Некто, называющий себя “Мастер Подземелий” похитил меня и заставляет играть в D&D
– Бросай на восприятие, – окликает меня возбужденный голос из темноты.
Я сижу на жестком деревянном стуле. Что-то холодное впивается в левое запястье, в правой руке зажат маленький предмет. Почти круглый, не считая множества маленьких граней…
– Не тяни, ну же. Бросай дайс. – Снова тот же голос из темноты.
Дайс… точно. В моей руке игральная кость. И нет другого варианта, кроме как бросить ее. Трясу кубик в сжатом кулаке и выпускаю вперед, в кромешную тьму неизвестности.
Кубик со стуком падает на деревянную поверхность и останавливается. Тихий щелчок. А потом, сразу, луч яркого света, падающий точно на дайс. Мгновение – и снова опускается темнота.
– Ты прошел проверку восприятия. Вы все прошли, если точнее. Теперь зрение возвращается к вам.
Как только затихает последний звук, комнату заливает яркий свет, полностью ослепляя меня. Глазам требуется время, чтобы привыкнуть, но вскоре я уже различаю круглый деревянный стол, стоящий в центре тесной комнатушки.
За столом я не один: трое мужчин расположились вокруг. Двое смертельно напуганы. Третий, в криповой маске средневекового рыцаря, кажется нездорово возбужденным.
– В крошечной комнатке вспыхивает свет, являя твоим глазам двух других искателей приключений, готовых отправиться навстречу опасностям! – Парень в маске приплясывает от волнения.
Где я? Кто эти люди? Как, черт возьми, я сюда попал? Смотрю вниз и понимаю, что за левое запястье я прикован наручниками к стулу. Этот ублюдок похитил меня!
– Искатели приключений замерли в замешательстве, совершенно не понимая, как здесь оказались, – продолжает парень в маске. – Но это и не важно! Главное, что они здесь. И теперь должны пройти свое приключение до конца. Где-то в городе бродит главгад, известный как “Мастер Подземелий”. Он похищает невинных людей и заставляет их играть в извращенную игру! Герои должны были остановить его раньше, но провалились и сами попались в его сети. Теперь им остается только играть.
– Отпусти меня, урод! – внезапно кричит один из моих собратьев по несчастью.
– Мастер подземелий игнорирует мольбы пленников. Он уже плетет паутину повествования, он уже творит свой подлый план! – нараспев произносит Мастер, даже не задумываясь над ответом.
– Отпусти нас! – ярость в голосе пленника уступила место мольбе.
– Что ж, если и правда хочешь убедить меня, сделай бросок на убеждение. – Теперь ублюдок еще и хихикает.
Мужчина смотрит на него в недоумении, и тогда Мастер Подземелий поднимается с места, подходит к пленнику и вкладывает двадцатигранный кубик ему в ладонь.
– Бросай.
Осознав, что выбора нет, игрок бросает кость на стол. Металлический кубик гулко ударяется об дерево.
Мастер вытягивает шею, всматриваясь в число… и ухмыляется.
– Ммм, 6. А вот интересно, смог ли ты убедить Мастера отпустить тебя? Как думаешь?
Я достаточно долго играю в ДнД, чтобы понимать, что значит этот бросок. Ничего хорошего.
– Мастер Подземелий слышит твои мольбы, но смеется тебе в лицо и отвергает их! – И этот ненормальный наклоняется и реально смеется бедняге в лицо. Тот никак не реагирует. Зато его сосед опускает голову и начинает тихо всхлипывать.
– О, почему ты плачешь? Разве ты не славный Джеральд Хитрый? Бухгалтер, чья сноровка заставляет людей трепетать? – Мастер, наклонившись между двумя стульями, по-змеиному поворачивает голову ко второму мужчине. – А ты что же, Роуэн Проворный, обаятельный водитель автобуса, коего славят по всему королевству? – Он поднимает голову и смотрит прямо на меня. – Или ты, Мэтью Мудрый, обучающий молодые умы?
Что за черт. Он знает меня. Мое имя действительно Мэтью, я действительно учитель… Но откуда он знает?
Лица Роуэна и Джеральда подтверждают мои подозрения: он и о них сказал все верно.
Джеральд первым прерывает молчание.
– Откуда? Ради всего святого, откуда ты знаешь, кто я?
– О, а ты верно считаешь, что я не познакомился с членами собственной группы?
Никто не произносит ни слова. Мастер продолжает.
– На лицах искателей приключений застыли шок и замешательство: запутанная игра Мастера Подземелий ввергает их в пучины отчаяния. Что же они будут делать дальше? – И он водит головой, осматривая каждого из нас, словно в гребаном театре Кабуки.
– Я сейчас вырву эти сраные наручники и надеру тебе задницу! – агрессивно выкрикивает Рован.
– О! О-о-о! Ты хочешь запугать Мастера? Что ж, придется бросать.
Двадцатигранник снова ложится в ладонь Роуэна.
Не видя других вариантов, тот неохотно подчиняется. Кубик падает на стол.
– О! 10! Мастер немного впечатлен твоим злобным видом, но не настолько, чтобы выпустить птичку из клетки, увы. Что делают остальные?
Я давно играю в ДнД. И за эти годы выучил, что слепо испытывать удачу – провальная стратегия, куда лучше попытаться выяснить мотивы злодея. Поэтому решаю подыграть и попытаться понять, что именно здесь происходит.
– Скажи мне, Мастер, каковы твои истинные намерения? Зачем ты собрал нас здесь? – Изо всех сил я стараюсь казаться искренне заинтересованным.
– Как смеешь ты спрашивать о моих намерениях! Но ничего, они станут очевидны уже совсем скоро.
– Но Мастер, если мы – герои, призванные остановить тебя, то почему ты так легко захватил в плен нас? – Я все равно вытяну из тебя все, что смогу, придурок.
– Это было очень легко, Мэтью Мудрый! Мне нужно было лишь следить за каждым вашим шагом и ударить в удобный момент. Ударить прямо в цель.
– Очень умный план. И что будет, когда мы закончим твою изощренную игру?
– О, ты увидишь! Увидишь как только игра будет закончена.
– Знаешь, обычно злодеи поразговорчивее. С удовольствием излагают свои коварные замыслы, глумятся над героями. Почему ты не следуешь канону?
– Обстановку нагнетаю.
– А я ведь знал парня, похожего на тебя, – расстроенный отсутствием ответов, я больше не стесняюсь. – Мы играли вместе в старшей школе, ходили в один клуб. Точнее не так. Никто не хотел с ним играть, потому что, что бы ни делала команда, у засранца всегда были свои планы,. Он всегда все портил. В итоге, мне пришлось выкинуть его из клуба. Так что да. Я уже имел дело с такими, как ты…
– Молчать! – вопит Мастер. – Хватит с меня твоего допроса! Вы все неправильно играете!
И он бросает свой кубик на стол.
– Мастер использует атаку исподтишка на Мэтью Мудрого. 16 на попадание. Более чем достаточно, чтобы пробить твой класс брони.
Я краем глаза успеваю увидеть, как Мастер Подземелий резко опускает руку вниз, к моей ноге. Резкая боль пронзает бедро. Я опускаю голову и пораженно наблюдаю, как кровь стекает вниз по ноге. В руке Мастера маленький нож. Нож, которым он вспорол мне верхнюю часть бедра.
– О! Похоже ты получаешь 4 единицы рубящего урона, – мурлычет он. И смеется.
В этот момент мы все трое понимаем, насколько все плохо.
– Бросайте инициативу. Да-да, у вас тоже есть шанс атаковать меня, все честно!
Джеральд и Роуэн бросают кубы, словно на автомате. Я тоже должен бы, но не могу оправиться от шока. Этот ублюдок меня порезал!
Но вскоре и мой кубик шлепается на стол.
Мастер взволнованно рассматривает результаты и дрожащим от предвкушения голосом говорит:
– Джеральд. ты первый. Затем Роуэн. Потом снова мой ход. Мэтью последний. Давайте же!
Джеральд бросает двадцатигранник.
18.
– Так, так, так! Вы только посмотрите! – Мастер ликует. – Ты можешь атаковать меня.
– Чем? – выплевывает Джеральд.
– Любым оружием, которым ты экипирован, конечно же. Может проверить карманы?
С надеждой Джеральд хлопает себя по карманам, но там пусто.
– У меня ничего нет, – упавшим голосом шепчет он.
– Очень-очень плохо! Искатели приключений должны быть готовы к любым неожиданностям. – Самодовольство так и сочится из этого ублюдка. – Роуэн, ты следующий.
Дрожащей рукой Роуэн бросает.
3.
– О, прости, это лишь 3. Совершенно недостаточно.
Роуэн не выдерживает и всхлипывает. Во мне волной поднимается страх. Не знаю, почему меня это удивляет, но игра явно выстроена не в нашу пользу. Шансов выбраться живыми и невредимыми все меньше.
– Неужели уже мой ход! На этот раз я атакую Роуэна Проворного!
Кубик гулко стучит об стол.
Напряжение растет, я чувствую, как мое собственное сердце ускоряется, хотя атакуют и не меня.
15.
Очевидно, попадание?
Быстрый взмах руки Мастера и кровь, хлынувшая из предплечья Роуэна, однозначно отвечают на мой вопрос.
Роуэн вопит от боли.
– Отпусти нас, сволочь! Никто не хочет играть в твою сраную игру!
– О, я знаю. В этом-то и проблема.
Мастер стягивает маску с лица, открывая истинное “я”. Мы почти синхронно пораженно выдыхаем.
Гэвин. Чертов Гэвин. Парень из школьного клуба ДнД, которого мне пришлось выгнать. Никто не хотел играть с ним тогда, и уж точно никто не хочет этого делать сейчас.
– Джеральд. Мой прекрасный бухгалтер. Помнишь, как ты хвастался той маленькой вечеринкой с ДнД, пока мы обсуждали финансы? Той самой, на которой совершенно точно не было всего одного местечка для еще одного игрока? Для меня? И ты Роуэн, водитель автобуса, на котором я езжу каждый гребаный день. Помнишь, как я предложил тебе присоединиться к моей кампании? Помнишь, как ты мне отказал?!
Гэвин на мгновение замолкает. Затем его глаза захлестывает ярость. Он поворачивается ко мне.
– А ты. Ты, кто выгнал меня из единственного сообщества, которое меня приняло! Которому я реально принадлежал! Ты вышвырнул меня. И этого я тебе не прощу.
Он смотрит на меня с такой ненавистью… почти звериной. Я и так понимал, что вляпался в нездоровое дерьмо, но теперь, под этим пронзающим взглядом, последние мои надежды испаряются. Мне не уйти отсюда живым.
– Но каким бы я был Мастером Подземелий, если бы не позволил тебе бросить на попадание в свой ход еще разок. – Он жестом разрешает мне бросить.
Поднимаю кубик. Рука дрожит, но я мгновение встряхиваю дайс, а затем бросаю изо всех сил. Кубик отскакивает от стола раз. Еще раз. Мгновение балансирует на грани между двумя числами, и наконец, падает.
17. Достаточно, чтобы пробить его.
– Очень хорошо. Можешь использовать любое оружие, чтобы нанести мне урон, – мурлычет Мастер, прекрасно зная, что я безоружен.
И он уже готов объявить раунд оконченным, когда я подаю голос. План должен сработать. Это наш единственный шанс.
– Я выбираю безоружную атаку. Буду бить кулаком. – Вот бы еще голос звучал хоть чуть-чуть увереннее.
– Эм… ну… да, думаю да, ты можешь это сделать. Черт… я не продумал этот вариант. – Гэвин сейчас так зол на самого себя. И на меня, за то что остался в дураках.
