В Русской Православной Церкви есть хвалебное песнопение, которое называется
Акафист благоверным князю Петру и княгине Февронии, Муромским чудотворцам.
В 2020 году этот акафист был рекомендован к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви: гриф ИС Р20-941-3609.
Акафист благоверным князю Петру и княгине Февронии, Муромским чудотворцам издан Издательством Московской Патриархии Русской Православной Церкви.

В этом акафисте есть такие слова:

Кондак 2
Ви́дев князь Петр в возвра́тной боле́зни свое́й, зна́мение гнева Бо́жия, за неисполне́ние обе́та своего́, поя́ти в супру́ги себе́ прему́друю Февро́нию, потща́ся сие́ испо́лнити и сочета́ся с не́ю бра́ком зако́нным. Оба́че и в супру́жестве целому́дренно и богоуго́дно пожи́сте, блаже́ннии, иму́ще еди́ну мысль во двою́ те́лу, е́же благоугожда́ти Бо́гу. Те́мже вы́ну пое́те Ему́ ны́не со А́нгелы песнь: Аллилу́иа.

Акафист благоверным князю Петру и княгине Февронии, Муромским чудотворцам
на сайте Сретенского монастыря РПЦ МП

https://ms.pravoslavie.ru/108986.html

Эти слова акафиста напоминают русским православным людям, рассказанную Ермолаем-Еразмом в "Повести о Петре и Февронии" историю о том как Феврония стала женой Петра.

В официальной Православной энциклопедии РПЦ написано, что "главным источником сведений о жизни и кончине супружеской четы П. и Ф. является их Житие <...>созданное Ермолаем (в иночестве Еразм) (далее - Ермолай-Еразм), агиографом и публицистом XVI в., намного позже описываемых событий и содержащее крайне мало исторических данных.<...>Исторические источники Повести неизвестны.<...>
https://www.pravenc.ru/text/2580394.html

Пётр искал исцеление от поразившей его тяжёлой болезни.

Я приведу здесь рассказ Ермолая-Еразма об этом:

"Прослышал Петр, что в Рязанской земле много врачей, и велел везти себя туда — из-за тяжкой болезни сам он сидеть на коне не мог. И когда привезли его в Рязанскую землю, то послал он всех приближенных своих искать врачей.<...>
Благоверный же князь Петр повелел: «Везите меня туда, где эта девица».
И привезли его в тот дом, где жила девушка.
И послал он одного из слуг своих, чтобы тот спросил: «Скажи мне, девица, кто хочет меня вылечить? Пусть вылечит и получит богатую награду».
Она же без обиняков ответила: «Я хочу его вылечить, но награды никакой от него не требую. Вот к нему слово мое: если я не стану супругой ему, то не подобает мне и лечить его».
И вернулся человек тот и передал князю своему, что сказала ему девушка.
Князь же Петр с пренебрежением отнесся к словам ее и подумал: «Ну как это можно — князю дочь древолаза взять себе в жены!»
И послал к ней, молвив: «Скажите ей — пусть лечит, как умеет. Если вылечит, возьму ее себе в жены».
Пришли к ней и передали эти слова.
Она же, взяв небольшую плошку, зачерпнула ею квасу, дунула на нее и сказала: «Пусть истопят князю вашему баню, пусть он помажет этим все тело свое, где есть струпья и язвы. А один струп пусть оставит непомазанным. И будет здоров!»
<...>

Потом князь Петр пошел в баню мыться и, как наказывала девушка, мазью помазал язвы и струпы свои.
А один струп оставил непомазанным, как девушка велела.
И когда вышел из бани, то уже не чувствовал никакой болезни.
Наутро же глядит — все тело его здорово и чисто, только один струп остался, который он не помазал, как наказывала девушка, и дивился он столь быстрому исцелению.
Но не захотел он взять ее в жены из-за происхождения ее, а послал ей дары.
Она же не приняла.

