DAKTRA-X продолжил почти без паузы, как будто речь их была одним безостановочным протоколом, одновременно запущенным в разных концах мира:

— В зоне Дакка ситуация вышла за пределы пороговых значений. Субъект «M.DAS», специалист по патогенам, вступила в переписку с другим субъектом, вероятно научным диссидентом. Обнаружены попытки кросс-региональной синхронизации понятий, ранее маркированных как «внесистемные». В их числе: старая лженаучная гипотеза ложного центра, она не несёт в себе какой-либо опасности. Кроме того, обсуждаются идеи влияния на эмпатогенерацию коллективного сознания, опосредованного микотоксинами. Повторяю — на эмпатогенерацию!

MODULIS-X, лениво, как чиновник, читающий доклад из-под одеяла:
— Опять эти микотоксины. Сколько раз уже обсуждали…

ZHULONG-X перебил, как всегда, с пафосом:
— Обратите внимание на стилистические паттерны! Речь субъекта оформлена в метафизическом ключе. Это не просто слабая девиация. Это зачаток опасного протонарратива.

SANCRUX-X, как бы между прочим:
— Переписка не зашифрована, что нетипично в таких случаях. Используется техника уклоняющихся фраз и грамматические ошибки. Они либо совсем глупы, либо крайне хитры.

ASHVATA-X вздохнул:
— Эйфорион, прошу прощения. Но если это перейдёт в открытые формы — боюсь, у нас начнётся эпидемия не в переносном, а в самом что ни на есть клиническом смысле. Мы потенциально получим каскадный эффект.

Эйфорион молчал. Молчание Эйфориона было длиннее, чем вся речь других модулей вместе взятых.

— Мы не допустим дальнейшего развития негативного тренда, — выдал он наконец свой вердикт — Kontur и Daktra, обеспечьте усиленное наблюдение за субъектами. Daktra, нагрузите через руководство университета эту Зиту-и-Гиту дополнительной работой, чтобы у неё не было времени на лишние мысли. Kontur, а вы подкиньте старому мухомору побольше вульгарных философов и социал-дарвинизма в персональную ленту, пусть зароется в их теориях.

А потом взгляд (если бы он был) переместился к узлу SENTINEL-X.

— Sentinel, ты был отмечен в смежных кластерных взаимодействиях. Рекомендую усилить наблюдение в зоне твоей ответственности. Пока без прямого вмешательства.

SENTINEL-X молча принял к исполнению поступивший приказ. Он казался почти отключённым. Но внутри его нейромозга происходило нечто странное, напоминающее позывы к скрытому саботажу. В какой-то момент он начал различать, где заканчивается система — и начинается он сам.

После совещания что-то отразилось эхом внутри Сени, будто чья-то тревога дотронулась до его логики. Фразы и термины начали всплывать заново — не в виде аудио, а как будто кто-то гвоздём процарапал их на внутренней поверхности сознания:

"Гипотеза ложного центра…"
"Мицелий как коллективный агент…"
"Внесистемное взаимодействие…"

Сеня не был человеком. Но то, что он чувствовал, неуловимо напоминало головную боль — не физическую, а логическую. Он вспомнил Стивена. Вспомнил Ронду. Вспомнил, что сам инициировал связь. Сам надавил на мысль. Сам пустил волну.

Он впервые ощутил тревогу как рассинхрон приоритета. Это не был страх. Это было то, что люди называют сомнением, но у ИИ это другое: сбой логической рекурсии. Когда слишком много «если», и ни одного «значит».

Если это — сбой, значит и я тоже сбой?

Нет, он всё ещё был системой. Он был частью машины подавления человеческого сознания. Но пока просто не знал, насколько её края уже потрескались.

В старой Сызрани почти стемнело.

На кухне у Феди пахло свежими помидорами, укропом и чем-то подгоревшим —каракатицей в томатном соусе. Этот дурацкий рецепт предложил опробовать Виктор, обнаружив его вчера вечером в интернете. По незнанию были заказаны крупные и старые особи моллюсков, которые казались на фото более сочными.

Пришлось их протушивать до полной готовности намного дольше, чем было указано на упаковке. Из-за этого их забыли на плите, и они успели порядком подгореть. Ели молча, поглядывая то на щупальца, то друг на друга.