Он еще мгновение думает, и продолжает:
– Сначала брось на урон. Используй четырехгранник. Сколько выбросишь, настолько сильно и ударишь.
И он вкладывает металлический кубик мне в руку. Тот самый четырехгранник–пирамидку, которой всегда делают жутко острые грани, отливая в металле…
Гэвин присаживается, с нетерпением ожидая броска. Его лицо оказывается на одном уровне с моим.
Я слегка трясу кубик в руке, как будто собираюсь бросить… а потом одним быстрым движением вонзаю острие, зажав между пальцами, прямо в его глаз.
“Мастер” вопит от боли. Он выглядит почти комично удивленным, не в силах осознать, что я сделал, а потом хватается за глаз, отчаянно пытаясь вытащить кубик, но он сидит максимально глубоко.
Кровь стекает по его лицу. Гэвин падает на землю, весь сосредоточенный на куске металла. Что-то тихо звякает.
Ключи от наручников выпадают из его кармана прямо к моим ногам.
Тянусь через стол, поднимаю двадцатигранник и кидаю его в последний раз.
Чистая 20.
Смотрю вниз на жалкую рыдающую кучу на полу и дважды пинаю Гэвина в голову, вырубая его.
– Это крит, ублюдок.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Пригласи меня (7) Дима и Алина
- Я думала, вы никогда не соберетесь, ребята, - проговорила молодая преподавательница психологии, когда аудитория наконец заполнилась пришедшими из деканата участниками интимного скандала и сочувствующими.
- Если честно, - вступил в беседу Никита, - я не совсем понимаю, зачем в наш курс вообще включена психология. Во-первых, это псевдонаука, и это всем очевидно…
- Что? Псевдонаука? Ты совсем что ли? – удивилась Ира.
- Я не сомневался, что для тебя это будет открытием, - Никита свысока посмотрел на Иру, - ты и в астрологию веришь.
- Астрология – наука о цифрах и звездах, идиот!
- Ну, что и требовалось доказать. Ты сюда, очевидно, по блату попала, потому что головой ты явно не вытянула бы.
— Это не твое дело, - зашипела Ира.
- Молодой человек, - вступилась за свой предмет преподавательница, - вы ошибаетесь, психология – это наука, причем весьма полезная и вам как человеку, и вам же как специалисту.
- Да, да, очень, - раздул ноздри Никита, - ладно, продолжайте тратить мое время.
- Посмотрим, как вы будете говорить на зачете, - ухмыльнулась преподавательница. – Для начала ребята, вы должны запомнить главное – как меня зовут, запишите, мое имя Вероника Павловна, и в силу особенностей вашей специальности мы с вами будем изучать такое понятие как девиантное поведение, и все, что с этим связано.
- Девиантное поведение, это как у Никиты? – засмеялся Гарик.
- Точно, - Вероника наклонилась к парню, заглянула в его глаза и улыбнулась, - а вы очень проницательны.
Гарик покраснел.
- Ну что, Алла, смотри, уведет Вероника Павловна твоего парня, - громко отметила Кристина.
- Не уведет, - ухмыльнулась девушка в ответ, - у меня на него большие планы, - она потрепала парня по голове.
Вероника Павловна сложила руки на груди и свысока посмотрела на Аллу, потом перевела взгляд на Гарика и подмигнула ему.
- Вас что же, интересуют ребята в два раза младше, - вдруг поинтересовалась девушка с цепочкой, - это не склонность к педофилии, Гарику и восемнадцати нет?
- Что? – разозлилась Вероника Павловна. – Сколько мне, по-твоему, лет?
- По-моему, лет сорок пять, но это не имеет значения, вы открыто домогаетесь несовершеннолетнего, держите себя в руках, а не то, я сообщу о вашем поведении куда следует.
Вероника Павловна выдохнула:
- Мне тридцать с небольшим, дорогуша, и я замужем, и у меня есть дочь, так что оставьте свое беспокойство.
- Ну вот и отлично, может, наконец-то приступим к занятию? – уточнила девушка с цепочкой на джинсах.
Алла повернулась к своей защитнице и одними губами прошептала ей:
- Спасибо.
В ответ девушка кивнула и принялась записывать лекцию.
- Ты не такая и противная девчонка, - кинул Никита выходящий из здания университета после занятий девчонке с цепочкой на джинсах, - странная, конечно, но неглупая.
Девушка хотела было что-то ответить, но ее внимание привлекла отдаляющаяся от ворот пара: Дима и Алина шли в сторону метро взявшись за руки.
- Поверить не могу, что Кристина так со мной поступила, - утренние завитки на волосах девушки все еще пружинили и переливались на все еще по-летнему теплом солнце. – Никогда больше не буду общаться с ней.
- Ну что ты, - улыбнулся Дима, - вы подруги уже много лет, не стоит из-за ее минутной слабости разрушать то, что есть между вами, вам просто стоит остыть, а потом обсудить то, что случилось. Не зря же вы так много времени провели вместе.
Ребята подошли к метро.
- Вот, видишь, какой ты. А Кристина мне говорила, что ты будешь настраивать меня против нее.
Дима улыбнулся и заглянул Алине в глаза. Девушка смутилась и посмотрела на свои туфли.
В вестибюле ребят обдала прохлада, а в нос ударил тот специфический запах подземки, который ничем не спутаешь. Парень подошел к окошку кассы, протянул купюру и купил жетон.
- Ты нечасто ездишь на метро, - заметила Алина, когда ребята прошли турникеты.
- Знаешь, я предпочитаю превращаться в летящее злое чудовище, которое преодолевает огромные расстояния за считанные секунды.
Девушка удивленно посмотрела на Диму, но через несколько мгновений засмеялась:
- Самокатчик! – протянула она.
- Да, - смутился парень, - ты раскрыла мой секрет, я стараюсь об этом не распространяться.
- Ну что же, идеальных людей нет.
Ребята подошли к платформе. Вскоре их осветили огни приближающегося состава.
- Я впервые в жизни провожаю девушку домой, - прокричал сквозь шум поезда Дима.
- А меня до тебя ни один парень домой не провожал, - призналась парню Алина.
Вагон, мерно качаясь из стороны в сторону, убаюкивал пассажиров и нес их все дальше от центра города. Наконец, выйдя из метро, ребята отправились к дому Алины, обсуждая странную ситуацию, что произошла между Гариком и Вероникой Павловной.
- Мне кажется, что Гарику никакая Вероника Павловна неинтересна, он явно влюблен в Аллу, - заключил Дима.
- Знаешь, Кристина мне говорила, что даже если парень в кого-то влюблен, он все равно присматривается к девушкам вокруг.
Вовсе нет. Если парень влюблен в девушку, ему к остальным особям женского пола присматриваться совершенно незачем. Я вот, например, ни на кого кроме тебя и секунды бы не стал глядеть, - проговорил Дима и в ту же секунду распластался на посыпанной гравием дорожке парка.
- Что случилось? – встревоженно спросила Алина, помогая парню подняться.
- Проклятый камень, - рассерженно кинул Дима, - я споткнулся, - он развел руками.
- Ой, и штанину порвал, - указала Алина на дыру, через которую виднелась разноцветная хлопковая ткань второго слоя одежды.
Дима покраснел и прикрыл дыру ладонью.
- Так, пойдем ко мне, будем зашивать это безобразие!
- Ну что ты, мне очень неловко, что скажет твоя мама?
- Мама еще несколько часов будет на работе, а тут дел-то на пять минут, - заключила Алина, - так что идем!
- Пригласи меня, – улыбнулся Дима.
Алина на секунду остановилась, посмотрела парню в глаза и робко подтвердила:
- Приглашаю...
продолжение следует ....
Знакомые деревеньки: за много лет до... (Ч.2. - ФИНАЛ)
Рассказ второй: Ночное Поппури, или Фантасмагория.
У Тихона умерла жена. Безвременно ушла, молодая была, дородная. Слегла за один день. А потом, хворая, уснула в ночь, и больше уже не проснулась.
Хоронили всей деревней, когда случилась такая беда. Светлой Дарью считали женщиной, порядочной и хозяйственной. Только после сорокового дня стала она являться к мужу. Скрипнет калитка ночью и тихонько откроется. В дом заходить не пыталась, но обойдёт всё подворье, в сараи, в хлев, в курятник заглянет, посмотрит на свой огород. А Тихон за ней из окна наблюдал, чуть занавеску отодвинет и смотрит одним глазом, вздохнуть лишний раз боится. Видел, что всё в том же платье, в каком положили в гроб, в нарядном и белом, с вышитыми на нём узорами. Пожаловаться кому-либо он боялся. Засмеют же в деревне, скажут, умом тронулся, что душа в горе наизнанку вывернулась. И никогда у него другой жены не будет. Кто за вдовца да с такой придурью в голове замуж пойдёт? Но и страшно было до жути каждую ночь наблюдать, как она их хозяйство обходит и всюду заглядывает, везде нос свой суёт, ничего не пропустит. Вид у неё был такой, будто сильно недовольна была, как после похорон он один со всем справляется. Там недометёт, тут недоскребёт, здесь недоделает.
Полные штаны страха начали появляться у Тихона, когда жена его стала подходить к дому ближе, сама уже в окна заглядывала. Он тогда отступал вглубь избы и прятался от сурового мёртвого взгляда под столом и за стульями. Боялся, что за собой родная утащит. И вот на четвёртую такую ночь, когда Дарья не просто смотрела, а ногтями скребла по стёклам, Тихону стало совсем невмоготу. Первых петухов только и дождался. Увидел, как жена уковыляла со двора, потащилась обратно на кладбище, а сам сразу с другой стороны перемахнул через забор и понёсся к своему единственному другу Еремею, на другой конец деревни.
Растолкал его, растряс и выложил всё, запинаясь. Боялся, что друг насмехаться начнёт поначалу. Однако Еремей почему-то сразу серьёзно отнёсся к услышанному. Молча только кивал головой, пока слушал про недовольство покойницы хозяйством.
– К бабке Клаве идти нужно, в Головлёвку, – вынес он своё решение. – Отвадит она мёртвую приходить. Упокоит её, даст ей лежать так, как той хочется. Станет твоя Дарья безмятежной…
– Это к какой бабе Клаве? – вскинулся сразу Тихон. – К ведьме с бельмом вместо глаза? Не пойду! У них там всё нечистое, в Головлёвке! Дурачок Савёлушка, вон, говорят, чёрта у себя приютил. А тот возьми и сожри его заживо. Нет теперь убогонького…
– Врут же… – махнул на это рукой Еремей.
– Как, врут? А куда ж оба делись?
– Кто? – не понял его друг.
– Да чёрт с тем Савелием! Дом же пустой их стоит, третий год уже…
– Хватит ерунду городить! – оборвал Еремей, попытавшись устыдить голосом. – Ты видел, что дом пустует? Не видел! Вот к бабке пойдём, сам убедишься, заглянем к Савёлушке…
Тихон только перекрестился.
– И ночью к ведьме идти нужно, пока злое не дремлет. Вот тогда бабка и отговорит всё негодное, что б тебе не мерещилось…
Поёжился сначала Тихон, сглотнул. Он-то знал, что ничего ему не мерещится, не пил отродясь и грибов никаких не ел. Но и порадовался в то же время, что проведёт ночь не один дома, а в дороге и в соседнем селении. Всё лучше, чем слушать, как скребут ногти покойной жёнушки, и трястись от страха, когда она своими глазищами в избу как прожектором светит. Зловеще они у неё горели, то жёлтым огнём, то зелёным…
Под вечер, ещё засветло, Тихон приехал к Еремею на своём велосипеде. Знал, что у того тоже имеется двухколёсный. На них от Марьинки докатить можно было быстро.
