На складе лежит много ящиков с апельсинами массой по 19, 22 и 30 килограммов (каждого вида ящиков достаточно). При каком наибольшем натуральном N нельзя отгрузить со склада ровно N килограммов апельсинов, не вскрывая ящики?
Так как авторизация на сайте дневник ру все время слетает, а вход через госуслуги стал проблематичным из-за тотальной максификации, решил скачать приложение. Каково же было моё удивление, что посмотреть домашнее задание ребенка в приложении без платной подписки нельзя.
Домашнее задание на доске не пишут. В электронном дневнике задания иногда появляются к ночи. Бумажные дневники стали не нужны. В бесплатном образовании появился "дневничный сбор". Инновации блин.
Представьте, что вы сталкиваетесь с банальной ситуацией на уроке, например выкрики, но вдруг на её решение уходит в 10 раз больше сил, чем обычно. Почему так?
Как-то на парах по философии делал сообщение о теории катастроф. На самом деле это раздел математики, в котором описываются сложные и нелинейные системы. Такие системы отличает то, что когда мы что-то в них меняем, то они отвечают на это сильно по-разному, несмотря на одинаковый характер изменений. Немного утрированный пример - снежная лавина. Снег накапливается на склоне постепенно, другими словами, добавляется одно и тоже количество снега. Долгое время ничего не происходит, но падение очередной порции снега запускает цепную реакцию и сходит огромная лавина.
Так вот школа и детские коллективы это сложные и нелинейные системы. И часто бывает так, что в некоторых границах всё работает предсказуемо: возникает проблема, например, с выкриками на уроке, мы прикладываем усилия и решаем её. Однако, как только мы пересекаем границу линейности (допустим, выкриков стало в 2 раза больше), то нам нужно для решения проблемы уже приложить несоразмерно больше усилий (в пример с выкриками - не в 2 раза больше а, например, в 10). Вот и получается вполне себе катастрофа: чтобы всё вернуть на место учителю приходится затратить очень много сил. Эта катастрофа усугубляется тем, что школьная администрация как правило не думает о нелинейности и упрекает учителя, что он тратит слишком много сил и вообще чего это он ноет при такой маленькой нагрузке.
И что же с этой нелинейностью делать? Гипотетически можно представить всю школьную жизнь в виде уравнений и попробовать определить параметры, за которыми нужно следить. Может с развитием дата-центричного подхода так и будет, но пока что до этого далеко. Поэтому как ответ - держать в голове для внимательного и этичного отношения к себе. Чтобы когда случилась ситуация, в который вы неожиданно вынуждены потратить кучу сил и энергии, не обвинять себя в некомпетентности или лени. Вполне вероятно, это именно ситуация выхода за границы линейности. Мне это понимание обычно помогает смирится с тем, что в течение некоторого времени нужно будет прикладывать несоразмерные усилия, а также планировать нагрузку и отдых. В конце концов после несоразмерных усилий нужен вполне себе соразмерный отдых, а не участие в каких-то новых проектах.
Сталкивались ли вы с такой нелинейностью в классе? И что вы с ней делаете?
P.S.: Если вам нравится пост и вы интересуетесь образованием через призму благополучия и детской осознанности, то заглядывайте в канал Брофессорская, 25 - в нём я пишу о ценностях, мотивации и развитии скиллов за пределами оценок в школе.
Короче, такая ситуация я в 7 классе, оочень не хочу идти в школу(((, какое есть решение по типу:температуры, тошнота-рвота, типо такого,
и да я понимаю это плохо, вредить своему здоровью, но мне это ппц как нужно(надеюсь поможете)
Вопрос ЧАСТИЧНО обусловлен комментарием https://pikabu.ru/story/otvet_na_post_chto_delat_s_neadekvatnyim_rebenkom_v_klasse_antibullingovaya_istoriya_10_13472745?cid=375916941
Если ученик обозвал одноклассника, потом одноклассник вылил ученику на голову стакан воды, потом ученик пожаловался учителю, что учитель должен делать? Если учитель скажет "сами разбирайтесь", не будет ли потом цепочки "завуч - директор - полиция - прокуратура"?
Их миры были разделены двумя переулками и тремя годами разницы. Для детства это — пропасть. Старшего звали Глеб. Младшего — Антон.
