Саша хотел сказать, куда бы Деньке лучше идти со своими советами, но промолчал. Ссора им не поможет разобраться, что за хрень тут творится. Только добавил, сунув шест в воду, а потом осмотрев его:

— Вода бурная, выше метра поднялась.  Полные болотные сапоги начерпаем, а высушить их трудно. Нужно босиком идти.

Они сняли пэтэушные башмаки, сунули их в тюки, закатали по самый пах штаны и, осторожно ощупывая дно, вошли в воду. Ледяной холод сразу же укусил кожу, а через минуту ноги вообще онемели. Да ещё течением сносило. Но друзья, тыча шестами перед собой, пытались устоять и не стали отвлекаться на ощущения.

Наконец они перебрались через ручей, сделав изрядный крюк из-за обилия камней. К счастью, полдневное солнце так припекло, что онемение в ногах быстро прошло. Ребята отогрелись, чуток подсушили лыжные штаны — трико им пока было не по карману, а физрук не стал отбирать у выпускников старьё.

Денька вдруг поинтересовался:

— Санёк, а ты как осиные и пчелиные укусы переносишь?

— Больно, конечно, но ничего, терпимо. А что?

— Да в черёмухах у нас шершни. Если стебанёт один, то лучше боль перетерпеть и веткой отогнать, а то на запах мёртвого шершня целая кодла слетится. Придётся мчаться до Малинового так, как никогда не бегали.

— Понятно. У вас тут ночные призраки, стрельба, шершни… Больше ничего нет в запасе? А то я счёт потерял, сколько раз пожалел, что с тобой связался.

Денис очень обиделся и засопел. Санька поднялся и сказал:

— Ладно, друг-кладоискатель, пошли. Я в просвет черёмух уже какое-то строение вижу.

— Это часовня девятнадцатого века. Здешний купец построил в память о сыне, убитом на войне. Туда нельзя, всё может обрушиться, — всё ещё обиженно ответил Денька.

Они прошли большим лугом с жирующим пыреем к виднеющимся крышам, чёрным стропилам бывших домов, объеденным временем.

Денис сказал печально:

— Когда меня совсем малышом сюда привозили, на этом лугу пасся скот. В прошлом году ещё две семьи жили, коров и овец на луг выгоняли. Видать, съехали. Так что мой деда теперь здесь один…

«Жив ли ещё деда-то?» — подумал про себя Саша, выходя на большую улицу когда-то, видимо, зажиточной деревни. В дыры заборов виднелись большие сараи и сеновалы, добротные дома с заколоченными ставнями. Денька указал на избу деда, к которой вела тропинка, посыпанная речным белым песком с разноцветными камешками.

— Это я в прошлом году с подворья того купца взял, — сказал Сашин друг. — Давно присматривался и думал: а что это за гора у дома? Посшибал бурьян с вот такущими корнями — и Денис показал, какой величины были корни — увидел песочек речной с камешками да натаскал.

Он первым вошёл в незапертую калитку и крикнул:

— Деда, это я, Деня, твой внук, приехал!

Ему ответили тишина да жужжание огромной мухи. Ребятам стало не по себе, Саша даже стал принюхиваться, чтобы уже сразу уловить запах, который убивает всякую надежду на встречу. Денька ворвался в избу, чуть не вынеся дверь в сени, а потом и в помещение и неожиданно завопил зазвеневшим от радости голосом:

— Деда! Вот он я! А со мной Санёк, друг, про которого я рассказывал!

В сенях всё ещё пахло банными вениками, которых уже не было, а вот в пятистенке стойко воняло пылью. Санька сначала прочихался, потом разглядел на кровати с чёрным от грязи бельём плоское тело с задранной седой бородой, а рядом — своего друга на коленях, уткнувшегося в руку не то покойного, не то недвижного от немощи старца. Саша осторожно подошёл и глянул на кровать. Дед оказался в прямом смысле «кожа да кости». И только по движению рёбер и западанию кожи под грудиной можно было уловить слабое и очень редкое дыхание. Однако, когда чуть приоткрылись бледные губы в синеватых прожилках, Санька услышал звучный голос:

— Так это и есть твой верный кореш? Мелковат он для такого богатыря, каким ты его расписывал. Ну что ж, здравствуй, Санёк!

Парень даже огляделся: нет ли в доме ещё кого-нибудь, кто бы так громко говорил? Не этот же полутруп к нему обратился…

— Деда разговаривает не так, как все остальные, — тихо сказал Денька, прижимая руку старика с выпуклыми, как часовые стёкла, ногтями к щеке. — Его слова прямо тебе в голову идут, а воздух не сотрясают.

Раздалось старческое попёрхивание и смешок:

— Спасибо, внук… Не забудь ещё сказать, что я не ем и не пью, по человеческой надобности не оправляюсь…

Денька не понял насмешки деда и подтвердил: да, всё так и есть. Потом стал пересказывать новости о всей родне. А она у Деньки немаленькая: на каждый праздник он занимал у друга деньги и покупал стопку открыток. Саня меж тем осмотрел дом.

Это был обычный пятистенок, каких и в родном посёлке Сани полно. В них сени отделялись сплошной бревенчатой стеной. Далее следовала жилая комната с печью, потом горница. В Бегете их называли кухней и залой. На полу лежал слой пыли, похожей на войлок. Некрашеные доски пестрели «тропами», которыми передвигался Денька: от стола и лавки до печи, в горнице — к кровати деда и лавке с грудой одеял. В доме, казалось, стояли вечные сумерки. Так это же из-за занавесок! Полотнища ручной вязки выглядели пушистыми от вездесущей пыли. Потолок в горнице был равномерно тёмно-серый, а вот на кухне его дополняли сажевые разводы. Но почему друг не убрал эту слежавшуюся десятилетиями пыль? Саша прикинул, что, если придётся заночевать, он прекрасно устроится на кухонной лавке.

В горнице прозвучали слова деда:

— Благодарствую, внук Денис, теперь я всё о потомках знаю. Разжигай печь да пои гостя чаем. А то и поешьте поплотнее, ведь точно в лесу вас спугнули, напитать тело едой не дали.

— Откуда знаешь, деда? Ты же здесь лежишь, — удивился Денька.

— Да время нынче такое… На Святого Исаакия тайга всех отпускает, кому в земле не спится…

— Деда, а можно Сане всё рассказать? Он многого не знает, удивляется и сердится, — спросил внук.

— Говори. В тайге товарищество — святое дело.

Денька появился в кухне, и Саня, который привык к нищете, но, как и его мать, не терпел грязи, недовольно шепнул:

— Почему дом не прибирал? Смотри, какие тропы в пыли натоптал. Давай занавески снимем, вытрясем, а потом я их в щёлоке отстираю. Полы выметем да помоем. Чайник и посуду я вычищу песком.

Денька уселся на лавку и ответил:

— Эту пыль оставило время. Её нельзя трогать, потому что она и мой дед времени принадлежат. Помнишь, нам на уроках истории учитель говорил про гробницы каких-то царей? Вскрыли, и на людей хлынули беды, даже смерть.

— Иван Александрович про египетских фараонов говорил, — поправил друга Санёк, который очень хорошо учился.

И память у него была отличная, не как у Деньки.

— Дед разрешил тебе всё рассказать.

Но Саша оказался против всяких разговоров, когда в доме такая грязь. Он сказал:

— Ты набери воду из колодца. Или к ручью за ней сходи, если он пуст. Я почищу чайник и другую посуду, потом буду тебя слушать. Ты-то не фараон в пыли лежать. Давай хоть чуть-чуть уберёмся. Дед в горнице, но кухню-то можно помыть. Он же в ней не бывает.

Денька с недовольной рожей буркнул:

— Ну давай. Только провозимся долго, а могли бы уже сегодня в тайгу выйти.

— Дед-то не против, чтобы мы клад искали?

— Ещё в прошлом году он сказал, что у каждого свой путь. И настоящий человек его выбирает сам. Я вот выбрал клад найти и с тобой поделиться.

Саша, конечно, понимал, что Шитя, похожий на подростка, умом совсем дитя, нуждался скорее в защитнике и наставнике. Но он верил в чистоту намерений друга. Денька в Заларях несколько раз оставался на второй год в школе, а когда его наконец-то выпнули из неё, отправился в единственное место, где мог бы чему-нибудь выучиться — строительное ПТУ. Сам же Коршунов без проблем поступил бы в техникум, но побоялся, что после окончания вновь окажется в каком-нибудь посёлке. Стройка была его пропуском в городскую жизнь.

Санёк вытащил во двор казаны, сковородки и чайник, отправил Деньку, набравшего два ведра воды из колодца, на бывшее подворье купца за песком, разворотил слой слежавшейся золы в печке и принялся за работу. Денька подмёл, как умел, кухню, протёр шкафчик, расставил чашки, потом разжёг печку и поставил пузатый чайник на огонь. Работники так проголодались, что позволили себе вскрыть две консервных банки с рыбным «Завтраком туриста». И только сполоснув кружки, Саша сказал: «Ну, выкладывай, что тут творится, отчего по ночам люди шастают и невидимые стрелки неизвестно в кого шмаляют».

И Денька начал рассказ:

— Ты же знаешь, что край наш с древних времён разбойный. Но и богатый. В Сибирь даже император Александр Второй приезжал. До наших мест он вряд ли добрался. Однажды заболел его любимый конь, и деревенский парнишка шепотками и травками животинку вылечил. Император его наградил и денег дал, чтобы шёл парнишка дальше на север, мудрость и лекарство других народов перенимал. Все знают, кто на северах людей лечит — шаманы. Вот и стал царский посланник Великим белым шаманом. Не смог он принять веру северных народов в Верхний, Средний и Нижний мир. Но силы набрался необыкновенной. Только не получилось у него найти себе восприемника. Лишь одного человека он отметил, по имени Константин, который после революции всю родню потерял, но с одним не сумел расстаться — со свободой. Не захотел подчиниться новой власти. Вот он и стал хранителем шаманских сокровищ. Дед сказал, что это он нас предупредил о разлившемся ручье. А стреляли в него его враги. Сам понимаешь, что этих людей: и Константина, и его врагов — уже давным-давно на белом свете нет. Но кровь, пролитая в этих местах, не даёт покойникам стать землёю. Поднимаются они на день святого Исаакия… Ищут и ловят Константина, но всё поймать не могут.

