Кап. Кап. Кап.

Это была кровь, что вечно стекала по её пальцам, или что-то похуже? Не узнать, не глядя. Глаза жгло от желания бросить взгляд — всего один короткий, ну что плохого случится от…

Я моргнула, заставив себя сосредоточиться на словах Пита.

— Сегодня без Ширли?

— У детей грипп. Я вызвалась на подготовку. — Я кивнула в сторону коридора. — Пойдём?

Я пошла первой, тщательно отводя глаза от окон, блестящих ручек дверей, неожиданных луж — всего, что могло отражать. Дойдя до нашей комнаты, я остановилась, бросив на Пита косой взгляд:

— Хочешь…?

Он знал распорядок — ногой в комнату не ступать. Пока что. Нарочито небрежно он прислонился к стене и уставился в потолок, а я открыла дверь и поспешно юркнула внутрь. Нащупала ключом замок кладовки и нашла нужное сразу под рукой. Спасибо организаторским талантам Ширли.

Почти бегом вернувшись к двери, я выдернула пробку из банки и провела жирную линию соли прямо по внутреннему порогу. Краем глаза успела заметить босые ступни. Раздутые, мертвенно-белые, прожжённые синевой. Вязкая тёмная жидкость собиралась лужицей вокруг подгнивающих пальцев.

Потом Пит переступил через соль и быстро прошёл к кладовке, плотно щёлкнув за собой дверцей.

Жалюзи — на мне. Не вина Пита; требовать от него было бы нечестно. Какой бы ни была логика, волна обиды всё равно нахлынула, пока я возилась с вечно путающимися шнурами, сжав челюсти, ожидая услышать —

Тук. Тук. Тук.

Во рту пересохло. Прямо справа, по ту сторону стекла, расплылся комок чёрной жижи, и — это был ноготь?

— Неудивительно, что уборщицы нас ненавидят, — слова сорвались прежде, чем я успела их удержать, за ними последовал смешок, больше похожий на визг. Признание. Плохая идея. Но глухая тишина в комнате всё же треснула, голова на миг прояснилась, и я сумела одолеть жалюзи.

Отгородив наконец внешний мир, я позволила себе минутку — только чтобы перестали дрожать руки. К тому времени, как я вернулась к кладовке, улыбка уже была как приклеенная.

Пит успел достать свой талисман. Он сидел на полу по-турецки, сжимая потёртую книжку так, что костяшки пальцев стали белыми. Услышав, как открылась дверь, он с надеждой поднял глаза.

— Чисто, — подтвердила я.

«Тяжёлая неделя?» — вопрос повис на кончике языка, но я прикусила его, пока он поднимался на ноги. Казалось бы, неприлично не спросить, особенно когда круги под глазами у него были темнее обычного. Но сейчас не время. Первая и главная наша заповедь ясно это определяла.

Мы молча вытащили стулья и выставили их в круг по центру комнаты. Пит достал пять толстых белых свечей — по одной на каждого — и разложил возле стульев, а я извлекла коробку с талисманами.

На дне путались металлические значки — символы десятка вероисповеданий. Это пережиток первых дней, когда были только я и Ширли, на ощупь пробиравшиеся сквозь тьму. Никто из наших завсегдатаев не оказался особенно религиозным — даже Стивен, бывший служитель. Мы все предпочитали что-то более личное. Почти протёртый до дыр плюшевый мишка. Почти полная бутылка виски. Собачья резиновая косточка, вся в отпечатках зубов её прежней хозяйки.

Я выудила свой — брелок с фотографией приморского городка — и сунула в карман.

Когтеточка была слишком громоздкой, одному её не справить, так что мы с ней возились вместе, а потом разошлись по делам. Пит устроил тщательную проверку комнаты, перерывая каждый ящик и опускаясь на колени, чтобы заглянуть под столы. Этой комнатой пользовались не только мы — забытое карманное зеркальце из кружка «Вязание от тревоги» могло обернуться катастрофой.

Пока он делал обход, я разложила ламинированные карточки с правилами. Я знала их наизусть, но всё равно пробежалась глазами — как любила повторять Ширли, двух минут на освежение памяти хватает, чтобы не страдать всю жизнь.

Обсуждение НЕ начинать, пока все меры защиты не приняты.

Любым участникам с «хвостами» НЕ входить в комнату, пока не проведена соляная линия.

Закрыть все отражающие поверхности.

Как только свечи зажжены, никто не может выйти, пока они не догорят.

Не будь придурком. Истории каждого имеют право на существование, даже если не совпадают с твоими.

Слушай, когда говорит другой. Тебе дадут слово.

Следите за Эдом.

Дафна влетела как раз, когда мы заканчивали, в любимом пушистом розовом свитере, неся огромную банку печенья. Она окинула Пита оценивающим взглядом и сунула банку ему в руки.

— Ты слишком исхудал. Ешь, — приказала она.

Меня она быстро чмокнула и выудила из коробки мишку, усадив его на колени, а сама плюхнулась на стул.

Следом пришла Мэри, угрюмая и с чёрным, как смола, фингалом. Дафна жалобно пискнула:

— Бедняжка! Что с то… — она осеклась, захлопнула ладонью рот и уставилась на нас круглыми глазами.

— Не переживай, — успокоила её Мэри. — Этот кулак был человеческим.

— Кто осмелился замахнуться на тебя? — не поверила я. Ростом она была невысока, но когда Мэри не управляла пабом, помогала на ферме у брата. Между бочками и тюками сена её руки будто были из стали.

— Клиент, перебравший лишнего. — Она вытащила из коробки собачью игрушку, сжала кулак вокруг неё. Пискалка давно умерла, но из игрушки вышел жалкий вздох воздуха. — Теперь ему вход закрыт.

— Только вход закрыт? — я приподняла брови.

Уголки её губ дёрнулись.

— Может, он ещё и немножко синяк прихватил.

Стивен явился последним, на пару минут позже назначенного времени.

— Простите, простите, — прохрипел он, протискивая в дверь вопящую переноску. — Он сегодня совсем не хотел сотрудничать.

Он опустил переноску на пол с грохотом, распахнул дверцу и мгновенно отпрянул.

Эд выпрыгнул, хвост нервно подёргивался. Он сверлил Стивена своими зелёными недобрыми глазами, тот поднял ладони в знак сдачи.

— Не будь ворчуном, — пропела Дафна. — Бедному Стиви пришлось как-то тебя сюда доставить.

По кругу потянулись руки к карманам. Из них появились кусочки сыра, кошачьи хрустики, остатки курицы. Эд принимал наши дары, как король подарки подданных. Смягчившись, он позволил себя минутку потискать, а затем важно взобрался на когтеточку и принялся вылизывать блестящую чёрную шерсть, запачканную нашими грязными человеческими руками.

— Так, — я оглядела круг. — Кажется, готовы. Начнём?

Живот сжало привычной смесью ожидания и ужаса. Я знала, что остальные чувствуют то же, но всё равно заняли места, Стивен прихватил по пути бутылку виски.

— Ладно, ребята, — сказала я, стараясь не замечать неправильное чувство, когда садишься на место Ширли. Сколько бы я ни подменяла её — не привыкну. — Если кому нужно в туалет, сделать чай — сейчас самое время. Как только зажжём свечи, вставать нельзя, пока они не догорят.