Первое воспоминание Антона: он пятилетний, везёт на велосипеде бутылку с квасом для деда. Из-за угла, с громким гиканьем, высыпает ватага пацанов на великах. Во главе — Глеб. Он тормозит, и смотрит на Антона с холодным, изучающим интересом.
— Эй, мелкий, квас отдай.
— Не дам, дедушке.
Глеб не стал бить. Он просто достал из кармана гвоздь, длинный, ржавый. Поднёс его остриём к щеке Антона.
— А я вот сейчас твою шину проколю. Или щёку. Выбирай.
Квас забрали. Это стало формулой. Встреча в компании — всегда унижение. То палкой выбьет портфель из рук, то прицелится воздушкой в лицо (он никогда не стрелял, но Антон замирал от ужаса, чувствуя холодок между лопатками), то просто сгрёбет в охапку и бросит в кучу осенних листьев, осыпая смехом своей стаи.
Это не было жестокими избиениями. Это была система. Методичное, растянутое на годы внушение одного простого чувства: я сильнее, я имею право, ты — никто, и тебя не защитят. Страх въелся в Антона, как ржавчина в тот самый гвоздь. Он стал фоновым шумом жизни, необъяснимым для посторонних. Почему он вздрагивает от резких движений? Почему избегает компаний? Просто «такой характер».
Годы прошли. Судьба, насмехаясь, свела их в одном училище. Они были почти ровными теперь. Антон вытянулся, окреп, занялся боксом, чтобы наконец-то перестать бояться. Но чуда не произошло. Старый страх сидел глубоко в подкорке.
Они игнорировали друг друга, если были один на один. Молчаливое перемирие трусости и расчёта. Но стоило Глебу оказаться в окружении приятелей, как включался старый режим. Он не лез в драку — Антон теперь мог ответить. Он зажигал. Колкость в столовой, «случайный» толчок в гардеробе, уничижительная кличка, брошенная в спину, чтобы все слышали. Игра на публику. Ему всё так же нужна была сцена и зрители. Антон молчал, сжимая кулаки. Его сдерживал не страх перед Глебом-сейчас, а перед тем мальчиком с гвоздём из детства, который навсегда жил внутри него.
Однажды после занятий Антон шёл с другом, Лёхой. Спокойно обсуждали планы на выходные. И вдруг Лёха тихо сказал:
— Смотри, Глеб идёт.
Антон поднял глаза. Это была редкая картина: Глеб в гордом одиночестве. Без свиты, без поддержки. Он шёл, уткнувшись в телефон, но, заметив их, замедлил шаг. На его лице промелькнуло знакомое Антону выражение — оценка обстановки, поиск точки для атаки. Но атаковать было нечем. Их было двое. Он — один.
И тут Антона накрыло странное, леденящее спокойствие. Весь пар, вся ярость лет ушли в осадок.
— Пусть идёт, — абсолютно ровно, без вызова, сказал Антон Лёхе, но так, чтобы Глеб слышал. — Мы не такие шакалы, как он. На одного не нападаем.
Они не изменили темпа, не расступились, не опустили глаз. Они просто продолжали идти навстречу, как два спокойных, незыблемых камня.
И случилось невероятное. Глеб сдал. Он резко свернул в сторону, ускорил шаг и почти пробежал мимо, пригнув голову. Антон увидел его лицо мельком. Не злость. Не презрение. Страх. Чистый, животный страх одиночества и возможной расплаты.
В ту секунду что-то щёлкнуло и рассохлось внутри Антона. Тот мальчик с санками, которому тыкали гвоздём в лицо, наконец выдохнул и исчез. Остался взрослый парень, который только что увидел истинное лицо своего мучителя — не грозного хищника, а пугливого шакала, сильного только в стае.
Глеб после этого не извинился. Они не стали друзьями. Но система дала сбой. Встречая Антона, даже в компании, Глеб теперь молча отводил глаза. Он больше не «зажирал». Он игнорировал по-настоящему.
Антон понял главное. Его не тронули не из страха. Его не тронули из превосходства. Из того самого внутреннего права, которое не нужно доказывать гвоздями и смехом за спиной. Они дали ему то, чего он никогда не давал им — неприкосновенность слабого. И в этом молчаливом, несостоявшемся бою Глеб был окончательно и бесповоротно побеждён. Его уважение (а это было именно уважение, замешанное на страхе и недоумении) стало последним и самым прочным кирпичом в фундаменте Антонова спокойствия. Оно было ему не нужно. Но оно было заслуженно.
