Имаго — дневник кардиохирурга. Глава I. Один Грэй (3/3)
Из нового все. Из-за радиации, которую я все еще мог разносить, Элис была одета в специальный антирадиационный костюм, из-за которого я не мог видеть ее светлых волос и прекрасных ушей, но зато мог видеть большие светлые глаза. Они довольно яркие, хотя защитные стеклянные очки немного искажают цвета переливчатой радужки. Костюм с тех времен уже преобразился: теперь он плотно прилегает к телу, прямо как водолазный, имеет какие-то флуоресцентные вставки и немного карманов. Такой же плотный и надежный, кожа так и не дышит, но лучше выбирать меньшее из двух зол.
Пора было заниматься водными процедурами. В адекватном состоянии я бы еще сходил в душ и полностью переоделся, но меня хватило лишь на чистку зубов, умывание и мытье рук с антибактериальным мылом. Человек в зеркале показался мне отвратительным: он изрядно себя запустил. Я чувствовал, что волосы должны были быть значительно короче и светлее, а лицо не таким… угловатым, что ли? Отчетливо было видно, что оно на самом деле острой треугольной формы, как равнобедренный треугольник с углом, противолежащим основанию, в тридцать градусов, но отчего-то выпирали скуловые кости. И… боже мой… нет… щетина. Нужно было срочно побриться, но где? Здесь не было ни бритвы, ни банально скальпеля, а если и был, мне бы его не дали. Зубы большие, но ровные (прямо-таки британские), серо-желтые. Может, кофе; может, курение. Может, все вместе. Из большого британского носа текла бордовая кровь. Я посмотрел вниз и обнаружил, что она капала на больничную рубашку, на холодный кафельный пол и на самом деле на мои руки. Скорее всего это из-за перепада давления: капилляры не выдержали и какие-то из них лопнули. Серая рука медленно встала под ноздрями, проехалась под ними тыльной стороной ладони. Что-то теплое потекло к локтю. Я снова поднял взгляд. В стеклянных глазах образовалось по маленькой гифеме. Я понял: это из-за контузии. Не так страшно. Ведь кровь не заполнила даже трети передней камеры глаз. Скоро пройдет само.
Позади меня раздался голос Элис. Было похоже, что она крикнула мое имя, но я почему-то не обернулся. Даже не вздрогнул. Прохладная ручка легла на мое жесткое плечо и мягко развернула. Я подчинился движению и попытался разглядеть лицо, но обнаружил, что зрение мое сильно ухудшилось… Я не видел ничего дальше четырех ярдов, да и сейчас не вижу. Еле пишу. Глаза устают…
Она вздрогнула: за эти дни она еще не успела увидеть гифемы. Странно… Что такого пугающего? Этого я не понимал как врач. Элис схватила мою голову, притянула к себе и заглянула в глаза своему страху. С кончика моего длинного носа сорвалось несколько темных капель, и они со стуком упали на ее широкие очки. Я признался, что болен. Я очень болен… Рассказал о той штуке с потолка. Почему я вижу все это, выглядывая наружу? Там такого не может быть. Это противоречит законам природы. Она, кажется, не поверила мне. Или поверила, но сильно испугалась, потому что сама не видела. Она зашла в туалетную комнату, потому что время, отведенное пациентам на личную гигиену (20 минут, только и всего), закончилось, все вышли из туалетных комнат, а я сделал все за пять минут и оставшиеся пятнадцать стоял в кровавой рубашке и пялился на свои зубы и треугольник в подбородке. Как овощ. Это немного пугает. Я слишком похож на ипохондрика.
Пока я нес ей всякий бред, она вставила мне в ноздри влажные тампоны из ваты, вымыла руки по локоть, аккуратно протерла кровавые губы, подбородок и шею. Так… терпеливо. Элис нежно взяла меня за ломаные руки и ненавязчиво потянула на выход из туалетной комнаты. Больше она не смотрела в мои глаза. Больничная рубашка на мне все еще была страшно заляпана кровью, словно бы я кого-то убил. Элис подготовила стерильную, полностью свободную от бактерий, мешковатую больничную рубашку и аккуратно положила ее на столик. Она взялась за нижний край окровавленной шероховатой туники и осторожно потянула его вверх. Чтобы ей было удобнее, мне пришлось совершить больших размеров труд: поднять руки вверх. Они показались мне такими длинными и в то же время такими тонкими и бледными, что я едва не перепутал их со свернутыми в цилиндры листами офисной бумаги. Они легко сминаются, и одно только неосторожное обращение оставляет на них заметные и некрасивые вмятины и складки. Больничная рубашка легла на меня, как сеть из колючей проволоки.
Время принимать пищу.
Элис принесла поднос с довольно скудным набором: стакан воды, какие-то таблетки, мятый картофель и две помидорки черри. Впрочем, даже такая маленькая порция выглядела как какое-то испытание. Я не уверен, полезен ли для меня свежий сок не особо свежих овощей. Можно ли мне крахмал. В состоянии ли я жевать. Я принял только таблетки, и вдруг мне стало дурно. Я вскочил и полетел. Нашел дверь с людьми на картинке. Врезался и навалился всем тощим телом на девственно чистую больничную раковину, на которую пару минут назад покусились темные капли крови. Живот скрутило, желудок стал ныть и извергаться. Я промыл рот и поднял к зеркалу слезящиеся глаза. У меня всегда были проблемы с желудком, так написано в медкарте. От еды я отказался. Она хотела возразить и сказать, что поесть необходимо, что у меня и так нет сил и долго я не протяну, если продолжу голодать, что, если я хочу, она сама может меня покормить, аккуратно, ненавязчиво, терпеливо — но тут я взял с тумбочки часы и спросил у нее, что это такое. Сперва она растерялась и начала очень осторожно: что эти часы достались мне от моего погибшего le père, что это очень ценный артефакт для меня и моей семьи, что их ни в коем случае нельзя терять или продавать и все такое прочее. Конечно, это было не все. Она поняла, что я ждал от нее более информативного продолжения, и тогда рассказала все.
Смотри же! Ведь настоящий владелец часов — не mon père и не я, а сакральное существо, сын Голода и брат Асмодея, борец с заповедями Белиал. Жадность его не знает границ, а сам он является настоящим вместилищем всех человеческих грехов и пороков. Белиал исполняет желания лишь подлецов и эгоистов, каковым и был mon père. Добродетель Белиал не признает.
Его нрав очень капризен, поэтому при ритуале призыва нужно быть крайне аккуратным и внимательным. Вам понадобится: пара компаньонов (мальчик-помощник и девушка (Верховная Жрица), оба обязательно девственники), большое количество черной ткани, купленной на уходящей луне, медный ламен, девять штук черных не освященных свечей, мел или уголь, какие-нибудь драгоценности в качестве подношения, благовония с приторным вкусом, две большие одинаковые металлические чаши, вода и трут. В новолуние необходимо создать алтарь в пустом и хорошо проветренном помещении, предварительно все участники ритуала должны постоять под холодным душем и соблюсти тринадцатидневный пост, отказавшись от всех развлечений. На них не должно быть никакой одежды или украшений, кроме свободных черных ряс. Первым делом маг должен начертить мелом или углем описанную окружность с девятиконечной звездой, образованной тремя треугольниками. По кругу написать имя демона на иврите. На алтарь положить ламен и установить благовония. Алтарь должен находиться за черной завесой. После этого мальчик-помощник должен расставить свечи по окружности, проходя при этом против часовой стрелки, и вернуться на место справа от демонолога. Далее Верховная Жрица по порядку зажигает свечи, проходя так же противосолонь, и встает слева от мага. Все трое должны произнести часть слов призыва.
Далее мальчик-помощник и Верховная Жрица должны налить воду и зажечь огонь соответственно в чашах напротив них, вернуться на места и сесть на колени, склонив головы. Проситель кладет подношения на черную ткань перед алтарем, возвращается и один читает заклинание.
Ожидайте появления князя лжи. Далее действуйте по ситуации: произнесите желание, если чувствуете присутствие демона. Ни в коем случае нельзя сходить со своего места! Иначе демон может навредить, а проситель останется ни с чем.
Так появились эти часы. Mon père отдал меня Белиалу взамен на возможность относительно контролировать такое явление, как течение времени, что, бесспорно, привело бы к необратимому росту энтропии, если бы в доме не случился страшный пожар, и я не остался единственным выжившим. Вот так! А потом Элис пропала по милости этих часов, и я исчез вместе с ней, и мы оказались тут. Такая вот коротенькая и простая история.
Картофель с помидорками я оставил ей. У медработников совсем нет на себя времени, и я понимаю это лучше нее самой. Как говорится, врачи не лечатся. Они умирают стоя.