Саша спросил:

— Значит, это его клад мы станем искать?

Денька кивнул, но друг ясно понял, что что-то внук полувысохшего старца чего-то не договаривает. И он поинтересовался, где товарищ взял карту. В городе Денька её не показывал, всё юлил, отговаривался тем, что у деда нашёл. Тогда Саша решил сегодня точно достать товарища — пусть кладоискатель предъявит карту. А ещё захотелось деревню осмотреть. И он предложил для начала:

— Давай прогуляемся по селу, которого вроде бы нет, но о нём местные знают и, похоже, сюда захаживают. Всё равно здесь ночевать придётся.

Денька долго отбрехивался, мол, не на что здесь глазеть, но согласился и предупредил: можно столкнуться со всякими вещами, от которых мозг современного человека может свернуться, как молоко в простоквашу. Но Саша неискренне над ним посмеялся: не могут люди из прошлого причинить им, живым и настоящим, вреда. Такой уж у него был характер — во всём докапываться до сути, не пасовать и идти до конца.

Деревенская улица вся заросла травой, которую очень любят гуси, ползучей, с крепкими стеблями и маленькими листочками. Поначалу Денька даже рассказывал, в какой избе жили знакомые ему с детства люди, а какие пустовали с самого начала.

— А вот здесь близняшки жили, Танька и Вадька, их бабка знахаркой была, она мне подвёрнутую ногу вылечила, — сказал Денис и указал на поваленные ворота, за которыми скрывалась изба с заколоченными окнами, с поросшей мхом крышей.

Саша ясно услышал сначала чьи-то стоны, а потом и причитания, толкнул друга локтем:

— Там кто-то есть…

— Никого там нету, — ответил Денис. — Здесь на каждом подворье приблазниться может что угодно: крики людей, выстрелы. Всё, что случилось с людьми раньше. Молчат лишь избы тех, кто недавно уехал или успел убраться до нападения банд, которые в этих местах лютовали. Хочешь, вон у той избы, которая совсем без изгороди, послушать, как убивали целую семью?

Саша ответить не успел. Он лишь увидел, как мир сначала качнулся, а потом вдруг ощутил себя в небе. Деревня Малиновое осталось далеко внизу. А его с одной стороны охватывал потрясающе красивый кровавый закат, а с другой — на него надвигалась ночь с бледными пятнышками звёзд. Ещё он ощущал ветер, слышал его свист под громадными крыльями, которые поднимали его в небо.

Очнулся лежавшим навзничь на траве. Уселся, ничего не понимая, потирая шишку на затылке.

Денька, который сидел рядышком на корточках, жадно глядя ему в глаза, спросил:

— Ну, что ты видел? В каком облике был?

Саша ещё раз подумал, что товарищ спрыгнул с ума, но оно и немудрено: проживи-ка всё детство в опустевшей деревне. И сказал:

— Ничего не видел, шлёпнулся просто от упадка сил. Мы ж с тобой за два дня один раз поели. Пошли в твою избу.

Таёжные сумерки быстро прикрыли деревню, как платок с дырочками-звёздами. Друзья добрались до избы деда в потёмках. Денька на кухне зажёг две керосиновые лампы, стал бросать на угли в печку новые полешки, поставил греть полупустой чайник.

Саша наблюдал за ним и напряжённо думал. Товарищ обещал объяснить всё у деда, но ещё больше запутал. Первой загадкой по-прежнему оставался его дед — не то живой, не то… совсем какой-то не такой. Но кто знает, как помирают таёжные долгожители? Старика явно навещал не только внук, иначе бы он отошёл в мир иной зимой, когда здесь минус зашкаливает. Просто вмёрз бы в постель.

А вездесущая пыль лежит везде из-за ленивого Деньки, его буйной фантазии, которая всегда позволяла ему объяснять свои недостатки. Если на него в училище орал мастер, то друг говорил: «На мастака сёдни лярва напала». Призраки в лесу тоже от их общей фантазии. Крики и стоны в деревне — оттуда же. А одетый по-старинному мужик… Вот его не объяснишь. Так, а сейчас нужно прессануть друга насчёт карты.

Но Денька сам выложил перед ним листок из тетрадки в клеточку. Саша посмотрел и захотел пристыдить товарища:

— Денис, это не старинная рукописная карта, а твои каракули с твоими же ошибками — ну посмотри: «пиривал» вместо перевала…

Но товарищ попытался отбиться:

— Да, я её сам начертил. Только вот глянь-ка…

И он чуток прикрутил винтики ламп, уменьшив освещённость, открыл дверцу в печке, отчего кухня озарилась сполохами, а огонь в ней заревел. И указал на потолок.

И Саша увидел, что разводы сажи и потёки грязи стали действительно напоминать карту: железнодорожная ветка, поля, дорога в тайгу, ручей, несуществующая деревенька. За нею — гора, достаточно пологая, но с перевалом, а затем скалистый обрыв. И снова гора. Слева — дороги к дальним сёлам, названия которых были на самодельной карте. Но их Санька даже запоминать не стал. Но нашлось и кое-что интересное. В когда-то побеленных досках обозначились повреждения, словно от пуль, попавших в потолок. И они чуть отдавали оранжевым, словно в них концентрировались отблески огня из печки. Саша предположил, что это и есть места, где может быть клад с шаманским золотом. На тетрадном листке Денька их вообще не отметил.

— Дед мне ни о каких картах не говорил. Я сам только в прошлом году догадался. Но дед сразу это почуял и мой путь одобрил, — шёпотом сказал товарищ.

— А почему места шаманских схронов на карте не отметил?

— Вот ещё. Их столько народу по тайге ищет!

Денька прибавил огня в лампах, закрыл печку, и парни напились чаю с сушками, решив выдвигаться завтра вместе с рассветом. Санёк улёгся на лавку, подложив под голову свою болоньевую куртку. В кухне тепло, желудок набит, чего ещё нужно для хорошего сна? И он заснул.

Во сне ему привиделось, что мимо проходит много народу. Но разбудило его гнусавое пение. Оно раздавалось из комнаты, где спали старик и его внук. Это было странно… Очень странно, словно бы сон продолжился. А Саня вообще-то в ответе за своего товарища. И он решился посмотреть, что же творится в горнице, хотя не на шутку испугался каких-то молитв из уст множества людей. Сам Саня ни одной не знал.

В горнице действительно было полно народу в чудной старинной одежде — женщин и мужчин с маленькими свечками в руках. Они гнусавили молитвы и, казалось, не замечали Сашу. А он в тревоге за друга стал расталкивать их в том направлении, где на лавке должен был спать Денька. И сразу наткнулся на него. Товарищ обнимался с мальчишкой, одетым в современные трикушки и рубашонку, и девчонкой в летнем платьице. Со слезой в голосе Денис спрашивал их:

— Что ж вы так рано ушли-то, а? А я думал, встретимся в Заларях…

Но девчонка строго сдвинула брови, закрыла Деньке рот рукой и подтолкнула его в сторону.

Друг ещё раз на них обернулся, вытер рукавом нос и стал пробиваться в самую толчею поющих людей. От запаха воска у Саши закружилась голова, заломило виски, но он во что бы то ни стало решил выдернуть друга из этой толпы. Только подумал, что эти люди точно не настоящие, как и мужик, встретившийся им возле ручья. Наконец он увидел Деньку, вцепившегося в сосновый гроб, в котором лежал старик, точь-в-точь похожий на деда товарища. Только рубаха без воротника была чистой и без махрушек на разлохматившейся горловине, как прежде. Руки старика покоились на полотняном саване.

Саша подумал: «Когда дед успел дуба дать? Ещё вчера с Денькой разговаривал».

Толпа завыла ещё громче, и вдруг покойник раскрыл бельмастые глаза, которые уже явно ничего не могли видеть. У Саши сердце ухнуло в живот и затрепыхалось там. Вот в эту минуту он позабыл от страха не только про Деньку, но и про свою семью, перевёл взгляд на тёмные лица людей, чуть освещённые желтоватым свечным светом. Он словно искал в них защиты от самого жуткого зрелища, которое довелось увидеть — очнувшегося покойника. Но все стояли, голося молитвы, будто ничего не произошло. Саня уже было подумал, что он сам с ума спрыгнул и снова бросил взгляд на гроб.

Покойник уже сидел прямо, точно подпёртый в спину палкой. И медленно поднимал руку с чёрными ногтями. Спина Саши вмиг стала мокрой, а на затылке, казалось, шевельнулись волосы. Больше, чем самого мертвеца, он испугался этой руки. Голоса молящихся стихли. Саша услышал прерывистое дыхание людей и ощутил страшное напряжение. Покойник кого-то хочет выбрать из толпы? Зачем? Утащить с собой, положить в гроб вместо себя? И тут же подумал: «Только бы не меня!..» Но высохший палец с выпуклым, как стекло часов, ногтем ткнул именно в него!

У парня так закружилось голова, что толпа, тревожный свет свечей слились в один водоворот, который затягивал его куда-то… Кто-то обнял его за плечи и потянул, повёл… Больше Саша ничего не запомнил.

В хмуром свете раннего утра глаза парня различили склонившуюся над ним заплаканную рожу Деньки.

— Чего ревёшь?.. — спросил Саня, тяжело ворочая языком.

Горло вообще напоминало пустыню Сахару сухостью и жаром.

Друг ответил:

— Да вот… Ночью узнал, что моих товарищей детства уже нет на белом свете. — Глаза Деньки беспокойно забегали, и он утешил Саньку: — Во сне увидел, во сне.

— И куда ж они… делись… — Язык никак не хотел подчиняться Сане.

Денька всхлипнул:

— Два года назад старый переезд над речкой Залари рухнул. Там воды-то всего ничего. Но грузовик перевернулся и людей накрыл. Двое или трое выбрались. А ведь четыре семьи на свадьбу ехали… Ты, Саня, поднимайся да собирайся. Я уже чайник поставил. Бутеров пожуём и пойдём к перевалу, потом на другую гору поднимемся. Там попробуем клад поискать.

