Ситуация + Судьба

В комнате было тихо, слишком тихо. Георгий спал в соседней комнате, но его присутствие уже казалось Татьяне чем-то огромным, давящим.

Она вздохнула и поставила чашку на стол, прикрыв глаза. В голову лезли странные образы: то его ботинки, из которых будто вываливалась каждая подлатанная заплатка, то его глаза — упрямые, блестящие, словно он всё ещё пытался доказать, что его бунт против «системы» был не зря.

— Ну, просто сказка, — прошептала она с горечью, машинально отодвигая локтем стопку счетов на краю стола. — Ушла вчера на работу, а вернулся — с рюкзаком и ноль планов. Это нормально вообще?

В голове крутилась обрывочная мысль: "А если снова пропадёт? Или того хуже — влезет в какую-нибудь авантюру?" Она представила, как вечером сын может потребовать денег или начнёт толкать свои «идеи».

Татьяна посмотрела на трещину в старом кафеле на стене напротив. Её внимание задержалось на ней, словно это могла быть точка опоры для беспокойного разума.

— Да ладно… прорвёмся, — выдохнула она, но прозвучало это неубедительно даже для самой себя.

Она поднялась, снова налила воды в электрочайник и машинально посмотрела на часы: утро только начиналось, а в душе уже чувствовалась усталость, словно день был прожит заново.

В другой комнате, куда она с вечера постелила бельё, было подозрительно тихо. Татьяна прислушалась: ни храпа, ни шорохов — словно Георгий вообще испарился.

Но, подойдя к приоткрытой двери, увидела, что он по-прежнему крепко спит, закутавшись в одеяло. У ног валялся его рюкзак, а рядом — хлипкие ботинки с отклеившимися носами.

— Ну, трындец, — буркнула она вполголоса, думая о том, что «ботинки-то ему нужно будет заменить, денег опять уйма», а сама с трудом наскребает на коммуналку. — Зато великое «покорение мира»…

Она вернулась на кухню, где электрочайник выдавал закипающий свист. В голове вертелось: «Вдруг взять да и поговорить с ним напрямик? Прям сейчас? Прежде чем всё зайдёт слишком далеко?» Но она чувствовала — не хочет устраивать разборки ни себе, ни ему в столь ранний час.

Села за стол и аккуратно вынула из папки очередной счёт за квартиру. Пальцы машинально пробежались по строчкам: сумма вышла крупнее, чем в прошлом месяце. «Ещё подорожало, зараза», — подумала Татьяна и вспомнила, что Георгий вообще не представляет, что такое платить по счетам. Раньше-то он вечно отлынивал: «Мам, ты же сама можешь, да и вообще… это не моё.»

— Ох, хоть бы сегодня без скандалов, — вздохнула она, делая глоток кофе.

В этот момент дверь его комнаты со скрипом открылась, и Георгий, взъерошенный, в вытянутой футболке, шагнул на кухню. Глаза сонные, но вид, словно он человек, уже готовый к новым «подвигам».

— Привет, мам, —промямлил он, зевая. — Чё так рано встала?
— Да у меня работа, — Татьяна пожала плечами. — А тебе, значит, пока не к спеху, да?
— А куда мне бежать? — Георгий усмехнулся. — Устал я чуток, пойми, путь же не близкий был. Ну и вообще… (он кашлянул) пока нет смысла напрягаться. Я ж не на завод наниматься.

Татьяна подавила вздох раздражения. Ей очень хотелось выпалить что-то вроде «Совсем оборзел?» или «Да кто тебе сказал, что работа — это позор?!», но сдержалась. Она осознавала: завязка конфликта уже висит в воздухе.

— Ну ладно, раз не на завод, — ответила она, стараясь говорить ровно, — хоть какую-то копейку сам сможешь зарабатывать? Или как всегда: «весь мир нам должен»?
— Мам, я разберусь, — Георгий прикрыл глаза, словно у него уже нет сил выслушивать. — У меня план, поняла? То есть… понимаю. Чуть позже расскажу.

Он налил себе в кружку остывший кофе, поморщился и — громко крякнув — сделал большой глоток. На столе рядом лежали ее квитанции. Георгий случайно (или нарочно?) задел их рукавом.

— Это чё, счета твои? — он скользнул по ним взглядом. — Да брось, мам, нафига ты так убиваешься? Надо быть свободнее как-то, что ли…
— «Свободнее», говоришь? — Татьяна горько усмехнулась. — Ну, ты же видишь: квитанции сами платить не идут, не станут стучаться в дверь с фразой «Девушка, мы уже всё погасили».
— Да всё это система, — отмахнулся Георгий. — Я ж говорю, найду способ. У меня есть идея… видосы смотрел, там чувак один рассказывает, как можно делать инвестиции без стартового капитала, понимаешь?
— Ой, вот только не начинай! — не выдержала Татьяна, чувствуя, как внутри закипает. — Уже слышала отца твоего, когда он про свои «золотые курсы» талдычил. «Без стартового капитала»… ага, потом оказывается, что всё равно вкладывать надо.

Она встала, налила себе новую порцию кофе, стараясь угомонить раздражение. Но унять ком в горле не получалось.

— Да что отец… отец меня понимает! — Глаза Георгия сверкнули вызовом. — Он хоть с идеями, а ты вечно «нельзя», «не то», «совок»…
— Вот именно, ваш отец со своими идеями уже и квартиру чуть не профукал (она прикусила губу, вспомнив ту эпопею с микрокредитами). Мне всё это надоело, честно. Сейчас я пойду на работу, а ты, значит, сиди и точи свои «видосы», так?

На секунду повисло молчание. Георгий хотел что-то ответить, но лишь шумно выдохнул.

— Мам, да не кипишуй, — сказал он наконец, более мягко. — Я реально вернулся не просто так. Я устал уже скитаться, нормальных денег не заработал… Но, блин, кому я нужен, если меня в армию не взяли и с ногой этой возни полно. Рядом с тобой хотя бы тепло…
— А работать-то чем будешь?
— Не знаю пока, окей? — Георгий насупился. — Но что-нибудь надумаю. Не хочу я быть кассиром за десять тысяч, извини. Это ад, а не жизнь.

Татьяна закатила глаза. Снова та же песня — мол, «не по пути мне с рутиной, я особенный». Всё это звучало как чистая бравада, но она понимала: от спора легче не станет.

— Ладно, слушай, мне скоро выходить, — произнесла она, глянула на часы. — Там у меня отчёты, весь мозг вынесут, если опоздаю. Вечером доразберём.
— Угу, — Георгий потянулся. — Ну, может, погляжу, какие вакансии есть. Хотя… (он тряхнул головой) ещё подумаю.

Татьяна сгребла квитанции, сунула их в сумку, накинула плащ. Чувствовала себя уставшей ещё до начала рабочего дня.
Перед уходом она обернулась:

— Если вдруг позвонит Артём — скажи, пусть не волнуется. И да, в магазин сходи что ли, хлеб купи… там мелочь на столе.
— Ага, — Георгий пробубнил в ответ, снова переведя взгляд на ноутбук, который уже мигал заставкой RuTube.

Закрыв за собой дверь, Татьяна спустилась по лестнице и вдруг поймала себя на мысли: «Надо срочно поговорить с Артёмом, чтобы он приехал, иначе… одна я точно эту кашу не разрулю». На улице её обдало свежим утренним ветром.

Солнца почти не было, но в воздухе витала прохлада, напоминающая о том, что время не стоит на месте. Всё идёт к тому, что проблемы в доме обострятся, если Георгий не возьмётся за ум.

По пути к автобусной остановке она уже прикидывала, как вечером устроит разговор. "Нельзя вечно скользить, — думала Татьяна. — Хорошо бы ещё отцу его намекнуть, чтобы не лез в нашу жизнь со своими шарадами… Хотя, скорей всего, тогда станет ещё хуже."

Она добралась до остановки, где уже толпился народ. Подтянув сумку с квитанциями, Татьяна встала в хвост очереди на автобус и, пока ждала, машинально достала телефон:

• Проверила, нет ли от сына пропущенных сообщений. Конечно, ничего.

• Открыла мессенджер — написала Артёму: «Привет, приедешь на выходные? У нас Георгий… ситуация такая. Обнимаю.»

• Закрыла телефон, стараясь не накручивать себя.

— Ну что за жизнь… — выдохнула она, заходя в переполненный автобус. — Ладно, вечером разрулим, куда ж деваться.

Автобус дернулся, Татьяна чуть не упала, но успела ухватиться за поручень. Перед глазами замелькали серые многоэтажки, а в голове не умолкал голос: «Главное, чтобы всё это не вылилось в новую катастрофу».

Так, сама не зная, чего боится больше — халатного отношения сына или очередной «гениальной» идеи Сергея, — она поехала на работу, а где-то там, в родной квартире, Георгий уже наверняка раскладывал свои планы «покорить мир» с помощью очередных хитрых роликов.