Никто, конечно, не шевельнулся — все знали, что приходить надо подготовленными.

— Пит, не возражаешь?

Он достал из куртки зажигалку, зажёг свою свечу и передал её Мэри. Свеча прошла полный круг и дошла до меня.

— В круге мы в безопасности, — сказала я, зажигая свою свечу. — Не только от того, что нас преследует, но и друг от друга. Помните: здесь не судят. Слушайте. Будьте добры. Кто начнёт?

Я взглянула на Пита, но он едва заметно качнул головой, плотно сжав губы. Не готов. Ничего. Я повернулась к Стивену, он прочистил горло.

— Давайте я, пожалуй. — Он повертел бутылку в руках. — Пару дней назад мне написала Даниэль.

— Даниэль… мама Элфи? — мягко уточнила Дафна.

— Она самая. Она всегда пишет в это время года. Рассказывает, как он. История — его любимый предмет, через пару лет в универ пойдёт.

— Благодаря тебе, — сказала Мэри. — Ты дал ему этот шанс.

— Ты многим дал шанс, — добавил Пит, перебирая пальцем края книги.

Стивен кивнул.

— Приятно об этом слышать — о жизни, которой у него могло не быть. Приятно напоминание, что прошёл ещё один год с тех пор, как я бросил это. — Он глянул на бутылку, пальцы крепче стиснули горлышко. — Но это и напоминание, что я уже не я. И никогда прежним не буду.

Его свеча дрогнула, и на миг его тень стала не его. Она взметнулась на стене, пальцы вытянулись, заточились в острые кончики. Воздух вокруг нас стал тяжёлым. Дышать больше не получалось бездумно, естественно — требовалось усилие, сознательное, мучительное.

Позади меня, на когтеточке, Эд зарычал.

Я оглядела остальных по очереди. Мэри уставилась прямо на Стивена, челюсть сжата. Дафна прижала мишку к груди. Круги под глазами у Пита казались темнее, чем когда-либо.

Я чуть повернулась — медленно, заставляя себя выглядеть так, будто мне всё нипочём — и посмотрела на Эда. Он не мигая глядел на стену за Стивеном, хвост хлестал из стороны в сторону.

— Пожалуй, — голос Стивена стал хриплым, — лучше перейти к кому-то другому.

— Отличная мысль. — Чисто волевым усилием я сохранила лёгкий тон. — Похоже, тебе нужен стрепсилс, дружище.

Мэри фыркнула. Дафна взглянула на неё, будто та спятила, и тоже тихонько хихикнула. Даже Пит улыбнулся.

Гнетущее ощущение исчезло так же внезапно, как и возникло. Эд снова принялся вылизывать лапы.

— Моя очередь, — сказала Мэри, постукивая резиновой косточкой по колену. — Этот мелкий гад всю неделю творил чёрт-те что, он…

Мы так и не узнали, что именно натворил мелкий гад — дверь распахнулась. В проёме появился улыбчивый парень в очках.

— Это группа по отказу от курения?

— Они будут завтра, — сказала я. — А мы… кое-что другое.

— Ах, — он надул щёки, разочарованный. — Мне поручили её вести.

— Ну так приходите завтра к восьми. Уверена, вы отлично справитесь.

— А можно мне посидеть у вас? Я никогда не вёл ничего подобного — мне бы опыта набраться.

— Плохая идея, — резко сказала Мэри.

— У нас закрытая группа, — объяснила я.

— Вы и не заметите, что я тут, честное слово.

Стоило ему шагнуть в комнату, как мы все разом бросились его отговаривать, перебивая друг друга в панике.

— Нельзя…

— Это личное…

— Вы не понимаете…

Лицо Мэри стало таким красным, что почти фиолетовым; казалось, она всерьёз подумывает огреть его резиновой косточкой. Но не могла. Никто не мог покинуть круг. Мы только беспомощно смотрели, как он отмахивается от наших возражений, хватает свободный стул и впихивает его в щель между Дафной и Стивеном.

Группа уставилась на него, как на чудо, а потом — разом — перевела взгляд на меня.

Чёрт бы побрал, Ширли. Зачем ты рожала детей с таким слабым иммунитетом?

— Так, эм… — я вопросительно посмотрела на незнакомца.

— Мартин, — подсказал он.

— Раз уж вы тут, Мартин, — к лучшему или к худшему, — у нас строгие правила, просим их соблюдать.

— Конечно! И в мыслях не было не уважать вашу группу.

Я прикусила язык, чтобы не сказать, что ворвавшись без приглашения, он уже проявил неуважение, и продолжила:

— Самое важное — теперь вы здесь до конца встречи. Никаких походов в туалет, никаких перекуров…

— Этого точно не будет! — перебил он, сияя.

Я натянуто улыбнулась.

— Второе — мы уважаем друг друга. Вы можете услышать вещи, которые покажутся вам странными. Ваша задача — не перебивать и не обесценивать опыт других.

— Я понимаю, насколько важно уважение, — серьёзно сказал он. И, едва уловимо самодовольно: — Я, между прочим, дипломированный консультант.

— Чернила на сертификате ещё не высохли? — огрызнулась Мэри.

— Мэри, — тихо сказала я — это была не столько просьба, сколько мольба.

Она метнула в Мартина взгляд, обещавший разговор на парковке, но промолчала.

— Хочешь, я начну? — спросила Дафна. Вспыхнула волна нежности к ней. Она теребила мишкины уши, явно ей было не по себе, но она всё равно старалась.

— Было бы замечательно, Дафна.

Она глубоко, ровно вдохнула.

— С тех пор как ночи стали длиннее, тяжело. Зимой всегда хуже. Знаете, у меня дома много других Барри, — она подняла мишку за лапы, заставила его плясать у неё на коленях. — Они помогают. Но когда я просыпаюсь и вижу, как оно стоит у изножья кровати… — Она передёрнула плечами, и голос стал едва слышным шёпотом: — Эти глаза. Зашитые, а всё равно смотрит.

— У вас у всех расстройства сна? — влез Мартин.

— Нет, — резко сказала я. — И пожалуйста, не перебивайте. Прости, Дафна, продолжай.

— Все знают такие истории, — неуверенно продолжила она. — Что люди видят ночные ужасы. Обычно говорят: то есть, то нет. Вы знаете, у меня так не работает.

— Если оно приходит, то остаётся до рассвета. Ходит за мной по дому. Всегда смотрит. Раньше было терпимее, пока у меня был Грэм. Он сидел рядом и смотрел со мной фильмы, держал меня за руку на диване. — Глаза её заблестели. — Ну, в первые годы. А к концу…

Я увидела, как пальцы Мэри сжали косточку. Я знала, что она чувствует. Разумом я понимала, что винить Грэма нельзя. Нужно быть особенным человеком, чтобы остаться рядом и всё это выдерживать, когда тебе не обязательно, а такие люди встречаются редко. И всё равно я ненавидела его за то, что он оставил свою милую жену страдать одну.

Стивен протянул Дафне носовой платок. Она благодарно улыбнулась и промокнула глаза.

— Творческое письмо! — выпалил Мартин.