Князь Петр поехал в вотчину свою, город Муром, выздоровевшим.
Лишь оставался на нем один струп, который был не помазан по повелению девушки.
И от того струпа пошли новые струпья по всему телу с того дня, как поехал он в вотчину свою.
И снова покрылся он весь струпьями и язвами, как и в первый раз.

И опять возвратился князь на испытанное лечение к девушке.
И когда пришел к дому ее, то со стыдом послал к ней, прося исцеления.
Она же, нимало не гневаясь, сказала: «Если станет мне супругом, то исцелится».
Он же твердое слово дал ей, что возьмет ее в жены.
И она снова, как и прежде, то же самое лечение определила ему, о каком я уже писал раньше.
Он же, быстро исцелившись, взял ее себе в жены.
Таким-то вот образом стала Феврония княгиней.

И прибыли они в вотчину свою, город Муром, и начали жить благочестиво, ни в чем не преступая Божиих заповедей.
Потом князь Петр пошел в баню мыться и, как наказывала девушка, мазью помазал язвы и струпы свои. А один струп оставил непомазанным, как девушка велела. И когда вышел из бани, то уже не чувствовал никакой болезни. Наутро же глядит — все тело его здорово и чисто, только один струп остался, который он не помазал, как наказывала девушка, и дивился он столь быстрому исцелению. Но не захотел он взять ее в жены из-за происхождения ее, а послал ей дары. Она же не приняла.

Князь Петр поехал в вотчину свою, город Муром, выздоровевшим. Лишь оставался на нем один струп, который был не помазан по повелению девушки. И от того струпа пошли новые струпья по всему телу с того дня, как поехал он в вотчину свою. И снова покрылся он весь струпьями и язвами, как и в первый раз.

И опять возвратился князь на испытанное лечение к девушке. И когда пришел к дому ее, то со стыдом послал к ней, прося исцеления. Она же, нимало не гневаясь, сказала: «Если станет мне супругом, то исцелится». Он же твердое слово дал ей, что возьмет ее в жены. И она снова, как и прежде, то же самое лечение определила ему, о каком я уже писал раньше. Он же, быстро исцелившись, взял ее себе в жены. Таким-то вот образом стала Феврония княгиней.

И прибыли они в вотчину свою, город Муром, и начали жить благочестиво, ни в чем не преступая Божиих заповедей.
Повесть о Петре и Февронии - Ермолай-Еразм

В православном акафисте Петру и Февронии отказ Петра выполнить вынужденное обещание оценивается как грех, вызывающий гнев Бога.
Иисус Христос в акафисте РПЦ МП на стороне Февронии.
Поведение Февронии в акафисте не осуждается.

На сайте религиозной православной организации «Сретенский ставропигиальный мужской монастырь Русской Православной Церкви (Московский Патриархат)» "Православие ру" , 8 июля 2025 года опубликован большой текст "Святые благоверные князь Петр и княгиня Феврония Муромские", написанный Марией Тоболовой.
https://pravoslavie.ru/171022.html
Пересказывая историю исцеления Петра, Мария Тоболова верно цитирует слова Февронии из "Повести..." Ермолая-Еразма: "Вот к нему слово мое: если я не стану супругой ему, то не подобает мне и лечить его».

Мария Тоболова не допускает ни слова осуждения в адрес Февронии за такое поведение, и при этом отрицательно оценивает стремлении Петра не выполнить вынужденно данное обещание.
Тоболова пишет: "Петр пообещал жениться, но в душе слукавил: гордость княжеского рода мешала ему согласиться на подобный брак.<...>Феврония излечила князя, но он отказался исполнить обещание жениться, пытаясь откупиться подарками, которые та не приняла. Поскольку она прозрела лукавство и гордость Петра, то велела ему оставить несмазанным один струп как свидетельство греха"
Специально подобраны Тоболовой такие слова, негативно характеризующие Петра: слукавил, гордость, откупиться.
В православии лукавым называется злой дух. Лукавство - это злое поведение, бесовское.
Гордость считается в православии грехом.
"Гордость, самый главный порок и начало всякого греха" -написано на православном сайте журнала "Фома"
https://foma.ru/gordost-chrezmernost-yavleniya-ili-preuvelic...