Саша не решился поделиться своим ночным кошмаром. Может, он в Денькином сне побывал? Ведь обнимался же он, похоже, с Вадькой и Танькой, с которыми провёл детство в Малиновом… В любом случае, то, что приснится да привидится, не должно задерживаться в голове у человека. Так и в самом деле чокнешься. Но в горницу заглянул. Пыль на полу, кроме следов Деньки, оказалась на месте. И сам дед спал на кровати.

Парень решил не ограничиваться лёгким завтраком. Ещё неизвестно, когда придётся поесть. Он достал промасленную бумагу, в которую был завёрнут самый дешёвый колбасный плавленый сыр, вытащил очередную банку «Завтрака туриста». Денька повозился за печкой и с шумом выволок большой ящик, сколоченный из досок. Под мешковиной там оказалось много чёрных от времени вещей.

— Выбери себе что-нибудь на память… Я свою флягу здесь взял. В Малиновое мы точно не вернёмся, а по какой дороге выйдем из тайги, неизвестно. Да что скривился-то? Это серебро. Отчистишь, и оно заблестит, — сказал Денис.

— А почему его другие люди не забрали? Ведь сюда всё равно кто-то заходит, — поинтересовался Саша.

— Нельзя, вот и не забрали, — сухо ответил Денька, но так ничего и не объяснил.

Саша присел на корточки возле ящика. Какие-то блюда, кресты, кувшинчики, кружки, вилки, даже миска или маленький тазик. Он решил не рыться в этой рухляди, взять первое попавшееся, чтобы не обидеть друга — четыре суповых ложки, связанные верёвочкой.

— Это, однако, ложки купца. Здесь есть ещё офицерские ордена-кресты, портсигары, — заметил Денька. — Лучше их возьми. Откуда эти вещи взялись, я не знаю. Просто они в дедовом доме хранятся.

— Зачем мне они? А ложки матери отдам. Только я их прежде почищу, не пихать же грязь в поклажу? — возразил Саша.

Тут он немного слукавил. Как ни любил порядок и чистоту, хотел для начала убедиться, что тяжеленные ложки можно заставить заблестеть. Правда, он серебряных вещей, кроме фляжки друга, в руках не держал и не отличил бы их от оловянных, но всё же…

Денька возмутился, что это глупо — дорогое время на чистку тратить, но Саша на него не обратил внимания. Он с песком и золой потёр мешковиной ложки, прополоскал, и утреннее солнышко выбило из металла блики. Стало видно и клеймо с фамилией фабриканта, и цифры — восемьдесят четыре. По Денькиным словам, это действительно серебро. Саша прибрался на кухне, сунул ложки в поклажу. Друг в это время стоял на коленях у постели деда, видимо, прощался. Коршунов пошёл дожидаться его на улицу, на солнышко. В сенях прихватил лопаты.

Наконец Денька вышел из дома с красной распухшей рожей, утирая её, по обыкновению, рукавом.

— Что случилось? — спросил Саша.

Товарищ постоял с минуту, печально глядя на дом, потом проговорил:

— Я думал… всё время думал, что мой дед вечный… всегда будет… А сегодня он пить попросил и крест! Это значит, что помрёт…

Алина, их дочь, стояла на коленях посреди комнаты, спиной к ним. Её тонкая ночная рубашка задралась, обнажая позвоночник, выпирающий острыми углами под натянутой, пергаментной кожей. Она неистово скребла ногтями паркет, сдирая лак и впиваясь в древесину с такой силой, что из-под её пальцев летели мелкие щепки.

— Алинушка… доченька, что ты делаешь? — прошептала Ирина, делая осторожный шаг вперёд.

Фигура на полу замерла. С жутким хрустом шейных позвонков, она медленно повернула голову. Когда её лицо оказалось в полоске света, Ирина беззвучно открыла рот, хватаясь рукой за косяк двери. Виктор застыл, ощущая, как ледяной пот стекает по спине.

Это было лицо их дочери, но в то же время совершенно чужое. Её кожа, обычно имевшая тёплый оттенок, теперь была бледно серой. Белки глаз были испещрены лопнувшими сосудами. Губы растянулись в улыбке. И из уголка её рта тонкой струйкой стекала бледно жёлтая, как гной, слюна.

А потом она улыбнулась.

Улыбка растянула её потрескавшиеся губы, обнажая синюшные дёсны, и в тишине комнаты раздался смех. Клокочущий, булькающий хрип злобной насмешки. Такой, что у Виктора зашевелились волосы на затылке. Смех оборвался так же внезапно, как и начался. Алина снова отвернулась и с удвоенной яростью продолжила скрести пол.

Так продолжалось уже больше месяца.

Месяц, как их цветущая, сияющая жизнью дочь превратилась в это иссохшее, одержимое существо. Врачи разводили руками. Сначала ставили «атипичную депрессию», потом «острое психотическое расстройство селфхарм — самоповреждающее поведение». Её пичкали нейролептиками, от которых она превращалась в сонный овощ, но как только действие препаратов ослабевало, всё начиналось снова. Она мало ела, почти не пила, только часами смотрела в одну точку или вдруг впадала в буйство: билась о стены, говорила на каком-то непонятном щёлкающем языке. Или вот так — скребла ногтями любую поверхность, пока пальцы не превращались в кровавое месиво.

Жених Алины поначалу держался, но после того как она на его глазах попыталась съесть стекло из разбитой фоторамки, он исчез. Сначала перестал отвечать на звонки, а потом его мать сухо сообщила Ирине, что «их мальчик не готов к такой жизни».

Отчаяние было почти физическим. Оно душило, лишило родителей покоя.

Однажды, сидя на кухне и глядя в пустоту, Ирина решилась на последний отчаянный шаг — позвонила своей бабке, Любови Никитичне, живущую в отдалённой деревне под Красноярском. Баба Люба, была женщиной суровой и немногословной, она выслушала сбивчивый, слезливый рассказ внучки, долго молчала, а потом твёрдо сказала:

— Собирайтесь. И её везите. Сюда. Врачи твои тут без надобности.

Через три дня они уже тряслись по разбитой грунтовке, ведущей к деревне бабы Любы. Алину пришлось почти силой запихнуть в машину, предварительно вколов ей дозу успокоительного. Но даже сквозь лекарственный дурман существо внутри неё сопротивлялось. Всю дорогу она тихо мычала, а один раз, когда машина подпрыгнула на глубокой выбоине, её глаза вдруг широко открылись, сфокусировались на Викторе, и чужой, сиплый голос отчётливо произнёс: «Зря стараешься, сыскарь. Всё равно она моей будет». Виктор чуть не выпустил руль из рук. Он двадцать лет проработал следователем, но никогда в жизни ему не было так страшно.

Баба Люба встретила их на пороге своей почерневшей от времени избы. Сухая, морщинистая, с пронзительными глазами, она одним взглядом оценила Алину, которую Виктор вытаскивал из машины.

— Несите в горницу. И оставьте. Сами на кухню идите.

Она не задавала вопросов. Зашла в комнату, где на лавке лежала Алина, посмотрела на метки от ногтей на её руках, приоткрыла ей веко, заглянула в пустой зрачок. Потом вышла на кухню, где за столом сидели оцепеневшие Виктор и Ирина.

— Где она эту дрянь подцепила? — спросила она без предисловий.

— Что «это», баб? — выдавил Виктор.

— Гостя. Незваного... и голодного. Последний месяц где была, прежде чем началось? Вспоминай, Ирка.

Ирина начала перебирать в уме все события. Работа, дом, встречи с подругами...

— Поездка! — вдруг вспомнила она. — Они с коллегами ездили на Алтай. Корпоративный выезд, пешее путешествие в горах. Вернулась оттуда уставшая, но довольная. А через три дня начался этот кошмар.

Баба Люба кивнула, будто услышала то, что и так знала.

— Алтай... Места там сильные. И злые. Не для всякого человека. Особенно, если лезть, куда не просят. Значит, так. Поедете обратно.

— Куда?! На Алтай? Бабушка, ты с ума сошла? Ей и так плохо, а так только хуже станет! — взмолилась Ирина.

— Хуже, чем сейчас, уже не будет, — отрезала бабка. — А если оставите её здесь, через неделю хоронить будете. Он её доест. Ей не лекарь нужен, а тот, кто с НИМИ говорить умеет. Кам, шаман то есть. Есть там один, на берегу Катуни, за селом Чемал. Аржан его кличут. Старый, но сильный шаман. Скажете, от Любы из Сибири. Он поймёт. И не тяните. У вас времени в обрез.

Путь на Алтай был сущим кошмаром. Успокоительное почти не действовало. Существо внутри неё поняло, куда его везут, и пришло в ярость. Алина рычала, билась о стёкла, пыталась укусить отца. Виктору пришлось связать ей руки и ноги ремнями. Но страшнее всего были её слова.

Она рассказывала Ирине о её первом аборте в юности, о котором не знал никто, кроме неё самой. Она напоминала Виктору о случайно убитом им много лет назад мелоком воришке, и о том, как он до сих пор просыпается по ночам от этого воспоминания. Она вытаскивала наружу самые грязные, самые постыдные их тайны и упивалась их страхом и переживаниями.

***

Шамана Аржана они нашли не сразу. Его аил — низкая восьмиугольная юрта — стоял на на краю, у самой воды, бурлящей на перекатах. Сам Аржан оказался невысоким, жилистым старичком, с невероятно спокойными глазами. Он молча выслушал их, пока Алина, привязанная к сиденью машины, выла за окном, как дикий зверь.

— Кёрмёс, — сказал он наконец, глядя на реку. — Дух человека, который умер не своей смертью. Голодный и злой. Где она его нашла?

Ирина рассказала про трекинг.

— Они ходили на перевал «Ворота Дьявола» — уточнил Аржан. Там нельзя шуметь. Нельзя оставлять мусор. Нельзя сквернословить. Место это — могила. Давняя. Сто лет назад там двое золотоискателей шли. Один другого предал. Убил и забрал всё золото. С тех пор его дух там мается. Ждёт. Тех кто энергетичски слаб, чтобы сопротивляться ему. К ним он и пристает.

— Что нам делать? Помогите! — взмолилась Ирина, готовая упасть на колени.

— Помочь можно. Но будет страшно, — ответил шаман. — И нужна плата. Не мне. Ему. Чтобы он взял своё и ушёл. Нужен молодой баран, самый лучший. И водка. Много водки. Ночью будем делать обряд.