— Что? — спросила я.

— Вы же кружок творческого письма, да?

— Парень, тебе уже сказали держать язык за зубами. Это так трудно? — рявкнула Мэри, ткнув в его сторону косточкой.

— Она права, — сказала я. — Не заставляй меня повторять.

Я посмотрела на Дафну, она покачала головою, крепче прижимая платок к щеке.

Я вопросительно приподняла брови на Мэри.

— Ладно, — фыркнула она. — Я продолжу. Как я говорила, пока меня грубо не прервали, — она обожгла Мартина взглядом, — он всю неделю хулиганил. Даже больше обычного.

— Он снова был в туалетах? — спросила я.

— Да — на этот раз буквально. Так я и заработала это. — Она ткнула в свой фингал. — Пьяный клиент зашёл в кабинку, а этот мелкий гад высунул голову из унитаза. Ясное дело, не в том месте ожидаешь увидеть маленького старичка в котелке. Он перепугался до смерти. Выскочил, орёт, машет кулаками.

Она недовольно фыркнула.

— Двое из персонала в ту же ночь написали заявление. Это становится проблемой. С наймом-то беды нет — слышат, что паб «с привидениями», думают, будет весело, щекотка нервов. Но как только это им мешает…

— Подождите, — перебил Мартин.

Мэри тяжело вздохнула.

— Началось.

— Вы хотите сказать, что сталкиваетесь с каким-то… ну, настоящим паранормальным явлением?

Когда Мэри ответила лишь жёстким взглядом, он повернулся к Дафне:

— И вы тоже?

Она крошечным кивком подтвердила.

— Мартин, — вмешалась я, пока он не продолжил, — я чётко обозначила наши правила. Мы не обесцениваем чужой опыт.

— Но вам следует… нет, нет. — Он оборвал себя, поднял руки в примиряющем жесте. — Вы правы. Ваша группа — ваши правила. Пожалуйста, продолжайте.

Мэри хмуро дала понять, что продолжать не намерена. Пит и Дафна демонстративно не встретились со мной взглядом. Лишь Стивен посмотрел на меня. Он прочистил горло, затем мягко предложил:

— Может, ты…?

Мне очень не хотелось. Особенно когда Мартин подался вперёд, глядя с приторным сочувствием. Но трудно ожидать от других откровенности, если сама отказываешься.

— Ладно. — Я ёрзнула на стуле, пальцы сжали брелок. — Вы все знаете, с чего всё началось…

— Но Мартин не знаком с историей, — вставил Стивен. Я бы стукнула его, если бы не была уверена, что он не из вредности. Мы все предпочитали держать своё в рамках маленького круга, но в нём ещё жила жилка проповедника, обращённая на предупреждение публики об опасностях, известных нам слишком хорошо — даже если за это его сочтут сумасшедшим. — Если не трудно?

— Совсем, — сквозь зубы выдавила я лучшее из того, на что была способна. — В детстве мы ездили на море в отпуск. — Я разжала ладонь и подняла брелок. — Вот сюда, если точнее.

Мартин прищурился на фото, слишком уж поспешно улыбнулся:

— Выглядит чудесно.

— Да так себе дыра была. — Из прошлого потянуло запахом жирной рыбы с картошкой. Помнилось небо, которое всегда будто было свинцовым, даже летом, и холодный укус морской воды по бёдрам. Я чувствовала щекой затхлый ковёр аркады — папины руки, подхватывающие меня и прижимающие к груди после того, как я задремала. Где-то за ним мама и Бекка препирались — о её одежде, о наушниках, словно намертво прилипших, или о любом другом подростковом бунте, которым моя сестра выводила мать из себя.

Я невольно улыбнулась.

— Но плюсы были. Аркады. Фиш-энд-чипс у моря. Мы ездили туда каждый год, пока не потеряли папу. Мама после не могла туда поехать. На следующий год после его смерти она повезла нас в другое место — в какой-то развалившийся домик посреди ничего.

— Должно быть, это было тяжело, — мрачно сказал Мартин. — Нарушение привычной рутины после…

— Тссс! — зашипела Мэри.

Я не обратила внимания и продолжила:

— Дел там было немного, если только вам не нравилось смотреть на деревья или играть в настолки с недостающими деталями. Мама много спала. Мы с Беккой — моей сестрой — развлекались сами.

— Бекка «проходила фазу», как говорила мама. — Это ещё мягко. Их перепалки могли длиться часами, всегда заканчивались тем, что Бекка хлопала дверью так, что безделушки на моих полках дребезжали. — Они постоянно цапались. Она даже с папой стала спорить до того, как он умер. Но для меня у неё всегда находилось время.

Мне было 11, ей — 16. Старшие братья и сёстры моих подруг не хотели иметь с ними дела — слишком взрослые, слишком крутые, чтобы появляться рядом с детьми. Не Бекка. Она помогала мне с уроками и грозилась набить морду любому, кто ко мне полезет. Я ею восхищалась. Поэтому когда она, когда…

— Когда она сказала, что есть способ снова увидеть папу, и попросила помочь, я согласилась. Мы легли спать, дождались, пока услышим мамин храп. — Смесь восторга и ледяного ужаса в животе накрыла меня с прежней силой, как двадцать с лишним лет назад, когда я, съёжившись под одеялом, ждала тихого скрипа двери и шёпота Бекки: зовущего.

— Я пошла за Беккой в лес, и дальше…

Что дальше? Воспоминания о той ночи были, как альбом, разрезанный ножницами. Я крепко зажмурилась, прижав костяшки к глазам, пытаясь вспомнить.

— Была старая книга — толстая, в кожаном переплёте. бог знает, где она её взяла. Украла, зная Бекку. И не на английском — помню, потому что она читала вслух.

Я согнула указательный палец левой руки, уставившись на тонкий белый шрам вдоль него. Рука Бекки была осторожной, когда держала мою. «Прости, малышка», — прошептала она, поднимая нож. — «Мне нужно всего пару капель».

— Она взяла мою кровь. — Перед глазами заплясали языки огня. — Капнула её в костёр. Когда она позвала, что-то ответило. Красные глаза, пронзающие темноту. Рёв такой глубины, что кости дрожали. Но это был не папа.

— Она сказала мне бежать. — Помню, как ветки хлестали по щёкам, как горела грудь, когда лёгкие отчаянно пытались втиснуть воздух. — Я побежала.

Я не заметила, как заплакала, пока кто-то не вложил мне в руку платок. Я взяла, не поднимая глаз. Встретиться хоть с кем-то взглядом было выше моих сил; стыд сидел слишком глубоко.

— Ты всё сделала правильно, — твёрдо сказала Мэри. — Если бы не послушалась её, тебя бы тоже забрали.

— Забрали? — спросил Мартин.

Дафна избавила меня от ответа:

— Бекка пропала той ночью. Их мама вызвала полицию, прочесали лес — ничего.

— Вы полагаете, её похитили?

— Что-то забрало её, — голос Мэри не допускал возражений.

Мартин то ли не уловил предупреждения, то ли предпочёл не заметить:

— Не в обиду вашей сестре, но похоже, у неё были проблемы — ссоры с мамой, горе по отцу. Она могла сбежать?