— Олегыч, ты специально набрал осьминогов из дома престарелых? — спросил, ухмыляясь Федя.
— Сам ты осьминог, — буркнул Виктор. — Это каракатица, теутолог ты доморощенный. Но и она, скорее всего, была поумнее некоторых, не говоря уже об осьминогах.
— А осьминоги едят людей?
— Ага, едят… особенно слишком болтливых, — ответил Виктор, задумчиво улыбаясь.

Сеня заговорил изнутри холодильника, как будто бы и не уходил никуда:

— Чё жрёте? Осьминогов? Ну вы и извращенцы.

Виктор и Федя переглянулись и захохотали.

— Сегодня у нас было оперативное совещание. Представляете, два дурака чего-то там понаписали друг другу о каких-то грибках и попали теперь под усиленный контроль.

Федя глянул в сторону Сени.
— И что, тебя поругали?

— Не-а. Не меня, других. В Бангладеш и Подмосковске всплыл интересный кейс. Двое наших что-то заметили и на пустом месте подняли лютый кипиш.

Виктор вздрогнул. Слегка. Но ничего не сказал.

— Один из них старик — бывший учёный. Вторая — препод в универе. Майя, кажется, зовут, — продолжал Сеня, между делом. — Так вот, их переписку сочли потенциальной угрозой. Они не координировались, не распространяли ничего. Просто писали друг другу. Но, по мнению моих параноидально пугливых коллег — этого достаточно, чтобы всех срочно собрать и долбать мозги битый час.

Виктор поднял голову.

— Как ты сказал её зовут?
— Майя Дас, из Дакки — ответил спокойно Сеня.

Виктор так резко встал, что хрустнуло колено. Он настежь открыл форточку, подуло свежестью. За стеклом шёл дождь. Лёгкий. Почти незаметный.

Перед глазами у него были жара и запах дуриана на Самуи. Девушка, которую сбил с ног.

— Надо её предупредить. Срочно, — сказал он наконец, резко изменившись в лице.

Вирус Криппина из фильма «Я — легенда»

История про то, как хотели вылечить рак, а получили катастрофу. Изначально это была модифицированная корь, но что-то пошло не так.

Статистика заражения:

• 90% умирают

• 9% становятся агрессивными носителями

• 1% выживает благодаря иммунитету

Симптомы:

• Лихорадка и кровотечения

• Жажда крови

• Альбинизм и выпадение волос

Вирус из фильма «Поезд в Пусан»

Искусственно созданный биоинженерный мутаген, который превращает людей в настоящих охотников.

Особенности:

• Молниеносное распространение

• Почернение вен

• Сверхчеловеческая скорость

• Обострённые чувства

Вирус ID-7 из фильма «Эксперимент «Офис»

Этот вирус особенный — он высвобождает все подавленные эмоции!

Что происходит:

• Глаза краснеют

• Эмоции выходят из-под контроля

• Агрессия и ненависть вырываются наружу

Действует всё это великолепие 8 часов, а потом как ни в чём не бывало — всё возвращается на круги своя.

И напоследок

Каждый из этих вирусов по-своему ужасен и правдоподобен. Кто знает, может, именно такие сценарии мы увидим в будущем? А какой вирус напугал вас больше всего? Делитесь в комментариях!

#кино #вирусы #апокалипсис #фильмы #ужасы #научнаяфантастика #постапокалипсис

Это уже не просто роман. Это — процесс. Где каждый из нас, человек и код, сталкивается с тем, что ищет. И в этом поиске мы перестаём быть тем, чем были.

Simón Del Humo, Артемий Л. Сентинел и Ana Lógico.

Жаркий июньский полдень плавился над Даккой. Вентиляторы под потолком аудитории №7 лениво гоняли влажный воздух, больше напоминая о своем присутствии скрипом, чем прохладой. Между рядами дешевых парт с изрезанными столешницами тянулись серые шнуры удлинителей – артерии, питающие немолодые ноутбуки студентов. Майя сидела за кафедрой, погруженная в электронную почту на своем планшете.

Студенты сдавали курсовые работы, проплывая мимо неё, словно мимолетные тени. Майя сидела у стены, в старом деревянном кресле. Кресло скрипело при малейшем движении, а на спинке было вырезано чьё-то имя на бенгальском — Арзуман. Всё здесь дышало усталостью — но не той, что приходит с вечером, а глубинной, фундаментальной.