12:21 pm. Как выяснилось, ключика от комода у нее нет. Невероятно досадно. А ведь там наверняка что-то важное, о чем мне догадываться не следует. Просто шприцы? Морфин? Как странно… Но она обещала, что обязательно его достанет, если мне так нужно то, что находится внутри. Какая хорошая девушка! По ее рассказам и поведению, понятно, что ради меня она готова на все. Так будем же друг другу родными.
Но что же о родстве? Кто мой отец? Я так часто вспоминал о нем, но при этом Элис говорит, что он ужасный человек, пожалуй, самый ужасный из всех людей, что она встречала, и что он очень долгое время меня истязал, пока не умер. Как я мог любить его? У меня сработал знаменитый и набивший всем оскомину стокгольмский синдром? Эта реакция стала так называться после захвата заложников в Швеции в 1973 году: по показаниям самих заложников, они больше боялись не преступников, а полиции и даже на собственные средства наняли им адвокатов. Ранее он назывался норрмальмсторгским синдромом, но название решили упростить. Похожая история произошла в Перу: 17 декабря 1996 года в городе Лима члены местной экстремистской группировки «Революционное движение имени Тупака Амару» захватили резиденцию японского посла с требованием освободить из тюрем их сторонников. Неожиданно освобожденные заложники стали выступать с речами о стойкой правоте преступников. Нестор Картолини, их непосредственный лидер, был человеком хладнокровным и жестоким, однако некоторые отзывались о нем как о «вежливом и образованном человеке, преданном своему делу». Этот случай стал поводом для появления лимского синдрома. Обратным примером стокгольмского синдрома являются случаи, когда террористы испытывают симпатию к своим заложникам и по этой причине не причиняют им вреда, а впоследствии освобождают их.
И у меня был стокгольмский синдром? Я спросил у нее, когда Элис пришла во второй раз измерить показатели моего здоровья, и она ответила, что я ненавидел отца лютейшей ненавистью и горячо желал ему мучительной и позорной смерти, что впоследствии и сбылось, и что называл я его преимущественно Хайдом, никаких «отцов». Тогда я ответил, что в обрывках своего дневника часто вспоминаю если не его, то какого-то другого отца: зову монсеньором, нежно называю иногда «мой дорогой отец», не смею подвергнуть сомнению правильность его действий и зову на помощь, словно Бога. Она ответила только, что не знает такого человека и что я никогда не называл Хайда монсеньором. Это уже совершенно меня запутало.
Но вот в чем радость: уходя, Элис оставила на моей койке ключ. Я взял его (он маленький, легко спрятать), открыл ящик, делая вид, что обронил таблетку (ведь тут наверняка были камеры, они все-превсе записывают, как я), а сам открыл его. (Ключ между страницами!!!) И вот что я там обнаружил помимо морфина и шприцев:
Прозрачные пластинки из фибрина
27 января 2057
Летим эконом-классом в Портленд, дабы не привлекать лишнего внимания бизнесом. Прикидываюсь гостем, наносящим визит близкому другу. Ведь, по сути, так и есть: я обещал Джеймсу, что приеду к нему, как только положение наше стабилизируется, и перелеты станут менее опасными. Безопаснее они не стали, но возможность у меня появилась. Вернее даже сказать, не возможность, а нужда: я должен сопроводить своих товарищей до самого Де-Мойна, а ведь именно там и проживает мой дорогой сержант. Не терпится увидеть его вновь. Он очень много сделал для меня и для Элис. Tu n'as pas chômé, mon ami!
Сатаневский, Ангелов и Линдберг остались с Элис в Москве. Они обещали мне, что позаботятся о ней, пока мы втроем будем решать дела в Северной стране, и я им верю. За пару лет нам удалось стать хорошими приятелями, я даже стал похоже думать. Они научили меня нетерпимости к национальной и расовой неприязни. Ведь разве я виноват, что родился англичанином, а Джеймс американцем, и сейчас наши страны имеют довольно враждебные интенции? Разве это мешает нашим доверительным отношениям? Мешает ли это его контактам с Элис?
Мой русский за это время заметно улучшился. Я полностью выучил эти долбанные падежи и даже понимаю разницу между глаголами «ходил» и «хаживал». Мое произношение все еще не идеально, но тот факт, что я могу произнести несколько скороговорок, немного мне льстит. Русский стал четвертым по популярности языком после китайского, английского и испанского, поэтому его изучение еще сильно пригодится мне в жизни — таков процесс языковой ассимиляции в обществе, хотя отказываться от английского я не собираюсь. Всегда приятно учиться чему-то новому. Монсеньор очень любил во мне это качество. Я помню еще, как учил французский. Этот язык дался мне нелегко: хоть он и принадлежит индоевропейской семье, он все же входит в ветвь романских языков, в то время как английский принадлежит германской ветви, а русский так и вообще восточнославянской. Ужасно, правда? Мне кажется это восхитительным: настолько разнообразна человеческая культура, столько всего еще можно было бы для себя открыть, если бы не человеческая лень и Третья Мировая.
Цель моих товарищей — остановить это как можно скорее при минимуме жертв. Я лишь помогаю им. Война никому не нужна. Почему так много здравомыслящих людей не думает об этом? Это очень печально, и я весьма разочарован нашим будущим. Прошло чуть больше сотни лет, а мы снова развязали Мировую войну! Ничему история нас не учит. Сомневаюсь, что наши предки были бы нами довольны. Как хорошо, что они не видят всего того, что происходит сейчас с человечеством. И все же я сильно скучаю по монсеньору… Быть может, существует способ вернуться? Хотя бы мои часы? Je ne sais pas si c'est possible…
Вот оно как было. Элис полетела за мной? Зачем же, если я по-человечески просил ее остаться? Женщины…
Я полностью убедился, что тот сержант, который понес меня в изолятор, и есть Джеймс. Я должен найти его. Нельзя нам вот так расставаться.
Снова монсеньор! Судя по всему, это очень хороший человек из моего прошлого. Надо к нему вернуться, как только завершатся мои дела здесь, а сделать это будет возможно, лишь когда я верну себе свою память. Если часы Белиала умеют перемещать владельца вперед, то должен существовать механизм, обратный этому. Это логично. Это закономерно. Так должно быть!
1:27 pm. Навещал Ангелов. В палату его не пустили, поэтому разговаривали через окно. Удивительно, что он приехал сюда! Оказалось, это он привез Элис в Де-Мойн, потому что она очень сильно просила его. Линдберг ни за что бы не согласился, а с Сатаневским она бы обязательно попала в беду, и они бы навели шуму. Женечка, говорит, до сих пор мозг ему выносит, мол, неправильно это, опасно, из-за них все может испортиться. Он не прав. Если бы Ангелов не привез Элис сюда, я бы так и не вспомнил, кто я такой. Я и сейчас слабо понимаю.
По его рассказу, я эмигрировал в СССР в конце 2054, а последние два года прожил в Москве. Давал клятву советского врача, работал хирургом общего профиля, но числился среди таких интересных людей, как Сатаневский и Соколовский. До переезда в Москву посещал университетские курсы по медицине, а на жизнь зарабатывал тем, что декламировал стихи и прозу русских классиков и других талантливых писателей. Получал какие-то суммы от Линдберга и Сатаневского, потому что на одном актерском мастерстве далеко не уедешь. Они быстренько сделали из меня местного, даже документы русские состряпали: теперь я, оказывается, Виктор Александрович Королевский, советский врач и народный артист. Последние два года жил хорошо, а сейчас сижу в стерильном боксе в Де-Мойне с лучевой болезнью и амнезией. Удивительно, как резко меняется жизнь!
Ну что же, Виктор Александрович, будем как-нибудь с вами вспоминать, чего мы еще такого учудили. Все так смешалось! Тяжело осознать, что все вот это — один человек, и это я. Не может такого быть! Не бывает!
Я взглянул на свое отражение и замер. Долго пялился и наконец заключил: «Прямо гадкий утенок».
Сказку про гадкого утенка рассказал мне Соколовский. Он знает много детских сказок, но сказка про гадкого утенка является с тех пор одной из моих любимых. Тогда я еще не знал, что конкретно значит выражение «гадкий утенок» — мне казалось, что так обычно называют какого-нибудь очень уродливого и отталкивающего наружностью человека, которому изначально суждено было родиться отвратительным.
«Гадкий утенок потом вырос и превратился в прекрасного лебедя», — ответил Ангелов. Хотелось бы верить ему. Возможно, Виктор Александрович поверил бы...