— Вы, похоже, заблуждаетесь, — сказал Стивен. — Считаете, что это был единичный случай. Нет. Мы все мельком видели этого зверя.

В тысячный раз я мысленно поблагодарила своих друзей.

Первый раз, когда оно вернулось — ровно через год после той ночи, когда Бекка повела меня в лес, — я была одна. Я лежала камнем, когда в темноте на меня уставились красные глаза, вздрагивая каждый раз, как оно рычало. Смотреть в эти глаза почти стоило мне рассудка, но я не смела отвести взгляд — едва ли смела моргнуть, уверенная, что оно прыгнет, стоит дать слабину.

Следующие годовщины я пережидала в маминой постели, вцепившись в её руку, пока она спала лекарственным сном. Когда я уехала из дома, стала проводить эти ночи в церквях. Наконец, нашла друзей, готовых сидеть со мной на вахте.

Мартин дёрнулся, собираясь подняться, и тут же услышал с четырёх сторон хором: «Нет!» Побледнев, он осел обратно. Он встретился со мной взглядом, полным сочувствия.

— Мне правда жаль. Потерять отца, потом сестру — и в таком возрасте. Но… — Он запнулся, теребя манжеты свитера, затем будто решился: — Монстров, как вы описываете, не существует. Вы же это понимаете?

Я глубоко вдохнула и постаралась сохранить ровный тон:

— И как вы это объясните?

— Горе. Травма. Они могут творить странное с человеком.

— А то, что мы все это видели? — спросил Стивен.

— Коллективные бреды и галлюцинации описаны, особенно у сплочённых групп с общей системой убеждений, — повернулся к нему Мартин.

Мэри презрительно фыркнула, раскрыла рот, чтобы ответить, но прежде чем успела —

Тук. Тук. Тук.

Мы застыли — все, кроме Мартина. Смутно помню, что он всё ещё развивал теории, входил в раж. Но всё моё внимание было на стуке с той стороны окна. Я знала, что нельзя смотреть, но не могла не слушать.

Наши — участники — побледнели. Лицо Пита стало почти цвета трупа. Через комнату из груди Эда поднималось низкое рычание.

Что делать? Ширли бы знала, чёрт её дери. Я посмотрела на лица и увидела в них собственную панику.

Стивен нас спас.

— Молодой человек, понимаю, вы услышали вещи, противоречащие вашему мировоззрению. — В его голосе дрожь была неоспорима, но он продолжил: — Это трудно. Понимаю. Но это не оправдывает вашей вопиющей грубости. Мы просим лишь уважения. Вы его не проявили.

— Я не хочу никого оскорблять, — Мартин прижал ладонь к сердцу. — Но никаких призраков, гоблинов и ночных шорохов не бывает. Такие убеждения — это болезнь.

Тук.

Эд перешёл на настоящее рычание — низкое, гортанное, заполняющее все паузы.

Мэри уже распахнула рот, но Стивен поднял палец:

— В некоторых случаях верно. Но не в нашем. Точно не в нашем.

— Есть лекарства, которые могут вам помочь, — настаивал Мартин. — Терапии.

— Это и есть наша терапия, — холодно сказал Стивен.

— Это не… это общий бред. Вам будет хуже. Вам нужно…

Тук.

Мартин резко повернул голову к закрытому окну.

— Вы слышите?

— Нет, — сказал Стивен. — Но мы достаточно наслушались вас.

Тук.

— Снова! Вы же слышите.

— Понятия не имеем, о чём вы, — сказала я.

— Ваш кот слышит. — Он кивнул на Эда: тот стоял, когти впились в ткань, взгляд прикован к окну. — Это оттуда.

— Не надо! — мы крикнули в унисон, когда он снова дёрнулся подняться.

Он плюхнулся обратно. Переводя взгляд с одного на другого, он, кажется, всё понял.

— Вы думаете, это какой-то монстр, да?

Тишина, только стук.

— Я сейчас подойду…

— Пожалуйста, не надо, — прошептала Дафна.

— …и покажу, что бояться нечего.

— Это будет твоим концом, дубина, — сказала Мэри.

Мартин поднялся.

Стивен дёрнулся рефлекторно, будто хотел броситься за ним. В последний момент удержался, вцепившись в сиденье, чтобы приклеить себя к месту.

— Мартин, — его голос стал низким и торопливым, — я участвовал в десятках изгнаний. Я видел такое, что моя вера трещала по швам. Всё, что я видел, весь мой опыт говорит одно: если подойдёшь, ты умрёшь.

— Зачем рисковать? — сказала Мэри. — Даже если есть малейший шанс, что он прав, ты играешь жизнью.

Мартин посмотрел на неё мягко, с жалостью:

— Если я буду подыгрывать вашему бреду, я только наврежу вам.

Он шагнул за пределы круга.

На каждом шаге мы умоляли его вернуться, сесть в безопасный круг. Когда он подошёл к окну и потянулся к шнуру жалюзи, Пит вцепился дрожащей рукой мне в запястье и покачал головой.

Я кивнула: поняла.

— Уже поздно, — прошептала я, а когда остальные продолжали звать Мартина, повысила голос: — Поздно! Просто не смотри.

Я схватила Пита за руку с одной стороны и Стивена с другой. Миг колебаний — на их лицах по кругу промелькнули отрицание, ярость и — наконец — беспомощное смирение, и остальные последовали, сцепив руки.

— Как, чёрт побери, мы до этого дошли? — выплюнула Мэри.

Мы уставились в пол.

Тишина — лишь кошачий вой Эда, и под ним мягкий щелчок открывающегося окна.

— Эй? — позвал Мартин. — Видите, тут никого. Наверное, ветки на… ой.

Ногти Пита впились мне в кожу.

— С вами всё в порядке? — в голос Мартина вползла дрожь. — Вы… вы выглядите…

Думаю, в конце он понял свою ошибку. Что-то загремело — будто он попытался дёрнуть жалюзи и захлопнуть окно, но запутался. Кажется, он хотел закричать. Получился лишь резкий вдох, глухой стон. Потом глухие удары — словно ноги били в пол, не находя опоры.

Потом тишина — если не считать Эда. Его визг сменился непрерывным рычанием — низким, предупредительным.

Мы же, выжившие ещё одну смертельную ночь, могли только сидеть в круге, пока свечи не догорят. Я не смела поднять глаза, но слышала шёпот Дафны и невнятное бормотание Пита.

Наконец свечи стали гаснуть одна за другой. Когда последняя догорела, Пит вскочил и, насколько позволяли трясущиеся ноги, рванул к кладовке. Дафна пошла следом, обхватив себя руками. Поворачиваясь, чтобы закрыть дверь, она подняла на нас влажные щёки.

— Простите. Я просто не могу.

Нас с Мэри и Стивеном оставили на разбор последствий. Пальцы Мэри прокололи резину косточки, а Стивен выглядел так, будто ему не приходилось так сильно сдерживаться от бутылки уже много лет. Но когда я посмотрела им в лица, увидела решимость.

— На счёт «три»? — предложила я. Когда они кивнули, напомнила: — В окно не смотреть.

Я отсчитала. Мы подняли глаза одновременно. Мартин лежал, повиснув наполовину из окна. Что-то стояло за ним, глядя на нас снаружи. Наши натренированные глаза отказывались это видеть.