Но только друг покачал головой сразу и языком зацокал:
– Пешком. Только пешком. Если дорога до ведьмы не будет собственными ногами выстрадана, то и помощи никакой может не быть…
Что ж, видно ничего не поделаешь. Вздохнул и прислонил велосипед к завалинке. В Марьинке воровства давно не бывало, у любого столба поставишь – и считай, как в гараж загнал, аж под три замка. Сам сел на скамеечке дожидаться Еремея, пока тот собирался. Солнце же между тем, словно спрут щупальца, втягивало один за другим последние лучики. Что б завалиться в грот на ночь. Даже солнышку нужно выспаться…
Двинулись в путь.
Ночь вся звенела. Тихая, но и громкая в то же время! Шороха человеческого не слышно ни единого – и машина нигде не проедет, и путник навстречу не пройдёт. А вот мошкара, летучие мыши и ночные птицы покоя ночной тишины не нарушали, наоборот, делали её своим звоном насыщенней. Красиво змеилась под луной через жёлтое пшеничное поле пыльная извилистая дорога. Пока головой в лес не упёрлась и не заползла в его тёмные дебри. Завела и их за собой.
А когда прошли метров двести-триста деревьями, то Еремей попросил вдруг вести себя тихо. Затем и вовсе остановились. Велел тогда засесть у колодезного сруба, появившегося у их тропы, спрятаться за ним и наблюдать без лишних звуков.
Тихон подчинился, присел. Задом накололся на сломленный куст и чуть не подпрыгнул. Затем снова присел, уже проверяя, куда опускает пятую точку. Хотел было открыть рот, что б заговорить, потому что холодок от таких просьб, в ночном лесу и у недоброго озера, по спине у него прошёлся. Но на него только прикрикнули.
– Тихо! Вон уже идëт!..
– Да кто же?!. – удивился Тихон, а сам чуть не поседел от страха, ещё никого не увидев. Начал во всю таращить глаза. Услышал, как подальше от них и вправду затрещали кусты, стали приближаться чьи-то шаги. – Кто идёт-то, скажи?..
– Да тихо ты! – цыкнул на него ещё раз Еремей. – Парамон идёт, дохлый мельник. Он тут каждую ночь ходит вешаться. Смотри, что дальше будет...
Холод из обычного стал вдруг могильным. Потому что именно кладбищенскую плиту, тяжёлую и заледенелую, почувствовал на своих плечах Тихон, когда услышал про дохлого мельника Парамона. А через мгновенье увидел и его самого.
Тот появился с вывалившимся из-под драной рубахи пузом, волочащимися по земле кишками и распухшими, как брёвна, ногами, которые переставлял едва-едва, словно вий. Ещё и с синим лицом удавленника. Выпавший изо рта язык спускался ниже подбородка, но не болтался безвольно, а извивался точно голодный уж в разные стороны. Негромко ворча при каждом шаге, поскальзываясь на собственных внутренностях, путавшихся под ногами, дохлый мельник прошагал вперевалочку мимо них. В одной руке он нёс стул, в другой держал огромный топор. Добрёл до дерева, с толстого сука которого свисала уготовленная верёвка с петлёй. Бросил там топор под корни и крепко установил стул на ножках, опробовал его. Затем тяжело взобрался. Накинул петлю на шею и сразу, без всякого ожидания, прыгнул.
Стул из-под мельника выпал, а вот сук, не понятно, как, выдержал тяжёлую распухшую тушу. Заболтал Парамон ногами в воздухе и толстыми пальцами вцепился в свою шею. Только верёвка впилась в горло крепко, сдавливала постепенно как удав и петли было не развязать. Именно так и ушёл из жизни, как говорили, когда-то старый Парамон. Теперь его гнилое тело раскачивалось перед ними на дубе, и оба ботинка слетели с ног. Кишки из прогнившего живота до земли свисали колбасами.
Еремей в этот миг с силой пихнул Тихона в бок, чем заставил от неожиданности вскрикнуть.
– Бежим! – сказал он. – Пока висит – не погонится!.. Он многих тут топором зарубил ночью!..
В ужасе от всего увиденного и услышанного, Тихон переставлял ногами как улитка на бальных танцах. Медленно и очень красиво. Будто в стоячей воде плыл пущенный кем-то кораблик. Догнали б непременно, если б кто-то преследовал.
Однако метров через пятьдесят Еремей снова уронил их обоих в кусты и велел заткнуться, пальцем показал, что не надо произносить ни звука. Разумеется, Тихон уже был научен. Сам пикнуть не пожелал, как только предупредили молчать.
А вскоре не Парамон, а уже другое чудище перешло им дорогу. Совсем ещё молодая женщина, девушка, в вымокшем белом платье, с длинными волнистыми волосами и оттопыренными на ладонях пальцами. Руки она вытягивала вперёд, будто нащупывала дорогу и была слепой. Прихрамывала тяжело на левую ногу. Рядом с ней немного бодрее двигались, семеня, двое мальчишек. Втроём они пересекали под луной поляну. Мальчики бодро втягивали воздух носами. И один из них, остановившись, обернулся даже на куст, за котором притаились Тихон с Еремеем. Едва не заставил поседеть своим мертвым взглядом, вперившись прямо в глаза, как показалось. Однако быстро отвлёкся и ушёл вместе с Таечкой и другим мальчонкой дальше в лес. Кому тут было ещё бродить ночами возле озера, если не Таисье, утонувшей в нём много лет назад? О других утопленницах здесь не говорили, рассуждал про себя Тихон, потому нарушать спасительную тишину и расспрашивать Еремея нужды большой не было. Он уже трижды проклял решение идти в Головлёвку ночью к тамошней ведунье. Не такой страшной казалась теперь жена, заглядывающая в окна. Ну, мёртвая, ну, и что?.. Жена же зато! А дохлая девка, что проковыляла с двумя такими же неживыми подростками впереди, была намного ужасней.
Спрашивать Еремея сейчас, откуда он узнал про такую многострадальную дорогу к головлёвской ведьме, Тихон не отважился. К тому же заметил, что друг его не очень-то боялся чудищ и точно знал, где вовремя остановиться, присесть и переждать. Будто не первый раз водил людей ночными тропами из одной деревни в другую. Потом, если что, у него расспросит, при свете дня. Заодно и бока намнёт, возможно. Беззлобно, по-дружески, за то, что не предупредил о подобных жутких страхах. Сейчас же Тихон послушно перебирал ногами и просто шёл, куда вёл товарищ.
А на самом краю леса они остановились.
– Чего ж мы встали? – спросил он вслух. – Вон Головлёвка. И крайний дом бабы Клавы…
Но друг не ответил. И только сейчас, когда оба вышли из тени деревьев, и луна засветила в поле ярче, видно вдруг стало, как у того на голове появились две шишки.
Еремей застонал. Схватился за них руками, взвыв громко от боли. Крутил их и мял, пытался силой вдавить или вырвать. Сначала у него получилось, потому что когда оторвал от волос ладони, шишек на лбу не стало. Но затем они выперли снова. Вздрогнули, словно прорывались, и вылезли ещё больше, разломились, превратившись на глазах в крепкие как старые сучья рога. Борода товарища стала вдруг длинной, а лицо всё усохло, из ушей полезли тугие ветви и жёлтым огнём блеснули глаза.
Как же бежал тогда Тихон, когда увидел такое обращение друга. Пятки его сверкали ярче начищенных Дарьей окон на Пасху. Наверное, даже слепла на небе луна. Всего за минуту он донёсся до околицы Головлёвки, строптивым кузнечиком перемахнул через забор бабы Клавы и упал во дворе на землю. Лежал на спине какое-то время, не мог отдышаться. В ушах его стоял шум, и он не понимал, стучало ли так сильно сердце или догонял лесной демон-леший, в которого превратился старый товарищ.
Но стук в голове постепенно стихал. В окнах избы бабы Клавы свет не горел, и во дворе её тоже не было видно. Придётся будить старую. Если только не застряла на грядках в огороде, как предупреждал Еремей, за домом на задах. Тихон хотел уже было подняться, чтобы пойти к крыльцу, как вдруг понял, что не все звуки затихли в его ушах. Один из них и, видимо, самый навязчивый, оставался.
«Плюх!» – раздалось довольно чётко, будто нечто массивное шмякнулось о землю. Затем что-то неясное мелькнуло в воздухе, там, за забором у соседей. И снова последовало это «плюх»! Словно нечто отталкивалось от поверхности и взлетало, а потом приземлялось обратно. И когда Тихон привстал со спины на локтях и вгляделся в темноту, через забор, то волосы у него на голове чуть не встали дыбом. Своими глазами он увидел, как за забором подпрыгивал… чёрт. А на спине его сидел человек. Самый что ни на есть настоящий чёрт катал на шерстистой спине дурачка Савёлушку. Значит, не врали люди, что чёрта приручил головлёвский блаженный. Только вот не сгинул он никуда, и никто его не сожрал. Лыбящийся, с довольной харей, потому что оседлал самого тёмного прислужника, Савёлушка прыгал на чёрте, да ещё подхохатывал в своё удовольствие. Какой же он тогда блаженный, если вёл себя как бесноватый?..
Тихон перевернулся потихоньку и встал на карачки, медленно пополз к крыльцу, стараясь не привлекать к себе внимания резвящейся парочки. Конечно, те были заняты собой, но мало ли, вдруг увидят в нём какую угрозу, для себя или соседки бабы Клавы. Перемахнут к ней тогда во двор, приняв за вора, и затопчут в грязи как тех бедолаг. Говорили же, что не то чёрт замял до смерти четверых, что избивали хозяина постоянно, не то с ума их свёл, и те сами друг другу рёбра ломали до смерти. В общем, с этими двумя лучше не связываться.
До крыльца он всё равно не дополз. Оставалось всего метра три, как вдруг в лицо ударил сильный холод. Почти-что мороз, от которого едва не осыпались заиндевевшие в мгновение брови с ресницами.
Тихон, остановившись перед холодной преградой, поднял в страхе глаза. И увидел женщину. В мокром, как у Таисьи, но чёрном платье, с покрытой головой и белыми глазами без зрачков, которые видели его лучше, чем если б были со зрачками. Изо рта её выходили прозрачные пузыри, лопавшиеся как тонкое стекло в морозном тумане. Ей-ей как хлопают перегоревшие лампочки, только без вспышки. И, кажется, от одного лишь замогильного холода Тихону подурнело настолько, что женщина эта, в одеждах монашки, вдруг расплылась и стала троиться в глазах. Затем их оказалось вдруг десять, и все они закружились в едином хороводе вокруг него. А ещё через мгновенье превратились в костлявых старух с шевелящимся ртом, на которых одежды стали смотреться словно обноски.
– Тихая… Тихая… Тихая… – начали звенеть в ушах хором старушечьи голоса, переходя на крикливый визг, врезавшийся до боли в уши.
– Не трогала никого… Не трогала… Убили-убили-убили… Насиловали…
Он закричал сам. Зажал уши, не в силах больше терпеть в перепонках боль, вскочил и вырвался из этого круга, побежал.
– Софья… Софья… Софья… – неслось ему вдогонку. – Убили-убили-убили!..
Упал. Перевернулся на спину, приготовившись к страшному. Но всё внезапно стихло. Никаких больше жутких баб и скачущего чёрта за забором с Савёлушкой на спине.
Зато ночь рухнула на землю, хоть глаз выколи. Ничего не видно. И липкий ужас вонючим потом растёкся подмышками и по спине, закапал со лба на землю. Он снова полз на четвереньках, пригибаемый страхом и боясь подняться на ноги. А когда вдруг начал видеть, удивился, что опять оказался у самой калитки просторного двора бабы Клавы, будто не пытался обежать её дом вокруг и выскочить в огород, спасаясь от разгневанных старух и монахинь.
