Мертвый друг
Я познакомился с ним ещё до того, как мы пошли в школу. Кстати в школу мы пошли сразу во второй класс. Во времена перестройки делали разные эксперименты, в том числе и над детьми, вот и решили тех, кто в детском саду в шесть лет выучился читать и писать, отправить сразу во второй класс. Он жил в соседнем доме. Все дома в нашем дворе построил один завод, потому все друг друга достаточно хорошо знали, но его маму мало кто знал. Говорили, что она латышка, это в нашем районе было особой приметой, хотя никто никогда не слышал, чтобы она говорила на латышском. Работала она на рыбном заводе, развелась ещё до того, как поселилась в нашем дворе. Соседи осуждали её, за то, что она совсем не занимается сыном, но она мало с кем общалась, и ей было безразлично, что о ней кто-то говорил. Порой она уезжала на пару недель куда-то учиться, а её сын, которому было шесть лет должен был жить один. Звали её сына Жанис, но все его называли просто Жан. Ходил он вечно оборванный, нечесаный и не мытый. Все знали, что он очень боится высоты, боится вида крови, и жутко психует, если у него что-то не получается. Из-за всего этого над ним постоянно издевались и подшучивали, и мало кто хотел с ним общаться.
Мне очень не нравилось во что-то играть, да ещё и во дворе, меня тянуло в путешествия или же мне нравилось строить всякие шалаши и землянки. За уход со двора всех наказывали, и многие дети не хотели со мной куда-то далеко ехать или идти, а изгой Жан был готов идти куда угодно и заниматься чем угодно, потому что одиночество он переносил очень плохо. Мы с ним ездили без билета в разные уголки Риги и даже в соседние небольшие города на электричках, вечно нас на незнакомой территории ловили местные дети и колотили, но это нас не удерживало от других путешествий. Летом мне удалось убедить его начать строить плоты на реке около дома. Мы мечтали когда-нибудь уплыть в Швецию. Так же мы то и дело отправлялись в лесопарк строить там себе жилище, то на деревьях, то под землей.
Поначалу он был очень даже добрым малым, который помогал старушкам искать их любимых котиков, некоторые давали ему деньги и отправляли в магазин, в общем он всем был готов помочь. В школе он тоже достаточно быстро читал и писал, разве что на уроках труда у него не получалось шить или что-то клеить из бумаги, и это доводило его до истерики. Как-то раз он подрался с одним одноклассником, который дразнил его из-за порванных брюк. Учительница утром отправила его домой, и сказала, чтобы без родителей он в школу не возвращался. И он с радостью пошел гулять, ведь мать его была на работе и возвращалась домой поздно, когда школа была уже закрыта. Пропускать занятия ему понравилось, и он начал это делать постоянно, а его маме это было совершенно безразлично, она ему говорила, что это его дело, и предупреждала, что жизнь его будет ужасной, если он не получит высшего образования. Она почему-то всегда относилась к нему, как к взрослому и здоровому человеку, а ему было шесть лет, и у него были явные психические отклонения.
Я часто бывал у него дома, где было грязно, не прибрано, все было какое-то сломанное, и вечно воняло рыбой. По дому носился вечно травмированный кот, и гадил где попало. Как-то раз кот нагадил даже в солонку. Мой отец тоже дома не делал ремонт, все было обветшалое, но мама постоянно все убирала. Не знаю, почему меня не смущало, что от моего друга не очень хорошо пахнет, и что у него дома такой жуткий бардак. По улице я гулял без родителей в специальной одежде, которой было не жалко, но у меня была и одежда для школы и для прогулок с мамой, а вот у Жана приличной одежды не было, разве что школьная форма, но и она была в плохом состоянии.
В третий класс он уже пошел в другую школу, из нашей его исключили, потому что он слишком много прогуливал, его застали за курением, составили акт о том, что он катался на трамвайной "колбасе" и много чего ещё натворил. Через год его исключили и из соседней школы и он уже должен был ездить в какую-то школу далеко. С тех пор я редко с ним гулял, в основном дружил с одноклассниками, и он изредка пытался войти в нашу компанию, но вечно конфликтовал со всеми. И вечно если я гулял только с ним, когда другие одноклассники не могли пойти со мной, с нами случались всякие неприятные приключения. Когда мне было двенадцать лет мы разбили стекла в новостройке, и нас судили, потом я с ним, и с ещё одним трудным подростком заняли сарай самосторой во дворе, украли навесной замок у стрелочника в будке, украли кроликов и собрались их разводить и продавать на черном рынке, но нас начали шантажировать старшие пацаны, сказали, что сдадут нас милиции, если мы не будет регулярно приносить им деньги. В итоге я решил честно признаться во всем маме, и она велела отцу разрулить ситуацию, что оказалось очень легко. Шантажисты очень испугались, замок вернули стрелочнику, как и кроликов, которых хозяева не узнали, к тому же они ещё и размножились, да и не нужны им были эти кролики, брать их обратно не хотели.
