всё что здесь написано является правдой.
Правду легко проверить уточнив все детали  книги в сторонних источниках.  Можно опросить людей описанных в этой книге.
И самое важное изложенная информация стройна, внутренне не противоречива и объясняет многие непонятные вещи и явления происходящие в нашем волшебном мире.
                                     Santiago Asaxara.


Эта книга о Мастере Бо.
Мастер Бо создатель всех Богов, всех миров и всего существующего во всех мирах.
Всё что нас окружает и мы сами являемся воплощёнными мыслями Мастера Бо.
Если чего-то ещё не существует, то это только потому, что Мастер Бо ещё не подумал об этом несуществующем. 
Мысль творит этот мир. Вселенная это темная материя внутри головы создателя с бесконечными мерцающими звёздами нейронов.

Моё сознание включилось рано, но думаю так происходило у многих, просто многие об этом забывают.
Я никогда не видел своего дедушку Сашу молодого красивого слегка поджарого от природы не многословного, с мозолистыми ладонями, открытым лицом и волевым подбородком. Он самоотверженно трудился стараясь прокормить семью. Бабушка занималась домашним хозяйством и воспитывала двух сыновей. Сыновья часто ввязывались в драки, в школе учились плохо, одним словом были теми ещё оболтусами. В последствии один из этих оболтусов стал моим папой.
Сыновья быстро подросли, возмужали, научились пить, курить и грабить, в общем зарекомендовали себя первыми бандитами на районе. Дед трудился за четверых и у бабушки образовалось уйма свободного времени. Ну и по классике жанра "У всяких бед одно начало, сидела женщина скучала)))", пока дедушка пахал, бабушка завела себе любовника. Дедушка когда это узнал, заперся в сарае и с горя повесился, семья для него была смыслом жизни, а тут в одночасье весь смысл исчез. Мой будущий папа целых пол часа ломал массивную дубовую  дверь сарая, а потом собственноручно снимал своего папу с верёвки, но к  сожалению было уже слишком поздно. И так же по классике с легкой бабушкиной руки деда обозвали запойным алкоголиком. У моего будущего папы и без того без башенного после всего пережитого крыша улетела окончательно.

Мы гуляем с ним каждое утро и каждый вечер. Нам обоим это крайне полезно: мне – чтобы размять затекшую спину после сидячей работы, ему – чтобы выплеснуть неиссякаемую детскую энергию.

Сегодня наш маршрут, как всегда, начинается с Кирпичной улицы, которая выведет нас в парк, а вернемся мы через набережную, обогнув весь квартал. Около восьми тысяч шагов — недостаточно, чтобы устать по-настоящему, но вполне хватает для крепкого здорового сна.

– Как дела в школе? – спросил я, когда мы свернули на широкий тротуар.

Фило нахмурился, перебирая ремешок рюкзака.

– Нормально... Только учительница сегодня плакала. Даже не ругалась за ошибки в математике. А она же всегда ругается!

– Может, у неё что-то случилось?

– Не знаю... Я спросил, но она только всхлипнула.

Я положил руку на его плечо.

– Ты молодец, что попытался, Фило. Знаешь, взрослые порой грустят, иногда даже без видимой причины.

– Как мама в последний месяц?

– Да, как мама.

– Но у неё это пройдёт, правда?

– Конечно. Ещё пара дней – и всё снова станет как раньше. У неё ведь есть мы.

Фило успокоенно улыбнулся, а я погрузился в воспоминания. В последнее время я всё чаще ловлю себя на мыслях о детстве сына: крошечный свёрток, который я качаю на руках, осторожно купаю крошечного человечка в старенькой пластиковой ванночке. "Он ведь не стеклянный, не разобьёшь", – смеялась тогда Джилл. Она тогда часто смеялась. Я закрыл глаза.

Надеюсь, скоро снова услышу её смех.

– Пап, а может, сегодня всё-таки зайдём сюда? – Просительные нотки в голосе сына отвлекли меня от размышлений.

Он остановился напротив входа в магазин "Сладкие радости". На витринах красовалась цветистая афиша, где радостно улыбался кудрявый румяный ребёнок, которого за руки держали не менее счастливые мужчина и женщина.