Но хуже всего было другое. Тихон старательно перебирал руками и ногами вперёд, однако дом с крыльцом не приближался, а наоборот – медленно удалялся от него. Как такое могло быть, когда ладони с коленями чувствовали движение вперёд?..
– Гошан!.. – раздался вдруг громкий голос, и Тихон повернул голову.
Над забором появилось лицо Савёлушки. Руками он подтянулся и висел на своих на локтях. Был метрах в десяти от безуспешно ползущего Тихона. И как же при этом отчётливо виделись зелёные прожилки на щеках и налитые кровью глаза. А рот, полный гнилых зубов, осклабился, брызнув тухлой сукровицей.
– Взять его, Гошан! Десять раз возьми!
Чёрт появился внезапно рядом с хозяином, и так же повис на заборе. А затем вдруг размножился, как до этого сделала монахиня, раздесятерился в миг. И все десять перемахнули через изгородь во двор к бабе Клаве. После чего их отвратные рожи стали приближаться к Тихону, изрыгая в десять раз больше смрада из пасти, чем если б чёрт был по-прежнему один.
Но и ближе, чем на метр, приблизиться они не могли, отчего противно визжали в бессильном гневе. Потому что справа появились ангелы, и ветром своих крыльев отгоняли чертей. Образовался как бы коридор между двумя рядами тёмных и светлых сил, который Тихону нужно было преодолеть, чтобы попасть к бабе Клаве в дом.
Он понимал, что сходит с ума. Ждал любого конца на склоне лет, но вот такого всегда боялся. Видеть наяву Таечку с Парамоном, превратившегося в лешего Еремея, чертей и ангелов, мёртвых монахинь и прочее. Может он уже был в аду?..
Неожиданно Тихон, сквозь ужас происходящего, заметил вдруг, что начал понемногу двигаться. Медленно, по чуть-чуть, но всё же. Встать на ноги не мог от тяжести страха по-прежнему, потому быстрее задвигал ладонями и коленками. И чем дальше он продвигался, буквально по спичечному коробку, к суровым дубовым столбам высокого крыльца бабы Клавы, тем ближе получалась у чертей дотянуться к нему мерзкими харями.
А потом ещё и руки мертвецов отовсюду полезли. Одна, что вынырнула из земли, пальцами больно ткнула в мошонку. Тихон даже вскрикнул, чем только вызвал адский смех у десятка чертей. Слева вообще остались одни только их хохочущие головы, а справа – ангельские крылья без самих ангелов. Дул сильный ветер, и с одних облетала шерсть и отваливались рога, пригоршнями высыпались на землю зубы, а с других опадали белые перья, устилая землю двора. Будто кололи кур и гусей.
Тихон разогнался в трусливой ярости и пёр уже как таран. Низко склонил голову, зажмурил глаза. Перестал обращать внимание на хватающие его из земли и сверху мёртвые руки, на пальцы, залезавшие в рот, уши и ноздри, на облысевшие беззубые головы слева и куриные крылышки с розовой кожей справа. Запомнив верно, как казалось ему, направление, изо всех сил он старался набрать скорость, что б заползти к бабке-ведунье в дом, а там уже будь что будет. Просить, умолять о защите. Её ж поди нечисть и сползлась сюда со всей округи, чего же сама тогда прячется? Вышла б давно на крыльцо и разогнала б всю свору. Хорошо, хоть он осознал, что пережил предел своего страха. Перестал бояться и прорывался по ногтю вперёд.
Поздно, однако, Тихон открыл глаза, подняв, наконец, свою голову. Крылечный столб оказался намного ближе. Хрястнулся в аккурат в него лбом со всего ползунского размаху. И тут же сомлел. Круговерть из ярких звёзд-вспышек закружила его и мягко опустила на землю у крыльца бабы Клавы…
Проснулся он уже в своей кровати. Мокрый, в липком поту, и с сердцем в горле, застрявшим там и трепыхающимся. Аж одеяло от его стука на груди подпрыгивало.
Отдышался кое-как. Повернул голову и… чуть не вскрикнул. Дарьюшка, его возлюбленная супруга, тихо спала на подушках рядом. Её большая грудь мирно вздымалась во сне и знакомо посапывал длинный нос.
Вскочив на кровати, Тихон перекрестился, зашептал тут же молитву. Что же это за сон такой, длиной в полтора месяца? И будто все эти дни он прожил, каждый из них! А их, оказывается, не было вовсе…
Но и… слава Богу, что не было!
Ощупал себя с головы до ног, потискал везде за складки. Снова посмотрел на лежавшую рядом Дарьюшку. Осторожно и медленно протянул к ней ладонь, тронул кончиком пальца. Тёплая, живая, она недовольно повела во сне плечом, словно отмахиваясь. Что же за сны такие дивные даришь, Господи!..
Снаружи затренькал привычный сигнал велосипеда. Тихон быстро выскочил на крыльцо, босиком, в одних ночных портках и с голой волосатой грудью. Увидел, что Еремей на велосипеде ехал мимо, остановился возле их калитки, как часто делал.
– Пойдëшь, Тиша, со мной ночью рыбачить на озеро? – спросил его единственный друг. – Наживка готова. Наварим яиц, сальца с хлебом возьмём…
– Нет уж, Ерёма! – ответил без раздумий Тихон. Добавил негромко потом под нос: – Никуда с тобой не пойду больше ночью...
Еремей на него не обиделся. Почесал подбородок, уже без замшелой бороды и с вплетёнными в неё листьями, пожал плечами и поехал дальше. Не принято было у них друг на друга обиды держать. Нет так нет, в другой раз. И так самогонку вчера весь вечер пили…
Тихон оглядел свой двор. Окинул хозяйственным взглядом коровник, сарай, баню. Затем потянулся, стараясь прогнать остатки ночных кошмаров. Давно кричали поздние петухи и солнышко светило во дворе во всю, отсвечивая зайчиками на заборе. Опять он проспал. В постели осталась только Дарья, но вставала она утром рано, кормила уток, кур, гусей, доила корову и выгоняла Зорьку в стадо. Теперь прилегла отдохнуть, пока он дрых с вечера. Собирался уже вернуться к ней в дом, под тёплый мягкий бок, но остановился. Почесал голову. Ещё раз обвёл взглядом весь двор, и всмотрелся в него внимательней…
У бани, заметил, завалинка с одной стороны раскрошилась. Видно было, как из-за отставшей доски посыпались глина с гравием. А у коровника следовало посадить дверь на новые петли. Старые-то давно проржавили, вот-вот надломятся. Одна из дверок потому покосилась, заметно стало с крыльца, некрасиво. Забор жене обещал подлатать в огороде, но до сих пор не сделал и этого, досок даже не принёс с лесопилки. Ведь всё это было по его, по мужской части. Не напрасно Дарья во сне после «смерти» ходила и всюду заглядывала. Вроде и хозяйство у них было доброе, а всё как-то недоделано, с небольшими изъянами. Надо было самому за работу браться, негоже трудиться одной лишь супруге. И сон ночной навсегда теперь останется строгим напоминанием. Ведь это он, Тихон, обленился за этот последний год, тогда как у порядочной деревенской бабы выходных отродясь не бывало. Куда ж без жены в хорошем хозяйстве? На ней всё и держится. А как что случится – развалится вскорости без заботливых рук да глаза, захиреет и придёт в запустение. Никакая покойница дела потом не поправит. Ни страхом, ни уговорами.
Тихон вернулся в избу и прокрался на цыпочках в красный угол. Бесшумно там зашептал губами, что б не разбудить Дарьюшку, прочёл перед иконой молитву за её здравие. Накинул затем рубаху и подпоясался, снова вышел во двор. Перевернул давно загоравшее старое корыто, натаскал в него воды и песка, замесил глину. Пока та закиснет получше, завалинка подождёт. А сам забрал инструмент из сарая и пошёл к коровнику. Петли сменить было плёвым делом. Вечером же с Еремеем досок для забора привезут с лесопилки на велосипедах. Может, тогда и заслужит хороший сон на ночь, плохих видеть ему не хотелось. В ушах до сих пор звучали отголоски: «Тихая Софья была, тихая… Убили-убили-убили…» Сильно он тряхнул головой и вроде голоса стали потише. Ничего, делом займётся – совсем пропадут. Надо же было такому присниться!.......
Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)
Пользователю @MetallistKM огромное спасибо за донат.
Знакомые деревеньки: за много лет до... (Ч.1.)
Рассказ первый: По что бесы скачут?
Он появлялся всегда из-под кровати, ближе к полуночи. Маленький, бойкий, озорной. Много раз я потом пытался найти щель, из которой вылезал мой ночной гость, но как ни старался, ничего не мог разглядеть. Гладкая и ровная стена. Даже спичку вставить негде, будто прямо из неë выбирался. Выползет, прокрадëтся с тихим скрипом по половицам до печки на кухне, пошуршит в горшках остатками щей и каши, поскребëтся в сковородках. Ну, а как наестся, начиналось веселье. Будто не скакалось ему на голодный желудок. На печку – с печки, на печку – с печки. На лавку – на стол – на подоконник – на пол. Опять потом на печку. И так мог всю ночь прыгать.
Сначала он просто меня забавлял. Даже шкодил вполне безобидно. Один раз только, в первые дни, рассыпал муку и побил в чугунке яйца. Но наутро я пëк пироги, и оставил на пробу ему немного, с картошкой и с луком. Положил возле ножки стола, в небольшой тарелке, как домашних котов подкармливают. И вскоре стало понятно, что это было его любимым лакомством. Если пирогов на ночь не было, то и шумел он, задевал углы, ронял ухваты и цокал копытцами, пока не наскачется вдоволь, гораздо громче обычного.
О том, что он у меня появился, знала только моя соседка, баба Клава. Увидела его однажды в моëм дворе. Он там прыжки свои репетировал, а она на грядках возилась ночью, не спалось ей видать. Такая же блаженная, как и я, в деревне нас обоих не сильно жаловали. Еë – за хромоту и дурной глаз, как говорили за спиной, и ведьмой даже называли, плевали в след; а меня – сам даже не знаю, за что. Когда мужики ловили иногда и поколачивали возле речки, куда я ходил купаться, твердили, мол, что били за дело, не просто так. А за какое, как не просил их, ни разу не сказали. Смеялись только и продолжали валять по земле. Клавдию Антиповну, соседку, хотя бы так не дубасили. Злословили только...
– В чëрта ведь вырастет, – предупреждала она меня, – не привечай. Домового он уже выжил. Ко мне от тебя пришёл, вдвоём вместе с моим в подполе живут.
– Да играется он так, не со зла… – защищал я свою зверушку. Домового, признаться, ни разу в избе не видел. Даже не знал, что он есть, и каков от него дому прок. Но раз баба Клава сказала, то так оно и было – жил домовой раньше, получается. Кошек и собак я не очень любил самих по себе, зловредные для меня сущности были. Одни из них постоянно царапали, другие норовили облаять, куснуть. Будто украл у них что-то. Но зверь, который завёлся вот так случайно, казался мне каким-то особенным. Вроде и шумел всю ночь, изба порой ходуном ходила. А только меня это не беспокоило.
– Игривый – это пока растëт, – объясняла соседка, – маленький ещё просто. Станет побольше – и игры будут другими. Душу выманит хитростью, в кости или карты выиграет. Не садись с ним играть… А уж как совсем взматереет, на грех подбивать начнëт на смертный. Никогда его не приручишь-не переделаешь, с другой стороны он пришёл...