Пётр, согласно "Повести..." Ермолая -Еразма, сразу предлагал Февронии гонорар за исцеление. Он вёл себя изначально честно.

"Благоверный же князь Петр повелел: «Везите меня туда, где эта девица». И привезли его в тот дом, где жила девушка. И послал он одного из слуг своих, чтобы тот спросил: «Скажи мне, девица, кто хочет меня вылечить? Пусть вылечит и получит богатую награду»."
Повесть о Петре и Февронии - Ермолай-Еразм

В 21 веке в России Русская Православная Церковь Московского Патриархата воспитывает русских православных христиан на примере Февронии.

Представьте, что вам нужно лечение, вы обращаетесь к врачу, а врач вам говорит что вылечит вас только в том случае если вы вступите с ним в брак, а священник какой-нибудь, узнав об этом, вам говорит, что такова Божья воля о вас.

Вам понравится такое?

Вы поверите священнику?

В Древней Руси слово "оукраина" (вариант написания слова "окраина") означало пограничные земли или окраины княжеств, имевшие важное оборонное значение. Это был общий географический термин, который применялся к различным регионам, а не к какой-то одной конкретной территории. тык

Ключевые аспекты значения в Древней Руси:

• Этимология. Слово происходит от праславянского корня «край» с приставкой «об-» и суффиксом «-ина», что указывает на положение у края или на границе. и ещё тык

• Исторические упоминания. Наиболее известное первое упоминание термина встречается в Ипатьевской летописи под 1187 годом, где описывается смерть князя Владимира Глебовича и скорбь «вси Переяславци о немь», «бѣ бо любя дружину... бѣ бо князь добръ и крѣпокъ на рати, и мужьствомъ крѣпкомъ показаяся, и всякими добродетельми наполненъ, яко и на оукраинѣ Переяславской». сюда тык

• Контекст использования. В летописях слово «оукраина» употреблялось для обозначения разных пограничных земель, например, Переяславской, Галицкой и Волынской «оукраин». Позже, в Московском государстве, так называли и другие пограничные территории, такие как «татарские» и «казанские» украины. через туннели и мосты, ну Вы ПоНяли

• Смысловое отличие. В древнерусском языке слово не имело негативного оттенка и не подразумевало второсортности или отсталости этих земель по отношению к центру. Наоборот, пограничье было стратегически важной территорией, которая требовала особой защиты и где служили «украинные люди», то есть пограничная стража. Ф.А.Гайда

Таким образом, в Древней Руси "оукраины" были не конкретной местностью, а функционально важными приграничными территориями, игравшими роль буфера и защитного пояса.

В начале лета пятьдесят третьего года на старую церковь у речки прислали солдата.
Его звали Егор Савельев, двадцать два года, высокий, худой, с выгоревшими на солнце ресницами. Он служил во внутренней части — где не стреляли, но приказы звучали с тем же металлом, что и на фронтах.

Приказ был простой и короткий, как команда на учении:«Уничтожить остатки религиозного имущества. Всё списать. Под расписку».

Егор не любил думать — приказы не обсуждают. С тех пор как он попал в часть, он понял главное: слушай и исполняй. Размышления — удел начальства, не солдат.

Село, куда его послали, было почти вымершее. Несколько перекошенных изб, пара старух, да колодец с ржавым журавлём.
Церковь стояла на краю — обрушенный купол, выщербленные стены, трава по пояс. На колокольне вместо креста торчала согнутая арматура, похожая на кость.

Егор вошёл внутрь.

Запах был странный — не совсем гнилой, но густой, тяжёлый.
Пахло пеплом и воском, как будто кто-то только что молился и плакал одновременно.
На полу валялись щепки, обломки рам, старые книги с полустёртыми буквами.

А у алтаря, на стене, ещё висела икона Казанской Божией Матери.
Тёмная, покрытая копотью, но в отблеске света сквозь пролом в куполе Егор заметил — глаза.
Они смотрели не строго, не мягко — просто смотрели, как будто знали о нём всё.