"Павел Чжан и прочие речные твари" Вера Богданова
Прочитал книгу пару лет назад. Отличная.
Русская антиутопия - Россия де-факто сателлит Китая и все вынуждены как-то с этим жить.
В том числе главный герой -Павел Чжан, который не принадлежит ни одной из культур. программист с ПСТР строит карьеру в московском филиале китайской корпорации, которая вслед за китайцами, собирается чипировать и русских.
Это такой "Мистер Робот" в атмосфере русских страхов, из которого мог бы выйти отличный сериал.
Часть обложки книги
Имаго — дневник кардиохирурга. Глава I. Один Грэй (2/3)
Она говорила о нас. О Новом Лондоне. О медике. Я называл его Кэрролл — по фамилии, как она мне объяснила. Кэрролл… К этому слову настойчиво и непреклонно пыталось приклеиться слово «доктор» или «мистер», хотя никакого отношения к самому Кэрроллу оно не имело (это я почему-то знал очень хорошо). Я не возражал. Если так было угодно оставшимся нейронным связям… Нет, я не против. Это даже полезно.
Она рассказала мне, как мы его встретили, этого доктора Кэрролла. Каким замызганным, но по-своему очаровательным был Новый Лондон. И люди такие же: «Не со зла, а просто несчастные», — как она мне сказала. Я был абсолютно не согласен, но дискутировать не стал. Я просто не мог. Про бездомных животных она высказала практически идентичную мысль: она их любила, и каждый живой организм был для нее как близкий друг. Так наивно, так странно, так иррационально… Я был неподвижен, я слушал ее весь, целиком, и поражался, насколько мы разные и как это она, такая великолепная и невинная, могла привязаться к такому апатичному и скучному мне. О чем тут еще рассуждать? Она ласкова и снисходительна ко всему убогому, падшему и отвратительному. Одно такое отвратительное существо связало нас с доктором Кэрроллом. Она рассказывала — я видел: моя рука (еще чистая, гладкая, юношеская) уверенно держит ее совсем детскую, девичью ладошку и ведет за собой, в неизвестность. Протекционно, мануально, компульсивно, без всякой сознательности. Я не знаю, подозрений не имею, что спускаюсь вместе с ней в самый ад, к дьяволу БЕЛИАЛ!!! но все равно иду. Я бесконечно виноват и удивлен, как это она еще со мной заговорила, ведь, по дальнейшим рассказам, я превратил остаток ее жизни в бесцельное и безрадостное существование. Все ее детство закончилось с момента нашей новой встречи: наступила фаза самостоятельности и самопроизведения. Это она защищала мой ослабленный организм (и окружающий мир от заразы, которую я мог разносить), поместив в стерильный бокс. Я этого не понимал… Ясно было, что необходимо с ней как-то встретиться и как можно скорее, чтобы она объяснила мне положение всех интересующих и не интересующих меня аспектов, дабы моя картина мира сложилась вновь. Определенно, ей многое обо мне известно, судя по ее поведению, мы провели вместе несколько лет. Без сомнений, через какое-то время она должна прийти сюда, в палату, но самым досадным тут являлось то, что невозможно было даже предположить, когда она здесь появится. Идет ядерная война, насколько я знаю, причем мирового масштаба… Не исключено, что в этом медпункте она работает и помогает, а дел здесь наверняка в избытке. А тот летчик? Каждый день он исполняет военные приказы и рискует жизнью, я даже могу больше его никогда и не увидеть. Он американец, в этом я уверен, следовательно, находился я где-то на территории одной из сверхдержав… Но ведь Штаты — это три континента и масса доминионов… Я мог оказаться на любом из четырех материков — Северной Америке, Южной Америке, Австралии или Африке. Для меня и той девушки положительно было бы оказаться в Африке — оттуда легче перебраться на правую часть Евразии. Северная Америка тоже неплохой вариант: оттуда можно выбраться через Берингов пролив или по Тихому океану. Самыми паршивыми версиями были Южная Америка и Австралия — слишком долгий и трудный путь…
Но это уже какая-то демагогия. Эфемерное мое ожидание вскоре бесследно исчезло, и я не увидел ничего: только белый фон и тишина. Конъюнктивальный мраморный лист, в котором не отражается даже свет. И гнетущее молчание. Это одно из тех состояний, когда собственные пальцы кажутся мне сигаретами, и наоборот. Мне захотелось выкурить их, но минутой позже я осознал, что выкурить отсюда можно только людей. Но вокруг, как и сигарет, никого не было: курить было нечего. Да и мне было нельзя. Стерильный бокс на то и стерильный бокс, чтобы не пускать в него всякий мусор и инфекции. Нужно было быть хотя бы с виду порядочным.
Для меня всегда был важен мой внешний вид и то, как я одеваюсь, поэтому в первые секунды амнезия казалась мне катастрофой: ведь я определенно выглядел как дикарь с этими дикими, ничего не понимающими, больными глазами, странными и резковатыми движениями, нестабильной реакцией и всем, что выдавало в человеке психопата. Но я… Я не могу утверждать, что имею возможность доверять тем, кто видел меня таким, но могу быть уверенным, что они не совсем враги… У них даже наблюдалось желание и способствование моей реабилитации. Он поднял меня на руки, а не закинул на плечо или же вовсе поволок как мешок с трупом. Она руководила им и постоянно делала замечания… Как-то я слышал от нее, что она называла его Джеком. Как его звали по-настоящему? Джон? Джейсон? Джеймс? Дженкинс? Джонатан? Вариантов достаточно, гадать будет глупо. Найти его самого уже сложнее, не учитывая даже моего беспомощного положения — ведь кто я такой? Жалкий заключенный в этой больнице, отгороженный от мира стеклянной панелькой и стерильным боксом. Я ни на что не способен. Меня наверняка к нему не пустят. Но как-то же мы с ним столкнулись? Быть может, он просто проходил мимо? Скорее всего… Гипотетически мы почти не можем быть связаны. Да и к чему о нем сейчас думать, если он пока не может быть зацепкой к моим воспоминаниям? Разумеется, этих фактов слишком мало, чтобы составлять хоть какие-то выводы, но где-то в смутных безднах бессознательности мне хотелось, и я верил, что эти двое не желают мне зла. Совершенно без всякого когнитивного опыта, я почему-то тянулся к этой сладкой, щекотливо-приятной, но очень хрупкой и наивной иллюзии. Она грела мне душу, и неосознанно мне нравилось думать о том, что не все в мире так жестоко, что даже у такого падшего во всех отношениях существа, как я, есть какая-то жалкая надежда на… добро? Зачем я вообще вспомнил это слово, если даже не могу объяснить его точный смысл?
Хотел спросить сигарет и понял, что не у кого. Ящики пусты на предмет курения. Очень жаль. У меня ломка…
Покурить
Не могу спать
Собственное тело кажется мне грязной суспензией, переживающей продолжительную диапаузу. Только комната вокруг плывет и летает, однако выходить из нее нельзя. Треснувшие губы защипали от прикосновения сухого языка, я почувствовал вкус металла — так и не удержался, чтобы не съесть с них кусок кожи. Эх… бессонница…
Никак не спится.
Кислота на языке. Леденцы из «Виолет». Прозрачные бесцветные гранулы в шумных режущих обертках. Я стоял для них в крохотном теплом магазинчике каждый день, и эти ланцетные бумажки с термоядерными капсулами звонко перекатывались у меня в карманах, когда я куда-нибудь шел. Положишь на язык — другим скулы сводит, а я как держал, так и могу держать. Рецепторы ослабли. Может, несколько таких лежит сейчас в кармане куртки?..
И-и-и, Ланкастер! Как ты это ешь?!
Голос сержанта! Я знаю его! Грубый, хрипловатый, но звонкий, зараза, что голова болит! Этим голосом говорил со мной летчик! Я должен его найти
Огляделся еще раз и обнаружил на тумбочке странный предмет. Это были изящные карманные часы на тонкой цепочке. Изначально может показаться, что они детские, но как только берешь их в руки, ощущаешь их вес, заглядываешь в циферблат и понимаешь, что его нет (только тикающие шестеренки — тик-тик-тик-тик…) — осознаешь, что устройство серьезное, с ним нужно обращаться аккуратно. Задняя крышка загрязнилась по краям: по кругу идет тонкая черная полоса, но остальной корпус блестит на свету. Хотя, я чувствую, на самом деле часы должны блистать, как бриллианты. На крышке аккуратно выгравировано слово «בְלִיַּעַל», что означает с иврита «Белиáл». Никаких признаков какой-либо торговой марки я не обнаружил. Вероятно, это очень редкие часы, либо очень дешевые. Но на них нет привычной всем надписи «мэйд ин Чайна», что совершенно вводит меня в ступор. От часов веет стариной и мистикой, они сильно похожи на предмет XIX века. Всем своим видом эта грациозная вещь вступала в коллизию со строгим и минималистичным больничным антуражем. Мне это не понравилось: сразу возникло ощущение, что все как будто не на своих местах… А почему это «как будто»? Все и есть не на своем месте! Все и так шиворот навыворот!