— Вот такая завязка… — как бы сказала она сама себе с горькой усмешкой. — Дальше, наверное, ещё веселее будет…

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Продолжение

Чем же этот человек так привлекает внимание европейцев? Почему для многих представителей спокойных, благополучных и рационально мыслящих народов Григорий – чуть ли не символ нашей непонятной, загадочной страны? Популярность его действительно безмерна. Вспомните хотя бы, как всего лишь лет десять назад, когда Отечество наше мучительно залечивало раны, нанесенные ему безумной борьбой с пьянством и алкоголизмом, и, никак не могло восстановить в былом объеме производство национального напитка. Так вот тогда из каждой витрины на нас смотрели хитрая мужицкая физиономия и ярлык: «Vodka Rasputin». Стоило включить телевизор, как тот же бородатый персонаж в красной шелковой косоворотке произносил (и почему–то с немецким акцентом): «Одын рас вныызу и одын раз вверху!» и показывал, где на бутылке можно увидеть портрет незабвенного Григория Ефимовича.

Чем же этот человек так привлекает внимание европейцев? Почему для многих представителей спокойных, благополучных и рационально мыслящих народов Григорий – чуть ли не символ нашей непонятной, загадочной страны? Популярность его действительно безмерна. Вспомните хотя бы, как всего лишь лет десять назад, когда Отечество наше мучительно залечивало раны, нанесенные ему безумной борьбой с пьянством и алкоголизмом, и, никак не могло восстановить в былом объеме производство национального напитка. Так вот тогда из каждой витрины на нас смотрели хитрая мужицкая физиономия и ярлык: «Vodka Rasputin». Стоило включить телевизор, как тот же бородатый персонаж в красной шелковой косоворотке произносил (и почему–то с немецким акцентом): «Одын рас вныызу и одын раз вверху!» и показывал, где на бутылке можно увидеть портрет незабвенного Григория Ефимовича.

Вот так и я постараюсь рассказать историю этого человека, касаясь и того, что было «вверху», в его очень неглупой голове, и особенно – «внизу», то есть сами догадайтесь, где именно. Мне, как врачу–андрологу, простатологу и гинекологу эта вторая тема особенно близка и интересна по вполне профессиональным причинам.

Вообще, позвольте заметить, привлекать врачей к анализу исторических личностей, на мой взгляд, весьма полезно. Самый известный пример плодотворного сотрудничества историков и медиков, таков. Марк Аврелий – римский император династии Антонинов (II век) – в своих философских трудах развивал идеи стоицизма и настойчиво призывал к самоограничению, к отказу от суетных желаний. Интересная философия для человека, который был в тот момент единоличным владыкой большей части известного мира, не правда ли? А потом, уже в XX столетии сошлись как–то историк и врач–терапевт, проанализировали все упоминания о здоровье философа на троне, и по симптомам был поставлен диагноз: «язвенная болезнь желудка». Так вот откуда это стремление к отрешенности от universa vanitas mundi (всеобщей мирской суеты – лат.)! Когда боли в желудке не дают уснуть, поневоле задумаешься, а что толку в императорском венце, когда поесть–то по–человечески не можешь.

Но вернемся к истории Распутина. В своей книге «Фаллос как член общества» (СПб, 2004) М.К. Сейдгазов, Т.Л. Чугунова и В.В. Русаков пишут:

«… французские антиквары нашли на окраине Парижа старый дом, который должен был идти на слом. Среди разного хлама при разборке была найдена и старинная шкатулка, в которой под ворохом старых фотографий и писем, датированных началом прошлого века, лежал засохший сморщенный предмет.

В шкатулке было также письмо, адресованное дочери Распутина Матрене. Оно было от Акилины Лаптинской, близкой подруги старца Григория, которая десять лет жила с ним, а после убийства старца уехала за границу. «У меня есть часть тела твоего отца, – пишет Акилина Матрене. – тут мощи «святого старца».

Это письмо и ряд других документов позволили предположить, что в шкатулке хранится фаллос Григория Распутина. Вместе с ним в коробочке оказались фотографии фрейлины царицы Анны Вырубовой, документы и небольшая книжечка с рецептами по бальзамированию».

С искренним изумлением я узнал, что обсуждение темы о половом члене Григория Ефимовича, кто–то считает неуместным:

«…распространенная столичная газета может под аршинным заголовком поместить сенсационный материал о том, что, как поведал редакции маститый журналист, он собственными глазами видел в Америке… мумифицированный половой орган Распутина! Причем, оказывается, эта бесценная реликвия хранилась не у кого–нибудь, а у родной дочери убитого! После таких «сенсационных открытий» хочется не об истории говорить или законы физики и биологии вспоминать, а пройти дезинфекцию…».

Так начинает свою книгу «Распутин. Анатомия мифа» А.Н. Боханов. Я очень надеюсь, что Александр Николаевич, проделавший огромную работу по очищению истории Распутина от домыслов и просто клеветы, прочтет мою книгу и переменит свое мнение. Здесь он найдет попытку применения законов, если не физики, то биологии и психологии, и в этом анализе орган Григория Ефимовича будет занимать центральное, я бы сказал осевое, место. Ну, что мне делать, если убежден в том, что это – правильно?

Но вернемся к «чудесной истории обретения» этого органа. Итак, летом 1999 года пришел ко мне Дмитрий Гельфанд, вице–президент Союза антикваров России, и начал долгий рассказ о том, как антиквары не любят иметь дело с биологическими объектами. Почему–то рассказал, как купил однажды чучело орла, летавшего по российским просторам аж в XVIII веке. Орла подстрелил какой–то знатный вельможа и так далее и тому подобное. Так потом, уже в доме Гельфанда, это чучело стало источником бесчисленных насекомых. Не скрою, я человек занятой, и такие долгие «заходы издалека» меня немного сбивают с толку. Однако я чувствовал, что это сотрясение воздуха – лишь подготовка к серьезному разговору. И вот, Дмитрий, решив, что подготовил меня достаточно, выложил карты на стол: французы предлагают купить половой орган Распутина.

Чтобы вы, дорогой читатель ответили на такое, мягко скажем, нестандартное предложение? Купи, мол, дяденька, половой член, да не просто член, а исторический и, можно сказать, судьбоносный орган. Вот и я отреагировал также. «Да ты с ума сошел! А от государыни Екатерины они никакой орган не предлагают? И какие французы? Они–то тут причем?» (мы давно знакомы, и подобная манера выражения чувств не могла обидеть Дмитрия). Когда выяснилось, что один из французов еще и говорит по–русски, я запротестовал еще более решительно: «Нет–нет, только не Russian mathia, только этих субчиков нам не хватало. У меня медицинское учреждение, я человек солидный». Дмитрий терпеливо выслушал, а потом сказал, что французы – и вправду французы, а язык один из них просто выучил. Они торгую в Париже недвижимостью, люди не бедные и на дешевую уголовщину не пойдут.

Чтобы вы, дорогой читатель ответили на такое, мягко скажем, нестандартное предложение? Купи, мол, дяденька, половой член, да не просто член, а исторический и, можно сказать, судьбоносный орган. Вот и я отреагировал также. «Да ты с ума сошел! А от государыни Екатерины они никакой орган не предлагают? И какие французы? Они–то тут причем?» (мы давно знакомы, и подобная манера выражения чувств не могла обидеть Дмитрия). Когда выяснилось, что один из французов еще и говорит по–русски, я запротестовал еще более решительно: «Нет–нет, только не Russian mathia, только этих субчиков нам не хватало. У меня медицинское учреждение, я человек солидный». Дмитрий терпеливо выслушал, а потом сказал, что французы – и вправду французы, а язык один из них просто выучил. Они торгую в Париже недвижимостью, люди не бедные и на дешевую уголовщину не пойдут.

Тут я и задал Дмитрию принципиальный вопрос: «На кой мне черт член Распутина?». – «А ты подумай», – был ответ. Я не только подумал, но периодически возвращаюсь к этой мысли и теперь, и, поверьте, только–только начинаю догадываться о глубоко символическом значении этого визита и этого разговора, начавшегося с какого–то знаменитого в прошлом орла, изъеденного пухоедом, и закончившийся… Но обо всем по порядку.

В январе или феврале следующего 2000 года, когда все, как сумасшедшие кричали: «Тысячелетие! Millennium!», – и никак не могли понять, что до смены века остается еще почти целый год, мне позвонил все тот же Дмитрий Гельфанд и предложил зайти. Ну, что ж, живет он совсем рядом с моей клиникой на Фурштатской, 47/11.

«…….. Пойдем, коли зовут», как говаривал граф Алексей Константинович Толстой. Прихожу. Сидят два незнакомых господина довольно солидного вида. Знакомимся, на визитных карточках: название фирмы, адрес в Париже, телефоны – все, как полагается. Дмитрий ставит на стол фанерную коробку размерами примерно 40 Х 50 Х 80 см. Внутри какие–то бумаги, фотографии, популярные медицинские брошюры предреволюционных лет, медицинский календарь за 1913 год. Французы называли это странное собрание «архивом Лопатинской» (об Акелине Лопатинской, верной сподвижнице Григория Распутина, речь пойдет ниже). Была в этом ящике и небольшая деревянная шкатулка. На внутренней стороне крышки – замысловатый вензель. Рядом – остатки каких–то надписей по–немецки да еще готическим шрифтом.