— Если я захлопну окно, вы сможете… — Мой рот отказался произнести слово «тело», но они поняли.

— Сделаем, начальник, — сказала Мэри.

Они пошли первыми, Мэри впереди с сжатым ртом. Уцепившись по ноге, они дёрнули. Мартин вырвался из окна и шмякнулся на пол с отвратительным звуком. Как только он освободил проём, я метнулась к окну. На жуткий миг рука не послушалась — я застыла, парализованная страхом, что холодные пальцы обхватят запястье, стоило мне потянуться к раме.

«Они сделали своё. Теперь твоя очередь».

Тянусь — и краем глаза вижу женщину за окном — неподвижную, молчаливую, на расстоянии всего нескольких шагов. Я позволила глазам расфокусироваться, не подавая виду, что заметила её, — разве что сердце колотилось так, что, казалось, звенело в комнате.

Я резко захлопнула окно, опустила жалюзи на её чудовищный силуэт. И лишь тогда позволила себе вдохнуть и повернулась к следующей проблеме.

Снаружи видимых повреждений почти не было — лишь струйки крови, сочившиеся из ушей Мартина и запачкавшие плечи его свитера. И ещё его глаза. Широко распахнутые и остекленевшие, застывшие в ужасе — последнем, что он увидел.

— Что мы с ним будем делать? — коротко спросила Мэри. — Вызываем полицию?

— И что скажем? — спросила я.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Скажем, что он свалился?

— И как объяснить, что мы ждали несколько часов, прежде чем звать помощь? — Я обхватила себя руками, меня знобило. — Они начнут копаться, что мы тут делаем, а там, гляди…

— Нас упекут в больницу, — закончила Мэри.

— В лучшем случае, — прошептала я.

— Я устрою, — сказал Стивен. Он смотрел на тело Мартина, бледный и липкий.

— Это опасно, — предостерегла Мэри.

— Я справлюсь, — резко сказал он, проводя дрожащей рукой по губам. — Иначе бы не предлагал.

Я замялась.

— Тебе нужна компания или лучше, если мы…?

— Предпочтительнее приватность.

На когтеточке Эд, наконец, умолк, но уставился на Стивена своими фонарными глазами, хвост нервно дёргался.

Провожая Мэри к кладовке, я услышала за спиной хриплый оклик Стивена:

— Проведите соляную линию. На всякий случай.

Мы юркнули внутрь, где нас уже ждали Дафна и Пит, она крепко обнимала его за плечи. Они мельком взглянули на нас, прочитали по лицам неладное и поспешно отвели взгляд.

Поворачивая, чтобы закрыть дверь, я успела увидеть Стивена — его челюсть разомкнулась и опустилась к груди, зубы вытянулись в клыки. Он двинулся к Мартину, вытянув когтистые руки.

Я захлопнула дверь и потянулась за солью.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

За окном, на жестяной отлив, села ночная птичка: попрыгала, стукнула клювом, подняла красивую головку, повернула её на бок, прислушалась. Она услышала, как внутри, за стеклом, снова, как сегодня днём, заиграла музыка, хором запели робкие, но весёлые голоса. Все эти звуки многократным эхом пронеслись по пустым коридорам, залетая во все углы через внезапно открывшиеся двери.

Всё здание словно медленно вздохнуло, ещё раз пропуская через себя события этого дня. Раз в год, как сегодня, оно провожало их навсегда — в другую жизнь, в новый мир.

За сорок два раза — а именно столько раз повторялся этот день — оно так и не смогло к этому привыкнуть. Ему было тяжело отпускать их. Но рано или поздно это приходилось принять.

Что интересно — оно помнило их всех за эти сорок два года. Всех — и в лицо, и по именам. Помнило, как они приходили утром — кто обычно, кто нехотя. Помнило, как они копошились днём на улице, как потом дружно сопели через час в кроватях. Помнило все утренники, весёлые, с упоением игры. Помнило унылые взгляды на пенку в кружке горячего молока, помнило горы мокрых варежек на батареях зимой. Помнило дружный звон горшков и стук дверок в раздевалке. Помнило ту искреннюю радость, что бывает только у детей, и теплые взгляды воспитателей…

Оно помнило о них - о своих звездочках…

Ему было немного грустно сегодня. Но надо уметь отпускать.

Они всё равно вернутся, оно это знало. Они всегда возвращались — даже на несколько минут, даже проходя мимо по улице, но они возвращались…

В эти моменты оно радовалось, тихонько расспрашивало, как дела, а потом долго смотрело вслед, вспоминая.

Здание снова вздохнуло, немного улыбнулось себе внутри: уже очень скоро ему снова встречать. Новые косички и новые носики в маленьких конопушках несмело войдут в раскрытые двери, чтобы скоро стать его друзьями…

Птичка взмахнула крылышками и перелетела на край форточки. Сунула любопытный клювик в зал.

Напротив, на большом, в пол стены, составном зеркале скотчем были приклеены разноцветные бумажные буквы: «До свидания, детский сад».

Ночная гостья пару раз прыгнула на раме окна, коротко чирикнула, вспорхнула и умчалась по своим делам.

Больше рассказов в группе

https://vk.com/goodcat_stories

Его взяли в Департамент в 25 лет. До этого — научный сотрудник в закрытом институте, который занимался исследованиями на стыке квантовой физики и биологии. Именно там, во время одного из экспериментов с «эхом вакуума», у него случился первый приступ. Он пролежал в коме трое суток, а очнувшись, обнаружил, что шум большого города, который раньше вызывал у него мигрень, теперь звучал «как-то далеко», словно в другом помещении.

ДАИК немедленно забрал его.

Проект: "Полая Струна"

В течение пяти лет Клей был самым ценным активом ДАИК в лаборатории. Его никогда не отправляли в Зону. Вместо этого он сидел в Палате №7 — герметичной комнате, похожей на студию звукозаписи, но обитой не акустическим поролоном, а специализированным свинцово-керамическим композитом.

Его работа состояла в одном: слушать.

С помощью сложнейших антенных комплексов и резонаторов, установленных по периметру Зоны, ДАИК перехватывал и записывал все аномальные звуковые и ментальные волны: от ультразвука, вызывающего галлюцинации, до того самого, главного — «Зова Тишины».

Клея подключали к этому «потоку». Электроды на висках, тонкие иглы, контролирующие уровень нейромедиаторов. Часами он сидел в полной темноте, слушая хаотический, смертельный оркестр Зоны.

Запись из Дневника Клея, Апрель, Год 3:

Стержень говорит, что я — мост. Мост между Звуком и Смыслом. Они хотят понять язык, на котором говорит хищник. Но я не мост. Я просто ведро, в которое сливают отходы. Я слышу, как этот "Зов" ломает мозг. Он не кричит, он... приглашает. Он делает тебя абсолютной целью. И что самое страшное: когда я его слушаю, я понимаю, почему они идут. Там, в этом гуле, есть ответ. На любой вопрос.

Он научился классифицировать и описывать эти воздействия с поразительной точностью. Он дал имена аномалиям, о которых другие агенты знали только из вторых рук:

«Шёпот Статики»: Спонтанная нейронная активация, приводящая к панике.