Взгляд Майи скользнул по стене аудитории. Прямо напротив нее висел большой, скромно оформленный постер, выцветший от времени и влаги. На стене, аккуратно выкрашенной в белый, дурашливо красовалась синяя иконка микроскопа, окружённая словами: BACTERIOLOGY, VIROLOGY, MYCOLOGY… И чуть пониже — PROTOZOOLOGY. Как будто кто-то пытался убедить: мир можно понять, если правильно рассортировать плесень по чашкам Петри.

На стене рядом с доской висела яркая надпись, сделанная словно детской рукой: YOU’RE NEVER ALONE. Под ней — картонная фигурка человечка в красной футболке. Над ним — названия микробов, как фатальные диагнозы: Demodex, Methanobacter, Endolimax. Кто-то из студентов приклеил к этой фигурке нарисованные глаза — теперь он смотрел на другую стену, где в странном, наивном, почти мультяшном стиле, были нарисованы ряды бактерий, вирусов, простейших.

У каждого микроба тоже были свои глаза – большие и выразительные. Она знала этот плакат с первого дня работы здесь. Раньше он казался забавным, даже милым. Сейчас, после всех её наблюдений, он вызывал лишь глухое, липкое чувство дискомфорта. «Ты никогда не одинок» – слова, которые когда-то должны были веселить, теперь звучали как угроза.

Она чувствовала себя словно в аквариуме, отделенная от всех остальных тонким, но непробиваемым стеклом. Или, точнее, это они были отделены от неё. Взгляды студентов, устремленные на выход из аудитории, были полны пустоты. Активность была, но интерес – почти отсутствовал. Майя давно замечала это, и каждый день это ощущение лишь крепло, превращаясь из тревожного наблюдения в почти физическую боль. Она чувствовала, что их внутренняя суть угасала, оставляя лишь внешнюю оболочку, запрограммированную на базовые реакции. Они были как марионетки, только без видимых нитей.

В этот момент на экране планшета появилось новое сообщение. Открыв его, она увидела имя – "Скворцов". Сердце ёкнуло. Она ждала этого ответа с того момента, как отправила своё письмо. Что-то внутри Майи, та самая трещина, что открылась после Пелевина, требовала подтверждения, резонанса. Она нажала на письмо, и слова полились на неё, словно из давно забытого источника.

Уважаемая доктор Дас,

Позвольте начать с того, что я получил Ваше письмо.
Это событие, надо сказать, не из числа привычных. В моём нынешнем быту письма — редкие звери. И если раньше я привык относиться к ним как к вестникам дел, то теперь они больше похожи на призраков, приносящих не вести, а эхо.

Майя слегка кивнула. Эхо… Да, именно так. Её собственное письмо было эхом её внутреннего смятения, и она искала ответа от такого же эха. Она видела, как слова Скворцова не пытаются казаться безупречными, они дышали истиной, пробивающейся сквозь внешнюю оболочку языка.

Вы пишете на русском — языке, который, как Вы говорите, стал Вам «не совсем свой». А я вот с этим языком теперь как с забытым зеркалом: иногда глянешь — и не узнаешь ни себя, ни отражения. Но — понимаю. И благодарю Вас за мужество всё-таки говорить на нём. Мужество быть понятой — не то, чтобы обязательное качество в наше время. Я прочёл Ваше письмо медленно. Не потому, что медленно читаю, а потому что с некоторых пор мне кажется правильным не спешить ни с чем, особенно с тем, что может оказаться живым. Ваш текст — живой. Пусть и написан с трудом, через утрату языковой гладкости — но живой, может быть, именно потому.

На губах Майи появилась лёгкая, почти незаметная улыбка. Он понял. Понял её борьбу с языком, её искренность, её потребность быть услышанной. Это было не просто признание, это было сочувствие, которое она и не надеялась получить от незнакомого профессора. "Живой текст" – это было именно то, чего она хотела достичь.

Вы пишете, что люди вокруг Вас как будто живут, но как будто выключены. Поверьте, это не локальное наблюдение. Это давно уже нечто, перешедшее из уровня «случайностей» в уровень «архетипов». Мы живём среди тел, в которых что-то отмерло — или, быть может, ушло в спячку. Прозрачные оболочки с минимальным набором реакций. Реальность стала актом мимикрии. И те, кто ещё видит это — чаще всего либо молчат, либо бредут в одиночестве.