Один из ящиков закрыт. Надо раздобыть ключ. Вероятнее всего, он у Элис. Но должен ли я просить ее открыть тумбу? А должен ли обманывать? Должен ли воровать? Как насчет провокационного вопроса? Я совсем ее не знаю… Вот он — момент, когда я жалею, что не стал хорошим психиатром. Бесспорно, выявил бы у себя что-нибудь. Мои знания в кардиологии совершенно здесь бесполезны.
Не бесполезны. У меня брадикардия. Этого, кстати, в эпикризе не написано. Сейчас вроде так сильно волновался, метался, думал, едва не истерил — а теперь всего сорок-сорок три удара… Как я еще не умер с такой ЧСС? Где кардиограмма? Где аппарат искусственного жизнеобеспечения?
Так хочется сигарету
Обрыскал здесь все, что только можно, и нашел вот такую вещь:
14 марта 2057
Еле откачали. Прошла ровно неделя с того момента, как наше дело едва не обрушилось и оказалось обречено на провал. Так ли это? Так ли я необходим?
Зачем я вообще?
Я всех подвел. Если бы я не сделал этого, если бы не повел себя так глупо, если бы не был подростком — все пропало! Как это было глупо! Я же хорошо знаю все последствия… Так почему? Почему?..
ПОЧЕМУ
Покурил.
Миссис Хаммерсмит подобрала мое тело на другой стороне улицы на своем стареньком «Форде». Не представляю, какой она испытала шок, ведь еще совсем недавно, почти месяц тому назад мы спокойно пили лимонный чай в ее уютном доме в Портленде… А потом… Потом… Она зачем-то приехала в Лас-Вегас. Кто-то ей позвонил, быть может, Швец, быть может, Соколовский… Волновались. Но какое отношение она имеет к Лас-Вегасу? Она тут не живет, у мистера Хаммерсмита нет здесь никаких дел, Джереми не должен тут находиться… Это же так далеко…
По рассказу Соколовского, они созвонились ночью почти ровно в час, и через сорок пять минут она подъехала прямо к дверям отеля, в котором мы снимали номер на троих. Я валялся на обитых искусственной кожей задних сиденьях ее пепельно-серой машины, окоченевший и мокрый от, наверное, дождя, перекаченный наркотой, алкоголем, никотином и бог знает чем еще… В ошейнике, без всякого сознания, денег и связи. Кажется, в тот ужасный вечер я потерял свой телефон, бумажник и последнюю надежду на спокойную жизнь. Поразительно — часы все еще идут за мной. Что случится, когда они остановятся?
Охреневшее тело вытащили из машины и понесли на шестой этаж. Соколовский сразу заметил гематому на том самом месте в сгибе локтя. Он подумал, что инъекция была сделана насильственным способом, потому что не попасть в вену я не мог. Он оказался прав. Я мало что помню из того дня. Оказалось, что из-за дождя и пятидесятиградусной температуры я тогда сильно заболел. Это была обыкновенная простуда, которая протекала как какой-то неизвестный человечеству грипп. Несколько дней я провалялся, будучи не в состоянии внятно и разумно разговаривать, а в одну ночь (Швец сказал) резко закричал во все горло по-английски: «Не надо на сухую!!!» — признаться, я тогда очень его напугал.
Оставшиеся дни я не разговаривал. Вообще. Они по очереди приходили ко мне с едой, с лекарствами, просто поговорить — но я ни на что не реагировал, словно бы вместо меня на кровати лежал кто-то другой, а я просто наблюдал за ними и был безучастен. Так меня едва не пришлось госпитализировать. А надо было.
Иногда меня навещала миссис Хаммерсмит. Я не знаю, зачем она это делала. Ведь у нее и так много проблем в жизни, бюджет очень жесткий, работа неблагодарная, надо содержать и воспитывать ребенка, в конце концов у нее есть муж, да и переться из Портленда в Лас-Вегас и обратно слишком дорого, эти траты не окупают свою цену. Но она все равно приезжала раз в три дня, приносила с собой что-нибудь вкусное, что я люблю и чем обычно делился с нашей ячейкой после тяжелого дня, например, темный шоколад с кусочками апельсина. Или леденцы из «Виолет». Или трайфл. Ой, трайфл… Никто не готовит его лучше монсеньора, потому что он пропитывал коржи именно бургундским вином многолетней выдержки, а не хересом. Никто не должен узнать этот секрет.
Это помогало мне не потерять сознание от голода и попасть в больницу с гастритом или дистрофией. Раз в три дня она с чем-то приходила, здоровалась с Соколовским, который обычно читал статьи советских газет с рабочего ноутбука, кивала Швецу, который тоже что-то делал, и заходила, наконец, в комнату, где валялся я. На первый взгляд мертвый. Обычно я не спал, и она рассказывала, как сейчас идут дела в медицинском сообществе, что у них появляется нового, какие возможности появились, а какие исчезли (больше, конечно, исчезли), какие интересные случаи ей приходилось наблюдать за время практики. За весь период, когда мы вместе работали, я не услышал от нее столько, сколько за эти пять дней. А если я и спал, она все равно сидела столько же, сколько обычно, и лишь потом уходила. Кивала Соколовскому, прощалась с Швецем и уезжала на том же сером «Форде». Я никогда не ел в ее присутствии.
Интересно, пришел бы ко мне Джимми, если бы он был жив?
Покурил.
А в последний раз (это было как раз вчера) я, можно сказать, почти ожил. Все-таки лучше ощущать хоть что-нибудь, даже если это боль, чем не чувствовать ничего, чем превратиться в сломанную машину. Я ничего ей не рассказал. Это было на следующий день после того, как я пытался совершить суицид, выпив яд собственного производства. Непонятно, на что я надеялся, ведь мои товарищи это заметили и быстро провели беседу о том, что так делать нельзя и не нужно. Я это хорошо понимал, и все же что-то заставило меня попытаться сделать это. Она, конечно, тоже об этом узнала. Я был не против, мне просто жалко… Жалко, что такая сильная женщина тратит бесценные нервные клетки на таких отчаянных дураков, как я. Она тоже стала говорить об этом, но по-другому. Зачем-то она меня похвалила: сказала, что я умный и очень талантливый человек, что я могу многого добиться и уж побольше ее, Аткинса, Фредриксона да и вообще всех врачей Великобритании вместе взятых, потому что обладаю стойким характером и большим сердцем… Мне казалось это неправдой, да и сейчас кажется. Она просто хотела меня приободрить. Я должен был мягко улыбнуться ей и хотя бы сказать «спасибо», но вместо этого лишь расплакался у нее на руках, как ребенок. Уже было все равно. И так стало ясно, что британцы тоже люди и что-то там могут чувствовать. В тот день она принесла баноффи.
Все это время я предпочитал не вспоминать о том, что случилось на той улице. Даже названия не запишу. Но написать надо — ведь это и есть самое главное! Как без этого?
Мы оказались на довольно непорядочной улице, на которой находилось что-то вроде клуба-казино. Удивительно, как я там вообще оказался. Кажется, у нас там было дело, и надо было кого-то найти, а я исполнял роль отвлекающего маневра. Точно. Мы специально вошли в этот пандемониум, время было около девяти часов вечера, уже темно, на входе нас тут же встретила довольно привлекательная девушка в откровенном костюме. Она предложила нам алкоголь и азартную игру и даже не представилась. Видимо, посетителей этого заведения никак не волнует ее личность. От нее пахло деньгами. Мы с товарищами разделились, и, как итог, они пошли играть в рулетку, а меня отправили развлекаться в покер. Они не промахнулись с выбором, потому что в карты я играю отменно благодаря Хайду. Они сами ложатся мне в руки, я вполне могу быть карточным шулером и открыть свое казино, успешно выживая в жестоком и несправедливом капиталистическом мире, но я этого не хочу. Это бесчестно и является самым натуральным мошенничеством.
Покурил.
