Хроники Карамельного Апокалипсиса, или Тихий Протокол Распада
Всё начинается с шёпота. Нежного, как первый укус пончика. Это не грохот ядерного взрыва, не вой сирен, нет. Это тихий, вкрадчивый хруст кристаллического божества на твоем языке. Сахароза. Глюкоза. Фруктоза. Троица нечестивая, белый порошок легального забвения, который толкают на каждом углу не прыщавые барыги в подворотнях, а улыбчивые корпоративные ублюдки в сияющих супермаркетах. Они построили свою империю на медленной мумификации человечества.
И ты, блядь, подписался на это добровольно.
Гликация. Какое скучное, канцелярское слово для процесса, достойного пера Данте. Это не химия, это черная месса, совершаемая в багровом полумраке твоих артерий. Каждая молекула сахара — это маленький, усердный демон-бюрократ, который ищет свободный белок. Он не нападает с воплями, нет. Он подходит вежливо, с папочкой в руках, и говорит: «Гражданин Коллаген, пройдёмте. На вас наряд. Распишитесь вот здесь, в графе "Вечная Сшивка"».
И всё. Обратной дороги нет. Белок, что был гибкой, живой струной твоего организма, становится частью уродливой, застывшей скульптуры. Молекулярный голем, слепленный из твоей же плоти. Эти твари, эти Конечные Продукты Гликации — КПГ, или AGEs, как их ласково зовут в заморских лабораториях, — это не просто мусор. О нет. Это кирпичи. Кирпичи, из которых сам организм, обманутый, одурманенный, строит твою личную тюрьму. Твой личный мавзолей. Прямо внутри тебя.
Ты чувствуешь, как деревенеет кожа? Это не возраст, дурачок. Это твои дермальные волокна, вчера еще эластичные, как чулки стриптизерши, сегодня превратились в пересохший пергамент. Они сшиты, спаяны, зацементированы в единый, негнущийся лист. Твое лицо становится картой грядущей пустыни. Морщины — это трещины в высыхающей глине твоего бытия.
А сосуды? О, это отдельная поэма. Представь себе лабиринт Минотавра, но вместо каменных стен — твои артерии. И вот по этому лабиринту день за днем снуют маленькие рабочие в сахарных касках и медленно, методично обмазывают стены карамелью. Слой за слоем. Просвет сужается. Стенки, некогда упругие, становятся хрупкими, как рождественские леденцы. И в один прекрасный день, когда твое сердце в отчаянии качнёт кровь чуть сильнее, эта хрустальная трубка просто лопнет. К хуям. Инсульт. Инфаркт. Финальный аккорд в этой сладкой симфонии саморазрушения. Тихо, без спецэффектов. Просто щелчок. И свет погас.
Но самый жуткий пиздец творится в главном кабинете. В твоей голове. Мозг — это библиотека, бесконечная, как у того слепого аргентинца, где каждый нейрон — драгоценный фолиант. А сахар — это сладкая, липкая патока, которая просачивается повсюду. Она склеивает страницы воспоминаний. Она превращает синаптические связи в вязкое болото, где тонут мысли. Ты пытаешься вспомнить имя, слово, идею, а она увязает в этом карамельном киселе, дергается и затихает навсегда. Болезнь Альцгеймера — это не трагедия. Это триумф кондитерской промышленности. Величайший памятник их власти над нашими черепными коробками.
И самое абсурдное в этом театре экзистенциального ужаса — это декорации. Яркие, сука, упаковки. Веселые мультяшные персонажи на коробках с хлопьями, которые обещают тебе «заряд бодрости», а на деле запускают в твоих детях тот же необратимый протокол распада. Слоган «Праздник к нам приходит» на бутылке с коричневой шипучкой, которая гарантирует, что праздник жизни для твоей поджелудочной скоро закончится. Это не просто маркетинг. Это цинизм высшей пробы. Это пляска смерти в неоновом свете витрин.
Они продают нам нашу собственную смерть в рассрочку, а мы платим за это, улыбаясь. Мы сами проносим этого троянского коня в виде торта на день рождения внутрь своей крепости. Мы совершаем ритуальное самоубийство каждым латте с сиропом, каждым «полезным» йогуртом, в котором сахара больше, чем в твоих самых влажных мечтах о справедливости.
Так что ты перестал есть сахар? Поздравляю. Ты дезертировал с этой тихой войны. Ты стал отступником в этом мире сахарных зомби, которые бредут от кофейни к кондитерской, с остекленевшими от гликированного хрусталика глазами. Они смотрят на тебя, жующего свою горькую рукколу, как на сумасшедшего.
Но кто здесь настоящий безумец? Тот, кто видит, как стены его собственной плоти медленно превращаются в сахарный склеп, или тот, кто с радостным мычанием намазывает на утренний тост еще один слой абрикосового цемента?
Ответа нет. Есть только этот горький привкус правды во рту. И он, уж поверь, гораздо лучше сладкой лжи. Наливай еще воды. Ночь будет долгой.