– Мы же говорили, Фило – в этом магазине продают сладости для взрослых. Через сколько лет ты станешь взрослым?

– Через восемь, – буркнул он, недовольно шмыгнув носом. Вряд ли он сам верил в успех своей попытки, но теперь ещё минут десять будет изображать обиду.

– Вот тогда и поговорим.

На перекрёстке торгует цветами старая Гретхен. Я часто покупаю у неё подарки жене, так что она хорошо знает нашу семью. На её морщинистом загорелом лице всегда полуулыбка, а маленькие сухие ручки быстро-быстро упаковывают очередной букетик васильков или мимоз. Кажется, она уже была старой, когда я ещё был ребёнком, и всегда стояла на этом самом месте. Мы подошли к ней поздороваться. При виде Фило старуха улыбнулась во весь рот и словно помолодела на пару десятков лет.

– Тебе подобрать симпатичный букетик, сынок? Подаришь своей красавице жене.

– Спасибо, но не сегодня. Мы с сыном гуляем. Вы же помните Фило?

– Какой сладкий мальчик вырос, так бы и съела прямо сейчас! – Она ласково потрепала Фило по щеке. Тот фыркнул, но скорее смущённо, чем недовольно. – Вылитый ваш старшенький, упокой Господи его душу.

Ну вот нормально же общались! Я решаю закончить этот разговор как можно быстрее:

– Ну, бабушка Гретхен, нам пора. Завтра обязательно возьму у вас цветов для жены.

– Уж заходи, сынок, завтра точно будут ромашки, твоя их любит. – Кажется, старушка сама не поняла, что спорола бестактность.

У нас в семье не принято обсуждать старшего брата Фило. Даже его детское любопытство пасует перед этим негласным запретом. Но сегодня неосторожные слова старухи снова напомнили ему об этой загадке. Я вижу, что он хочет спросить меня, но не знает, как лучше начать непростой разговор.

– Помнишь, мы всегда говорили тебе, что ты особенный, Фило? Самый чудесный ребёнок в нашем городе? Твой брат был таким же. Он принёс нам много счастья, но теперь его, к сожалению, нет. Когда-нибудь я обязательно расскажу тебе больше, а сегодня давай не будем об этом.

– Жалко, что я совсем не помню его.

– Вы бы с ним точно подружились, Фило.

Мы некоторое время идем молча. Мягкое золото солнечного света льется на улицы и золотом же отражается от окон домов – наступил «золотой час», любимое время фотографов и уличных гуляк. Смурное настроение сына быстро проходит – дети так легко отпускают эмоции. Уже через пять минут он непринужденно рассказывает о проделках школьных друзей, планах поехать летом в лагерь и построить в лесу «настоящую базу».

У входа в парк нас окликнул Марк, мой давний клиент. Фило недовольно сморщил нос, предвкушая очередной скучный разговор взрослых.

– Привет, Марк! Давно не виделись.

– Точно! А у меня как раз был к тебе разговор насчёт завтрашних торгов...

– Давай не сейчас, ладно? Ты же видишь, я с Фило гуляю. Если очень нужно, я тебе позже перезвоню.

– Обязательно позвони, Гейл, это очень важно!

Мы, наконец, покидаем шумные улицы и попадаем в тень деревьев парка. Тут тихо и пустынно, несколько горожан выгуливают собак, одинокий бегун заканчивает вечернюю тренировку, остальные немногочисленные посетители парка в основном прогуливаются парочками, совсем как мы с сыном. Старая растрескавшаяся брусчатка дорожек засыпана листьями: тропинки слишком редко подметают, чтобы результаты стали заметны.

В нос ударил сладкий запах жжёного сахара. Я оглянулся: рядом стоял небольшой ларек с попкорном, сладкой ватой и сосисками в тесте. Кажется, с моего детства его даже не красили.

– Пап, а можно мне попкорна?

– Конечно, давай возьмём. А может, лучше сосиску в тесте? Тебе не надоела кукуруза за последние полгода?

– Так попкорн – это совсем другое!