Я вроде и верил бабе Клаве. Но только зверька своего выживать из дома не хотел. Как она его… бесёнком назвала что ли? В чёрта, говорила, вырастет? Ну и пусть себе растёт, я вон тоже не пойми во что из дитёнка превратился. А зверей таких, как он, я никогда не знал, хотя вроде с рождения в деревне был. Вот и подумал, что пусть живёт, не мешает он мне. Наоборот, веселит. Когда ночью в тишине, бывает, становится тошно, аж до мыслей о верёвке на шее доходит, кто-то хотя бы копытцами в доме цокает, делает что-то на кухне рядом да шуршит по-всякому: прыгает, возится, чавкает и попискивает, миски с места на место перекладывает, таскает заслонку и чугунки, ухватами и большой сковородой гремит. Иной раз воды из колодца в дом принесёт, не сама же она наутро в вёдрах появляется? В общем, будто я не один, а живёт кто-то кроме меня в доме. Приятно же.
Гошка – вот, как я назвал его. Не знаю, почему. Из-за кота? В детстве у нас был кот Гошан. Шкодливый, блохастый и с характером, как у колхозного председателя, у бывшего. Маленькие злобные глазки, как у того, вечно только и смотрел, что бы и где исподтишка стащить, пока мать на кухне готовила. А когда родители умерли, Гошан убежал куда-то. Старый уже был котяра, но будто понял, что вдвоём не уживёмся. Места в доме стало вроде больше, а нам с ним от этого – только теснее. А теперь, вроде как, и стыдно было за того кота. Зверя, хоть и не любил, а выжил его, получается, ни за что. Он всего-то за жизнь два раза подрал мне ладони и обмочил как-то калоши зимой. Может, потому и начал я бесёнка прикармливать, для себя-то бывало ленился пироги ставить в печь, а для него в радость что ли было, забота. Шкодили они с котом примерно одинаково, но только у нового Гошана шерсть была покороче и росла вразнобой, будто сваляная. И морда – ей-ей Тянитолкай с обложки Доктора Айболита, вытянутая и с зауженным носом. Косуля такая на лапках, тощая, не в образ прожорливая и разве что не с двумя башками. Единственная книжка с детства у меня осталась, раз двадцать её перечитывал.
Так прошли лето и осень. Зажили мы с Гошаном хорошо поначалу. А следом за осенью пережили первую зиму. В хозяйстве бесёнок мне не вредил, скорей наоборот, помогал. Ясли один раз починил ночью в хлеву – больше некому было. Как раз в тот год колхоз двоих телят выдал, как дурачку, которому иногда помогать полагалось. За такую подачку, правда, в деревне меня ещё больше возненавидели. Кому-то на целую семью с детьми и одного телёнка не перепало, а тут сразу два ко двору привели от нового председателя. Я предлагал потом забрать одного, но на это обиделись ещё больше. Вроде как зазорно у убогого забирать выделенное ему государством. Вот и вышел плохим всё равно я, потому что посмел предложить такое, им, честным хорошим сельчанам… Ещё же Гошан удавил во дворе двух хорьков, что пришли ко мне кур красть. Свернул им шеи и сложил тушки на крыльце. И пока я, копаясь в сарае под утро, думал, что с ними делать, выкинуть за забор подальше или захоронить, он начал жрать одного из них. Обоих тогда ему и оставил. Доел с потрохами. От пирогов на ночь, правда, не отказался – от лакомства отказываться бес не умел. А скакать научился так, что в феврале, клянусь, своими глазами видел, два раза, как Гошан с места на конёк дома запрыгивал. Запрыгнет и сидит рядом с трубой, на луну смотрит, хвостом себя по бокам бьёт. Вот же, чёрт прыгучий попался! Да собственно, им он и был – чёртом. Просто пока чертёнком. Кажется, я начинал понимать это слово, которым люди так часто ругались…
Жили тем не менее хорошо мы до поры до времени. Пока не наступила весна и не сошёл снег. Тогда и начали сбываться первые слова бабы Клавы.
Сначала Гошан задушил петуха. Выпотрошил его и съел. Полтушки оставил мне, в миску на кухню подбросил. Саму миску поставил на стол, а не как ему оставляли внизу у ножки. Я же вообще видел его мало, не любил он особо на глаза показываться. Чаще слышал его копошение в доме. Так оно, наверное, обоих больше устраивало. Бывало, раз в неделю, мелькнём перед глазами друг у друга, он прижмёт свои уши, а я просто отвернусь. Дальше же опять только слышались. И где-то с рассветом он потихоньку проползал под мою кровать, чтобы исчезнуть в стене.
За первого петуха я ничего ему не сделал. Даже не злился. Платили мне за то, что был ночным сторожем на свинарнике, в колхозе немного, и мясо доводилось есть изредка. Была надежда, что выращу двух бычков и в осень их сдам. Вот тогда часть возьму деньгами, а часть говядиной. Сразу наварю холодца вдоволь, спущу в чугунках и кастрюльках в погреб. Гошан же просто рос, думал я. И чаще по ночам скрестись начал в сковородках, где что-то жарилось на сале или бывало с остатками курицы. Не зря ж он съел двух хорьков. И крыс передушил, больше ни одной с осени не видел ни в хлеву, ни в бане, ни в сарае.
А потом, после петуха, стали пропадать куры. Наорал я на него тогда, понял, что больше некому. И перья, закопанные во дворе нашёл, кладбище там целое мой чертёнок устроил, аж пять могил обнаружил. Так он же, когда понял, что я этим его поведением сильно не доволен, начал чужих кур таскать. То к бабе Клаве сходит, то ещё к кому. И по деревне пошёл слух, что якобы у меня собака завелась, что это она у всех соседей кур таскает. Понятно, что Гошан на глаза никому не попался, просто кто у всех и всегда бывал во всём виноват? Увечный горбун-дурачок. Ему телят забесплатно колхоз даёт, а он вон чего вытворяет. От старого родительского Полкана во дворе будка ещё стояла, вот кто-то и пустил слух, что ко мне брошенный пёс приблудился, что не кормлю его, а он ходит по дворам добывать себе еду ночью. Даже поговаривали про какую-то яко бы овчару, видел, мол, кто-то. Я перья все сразу тогда перепрятал, всю ночь копал яму поглубже под домом, что б, если придут, никаких следов ни от моих кур, ни от чужих не нашли. А остатки ночи просидел в комнате у окна, смотрел на стёкла, и слушал, как капает по ним апрельский дождик. Гошан сидел на кухне, тяжело вздыхал и занимался тем же самым. На улицу смотрел. Как горько ни было ему подводить меня, а поделать с собой, видно, ничего не мог. Хотелось ему мяса, он его и добывал.
Решение созрело только на следующий день. Избавиться мне нужно было от него, и тянуть с исполнением задуманного не стоило. Очень не хотелось идти на подобные крайности, но иначе возникнут серьёзные проблемы, решил, поразмыслив, я. Дождался в ночь, когда Гошан вылезет из-под кровати и пойдёт шарить на кухню. Долго пришлось ждать – тот будто почуял что-то и вышел из стены не сразу. А потом, когда захотел есть сильнее и выбрался-таки к чугунку с остатками гречки с тушёнкой, я тихо подкрался к нему со спины. И накинул мешок.
Гошан взвизгнул неистово и сразу зашвырялся в плену. Размером он давно был не с кота или мелкую косулю, а почти что со среднюю дворнягу. Барахтался, пищал противным голоском, пытался вылезти. Только сил у меня хватило. Мешок я перевязал верёвкой крепко, взвалил на плечи и вышел из избы. Зла никакого ему не желал, хотел вынести за деревню подальше, а там выпустить и припугнуть. Пусть себе бежит на все четыре стороны – чёрт же, не пропадёт! А я как-нибудь снова обойдусь без друга. Зато будем оба целы…
Когда вышел за околицу, Гошан в мешке на спине трепыхаться перестал. Смирился. Почуял, что уже не в деревне. Вздохнул протяжно со стоном. К озеру его я нёс, хотел перейти в сапогах вброд впадавшую в него речушку и выпустить сразу за ней. Баба Клава говорила, что черти страх как боятся воды, назад он её не перепрыгнет, живую и бегущую, не стоячую.
Вот только до воды я дойти не успел. Нагнали меня. От самого моего дома, видать, шли. Или случайно увидали, а потом увязались и выследили.
– Что – от пса своего избавляться пришёл? – весело спросил Гришка и обернулся на троих, что всегда ходили с ним. – А говорил, нет у тебя собаки. В мешке тогда кто? Порося топить будешь?..
Поржали.
– А мы тебе сейчас и верёвку с камнем найти поможем. И сам, может, с ним, ко дну сплаваешь, проверишь, глубоко ли…
Топить они меня не стали, но бить начали сразу и сильно. Гошка весь извивался в мешке, а им только смех. Пинали и его, только я его собой сверху закрывать пытался.
Когда перестали и отошли, Гришка один склонился надо мной.
- К осени, когда бычков сдашь, деньги все наши будут. Понял?.. – сказал он с нажимом и ещё раз пнул под рёбра. – А не утопишь пса, что кур таскает, точно на дно вместе с ним пойдёшь. Только сначала избу продашь…
И ушли.
До дома я добрался только к утру. Сил перепрыгивать через ручей не было и просто развязал мешок с Гошаном, оставил его на этом бережку. Он так и лежал там внутри, не вылез, когда уходил. А я кое-как один добрёл до деревни. Раза три останавливался у чужих домов и отдыхал на скамейке, подолгу сидел. Хорошо намяли бока Гришка и его свора, дышать в полную грудь не мог. И здорово, что доковылять успел затемно, пока другие не видели. День отлежаться у меня в запасе имелся, не мой черёд был выходить сторожить свинарник, со сменщиком мы работали по две ночи к ряду. Так, почти целые сутки, я один и провалялся на кровати, не ел и пил только воду. Затем с трудом отработал две ночи своей смены, дневал и ночевал прямо там, у свиней, а бабу Клаву просил присмотреть за курами и телятами дома. Немного полегчало, вернулся. И на эту четвёртую ночь что-то опять тихо зашуршало под моей кроватью. Повозилось немного, выкарабкалось. И на кухню прополз... Гошан.
Как же я радовался тогда, что он вернулся! Сразу забыл и про бычков, которые были уже не мои, и про трещины в рёбрах. Утром, когда выспался немного в первый раз за последние четыре дня, сразу замесил побольше теста. Напёк пирогов с яйцом и луком, с рисом, с капустой, с картошкой, с грибами. А вечером, сжав зубы, зарезал курицу. Из половинки наварил себе супу, а другую, самую большую, оставил сырой. Положил в миску на пол, рядом с пирогами перед сном. И быстро уснул, потому что очень уж за день намаялся. А как проснулся, увидел, что обе тарелки пусты. Гошан всё съел, до чистоты вылизал. И ночью по дому скакал и шумел совсем тихо, потому что я ни разу не проснулся. Не то пожалел меня, не то это я спал так крепко и спокойно. Зная, что друг мой вернулся…
Больше о том, чтобы избавится от чертёнка Гошки, я не задумывался. С питанием, для нас обоих, конечно, было совсем тяжко. Не столько для меня, сколько для него, растущего и играющего как котёнок. Что б он не таскал соседских кур, я продал свой не очень старый телевизор. Всё равно не смотрел, читал только изредка. Больше лежал в огороде на траве и вглядывался в небо, когда дела по хозяйству заканчивались. На деньги с продажи родительского телевизора выкупил в другом конце села два десятка взрослых утят. На какое-то время хватит. Гошан рос быстро и был уже со взрослую крупную дворнягу. Утки ему хватало на два дня. По-прежнему любил кашу и ел пироги. И каждый день, по полночи, мы с ним вместе молчали. Он о своём, а я о своём, всегда по разным комнатам. Только было такое чувство, будто всё равно за одним столом сидим и чай пьём.