Конец.
Суть этой истории (почему она психологически точна):
Буллинг — это ритуал власти, а не конфликт: Глебу нужна была публика. Без неё его власть испарялась. История блестяще показывает, как агрессор зависим от свидетелей.
Травма — это замороженный страх: Антон боялся не взрослого Глеба, а воспоминания о беспомощности. Сила оказалась в том, чтобы разделить эти два образа.
Действие через бездействие: Главный поступок Антона — отказ от действия. Отказ играть по навязанным правилам («два на одного — нечестно»). Это лишило Глеба даже морального права на обиду.
Уважение, рождённое из страха: Глеб начал уважать не силу Антона (он её и так признавал), а его принцип. Столкнувшись с непонятным для него кодексом чести («не нападать на одного»), он потерял почву под ногами. Его мир строился на силе и слабости, а не на принципах.
Это история не о мести, а о самоисцелении через понимание природы своего страха и природы обидчика. Самый достойный ответ тирану — перестать быть его зрителем и жертвой одновременно.
Боль — это первое, что он почувствовал. Резкая, глухая, в спине, когда его толкнули с разбегу на гравий школьного двора. Потом стало тесно — их было трое, они окружили его, как стена. Серёга, Витёк, Димка. Не старше, но крепче, с какими-то чужими, озорными глазами.
«Ты чего вчера не дал списать? Умный очень?»
Дальше всё смешалось в жуткий калейдоскоп. Его повалили. Кто-то тяжёлым коленом придавил его к земле. Громкий смех сверху. Потом толчки — они подпрыгивали на нём, как на батуте. Запах пыли и асфальта заполнил нос. А потом — самый страшный момент. Чья-то рука вцепилась в его волосы, коротко остриженные, но этого хватило. И его голову с силой, раз за разом, принялись стукать о землю. Не сильно, не чтобы убить. А чтобы унизить. Чтобы внутри всё перевернулось от страха и беспомощности.
Когда они ушли, оставив его лежать, он ещё долго не мог встать. Не из-за боли. Из-за стыда. Стыд жёг изнутри сильнее синяков.
Дома он шмыгал носом, пытаясь скрыть следы слёз, но старший брат Костя — ему было шестнадцать, и он ходил в качалку — взял его за подбородок и приподнял голову.
— Лицо в грязи вытер. Кто?
Младший, Артём, выдохнул всё одним предложением, скомканно, стыдливо. Костя слушал, не перебивая. Лицо его становилось каменным.
— Имена.
Артём прошептал. Серёга, Витёк, Димка. Костя кивнул.
— Одевайся. Пойдём.
Это был не поход за местью. Это была экспедиция за справедливостью, как её понимал шестнадцатилетний Костя. Они не искали драки. Они выслеживали. Сначала поймали Витька у гаражей. Костя просто взял его за куртку и поставил перед Артёмом.
— Это он?
Артём кивнул.
— Делай с ним то же самое, — тихо сказал Костя. — Один в один.
Витьк, напуганный видом взрослого брата, сначала пытался бравировать, но потом испуганно сник. Артём дрожал. Ненавидеть — было легко, лежа под ними. А вот стать тем, кто давит... Он посмотрел на брата. Тот смотрел на него строго, без одобрения, но и без осуждения. Как на урок, который нельзя выучить иначе.
Артём не прыгал на нём. Он просто толкнул Витька, тот упал. Артём сел на него сверху, невесомо, и несколько раз легко стукнул его головой о землю — даже не стукнул, а скорее прикоснулся. Этого хватило. Витьк расплакался. Артёму стало противно. От себя. От всей этой истории.
— Всё, — сказал Костя. — Запомнил? Теперь иди.
Потом был Серёга. Его нашли на пустыре. История повторилась. Артём проделал тот же ритуал, уже с каменным лицом. Чувство власти было странным и горьким. Оно не делало боль прежней утихающей.
И последний — Димка. Когда они его нашли, лицо Кости странно дрогнуло. Димка, увидев их, не испугался, а смущённо опустил глаза.
— Привет, Костян.
— Вы с Артёмом знакомы? — спросил Костя ледяным тоном.