Но главное – запах, одуряющий запах каких–то экзотических трав, который сразу же заполнил всю квартиру почтенного антиквара (он потом ее долго–долго проветривал). В шкатулке – нечто ссохшееся, бесформенное и, извините, волосатое. Оно прилипло к стенке шкатулки, и достать его оттуда нельзя. И вот за это господа французы попросили столько, что у меня уже во второй раз «в зобу дыханье сперло». «Сколько–сколько? Да вот за это? Шутить изволите, господа хорошие. Россия, конечно, страна чудес, но не до такой же степени!». Хорошо, что я не назвал их гробокопателями, француз не настолько знал наш язык, пришлось бы растолковывать… В общем, моя неготовность заплатить так много была неподдельной, и опытные еврокоммерсанты это сразу же поняли. Не буду утомлять вас всеми подробностями переговоров, скажу только, что сторговались мы за 1/10 первоначальной цены и притом с оплатой в рассрочку в течение полутора лет.

А теперь главное: доказательства подлинности. Они суть следующие. В Соединенных Штатах живет один пожилой господин, назовем его С., он бывший советский журналист–международник. (Он известен каждому из моих читателей от сорока лет и старше; если к моменту издания книги мы успеем получить его разрешение, я назову его имя полностью – такие теперь в мире законы). Так вот, г–н С. в 1974 году видел именно эту шкатулку в руках Матрены Григорьевны Распутиной, которая жила в городе Лос–Анджелесе и (не смейтесь, пожалуйста) до весьма преклонных лет дрессировала львов в местном цирке. Ну, поверьте, это не розыгрыш. Она действительно работала в цирке, скрывая свое происхождение. С ее разрешения С. тогда же сообщил о ней в прессе. И началось нашествие журналистов – американских и европейских. А народ, народ–то как в цирк повалил! «Дочь зверя – укротительница царя зверей» и прочие рекламные штучки в том же духе. Так вот С. подтвердил французам, что именно в этой шкатулке (он упорно называл ее пеналом) Матрена в 1974 году показала ему свою необычную реликвию – половой орган родного батюшки. В 1976 году Матрена Григорьевна скончалась в возрасте 79 лет.

Я принес приобретенный объект в Центр Простатологии. Ну, и что теперь с ним делать? У нас серьезное леченое заведение, а тут такое «амбре». Музей эротики у нас тогда уже существовал (кстати, первый в стране и, что особенно приятно, для посетителей абсолютно бесплатный), но как поместить туда половой орган столь страшного вида и не распугать пациентов? И тут чудеса продолжились. По собственной инициативе ко мне пришел незнакомый господин и представился кандидатом биологических наук Водопьяновым, участником бальзамирования тела великого вождя северовьетнамского народа товарища Хо Шимина. Так вот, господин Водопьянов вызвался забальзамировать препарат. Я не без сомнений согласился. Шкатулка отправилась к Водопьянову на долгие четыре или даже пять месяцев. Время от времени маэстро звонил мне и докладывал о ходе дела. Сначала он был вынужден распарить клей, которым была склеена шкатулка и разобрать ее на части: иначе достать орган не представлялось возможным, так он приклеился к стенкам. Потом наступила очередь собственно препарата, его Водопьянов тоже распарил. Все волоски он отделил один от другого. В общем, поработал с душой. Поврежденные места зашил, кавернозные тела (внутренняя часть мужского полового члена) заполнил гелем и, чтобы гель не вытекал, завязал пеньковой веревочкой. Получилось нечто полуэррегированное и длиной в 24 см. (Не тянитесь, дорогой читатель, за школьной линейкой – не в длине счастье. Лучше дочитайте до конца.)

К сожалению, одним из компонентов консервирующего раствора является формалин. Под действием его ткани светлеют, и через несколько десятилетий орган может превратиться в «альбиноса». А хотелось бы передать его следующим поколениям в виде, максимально приближенном к естественному, то есть таким, каким он висел между мускулистых ног Григория Ефимовича, когда он со своими почитательницами мылся в бане. Точнее, это они мыли его в знак послушания, но об этом позже.

Также позднее мы обсудим с вполне профессиональных позиций вопрос о том, в чем был секрет столь странного и столь успешного сексуального поведения Распутина. Обладал ли он какими–то особыми качествами, и если да, то в чем именно они заключались. А пока попытаемся восстановить историю полового органа Распутина от того момента, когда его обладатель рухнул на паркет во дворце Феликса Юсупова, убитый ядом и револьверными пулями, до того памятного дня, когда господа французы раскрыли передо мной свой ящик и показали его удивительное содержимое.

Читателю, знакомому, хотя бы, как и я, то есть поверхностно, с основами современной физики, известна идея о существовании нескольких равновероятных историй Вселенной. Нечто подобное, но в значительно меньшем масштабе, имеет место и в определении событий, благодаря которым половой член Распутина начал свое долгое странствие, чтобы в последний год уходящего века, наконец, упокоиться в витрине Музея Эротики Центра Простатологии на Фурштатской

и стать достоянием широкой публики (плата за осмотр не взимается). Мы вряд ли когда–нибудь сможем выбрать одну из этих четырех историй (я называю их реконструкциями). Они примерно равновероятны. Да и было бы странно, если бы такого человека, как Григорий, загадки и странные происшествия не сопровождали и после его смерти. Думаю, в этом было бы что–то противоестественное. Вот если бы скончался какой–нибудь тихий приказчик или вечно нетрезвый мастеровой – тогда иное дело: и похоронили бы покойного со всеми принадлежавшими ему органами, и лежал бы он в могиле спокойно. А вот, начиная с сословия чиновников, даже самых скромных и незаметных, такого благолепия уже не жди. Тут начинается чистая чертовщина. В нашем фантастическом городе и по сию пору бродит по ночам тень Акакия Акакиевича Башмачкина, да вот шинелей только не срывает, и то потому, что шинели вышли из моды, а куртку на молнии попробуй сорви, да и народ нынче куда более агрессивный, чем в гоголевские времена: возьмет, да и надет тебе, будь ты хоть три раза тень и оживший покойник. А нос майора Ковалева и сейчас еще нет–нет, да и проедет по Невскому проспекту, только его не видно за темными стеклами немецкого лимузина марки BMW.

Я частенько езжу по ночному городу и однажды в зимнее ненастье увидел–таки странную фигуру прямо у стены Морского госпиталя, что за Старо–Калинкиным мостом, то есть именно в том месте, которое определил бессмертный Николай Васильевич для странствий призрака коллежского регистратора. Наверное, это был какой–то бродяга, или, как теперь говорят, бомж. Его закутанную в бесформенное тряпье фигуру можно было принять за что угодно. Все это я понял позже, а тогда, несмотря на полученное воспитание в духе воинствующего материализма, я оторопел ничуть не меньше, чем наши суеверные предки, и поскорее проехал дальше.

Так вот, после водружения члена Григория Ефимовича в витрину Центра Простатологии у нас началась некоторая мелкая бесовщина. Ночным охранником в Центре работал солидный мужчина лет 50–55–ти. Бывший активный член КПЧСС, он и здесь не изменил своим убеждениям. За ночь он прочитывал несколько газет соответствующей направленности и по утрам встречал меня краткой, но страстной речью, в которой обличал, мягко говоря, ошибки президента Ельцина и разъяснял мне, что сделают «наши», когда вернутся к власти. Свою работу в частном медицинском бизнесе (кстати, за неплохую и регулярно выплачиваемую зарплату) старый большевик, скорее всего, считал временным тактическим отступлением для перегруппировки сил перед новым решительным броском на Смольный.

Так вот, после водружения члена Григория Ефимовича в витрину Центра Простатологии у нас началась некоторая мелкая бесовщина. Ночным охранником в Центре работал солидный мужчина лет 50–55–ти. Бывший активный член КПЧСС, он и здесь не изменил своим убеждениям. За ночь он прочитывал несколько газет соответствующей направленности и по утрам встречал меня краткой, но страстной речью, в которой обличал, мягко говоря, ошибки президента Ельцина и разъяснял мне, что сделают «наши», когда вернутся к власти. Свою работу в частном медицинском бизнесе (кстати, за неплохую и регулярно выплачиваемую зарплату) старый большевик, скорее всего, считал временным тактическим отступлением для перегруппировки сил перед новым решительным броском на Смольный.

На следующее же утро после водворения органа Распутина в музей, охранник попросил расчет, честно признавшись, что стал чего–то побаиваться в долгие ночные часы. То ему какие–то шаги слышались, то рядом с ним кто–то сопел. Чтобы защититься от этой напасти, он зажег во всем коридоре свет. Мы люди экономные и обычно пустых трат электроэнергии не допускаем, но тут случай был особый: человек явно страдал. Я стал его успокаивать: стены у нас толстые, двери прочные, телефон у вас под рукой, если что – милицию вызовете. Может быть, вы «ужастиков» начитались? Но никаких ужастиков, кроме упомянутых газет он не читал, а к газетам и содержащимся в них предсказаниям конца света был привычен. Никакие уговоры не помогали, и этот человек, воспитанный и проживший большую часть своей жизни в духе воинствующего атеизма, ушел с неплохой работы…

Мои помощники тоже почему–то отказываются ночевать в помещении Центра, даже если им случается работать до утра. Я не склонен к суеверию, но их могу понять, они ведь люди молодые и выросли в эпоху, когда принято сомневаться во всем. Чем черт не шутит, а вдруг часу эдак в четвертом ночи придет кто–нибудь со спутанной бородой и немигающими серыми глазами, да и предъявит законные права на утраченный орган? Что они тогда будут делать? Тут вызовом милиции на спасешься, скорее уж понадобится машина с дюжими санитарами.