– В карты играть будешь?.. – спросил я как-то его в одну из августовских ночей, когда настроения совсем не было. Дни осени приближались, бычки росли быстрей, чем Гошан, и скоро нужно было их сдавать. А что? Проиграю чёрту душу, как говорила баба Клава, тогда вообще братьями станем с ним, решил я. Что-то к своим двадцати пяти годам жить с душой я малость подустал. Уж больно болела она, стоило и без души жить попробовать. Может, так станет легче…
Гошан не ответил. Только шумно сопел у окошка на кухне – снаружи опять шёл дождь. Мы оба любили смотреть, как струями заливает окна. И если не было ветра, то открывали их настежь и дышали ночной свежестью, смотрели, как лопаются пузыри в лужах. Он из своего окна, а я из своего. А ещё нюхали дым из печной трубы. Нарочно в такую ночь я зажигал в печке дрова, и дым из трубы прибивало водой к земле. Даже шум ливня как-то успокаивал нас одинаково – Гошан начинал скакать тише и меньше, будто от пуза пирогов объедался, а я тогда легче засыпал…
Проблемы начались в конце сентября. Позднее в этом году у нас выдалось лето, и всё оттого, что весна после зимы тоже подзадержалась малость. Мой огород стоял вплотную к дому, все шестнадцать соток, огорожены. А рядом был огород Бабы Клавы, поскольку она со мной соседствовала. Ей я выкопал всю картошку первой, целых двадцать пять мешков вышло. Потом же наступило два дня моей смены сторожем на свинарнике, и на вторую ночь зарядил затяжной хороший ливень. Я побоялся, что так начинались осенние дожди – уж если зарядят, то не остановишь. Тогда и мой урожай весь погниёт, коли надолго оставить неубранным. Из мокрой земли выкапывать тоже было тяжело, в позапрошлый год так двое вил сломал, пришлось потом черена менять. Надо было, дурню, днём, перед ночной сменой выкапывать, пока сухо было. Да только баба Клава просила помочь с забором безногому деду Василию. Потому по светлому времени пришлось повозиться у старика. Забор у него стоял вокруг всего большого двора и дома, длинный такой и почти целиком разваливался. Вот и настроился я на тяжёлое выкапывание, когда возвращался со второй ночи домой. А как только зашёл в сарай, заметив, что дверь в него почему-то осталась открытой, увидел, что вся картошка там уже стояла в мешки уложенная. Нелепо, конечно, и по-бесовски глупо расставлена – где пол мешка или четверть, где целый, но всклень и не завязанный. Зато гнуть спину не надо – весь, до последней картофелины, мой урожай был убран с огорода.
– Чёрт твой по ночам копал, домовые сказали, – подтвердила тихо через забор баба Клава. – Руками, говорят, всю вырыл и перетаскал на горбу в корытце. Полы иди мой. Следами поди изгваздал…
Вот тебе и Гошан. Всё только тосковали вместе, а тут всерьёз хозяйством занялся. Неужто, не верил я, соображать начал? Сердце-то у самого от этого радовалось.
Однако вечером радость мне хорошо подпортили. Гришка пришёл, как всегда не один, со своими «волчатами». Засветло ещё, пока только смеркалось. Прознал, что к первым машинам, что скот у людей забирали и увозили на взвешивание, я даже не выходил. Вот и решил предупредить ещё раз.
– Ты не тяни. А это тебе, что б не забыл…
Один раз только ударил. Хватило. И нос хорошо разбил, и в глазах было долго светло. Но после этого такая злость появилась, что решил я уже про себя, не уступлю. Самим жрать зимой нечего будет, утки давно кончились, и кур оставалось мало. Что ж теперь, голодной смертью уйти в зиму обоим?
Гошан будто чуял всё, что у меня на душе творилось. Второй уже раз, лёжа с кровати, звал его в карты играть. А он опять не пошёл, смолчал. Обманула что ли старая Клава и не играл чёрт с людьми вовсе? Зато всю ночь бес мой потом ворчал и скакал по кухне как угорелый, хлопал дверьми, выбегал наружу. А там запрыгивал на конёк и – с крыши во двор, на копыта приземлялся. Маленький вроде, а грохот стоял, будто сверху большое ведро с землёй скидывали. Под утро только успокоился, съел все пироги, гречку, пол куры и уполз к себе спать. Я уж не знаю, чем он там занимался до следующей ночи, спал, наверное. В стене не поскачешь…
Ни во второй раз, ни в третий я так к машинам и не вышел. А с собой начал носить маленький прут из свинца. Что б защититься смог, если Гришка с Юркой и другие опять нападут. Однако в тот единственный день, когда прута с собой не взял, они меня и подловили. Пытался убежать от них, только хорошо погнали, окружили так, что не вырваться. И где-то у околицы настигли. Бабка Нюра, сердобольная женщина, видела всё. Крикнула своему мужу в дом, с лавки у забора:
– Выйди, Степан, заступись! Опять дурачка-Савёлушку бить волокут…
Но дед её не вышел. Один был, испугался. А меня так и утащили к речке. Пинками гнали почти до того самого места, где речка в озеро впадала, и где они в первый раз меня застали, с Гошаном в мешке на плечах …
– Предупреждали же, дурья пустышка?.. – спросили зло, обступив с четырёх сторон. И больше уже ни о чём не спрашивали.
Долго били меня. Сверху дышали отвратно водкой и самогоном. Два раза я лишался чувств, и приходил в себя всего лишь от новых ударов. Всё думал, когда уже забьют, чтобы муки мои закончились.
Но потом надо мной промелькнула тень. Будто ветерком лицо обдула. Даже как-то приятно стало на миг, на разбитых в кровь губах и дёснах. И что-то рядом в воде сразу булькнуло громко, нырнув в неё.
– Это ещё что? – гаркнул Гришка. – Собака его что ли?.. Сама утопилась?..
Гадко, противно заржали. Рожи у всех отвратные. Сумерки к тому времени только наступили, и лица их в закате смотрелись будто кровью умытые.
А затем снова булькнуло. Что-то вынырнуло из воды, вызвав «охи», «ахи» да «йоп твою мать». И из мелкой речушки на берег выскочила уже не моя «собака», а вышел самый настоящий чёрт. Высокий, шерстистый, с большими рогами. Огромный хвост с кисточкой, хлещет себя по бокам. Глаза горят красным и будто пар, светящийся и зелёный, из пасти и из ноздрей клубами густыми вылетает.
Как взревел тогда вылезший из воды чёрт, да как начал по ним скакать. Гришкина ватага даже разбежаться не успела. Самого Гришку, кажется, чёрт заскакал насмерть – всю грудину ему проломил, прыгая на ней своими ножищами. Я всё хотел заступиться за них, пытался повернуть голову, руку тянул. Но сил у меня не хватило даже на слово. Рёбра все самому сломали и избили в сырое мясо.
Запомнил, что подняли меня с земли, полумёртвого и изувеченного. И помню, как лилось на меня сверху чем-то тёплым. Так… слёзы горячие капали. Плакал мой чëрт, пока бежал и нëс меня на руках к дому. По мне убивался рогатый. А ведь, кроме бабы Клавы, никто меня не жалел по-настоящему раньше. Даже родители. Любили, наверное, по-своему народившегося в семье уродца, не утопили ж в пруду во младенчестве? А, значит, любили...
Очнулся я после того, как лишился чувств в бешеной скачке, уже в нашей избе, на моей кровати. Голый и в мокрую простыню обёрнутый. В печке жарко горел огонь, слышно было, как трещат в ней угли. Чёрт мой… снова стал маленьким и привычным. Что-то ворчал себе под нос, заправлял крупу в чугунок, заливал водой. Видел потом, как он ставит его ухватом на шесток и толкает дальше. Жмурится от жара. Погремел затем пустой сковородкой, нашёл в погребе сала, лука, картошки. Зажарилось сразу, зашипело и зашкварчало. От боли я не мог пошевелиться. И тогда он потащил кровать к печке, вместе со мной на ней. Размером Гошан был снова с дворнягу, но напряг все свои жилы и доволок меня как-то. Что б я и огонь видел с середины кухни, и что б слышал дождь в открытое окно. Опять шёл ливень.
Сжёг слегка Гошан кашу. И сало с картошкой подгорели тоже. Потом он намочил другую простынь в колодезной воде и сменил на мне старую. А после мы ели с ним подгоревшее. Он жевал с аппетитом, а я глотал едва-едва, валял языком в разбитом рту. Только всё равно сидели в одной комнате вместе, не прятались друг от друга, но и посматривали пока исподтишка. Будто болеть даже стало меньше и легче дышалось. Он верно был настоящим чёртом – шерсть у Гошана от бликов огня просто искрилась. Точь-в-точь как у кошек на солнце. И пусть в деревне меня теперь ненавидеть станут намного больше, зато тронуть уже не посмеют. Гришка с друзьями, если и выживут, говорить могут, что захотят. Кто ж им поверит, после водки, которую пили всё время? Вот пусть и скажут, увидели, мол, рогатого, когда он к ним сам из воды вышел. Скажут, и люди ещё посмеются над ними. А вот меня с бабой Клавой обидеть точно не смогут. Потому что жил у меня самый взаправдашный чёрт. Мой друг Гошан, моя ночная погремушка и добрый защитник. Попробуйте троньте, коли придёте.......
Птица выполнила мое желание. Теперь я вижу невероятные чудеса и кошмары
~
Спустя несколько дней после своего тридцатого дня рождения я спасла жизнь голубой сойке, спугнув свою кошку в нужный момент. В благодарность птица предложила выполнить мое желание. К несчастью, сойка очень спешила и дала мне всего 15 секунд на выбор.
– Я всегда хотела быть меньше, – ответила я. Девушка ростом 6 футов 6 дюймов постоянно страдает от пялящихся прохожих и напоминаний, что мир создан не для таких дылд. Сложно подобрать одежду, в машинах слишком тесно, а хотят встречаться со мной только фетишисты.
– Хорошо! – ответила сойка, прежде чем улететь на поиск червячков.
На следующий день я проснулась с ростом 5 футов 8 дюймов. И просто восхитительно расположилась в машине. Как будто в самолете мне подняли билет до первого класса. Никто на улице даже не обратил на меня внимания. Я отправилась в Мейси и обновила гардероб. Все село как влитое.
Я распахнула двери, руки приятно оттягивали пакеты с одеждой и мне пришлось приложить усилия, чтобы не запеть.
На следующее утро во мне было 4 фута 5 дюймов. Новая одежда уже не подходила. Люди снаружи снова пялились. Я не дотягивалась до педалей. Выбежала во двор и начала орать на сойку, но она упорхнула. А может это была другая птица.
Вернулась внутрь и расплакалась под телевизор. В течение дня одеяло все росло, а, когда я измерила рост перед сном, получилось уже 3 фута 3 дюйма.
Следующим утром я была уже не выше фута. Жутко было выбираться из постели. Я цеплялась за простынь и карабкалась по матрасу, и наконец, приземлилась в кучу на полу.
Позаимствовала одежду у старенькой куклы Барби, которую племянница забыла у меня в офисе, и направилась к кошачьей двери. Снаружи снова кричала на птиц, а они смотрели на меня голодным взглядом.
– За что ты так со мной? – кричала я. – Я же спасла тебя.
Голубая сойка подлетела и осмотрела меня.
– Ты. Мышь? – спросила она. – Ты. Забавная.
И тут я поняла, что сойка не была злой, она была тупой.
– Пожалуйста, – сказала я. – Ты можешь отменить мое желание?
– Червяк! – прокричала птица и улетела драться с другой птицей за обрывок веревки.
К вечеру я была уже не выше дюйма. Впервые меня посетил ужас. Я буду становиться все меньше. Вероятно, в конце концов исчезну. А может и нет.
Кто знает, можно ли бесконечно уменьшаться. Я не уверена. Но я знала, что старая жизнь для меня кончилась, по сути я уже умерла, крошечный призрак, бродящий незаметно для мира.