Мне попалась странная компания. Мы были в закрытом, тихом и темном помещении, откуда мои крики были не слышны. Поначалу все шло шикарно, я даже поддавался, чтобы все выглядело естественно, но лишь дело дошло до кулера — стало происходить страшное, ведь мне случилось нечаянно выиграть… Меня стали проверять на жульничество — я действительно жульничал, иначе бы никогда не выиграл у жуликов — но доказать это, увы, невозможно. Порой я жалею, что такой дальновидный. Начался страшный конфликт, кто-то подрался, и мне тоже дали в скулу. До сих пор остался голубой синяк. Я не понимал, что происходило. Мне хотелось, чтобы Швец и Соколовский быстрее завершили здесь свои дела, и мне можно было поскорее отсюда уйти. Но они все молчали и молчали, ни разу не позвонили, пока телефон был со мной. Куча рук приклеила меня к стене и стала шарить по моим карманам. Вот тогда-то я распрощался с телефоном, бумажником, наушниками и кожаным ремнем. С меня стали срывать рубашку, я ударил кого-то локтем, движением ноги попал кому-то в солнечное сплетение и кулаком выбил зуб — ну и что с того? Удары, конечно, точные, и скорости не позавидуешь, но какой от этого толк, если ты одинокий анорексик, а на тебя двинулось человек шесть здоровых людей? Я не заметил, как кто-то оказался на полу, и я вместе с ними, в самом беззащитном положении: спиной вверх. На меня кто-то сел и крепко сжал мои волосы, плотно закрыв рот другой ладонью. Она была размером с мое лицо и вся шершавая. Я боялся, что, если дернусь, то сломаю позвоночник. Кто-то хватал мои конечности, пока я добровольно не замер.
Я понял, что сейчас мне введут большую дозу мощного наркотика, и им оказалось одно из самых опасных для человека химических соединений — ДЛК-25!!! По-международному — ЛСД. Один из сильнейших синтетических наркотиков, который тем не менее иногда применяют в целях медикаментозного лечения душевнобольных. Я стал дергать рукой, и это действие сделало инъекцию очень болезненной: игла не сразу попала в вену, она несколько раз проткнула кожу и даже разок задела мышцу. Благодаря этой огромной гематоме товарищи поняли, что я этого не хотел, и история эта приключилась не по моей воле. Инъекций было несколько. Не знаю, как много в меня закачали, а только трип был очень мощный. Я сопротивлялся еще минуты две: дергал головой, пытался вывернуть запястья из титановой хватки, произвольно стучал ногами по полу, пытался сбросить с себя огромный вес — но с каждой секундой угасал… Движения становились все медленнее и забирали все больше сил. Стук ботинок об пол раньше казался довольно гулким, а потом он превратился в легкий глухой хлопок. Руки перестали двигаться. И лишь потом меня отпустили. Он стал действовать… Я совершенно ослабел, мои руки стали судорожно трястись, я зацепился глазами за валявшегося на полу пикового валета и слушал бешеное биение своего сердца. БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ… Голова танцевала вальс. Мне было очень плохо. Тошнило. Мне казалось, что я сейчас умру. За мной наблюдали. Комната сместилась вбок. Странно, что пиковый валет не упал. Я видел странные вещи. Ощущал себя сдавленным между страницами насекомым. Например, бабочкой. Края карт двигались вправо-влево и копошились, как личинки мясной мухи. Пол был разрисован, словно коренной американец. Это добрый рисунок или агрессивный? Не поймешь… Белый цвет значит девственность.
«Снимай с него все это дерьмо», — сказало многократное эхо, которое раздалось в моей голове глухой реверберацией.
Я почувствовал, как шею что-то стянуло, будто лигатурой. Я не знал, не думал, что все так будет… А даже если бы и знал, все равно бы не смог ничего сделать. Я хотел как-то это прекратить, позвать на помощь, даже просто что-то крикнуть — но мне с самого начала было ясно, что вокруг меня сплошной стеклянный пуленепробиваемый куб. В нем не чувствуешь себя в безопасности — ощущение, что этот куб рано или поздно взорвется и пронзит твое тело осколками. В нем некомфортно — совсем нет воздуха, только крохотная дырочка вверху — понятно, что не дотянуться. А само стекло мутное, заляпанное чем-то цвета рвоты. Не видно ни зги. Куб сплошной — ни двери, ни окошка. Абсолютно герметичный. Ощущение иногда, что грани утолщаются, тем самым сокращая объем — так совсем пространства не остается, оказываешься замурованным. Напоминает какого-нибудь имаго в прозрачной эпоксидной смоле на полочке или в специальной коробочке. А таких — десятки и десятки. Десятки сломанных и усохших жизней.
Покурил.
С меня стали срывать одежду, хотя и это я понимал с большим трудом. Меня вдавливали в пол, но мне казалось, что я медленно тону в зыбучем песке. Пара пуговиц покатилась по узорчатому полу, и я подумал сначала, что это Хайд обронил пару шиллингов, так и не подняв их. Он очень часто сорил деньгами. Они… были не важны? Но зачем тогда карты? Желание самоутвердиться победой? Вполне логично.
На поясницу упали чьи-то руки, прямо на штрих-код. Я внезапно вспомнил, что давным-давно продал себя за такую же цену, поэтому не должен сильно удивляться. Но там была женщина… а здесь я почти не видел явных женщин, только одну на входе, и все. Быть может, среди них были трансгендеры, агендеры, латентные пансексуалы и что-то вроде того. Все, что сейчас в Северной стране разрешено и находится под активной протекцией. Многие путают гендер и сексуальную ориентацию, но это совершенно разные вещи снова из области психиатрии. Из меня очень плохой психиатр.
Все перевернулось и закружилось в вихре торнадо: меня перевернули на спину. Рывком спустили джинсы вместе с нижним бельем.
«Не надо на сухую…» — только и смог проговорить я. И не услышал. Мой голос утонул. Мои глаза были полуоткрыты, и я видел очень странные вещи. Заметил, что карты дышат: белый картон поднимался и опускался в такт с моим дыханием, но когда я пытался замереть, продолжал двигаться. Свет от лампочки то горел, то медленно гаснул, периодически меняя тон цвета. Ползучая тошнота сдавила меня и не отпускала до самого конца.
Внезапно мне стало очень больно, и я вскрикнул. В ту же секунду мои связки сжало что-то похожее на наждачную бумагу. Кожа скользила вместе с жиром по мышцам. Я глотал крики и слезы вместе с позывами рвоты, мне казалось, что мое тело висит над пропастью, а я безнадежно цепляюсь за скользкий край лишь кончиками ногтей. Каждую секунду тело содрогалось от болевых ощущений в гипогастральной, конкретно в надлобковой области. Я не знал, сколько это будет продолжаться. Как оказался на улице, даже не помню.
Говоря объективно, все случилось довольно быстро. Мне казалось наоборот: ощущения разваливались, я чувствовал себя частью каждого из них, но только по отдельности. Мне очень хочется кому-то это рассказать, но мне страшно. Я ненавижу себя за то, что позволил сотворить такое с моим телом.
Мне нужен психиатр Где же ты, мой дорогой отец?
Записи были вложены в папку, которая подписана как «ВОСПОМИНАНИЯ ЛСД-ЗАВИСИМОГО ПАЦИЕНТА. Unity Point Health, Pleasant St., 1200», что было в корне неверным. Да, мне случилось употребить, и даже в медкарте это написано — нигде уже не скроешь, это крест на всю жизнь, считай, поставил, — но нельзя ставить знак «равно» между понятиями «употребил раз» и «стал наркоманом». Как я и писал тут, диэтиламид d-лизергиновой кислоты является одним из сильнейших известных человечеству синтетических наркотиков, однако физической зависимости не вызывает (он, видимо, вообще не влияет на внутренние органы и работу систем организма, кроме, разумеется, мозга), лишь психологическую. Потенциальная зависимость от C20H25N3O лечится в основном методом психологического воздействия на пациента: постоянными беседами, методом социальной реабилитации, чем и занимались Хаммерсмит, Швец и Соколовский. При добавлении медикаментозного лечения возможно применение различных анксиолитиков при тяжелых формах зависимости, например, когда пациент впадает в истерическое состояние во время абстиненции, или антидепрессантов. Но медикаментозное лечение в таких случаях лишь дополняет немедикаментозное. Таким образом, зависимость пациентов от диэтиллизергоиламида является больше заботой психиатров и неврологов, чем фармацевтов или хирургов какой бы то ни было специализации.
Unity Point Health? Это здесь я оказался? Мутная организация… Наверняка какой-то частный медицинский центр, который решил, что может взять и украсть мои документы «в научных и образовательных целях» без моего даже формального согласия. Эту папку нужно уничтожить, а запись я заберу себе. Я сам ее создал. Она принадлежит мне! Она поможет мне вспомнить прошлое.
Почему я не оформил патент на личный дневник?