– Ну ладно, если уж другое. Тебе солёный?

– Солёный.

Мы стали обладателями большого картонного ведёрка с воздушной кукурузой. Фило так аппетитно хрустел, что и я взял пару горстей, хотя обычно не люблю есть на ходу. К нам сразу же слетелись голуби в надежде на дармовое угощение.

Мы подошли к длинной тенистой аллее из высоких лиственниц, чьи раскидистые ветви надежно укрывали от солнца. Пахло смолой и свежестью. Моё любимое место. Ноги слегка пружинили на ковре из опавших иголок. В глубине аллеи стояла небольшая деревянная беседка, где мы сделали перерыв.

Скормив остатки попкорна вечно голодным птицам, мы двинулись дальше. Фило неожиданно взял меня за руку – редкая для него сентиментальность. Обычно он либо бежал впереди, либо отставал, отвлекаясь на собак и алюминиевые банки, которые любил плющить и относить к урне. Мы замедлили шаг. Свет, пробивавшийся сквозь листву, был настолько густым, что казалось, его можно потрогать рукой.

Аллея вывела нас на просторную поляну, где стоял яркий деревянный городок с горками, канатами и лестницами. Иногда я жалел, что слишком взрослый, чтобы присоединиться к играющим детям. Сегодня там было многолюдно, и, кажется, я даже узнал пару приятелей сына.

– Пап, я поиграю немного? Там Сэм и Барто!

– Конечно, я подожду здесь.

Он убежал и присоединился к играющим детям, я же достал телефон и набрал номер Марка.

– Марк, это я.

– Спасибо, что перезвонил, Гейл. Я что сказать хотел – мы с Мартой передумали брать лопатку, все-таки для нас слишком жесткое мясо. Что насчет бедер?

Я нашел взглядом сына – он как раз поднимался по канату на второй этаж городка, усиленно работая ногами.

– Они хороши, как и все остальное, Марк. Только я тебя разочарую – на них уже довольно много желающих. Я бы предложил шею, но ее еще неделю назад забронировала старая Гретхен.

– Черт. Что ж, будем надеется, что нам завтра повезет. Ты только смотри, не гоняй его сильно сегодня, а то завтра мясо будет жестким!

– Поучи ученого. Не в первый раз. Все, до завтра, – я поспешил попрощаться с приятелем, увидев, что ко мне направляется Фило.

Его щеки раскраснелись, глаза блестели. Явно что-то задумал.

– Пап, Сэм с друзьями позвали меня на старый стадион сейчас, можно мне с ними? Они собираются там бегать перегонки, а я же у вас как молния!

– Ну мы же говорили, Фило – сегодня никакого бега, надо дать тебе отдохнуть! Пойдем лучше прогуляемся вдоль набережной – я слышал, там вчера видели лебедей. А потом домой, посмотрим вместе с мамой мультики перед сном. А завтра я отпущу тебя гулять куда хочешь, договорились?

Он согласно кивает, берет меня за руку, и мы спускаемся к набережной. Поверхность реки уже окрасилась ярко-оранжевым цветом, совсем скоро солнце скроется за горизонтом. От воды немного тянет прохладой, и я набрасываю на плечи сына свой пиджак. Я не могу позволить ему простудиться.

- Я вынужден снова спросить вас, где сейчас Художник?

На кухне повисло тяжелое молчание. Солнечный свет из окна бликовал в осколках стаканов на полу, кто-то из альгвасилов чуть слышно кашлянул.

- Не нужно отпираться, чем быстрее вы ответите - тем быстрее мы вас оставим.

Женщина вдавила окурок в пепельницу с такой яростью, будто хотела пригвоздить его к столу.

- Здесь его нет. Ясно? - прошипела она.

Майор уселся поудобнее:

- Нам это известно, мадам...

- Так какого чёрта вы снова здесь вынюхиваете?

- Ваша квартира - единственное место, где был замечен Художник за последние две недели.

- "Замечен" - скривилась женщина, - вот пусть вам и расскажет тот, кто его тут "заметил".

- Это была уличная камера.

- Тем более, сами за ним следите.