Ночью у костра, разведённого перед аилом, было холодно и жутко. Аржан принёс на руках Алину — она вдруг стала тихой и кроткой — и посадил напротив себя. Её глаза были закрыты. Шаман начал ритуал. Он бил в огромный, обтянутый кожей бубен, и его низкий, гортанный голос сплетался с рокотом реки. Воздух загустел, наполнился запахом можжевельника, который Аржан бросал в огонь.

В какой-то момент Алина открыла глаза. В них больше не было пустоты. Лишь чёрная ненависть и злоба.

— Не уйд-д-ду-у-у, — прошипел, растягивая слова, из её горла чужой голос. — Она моя-а-а. Она тёплая.

— Ты голоден, — спокойно ответил Аржан, не прекращая бить в бубен. — Ты давно не ел. Я дам тебе пищу. Я дам тебе то, что согреет тебя. В обмен на неё.

Он кивнул Виктору. Тот, дрожа всем телом, принёс деревянное блюдо. На нём лежали ещё тёплые, дымящиеся на морозе паром баранья печень и сердце, и стояла большая пиала, до краёв наполненная аракой — местной молочной водкой.

Глаза Алины впились в блюдо. Её лицо исказилось от жадности. Существо внутри неё боролось с собой.

— Отдай!, — прохрипело оно.

— Уходи из неё. И это будет твоё, — твёрдо сказал шаман.

Секундная пауза, показавшаяся вечностью.

— Да, — выдохнуло оно.

Аржан пододвинул блюдо. То, что произошло дальше, заставило Ирину закричать и отвернуться, а Виктора, опера, видевшего всё, стошнило прямо на землю.

Алина, или то, что было в ней, набросилось на сырое мясо. Она рвала его зубами, заглатывая огромными кусками, не жуя. Кровь текла по её подбородку, пачкая одежду. Она чавкала, рычала, как зверь, защищающий добычу. Запрокинув голову, она залпом выпила всю пиалу с аракой, и часть жидкости пролилась, смешиваясь с кровью на её груди. На миг её глаза встретились с глазами Виктора, и в них был такой голод, что он чуть не потерял сознание.

Она доела всё до последнего куска, облизала окровавленные пальцы, а потом её тело выгнулось дугой, изо рта пошла пена, из горла в воздух вырвался клуб чёрного дыма и она без чувств рухнула на землю.

***

Прошло два месяца. Алина поправилась. Но ничего не помнила о том, что с ней происходило, кроме смутных обрывков кошмара. Пробел в памяти на целый месяц.

Её мучил один вопрос: как это могло случиться?

Однажды вечером, перебирая фотографии из той поездки на Алтай, она наткнулась на странное видео. Короткий ролик, который она, видимо, случайно сняла на телефон.

На нём, она и её коллега Кристина стояли на вершине какого-то перевала. Кристина улыбалась.

— Алин, давай я тебя сфоткаю вон у тех камней, вид будет обалденный! — говорила Кристина. — Только ты телефон оставь здесь, а то уронишь ещё.

Алина пошла к камням. Камера осталась лежать на рюкзаке, продолжая снимать. В кадре осталась Кристина. Она подождала, пока Алина отойдёт подальше. Её улыбка в мгновение сползла с лица, сменившись брезгливой, злобной гримасой. Она посмотрела по сторонам, а потом достала из кармана горсть чего-то, и с шёпотом, которого не было слышно на съемке, бросила это на землю у своих ног. После чего развернулась и быстро пошла вниз по тропе, в обратную сторону.

Холод сковал Алину. Кристина! Тихая, вечно улыбающаяся Кристина.

Теперь стало понятно — она ненавидела её за то, что новый начальник отдела, в которого Кристина была по уши влюблена, оказывал знаки внимания Алине. Она выросла на Алтае и, скорее всего, прекрасно знала местные легенды и запреты.

Она провела какой-то свой, маленький ритуал. Призвала. Указала цель.

На следующий день Алина пришла в офис. Она молча подошла к столу Кристины, дождалась, пока та поднимет на неё глаза, и включила видео на телефоне.

Лицо Кристины менялось, пока она смотрела. Уверенность, недоумение, страх, и наконец — животная ненависть.

— Выжила, значит, — прошипела она так тихо, чтобы только Алина услышала. — Жаль.

— Я не буду устраивать проверки и сливать тебя начальству, — так же тихо ответила Алина, наклонившись к её уху. — Это слишком просто. Но я знаю, где ты живёшь. И я помню дорогу на Алтай. А ещё я знаю, что голод — страшная вещь. Тем более, если он длится сто лет.

Кристина отпрянула, со страхом глядя на Алину. И ей показалось, что на долю секунды в глазах девушки она заметила тот самый голод.

В тот же день, без объяснения причин, она уволилась.

Кап. Кап. Кап.

Это была кровь, что вечно стекала по её пальцам, или что-то похуже? Не узнать, не глядя. Глаза жгло от желания бросить взгляд — всего один короткий, ну что плохого случится от…

Я моргнула, заставив себя сосредоточиться на словах Пита.

— Сегодня без Ширли?

— У детей грипп. Я вызвалась на подготовку. — Я кивнула в сторону коридора. — Пойдём?

Я пошла первой, тщательно отводя глаза от окон, блестящих ручек дверей, неожиданных луж — всего, что могло отражать. Дойдя до нашей комнаты, я остановилась, бросив на Пита косой взгляд:

— Хочешь…?

Он знал распорядок — ногой в комнату не ступать. Пока что. Нарочито небрежно он прислонился к стене и уставился в потолок, а я открыла дверь и поспешно юркнула внутрь. Нащупала ключом замок кладовки и нашла нужное сразу под рукой. Спасибо организаторским талантам Ширли.

Почти бегом вернувшись к двери, я выдернула пробку из банки и провела жирную линию соли прямо по внутреннему порогу. Краем глаза успела заметить босые ступни. Раздутые, мертвенно-белые, прожжённые синевой. Вязкая тёмная жидкость собиралась лужицей вокруг подгнивающих пальцев.

Потом Пит переступил через соль и быстро прошёл к кладовке, плотно щёлкнув за собой дверцей.

Жалюзи — на мне. Не вина Пита; требовать от него было бы нечестно. Какой бы ни была логика, волна обиды всё равно нахлынула, пока я возилась с вечно путающимися шнурами, сжав челюсти, ожидая услышать —

Тук. Тук. Тук.

Во рту пересохло. Прямо справа, по ту сторону стекла, расплылся комок чёрной жижи, и — это был ноготь?

— Неудивительно, что уборщицы нас ненавидят, — слова сорвались прежде, чем я успела их удержать, за ними последовал смешок, больше похожий на визг. Признание. Плохая идея. Но глухая тишина в комнате всё же треснула, голова на миг прояснилась, и я сумела одолеть жалюзи.

Отгородив наконец внешний мир, я позволила себе минутку — только чтобы перестали дрожать руки. К тому времени, как я вернулась к кладовке, улыбка уже была как приклеенная.

Пит успел достать свой талисман. Он сидел на полу по-турецки, сжимая потёртую книжку так, что костяшки пальцев стали белыми. Услышав, как открылась дверь, он с надеждой поднял глаза.

— Чисто, — подтвердила я.

«Тяжёлая неделя?» — вопрос повис на кончике языка, но я прикусила его, пока он поднимался на ноги. Казалось бы, неприлично не спросить, особенно когда круги под глазами у него были темнее обычного. Но сейчас не время. Первая и главная наша заповедь ясно это определяла.

Мы молча вытащили стулья и выставили их в круг по центру комнаты. Пит достал пять толстых белых свечей — по одной на каждого — и разложил возле стульев, а я извлекла коробку с талисманами.

На дне путались металлические значки — символы десятка вероисповеданий. Это пережиток первых дней, когда были только я и Ширли, на ощупь пробиравшиеся сквозь тьму. Никто из наших завсегдатаев не оказался особенно религиозным — даже Стивен, бывший служитель. Мы все предпочитали что-то более личное. Почти протёртый до дыр плюшевый мишка. Почти полная бутылка виски. Собачья резиновая косточка, вся в отпечатках зубов её прежней хозяйки.

Я выудила свой — брелок с фотографией приморского городка — и сунула в карман.

Когтеточка была слишком громоздкой, одному её не справить, так что мы с ней возились вместе, а потом разошлись по делам. Пит устроил тщательную проверку комнаты, перерывая каждый ящик и опускаясь на колени, чтобы заглянуть под столы. Этой комнатой пользовались не только мы — забытое карманное зеркальце из кружка «Вязание от тревоги» могло обернуться катастрофой.

Пока он делал обход, я разложила ламинированные карточки с правилами. Я знала их наизусть, но всё равно пробежалась глазами — как любила повторять Ширли, двух минут на освежение памяти хватает, чтобы не страдать всю жизнь.

Обсуждение НЕ начинать, пока все меры защиты не приняты.

Любым участникам с «хвостами» НЕ входить в комнату, пока не проведена соляная линия.

Закрыть все отражающие поверхности.

Как только свечи зажжены, никто не может выйти, пока они не догорят.

Не будь придурком. Истории каждого имеют право на существование, даже если не совпадают с твоими.

Слушай, когда говорит другой. Тебе дадут слово.

Следите за Эдом.

Дафна влетела как раз, когда мы заканчивали, в любимом пушистом розовом свитере, неся огромную банку печенья. Она окинула Пита оценивающим взглядом и сунула банку ему в руки.

— Ты слишком исхудал. Ешь, — приказала она.

Меня она быстро чмокнула и выудила из коробки мишку, усадив его на колени, а сама плюхнулась на стул.

Следом пришла Мэри, угрюмая и с чёрным, как смола, фингалом. Дафна жалобно пискнула:

— Бедняжка! Что с то… — она осеклась, захлопнула ладонью рот и уставилась на нас круглыми глазами.

— Не переживай, — успокоила её Мэри. — Этот кулак был человеческим.

— Кто осмелился замахнуться на тебя? — не поверила я. Ростом она была невысока, но когда Мэри не управляла пабом, помогала на ферме у брата. Между бочками и тюками сена её руки будто были из стали.