Но вернемся к нашим реконструкциям событий, в результате которых половой орган Григория Ефимовича отделился от его тела и начал самостоятельное существование наподобие носа майора Ковалева.

Итак, реконструкция первая – Лазоверт. Лет за десять до смерти Распутина с его покровителем, весьма уважаемым в Петербурге и во всей России священником, произошла удивительная и трагическая история. Священнослужитель этот, несмотря на то, что вел обширную лечебную практику, травами лечил бедноту и притом бесплатно, сам страдал заболеванием мочеполовой системы. По дошедшим до нас описаниям симптомов могу предположить, что это была ранняя форма заболевания, известного в народе под названием аденома простаты (официальное медицинское название – доброкачественная гиперплазия предстательной железы). Это заболевание отравляет жизнь многим пожилым мужчинам: частые позывы на мочеиспускание заставляют их вставать с постели по нескольку раз за ночь. Священник был женат, и жена уговорила его обратиться за советом к какому–то заезжему европейскому доктору. Больной отправился по указанному адресу на Вознесенском проспекте. Кучер, прождав несколько часов, заподозрил неладное. К тому же ему послышались крики, и он силой ворвался в квартиру. Потом он дал официальные показания в полиции, согласно которым в комнате с плотно занавешенными окнами и освещенной свечами он увидел людей в черном и с масками на лицах. У мужчин в руках было холодное оружие. Священник был привязан к колесу, его рубашка была в крови. В церковных кругах до сих пор сохранилось предание о том, что священника собирались оскопить и притом в ритуальных целях. Кто это был? Сатанисты, члены секты скопцов или кто–то еще?

Кучер оказался человеком неробкого десятка: открыл окно и позвал на помощь. Странные личности тут же разбежались, даже не попытавшись применить оружие. Только одного человека полиция успела задержать. Это был доктор Станислав Лазоверт. Да–да, именно тот Лазоверт, который декабрьским днем 1916 года будет пропитывать цианистым калием пирожные для угощения большого их любителя – Григория Ефимовича. А пока что доктор отделался дачей показаний в качестве свидетеля. Почему дело не довели до конца? Почему сам священник (он остался жив) отказался давать показания? Авторитет его, повторяю, был необычайно высок, и на его просьбу закрыть дело власти вполне могли ответить согласием. Эта история столь сильно подействовала на потерпевшего, что в скоре он отказался от пищи и умер от истощения.

А теперь вопрос: мог ли доктор Лазоверт, вполне владевший основами хирургии и испытывавший странную тягу именно к операции кастрации, так вот, мог ли этот доктор Лазоверт произвести свою любимую операцию сразу же, как только Григорий испустил последний вздох? – Вопрос чисто риторический, а потому ответа не заслуживает. Может быть, поэтому так упорно искали утраченный протокол Косоротова? Ведь он не мог ни при каких обстоятельствах умолчать об отсутствии у покойного половых органов. Но протокола, как я уже имел честь вам докладывать, нет. Так что реконструкция № 3 остается в списке.

Реконструкция вторая – Косоротов. Императрица хотела поскорее предать тело Григория земле. Выполняя ее волю, петербургский градоначальник распорядился провести судебно–медицинское исследование тела как можно быстрее. Дело поручили не кому–нибудь, а профессору судебной медицины и токсикологии, бывшему сотруднику Императорской военно–медицинской академии тайному советнику (III класс Табели о рангах, или второй генеральский чин в гражданской иерархии) Дмитрию Петровичу Косоротову (1856–1919). И вот, ночью в полутемном флигеле при храме производится вскрытие. Косоротов был, как и полагалось в то время врачу, человеком основательным. Понимая, насколько серьезно он нарушает правила, и, предвидя распоряжение об углубленном, в том числе и токсикологическом, исследовании, он извлекает из тела Распутина все внутренние органы и помещает их в консервирующий раствор. Мог ли он отделить и половые органы? А почему бы и нет? Банки, как и полагается, были отправлены на хранение, но уже через несколько месяцев они бесследно исчезли. Та же судьба постигла и протокол вскрытия, который, в соответствии с законом, написал Косоротов: «Я такой–то при помощниках таком–то и таком–то тогда–то в таком–то помещении и при таком–то освещении исследовал останки тела такого–то и отметил следующее. При наружном осмотре…и т.д.». – Обычно столь важную информацию не доверяют одному листу бумаги, и все содержание документа дублируется в журнале судебно–медицинского органа, производившего вскрытие.

И уж как их потом искали, этот протокол и этот журнал. Искали следователи Чрезвычайной следственной комиссии, назначенной Временным Правительством, искали сотрудники ГПУ и НКВД. Все тщетно: пропали бумаги, пропали окончательно и навсегда. Если уж и сейчас не всплыли они где–нибудь на международном аукционе, таком как Кристи или Сотбис, то видно не судьба нам прочесть результаты исследования тела царского любимца. Хотя, как знать, Григорий Ефимович умел удивлять при жизни, может удивить и еще раз, скажем на столетие со дня своей смерти. Подождем, увидим. Почему Чрезвычайная следственная комиссия не допросила самого Косоротова, ведь он умер только в 1919–м? Может быть он покинул Петроград и был для комиссии недосягаем?

Реконструкция третья — Киля. Акелина (Акулина) Никитична Лопатинская (Распутин ласково именовал ее Килей) родилась в семье то ли крестьянина, то ли сельского священника и рано обнаружила страсть к сильным эмоциям и опасным приключениям. В качестве сестры милосердия она участвовала в обеспечении боевых действий во время войны. По ее словам, она не только перевязывала раненых, но и помогала докторам при хирургических операциях. А операции тогда в военно–полевой хирургии были известно какие – ампутации конечностей, верхних и нижних. Так что Акелина научилась не бояться крови. Ее муж погиб на войне, дети умерли от болезней. Некоторое время была послушницей в монастыре. Потом в поисках утешения она пришла к «старцу Григорию» и вскоре стала одной из его самых преданных почитательниц и личным секретарем. Несмотря на названные выше психологические особенности, Киля сохраняла изрядную ясность ума. Во всяком случае, уже на следующий день после исчезновения Григория (о том, что он убит, тогда знали только сами участники убийства) Акелина тоже исчезла. Исчезла, чтобы появиться на подмостках истории один–единственный раз и то всего на несколько часов. Когда тело Распутина было выловлено из невской воды, его после ускоренной судебно–медицинской процедуры (о ней я расскажу ниже) поместили в доме фрейлины Вырубовой в Царском Селе. В эту ночь Лопатинская была у Вырубовой, во всяком случае, так потом утверждала на следствии Вырубова.

Вряд ли фрейлина могла просидеть у тела всю долгую зимнюю ночь и ни разу не отойти хотя бы по нужде. Сколько нужно было времени хирургической сестре, чтобы отсечь «на память» половые органы покойного? Две–три минуты или меньше? Уж кто–кто, а девственница Вырубова (ее непорочность была официально подтверждена позднее медицинской экспертизой) не стала бы заглядывать под одежду своего почившего кумира. После этой ночи, как сказано выше, Акелина исчезла снова и на этот раз уже навсегда. В так называемом «архиве Лопатинской», который хранится у нас в Санкт–Петербургском Центре Простатологии, есть несколько примечательных писем. Они отправлены из разных мест, и подписи под ними стоят разные, но почерк–то один и тот же! Киля так никогда и не попалась на глаза представителям ни старой, ни новой России. А вот с Матреной она вполне могла увидеться. Могла и передать ей в дар (сразу или перед смертью) эти своеобразные «мощи».

Реконструкция четвертая – толпа. В первые же недели своего недолгого существования Временное Правительство внесло посильный вклад в развитие распутинианы: оно создало Чрезвычайную следственную комиссию для выяснения обстоятельств смерти и захоронения «старца» Григория. Злые языки говорили, что власти надеются в могиле найти богатую церковную утварь, например, золотой крест, украшенный каменьями, или что–нибудь еще в том же роде. Поиск денег является первейшим занятием каждого революционного правительства, так что господина Керенского можно понять: не для себя старался, за народ болел. Вдруг золотишко найдется? «Сколько бы вышло портянок для ребят, / А каждый раздет, разут», – вы не вспомнили, откуда эти слова? Сейчас я вам напомню. Кто бы вы думали, был следователем комиссии с таким романтическим названием? (Ведь от «ЧСК» до «ЧК» не так уж далеко; не все большевики придумывали сами, умели они, когда надо, интересные идеи заимствовать и творчески развивать.) А следователем–то был Александр Александрович Блок, да–да тот самый, последний великий поэт старой России. Думаю, Александр Александрович работал интеллигентно: ручкой нагана допрашиваемых по голове не бил и расстрелом не пугал. Может быть, потому и дело двигалось слишком медленно: не понимают некоторые люди всех этих «вы» да «пожалуйста». Вот лет эдак через двадцать (поясняю, 1917 + 20 = 1937) они бы как миленькие все бы выложили на первом же допросе…

Можно я немного отвлекусь и расскажу вам анекдот? Анекдот на близкую тему. Так вот, откопали в Египте гробницу. Мумия на месте, а вещички все давно тю–тю. Надписи на стенах вылиняли, и не понять, кто похоронен: Аменхотеп, Рамсес или какой–нибудь Пепи (был и такой). Долго бились, потом обратились к товарищам. Товарищи прилетели. Перед тем, как спуститься в гробницу попросили много горячего чаю с лимоном и почему–то в стаканах с подстаканниками. И еще попросили до утра не беспокоить. К утру вышли усталые, но довольные. Коротко доложили: «Аменхотеп VIII». – «Да как же узнали?» – «Как узнали, как узнали – сам сказал».