С тех пор я решил не нарушать закон, а Жан продолжал заниматься всякой ерундой, курил окурки, пробовал нюхать бензин и клей, объедался разными таблетками вроде димедрола. Уже никто не знал, учится ли он где-то, вероятно в какой-то школе он числился, но не ходил туда. В моей компании его не принимали, и не смотря на мои уговоры его хотя бы не шпынять, над ним часто издевались. Как-то один мой тогдашний друг сказал, что если я не прекращу общаться с этим Жаном, то он мне в итоге очень сильно нагадит, что его все шпыняют не с проста, а потому что он подлый. С этим я согласиться не мог, я знал, что он глупый, догадывался, что он психически болен, но я не думал, что он подлый.
Когда мне было тринадцать лет, у меня дома появился компьютер, отец работал на заводе, который пытался запустить их производство. Вместо монитора был телевизор, объем памяти там был мизерный, можно было загрузить с магнитофона только одну игру, и процесс это занимал минут пять, а после выключения, надо было загружать эту или другую игру по новой. Хотя тот компьютер был совершеннее тех, что появились в школе, хотя о программировании мы имели смутное понятие, литературы было не достать, действовали методом тыка, но в основном все хотели только играть в игры. Мне играть не очень нравилось, но одноклассники готовы были на все, только бы заявиться ко мне в гости, и хоть пять минут в час поиграть. Вот и сидела у меня дома большая компания из одноклассников. И порой я пускал и Жана, когда мамы дома не было.
У нас тогда жил пес, ужасно вредный, подлый и умный. Он постоянно всем пакостил, и проявлял в этом просто человеческую изобретательность. Вечно он лез к маленьким детям на улице. И родители, завидев милого спаниеля, который терся об ноги, словно кот, давали своим детям его погладить, а он лизал руки, поскуливал. Но только люди расслаблялись, он неожиданно начинал рычать, лаять, скалиться. Дети пугались, а разъяренные родители искали хозяина этого чертового пса, который удалившись на безопасное расстояние, любовался плачущим ребенком. Водить его на поводке было очень трудно, потому что он вечно норовил запутать в нем ноги хозяина, и резко дернуть, когда хозяин расслабится. Самой яркой его подлостью было плевать в людей. Он подходил к человеку, и начинал очень энергично мотать головой, так что его губы звонко шлепали, а слюни летели во все стороны и на человека. Он даже знал, как встать по отношению к человеку, чтобы слюни попали в цель. И как-то раз он так оплевал полицейского. В общем мерзкая была собака, но моих друзей он просто обожал, никогда им никаких гадостей не делал, только ластился. И ко всеобщему удивлению, Жана он к себе даже не подпускал, только рычал на него, будто что-то чувствовал.
В один день, ко мне заявилась компания человек из семи, и с ними был Жан. Играть у него совсем не получалось. К тетради с вклеенными вырезками из газет эротического фото и паре порнографических журналов он тоже интереса не проявлял, в основном он рассказывал о своих галлюцинациях после клея и бензина, или о том, что с ним было после принятия тех или иных таблеток в больших количествах. Наконец кто-то из одноклассников сказал, что хочет попробовать съесть пачку димедрола. И Жан, не раз видевший, как я из шкафа на кухне беру витамины, сказал, что сбегает за таблетками на кухню, заодно и воды, чтобы запить принесет, и побежал на кухню, не смотря на лай пса, который хоть и громко лаял и рычал, укусить не мог, челюсти у него были совсем слабые. Потом он побежал относить кружку, потом ещё раз туда сбегал, предложив кому-то принять другие таблетки.