«Волновой Захват»: Модуляция частот, вызывающая чувство дезориентации и полную потерю памяти на короткий срок.

И «Зов Тишины»: Прямая суггестия — чистое ментальное приглашение к самопожертвованию в пользу некой «коллективной цели» Зоны. Единственное, что он смог о нем сказать: «Это похоже на идеальный аккорд, который вы не можете забыть. Он требует, чтобы вы его завершили».

За пять лет Клей стал незаменимым. Но цена была высока. Длительное воздействие «Эха» Зоны истощило его. Нервные подергивания, худоба, вечно хриплый голос — это были отголоски перегрузки. А главное: он начал чувствовать, что его живой экран дал трещину.

Он перестал чувствовать. Радость, страх, гнев — всё стало «далеким». Он превратился в идеального, бесстрастного инструмента. Именно тогда Стержень переименовал его. Он больше не клеил (фиксировал) данные. Он просто пролетал сквозь чужую жизнь, не задерживаясь. Он стал Пассажиром.

Момент Трансформации

Последнее задание Клея в Палате №7 было связано с Призраком. Они записали последние пять минут его аудиопередачи. На фоне отчаянного дыхания сталкера был слышен этот гул. Более чистый, более сильный, чем когда-либо.

Клей слушал. Один час. Второй. Третий.

И вдруг, впервые, его «экран» не сработал. Он не услышал шум. Он услышал Смысл.

На секунду он понял, что такое коллективная цель. Он увидел Зону не как смертельный хаос, а как... необходимость. И в тот же миг он почувствовал непреодолимое желание — взять свой Маркер, пойти туда, где оборвалась связь с Призраком, и завершить аккорд. Стать частью.

Он вырвал электроды. Впервые за годы в его глазах появился огонь одержимости.

Стержень, наблюдавший за ним, знал, что его самый ценный оперативник сломался. Но он также знал, что сломанный Резонатор — это единственный, кто может войти внутрь, не сойдя с ума сразу.

«Вы застряли... бросайте всё и бегите», — сказал Стержень на Алтае.

Он не знал, что Пассажир уже был «застрявшим» задолго до того, как пересек Периметр.

ДАИК отправил Пассажира внутрь, потому что тот больше не имел права оставаться снаружи. Его психика была навсегда настроена на частоту Зоны. Он был расходным материалом, который сам жаждал отправиться в точку, где его ждал смертельный ответ.

ДОСЬЕ ПАССАЖИРА (АГЕНТ "КЛЕЙ")

Поле Значение

Позывной: Пассажир (прежнее: Клей)

Имя (Гражданское): Рощин, Алексей (А-21) Возраст: 30 лет (на момент входа в Зону)

Функция ДАИК: Оператор-Резонатор / Транспортный Агент

Ключевая особенность: Нейрофизиологический рефлекс отражения аномальных ментальных волн. (Сломан)

Оборудование: Бронежилет облегченный, Дозиметр (мод. «Эхо»), Нож (стандарт), Маркер (Прибор для гео-регистрации аномалий)

Цель Миссии: Достичь точки «Призрак» (координаты последней потери связи) и установить там Маркер. |

Уровень Риска: Критический. Агент скомпрометирован ментальным воздействием Зоны («Зов Тишины»). Имеется высокая степень одержимости.

Последняя Директива: «...Если почувствуете, что вы застряли... бросайте всё и бегите.» (Невыполнимо)

НАЧАЛО ВНУТРЕННЕГО ПУТИ

Пассажир, сжимая в руке ржавый кусок колючей проволоки, перешагнул через нее. Он чувствовал, как воздух Зоны обнимает его, не как угроза, а как... знакомый шум. Шум из Палаты №7, но в его естественной среде.

У самой проволоки, прислоненная к старому бетонному столбу, лежала Кукла-маркер. Это была не та кукла, которую нашел Призрак, а точная копия, оставленная ДАИК для подтверждения точки входа. Тряпичная, с одной пустой глазницей. Пассажир поднял ее, отдал ей должное молчаливым кивком, и бросил обратно. Ему не нужны были чужие метки.

Впереди, сквозь тусклый лес, он увидел тропу. Тропу, которую Призрак описывал в своих ранних отчетах: «Тропа Молчания». Она вела к брошенной метеостанции, первому ориентиру на пути к точке «Призрак».

Он сделал первый шаг, и в его голове, как далекое, но чистое эхо, раздался Зов. Он не отвечал, но впервые ему не хотелось этого делать. Он просто шел навстречу.

Что Пассажир находит на Тропе Молчания, ведущей к метеостанции? Может быть, это будет артефакт, брошенный Призраком, или первое проявление ментальной аномалии, с которой он должен бороться?

— Боже, что это за звук? — прошептала Света, вцепившись в руку мужа.

Кирилл, и сам вздрогнувший от неожиданности, сел на кровати. Оба напряженно вслушивались в тишину, пытаясь различить хоть что-то в непроглядном мраке их комнаты. Со стороны общей кухни донесся резкий, дребезжащий грохот, будто кто-то со всей силы швырнул на пол стопку посуды.

Света, дрожа, поднялась. Осторожно, на ощупь, она добралась до кухни. На полу, в лунном свете из окна она разглядела валяющиеся повсюду осколки кружек и тарелок.

Но в помещении не было ни души. Как они могли упасть сами?

Кирилл подошел к окну и выглянул во двор-колодец. Вокруг непроглядная темень, лишь в одном из окон напротив горел тусклый свет. Сердце Кирилла заколотилось — ему показалось, что в окне на последнем этаже, прямо над ними, кто-то стоит и смотрит вниз. Темный, неподвижный силуэт. Он отшатнулся от окна, схватил жену за руку и потащил обратно в комнату.

Они бросились к кроватке дочери. Полина металась во сне. Кирилл коснулся ее лба — рука ощутила такой жар, будто он прикоснулся к раскаленным углям.

— Мама… — простонала девочка, не открывая глаз. — Кто-то тянет меня за волосы…

Лицо Полины было мокрым от пота, а на подушке темнели спутанные клочья выпавших волос.

***

Это был не обычный дом. Это был бывший доходный дом в старой части Петербурга, известный своими мрачными легендами, которым уже больше ста лет. Теперь в его огромных, поделенных фанерной перегородкой квартирах ютились четыре семьи. Кирилл и Света с дочерью Полиной. Виктор, ухаживавший за своим выжившим из ума отцом Афанасием Петровичем. Семён с женой и двумя маленькими сыновьями. И несколько месяцев назад в самую дальнюю, угловую комнату въехала Тамара Игоревна — одинокая вдова, тихая и неприметная.

Днем все было как обычно. Люди уходили на работу, дети играли в шумном дворе, и дом в эти моменты казался обычным, старым обшарпанным зданием. Но с наступлением ночи он менялся. На стенах от сырости проступали узоры, похожие на искаженные в ужасе лица. Из пустых коридоров доносился тихий шепот. Мелкие странности случались и раньше, но настоящий ужас явился в эти стены всего пару месяцев назад. И самое страшное — каждую ночь в чьей-нибудь комнате происходило что-то необъяснимое.