Получив распоряжение Временного правительства, ЧСК произвела эксгумацию тела Распутина. Похоронено оно было на значительной глубине – 4,5 метров, а над могилой ударными темпами (примерно за месяц) была возведена часовенка. Ценностей не нашли. Оказалось, что ушел старец из нашего мира таким же бедным, как и пришел в него.

— У Андрея чудесная квартира с видом на залив... — мечтательно протянула Елена Николаевна. — А я подумала... — она лукаво прищурилась. — Зачем вам деньги на съем выбрасывать? Переезжайте в мою! Считайте это подарком судьбы!

Катя и Максим застыли как громом пораженные. Четыре года они выбрасывали кучу денег на съемную конуру на краю света, и вдруг такой поворот!

— Мам, ты это... не шутишь? — Максим нервно потер переносицу.

— Какие шутки! — всплеснула руками Елена Николаевна. — Андрей — золото, а не человек. А вам пора свое гнездышко вить!

Неделя пролетела как один день. И вот они уже жмут руку статному мужчине с военной осанкой и проницательным взглядом.

— Наконец-то встретились, семья моей Леночки! — Андрей Петрович галантно склонился к руке Кати. — Наслышан, наслышан...

— Мой морской волк тридцать лет штурвал крутил! — с обожанием произнесла Елена Николаевна.

— Ну что вы, дорогая... — смутился капитан. — Обычная служба...

Вечер пролетел незаметно под захватывающие истории о дальних странствиях. Елена Николаевна буквально таяла, глядя на своего избранника.

— По-моему, идеальная пара! — заявил Максим по дороге домой.

— Не слишком ли все стремительно? — засомневалась Катя.

— После папиного ухода мама столько лет одна... Пусть будет счастлива!

Месяц пронесся в хлопотах. Елена Николаевна порхала по квартире, сортируя вещи:

— Представляешь, он мне Есенина читает! А вчера в оперу сводил...

— А быт как делить будете? — поинтересовалась практичная Катя, упаковывая книги.

— Ой, брось! Главное — любовь, остальное приложится!

К середине осени молодые обжились на новом месте.

— Красота какая! — восхищалась Катя, расставляя любимые томики. — И район — загляденье!

— И за аренду платить не надо! — подмигнул Максим.

Идиллия длилась две недели... А потом этажом ниже открылся детский центр.

Сначала они не придали значения странному оживлению в подъезде. Но когда на соседней двери появилась табличка "Развивашки для малышей", стало не до смеха.

— Макс, это вообще законно? — простонала Катя, наблюдая очередной детский десант на лестнице.

— Как-то сомневаюсь... Может, временно это?

Короткие рубленые фразы, живые диалоги и эмоциональные реакции героев делают текст более динамичным и захватывающим. Добавлены детали для создания атмосферы и раскрытия характеров персонажей.

Реальность оказалась безжалостной. С девяти утра дом превращался в улей: топот маленьких ножек по лестнице, щебет мамочек, обсуждающих последние достижения своих вундеркиндов, и душераздирающие вопли несчастных малышей, которых тащили на занятия.

— Я сейчас рехнусь! — Катя швырнула наушники на стол. — Какая работа, когда тут целый детский крейсер на абордаж идет?!

Максим решил действовать дипломатично. Спустившись этажом ниже, он вежливо постучал в дверь.

— Понимаете, жена на удаленке работает... Шум очень мешает...

На пороге возникла эффектная блондинка с броским бейджем "Директор центра раннего развития".

— О, новенькие! — улыбнулась она. — Я Марина. Не парьтесь, все легально — ИП, документы, всё как положено.

— Но здесь же жилой дом...

— Ой, бросьте! Сейчас каждый второй из дома работает. Такова жизнь!

Вечером телефон разразился трелью — мама.

— Ну как вы там, птенчики? Обжились?

— Мам, тут такая история... — Максим замялся. — У нас под окнами детский Диснейленд открылся.

— Что-что?

— Развивающий центр. Гам стоит — Катька работать не может.

— Безобразие! — раздался в трубке командирский бас Андрея Петровича. — Надо действовать! Я бы на вашем месте...

— Андрюша, не лезь! — осадила его Елена Николаевна. — Дети сами разберутся.

— Вот оно, современное поколение! Всё чего-то выжидают...

— Андрей!

Разговор явно накалялся, и Максим поспешил откланяться.

— Слушай, — Катя подсела к мужу с планшетом. — Тут классный вариант обмена нарисовался. Точно такая же квартира, только в тихом районе, возле парка. Райское местечко!

— Думаешь, мама согласится?

— А что ей теперь? У нее новая жизнь с капитаном...

Но Елена Николаевна наотрез отказалась:

— Даже не думайте! Это не просто квартира — это история нашей семьи. Здесь каждый угол памятью пропитан...

— Мам, но...

— И слышать не хочу! — отрезала Елена Николаевна. — Потерпите немного. Может, эти горе-педагоги сами съедут.

Декабрь закружил снежным вихрем. Елена Николаевна загорелась идеей семейного праздника:

— Встречаем у вас! Заодно посмотрим, как вы там обжились в родовом гнезде.

Катя развернула бурную деятельность: новая скатерть с серебряным узором, пушистая ёлка до потолка, меню как в ресторане.

В семь вечера 31-го дверной звонок возвестил о прибытии гостей.

— С наступающим, дорогие! — Елена Николаевна впорхнула в квартиру, следом вошел Андрей Петрович.

— Как чудесно! — восхитилась мама, оглядывая праздничный интерьер.

— Хм, скромненько... — хмыкнул капитан, стряхивая снег с пальто. — Вот у нас на флоте...

За столом Андрей Петрович взял штурвал разговора в свои руки. Каждый тост превращался в морскую сагу с обязательным "А вот в моё время..."

После третьей рюмки его понесло:

— Молодежь пошла — не то, что раньше! Мы в их годы уже... — он махнул рукой. — А эти в гаджетах зависают. Даже с соседями совладать не могут!

— Времена другие, — мягко возразил Максим.

— Вот-вот! Всё оправдания ищете! — капитан стукнул кулаком по столу. — Света говорит, вы там мучаетесь, а по-мужски вопрос решить — кишка тонка?

— Это как же? — Максим побледнел.

— Участкового на них! Жил инспекцию! А вы только ныть горазды: ой, шумно, ой, работать не можем...

— Андрюша, не надо... — попыталась осадить его Елена Николаевна.

— Мам, ты что, докладываешь ему о наших проблемах?! — вспыхнул Максим.

— Сынок, я просто беспокоюсь...

— О чём? О том, какие мы никчёмные?

— Не дерзи! — рявкнул капитан. — Мать душой за вас болеет. А вы... неблагодарные!

Праздничная атмосфера трещала по швам, как льдина под весенним солнцем...

— Неблагодарные?! — Максим вскочил, опрокинув стул. — А мы что, в очередь за этой квартирой стояли? Сами всучили, а теперь попрекаете?!

— Максик, милый... — Елена Николаевна побледнела.

— Нет уж, раз начали — договорим! — Катя вдруг обрела голос. — Красиво всё было: "Берите квартиру, дети!" А как проблемы начались — мы и такие, и сякие. Да ещё и за глаза нас обсуждаете!

— Как ты смеешь?! — загремел капитан кулаком по столу.

— А вы не смейте нам жизнь устраивать! — Максим встал перед женой как щит. — Своими проблемами как-нибудь сами разберемся.

— Вот оно! — Андрей Петрович побагровел. — Ни почтения, ни благодарности! Света, уходим. Нечего нам тут...

— Андрюша, постой...

— Никаких "постой"! Пусть празднуют как хотят!

Капитан промаршировал к выходу. Елена Николаевна металась между сыном и новой любовью:

— Максик...

— Иди, мам. Тебя ждут.

Дверь захлопнулась, оставив после себя звенящую пустоту. Часы издевательски показывали 22:40.

— С праздничком... — горько хмыкнула Катя.

Новый год встретили как на поминках. А первого января грянул звонок:

— Максим? Это Марина снизу. Мы закрываемся.

— Что так?

— Нагрянула проверка. Оказывается, нельзя детский сад в квартире держать. Штраф влепили — мама не горюй! Продаем квартиру, срочно. Если есть покупатели — свистите.

Четвертого вечером в дверь позвонили. На пороге стояла осунувшаяся мама.

— Можно?

Тишина накрыла комнату душным одеялом.

— Я одна, — прошептала она. — Мы... расстались.

— Что?! — Максим усадил дрожащую мать на диван. — Как это?

— После того кошмара много думала... — она сжала руки. — Он... такое говорил о вас! А потом заявил — раз живу на его территории, должна по его правилам играть. Мол, мое мнение ничего не стоит, раз на всем готовеньком...

— И что же ты? — Максим подался вперед.

— Собрала вещички — и привет! — она невесело усмехнулась. — У Тани переночевала. А сегодня... пришла прощения просить.

— Мам...