Димка молча кивнул. Он был в их доме, играл на приставке, они с Костей вместе делали проект по физике. Он был... почти своим.
Артём смотрел на Димку и чувствовал новую, удушливую волну стыда. Это было хуже всего. Когда тебя бьёт чужой — это одно. Когда это делает тот, кто улыбался тебе в лицо и ел твои печенья...
— Почему? — выдохнул Артём.
Димка пожал плечами, глядя в землю.
— Не знаю... Все полезли, и я... Просто чтобы не выделяться.
Костя долго смотрел на него. Потом вздохнул. Вздох был усталый, взрослый.
— Артём. Решай. Он твой.
Артём подошёл к Димке. Тот напрягся, ожидая удара, толчка, унижения. Артём поднял руку. И... опустил её.
— Всё, — сказал Артём. — Иди.
— Я... прости, — пробормотал Димка, не веря своему счастью.
— Я не прощаю, — чётко сказал Артём. — Я просто не хочу становиться тобой. И не приходи больше к нам домой.
Димка кивнул и быстро ушёл, почти побежал.
На обратном пути домой Костя положил руку на плечо брату.
— Почему его простил? Нет, не простил. Почему отпустил?
Артём думал.
— Потому что с Витьком и Серёгой было просто. Они — они, а я — я. А он... Он как я. Испугался быть слабым среди своих. Мне за него стало... противно. Но бить его — всё равно что бить себя.
Костя одобрительно хмыкнул.
— Главный урок не в том, чтобы дать сдачи. Это любой может. Главный урок — решать, кому её давать. Сила — чтобы защищаться, а не чтобы всех подряд ломать. И ещё...
Он остановился.
— Ещё?
— Ещё то, что теперь они все тебя боятся. Не только потому что у тебя есть я. А потому что ты их победил, не став таким же. Димка этого никогда не забудет. И ты — тоже.
Дома Артём впервые за день посмотрел в зеркало. Ссадина на щеке, синяк под глазом. Но в глазах уже не было слез и беспомощности. Была усталость. И тяжёлое знание.
Он понял то, что не объясняют в школе: справедливость — она штучная, разная для каждого. И милосердие — это не слабость. Это самый сложный вид силы. Силы, которую нужно добыть самому, пройдя через грязь, через гнев и через отвращение к самому себе. Этот урок стоил синяков.
Конец.
Месть как урок, а не торжество: Брат не позволяет слепо избивать обидчиков. Он заставляет младшего прожить роль агрессора, чтобы тот почувствовал её гнусность и пустоту. Это психологически глубже и правильнее, чем просто «дать сдачи».
Мотив «стадного чувства»: История Димки — самая важная. Она показывает, что часто обидчик — не монстр, а конформист, который боится стать жертвой в своей же стае. Это не оправдание, но объяснение, позволяющее выйти из плена мысли «они все злые».
Прощение ≠ примирение: Артём не прощает Димку. Он отказывается опускаться до его уровня и разрывает отношения. Это здоровые границы: ты можешь не мстить, но и не обязан держать предателя рядом.
Роль старшего брата: Он не берёт всё в свои руки. Он — направляющая сила, страж и проводник. Он даёт младшему инструмент (физическую безопасность и поддержку), чтобы тот сам совершил главную внутреннюю работу.
Эта история — не руководство к действию, а материал для очень серьёзного разговора о природе насилия, страха, ответственности и той самой сложной справедливости, которая находится где-то между законом талиона и всепрощением.
школа, взросление,
На перемене после урока математики Вася выскочил в коридор, чтобы проветрить голову, забитую цифрами. Он стоял у окна и смотрел на качающиеся верхушки деревьев, когда почувствовал, что пространство вокруг него сузилось.
Рядом оказались трое старшеклассников. Не самых больших, но с такими взрослыми и насмешливыми лицами. Вася их знал в лицо, они были из параллельного класса, но никогда не общались.
— Эй, мелкий, — сказал самый шустрый, с ежиком волос. — Есть пять рублей?
Сердце у Васи ёкнуло. Он честно потыкал пальцем в карман джинсов, хотя точно знал, что там пусто.
— Нету.
— Ну ладно. А десять? — спросил второй, широко улыбаясь.
— Нет, — прошептал Вася.
— О! А двадцать? — бросил третий, и в его голосе зазвенела хитрая нота, будто он поймал Васину слабину.