Отец в тот момент находился в отъезде долгое время, на заработках. Денег было немного, и они у мамы хранились наличными дома - сто долларов и несколько тысяч латвийских рублей, которые называли "репшиками" в честь министра финансов Репше. В тот вечер мама, вернувшись домой, решила проверить сбережения, которые она хранила в ящике с таблетками, в коробках от разных препаратов. Только небольшая сумма репшиков лежала вне коробки. И тут она обнаружила, что все деньги, которые лежали в коробках исчезли. Фактически нам было нечего есть и нечем платить за квартиру. Я понял, что все серьезно, и начал думать, кто бы это мог сделать, и кроме Жана думать было не на кого. Ведь он в свое время воровал деньги у своей мамы и тратил их на лимонад и конфеты, которыми всех угощал, пытаясь купить дружбу. Но ладно у своей матери и в раннем детстве, а тут ему уже было тринадцать лет, он знал, что оставил меня, мою маму и сестру без денег на пару месяцев. У меня не укладывалось в голове, что он на такое способен. Мы тут же пошли к нему, дверь он не открывал, голос у него был очень напуганный. Он не отрицал, что взял деньги, но говорил, что не может открыть дверь, чтобы отдать их, потому что его мама забрала у него ключи и ушла. Я попросил привязать деньги к чему-то тяжелому и выбросить их в окно через минуту, когда мы спустимся. И он согласился.
В этот момент до меня дошло, что он точно украл деньги, и я едва не упал в обморок. Это была не злость на него, не разочарование, это был шок, потому что я ранее был почему-то уверен, что вот на такую подлость он не способен, что я идиот, если в отличии от всех верил ему. Мне было стыдно за свою глупость, и в то же время жаль его. В этот момент, он будто умер для меня. Я понимал, что больше не буду его замечать, разговаривать с ним.
Мама подобрала с земли чайную ложку, к которой нитками были примотаны долларовые и рублевые купюры. Дома мама начала пересчитывать все деньги, и заметила, что там не хватает значительной суммы в рублях четырех тысяч - это было где-то сорок долларов. И мы снова пошли к Жану. Дверь открыла его мама, которая вернулась с работы. Он вернул две с лишним тысячи, остальное пришлось отдать его маме из своих денег, потому что он умудрился потратить сумму равную почти двадцати долларам за несколько часов. Оказалось, он купил водки, две куртки и джинсы, одну куртку он кому-то подарил.
На следующий день ко мне снова пришли друзья, но я сказал, что никого не могу пустить, и объяснил почему. Все они поняли, что если бы Жан не признался, то мама пошла бы в полицию, и всем им бы было плохо. Да и они лишились возможности поиграть на неопределенный срок. Они тут же начали обсуждать, как линчуют Жана. Мне пришлось пригрозить им не пустить их играть никогда больше, если они ему навредят. Я был на него больше, чем зол, жаль мне его уже не было, просто не хотел, чтобы на него кто-то из моих друзей обращал такое внимание, да и знал, что если они изобьют его слишком сильно, то и у меня могут быть проблемы. Где-то через полгода, он пытался возобновить со мной общение, но я молчал и не смотрел в его сторону, когда он ко мне обращался на улице. Потом написал письмо его матери, чтобы он обо мне забыл, иначе может пострадать. И больше я с ним не общался.
Как-то после школы мы стояли на темной трамвайной остановке после школы. Рядом был склад бетонных конструкций. Мой одноклассник заметил на этих плитах, Жана, другого изгоя вроде него и мелкого пацана из нашего двора, который был младше нас лет на пять, по прозвищу Артурик-дурик. Его мать была пьяницей и нимфоманкой, а он с годовалого возраста, когда только научился ходить, вечно шлялся по двору, и никому не было до этого дела. А он плескался в луже, курил брошенные окурки, формально за ним приглядывала его старшая сестра, но ей до него дела не было. Потом этот Артур подрос немного и стал, как хвост бегать за старшими пацанами. Часто над ним зло шутили, шпыняли, издевались. И вот мы позвали его, не помню зачем, но троица испуганно убежала. А минут через десять мы услышали неумолкающий вопль Артура и нашли его между плит со спущенными штанами, которые он никак не мог натянуть обратно. Жана и его нового друга негде не было. Я помог мелкому одеть штаны, и заметил, что зад у него в крови. Одноклассник не понял, что случилось, спрашивал Артура, почему он так расстроился из-за того, что с него штаны сорвали. Я потому услышал, что у матери этого беспризорника были какие-то разборки с матерью Жана. К Жану после этого все стали относиться совсем плохо. Он ото всех шарахался на улице.
А потом он стал известен, как заядлый наркоман, который подсаживал на наркотики других, не очень сознательных дворовых. И вот, году в двадцатом я вдруг увидел этого Жана с очень высокой, полной и злой женщиной в супермаркете под руку. Кто-то говорил, что он вроде бы лет в тридцать взялся за ум выучился на кровельщика на каких-то курсах, и начал прилично зарабатывать...