— Нет, дай сказать! — она прижала руку к груди. — Я во всем виновата. Как девчонка, голову потеряла. Вам квартиру подкинула, а сама — в омут с головой к чужому человеку. А когда у вас проблемы начались — только и делала, что Андрею на вас жаловалась...

Катя молча поставила перед свекровью дымящуюся чашку.

— Спасибо, родная, — руки у Елены Николаевны дрожали. — Я тут подумала... Квартира теперь ваша — официально. Завтра же к нотариусу пойдем.

— А как же семейная память? — Максим смотрел исподлобья.

— Память, сынок, не в кирпичах — в душе она. А стены должны радость дарить, а не горести.

— Знаете... — Катя замялась. — Соседи снизу продаются.

— Да ты что?! — Елена Николаевна встрепенулась. — А может...

— Объединить квартиры? — Максим подмигнул жене. — Уже прикидывали. Планировка выйдет — загляденье!

— У меня накопления есть, помогу с взносом!

— Мам, не надо...

— Надо, сыночек. Хочу свою вину искупить.

— Какая вина? — Максим обнял мать. — Ты имеешь право на счастье. Просто иногда не сразу поймешь, где оно прячется.

— А я, кажется, разгадала эту загадку, — улыбнулась она сквозь слезы. — Оно здесь, рядом с вами. В вашей радости — моё счастье.

... Месяц спустя ключи от нижней квартиры лежали в кармане. Закипел ремонт — теперь по общему плану. Елена Николаевна с головой ушла в работу, её ученики брали первые места на конкурсах. А недавно предложили должность завуча.

— Слушай, — задумчиво протянула Катя, разбирая коробки. — А ведь тот безумный Новый год... он все по полочкам разложил.

— Точно, — кивнул Максим. — Мама снова цветет, карьера в гору идет. А мы наконец-то дома. По-настоящему дома.

Дорогие читатели! Каждый ваш лайк — как маленький фонарик в темноте, освещающий путь к новым историям. Ваша подписка — это билет в мир, где оживают самые необычные сюжеты.

Димка уехал к тёще – сам напросился, готовиться к ЕГЭ. А я бродил по пустой квартире, натыкаясь на следы нашей совместной жизни. Вот фотография с дачи – прошлое лето, Лена в старой шляпе собирает клубнику.

"У вас тут как в раю", – говорил тогда Игорь, сам вызвавшись фотографировать. Видимо, решил в этот рай пробраться.

На работе брал дополнительные задачи – лишь бы не думать. Но мысли всё равно возвращались к четвергам. Как давно это началось? Когда она начала врать? Когда Игорь начал смотреть на неё... так?

В понедельник заехал в "Сырое мясо". Просто посидеть, изучить обстановку. Столик в нише, за колонной – идеальное место для тайных встреч.

"Желаете забронировать на четверг?" – улыбнулся официант. "К сожалению, тот столик уже занят". Конечно, занят.

Вечерами делал вид, что смотрю телевизор, а сам наблюдал за ней. Как прихорашивается перед зеркалом, как проверяет телефон, думая, что я не вижу. В такие моменты руки чесались позвонить Игорю. Набрать и спросить: "Как тебе мой коньяк, друг? Вкусно?"

Во вторник нашёл в шкафу его подарки – запонки на день рождения, тот самый коньяк на Новый год... Каждая вещь теперь отдавала фальшью. Двадцать пять лет дружбы превратились в декорацию, за которой...

"Завтра девочки собираются. Ты же не против?" – как бы между прочим сказала в среду Лена. Я смотрел на её руки – чуть подрагивают пальцы. Раньше она не умела врать – краснела, запиналась. Когда научилась?

"Конечно, не против. Как я могу быть против встречи с одноклассницами?" – собственный голос звучал как чужой.

"Спасибо, родной", – она чмокнула меня в щёку и упорхнула на кухню. "Родной". Не "дорогой", как в тех сообщениях. Видимо, спохватилась.

К четвергу я всё распланировал. Скажу, что задержусь на работе. Припаркуюсь за углом, подожду, когда они придут. Дам им время устроиться, заказать любимое шампанское... А потом...

А что потом? Скандал? Развод? Дележ квартиры с недоплаченной ипотекой? Димка как раз закончит школу – отличный подарок на выпускной...

Весь день мутило. Коллеги спрашивали, не заболел ли. Нет, не заболел. Просто сегодня вечером узнаю, существуют ли вообще эти одноклассницы. Просто сегодня вечером посмотрю в глаза человеку, который двадцать пять лет считался лучшим другом.

"Прости, дорогой, задержимся допоздна – годовые отчеты горят. Поужинай без меня", – пришло сообщение от Лены.

"Дорогой". Рука с телефоном дрожала. До вечера оставалось три часа. Три часа до того, как...

В ящике стола лежали их с Игорем фото с последней рыбалки. Два идиота с удочками – счастливые, пьяные, еще не знающие, что через полгода один будет спать с женой другого. Интересно, они уже тогда?..

Я достал бутылку коньяка – тот самый, его подарок. Открыл, понюхал, поставил обратно. Нет, сначала дело. Потом можно будет и напиться.

Впереди был длинный вечер. Очень длинный вечер.

Я специально приехал в "Сырое мясо" за два часа. Здесь всё было до боли знакомо – каждый угол, каждая деталь интерьера. Раньше мы часто сюда захаживали, особенно по праздникам. Теперь понятно, почему последний год я всё чаще получал отказы: "Давай в другое место", "Надоело там", "Слишком дорого"...

"Столик для одного? В четверг вечером?" – удивилась администратор, молодая девушка, явно новенькая.

"Да. Только не у окон. И желательно... потише".

Она провела меня в дальний угол зала. Отсюда открывался идеальный вид на ту самую нишу за колонной, о которой говорил брат. При этом сам столик оставался в тени – никто бы не заметил случайного наблюдателя.

"Простите, но этот столик может потребоваться для пар... У нас сегодня много броней", – администратор замялась.

"Я ненадолго. Максимум на пару часов", – я достал пятитысячную купюру.

Она кивнула, всё поняв. Наверное, не первый раз видит такое – рестораны для этого и существуют. Для свиданий. Для измен. Для предательств.

Заказал себе кофе. Потом еще. И еще. Руки дрожали, каждый глоток горчил. Перед глазами всплывали картинки прошлого: вот здесь мы праздновали Ленкино повышение, тут отмечали Димкино поступление в лицей, а там... Там, в нише за колонной, я впервые её поцеловал. Двадцать три года назад.

В семь часов зал начал заполняться. Пары, компании, снова пары... Каждый раз, когда открывалась входная дверь, что-то внутри обрывалось. А вдруг показалось? Вдруг брат ошибся? Мало ли похожих женщин в синих блузках? Мало ли...

Игорь появился точно в назначенное время – мы всегда подшучивали над его пунктуальностью. Прошел к "их" столику уверенным шагом – явно не в первый раз. Заказал что-то, даже не глядя в меню. Официант кивнул с пониманием – тоже постоянный гость?

"Вы с Ленкой – такая пара... Как мои родители. Я вот не смог так. Может, я просто не создан для семьи?" – всплыло перед глазами его лицо с последней рыбалки.

Не создан? Или просто присмотрел себе чужую?

В начале восьмого появилась она. Моё сердце пропустило удар – новое платье, туфли, укладка... Неужели правда? Неужели всё это время, пока я пахал на работе, пока помогал Димке с подготовкой к ЕГЭ...

Они даже не осмотрелись по сторонам – слишком привыкли к безопасности своего укромного уголка. Игорь встал, помог ей сесть, что-то прошептал на ухо. Она улыбнулась – той самой улыбкой, которую я не видел уже... Сколько? Год? Два?

Руки сами сжались в кулаки. В голове билась одна мысль: "Встать. Подойти. Разбить эту самодовольную рожу..." Но я заставил себя сидеть неподвижно. Смотреть. Запоминать каждую деталь этого предательства.

Первый час я помню урывками. Как они смеялись. Как он касался её руки. Как она смотрела на него – будто никого больше не существует. Как официант зажёг свечи – свечи, чёрт возьми! В голове крутилось: "Мои родители прожили вместе сорок лет. Ни разу, ни на секунду не усомнился в их верности. Я вырос с этим – семья священна. Брак – это навсегда..."

Сорок лет верности против трёх месяцев лжи по четвергам.

Когда официант принес им шампанское, меня затрясло. То самое, которое мы пили здесь на годовщину свадьбы.

"Мадам обожает именно этот сорт", – подмигнул тогда официант. Видимо, она до сих пор его обожает. Только теперь с другим.

"У тебя что-то случилось?" – участливо спросила проходившая мимо администратор, заметив, как я стиснул чашку с давно остывшим кофе.

"Да. Случилось. Двадцать три года случилось", – хотелось крикнуть ей в лицо. Вместо этого просто покачал головой.

А они уже были в своём мире. Игорь что-то рассказывал, активно жестикулируя – он всегда так делал, когда увлекался темой. Лена слушала, подперев подбородок рукой – точно так же, как слушала меня когда-то. Потом потянулась к его бокалу – чокнуться. На безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо. Моё кольцо.

В висках застучало. Двадцать пять лет дружбы. Общие истории, пьянки, разговоры до утра...

"Ты – как брат мне", – говорил Игорь на моём сорокалетии. Брат? У меня уже есть брат. Настоящий. Тот, который позвонил и рассказал правду.