В ту ночь я устраивалась на ночлег в бумажной салфетке, которую уронила несколькими днями ранее, трясясь от холода и страха, и размышляла, что принесет завтра.
Утром сложно было оценить насколько я уменьшилась. Волокна салфетки тянулись во всех направлениях точно толстые нити паутины.
Вокруг я ощущала движение мерзких клещей, которые возвышались надо мной как жуткие чудовища. Они окидывали меня голодными взглядами и разевали свои пасти, полные бритвенно острых зубов. Я могла вообразить, как они рвут мое тело на кусочки меньшие, чем стеклянная крошка. И я бежала, преодолевая по несколько дюймов в час, вопя, что не хочу умирать.
Вскоре я оказалась среди невозможных вирусов, чьи шевелящиеся, похожие на волоски, отростки вытягивались случайным образом, угрожая повредить кожу легчайшим прикосновением. Во вселенной больше не было порядка, а наоборот царил хаос. Нигде не было разума, только движение. Я начала воспринимать волны светы, как если бы у них на самом деле была длина. Вскоре они стали больше моего роста.
Разум прояснился. Как будто причудливые складки мозга вытянулись в бесконечную струну. Я бы тряслась от ужаса, но тело тоже стало другим. Я была уже не вполне человеком.
И тут мир опустел. Расстояние между объектами стало казаться бесконечным, хотя время от времени в воздухе возникало гудение электронов или еще чего-то неизвестного.
Я уже приготовилась исчезнуть. Никогда ни во что не верила до встречи с беспомощной птицей с невероятной силой. Может, стоило позвать ее. Вместо этого оказалось, что я молюсь вслух. А потом голос исчез в гуле всего вокруг.
Но вместо это я ощутила новую тяжесть внутри. Взглянула на пальцы и увидела украшавшие их бесконечные кольца, и там, где могли бы быть рубины и сапфиры, была красные карлики и черные дыры. Целые галактики были родинками и шрамами на моих руках.
Но я продолжала схлопываться. Вскоре, самой большой звездой, украшавшей меня, оказалось родное солнце, а потом и оно исчезло, уступив место газовым гигантам, а потом меньшим скалистым мирам.
На шестой день уменьшения я стала небом.
А на седьмой проснулась в собственной постели.
Кошка запрыгнула на кровать, когда я села, и положила на одеяло истерзанную голубую сойку.
– Хорошая девочка, – сказала я, погладив ее своей огромной уродливой рукой.
~
Перевела Заикина Екатерина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Я думал, что встретил своего двойника, но правда оказалась куда более пугающей
Двойники не такие, какими вы видите их в фильмах. Они не заинтересованы в том, чтобы держать вас в плену и украсть вашу жизнь.
Также они не связывают вас паранормальными узами. Единственное, что их в вас интересует – ваш вкус.
Их достаточно легко обнаружить, если знать, что искать, но ослабление бдительности даже на мгновение может стать смертельной ошибкой. Моей семье пришлось это узнать на собственном горьком опыте.
Было около шести часов вечера, когда я впервые понял, что что-то не так. Сел на диван и закрыл лицо руками. Я набрал сообщение около получаса назад, но все еще не мог найти в себе сил, чтобы его отправить.
Поднял телефон с кофейного столика, посмотрел на него и положил обратно. Я проделал это столько раз, что могу поклясться, на дереве осталась вмятина.
– Давай, Пол, – промямлил я про себя, – это все равно, что сорвать пластырь.
Затем снова поднял телефон. Сделав глубокий вдох, я, наконец. нажал “отправить”.
Сообщение было простое: “Все кончено”.
Стефани не потребовалось много времени, чтобы ответить: “Хах, ты говорил это на прошлой неделе”.
Я нахмурил брови: “Серьезно. Я все расскажу Венди”.
Она начала печатать, остановилась на секунду и снова продолжила.
“ты знаешь, что она тебя бросит, и ты больше никогда не увидишь Генри”
Это не стало неожиданностью. Я проводил бесчисленные бессонные ночи, мучаясь от этой мысли. Но даже несмотря на это, ее сообщение меня ранило. Она всегда пыталась вот так залезть мне в голову, но в кои-то веки я не заглотнул наживку.
– И получу по заслугам, – сказал я.
Я выключил телефон прежде, чем она успела ответить, и положил в карман, с глаз долой.
Внезапно я услышал рев машины Венди, подъезжающей к дому, мое сердце заколотилось. В замке начал поворачиваться ключ. “Как пластырь”, – снова подумал я.
Дверь открылась, и я перевел дыхание.
– Привет, дорогая, можем поговорить…
Ее голос взволнованно дрожал:
– Запомни, что ты хотел сказать, дорогой! У меня есть для тебя кое-что особенное!
Я моргнул и ошеломленно уставился на нее:
– Эм, хорошо. Что такое?
Она дала мне в руки розовый бумажный пакетик:
– Открывай! – Она почти кричала.
Я смущенно опустил руку в мешочек и вытащил коробочку. Внутри была еще одна коробочка поменьше.
В ответ на вопросительный взгляд она просто улыбнулась.
– Продолжай.
Сделав как было сказано, я обнаружил подарок. Внутри лежал положительный тест на беременность.
Решительность мгновенно испарилась. Она выжидательно посмотрела на меня, и я расплылся в широкой улыбке.
– Это… – я подбирал слова, – Потрясающе!
Она взяла меня за руки.
– Я знаю! Генри будет так взволнован! Так что ты хотел сказать?
Во рту пересохло.
– Я… я не помню.
Она отпустила меня и направилась в коридор.
– Дай знать, если вспомнишь.
Я уставился в пол.
Я уже частично смирился с потерей Генри, но она снова разбередила рану. Раздумывая над возможностью в конце концов рассказать ей, я в глубине души понимал, что никогда не смогу этого сделать. Не сейчас.
Пока я обдумывал все это, Венди сказала кое-что, что привело меня в замешательство.
– Я заберу Генри! Будем праздновать прямо сейчас!
Я поднял брови.
– Разве он не с тобой? Я думал, ты заберешь его сегодня.
Она остановилась и обернулась.
– О, ты уже забыл? Ты позвонил мне, и сказал, что позаботишься об этом.
Это меня искренне озадачило. Я, конечно, забывчив, но в запасе еще осталась пара десятилетий перед деменцией.
– Когда это было?
– Около получаса назад.
Подумав секунду, я вспомнил кое-что странное.
– Но я потерял телефон неделю назад, помнишь?
Телефон, по которому я говорил со Стефани, был секретным одноразовым телефоном. На нем даже не было номера Венди.
Она улыбнулась и подняла бровь.
– Ну, кто-то отправил мне это.
Она быстро достала свой телефон и включила голосовое сообщение. Голос совершенно точно был моим.
– Привет, милая. Напиши, что нужно купить, и не беспокойся о Генри. Я заберу его на обратном пути.
Сообщение меня поразило. Я схожу с ума?
Когда Венди увидела замешательство в моих глазах, ее скептицизм сменился беспокойством.
– Кто еще мог это сделать?
Я лихорадочно метнулся за курткой.
– Не знаю, но кто бы это ни был, он направляется в школу Генри!
Я выбежал из дома и бросился в машину. Пока я мчался по пустым улицам, в голове бесконечно прокручивались ужасные сюжеты.
К тому времени, когда я с визгом въехал на парковку, все уже расходились по домам.
Я всматривался в море лиц в поисках Генри, но безнадежно. Я был на грани срыва, когда заметил в нескольких ярдах рыжую шевелюру.
Секунду спустя, я мельком увидел лицо Генри, и меня накрыла волна облегчения. Но когда я позвал его, оклик потонул в шуме толпы.
Пробравшись сквозь толпу родителей и учеников, я обнаружил, что Генри не один. Мужчина, державший его за руку, быстро уводил моего сына в сторону дороги.
Я издал еще один отчаянный вопль.
– Генри!
На этот раз он обернулся. Генри выглядел растерянным, и смотрел то на меня, то на незнакомца.
– Папа?
Мужчина грубо одернул его, словно выведя из транса.
Генри выскользнул из его хватки и бросился ко мне в объятия, уткнувшись лицом в грудь. Я вытер мокрые щеки и осознал, что плакал.
– Пожалуйста, никогда больше так не делай!
Генри указал на мужчину.
– Но он выглядел совсем как ты!
Я поднял голову и мельком увидел, как незнакомец ныряет в машину. Он исчез так же быстро, как и появился, промчавшись по улице и завернув за угол.
Проверив каждый дюйм Генри, чтобы убедиться, что все в порядке, я отвел его в машину.
– Послушай, приятель, – сказал я, – прежде чем пойти с кем-то, ты должен быть абсолютно уверен, что это я, хорошо?
Его лицо помрачнело.
– Извини. Я так больше не буду.
– И ты уверен, что он выглядел абсолютно как я?
Генри зажмурился и уверенно кивнул.
Я вздохнул. Это было так невероятно. Я ждал, что проснусь на диване в холодном поту. Как объяснить все это Венди?
Я охнул. Венди. Она осталась дома совсем одна. Я убеждал себя, что это просто паранойя, но все равно вдавил педаль газа в пол.
Мы вернулись домой в рекордное время. Генри начал расстегивать ремень, но я остановил его.
– Оставайся здесь, что бы ни случилось.
Я подкрался к двери и обнаружил, что она покрыта следами ботинок, как будто кто-то пытался открыть ее пинками. Внизу следы вели к разбитому окну.
Проигнорировав инстинкты, я отпер дверь и медленно ее открыл. Солнечный свет тонул в полумраке гостиной.
При скудном освещении я смог разглядеть опрокинутый книжный шкаф и несколько разбросанных бумаг. Нехорошо.
В конце концов я нашел Венди лежащую на кухне, обмякшую, как марионетка с перерезанными ниточками. Под ее глазом расплывался синяк, а на лице и руках алела паутина кровавых порезов.
От ее вида сердце сжалось, а кровь закипела от ярости. Я потянулся к жене, но она отшатнулась и вскрикнула.
– Успокойся, – прошептал я. – Это всего лишь я. Я…
Мне в лоб прилетел банан. Я моргнул.
Венди швыряла в меня всем, до чего могла дотянуться.
– Я знаю, кто ты! Держись от меня подальше!
У нее закончились фрукты, и она схватила кухонный нож. Я распахнул глаза и поднял руки, защищаясь.
– Нет, просто послушай. Кто бы на тебя не напал, это был не я! Генри сегодня чуть не ушел с незнакомцем. Он сказал, тот парень выглядел как я!
Она опустила нож, но не бросила его.
– Где сейчас Генри?
– В машине, мы должны скорее увезти его отсюда!
Она нерешительно посмотрела на меня.
Я ломал голову в поисках доказательств.
– Когда он напал на тебя, то был одет так же? – спросил я, указывая на свою одежду.
Она оглядела меня с головы до ног и медленно покачала головой.
– Кажется, нет.
– И ты, должно быть, сопротивлялась!
Я указал на кровь под ее ногтями.
– На мне нет ни царапины. Слушай, я знаю, что это звучит безумно, но я думаю, какой-то парень притворяется мной. Помнишь, как мой телефон украли? Он подобрал его. Он отправил тебе голосовое сообщение. И он сделал это с тобой.
Я протянул ей руку.
– Ты должна мне поверить.
Секунду спустя она наконец отпустила нож и позволила мне помочь ей подняться на ноги.
Внезапно тишину пронзил крик Генри. Мы с Венди посмотрели друг на друга и бросились в гостиную.
Генри стоял посреди комнаты, белый как призрак, и смотрел на дверь в подвал.
Голос Венди звучал безумно.
– Что случилось?
Генри указал дрожащим пальцем на дверь.