Что это вообще за жизнь такая, в которой тебе нужно оформлять авторские права на то, что ты написал своими собственными руками на свои средства?!
Может, это все неправда? Может, я все это выдумал? Буквально только что. А на самом деле это и есть воспоминания настоящего наркомана. Быть может, я и есть наркоман. Но почему тогда меня не ломает? Это из-за амнезии?
Я не понимаю…
10:59 am. Она зашла с утра, и я с ней заговорил. Первым, что я спросил у нее, был вопрос о дате. Так вот, СЕГОДНЯ 1 ИЮНЯ 2057 ГОДА. ПЕРВОЕ. ПЕРВОЕ ИЮНЯ. НАЧАЛО ЛЕТА 2057. Не люблю его отчего-то…
С самого начала она собрала анамнез. Я рассказал, что чувствую ужасную бессонницу, и с того момента как она ушла ночью, не ложился спать, а если и ложился, то безуспешно, потому что не помню, пытался ли уснуть. Рассказал, что хорошо помню всю объективную информацию (научные сведения, законы естествознания, политическая ситуация в мире и Великобритании и т. д.) и ради доказательства в деталях пересказал ей процесс проведения полной продольной срединной стернотомии. Кроме того я собирался перечислить и кратко объяснить ей основы аэродинамики и французской грамматики, но Элис остановила меня на слове «турбулентность». Выходит, что при взрыве, который спровоцировал мгновенную контузию, были повреждены лишь те зоны головного мозга, что отвечали за хранение информации личного характера (собственная биография, к примеру), что привело к диссоциативной амнезии. Сильное падение и последующее повреждение затылочной доли головного мозга обуславливает излишнюю чувствительность к свету и легкую дереализацию. Кроме того случилось еще и повреждение височных долей, которое объясняет повышенную остроту слуха и искажение восприятия звуковых волн: вот почему тиканье часов в палате я слышал так хорошо, а собственный голос был для меня каким-то приглушенным. Это, кстати, я уверен на сто процентов, тенор-альтино, явно испорченный многолетним и систематическим воздействием на голосовые связки горячего табачного дыма.
Опасения насчет острой лучевой болезни не оправдались. Она действительно у меня была, то есть моя ДНК уже была испорчена, но не все так ужасно: я получил дозу радиации менее 1 Грея, что означало, что я не только не умру, но и вряд ли замечу какие-либо изменения в своем теле при эффективном лечении. Тем не менее все еще существует вероятность того, что моя половая система и иммунитет (а он у меня был при таком-то букете хронических болезней?) уже никогда не будут прежними. Самым опасным является вероятность появления злокачественных новообразований. Будем надеяться, что этого не случилось.
Cyberpunk 2077: Trauma Team
Питомица
В белой комнате c выпуклым потолком, включающим в себя фотоэлементы, в напольных горшках выращивались цветы. Горшки стояли в ряд, и в каждом ряду под своей специальной лампой рос цветок, принадлежавший кому-то из юных особей, проживающих в комплексе.
Каждому цветку был присвоен порядковый номер, соответствующий личному номеру ухаживающей за цветком особи.
Одна из женских особей, единственная, кто сейчас находился в комнате, - заботилась за росшими в горшке лилиями.
Следить за ростом клубней, подкармливать и поливать цветок, периодически рыхлить почву было для девушки больше, чем временным увлечением. Ей действительно нравилось возиться с цветком, и за своё старание от куратора она всегда получала поощрение.
Молодые человеческие особи, которые проживали в комплексе, отличались от Аннабель тем, что редко занимались чем-либо, кроме видео игр и постоянных спортивных соревнований.
Ее цветы в горшке были лучше, а луковицы толще, как будто в руках девушки заключалась сама сила жизни.
Аннабель. Так звали всех без исключения женских особей, только к имени ещё добавлялся порядковый номер.
Эта Аннабель была тысяча девятьсот первой, но для смотрителя она оставалась всегда просто Аннабель, без порядкового номера.
Все особи являлись точной копией друг друга. Что мужские особи, что женские. Они отличались лишь полом, лишь гендерными признаками.
На взгляд смотрителя, именно 1901-я женская особь реагировала на внешние факторы и обучение чуточку по-другому, чем остальные.
В её наивной улыбке ощущалась присущая лишь девушке искренность и доброта, а сколько жажды знаний угадывалось в девичьих, будто бы искрящихся от внутреннего света глазах.
1901-я – единственная особь, по наблюдениям смотрителя, кто всё свободное время проводил в библиотеке.
Девушка не играла в совместные спортивные игры, не интересовалась мужскими особями из соседнего корпуса. Она была не такая, как прочие особи, лишь внешне схожие с ней.
Наверное, именно этой наивностью и непохожестью 1901-я действительно заинтересовала смотрителя?
Мужчина смотритель был лыс, невысок и часто сутулился. Он шагал с потугой, точно блеклый, скрюченный карлик.
Своей внешностью мужчина никогда не привлекал внимание, но так и было изначально задумано в планах проекта комплексного руководства.
Серой, неприметной фигурой мужчина сливался со стенами, часто замирал на месте, точно предмет обихода. Смотритель был незаметен в белом, чуток выцветшим от частой стирки костюме с пуговицами на манжетах.
Только его жидкие, мышиного окраса волосы, которые вечно липли к ушам и вились на затылке, являли собой в его незыблемом облике нонсенс. Некое подобие жизни.
Смотритель в комплексе был точно уродец, попавший на карнавал изящества и красоты, поэтому, находясь в извечной тени безмолвного презрения, он не удосуживался ни от единой особи повторного взгляда. Мужчина сливался с собственной тенью, прятался по углам.
Он безукоризненно всегда выполнял свою функцию: круглосуточно наблюдал за поведением особей.
Неприметный смотритель - идеальный смотритель. Кто бы смог заподозрить его во вседозволенности?
Мужчина знал все ходы и выходы, имел доступ к любой комнате проживающих здесь образцов. Смотритель был в комплексе почти что Господь бог, избирающий своих Агнцов для ритуального жертвоприношения в тот час, когда для избранных особей подходило время.
Все особи рождались в комплексе взрослыми и засыпали мёртвым сном через промежуток около полтора года. Таков был срок эксплуатации дорогих экспериментальных игрушек.
Сотни лет мужчина был самым лучшим негласным смотрителем и свои обязанности выполнял безупречно.
Он наблюдал за процессом рождения Аннабели, как наблюдал процесс появления на свет тысяч особей, ей подобных, которые явились из небытия, уже взрослыми новорождёнными. С полностью созревшими шестнадцатилетними телами.
Образцы на его глазах со шлепком и гулом были исторгнуты из раскрывшегося на миллионы кубиков прозрачного вязкого раствора, гигантской потрескивающей от электричества сферы. Одного из тысячи воплощённых в жизнь и явленных миру великих чудес механизированной биоинженерии.
Смотритель увидел, как обнаженная Аннабель, первой среди остальных беспомощных особей, издала, то ли бульканье, то ли стон, и напряглась всем телом. Она искала выход на его глазах: дёргала от отчаянного положения ножками, пока не перевернулась на живот, - и в страхе первой же разорвала тишину оглушительным, отчаянным криком.
Ещё с рождения 1901-я удивительно быстро училась.
Смотритель всегда держал ситуацию и наблюдаемые объекты под строгим контролем. Мужчина оставался поблизости, всегда прячась, среди объектов, поглощёнными играми и увлечёнными своими делами.
Он то копошился среди полок, то пылесосил, то делал что-то ещё, точно техслужащий, который с виду постоянно занят.
Смотритель никогда не скучал, никогда не отклонялся от намеченного плана.
Мужчина поочерёдно всегда тщательно диагностировал результаты своих подопечных, затем отсылал детализированные кропотливые отчёты наверх, вышестоящему руководству.
Там, наверху, среди боссов, его уважали, его труд ценили и к его мнению прислушивались. И эта негласная оценка наполняла смотрителя некой священной гордостью за успешно сделанную работу.
Его предназначением было вечно служить комплексу. Являться самым лучшим смотрителем. В этом и только в этом, до появления Аннабель заключался истинный смысл существования мужчины.
Однажды смотритель увидел, как 1901- я что-то рисовала со своей постоянной, не сходящей с лица мечтательной улыбкой. На белой жидкокристаллической панели ожила под её ментальной кистью пестрая бабочка. С некой, едва заметной долей погрешности, но для новичка в живописном мастерстве бабочка у Аннабель получилась почти идеально. Оказалось, что девушка срисовала контуры бабочки со страницы учебника по биологии.