А эта... Что она нашла в нём? Успешный бизнес? Красивые слова? Или просто внимание, которого я не додал?

Я вспомнил, как она говорила полгода назад:

"Может, сходим куда-нибудь вдвоём? Как раньше?"

А я только отмахнулся – дедлайн на работе, у Димки экзамены на носу...

Игорь наклонился к ней близко-близко. Его рука скользнула по её плечу, зарылась в волосы. Она прикрыла глаза и...

Я резко встал. Грохот отодвигаемого стула заставил соседей обернуться. Плевать. Ноги сами несли меня к их столику. В голове билось: "Это конец. Конец всему. Двадцати трём годам брака. Двадцати пяти годам дружбы. Конец вере в людей, в верность, в любовь..."

Я смотрел на их склонённые друг к другу головы и думал о родителях.

"Сынок, брак – это труд. Каждый день, каждый час. Но оно того стоит", – говорил отец перед свадьбой.

Он носил маме цветы каждую пятницу, до самой её смерти. А я... Я когда в последний раз дарил Лене цветы просто так?

Три шага до столика. Они всё ещё ничего не замечали – слишком увлечены друг другом. Два шага. В руке хрустнул букет – белые хризантемы, купленные по дороге. Её любимые. Один шаг.

"Почему?"

Всего одно слово. Тихое, глухое, будто из другого мира. Но они отпрянули друг от друга, словно их ударило током. В глазах Лены плеснулся ужас. Узнавание. Стыд. И что-то ещё... Облегчение? В лице Игоря не осталось ни кровинки.

"Почему?" – повторил я, глядя ей в глаза.

Её губы дрогнули, но не издали ни звука. А что тут скажешь? Какими словами объяснишь предательство? Как оправдаешь ложь?

Хризантемы падали на пол – лепесток за лепестком. Белые, как наша спальня. Как её свадебное платье. Как ложь, которой мы жили последние месяцы.

Развернулся и пошёл к выходу. Пусть объясняются. Пусть придумывают оправдания. Пусть...

В спину ударил её сдавленный всхлип. Я не обернулся. В ушах звенело, перед глазами плыло. Казалось, что иду по битому стеклу – по осколкам нашей жизни, такой правильной, такой образцовой, такой... лживой.

Только в машине понял, что плачу. Первый раз после смерти матери.

Сорокасемилетний мужик, успешный менеджер, примерный отец, оказавшийся просто старым дураком, который не уберёг главное...

Спасибо, что вы с нами!❤️

Первая часть

— Ну всё, — сказала она вполголоса Кириллу, который стоял с безнадёжным видом в коридоре. — Я ухожу якобы в магазин за молоком. Посмотрим, о чём тут Алёночка поговорит без меня.

Муж кивнул и слегка криво улыбнулся:

— Ладно… буду делать вид, что пошёл в душ. Хоть бы ничего не случилось.

Сердце у Насти стучало как бешеное, когда она вышла из квартиры. Подумалось: «А вдруг ничего не обнаружим? Может, правда я уже докатилась до паранойи?» Но шаг был сделан.

Она погуляла минут двадцать по улице, зашла в небольшой маркет купить молоко для вида, при этом чувствуя себя, как в каком-то дешевом шпионском триллере.

Возвращалась неспеша, готовая к любому результату. У подъезда встретила Кирилла: он сказал, что на пару минут отлучился в ближайший ларёк купить воды. В общем, всё шло как обычно, но с тем отличием, что оба они теперь были как на иголках.

Когда Настя тихо вошла на кухню, Алёна сидела там с Петькой на коленях, ласково напевая: — Петюньчик мой любимый, сейчас мамочка придёт… ну как мамочка, то есть хозяйка наша, да… но я тоже ничего так, правда?

Услышав Настю, Алёна быстро оборвала свой бормотливо-песенный тон. Настя лишь бросила через плечо:

— Сейчас я кое-что на компе посмотрю, потом с вами побуду.

Алёна кивнула:

— Хорошо, Настюш.

По виду няни невозможно было сказать, что она чем-то обеспокоена. Та же лучезарная улыбка, тот же расслабленный вид. Но Настя, обжигаясь внутренним напряжением, чувствовала: «Ну, посмотрим, что у меня в записи».

Едва выпроводив Алёну с детьми в коридор («Пойдёмте носочки потеплее наденем!»), Настя схватила телефон с полочки, села у себя в спальне и поставила диктофон на воспроизведение. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет.

Первое время — бытовые шумы: звук открывающегося холодильника, возня со шкафчиками. Потом раздался голос Алёны: — Кир, а Настёна уже ушла? Ответа Кирилла не было слышно, видимо, он молчал или кивал. — Ну, тогда смотри, — продолжила Алёна, — я тут нашла у неё косметичку, вроде бы неплохую… да ну, не буду я её брать. Хотя, честно говоря, мне нравится оттенок этих румян… Но ладно, пусть расслабится. (Взволнованный смешок.) Не, ну правда, мне кажется, она подозревает.

Пауза, потом голос всё-таки Кирилла: — Да ничего она не подозревает толком. Она просто устаёт. — Думаешь? Ну а вдруг она за мной следит. Она вообще какая-то встрёпанная. Но я скоро закончу. Пару месяцев, и всё, уеду… уеду к своим. — Алёна выдохнула громко, будто сняла невидимый груз. — Кир, а ты знаешь, мне вообще-то твоя компания нравится, — добавила она уже полушёпотом. — Ты классный.

На записи послышался тихий вздох Кирилла, будто он отстранился или смутился. Настя прикусила губу: «Боже мой, она реально к нему подкатывает?..» Потом было невнятное шуршание, как будто кто-то перебирал вещи на полках.

Наконец, Алёна снова заговорила: — Слушай, не смотри так. Я же не собираюсь разрушать вашу семью. Просто… просто дорабатываю тут, да и всё. Мне нужно уладить кое-какие долги. Кир, если что, я всегда на связи, — звякнул смех. — Ладно, пойду Петьку проверю.

И тут запись словно прервалась шумом шагов, потом тишина. Но уже этих фраз хватило Насте с лихвой — ей словно в лицо швырнули ведро холодной воды. «Так и знала… да у неё вообще какой-то план, она таскает по мелочи и подлизывается к мужу.»

Она сидела, ошалев от услышанного. Чёрт возьми, никаких «кокосовых вод» — это всё отговорки. «Пару месяцев и всё…» Значит, она рассчитывала пожить за их счёт и свалить? Но что конкретно? Если уж исчезли цепочка и сумка, то дальше, может, и деньги бы утащила?

Сжав телефон в руке, Настя понимала, что дальше медлить нельзя. Нужно всё вывести на чистую воду. Даже если Кирилл не особо рад конфликту, улики налицо.

В ту же секунду она услышала, как Алёна снова болтает с детьми в гостиной, а Кирилл ушёл в ванную. Даша весело хохотала: «Алёнка, а ты правда уедешь? Куда? Возьми меня с собой!» — и Алёна заливалась смехом: «Хи-хи, деточка, тебе лучше остаться с мамой».

Настя глубоко вдохнула, вытерла пот со лба. «Всё, пора», — промелькнуло в голове. Кульминационный момент настал — с этими словами и будет ясна истинная натура их «незаменимой» няни.

Настя вышла из спальни, прижимая к груди телефон с записью, словно щит. Ноги подкашивались, но она знала: отступать уже некуда. Услышать такое — и промолчать? Нет, спасибо.

Она пересекла коридор и увидела в гостиной типичную для последних дней картину: Алёна обнимала Петю, на полу рядом валялись кубики, а Даша размахивала рисунками, радостно хихикая. Всё бы ничего, если бы Настя не чувствовала, что эта «заботливая атмосфера» — лишь дымовая завеса.

— Алёна, — Настя заговорила ровно, но её голос слегка дрожал. — Нам надо поговорить. Серьёзно.

Няня приподняла брови, всё ещё обнимая малыша:

— Ух ты, как официально. Ну, конечно, давай. Дашенька, Петька, вы пока поскладывайте кубики, ладно? Мама с Алёной поболтают.

Дети нехотя отползли, переключаясь на кубики. Кирилл как раз вышел из ванной, вытирая шею полотенцем, и, видимо, почувствовал, что запахло жареным. Он сделал пару шагов вперёд, остановился. Казалось, разрывался между желанием спрятаться в своей комнате и необходимостью поддержать жену.

— Ребят, а может, я Дашу и Петю в детскую уведу? — предложил он дрогнувшим голосом.

— Да, уведите их, Кир, — кивнула Настя. — Потому что разговор «не для чужих ушей». Идите-идите.

Пока Кирилл увёл ребятишек, Алёна нетерпеливо пощёлкала ногтями по шкафу:

— О чём речь-то? Настюш, ты чего такая напряжённая?

Настя сделала глубокий вдох:

— О том, что пропала моя сумка. До этого пропали кое-какие вещи… А ещё насчёт чеков, которые, прости, не сходятся с реальной едой в нашем холодильнике. И о цепочке. И ещё… — Она стиснула зубы. — Я прослушала твою сегодняшнюю беседу.

— Чего-о?! — Алёна вздрогнула, губы её чуть дёрнулись. — Что значит «прослушала»?