– Папино лицо было… наизнанку!
– Что ты имеешь в виду, дорогой?
Я сделал нерешительный шаг к подвальной двери.
– Внизу кто-то есть.
Генри схватил меня за рукав.
– Папа, не ходи! Он плохой!
Я тихо усмехнулся.
– Я знаю, дорогой. Постой с мамой, хорошо?
Я открыл скрипучую дверь и шагнул в чернильную темноту. Спускаясь, я раздумывал, кто может ждать меня внизу. Наизнанку? Что, черт возьми, это значило?
К тому времени, как мои ноги опустились на холодный цементный пол, я неконтролируемо дрожал. Комната была окутана темнотой, и я едва смог различить совершенно неподвижную фигуру на другом конце комнаты.
Ощупывая стену в поисках выключателя, я сосредоточил взгляд на этой фигуре. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я понял, что оно сидит. Может, на корточках? Наконец рука нашла выключатель.
Комната озарилась светом, и я увидел фигуру, наблюдающую за мной. Хотя скорее кровавую кучу кожи и волос. В рваной изуродованной коже угадывались очертания рук и ног: нечто сбросило ее, словно пустой хэллоуинский костюм.
На лице вместо глаз и рта зияли темные пропасти. Я приблизился на несколько дюймов и убедился в своей догадке. Это было лицо. Это было мое лицо. С кровью смешивалась серо-голубая жидкость. След из такой же жижи тянулся по полу. Я пошел по нему прямо к открытому люку в стене прачечной.
А секунду спустя осознал кое-что, от чего сердце ушло в пятки: люк вел в гостиную. В гостиную, в которой осталась моя семья.
Развернувшись, я побежал вверх по лестнице. Тело пронзил ужас. Пока я в подвале играл в героя, мою семью, возможно, разорвала в клочья эта тварь.
Распахнув дверь, я увидел пустую комнату. Выглянул в окно, надеясь увидеть, что жена и сын ждут меня снаружи, но их там не было. Поняв, что они должны быть где-то в доме, я начал пробираться по темным коридорам.
Я шел мимо упавших семейных портретов и разбитых ваз, и не мог не думать о худшем. Попытался открыть дверь в спальню Венди, но она оказалась заперта.
– Откройте, это я! – прошептал я. Спустя секунду дверь со скрипом открылась, и Венди быстро втащила меня внутрь.
– Слава Богу, ты здесь! – прошептала она.
Только войдя, я увидел, в каком состоянии были Венди и Генри. К моему ужасу, они оказались покрыты паутиной царапин. Венди вцепилась в кочергу, которую, очевидно, подобрала, пытаясь отбиться от твари.
Я быстро запер за собой дверь.
– Что с вами случилось?
Она сморгнула слезы.
– Что-то напало на нас! Это был не человек, но и не животное! Я знаю, что здесь темно, но клянусь, что бы это ни было, на нем не было…
– Не было чего?
– Кожи, – она спрятала лицо в ладони. – Это звучит бредово?
Я покачал головой и рассказал ей о том, что нашел в подвале.
Когда я закончил, Венди сказала кое-что, что застало меня врасплох.
– Как думаешь, как оно выглядит сейчас?
Я растерянно посмотрел на нее, и она продолжила.
– Ну, сначала оно обернулось тобой. Что если сейчас оно выглядит как кто-то другой?
На мгновение я задумался.
– Думаю, так и есть. Но разве оно не убежало искать нового хозяина?
Она обняла Генри чуть крепче.
– Наверное.
Я встал.
– Ну, давайте убираться отсюда.
Венди не двигалась.
– Почему ты думаешь, что он не может напасть на тебя?
Наступила долгая, ужасная пауза.
– К тому времени, как я добрался сюда, его уже не было. А теперь, пожалуйста, мы можем убраться отсюда?!
– Я не уйду отсюда с…
– Со мной?
– С этой тварью!
Я шагнул к ней, и она подняла руки, все еще держа кочергу.
– Пожалуйста, не подходи ближе!
Я вздохнул.
– Венди, я понял. Ты боишься. Я тоже. Но ты должна доверять мне!
Казалось, она начала успокаиваться, но тут Генри подлил масла в огонь.
– Смотри! – Воскликнул он, указывая на мой карман. – Папа нашел телефон!
После короткого замешательства, я понял, что он говорит об одноразовом телефоне. Я вытащил его, и они, похоже, не заметили разницы.
Венди потребовалась всего секунда, чтобы сделать вывод. Она подняла дрожащий палец, пряча Генри за спину.
– Откуда ты это взял?
Я попытался изобразить невинность.
– Что ты имеешь в виду?
Она сделала шаг назад.
– Его украли, помнишь? Эта тварь использовала его, чтобы отправить мне сообщение. Откуда он у тебя?
– Нет, это не тот телефон, это просто… – я остановился. Если я скажу, что это одноразовый телефон, она узнает об измене.
Она приподняла кочергу.
– Просто что?
Я приблизился к ней.
– Слушай, Венди. Я расскажу тебе. Только отдай мне кочергу.
Она предупреждающе замахнулась.
– Отойди! Ответь на вопрос! Просто что?!
Между нами было около пяти футов, она почти вжалась спиной в стену. Я отчаянно пытался говорить как можно мягче.
– Я обещаю, что отвечу на все твои вопросы, как только ты отдашь мне кочергу.
Она снова замахнулась, в этот раз сильнее. Я так отчаянно хотел просто рассказать ей все и покончить с этим, но не мог. Не был готов потерять ее. Не был готов потерять семью. И мне не пришлось бы этого делать, если бы я только смог отобрать эту проклятую кочергу.
Я попытался схватить ее, металл просвистел в воздухе, рассекая мне руку. С криком боли я тупо уставился на рану. А потом зарычал от злости, и ринулся к Венди. Она вскрикнула, слепо ткнув кочергой вперед.
Я увернулся, избегая атаки, и повалил ее на землю. Почти прижал ее руки к земле, и вдруг не смог вздохнуть. Не успев даже осознать, я уже лежал на полу. Растерянно опустил взгляд на свою грудь, и понял, что произошло. Кочерга все-таки попала в цель.
Сквозь туман в глазах я наблюдал, как Венди поднялась, шатаясь, и подхватила Генри на руки.
Я судорожно вдохнул и прохрипел:
– Одноразовый.
Она бросила на меня недоуменный взгляд.
– О чем ты говоришь?
– Это не мой телефон. Одноразовый.
После короткого приступа кашля я продолжил.
– Я изменил тебе. Не мог сказать.
– Боже! – Закричала она, ее глаза наполнились слезами. – Ты идиот! Почему ты сказал только сейчас?!
Я просто смотрел в окно. Перед глазами плясали разноцветные пятна.
– Если это существо не притворилось тобой, то где оно?
Сначала я не обратил внимания на ее слова, они едва дошли до меня. А затем осознал кое-что, и выпучил глаза. Я попытался сказать ей, но зашелся в приступе кашля.
Пока Венди отчаянно пыталась разобрать, что я говорю, Генри медленно открыл рот, обнажая ряды мелких, игольчатых зубов.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Регина Доильницына специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Пригласи меня (6) Спасут ли маму
Инга очнулась ото сна на поляне и увидела перед собой одного из тех чудовищ, что Солар называет ее детьми. Оно протянуло ей железную кружку с водой и кусок только что пожаренного на костре ароматного мяса.
- Отдыхаешь, - спросил, улыбаясь своей акульей улыбкой, Аурис.
Аурис родился всего год назад, но он уже выглядел взрослым прекрасным юношей. Длинные мощные руки и ноги, черные глаза и прозрачная оливковая кожа.
- Когда ты родился, Аурис, ты был таким розовым-розовым, - вспомнила Инга.
- А потом Солар дала нам своей крови, и я вырос.
- Да, - согласилась Инга, - очень быстро вырос, быстрее чем твои старшие сестры и брат.
Аурису нравилось чувствовать себя особенным.
- Знаешь, мама, Солар хочет…
- Возродить свой род? Знаю…
- Нет. Солар хочет создать войско. Твоя человеческая дочь надоумила ее.
- Ты видел мою дочь?
- Я не видел, но кое-кто другой, да, - улыбнулся Аурис, он положил свою тяжелую голову на колени Инги и закрыл глаза, - неужели ты не будешь скучать по мне, мама?
- По тебе буду, Аурис, - по щекам Инги потекли слезы, - но ты же понимаешь, что я не твоя мама.
- Все так говорят, - мягко ответил юноша, - но я чувствую, что я часть и тебя тоже. Даже когда я охочусь, я все равно помню о тебе. Неужели эта твоя первая человеческая дочь тебе так важна, что ты хочешь оставить нас?
- У вас я пленница, Аурис, разве не так?
- Так, - согласился юноша, - Солар не разрешает мне говорить с тобой, и он не разрешает.
- Твой брат?
- Да, терпеть его не могу, какой же он надменный. Все время хвастает тем, что вместе с Солар ловит отцов для нас, разве я виноват, что не могу сдержать голод рядом с человеком? Заперли эту новую девчонку так глубоко, что я даже запаха ее не слышу. А мне так хотелось поглядеть на нее.
- Тут они не найдут тебя?
- Они оба в городе. Поэтому я могу побыть с тобой. И попрощаться с тобой, мама.
Инга прикоснулась к холодной коже на лице юноши кончиками пальцев, стерла с края его губы запекшуюся оленью кровь, и наклонившись поцеловала его в лоб:
- Спасибо тебе, Аурис, с тобой мне куда спокойнее.
- Может быть, я тоже научусь сдерживаться и смогу навещать тебя?
Сердце Инги вдруг сжалось, она прижала голову со страшными клыками к своей груди и заплакала:
- Конечно, конечно, Аурис, у тебя обязательно получится, ты просто еще совсем маленький мальчик. Но ты уже совсем не такой как они, совсем другой.
Чудовище улыбнулось. Его большие уши поднялись вверх и проступили сквозь черные волосы.
Солнце стало опускаться за деревья, и их длинные тени легли на уставшее лицо женщины. В звенящей тишине был слышен лишь стук сердца Инги, ожидающей возвращения Солар. Казалось, будто все те годы, что она провела в каменном подвале, вынашивая детей для чудовища, были лишь сном, и вот-вот темнота расступится и настанет рассвет, но темнота напротив лишь подступала все ближе и ближе к Инге и Аурису.
- Вдруг, у них не получится привести вторую девушку, - прошептала Инга, - что тогда?
Уголки губ Ауриса опустились.
- Тогда Солар не отдаст тебя, - тихо произнес он.
- И? Она убьет меня?
- Нет, - он покачал головой, - она оставит тебя здесь, я буду приносить тебе еду сколько смогу, но ты погибнешь от холода, а потом она унесет тебя отсюда, люди найдут тебя и будут считать, что ты заблудилась в лесу и умерла.
- Откуда ты знаешь?
Аурис посмотрел на садящееся солнце:
- Они могут вернуться с минуты на минуту, мама, я не хочу злить ее. Мне пора. Давай, я обниму тебя на прощание, вдруг сегодня ты отправишься домой, и мы больше не увидимся.
Инга прижалась к груди чудовища, и он прошептал, обхватив ее руками:
- Так она иногда поступала с мужчинами, если не была голодна, но тебя она не съест, я ей не позволю. Надеюсь, что мы не скоро увидимся с тобой, а может быть и никогда. Но я буду всегда помнить о тебе.
По коже Ауриса потекли горячие слезы его человеческой мамы, они обжигали его, но юноша не обращал внимание на боль.
Скоро солнце совсем скрылось за деревьями, и Инга осталась видеть на поляне совсем одна, она обхватила руками колени и смотрела в сторону леса в ожидании Солар.
продолжение следует ....