Как ей вообще пришло в голову взять в руки настоящий учебник? Нет, книги не были для особей под запретом, но в библиотеке имелись аудио и электронные версии книг по всевозможным темам.
Смотритель тотчас подметил странность в поведении Аннабель, потому что за столетия бумажные фолианты книг все прочие объекты, живущие в комплексе, неуклонно игнорировали.
Может быть, в тот момент он заподозрил, что с девушкой что-то не ладно. Но её гормональный и психический фон, находящийся в пределах нормы, все подозрения отвергал.
Однажды смотритель поймал себя на том, что опускает незначительные детали в ежедневном отчёте, умалчивая о заданном ему 1901- й вопросе.
Аннабель спросила о боге. Где она вообще вычитала подобную ересь?
Он ответил, что бога нет, усмехнулся, пытался перевести всё в шутку, а девушка сказала, точно знала: Бог есть.
Впервые смотритель встревожился не на шутку.
Вскоре вопросы от Аннабель посыпались один за другим, вроде бы незначительные, глупые и ужасно наивные. Например: что такое дождь? Что такое мечта? Что такое семья?
Еще тогда смотритель должен был подать отчёт. Сообщить всё досконально, а Аннабель изолировать. Но он не смог.
Девушка попросила, чтобы смотритель научил её играть в шахматы, и мужчина согласился. Старый дурак. Покачивая головой, он таки уговорил себя, что девушка не представляет опасности для других и себя. А её мысли просто детский, бредовый лепет несформировавшегося сознания. Да и девушка ведь никогда раньше не бунтовала, не устраивала истерик, никогда ни к чему не склоняла и ни в чём не убеждала других.
«Пусть живёт и радуется», - подумал смотритель, любуясь её мечтательной улыбкой, понимая, как мало времени у Аннабель осталось до совершеннолетия.
Впервые Аннабель спросила у него: куда уходят другие?
А ведь она должна была, как остальные, забыть, не заметить, пробела среди одинаковых лиц.
Смотритель рассказал девушке, ту версию, что повторял тысячу раз ещё в самом начале её взросления. «Когда ты вырастешь, когда будешь, готова, то отправишься в город. Там у каждого своё предназначение».
- А какой это город? - спрашивала 1901-я.
Мужчина показывал ей слайды, живые трёхмерные слайды, которые вот уже сотни лет были неизменны.
А ведь он понимал, что нужно было увлечь девушку играми, как других особей, заразить её духом товарищества и соперничества, а не поощрять странные капризы.
В бионаучном комплексе «на рубеже развития» для проживающих там особей не было предусмотрена индивидуальная программа.
Анализируя собственное поведение, смотритель опасался, что подвергся банальной человеческой сентиментальности. Ночами он не спал, подключался к медрегистратору и тестировал себя в поисках ошибки. Тогда можно было бы не упрекать себя. Но, увы, медрегистратор ошибку не находил.
Год подходил к концу. Запрос на Аннабель отсутствовал. Смотритель, выделивший девушку из всех идентичных образцов, сильно привязался к ней, точно человек к питомцу. Он жалел, что так вышло, но было уже поздно.
Улыбка девушки, предназначенная лишь ему одному, заставляла протоплазму его сердечного мотора то замирать, то пускаться вскачь. Человеческий термин «счастье» обуял всю систему смотрителя - и это мужчина находил забавным.
Смотритель печально улыбался сложившейся горькой иронии. Потому что, если бы научно подтвердилась теория о Боге, то он с небес смеялся над ним.
Раздраженный, как закипевший чайник, мужчина перебрал все книги, хотел было их спрятать, намеревался было запретить девушке читать, но в один момент разом передумал и оставил эту идею.
- Я, кажется, люблю тебя. - Сегодня вычитала, что значит это слово в словаре, - сказала 1901-я и чуточку покраснела. - Я чувствую то же самое.
- Ерунда, - ответил смотритель. – Ты просто ошиблась в своих ощущениях, - и внезапно под действием порыва смотритель прикоснулся к её лицу, тут же отдёрнув руку. В мозгу мужчины тревожно зазвенел звоночек, предупреждающий, что близкие тактильные контакты запрещены.
На ужин он в очередной раз спрятал для неё ещё одну порцию малинового желе, которое девушка предпочитала остальным лакомствам.
Через неделю на центральный монитор поступил запрос с её персональным кодом. Именно в тот день Аннабель случайно увидела, как один из вышколенных роботов-учителей вколол одной из её физических двойников что-то в шею. Аннабель с ужасом наблюдала, как идентичная ей девушка резко обмякла и с отчаянным стоном, словно сопротивляясь, закрыла глаза.
Вечером 1901-я так и не пришла поиграть со смотрителем в шахматы.
- Шах и мат, – пошутил смотритель, обнаружив девушку в личной комнате. Она не рассмеялась в ответ как обычно. Аннабель была бледной, напуганной и словно бы не спала.
- Ты заболела? - спросил смотритель, наклоняясь над ярким гамаком оранжевого цвета, как и вся остальная мебель в её персональной прозрачной, как стекло, комнатушке.
- Я не хочу умирать. Как она, - и 1901-я рассказала ему всё без утайки.
Смотритель замер на месте, обомлел, точно ошпарили кипятком. А затем, злясь на себя, безжалостно довёл девушку до слёз, обвиняя, срывающимся на крик голосом.
- Как ты могла нарушить правила ежедневного распорядка и задержаться в классе?! Как, чёрт возьми, Аннабель, ты могла это сделать!
- Прости, прости, пожалуйста! - умоляюще сказала она и так виновато посмотрела в глаза смотрителя, с невыносимым отчаяньем, граничившим с умопомешательством.
Мужчина сжал губы и обнял её, утешая её, пока Аннабель не заснула.
- Тсс, ни слова, - через три дня сказал он, врываясь в комнату Аннабель среди ночи. Мужчина долго мысленно репетировал, что скажет девушке правду. Долго в воображении представлял, как придёт и спасёт ее.
Но смотритель не мог нарушить кодекс правил. Категорично не мог - и даже за одну мысль об этом в мозгу мужчины должны были перегореть контакты. Согласно должностным инструкциям, он должен был подготовить и усыпить Аннабель, когда придёт её время - и всё же смотритель сделал совсем другое.
- Одевайся, - мужчина протянул девушке современную одежду, сцапанную в отсеке лаборантов, приходящих с поверхности.
- Зачем, что происходит? Это шутка? – наивно, с весёлостью в глазах шептала 1901-я.
- Помнишь, ты говорила, что любишь меня. Поэтому прошу тебя Аннабель, доверься мне.
В комплексе никогда не было побегов. Несмышлёныши подопечные не могли подобное даже вообразить.
Особи только играли, только жили по системе правил и ежедневного распорядка и ни к чему в своей коротенькой жизни не стремились, кроме победы в спортивной игре и ежедневных развлечений.
Поэтому в комплексе не предусматривалось локальной системы охраны. Даже роботы-техники строго исполняли закон. В биомозгу каждого размещался чип – регулятор, предназначенный для контроля исполнения свода заданных правил.
Может быть, смотритель оказался лишком стар, и чип в его голове был неисправен? Как бы там ни было, медрегистратор сбоев не обнаружил.
Даже предположить было немыслимо, что сознание робота, способного на саморазвитие, может стать идентичным человеческому.
Неужели чувства смотрителя к 1901-й особи оказались сильнее запрограммированных импульсов?
Они преодолели сеть коридоров и узких ведущих наверх лестниц. Впереди беглецов ожидал только лифт, доставляющий на поверхность.
- Я покажу тебе город, ты будешь счастлива. Ты выживешь, - обещал смотритель и улыбнулся. Девушка взяла его за руку, мужчина сжал её пальцы.
Двери открылись. Она зажмурилась от слишком яркого солнечного света. Створки лифта закрылись за спинами беглецов, воздушной подушкой выталкивая их на поверхность.
Впереди вдаль уходил бесконечный серый песок. Бурое небо затопило грозовыми тучами горизонт. Безветренно. Лишь над ними в клочке небесного простора сияет ослепительное, беспощадно жаркое солнце.
Внезапно 1901-я схватилась за грудь, пройдя не больше пары метров. Она упала и всё хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
- Не могу дышать. Как больно. Помоги, - оборвалось на полувдохе, полухрипе. Только тогда ощутивший дикий панический ужас за свою питомицу смотритель понял, в какой безжизненный ад превратилась земная поверхность.
За сотню прошедших лет, которые он провёл под землёй, в комплексе, произошла катастрофа. Теперь им поздно было пытаться вернуться, некуда было бежать от разрежённого, почти лишённого кислорода воздуха, а опасные токсины, которыми пропиталась почва, испаряясь на солнце, стремительно проникали в незащищённую кожу. При вдохе же пары разъедали легкие.