И Вася, сам не понимая зачем, кивнул: «Да».
В кармане у него как раз лежала двадцатирублёвка. Мама дала на обед в столовой.
Лица у троицы озарились искренней радостью.
— О, круто! Значит, пошли в буфет, купишь нам по пирожку с вишней, — сказал «ёжик» тоном, не терпящим возражений. Это был не вопрос. Это был приказ, облечённый в форму дружеского предложения.
Вася поплёлся за ними, как загипнотизированный. Его разум кричал: «Скажи нет! Придумай что-нибудь!», но ноги не слушались. Страх оказаться «слабаком», «жадиной», прослыть ябедой — этот комок в горле был сильнее.
В буфете он молча протянул свою двадцатку. Пирожки взяли они. Аромат жареного теста и сладкой вишни ударил Васину в нос. Он видел, как они едят, смеются, и один из них сказал: «Норм пацан, спасибо». Но в этом «спасибо» не было ни капли благодарности. Было удовлетворение от лёгкой победы.
Звонок на урок застал его на пустом месте. Он не пошёл в столовую. На уроке литературы у него кружилась голова от голода и горечи. Он злился не на них. Он злился на себя. Почему он сказал «да»? Почему он не смог просто сказать «нет, это мои деньги на обед»?
Весь оставшийся день Вася чувствовал себя пустым. Не только желудок, но и внутри. Он украл у себя сам. Дал кому-то чужому украсть своё.
Дома мама сразу заметила: «Что случилось? Ты такой грустный». И Вася, глядя в тарелку с ужином, выпалил сквозь слёзы: «У меня отобрали деньги на обед».
— Отобрали? Силой? — насторожился папа.
— Нет... Спросили. А я... отдал.
Мама и папа переглянулись. И тогда мама сказала неожиданную вещь: «Это сложнее, чем если бы просто отобрали. Когда давят, когда окружают — трудно сообразить. Ты не виноват. Ты просто не знал, что делать».
Папа положил ему на плечо тёплую ладонь: «Завтра дадим две двадцатки. Одну — им, если спросят. Вторую — тебе, чтобы купить себе обед. Но только если спросят. А если попробуют взять силой — тут же кричи и беги к любому учителю. Договорились?»
На следующий день Вася шёл в школу с "каменными" двадцатками в кармане. Он боялся этой встречи. И она случилась. Те же трое в том же коридоре.
— Привет, предприниматель! Есть двадцать рублей? — «Ёжик» ухмыльнулся.
Вася замер. Комок подкатил к горлу снова. Но он вспомнил пустоту в животе и папины слова.
— Есть, — сказал он тихо, но чётко. — Но это мои деньги на обед.
И, не дожидаясь реакции, он развернулся и быстро пошёл прочь. Сердце стучало, как молоток. Он ждал окрика, насмешки. Но её не было. Только спиной он почувствовал их удивлённые взгляды.
Они больше никогда не подходили к нему за деньгами. Наверное, нашли кого-то, кто сказал «да».
Вася купил себе в тот день пирожок. Он был самым вкусным на свете. Не потому что с вишней. А потому что был его. Купленный на его деньги, для него самого. Он понял простую и горькую вещь: иногда сказать «нет» — это самый главный обед, который можно себе купить. И этот урок стоил тех двадцати рублей.
Конец.
Без осуждения: История не осуждает Васю за слабость. Она показывает, как давление лишает голоса. Это поможет ребёнку, оказавшемуся в такой ситуации, не чувствовать себя виноватым.
Модель поддержки: Реакция родителей идеальна — они не ругают, а поддерживают и дают конкретный, безопасный план действий («кричи и беги»).
Маленькая победа: Герой побеждает не тем, что даёт отпор бандитам, а тем, что преодолевает свой страх в следующий раз. Это реалистичная победа.
Философский итог: История учит ценить свои границы и своё имущество. «Свой» пирожок — это метафора самоуважения.
Вопросы для обсуждения с ребёнком после чтения:
Как ты думаешь, почему Вася не смог сразу отказать?
А что бы ты сделал на его месте?
Почему мама сказала, что «это сложнее, чем если бы отобрали»?
Какой совет родителей оказался самым главным?
Эта история — инструмент, чтобы поговорить с ребёнком о сложных ситуациях в школе, не читая нотаций, а на примере честного и понятного героя.