— То и значит, — Настя старалась сохранять твёрдый тон, хотя внутри всё трясло. — Я включила на кухне диктофон. И слышала, как ты рылась в моих шкафах и говорила про «пару месяцев» и «долги», что ты «здесь дорабатываешь». И что тебе «нравится Кирилл». Хочешь, включу запись?

На миг в глазах няни отразился испуг, но почти сразу она скрестила руки на груди, прикрыла губы презрительной ухмылкой:

— Ой, да ладно, какая запись, прифигела совсем? Настя, ну ты даёшь… Вторжение в мою личную жизнь! Да я пожалуюсь, знаешь куда? В трудовую инспекцию! Или полицию — за шпионаж. Это ж незаконно, подслушивать, понимаешь?!

Настя вскипела:

— Незаконно?! — её голос сорвался на высокие ноты. — А воровать, по-твоему, законно? Чужие вещи таскать, причём явно не только у нас. Да я сейчас же полицию вызову, давай, посмотрим, у кого проблем больше будет. Где моя сумка, Алёна?!

Няня бросила взгляд в сторону коридора, будто ища выход или подсознательно надеясь, что Кирилл вступится. Потом резко выдохнула:

— Да нет никакой твоей сумки у меня… Может, сама куда засунула, — фыркнула с вызовом. — Цепочку тоже, наверное, потеряла, а на меня киваешь. У людей бывает, знаешь ли, склероз.

В душе Насти кипела такая злоба, что казалось, сейчас кинется на эту «милую девочку». Но она вспомнила про детей. Вряд ли стоит при них превращать гостиную в поле боя. С трудом сжав кулаки, она процедила:

— Ладно. Тогда придётся вызвать полицию. И они найдут, где ты всё это хранишь, уверена. Может, в твоей сумке? Или под матрасом?

Алёна, побелев, дрогнула ресницами:

— Ты не посмеешь. Нет у тебя улик… Только диктофонные записи. Да и то, небось, ничего там нет, кроме бытовухи.

— Думаешь, нет? — у Насти пересохло во рту. — Там достаточно, чтобы ты объяснила, кто тебе «нравится» и зачем ты лезешь в чужие шкафы. И потом, у нас ведь куча чеков на продукты, которых в доме нет. Как думаешь, копы сообразят, что ты их покупала «за наш счёт» и куда-то увозила?

В этот момент в гостиную тихонько вошёл Кирилл, за ним выглядывала испуганная Даша. Очевидно, ребятня слышала, как взрослые повышают голос, и дочь встревожилась.

— Пап, а почему мама кричит? — прошептала Даша, моргая. — Вы ссоритесь? Алёнка плохая?

Кирилл наклонился к ней, погладил по голове:

— Дашуль, иди в свою комнату ещё на пять минут, ладно? Потом всё объясним.

Услышав про «плохую Алёнку», няня едва удержалась, чтобы не взорваться. Она резко обернулась к Кириллу:

— Кир, ну скажи хоть ты! Скажи, что это полный бред, что… Они все с ума посходили?

Кирилл опустил глаза:

— Алёна… Я слышал часть записи. И я видел, как Настя мучается… Я… я очень надеялся, что это всё недоразумение. Но сумка, цепочка… это ведь не просто так пропало. — Он вздохнул, будто сдаваясь. — Прости, но я тоже хочу знать, где они. И вообще, что происходит.

Поняв, что поддержки не будет, Алёна вскинула подбородок:

— Ясно… Вы тут все сговорились. Отлично. По-хорошему у меня не получается, да? Что ж… — Она шумно сглотнула, видно было, что внутри бурлит страх и злость. — Слышите, я не хочу ваши драгоценности! Сумка мне не нужна, цепочка тоже. У меня, может, долги, но не такие, чтоб с нуля воровать всякую ерунду…

Возможно, я переборщила с этими закупками… может, я часть продуктов отвозила домой… Но я и вправду уезжала к отцу — папе, то бишь, хотела ему помогать. Думаете, легко жить, когда у тебя долги, а работы нормальной нет?..

— А может, расскажешь, почему ты то говоришь, что у тебя нет родителей, то папа внезапно нарисовался? — тихо спросила Настя, пытаясь удержать истерику.

Алёна сжала кулаки:

— А потому что не люблю я про это болтать! Это моя личная жизнь, поняла?! Я вообще… — Она вдруг осеклась, взгляд метнулся к двери. — Да, всё, короче, понятно с вами. Я ухожу. Полиция, говорите? Ну, зовите, если хотите. Только у меня нет при себе ваших вещичек. Сумку, может, кто из гостей стащил…

— Гостей у нас не было, — холодно бросила Настя. — Весь месяц только ты. Значит, ты.

На минуту в гостиной повисла тяжёлая тишина. Кирилл выглядел измученным, как будто провёл сотню раундов бокса. Алёна закусила губу, отвернулась, потом резким движением сорвала с кухонного стула свою куртку:

— Ладно. Я ухожу сейчас же. Хотите в полицию — идите. Только учтите, у меня тоже есть кое-что рассказать. Например, о том, что вы нарушаете права работника: официально не оформляли меня. И запись, кстати, незаконная. Думаете, куда это всё катится?

Настя, кипя от негодования, лишь выдавила:

— Уж как-нибудь разберёмся. Главное, чтоб ты больше в нашем доме не появлялась.

— Чёртова истеричка… — тихо вырвалось у Алёны. Но она быстро сменила маску и обернулась к коридору: — Дашуль, Петенька, простите, я ухожу. Вы были такими классными детками…

Дети не выбежали — то ли Кирилл удержал их, то ли сами чувствовали что-то неладное. Алёна бочком протиснулась к выходу, на ходу одевая куртку, громко хлопнула дверью, и в квартире воцарилась какая-то хмурая пустота.

Настя опустилась на стул. Сил не было даже злиться. Где-то внутри ревело: «А где моя сумка? А цепочка?» Но она понимала: скорее всего, Алёна давно вынесла их «невзначай» и сдала, может быть, в ломбард, а может, собиралась продать знакомым.

Полиция… Что ж, теоретически можно заявить о краже, но было бы куча бумажной волокиты, и никто не гарантирует, что их вещи вернутся. Кирилл молча подошёл к жене, погладил по плечу:

— Прости. Я действительно зашорился. Надо было тебя слушать с самого начала.

— Да уж… — Настя горько улыбнулась. — Твоего «прости» сейчас маловато. Но всё равно спасибо, что не стал защищать эту «бедную» девушку.

— Просто я… — Кирилл запнулся. — Да. Я дурак.

Настя криво усмехнулась, накрыв его ладонь своей:

— Ну, может, не совсем. Дети, конечно, будут переживать, но лучше так, чем дальше обманываться.

За дверью всё ещё доносились отголоски шагов — Алёна, видимо, быстро сбегала по лестнице, чтобы не пересекаться больше ни с кем из соседей. Настя вдруг вспомнила, как та ушла в свою первую неделю работы — весёлая, лёгкая, вытирала детские ручонки и уверенно переставляла мебель. А теперь… теперь осталась только эта пустая тишина.

— Мама, — робко протянула Даша, появляясь из коридора, — а Алёнка что, не вернётся? Она сказала, что уходит.

Настя глубоко вздохнула, устало улыбнулась дочери:

— Нет, Дашуль, не вернётся. К сожалению, так получилось. А мы с тобой вместе будем теперь супчик варить, ладно?

Девочка опустила глаза:

— Ну ладно… Но я скучать буду. Она была хорошая… вроде…

— Да, мне тоже жаль, что так вышло, — призналась Настя, чувствуя, как слёзы подступают к горлу. — Но иногда люди обманывают нас, даже если кажутся очень милыми. Зато у нас с тобой есть Петька и папа, да?

Кирилл обнял их обеих — его рука дрожала. Он, похоже, тоже с трудом понимал, как жить дальше после всего этого. Но другого пути не было. Они остались втроём с Петей, без няни и с горьким чувством потери. Потери не только вещей, но и доверия, между собой тоже.

— Надо ещё кое-что обсудить, — тихо сказала Настя мужу, потом посмотрела на Дашу: — Но это потом, попозже.

Девочка тихонько кивнула, принимая мамин ответ. Кирилл в знак согласия лишь негромко вздохнул: они оба осознавали, что им предстоит не один сложный разговор о доверии, о ревности, о том, как мало они общались, пока Алёна вклинивалась в их семью. А ещё о том, стоит ли им всё-таки идти в полицию.

Но, может, самым важным сейчас было просто остаться вместе и не взорваться от взаимных претензий. Молчали. Где-то позади маячила мысль: «Нужно же искать новую няню», но Настя, чёрт побери, не могла заставить себя сразу лезть в этот ад повторно. Первым делом — успокоить детей и себя, сделать урок из случившегося, и как-то жить дальше.

— Пошли на кухню, — предложил Кирилл. — Попьём чаю… без Алёны.

— Угу, — еле слышно произнесла Настя, и они втроём — с Дашей на руках, с Петей, которого позвали из детской, — направились туда, где в воздухе ещё витал запах недавней ссоры и обманчивой «заботы» чужого человека.

Так закончилась история с «чудесной» няней, оставив после себя больше вопросов, чем ответов. И самое главное из них: как доверять кому-то ещё, если жизнь так легко переворачивается в один момент?.. Но у семьи Насти и Кирилла теперь было время это понять — вместе.

С теплом и благодарностью! ❤️

Первая часть