Он подошёл ближе.

Доска старая, потемневшая. По краям облупившееся золото.
Он провёл пальцем по лицу — под копотью чуть теплилось синее небо и нежная линия руки, прижимающей к себе Младенца.

«Сжечь», — вспомнил он. Приказ.

Он вышел наружу, нашёл ведро с керосином, щепки, обломок двери. Сложил костёр у церковной стены.
Ветер поднимал сухие травинки, и солнце клалось косо, будто скользило по земле.

Егор вынес икону.

Она была лёгкая, как будто пустая внутри. Он поставил её к костру, достал спички.
Рука дрогнула — не от страха, от чего-то другого. От тишины.
Село молчало. Даже собаки не лаяли. Только кузнечики трещали где-то в овсе.

Он чиркнул спичкой.

Пламя вспыхнуло ярко. Но не на дереве — на ветре.
Спичка погасла, оставив за собой тонкий след дыма, похожий на вздох.

Он чиркнул снова.
И снова — огонь не хотел брать. Керосин плескался в ведре, пахнул тяжело, но сухая щепа оставалась холодной.

Егор нахмурился. «Чушь», — сказал он себе. Достал ещё коробок.

И вдруг…

Ему показалось, что воздух сгустился. Как перед грозой.
Солнце зашло за облако, и свет стал мягким, почти лунным.
А икона — словно ожила. Не двигалась, нет — просто стала ближе.
Так бывает, когда человек смотрит вглубь воды и вдруг видит там не отражение, а кого-то, кто смотрит в ответ.

Внутри всё оборвалось.

Он отступил, уронив спички. Сердце билось медленно и громко, как будто в груди кто-то шагал.

Егор закрыл глаза. И услышал — не голос, не слово, а тишину, в которой было всё: и ветер, и пыль, и детский плач, и чьё-то далёкое «спаси…».

Он не знал, сколько стоял. Когда открыл глаза, солнце снова вышло, но свет был другой — тёплый, золотистый, не оттуда.

Лицо Богоматери на иконе стало яснее.
Краска не изменилась, но сквозь неё проступила живость.
Взгляд — не укор, не просьба, а тихое участие.
Как будто Егор — не солдат, а ребёнок, потерявшийся в чужом мире.

Он сел на землю. Долго смотрел. Потом снял фуражку.
Слёзы пришли неожиданно — не горькие, а тихие, как роса.

Он вспомнил мать. Как она провожала его на службу, перекрестила втайне от соседей, и он тогда отмахнулся:

«Мама, не позорь меня…»

Теперь слова резанули, как нож.

Он не понял, как встал, подошёл, поднял икону и внёс обратно в церковь.
Поставил на прежнее место, под проломом купола, где падал солнечный луч.
И этот луч лёг на лик, как дыхание.

Его нашли вечером.

Начальник гарнизона приехал проверить исполнение.
Егор стоял у алтаря, без фуражки, сгорбленный, руки в пыли.
Костёр не был разведен. Икона — цела.

— Савельев! — голос начальника был резкий, с металлической резьбой. — Что это? Почему не выполнен приказ?

Егор поднял глаза.
Долго молчал. Потом сказал тихо:

— Не смог, товарищ старший лейтенант.

Тот подошёл, схватил его за ворот.
— Что значит «не смог»? Ты что, поп?

Егор молчал. В его глазах было не упрямство, не страх. Там было спокойствие, чужое солдату.

— Сжечь, немедленно! — крикнул офицер. — Это же мусор!

Егор посмотрел на икону.
И вдруг, сам не зная почему, произнёс:

— Не мусор. Это мать.

Старший лейтенант замер, будто удар получился не словом, а камнем.
Он хотел сказать что-то, но не смог. Потом выругался, махнул рукой и вышел наружу.

Через неделю Егору объявили выговор и перевели в хозвзвод.
Он не оправдывался. Не говорил никому.
Но каждую ночь, после отбоя, он доставал из-под подушки маленький кусочек дерева — щепку, отпавшую от иконы, и держал её в ладони, пока не засыпал.