Сегодняшнее падение посуды, погасший свет и внезапный жар у Полины были лишь началом. Дом перестал быть просто убежищем для четырех семей. Он медленно превращался в опасную ловушку.

Каждое утро начиналось с какой-нибудь мерзости. Семён ставил на общую плиту кастрюлю с молоком для детей. Стоило ему на минуту отвернуться, как из-под крышки начинал сочиться отвратительный кисло-сладкий запах. Он поднимал крышку — молоко превратилось в серые, комковатые хлопья.

— Что за чертовщина? — ругался он, выливая вонючую жижу в раковину. — Каждый день одно и то же!

И не только молоко.

Любая свежая еда в доме портилась за считанные часы. Утренний свежий хлеб к обеду покрывался черной, бархатистой плесенью. Суп, сваренный вечером, к утру закисал и покрывался радужной пленкой. К тому же, во дворе, прямо под окнами, кто-то по ночам выкладывал на асфальте странные круги из смеси соли и сажи.

Постепенно эта зараза расползлась по всем комнатам.

Ночью в комнате Виктора кровать его отца, Афанасия Петровича, начинала мелко и противно трястись, ударяясь ножками о пол. Иногда Виктор находил у старика под подушкой горсти кладбищенской земли, а порой, отчетливо слышал звук, будто кто-то скребется под кроватью, и чувствовал тяжелый запах гари. Затем из коридора доносился стук палки о пол и сухой кашель.

— Батя, спи. Никого там нет, — говорил Виктор, хотя у самого в этот момент от страха волосы шевелились на затылке.

В комнате Семёна детские игрушки жили своей жизнью. Деревянная лошадка-каталка сама собой съезжала с места и медленно катилась в самый темный угол комнаты. Дети, плача, показывали пальцем в темноту:

— Папа, там дядя стоит.

Семён включал свет и ожидаемо, там никого не было. Только пляшущие на стене тени.

Вдова Тамара Игоревна, теперь часто заговаривала с соседями о странностях в доме.

— Вчера ночью слышала, как у моей двери кто-то ходил, — говорила она тихим, вкрадчивым голосом. — Будто в тяжелых сапогах по мокрому полу. А когда открыла — никого не было. Только следы грязные до самого порога.

Атмосфера в доме с каждым днем становилась все более мрачнее. Казалось, в каждом углу притаилась невидимая, злобная сущность. То скрипнет дверь, то с грохотом распахнется форточка. Однажды утром Света, открыв дверь, застыла в ужасе. На пороге их комнаты сажей и чем-то желтым, похожим на серу, были выведены уродливые, витиеватые знаки.

— Кто… кто это сделал? — прошептала она.

В этот момент Полина, стоявшая рядом, страшно закашлялась и рухнула на пол.

Девочка снова горела. Жар, дрожь, и с ее синих губ срывалось бессвязное бормотание, будто она повторяла чье-то имя.

— Хватит! — закричал Кирилл. — Я знаю, чьих это рук дело. Это все тот хмырь из флигеля напротив!

Все посмотрели в окно. Через двор, в полуподвальном флигеле, где раньше была дворницкая, виднелась покосившаяся дверь, из-под которой вечно сочился легкий дымок.

— Да, я видел, как он по ночам шастает, — поддакнул Семён. — Таскает всякую мерзость: дохлых ворон, какие-то кости, землю с кладбища. Это он на нас порчу наводит.

Отец Илларион. Ему было за семьдесят. Бывший священник, извергнутый из сана за ересь и занятия чернокнижием. Теперь он жил один в своей норе, откуда постоянно тянуло ладаном и гнилью. По ночам оттуда доносились странные распевы на каком-то мертвом языке, а по утрам у его двери находили огарки черных свечей, перья и капли крови. Многие считали его могущественным колдуном и верили, что один его недобрый взгляд способен разрушить жизнь.

— Больше терпеть нельзя, — процедил Кирилл. — Все, что происходит с Полиной, с нашей едой, с детьми Семёна — это его работа. Эти знаки на пороге — его почерк.

Подозрения, до этого смутные, сфокусировались на одной единственно фигуре. Жильцы дома решили, что нашли корень своего страха.

Но настоящая правда куда глубже и страшнее, и никто из них даже не мог ее себе представить.

В ту ночь никто в доме не спал. Все собрались на кухне. Страх перерос в отчаянную злобу.

— Хватит это терпеть. Это все Илларион, — повторил Кирилл. — Завтра утром идем к нему. Все вместе.

— А если он сглазит? — испуганно прошептала жена Семёна. — Говорят, кто ему слово поперек скажет, у того душа сгорает.

— А если будем бояться, он нас по одному изведет! — отрезал Виктор. — Сегодня Кирилла дочь, завтра мой отец или твои дети. Надо идти.

Долго спорили. Кто-то предлагал идти прямо сейчас, ночью. Другие боялись, что колдун, услышав их, нашлет еще большую беду. Наконец решили: на рассвете все мужчины пойдут к флигелю и потребуют ответа.

Утром, когда они подошли к двери Иллариона, оттуда разразился пронзительный женский визг. Дверь была чуть приоткрыта. Внутри, на грязном полу, лежал отец Илларион. Его лицо было сине-багровым, из уголка рта стекала белая пена, а полуоткрытые глаза безжизненно смотрели в потолок. Вокруг тела была рассыпана зола.

— Видали? — выдохнул кто-то из толпы зевак, сбежавшихся на крик. — Его же бесовщина его же и сожрала. Говорили же, что черная магия всегда обратно бьет. Ну все, теперь с дома вся беда уйдет.

Кирилл, Виктор и Семён стояли в стороне. На их лицах было удивление и плохо скрываемое облегчение. Все решили, что кошмар теперь закончился. Колдун получил по заслугам.

Но на самом деле, дьявольская игра только начиналась. И вел ее не Илларион.

Смерть колдуна не принесла покоя. Наоборот, мрак еще больше сгустился над домом. Той же ночью в комнате Светы и Кирилла форточка с оглушительным треском распахнулась, и порыв ледяного ветра загасил лампадку у иконы.

— Вчера кто-то всю ночь ломился в нашу дверь, — жаловалась утром жена Семёна. — Мы от страха до утра под одеялом просидели.

На следующее утро Виктор сунул руку под подушку отца и нащупал там что жесткое и липкое. Это оказался моток черных ниток, перевязанный клочком человеческих волос.

— Каждый день, — прохрипел Виктор, глядя на эту мерзость. — Каждый гребаный день! Кто это делает?!

Но хуже всего было Полине. Ее лицо стало совсем восковым, волосы выпадали прядями. Она горела в лихорадке и иногда захлебываясь плачем кричала, указывая пальцем в угол, где не было ничего, кроме черной тени. Вызванный на дом врач только развел руками.

— Жар есть, а причину найти не могу. Ни одно лекарство не помогает. Это не похоже на простуду.

В отчаянии жильцы решили, что нужно искать знахаря.

— Это было не простая порча. Над жилищем нависло проклятие. Нужен тот, кто в этом разбирается.

Через знакомых нашли какого-то старика из пригорода, который, по слухам, умел «снимать грязь». Дед Захар, сухой и жилистый мужик, медленно обошел коридор, касаясь стен кончиками пальцев.