- Мы пытались, - честно сознался Майор. - Но он использует маскировку и незарегистрированные скремблеры.

- Так может вам уже пора оставить человека, который так старательно от вас прячется?

Майор посуровел:

- Приказы не обсуждаются, мадам. Я вынужден настаивать на ответе.

- Не знаю. Ничего не знаю. А если бы и знала - то не сказала. Из принципа. Вы уйдёте, а мне теперь снова разбираться с соседями и с участковым...

- Ваша справка о благонадёжности...

- Да засунь себе эту справку!.. Квартплата не по справке, а по социальному коэффициенту. Как ты думаешь, мне на пользу визиты дуболомов в форме каждый месяц?

- Если вас это устроит, то я отправлю официальное обращение в местное отделение.

- А с соседями тоже ты за меня говорить будешь? А на рынке выслушивать в спину обвинения в пособничестве?

- Не вижу ничего плохого в сотрудничестве с властями.

Женщина закатила глаза и снова закричала:

- Я. Не. Знаю. Сколько это будет продолжаться?!

- Он ничего не говорил вам о своих планах? Не оставлял ничего из своих вещей?

Хозяйка отвернулась к окну, её плечи вздрагивали. Майор пододвинул стул ближе:

- Ну подумайте сами, этот человек, в конце концов, стал причиной стольких страданий для вас. Мне, поверьте, не доставляет никакого удовольствия терзать вас снова и снова. Но... вы снова и снова открываете ему дверь, позволяете переночевать...

- Он не ночевал здесь, - глухо отозвалась женщина, - В этот раз только приносил вещи в стирку...

Майор сделал знак одному из оперативников, тот скрылся в ванной. Это было уже что-то, хотя лучше бы конечно образец слюны или кровь. Теперь нужно было тянуть время, Майор произносил ничего не значащие банальности, хозяйка то отмалчивалась, то огрызалась. Наконец из ванной раздался победный писк биосканера. Волос! Свежий мужской волос. Художник принимал много разной химии, чтобы биологические методы слежки на нём пробуксовывали. Однако если материал получен в течение пары дней, то шанс найти человека сохранялся. В конце концов ни одна таблетка не способна скорректировать химический состав организма до неузнаваемости за неделю, не убив его. Майор шумно выдохнул и поднялся со стула.

- Спасибо, мадам, вы нам очень помогли.

Женщина крикнула:

- Убирайтесь!

***

Портовый район, всегда одно и тоже. Каждая крыса в городе знает, что если уж прятаться - то лучше всего здесь. Склады и эллинги, кабаки и офисы, бордели и часовни - всего здесь было в избытке. Порт говорил на всех языках мира, вонял одновременно всем на свете и шумел круглые сутки. Если Художник и решил где-то прятаться, то только здесь. Понятное дело, камеры ничего не дали - человеческий поток в этих улочках и подворотнях был таким, что сервера захлёбывались данными. Биологический анализатор в машине начал сходить с ума ещё за два квартала - биохимия свежей рыбы, немытых тел и экзотических фруктов, собранная в одном месте сбивала датчики с толку. Но Майор шел по следу не первый раз. Художник, как ни старался укрыться, неизбежно повторялся. Уплыть отсюда в Гродланд он не мог, уже пробовал - баржи хорошо досматривались. Притвориться туристом и пролезть на лайнер - тем более, для этого он слишком беден, наверняка снова забился в какую-нибудь дыру потемнее. Альгвасилы отправились проверять гостиницы на три номера, не требовавшие документов от гостей. Майор же засел в более-менее приличной столовой с видом на гавань и заказал лёгкий обед. Он едва успел прикончить суп, как один из помощников отрапортовал об удаче, биосканер указывал на одного из посетителей. Задержанный наотрез отказывался идти вместе с человеком в форме, требовалось подкрепление. Майор наскоро расплатился и вышел к указанному на карте месту.

В этот раз Художник выбрал тот же гнилой хостел, что и полгода назад. Ни вывески, ни кассового аппарата... закрыть бы этот притон, но у Майора были дела поважнее. Здоровенный оперативник караулил тощего сгорбленного старика, тот сидел на высоком барном стуле в самом углу полутёмной гостиной и испуганно моргал. Майор жестом велел альгвасилу отойти.