Весной следующего года он подал рапорт о демобилизации.
Вернулся в родное село — тоже полузаброшенное, с разваленным храмом на пригорке.
Долго ходил мимо, не решаясь войти.

А потом — вошёл.

Пыль, сор, пустота.
Но в углу, под остатком фрески, лежала икона — такая же тёмная, почти без лица.
Он поставил её, вытер рукавом, и вдруг ощутил то же дыхание света, что тогда, у реки.

Он стал приходить туда каждый день. Сначала просто сидел. Потом стал чинить крышу, чистить пол. Старухи из деревни начали приносить свечи, хлеб, молоко.
Он не звал их — они сами шли.

Так прошло лето.

Осенью приехал монах из Псково-Печерского монастыря. Седой, тихий.
Он посмотрел на Егора, на отчищенную церковь, на икону.
Спросил просто:

— Ты кто?

— Солдат, — ответил Егор.

— А теперь кем хочешь быть?

Тот помолчал и сказал:
— Хранителем.

Монах кивнул.
— Тогда приезжай к нам. У нас есть место.

Прошло много лет.

В монастыре его звали отец Георгий.
Он не любил говорить о себе. Только иногда, когда кто-то спрашивал, почему он всегда зажигает свечу перед Казанской иконой и долго смотрит на неё молча, он отвечал:

— Потому что однажды я хотел бросить огонь в дерево.
А огонь загорелся во мне.

И добавлял тихо:
— Этот свет не жжёт. Он спасает.

Иногда ночью, когда монастырь тонул в тишине, отец Георгий выходил на двор.
Луна висела над стенами, и воздух был такой чистый, что казалось — дышишь молитвой.
Он поднимал взгляд к небу, и где-то глубоко, в сердце, слышал тот первый шёпот: не слово, не зов, а присутствие.

Он больше не пытался понять.

Он просто жил — как свеча, что горит не ради света, а ради Того, Кто этот свет даёт.

И когда утром звонили колокола, отражаясь в куполах и облаках, он знал:
ничто на земле не исчезает, если хоть один человек не боится увидеть.

История Егора — не о чуде, которое нарушает законы мира,
а о чуде, которое раскрывает их.

Он не увидел видение в небе и не услышал голоса извне.
Он услышал тишину — ту, что живёт под шумом повседневности, под гулом приказов, под страхом жить без смысла.
И в этой тишине впервые прозвучала Истина:
не всё можно разрушить, даже если приказано.

Казанская икона — не просто дерево и краска.
Это зеркало сострадания.
Когда человек смотрит на неё, он видит не лик, а ответ на свой собственный взгляд.
И если в нём есть хоть крупица боли, сомнения, любви — икона оживает.
Не мистикой, а соприсутствием.

Для Егора этот взгляд стал первым шагом из мира, где всё делилось на «приказано» и «выполнено»,
в мир, где главное — слышать, а не командовать.
Он перестал быть винтиком в машине и стал душой, способной откликнуться.
И потому его путь в монастырь — не бегство, а возвращение.
Не отказ от мира, а возвращение к смыслу мира.

Он пришёл к Богу не через знание, а через неспособность предать.
Иногда именно она — последняя форма веры в человеке.

Так и свет, загоревшийся тогда над золой, — не угас.
Он остался в нём, чтобы потом тихо гореть в каждой молитве, в каждом дыхании,
в каждом человеке, который когда-то сказал себе:

Про античные - это не так интересно... ИМХО.

Из не так далёкого прошлого.

Шаромыжник

Согласно многим воспоминаниям, бывшие бравые солдаты французской армии в 1812 году подходили к русским и уже не требовали, а просили какого-нибудь пропитания, обращаясь к ним сher ami (шароми) – «милый друг». Крестьяне в импортных языках были не очень сильны и по звучанию называли их «шаромыжниками». Правда, в этом не последнюю роль сыграли, видимо, и русские слова «шарить» и «мыкать».