Больше не защищённому от агрессивных внешних факторов человеку на земле не было места.
Токсины, безжизненный воздух – они не представляли угрозы только для синтетической плоти и мертвых, не дышащих лёгких.
Мужчина смеялся, истерично смеялся, прижимая девушку к груди, как ребёнка, грозил кулаком чудовищному небу и ненавистному солнцу.
Он долго сидел, скорчившись, чувствуя, как царапает его кожу, точно наждак, - песок, гонимый нахлынувшим ветром.
Сгорбившись и отрешившись от всего, смотритель был поглощен горем. Мужчина не заметил, как за ним пришли фигуры в белых и плотных скафандрах, с баллонами на спинах.
- Давно пора было его отстранить. Слишком долго смотритель был на своём посту, заржавел, наверное, контакты закоротили, вот и разберись теперь. А гений ведь создал этот прототип. Чёрт, какие же будут у боссов потери, – донеслись до смотрителя обрывки фраз из включённых динамиков.
Он знал, что будет с ним дальше.
В прогрессивном техногенном обществе за ошибки и выставленные на обозрение эмоции всегда приходилось жестоко платить. Сознание смотрителя сотрут, дорогие детали и сплавы пойдут в оборот.
Теперь, бесстрастно осознавая всё это, больше всего на свете, робот - смотритель хотел остаться на поверхности с Аннабель. Чтобы оказаться засыпанным ветром в общей песчаной могиле, и там - вместе с ней, находится вечно. Пока солнце не иссушит его кожу, не сожжёт мозговые волокна, и его сущность не перестанет существовать.
Секундные доли размышлений в его сверхбыстром мозгу привели к должному выводу. Внезапно смотритель стал отчаянно сопротивляться, поэтому мужчину удалось утихомирить только с помощью магнитного буксира. Его, беспомощного, оцепенелого, экстренно вызванные лаборантами специалисты спускали в изолированную шахту.
Оказавшись внизу, с тихим надрывным всхлипом мужчина замер, точно каменный истукан, а его мысли отправились в незримую даль. Заключённое внутри его тела механическое сердце беззвучно выло, разрываясь от страданий на части.
5 Интересных книг в жанре «Тру-Крайм»
Тру-крайм — это документальный жанр в литературе, кинематографе, подкастинге и других медиа, где автор исследует реальное преступление, описывает действия злоумышленников и его жертв. В данной статье собрал 5 интересных, на мой взгляд, представителей жанра. Надеюсь вам понравится!
1) «Убийца сидит напротив. Как в ФБР разоблачают серийных убийц и маньяков» Джон Дуглас, Марк Олшейкер.
Четыре уголовных дела и четыре опасных маньяка, которые холоднокровно лишили жизни других людей. Бывший агент ФБР Джон Дуглас разговаривает с каждым из них и пытается понять, как зарождаются преступления. Для него важно понять их мотивацию, проанализировать чувства и мысли убийцы во время преступления, раскопать их прошлое, дабы ответить на вопрос, что движет монстрами в обличии людей.
2) «Серийные убийцы от А до Я. История, психология, методы убийств и мотивы» Питер Вронски.
Книга от историка в области уголовного права, Питера Вронски. В данной работе автор исследует психологию и мотивацию поступков известных серийных убийц, а также дает рекомендации защиты от их ловушек и пытается ответить на вопрос, почему мы так одержимы тру-краймом, маньяками и психопатами.
3) «Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена» Брайан Мастерс.
В книге проводится исследование психологии маньяка Денниса Нильсена, считающегося одним из самых страшных маньяков в истории Великобритании. На его счету 15 убийств и 7 покушений. Страдающий от одиночества, он наряжал своих гостей, мыл, смотрел с ними телевизор и вел беседы… но только после их смерти. В основе книги лежат свыше 50 томов личных дневников, стихов и рисунков, погружающих нас во внутренний мир убийцы.
4) «Феномен российских маньяков. Первое масштабное исследование маньяков и серийных убийц времен царизма, СССР и РФ»
Капитанова Ирина, Касс Антуан.
Данная книга является попыткой дать ответ на вопрос, как социальные, культурные и политические факторы могут влиять на количество и почерк преступлений. Опираясь на архивные материалы, личные дела убийц, записи допросов и интервью с известными криминологами, психиатрами, бывшими и настоящими сотрудниками правоохранительных органов, которые лично участвовали в поимке преступников, авторы проводят параллели между западными и российскими убийцами. В целом в книге проведен очень глубокий анализ психологии маньяков, а также рассмотрены методы раскрытия преступлений и способы поимки серийных убийц.
5) «Ночной охотник. История серийного убийцы Ричарда Рамиреса» Филип Карло
Эта книга — исследование жизни и преступлений одного из самых известных серийных убийц Америки, Ричарда Рамиреса, совершившего по крайней мере жестоких 13 убийств. Чуть больше года серийный убийца терроризировал Калифорнию. Так как обычно он врывался в дома в тёмное время суток, его прозвали "Ночным охотником".Его образ до сих пор окутан мистикой и различного рода тайнами. Читателю, вместе с автором предстоит исследовать темные закоулки души психопата и понять, почему людей так тянет ко всему запретному.
Друзья, если вам интересно мое творчество, подписывайтесь на канал в телеграмме "Страна Снов". Там я публикую свои художественные рассказы, делюсь мыслями, рассуждениями, открытиями, историями из жизни, отзывами на книги и фильмы.
Вольный город Эрос
Я помню этот день. Было тепло и весело. Нежный и теплый ветерок обволакивал мое тело и пробирался глубоко в душу. Это был теплый осенний день. Через пару часов должен был пройти парад в центре города, в центре Эроса. Парад, которого еще никто не видел, который должен был показать всю мощь Интер Галактической Империи Сейрос, показать мощь нашего дома, моей родины. Для нашего маленького города это была не просто честь, благодарность за наше старания и заслуги перед Императором. Это в первую очередь показала силу и мощь нашего города, силу нашего народа. На протяжение сверга средства Галактической осведомленности только и делали, что говорили о предстоящем параде. Говорили о роли Империи в создании и развитии нашего города. Если говорить, что из себя представляет Эрос, я поясню. Эрос - огромный город по человеческим меркам, но маленький по галактическим, в котором проживает всего 1. 340. 440. 000. Эросефан, является центром инноваций и технологий. В основном это производство оружия, фармацевтики и производство сложных сплавов. Многие граждане Империи хотя бы раз бывали в нашем Грополисе. Их поражала наша архитектура, красота наших улиц, парков. Но одно из самых красивых масштабной по своим меркам архитектуры - являются ее величественные стены, которые окружают город. Именно с этими стенами и олицетворяется Эрос. Они есть на всех цифровых открытках, да и в основном в галактической сети. Эрос сфотографирован снаружи, чтобы показать его величественность. Если говорить про Эрос, то можно вечно перечислять все его достопримечательности: Здание корпорации, Имперский межгалактический космопорт, сад Императора и его величественная резиденция. Площадь Возрождения, на котором пройдет парад, является одной из самых больших в империи. И это только малая часть того, что можно сказать про галактический город Эрос. Эрос является авангардом Императора и жалкой аристократии, которая готова пойти на любые жертвы и риски ради получения собственной выгоды. Им плевать на ваши проблемы, на бедность, которая является темной стороной Эроса. Высшие слои интеллигенции жестоким образом смогли подчинить корпорацию и поставить своего генерального директора - кровавого тирана, который пойдет на все, чтобы удовлетворить любые прихоти аристократов, заполучить их расположение. Ведь только такими способами простой рабочий, не имеющий должного образования, может стать начальником. Народ Эроса, его простые граждане, ученые, рабочие были крайне недовольны положение в стране, тем государственным устройство, которые угнетал всех низших существ. Если, конечно, у тебя нету связей в Великой Генеральной Комиссии Эроса. Но не довольными были не только Эросефане, но и другие граждане Империи Эрос, которых насчитывалось более 30. Восстание неизбежно, это только вопрос времени. Отношения с другими галактиками, империями, республиками, хунтами были испорчены. Наши соседи даже готовы напасть на нас в любой момент. Их останавливает только одно - непобедимая армия Империи, авангарды, которые невозможно победить и уничтожить. Император Герц приказал устроить интергалактических парад в центре Эроса, чтобы показать истинную мощь Империи и запугать всех тех, кто готов пойти против Императора, против Бога. Близится крах мира, падение старых порядков и устоев Империи. Но за пеплом страданий всегда появляется огонек надежды на светлое будущее.