— Клиент, перебравший лишнего. — Она вытащила из коробки собачью игрушку, сжала кулак вокруг неё. Пискалка давно умерла, но из игрушки вышел жалкий вздох воздуха. — Теперь ему вход закрыт.

— Только вход закрыт? — я приподняла брови.

Уголки её губ дёрнулись.

— Может, он ещё и немножко синяк прихватил.

Стивен явился последним, на пару минут позже назначенного времени.

— Простите, простите, — прохрипел он, протискивая в дверь вопящую переноску. — Он сегодня совсем не хотел сотрудничать.

Он опустил переноску на пол с грохотом, распахнул дверцу и мгновенно отпрянул.

Эд выпрыгнул, хвост нервно подёргивался. Он сверлил Стивена своими зелёными недобрыми глазами, тот поднял ладони в знак сдачи.

— Не будь ворчуном, — пропела Дафна. — Бедному Стиви пришлось как-то тебя сюда доставить.

По кругу потянулись руки к карманам. Из них появились кусочки сыра, кошачьи хрустики, остатки курицы. Эд принимал наши дары, как король подарки подданных. Смягчившись, он позволил себя минутку потискать, а затем важно взобрался на когтеточку и принялся вылизывать блестящую чёрную шерсть, запачканную нашими грязными человеческими руками.

— Так, — я оглядела круг. — Кажется, готовы. Начнём?

Живот сжало привычной смесью ожидания и ужаса. Я знала, что остальные чувствуют то же, но всё равно заняли места, Стивен прихватил по пути бутылку виски.

— Ладно, ребята, — сказала я, стараясь не замечать неправильное чувство, когда садишься на место Ширли. Сколько бы я ни подменяла её — не привыкну. — Если кому нужно в туалет, сделать чай — сейчас самое время. Как только зажжём свечи, вставать нельзя, пока они не догорят.

Никто, конечно, не шевельнулся — все знали, что приходить надо подготовленными.

— Пит, не возражаешь?

Он достал из куртки зажигалку, зажёг свою свечу и передал её Мэри. Свеча прошла полный круг и дошла до меня.

— В круге мы в безопасности, — сказала я, зажигая свою свечу. — Не только от того, что нас преследует, но и друг от друга. Помните: здесь не судят. Слушайте. Будьте добры. Кто начнёт?

Я взглянула на Пита, но он едва заметно качнул головой, плотно сжав губы. Не готов. Ничего. Я повернулась к Стивену, он прочистил горло.

— Давайте я, пожалуй. — Он повертел бутылку в руках. — Пару дней назад мне написала Даниэль.

— Даниэль… мама Элфи? — мягко уточнила Дафна.

— Она самая. Она всегда пишет в это время года. Рассказывает, как он. История — его любимый предмет, через пару лет в универ пойдёт.

— Благодаря тебе, — сказала Мэри. — Ты дал ему этот шанс.

— Ты многим дал шанс, — добавил Пит, перебирая пальцем края книги.

Стивен кивнул.

— Приятно об этом слышать — о жизни, которой у него могло не быть. Приятно напоминание, что прошёл ещё один год с тех пор, как я бросил это. — Он глянул на бутылку, пальцы крепче стиснули горлышко. — Но это и напоминание, что я уже не я. И никогда прежним не буду.

Его свеча дрогнула, и на миг его тень стала не его. Она взметнулась на стене, пальцы вытянулись, заточились в острые кончики. Воздух вокруг нас стал тяжёлым. Дышать больше не получалось бездумно, естественно — требовалось усилие, сознательное, мучительное.

Позади меня, на когтеточке, Эд зарычал.

Я оглядела остальных по очереди. Мэри уставилась прямо на Стивена, челюсть сжата. Дафна прижала мишку к груди. Круги под глазами у Пита казались темнее, чем когда-либо.

Я чуть повернулась — медленно, заставляя себя выглядеть так, будто мне всё нипочём — и посмотрела на Эда. Он не мигая глядел на стену за Стивеном, хвост хлестал из стороны в сторону.

— Пожалуй, — голос Стивена стал хриплым, — лучше перейти к кому-то другому.

— Отличная мысль. — Чисто волевым усилием я сохранила лёгкий тон. — Похоже, тебе нужен стрепсилс, дружище.

Мэри фыркнула. Дафна взглянула на неё, будто та спятила, и тоже тихонько хихикнула. Даже Пит улыбнулся.

Гнетущее ощущение исчезло так же внезапно, как и возникло. Эд снова принялся вылизывать лапы.

— Моя очередь, — сказала Мэри, постукивая резиновой косточкой по колену. — Этот мелкий гад всю неделю творил чёрт-те что, он…

Мы так и не узнали, что именно натворил мелкий гад — дверь распахнулась. В проёме появился улыбчивый парень в очках.

— Это группа по отказу от курения?

— Они будут завтра, — сказала я. — А мы… кое-что другое.

— Ах, — он надул щёки, разочарованный. — Мне поручили её вести.

— Ну так приходите завтра к восьми. Уверена, вы отлично справитесь.

— А можно мне посидеть у вас? Я никогда не вёл ничего подобного — мне бы опыта набраться.

— Плохая идея, — резко сказала Мэри.

— У нас закрытая группа, — объяснила я.

— Вы и не заметите, что я тут, честное слово.

Стоило ему шагнуть в комнату, как мы все разом бросились его отговаривать, перебивая друг друга в панике.

— Нельзя…

— Это личное…

— Вы не понимаете…

Лицо Мэри стало таким красным, что почти фиолетовым; казалось, она всерьёз подумывает огреть его резиновой косточкой. Но не могла. Никто не мог покинуть круг. Мы только беспомощно смотрели, как он отмахивается от наших возражений, хватает свободный стул и впихивает его в щель между Дафной и Стивеном.

Группа уставилась на него, как на чудо, а потом — разом — перевела взгляд на меня.

Чёрт бы побрал, Ширли. Зачем ты рожала детей с таким слабым иммунитетом?

— Так, эм… — я вопросительно посмотрела на незнакомца.

— Мартин, — подсказал он.

— Раз уж вы тут, Мартин, — к лучшему или к худшему, — у нас строгие правила, просим их соблюдать.

— Конечно! И в мыслях не было не уважать вашу группу.

Я прикусила язык, чтобы не сказать, что ворвавшись без приглашения, он уже проявил неуважение, и продолжила:

— Самое важное — теперь вы здесь до конца встречи. Никаких походов в туалет, никаких перекуров…

— Этого точно не будет! — перебил он, сияя.

Я натянуто улыбнулась.

— Второе — мы уважаем друг друга. Вы можете услышать вещи, которые покажутся вам странными. Ваша задача — не перебивать и не обесценивать опыт других.

— Я понимаю, насколько важно уважение, — серьёзно сказал он. И, едва уловимо самодовольно: — Я, между прочим, дипломированный консультант.

— Чернила на сертификате ещё не высохли? — огрызнулась Мэри.

— Мэри, — тихо сказала я — это была не столько просьба, сколько мольба.

Она метнула в Мартина взгляд, обещавший разговор на парковке, но промолчала.

— Хочешь, я начну? — спросила Дафна. Вспыхнула волна нежности к ней. Она теребила мишкины уши, явно ей было не по себе, но она всё равно старалась.

— Было бы замечательно, Дафна.

Она глубоко, ровно вдохнула.

— С тех пор как ночи стали длиннее, тяжело. Зимой всегда хуже. Знаете, у меня дома много других Барри, — она подняла мишку за лапы, заставила его плясать у неё на коленях. — Они помогают. Но когда я просыпаюсь и вижу, как оно стоит у изножья кровати… — Она передёрнула плечами, и голос стал едва слышным шёпотом: — Эти глаза. Зашитые, а всё равно смотрит.

— У вас у всех расстройства сна? — влез Мартин.

— Нет, — резко сказала я. — И пожалуйста, не перебивайте. Прости, Дафна, продолжай.

— Все знают такие истории, — неуверенно продолжила она. — Что люди видят ночные ужасы. Обычно говорят: то есть, то нет. Вы знаете, у меня так не работает.

— Если оно приходит, то остаётся до рассвета. Ходит за мной по дому. Всегда смотрит. Раньше было терпимее, пока у меня был Грэм. Он сидел рядом и смотрел со мной фильмы, держал меня за руку на диване. — Глаза её заблестели. — Ну, в первые годы. А к концу…

Я увидела, как пальцы Мэри сжали косточку. Я знала, что она чувствует. Разумом я понимала, что винить Грэма нельзя. Нужно быть особенным человеком, чтобы остаться рядом и всё это выдерживать, когда тебе не обязательно, а такие люди встречаются редко. И всё равно я ненавидела его за то, что он оставил свою милую жену страдать одну.

Стивен протянул Дафне носовой платок. Она благодарно улыбнулась и промокнула глаза.

— Творческое письмо! — выпалил Мартин.

— Что? — спросила я.

— Вы же кружок творческого письма, да?

— Парень, тебе уже сказали держать язык за зубами. Это так трудно? — рявкнула Мэри, ткнув в его сторону косточкой.

— Она права, — сказала я. — Не заставляй меня повторять.

Я посмотрела на Дафну, она покачала головою, крепче прижимая платок к щеке.

Я вопросительно приподняла брови на Мэри.

— Ладно, — фыркнула она. — Я продолжу. Как я говорила, пока меня грубо не прервали, — она обожгла Мартина взглядом, — он всю неделю хулиганил. Даже больше обычного.

— Он снова был в туалетах? — спросила я.

— Да — на этот раз буквально. Так я и заработала это. — Она ткнула в свой фингал. — Пьяный клиент зашёл в кабинку, а этот мелкий гад высунул голову из унитаза. Ясное дело, не в том месте ожидаешь увидеть маленького старичка в котелке. Он перепугался до смерти. Выскочил, орёт, машет кулаками.

Она недовольно фыркнула.

— Двое из персонала в ту же ночь написали заявление. Это становится проблемой. С наймом-то беды нет — слышат, что паб «с привидениями», думают, будет весело, щекотка нервов. Но как только это им мешает…

— Подождите, — перебил Мартин.

Мэри тяжело вздохнула.

— Началось.

— Вы хотите сказать, что сталкиваетесь с каким-то… ну, настоящим паранормальным явлением?