- Здравствуй, Художник, давно не виделись.

Старик перевёл на него подслеповатые глазки:

- Господин начальник, я честное слово не понимаю почему меня задержали. Я простой торговец...

- Ну-ну, Художник. Будет тебе актёрствовать... - в руках Майора сверкнула трубка портативного биоанализатора. В помещении было ужасно пыльно, но на фоне сопревшего мусора живая биохимия отчетливо выделялась. Подтверждение личности с достоверностью не хуже девяносто пяти процентов. Отлично. Старик тем временем ныл одно и то же:

- Я ничего такого не совершил, только зашел по своим делам...

Майор неожиданно схватил старика за нос и потянул. Раздался треск, как от разрываемой ткани. Синтетическая кожа легко отходила от кожи настоящей. Старик рефлекторно дёрнулся назад, и в руках у Майора остался нос с лохмотьями кожи, плёнками глазниц и крышками век. Из образовавшегося уродливого капюшона на него с ненавистью смотрел не старый ещё рыжий мужчина.

- Художник, конспиратор ты никудышный. А теперь, уважаемый "честный торговец", прошу проследовать вместе с нами.

- Я этого так не оставлю. Я не участвовал ни в чем больше года. Мер-рзавец! Это произвол!

- Не валяй дурака. Ты в свое время натворил столько, что долг твой ещё закрывать и закрывать.

- Я... я отказываюсь! Хватит! Я не пойду!

Очень кстати в низкие двери хостела ввалился второй оперативник. По команде Майора двое верзил подхватили упирающегося под руки и буквально вынесли на улицу. Ноги Художника загребали по плитам тротуара. Несколько метров до служебной машины он выкрикивал то проклятья, то призывы о помощи (чем только распугал толпу на улице), но внутри, зажатый на заднем сидении между каменными плечами альгвасилов, притих.

***

Помещение напоминало то ли больничную палату, то ли склад. Окон не было, лампы заливали всё холодным белым светом. Если не знать, что это пятнадцатый этаж, то Художник решил бы, что его отвели в подвал - настолько здесь было тихо, лишь медицинская аппаратура издавала едва слышимый писк. Они с Майором стояли у дверей. На одинаковых койках лежали шестеро биотов, только что вернувшихся с задания. Тела были ужасно изуродованы и обожжены, у кого-то не хватало конечностей. Почти у всех трубки с техническими жидкостями были разорваны, вокруг тел разлились и загустели кляксы масел и электролита, лохмотьями свисали выдернутые из каналов провода. Все шестеро были выключены. Художник свистнул и сказал:

- Ты звал меня ради этого?

Майор кивнул и тихо ответил:

- У нас мало специалистов твоей квалификации. Мы учим тебе замену, но... никто из них пока не в состоянии справиться с таким ремонтом.

- Ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу...

- Это никак мне не мешает. А тебе не помешает их починить.

- Я пацифист! Я отвергаю любое насилие! А эти... эти чудовища только затем и созданы, чтобы истреблять... кого на этот раз? Папуасов в странах третьего мира? Безобидных студентов на демонстрации?

Майор нахмурился и отчеканил:

- Биоты применяются против врагов государства. Это всё, что тебе нужно знать.

- Ну, вот! Вот! Я об этом и говорю. Ты всерьёз думаешь, что я стану возвращать к жизни твоих цепных псов? Они же потом по твоей команде меня прикончат.

- Это зависит от твоего поведения. Командуй сам. Я предлагал тебе работу, ты отказался. - Майор со значение поглядел на своего рыжего пленного: - Я всё ещё предлагаю.

- Ни за какие деньги. Я не продаюсь!

- Я знаю. Поэтому ты сделаешь всё так. Из сострадания к пострадавшим. А после можешь быть свободен.

- Ха! До тех пор, пока снова тебе не понадоблюсь.

- Не исключаю.