— Это не простое место, — сказал он. — Пятна на стенах, сажа на окнах… Это порча на извод. Суровый и очень опасный обряд.

— Порча на извод? — переспросил Кирилл.

— Да. Редкая и грязная работенка. Чтобы место проклясть, осквернить его. Чтобы еда тухла, дети болели, а взрослые с ума сходили. Чтобы дом сам своих жильцов выжил. Это делает живой человек. И пока вы его не найдете, порча не исчезнет.

После ухода старика атмосфера в доме стала совсем невыносимой. Теперь каждый подозревал другого.

— Ты вечно по ночам по коридору шастаешь, — набросилась Света на Тамару Игоревну. — Что-то вечно бормочешь себе под нос. Люди видели у тебя на руках сажу. Не твоя ли это работа?

Тамара ничего не ответила. Лишь метнула на Свету холодный, тяжелый взгляд и молча ушла в свою комнату.

На следующий день Виктор, убираясь у себя, нашел под кроватью сверток из черной тряпки. Внутри были те же нитки и сажа.

— Это не мое! — заорал он, выбежав в коридор. — Мне подбросили! Специально, чтобы меня обвинить!

Подозрения перекидывались с одного на другого, как заразная болезнь. Никто больше не разговаривал друг с другом. Двери запирались на все засовы. В комнате Светы находили рассыпанную соль и волосы. На пороге у Семёна — огарки свечей. У Виктора под подушкой — снова землю. Коммунальная квартира превратилась в поле битвы, где каждый видел во врага в соседе.

Дом превратился в бездонную пропасть недоверия и ненависти.

Семён и Виктор, доведенные до отчаяния, решили снова позвать деда Захара. Старик приехал на следующий же день. Выслушал их сбивчивые, полные взаимных обвинений рассказы и долго смотрел каждому в глаза.

— Эти подклады — не ваших рук дело, — наконец сказал он. — Их специально разбросали по ваши комнатам, чтобы вы друг друга «съели». Чтобы подозрение, как червь, точило вас изнутри. Это работа того же человека. И кажется, я начинаю понимать, кто здесь творит свою черную игру.

Захар уже успел выяснить истинную причину смерти Иллариона. Старый колдун был не так прост и успел понять, кто наводит порчу. За это он и поплатился.

Через два дня, в ночь полнолуния, Захар тайно вернулся в дом. Теперь он был готов. В его заплечном мешке лежали нужные травы, освященная соль и кое-что еще для обряда очищения. В мертвой тишине двора-колодца вдруг отчаянно, навзрыд завыли собаки.

Дверь угловой комнаты тихонько скрипнула. Из нее вышла Тамара Игоревна. Ее глаза в темноте, казалось, горели красным светом. Она дошла до середины коридора, туда, где на полу еще виднелись остатки стертых символов, и замерла.

В этот момент Захар вышел из своего укрытия и швырнул ей в лицо горсть чего-то из мешка, выкрикнув короткое, гортанное слово.

Тамару будто ударило невидимой молнией. Она рухнула на пол, ее тело выгнулось дугой. Суставы вывернулись в обратную сторону. Лицо застыло в гримасе ужаса, а из глаз, носа и полуоткрытого рта медленно потекла густая черная кровь.

Вой собак во дворе резко оборвался.

Утром жильцы, выйдя из комнат, увидели ее тело. Она лежала на пороге, скрюченная мумия, будто ее иссушила невидимая сила. Никто так и не узнал, да и не особо хотел знать, что она увидела в свой последний миг, потому что ее широко открытые глаза навеки застыли в выражении абсолютного ужаса.

Смерть Тамары окутала дом еще более плотным саваном тайны. В голове у всех жильцов был лишь один вопрос: почему? Кто она такая?

Вскоре в доме снова появился дед Захар.

— Нечего ее жалеть, — сказал он, глядя на оцепеневших жильцов. — Это все ее рук дело. Это она навела на дом порчу на извод. Она же и подстроила все так, чтобы вы думали на Иллариона. Старик раскусил ее, понял, чья это «печать». За это и стал ее первой жертвой.

Все молчали.

— Но зачем? — выдавил наконец Кирилл. — Зачем ей это было нужно?

— Потому что она не выносила чужого счастья. В ее собственной жизни не было ничего, кроме злобы. Она хотела, чтобы и все остальные страдали так же. Ей нужно было отнять у вас покой, детей, само счастье, и со временем забрать этот дом целиком, превратив его в свое черное капище. Я навел о ней справки. Ее родители умерли, когда она была ребенком. Еще в юности связалась с черной магией. Вышла замуж — муж с свекровью пытались ее образумить. Она свела обоих в могилу. Где бы она ни жила, она сеяла вокруг себя только смерть и горе. Ваш дом должен был стать ее следующей жертвой.

От услышанного у людей подкосились ноги. Женщина, которую они считали несчастной, одинокой вдовой, оказалась беспощадным монстром. С ее смертью черная тень, казалось, покинула дом.

Но проклятие не исчезло бесследно.

Жильцы больше не могли смотреть друг другу в глаза без тени подозрения. Разговоры по вечерам смолкли, общая кухня опустела. Дом затих. Кошмар закончился, но он оставил после себя пустоту в душах людей, навсегда отравив их памятью о том, какое зло жило рядом с ними.

Улыбалось им в лицо и желало им мучительной смерти.

Про собеседования вообще отдельная история.
Сначала час разговариваешь с HR, который спрашивает:
— «А почему вы выбрали разработку?»
Хотя хочется ответить:
— «Да потому что надо как-то жить, а не потому что я романтик из фильма про стартапы».

Потом техническое интервью, где могут спокойно спросить:
— «Расскажите, как работает память в процессоре ARM?»
А ты сидишь и думаешь:
— «Ребята, я кнопки двигаю и таблицы заполняю, я не собираюсь запускать космические ракеты».

Иногда доходишь до финала, уже вроде всё хорошо, тебя почти берут…
И тут внезапно:
— «Мы остановили вакансию»
или
— «Мы выбрали кандидата с большим опытом»
или любимое:
— «Мы подумаем и вернёмся», а потом пропадают как бывшая с абонентской платой.

И ты снова сидишь на hh, снова обновляешь список вакансий, снова надеешься, что вот сейчас, вот эта — та самая.

А вокруг люди спрашивают:
— «Ты же программист, почему ты ещё без работы?»
И ты пытаешься объяснить, что рынок просел, что вакансий мало, конкуренция огромная, а они в ответ:
— «Ну, может, попробуй JavaScript?»

Спасибо, конечно, потрясающий совет.
Как будто сказали человеку, который всю жизнь занимался хирургией:
— «Может, попробуешь плитку класть?»

И вот сидишь вечером, пьёшь чай и думаешь:
я столько учился, столько ночей сидел за проектами,
а теперь просто пытаюсь не терять мотивацию каждый раз, когда вижу новый шаблонный отказ.

Но всё равно откликаешься дальше.
Потому что другого выхода нет.

И я всё ещё надеюсь, что однажды мне позвонят, и я услышу:
— «Мы готовы сделать вам оффер».

Не ради денег.
Не ради статуса.
А просто ради ощущения, что я не зря всё это время пытался.