Когда Мэри ответила лишь жёстким взглядом, он повернулся к Дафне:

— И вы тоже?

Она крошечным кивком подтвердила.

— Мартин, — вмешалась я, пока он не продолжил, — я чётко обозначила наши правила. Мы не обесцениваем чужой опыт.

— Но вам следует… нет, нет. — Он оборвал себя, поднял руки в примиряющем жесте. — Вы правы. Ваша группа — ваши правила. Пожалуйста, продолжайте.

Мэри хмуро дала понять, что продолжать не намерена. Пит и Дафна демонстративно не встретились со мной взглядом. Лишь Стивен посмотрел на меня. Он прочистил горло, затем мягко предложил:

— Может, ты…?

Мне очень не хотелось. Особенно когда Мартин подался вперёд, глядя с приторным сочувствием. Но трудно ожидать от других откровенности, если сама отказываешься.

— Ладно. — Я ёрзнула на стуле, пальцы сжали брелок. — Вы все знаете, с чего всё началось…

— Но Мартин не знаком с историей, — вставил Стивен. Я бы стукнула его, если бы не была уверена, что он не из вредности. Мы все предпочитали держать своё в рамках маленького круга, но в нём ещё жила жилка проповедника, обращённая на предупреждение публики об опасностях, известных нам слишком хорошо — даже если за это его сочтут сумасшедшим. — Если не трудно?

— Совсем, — сквозь зубы выдавила я лучшее из того, на что была способна. — В детстве мы ездили на море в отпуск. — Я разжала ладонь и подняла брелок. — Вот сюда, если точнее.

Мартин прищурился на фото, слишком уж поспешно улыбнулся:

— Выглядит чудесно.

— Да так себе дыра была. — Из прошлого потянуло запахом жирной рыбы с картошкой. Помнилось небо, которое всегда будто было свинцовым, даже летом, и холодный укус морской воды по бёдрам. Я чувствовала щекой затхлый ковёр аркады — папины руки, подхватывающие меня и прижимающие к груди после того, как я задремала. Где-то за ним мама и Бекка препирались — о её одежде, о наушниках, словно намертво прилипших, или о любом другом подростковом бунте, которым моя сестра выводила мать из себя.

Я невольно улыбнулась.

— Но плюсы были. Аркады. Фиш-энд-чипс у моря. Мы ездили туда каждый год, пока не потеряли папу. Мама после не могла туда поехать. На следующий год после его смерти она повезла нас в другое место — в какой-то развалившийся домик посреди ничего.

— Должно быть, это было тяжело, — мрачно сказал Мартин. — Нарушение привычной рутины после…

— Тссс! — зашипела Мэри.

Я не обратила внимания и продолжила:

— Дел там было немного, если только вам не нравилось смотреть на деревья или играть в настолки с недостающими деталями. Мама много спала. Мы с Беккой — моей сестрой — развлекались сами.

— Бекка «проходила фазу», как говорила мама. — Это ещё мягко. Их перепалки могли длиться часами, всегда заканчивались тем, что Бекка хлопала дверью так, что безделушки на моих полках дребезжали. — Они постоянно цапались. Она даже с папой стала спорить до того, как он умер. Но для меня у неё всегда находилось время.

Мне было 11, ей — 16. Старшие братья и сёстры моих подруг не хотели иметь с ними дела — слишком взрослые, слишком крутые, чтобы появляться рядом с детьми. Не Бекка. Она помогала мне с уроками и грозилась набить морду любому, кто ко мне полезет. Я ею восхищалась. Поэтому когда она, когда…

— Когда она сказала, что есть способ снова увидеть папу, и попросила помочь, я согласилась. Мы легли спать, дождались, пока услышим мамин храп. — Смесь восторга и ледяного ужаса в животе накрыла меня с прежней силой, как двадцать с лишним лет назад, когда я, съёжившись под одеялом, ждала тихого скрипа двери и шёпота Бекки: зовущего.

— Я пошла за Беккой в лес, и дальше…

Что дальше? Воспоминания о той ночи были, как альбом, разрезанный ножницами. Я крепко зажмурилась, прижав костяшки к глазам, пытаясь вспомнить.

— Была старая книга — толстая, в кожаном переплёте. бог знает, где она её взяла. Украла, зная Бекку. И не на английском — помню, потому что она читала вслух.

Я согнула указательный палец левой руки, уставившись на тонкий белый шрам вдоль него. Рука Бекки была осторожной, когда держала мою. «Прости, малышка», — прошептала она, поднимая нож. — «Мне нужно всего пару капель».

— Она взяла мою кровь. — Перед глазами заплясали языки огня. — Капнула её в костёр. Когда она позвала, что-то ответило. Красные глаза, пронзающие темноту. Рёв такой глубины, что кости дрожали. Но это был не папа.

— Она сказала мне бежать. — Помню, как ветки хлестали по щёкам, как горела грудь, когда лёгкие отчаянно пытались втиснуть воздух. — Я побежала.

Я не заметила, как заплакала, пока кто-то не вложил мне в руку платок. Я взяла, не поднимая глаз. Встретиться хоть с кем-то взглядом было выше моих сил; стыд сидел слишком глубоко.

— Ты всё сделала правильно, — твёрдо сказала Мэри. — Если бы не послушалась её, тебя бы тоже забрали.

— Забрали? — спросил Мартин.

Дафна избавила меня от ответа:

— Бекка пропала той ночью. Их мама вызвала полицию, прочесали лес — ничего.

— Вы полагаете, её похитили?

— Что-то забрало её, — голос Мэри не допускал возражений.

Мартин то ли не уловил предупреждения, то ли предпочёл не заметить:

— Не в обиду вашей сестре, но похоже, у неё были проблемы — ссоры с мамой, горе по отцу. Она могла сбежать?

— Вы, похоже, заблуждаетесь, — сказал Стивен. — Считаете, что это был единичный случай. Нет. Мы все мельком видели этого зверя.

В тысячный раз я мысленно поблагодарила своих друзей.

Первый раз, когда оно вернулось — ровно через год после той ночи, когда Бекка повела меня в лес, — я была одна. Я лежала камнем, когда в темноте на меня уставились красные глаза, вздрагивая каждый раз, как оно рычало. Смотреть в эти глаза почти стоило мне рассудка, но я не смела отвести взгляд — едва ли смела моргнуть, уверенная, что оно прыгнет, стоит дать слабину.

Следующие годовщины я пережидала в маминой постели, вцепившись в её руку, пока она спала лекарственным сном. Когда я уехала из дома, стала проводить эти ночи в церквях. Наконец, нашла друзей, готовых сидеть со мной на вахте.

Мартин дёрнулся, собираясь подняться, и тут же услышал с четырёх сторон хором: «Нет!» Побледнев, он осел обратно. Он встретился со мной взглядом, полным сочувствия.

— Мне правда жаль. Потерять отца, потом сестру — и в таком возрасте. Но… — Он запнулся, теребя манжеты свитера, затем будто решился: — Монстров, как вы описываете, не существует. Вы же это понимаете?

Я глубоко вдохнула и постаралась сохранить ровный тон:

— И как вы это объясните?

— Горе. Травма. Они могут творить странное с человеком.

— А то, что мы все это видели? — спросил Стивен.

— Коллективные бреды и галлюцинации описаны, особенно у сплочённых групп с общей системой убеждений, — повернулся к нему Мартин.

Мэри презрительно фыркнула, раскрыла рот, чтобы ответить, но прежде чем успела —

Тук. Тук. Тук.

Мы застыли — все, кроме Мартина. Смутно помню, что он всё ещё развивал теории, входил в раж. Но всё моё внимание было на стуке с той стороны окна. Я знала, что нельзя смотреть, но не могла не слушать.

Наши — участники — побледнели. Лицо Пита стало почти цвета трупа. Через комнату из груди Эда поднималось низкое рычание.

Что делать? Ширли бы знала, чёрт её дери. Я посмотрела на лица и увидела в них собственную панику.

Стивен нас спас.

— Молодой человек, понимаю, вы услышали вещи, противоречащие вашему мировоззрению. — В его голосе дрожь была неоспорима, но он продолжил: — Это трудно. Понимаю. Но это не оправдывает вашей вопиющей грубости. Мы просим лишь уважения. Вы его не проявили.

— Я не хочу никого оскорблять, — Мартин прижал ладонь к сердцу. — Но никаких призраков, гоблинов и ночных шорохов не бывает. Такие убеждения — это болезнь.

Тук.

Эд перешёл на настоящее рычание — низкое, гортанное, заполняющее все паузы.

Мэри уже распахнула рот, но Стивен поднял палец:

— В некоторых случаях верно. Но не в нашем. Точно не в нашем.

— Есть лекарства, которые могут вам помочь, — настаивал Мартин. — Терапии.

— Это и есть наша терапия, — холодно сказал Стивен.

— Это не… это общий бред. Вам будет хуже. Вам нужно…

Тук.

Мартин резко повернул голову к закрытому окну.

— Вы слышите?

— Нет, — сказал Стивен. — Но мы достаточно наслушались вас.

Тук.

— Снова! Вы же слышите.

— Понятия не имеем, о чём вы, — сказала я.

— Ваш кот слышит. — Он кивнул на Эда: тот стоял, когти впились в ткань, взгляд прикован к окну. — Это оттуда.

— Не надо! — мы крикнули в унисон, когда он снова дёрнулся подняться.

Он плюхнулся обратно. Переводя взгляд с одного на другого, он, кажется, всё понял.

— Вы думаете, это какой-то монстр, да?

Тишина, только стук.

— Я сейчас подойду…

— Пожалуйста, не надо, — прошептала Дафна.

— …и покажу, что бояться нечего.

— Это будет твоим концом, дубина, — сказала Мэри.

Мартин поднялся.

Стивен дёрнулся рефлекторно, будто хотел броситься за ним. В последний момент удержался, вцепившись в сиденье, чтобы приклеить себя к месту.

— Мартин, — его голос стал низким и торопливым, — я участвовал в десятках изгнаний. Я видел такое, что моя вера трещала по швам. Всё, что я видел, весь мой опыт говорит одно: если подойдёшь, ты умрёшь.