Художник раскраснелся и начал в бешенстве ходить по комнате. Майор выжидал у дверей, сколько раз он уже видел этот спектакль. Сейчас надо было просто ждать. Художник будет кричать о несправедливости жизни, о недопустимости вмешательства государства - пусть кричит, эти стены слышали и не такие крики. Но затем он остановится у какого-нибудь биота, цепким взглядом инженера ухватится за какую-нибудь деталь, поднимет с койки безжизненный манипулятор или пучок проводов и... проклиная сам себя, потребует инструменты. И тогда Майор выйдет, чтобы не мешать. Тогда начнётся настоящая работа. Сегодня всё повторилось почти как по нотам. Майор, улыбаясь про себя, молча снял стерильную простыню со стола со всем необходимым. В белом свете опасно блеснули пинцеты, иглы, зажимы.

- Художник, оставляю тебя наедине с пациентами. Когда захочешь есть - охрана у дверей проводит тебя в столовую, туалет - то же самое. Когда закончишь - биотов осмотрят и тебя выпустят.

- Майор, я помогаю в последний раз, понял?

Он задержался в дверях:

- Не могу тебе этого обещать.

Художник побагровел:

- Знай, Майор. Однажды я тебя прикончу. Я найду способ.

Майор грустно кивнул:

- Я знаю. И спасибо. - с этими словами он вышел в коридор.

***

Часы показывали второй час ночи. В комнате без окон на пятнадцатом этаже Майор сидел у экранов анализаторов, а специалист из технического отдела с сенсорами ходил вдоль строя. Шестеро биотов стояли в одной шеренге, свежие, с прекрасными биопластиковыми телами без единого изъяна. Всё было в норме, однако Майор впился в экраны, затаив дыхание. Спец не мог понять, что привело сюда Майора в такое позднее время, и зачем вообще он каждый раз возится с этим голодранцем из нижнего города. Процедура ремонта была давно автоматизирована, достаточно было положить биота в специальную капсулу, и та сама всё отрегулирует и исправит. Минут через десять он решился:

- Гражданин Майор, вы позволите вопрос?

Тот не отвлёкся от экранов ни на секунду и только промычал "угу".

- Разрешите узнать, зачем поручать постороннему гражданскому ремонт боевой техники? Наша автоматизированная линия справляется.

Майор улыбнулся:

- Я скажу больше, автоматизированная линия справляется намного лучше, чем наш рыжий гость. Когда мы закончим, ты отведешь всех шестерых на двенадцатый для нормального ремонта.

- Но... но что мы тогда здесь делаем?

- Ищем. Не прекращай сканирование.

Специалист с непониманием в глазах повернулся к четвертому биоту и продолжил вести сканером, проверяя целостность тканей. Неожиданно Майор вскинул вверх руку и почти закричал: "Стоп, отойди!" Парень отшатнулся от шеренги, как от прокаженных. Майор подошел к столу с инструментами и выбрал скальпель. Техник ошарашенно глядел, как военный вскрыл плечо только что отремонтированного биота и долго рылся пинцетом в распотрошенных биопластиковых волокнах. Наконец он извлёк на свет что-то едва заметное, почти песчинку. Майор с видом победного торжества осторожно опустил находку в пробирку и заткнул её пробкой. Он шумно выдохнул и повернулся к технику:

- Ты прав, нам незачем привлекать Художника для ремонта роботов, он с этим плохо справляется. Он никудышный преступник и не самый лучший муж. Зато... - Майор бережно поднял пробирку и показал нечто крохотное и чёрное технику. - Зато он гениальный террорист. Это бомба.

Парень побледнел.

- Да, ты правильно понял. Эта крошка способна разворотить танк или половину этого этажа. Видишь ли, Художник так меня ненавидит, что постоянно пытается устранить. А я... я не знаю никого, кто делал бы бомбы лучше него.

Майор помолчал и тряхнул головой:

- Ладно, здесь мы закончили. Забирай этих шестерых и отведи в мастерскую.

Он вышел из комнаты последним, сжимая в руке пробирку. Теперь предстояло передать бомбу в столицу, чтобы её перекодировали и завтра тайно установили в пломбу одному из послов...