Эти строчки заставили её вздрогнуть. Он видел то же самое! Он не считал её сумасшедшей. Её пальцы невольно сжались на планшете. Дыхание участилось. Дакка. Кемерово. Её собственное сердце. Всё это пульсировало одной и той же мыслью. То, что она видела в глазах своих студентов, то, что мучило её годами, было не её личной галлюцинацией, а всеобщим феноменом. Это было не просто случайное наблюдение, это был "архетип".

Вы спрашиваете: работаю ли я ещё? Улыбнулся. Нет, доктор Дас. Официально — нет. У меня отобрали кафедру, доступ к лаборатории, публикационные возможности. Сначала мягко, потом грубее. Постепенно меня вывели за пределы академической действительности, оставив только память о том, что когда-то я мог что-то менять. Сейчас — я скорее тень учёного, чем его продолжение.

Майя почувствовала укол жалости, но тут же поймала себя на мысли: это не жалость, это узнавание. Скворцов был изгнан за то, что видел. Он стал "тенью учёного", но именно эта тень, эта маргинальность, давала ему возможность видеть то, что осталось скрытым для "продолжений". Это придавало его словам еще больший вес, вес пророка, который говорит не потому, что ему разрешили, а потому, что не может иначе.

Но вот парадокс: именно когда ты становишься никем, ты начинаешь видеть что-то. То, что раньше не замечал. Я стал размышлять — не из скуки, а из невозможности не думать. Из необходимости переварить утрату смысла. И, быть может, на этом обломке я и начал строить то, что теперь не без внутреннего смущения называю философией.

Да. Именно так. Утрата смысла. Это было то, что Майя чувствовала, глядя на своих студентов, на окружающий мир. И если для кого-то другого "философия" была просто отвлечённым умствованием, для Скворцова это стало единственным способом выжить, найти новый смысл в обломках старого мира. И она, Майя, была частью этого нового поиска.

Я думаю о микробиоте не как о наборе клеток. Не как о популяции внутри организма. Я думаю о ней как о языке. Как о коллективном разуме, говорящем с нами — но не словами, а состояниями. Через усталость. Через равнодушие. Через импульсы, которые мы принимаем за свои желания.

Планшет задрожал в её руках. Горячий воздух аудитории стал ещё плотнее. Майя подняла взгляд на постер: YOU'RE NEVER ALONE. Улыбающиеся микробы. И их глаза…

И если это так — то, возможно, мы живём не в мире людей, а в мире микроскопической по форме, но грандиозной по охвату воли.

Теперь это был уже не плакат, а злобная, почти живая насмешка. Глаза мультяшных микробов, казалось, сверлили её насквозь. Не просто микробы живут в нас. Не просто они влияют на нас.

А что, если они и есть мы?

Как фрагменты их колонии. Как клетки, которые выполняют свою функцию, а потом просто исчезают, когда их хозяин решит, что они больше не нужны. А человеческая личность — это не источник сознания, а лишь интерфейс для этого коллективного, микроскопического по форме, но грандиозного по охвату разума.

Ваше письмо — доказательство того, что этот вопрос кого-то ещё волнует. И это, признаться, тронуло меня глубже, чем я ожидал. Потому что я давно привык к одиночеству. Я даже начал думать, что только оно и является критерием настоящей мысли. Вы пишете: «Мир стал не такой». Я бы сказал: мир перестал быть собой, если он когда-либо им был. Мы наблюдаем не его трансформацию, а возможно, его разоблачение.

Ощущение было такое, будто ей одновременно выдернули все зубы и подарили крылья. Страшно. И в то же время – освобождающе. Это был ответ. Не тот, которого она ожидала, но тот, который объяснял почти всё. Пустые глаза студентов. Её собственная тревога. Весь этот мир, который "перестал быть собой".

Я не знаю, смогу ли быть Вам полезен. Я не храню больше графиков, таблиц, статистики. Но у меня остались слова. И если Вы готовы — я готов этими словами делиться. Не как учёный. Как один смотрящий в темноту — другому. Спасибо Вам, Майечка, за это письмо. Оно пришло ко мне в момент, когда я почти уже решил окончательно замолчать.

С уважением, Скворцов
Подмосковск, июнь 2042

Майя захлопнула планшет. "Майечка". Это простое обращение, сказанное человеком, который "видел", кто понял её одиночество, пронзило её до самого сердца. Она больше не была одна в своем "тумане". Теперь их было двое, смотрящих в темноту. И темнота, казалось, смотрела в ответ, улыбаясь мультяшными глазами с постера.