— Зачем рисковать? — сказала Мэри. — Даже если есть малейший шанс, что он прав, ты играешь жизнью.

Мартин посмотрел на неё мягко, с жалостью:

— Если я буду подыгрывать вашему бреду, я только наврежу вам.

Он шагнул за пределы круга.

На каждом шаге мы умоляли его вернуться, сесть в безопасный круг. Когда он подошёл к окну и потянулся к шнуру жалюзи, Пит вцепился дрожащей рукой мне в запястье и покачал головой.

Я кивнула: поняла.

— Уже поздно, — прошептала я, а когда остальные продолжали звать Мартина, повысила голос: — Поздно! Просто не смотри.

Я схватила Пита за руку с одной стороны и Стивена с другой. Миг колебаний — на их лицах по кругу промелькнули отрицание, ярость и — наконец — беспомощное смирение, и остальные последовали, сцепив руки.

— Как, чёрт побери, мы до этого дошли? — выплюнула Мэри.

Мы уставились в пол.

Тишина — лишь кошачий вой Эда, и под ним мягкий щелчок открывающегося окна.

— Эй? — позвал Мартин. — Видите, тут никого. Наверное, ветки на… ой.

Ногти Пита впились мне в кожу.

— С вами всё в порядке? — в голос Мартина вползла дрожь. — Вы… вы выглядите…

Думаю, в конце он понял свою ошибку. Что-то загремело — будто он попытался дёрнуть жалюзи и захлопнуть окно, но запутался. Кажется, он хотел закричать. Получился лишь резкий вдох, глухой стон. Потом глухие удары — словно ноги били в пол, не находя опоры.

Потом тишина — если не считать Эда. Его визг сменился непрерывным рычанием — низким, предупредительным.

Мы же, выжившие ещё одну смертельную ночь, могли только сидеть в круге, пока свечи не догорят. Я не смела поднять глаза, но слышала шёпот Дафны и невнятное бормотание Пита.

Наконец свечи стали гаснуть одна за другой. Когда последняя догорела, Пит вскочил и, насколько позволяли трясущиеся ноги, рванул к кладовке. Дафна пошла следом, обхватив себя руками. Поворачиваясь, чтобы закрыть дверь, она подняла на нас влажные щёки.

— Простите. Я просто не могу.

Нас с Мэри и Стивеном оставили на разбор последствий. Пальцы Мэри прокололи резину косточки, а Стивен выглядел так, будто ему не приходилось так сильно сдерживаться от бутылки уже много лет. Но когда я посмотрела им в лица, увидела решимость.

— На счёт «три»? — предложила я. Когда они кивнули, напомнила: — В окно не смотреть.

Я отсчитала. Мы подняли глаза одновременно. Мартин лежал, повиснув наполовину из окна. Что-то стояло за ним, глядя на нас снаружи. Наши натренированные глаза отказывались это видеть.

— Если я захлопну окно, вы сможете… — Мой рот отказался произнести слово «тело», но они поняли.

— Сделаем, начальник, — сказала Мэри.

Они пошли первыми, Мэри впереди с сжатым ртом. Уцепившись по ноге, они дёрнули. Мартин вырвался из окна и шмякнулся на пол с отвратительным звуком. Как только он освободил проём, я метнулась к окну. На жуткий миг рука не послушалась — я застыла, парализованная страхом, что холодные пальцы обхватят запястье, стоило мне потянуться к раме.

«Они сделали своё. Теперь твоя очередь».

Тянусь — и краем глаза вижу женщину за окном — неподвижную, молчаливую, на расстоянии всего нескольких шагов. Я позволила глазам расфокусироваться, не подавая виду, что заметила её, — разве что сердце колотилось так, что, казалось, звенело в комнате.

Я резко захлопнула окно, опустила жалюзи на её чудовищный силуэт. И лишь тогда позволила себе вдохнуть и повернулась к следующей проблеме.

Снаружи видимых повреждений почти не было — лишь струйки крови, сочившиеся из ушей Мартина и запачкавшие плечи его свитера. И ещё его глаза. Широко распахнутые и остекленевшие, застывшие в ужасе — последнем, что он увидел.

— Что мы с ним будем делать? — коротко спросила Мэри. — Вызываем полицию?

— И что скажем? — спросила я.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Скажем, что он свалился?

— И как объяснить, что мы ждали несколько часов, прежде чем звать помощь? — Я обхватила себя руками, меня знобило. — Они начнут копаться, что мы тут делаем, а там, гляди…

— Нас упекут в больницу, — закончила Мэри.

— В лучшем случае, — прошептала я.

— Я устрою, — сказал Стивен. Он смотрел на тело Мартина, бледный и липкий.

— Это опасно, — предостерегла Мэри.

— Я справлюсь, — резко сказал он, проводя дрожащей рукой по губам. — Иначе бы не предлагал.

Я замялась.

— Тебе нужна компания или лучше, если мы…?

— Предпочтительнее приватность.

На когтеточке Эд, наконец, умолк, но уставился на Стивена своими фонарными глазами, хвост нервно дёргался.

Провожая Мэри к кладовке, я услышала за спиной хриплый оклик Стивена:

— Проведите соляную линию. На всякий случай.

Мы юркнули внутрь, где нас уже ждали Дафна и Пит, она крепко обнимала его за плечи. Они мельком взглянули на нас, прочитали по лицам неладное и поспешно отвели взгляд.

Поворачивая, чтобы закрыть дверь, я успела увидеть Стивена — его челюсть разомкнулась и опустилась к груди, зубы вытянулись в клыки. Он двинулся к Мартину, вытянув когтистые руки.

Я захлопнула дверь и потянулась за солью.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

— Боже, что это за звук? — прошептала Света, вцепившись в руку мужа.

Кирилл, и сам вздрогнувший от неожиданности, сел на кровати. Оба напряженно вслушивались в тишину, пытаясь различить хоть что-то в непроглядном мраке их комнаты. Со стороны общей кухни донесся резкий, дребезжащий грохот, будто кто-то со всей силы швырнул на пол стопку посуды.

Света, дрожа, поднялась. Осторожно, на ощупь, она добралась до кухни. На полу, в лунном свете из окна она разглядела валяющиеся повсюду осколки кружек и тарелок.

Но в помещении не было ни души. Как они могли упасть сами?

Кирилл подошел к окну и выглянул во двор-колодец. Вокруг непроглядная темень, лишь в одном из окон напротив горел тусклый свет. Сердце Кирилла заколотилось — ему показалось, что в окне на последнем этаже, прямо над ними, кто-то стоит и смотрит вниз. Темный, неподвижный силуэт. Он отшатнулся от окна, схватил жену за руку и потащил обратно в комнату.

Они бросились к кроватке дочери. Полина металась во сне. Кирилл коснулся ее лба — рука ощутила такой жар, будто он прикоснулся к раскаленным углям.

— Мама… — простонала девочка, не открывая глаз. — Кто-то тянет меня за волосы…

Лицо Полины было мокрым от пота, а на подушке темнели спутанные клочья выпавших волос.

***

Это был не обычный дом. Это был бывший доходный дом в старой части Петербурга, известный своими мрачными легендами, которым уже больше ста лет. Теперь в его огромных, поделенных фанерной перегородкой квартирах ютились четыре семьи. Кирилл и Света с дочерью Полиной. Виктор, ухаживавший за своим выжившим из ума отцом Афанасием Петровичем. Семён с женой и двумя маленькими сыновьями. И несколько месяцев назад в самую дальнюю, угловую комнату въехала Тамара Игоревна — одинокая вдова, тихая и неприметная.

Днем все было как обычно. Люди уходили на работу, дети играли в шумном дворе, и дом в эти моменты казался обычным, старым обшарпанным зданием. Но с наступлением ночи он менялся. На стенах от сырости проступали узоры, похожие на искаженные в ужасе лица. Из пустых коридоров доносился тихий шепот. Мелкие странности случались и раньше, но настоящий ужас явился в эти стены всего пару месяцев назад. И самое страшное — каждую ночь в чьей-нибудь комнате происходило что-то необъяснимое.

Сегодняшнее падение посуды, погасший свет и внезапный жар у Полины были лишь началом. Дом перестал быть просто убежищем для четырех семей. Он медленно превращался в опасную ловушку.

Каждое утро начиналось с какой-нибудь мерзости. Семён ставил на общую плиту кастрюлю с молоком для детей. Стоило ему на минуту отвернуться, как из-под крышки начинал сочиться отвратительный кисло-сладкий запах. Он поднимал крышку — молоко превратилось в серые, комковатые хлопья.

— Что за чертовщина? — ругался он, выливая вонючую жижу в раковину. — Каждый день одно и то же!

И не только молоко.

Любая свежая еда в доме портилась за считанные часы. Утренний свежий хлеб к обеду покрывался черной, бархатистой плесенью. Суп, сваренный вечером, к утру закисал и покрывался радужной пленкой. К тому же, во дворе, прямо под окнами, кто-то по ночам выкладывал на асфальте странные круги из смеси соли и сажи.

Постепенно эта зараза расползлась по всем комнатам.

Ночью в комнате Виктора кровать его отца, Афанасия Петровича, начинала мелко и противно трястись, ударяясь ножками о пол. Иногда Виктор находил у старика под подушкой горсти кладбищенской земли, а порой, отчетливо слышал звук, будто кто-то скребется под кроватью, и чувствовал тяжелый запах гари. Затем из коридора доносился стук палки о пол и сухой кашель.

— Батя, спи. Никого там нет, — говорил Виктор, хотя у самого в этот момент от страха волосы шевелились на затылке.

В комнате Семёна детские игрушки жили своей жизнью. Деревянная лошадка-каталка сама собой съезжала с места и медленно катилась в самый темный угол комнаты. Дети, плача, показывали пальцем в темноту:

— Папа, там дядя стоит.

Семён включал свет и ожидаемо, там никого не было. Только пляшущие на стене тени.

Вдова Тамара Игоревна, теперь часто заговаривала с соседями о странностях в доме.

— Вчера ночью слышала, как у моей двери кто-то ходил, — говорила она тихим, вкрадчивым голосом. — Будто в тяжелых сапогах по мокрому полу. А когда открыла — никого не было. Только следы грязные до самого порога.

Атмосфера в доме с каждым днем становилась все более мрачнее. Казалось, в каждом углу притаилась невидимая, злобная сущность. То скрипнет дверь, то с грохотом распахнется форточка. Однажды утром Света, открыв дверь, застыла в ужасе. На пороге их комнаты сажей и чем-то желтым, похожим на серу, были выведены уродливые, витиеватые знаки.

— Кто… кто это сделал? — прошептала она.

В этот момент Полина, стоявшая рядом, страшно закашлялась и рухнула на пол.

Девочка снова горела. Жар, дрожь, и с ее синих губ срывалось бессвязное бормотание, будто она повторяла чье-то имя.

— Хватит! — закричал Кирилл. — Я знаю, чьих это рук дело. Это все тот хмырь из флигеля напротив!

Все посмотрели в окно. Через двор, в полуподвальном флигеле, где раньше была дворницкая, виднелась покосившаяся дверь, из-под которой вечно сочился легкий дымок.

— Да, я видел, как он по ночам шастает, — поддакнул Семён. — Таскает всякую мерзость: дохлых ворон, какие-то кости, землю с кладбища. Это он на нас порчу наводит.

Отец Илларион. Ему было за семьдесят. Бывший священник, извергнутый из сана за ересь и занятия чернокнижием. Теперь он жил один в своей норе, откуда постоянно тянуло ладаном и гнилью. По ночам оттуда доносились странные распевы на каком-то мертвом языке, а по утрам у его двери находили огарки черных свечей, перья и капли крови. Многие считали его могущественным колдуном и верили, что один его недобрый взгляд способен разрушить жизнь.

— Больше терпеть нельзя, — процедил Кирилл. — Все, что происходит с Полиной, с нашей едой, с детьми Семёна — это его работа. Эти знаки на пороге — его почерк.

Подозрения, до этого смутные, сфокусировались на одной единственно фигуре. Жильцы дома решили, что нашли корень своего страха.

Но настоящая правда куда глубже и страшнее, и никто из них даже не мог ее себе представить.

В ту ночь никто в доме не спал. Все собрались на кухне. Страх перерос в отчаянную злобу.

— Хватит это терпеть. Это все Илларион, — повторил Кирилл. — Завтра утром идем к нему. Все вместе.

— А если он сглазит? — испуганно прошептала жена Семёна. — Говорят, кто ему слово поперек скажет, у того душа сгорает.

— А если будем бояться, он нас по одному изведет! — отрезал Виктор. — Сегодня Кирилла дочь, завтра мой отец или твои дети. Надо идти.

Долго спорили. Кто-то предлагал идти прямо сейчас, ночью. Другие боялись, что колдун, услышав их, нашлет еще большую беду. Наконец решили: на рассвете все мужчины пойдут к флигелю и потребуют ответа.

Утром, когда они подошли к двери Иллариона, оттуда разразился пронзительный женский визг. Дверь была чуть приоткрыта. Внутри, на грязном полу, лежал отец Илларион. Его лицо было сине-багровым, из уголка рта стекала белая пена, а полуоткрытые глаза безжизненно смотрели в потолок. Вокруг тела была рассыпана зола.

— Видали? — выдохнул кто-то из толпы зевак, сбежавшихся на крик. — Его же бесовщина его же и сожрала. Говорили же, что черная магия всегда обратно бьет. Ну все, теперь с дома вся беда уйдет.

Кирилл, Виктор и Семён стояли в стороне. На их лицах было удивление и плохо скрываемое облегчение. Все решили, что кошмар теперь закончился. Колдун получил по заслугам.

Но на самом деле, дьявольская игра только начиналась. И вел ее не Илларион.

Смерть колдуна не принесла покоя. Наоборот, мрак еще больше сгустился над домом. Той же ночью в комнате Светы и Кирилла форточка с оглушительным треском распахнулась, и порыв ледяного ветра загасил лампадку у иконы.

— Вчера кто-то всю ночь ломился в нашу дверь, — жаловалась утром жена Семёна. — Мы от страха до утра под одеялом просидели.

На следующее утро Виктор сунул руку под подушку отца и нащупал там что жесткое и липкое. Это оказался моток черных ниток, перевязанный клочком человеческих волос.

— Каждый день, — прохрипел Виктор, глядя на эту мерзость. — Каждый гребаный день! Кто это делает?!

Но хуже всего было Полине. Ее лицо стало совсем восковым, волосы выпадали прядями. Она горела в лихорадке и иногда захлебываясь плачем кричала, указывая пальцем в угол, где не было ничего, кроме черной тени. Вызванный на дом врач только развел руками.

— Жар есть, а причину найти не могу. Ни одно лекарство не помогает. Это не похоже на простуду.

В отчаянии жильцы решили, что нужно искать знахаря.

— Это было не простая порча. Над жилищем нависло проклятие. Нужен тот, кто в этом разбирается.

Через знакомых нашли какого-то старика из пригорода, который, по слухам, умел «снимать грязь». Дед Захар, сухой и жилистый мужик, медленно обошел коридор, касаясь стен кончиками пальцев.

— Это не простое место, — сказал он. — Пятна на стенах, сажа на окнах… Это порча на извод. Суровый и очень опасный обряд.

— Порча на извод? — переспросил Кирилл.

— Да. Редкая и грязная работенка. Чтобы место проклясть, осквернить его. Чтобы еда тухла, дети болели, а взрослые с ума сходили. Чтобы дом сам своих жильцов выжил. Это делает живой человек. И пока вы его не найдете, порча не исчезнет.

После ухода старика атмосфера в доме стала совсем невыносимой. Теперь каждый подозревал другого.

— Ты вечно по ночам по коридору шастаешь, — набросилась Света на Тамару Игоревну. — Что-то вечно бормочешь себе под нос. Люди видели у тебя на руках сажу. Не твоя ли это работа?

Тамара ничего не ответила. Лишь метнула на Свету холодный, тяжелый взгляд и молча ушла в свою комнату.

На следующий день Виктор, убираясь у себя, нашел под кроватью сверток из черной тряпки. Внутри были те же нитки и сажа.

— Это не мое! — заорал он, выбежав в коридор. — Мне подбросили! Специально, чтобы меня обвинить!

Подозрения перекидывались с одного на другого, как заразная болезнь. Никто больше не разговаривал друг с другом. Двери запирались на все засовы. В комнате Светы находили рассыпанную соль и волосы. На пороге у Семёна — огарки свечей. У Виктора под подушкой — снова землю. Коммунальная квартира превратилась в поле битвы, где каждый видел во врага в соседе.

Дом превратился в бездонную пропасть недоверия и ненависти.

Семён и Виктор, доведенные до отчаяния, решили снова позвать деда Захара. Старик приехал на следующий же день. Выслушал их сбивчивые, полные взаимных обвинений рассказы и долго смотрел каждому в глаза.

— Эти подклады — не ваших рук дело, — наконец сказал он. — Их специально разбросали по ваши комнатам, чтобы вы друг друга «съели». Чтобы подозрение, как червь, точило вас изнутри. Это работа того же человека. И кажется, я начинаю понимать, кто здесь творит свою черную игру.

Захар уже успел выяснить истинную причину смерти Иллариона. Старый колдун был не так прост и успел понять, кто наводит порчу. За это он и поплатился.

Через два дня, в ночь полнолуния, Захар тайно вернулся в дом. Теперь он был готов. В его заплечном мешке лежали нужные травы, освященная соль и кое-что еще для обряда очищения. В мертвой тишине двора-колодца вдруг отчаянно, навзрыд завыли собаки.

Дверь угловой комнаты тихонько скрипнула. Из нее вышла Тамара Игоревна. Ее глаза в темноте, казалось, горели красным светом. Она дошла до середины коридора, туда, где на полу еще виднелись остатки стертых символов, и замерла.

В этот момент Захар вышел из своего укрытия и швырнул ей в лицо горсть чего-то из мешка, выкрикнув короткое, гортанное слово.

Тамару будто ударило невидимой молнией. Она рухнула на пол, ее тело выгнулось дугой. Суставы вывернулись в обратную сторону. Лицо застыло в гримасе ужаса, а из глаз, носа и полуоткрытого рта медленно потекла густая черная кровь.

Вой собак во дворе резко оборвался.

Утром жильцы, выйдя из комнат, увидели ее тело. Она лежала на пороге, скрюченная мумия, будто ее иссушила невидимая сила. Никто так и не узнал, да и не особо хотел знать, что она увидела в свой последний миг, потому что ее широко открытые глаза навеки застыли в выражении абсолютного ужаса.

Смерть Тамары окутала дом еще более плотным саваном тайны. В голове у всех жильцов был лишь один вопрос: почему? Кто она такая?

Вскоре в доме снова появился дед Захар.

— Нечего ее жалеть, — сказал он, глядя на оцепеневших жильцов. — Это все ее рук дело. Это она навела на дом порчу на извод. Она же и подстроила все так, чтобы вы думали на Иллариона. Старик раскусил ее, понял, чья это «печать». За это и стал ее первой жертвой.

Все молчали.

— Но зачем? — выдавил наконец Кирилл. — Зачем ей это было нужно?

— Потому что она не выносила чужого счастья. В ее собственной жизни не было ничего, кроме злобы. Она хотела, чтобы и все остальные страдали так же. Ей нужно было отнять у вас покой, детей, само счастье, и со временем забрать этот дом целиком, превратив его в свое черное капище. Я навел о ней справки. Ее родители умерли, когда она была ребенком. Еще в юности связалась с черной магией. Вышла замуж — муж с свекровью пытались ее образумить. Она свела обоих в могилу. Где бы она ни жила, она сеяла вокруг себя только смерть и горе. Ваш дом должен был стать ее следующей жертвой.

От услышанного у людей подкосились ноги. Женщина, которую они считали несчастной, одинокой вдовой, оказалась беспощадным монстром. С ее смертью черная тень, казалось, покинула дом.

Но проклятие не исчезло бесследно.

Жильцы больше не могли смотреть друг другу в глаза без тени подозрения. Разговоры по вечерам смолкли, общая кухня опустела. Дом затих. Кошмар закончился, но он оставил после себя пустоту в душах людей, навсегда отравив их памятью о том, какое зло жило рядом с ними.

Улыбалось им в лицо и желало им мучительной смерти.