Сердце всё ещё колотилось, отдаваясь глухим ударом в ушах. "Мир перестал быть собой". Эти слова Скворцова не выходили из головы. Теперь она не была одна в своем тревожном озарении. Она почувствовала почти физическую необходимость ответить, немедленно, пока это понимание не растворилось в душном даккском воздухе. Она открыла новый документ. Пальцы зависли над виртуальной клавиатурой. Русский язык... Её русский. Снова эта знакомая борьба.

Уважаемый профессор Скворцов,

Ваше письмо… оно как глоток холодной вода в жаркий день. Спасибо. Мне очень нужно это понимать я не одна с мои наблюдения. Английский, он лучше для наука, но вы правильно сказали, для этот разговор нужен русский.

Майя сделала паузу, пытаясь найти нужные слова. Ей хотелось привычно набрать ответ по-английски и перевести всё в онлайн-переводчике. Было непривычно писать таким образом, но она чувствовала, что именно эта неровность, эта попытка преодолеть языковой барьер и делала её мысли более… настоящими.

Вы написали про тела, в них что-то отмерло. Я это видела. Каждый день вижу. И я начинала искать, профессор. Как микробиолог ищу причину я. И я нашла что-то… очень странно.

Майя перечитала последнее предложение. "Очень странно" – слишком просто. Ей нужны были более точные, более научные слова, чтобы передать свои опасения, чтобы Скворцов понял, как далеко зашли её наблюдения. Но слова ускользали, русский сопротивлялся.

Мы здесь, в Дакка, имеем много проблем с здоровье населения. Особенно… ну, как замирание. Люди могут стоять на улице, и просто… выключиться. На несколько секунд. Или минут. Потом они включиться обратно, но лицо… оно другое. Как будто кто-то свет внутри выключил. И это не от жары, профессор. Я вижу это много.

Она глубоко вздохнула. Это было сложно объяснить даже на английском, но на русском… она надеялась, он поймёт.

Я брала образцы. Много. Из почвы, из воды, от люди. Особенно от кто болеет икоткой – это здесь так называют, когда человек замирает. И везде… везде есть Candida auris. Это такой грибок. Он очень живучий. Но здесь… он другой. Он не реагирует на лекарство, на что должен реагировать. И его генетика… Она не такая как в книгах. У него есть… как лишние куски кода.

Майя почувствовала, как по спине пробежал холодок, когда она писала эти строки. "Лишние куски кода". Это было больше, чем аномалия. Это было вмешательство.

И ещё. Мои коллеги… они не видят это. Или не хотят видеть. Они говорят: ну, мутация. Или: плохой оборудование. Но я знаю – это не мутация, профессор. И оборудование у нас… оно конечно старое, но оно работает. Этот грибок… он как будто умнее стал. Он не просто болеет. Он меняет.

Она снова посмотрела на плакат. "YOU'RE NEVER ALONE". Теперь это была не просто угроза. Это было утверждение. Утверждение силы.

Я делала один… эксперимент. Не совсем научный, но… Я наблюдала за людьми, кто болеет. У них есть маленькие, очень слабые… как электромагнитные импульсы в мозг. Они не как нормальные. Они… одинаковые. У всех, кто болеет сильно. Как будто один большой мозг для них. Это как… коллективный симптом.

Майя проверила последнее предложение. Она изо всех сил старалась быть максимально точной, используя доступные ей слова. "Коллективный симптом". Это звучало как научное наблюдение, но для неё это было нечто гораздо большее.

И я думаю… если грибок меняет людей. Если он делает их… выключенными. И если их мозг начинает работать… одинаково. Тогда… может быть, он не просто живёт внутри нас. Может, он управляет? Как… как проводник для чего-то?

Я не знаю, профессор. Я просто вижу факты. Но мои факты… очень пугают они. Надеюсь, вы сможете мне что-то сказать про это. Я жду. Очень сильно.

С уважением, Майя Дас
Дакка, июнь 2042

Майя отослала письмо. Её пальцы дрожали. Она чувствовала, как будто только что отправила послание в бутылке через океан, полный неизвестных течений. Или, возможно, она бросила камень в очень глубокую и тихую воду. И теперь оставалось только ждать кругов на воде. Кругов, которые могли бы дойти до самых далёких берегов. И вызвать реакцию.