Праздничный ужин
Работа на конкурс "Вечные. Ржавый рассвет". Занял второе место.
Работа на конкурс "Вечные. Ржавый рассвет". Занял второе место.
Мана несла свои воды, впадая в Енисей. Заросшие соснами и кедрами берега переходили в горный хребет. В этом отдаленном уголке Земли природа лишь слегка подверглась влиянию человека. И здесь в полной мере можно было ощутить дыхание кого-то, чье присутствие невозможно доказать.
Мастер заинтересованно рассматривал механизм. Задняя крышка массивных часов лежала рядом, а их владелица прохаживалась около стойки, ее светлая челка упрямо падала на глаза. Молодая женщина злилась, откидывала волосы и нервно посматривала на часовщика. Для ремонта из Нарвы пришлось приехать в Красноярск, и это была уже третья мастерская.
- Отстают слегка? – часовщик поднял голову.
Она мотнула головой, и уперлась в стойку локтями, приблизив лицо к мастеру.
- Они… бьют в неположенное время, - блондинка понизила голос.
Как объяснить ремонтнику, что они не просто бьют? Он сочтет ее чокнутой. И, возможно, будет прав.
- Как это, в неположенное? С каким интервалом, замечали? – удивился часовщик, - потому что я не вижу неполадок.
Словно подтверждая его слова раздалось гулкое «Бомммм». Время было ровно шесть часов вечера. Прикрутив заднюю стенку на место, мастер отдал часы клиентке. Пора было закрывать мастерскую.
«Может, избавиться от них?» Валентина тащила тяжелый сверток и раздумывала. «Если бы это помогло!»
***
Они с мужем Саней переехали в Нарву три месяца назад. Большое село на берегу реки Мана, ограниченное Восточным Саяном и окруженное тайгой, привлекло супругов своей дикой красотой. В музее имени Высоцкого Валентине подвернулась вакансия, а муж всю жизнь работал на лесозаготовках, так что и у него с работой не возникло проблем.
Большой деревянный дом поначалу приводил Валю в восторг, к такому размаху она не привыкла. Вещи, привезенные из городской квартиры, смотрелись здесь чужеродно, и она раздала большую их часть. «Дом на Мане» называла она их жилище, произнося слова слитно, как одно.
А вот старые настенные часы, память о бабушке, как нельзя лучше вписались в интерьер. Выбросить или отдать их не поднималась рука.
Наступило долгожданное лето, принеся с собой жару и тучи комаров. Ночью становилось легче, ветерок приносил с гор прохладу, от реки тянуло сыростью. Все окна в доме были открыты, поэтому Валя сначала не придала значению неясного звука из соседней комнаты. Она сонно повернулась на другой бок, и в этот момент в тишине прозвучало оглушительное «Боммм, боммм».
Заворочавшись, муж пробормотал что-то вроде «сожгу проклятые часы», а Валентина удивилась. К бою часов они с супругом давно привыкли, бабушкин раритет вел себя скромно, его тихий мелодичный звук не раздражал их и совершенно не мешал спать. А сейчас бой прозвучал так, словно кто-то ударил молотком по пустому ведру. Она посмотрела время на мобильном, десять минут третьего. Может, это вообще были не часы, а что-то на улице?
Успокоив себя этой мыслью, Валя почти заснула, даже какой-то цветной сон начал тихо прокрадываться в сознание. Легкое прикосновение к лицу заставило ее вздрогнуть всем телом. Открыв глаза, Валя сначала не поняла, что видит перед собой, а затем резко села на постели. Не может этого быть!
С потолка свисала длинная лента, ей раньше был перевязан букет полевых цветов. Цветы завяли, а вот лента так и осталась лежать на комоде, аккуратно свернутая в рулончик. И сейчас эта ленточка, подсвеченная лунным сиянием, висела прямо перед Валиным лицом, неясным образом крепясь к потолку.
Страх, пока не оформившийся, сковал тело. Мозг отказывался понимать, что происходит. Рядом тихо похрапывал супруг, и Валя толкнула его.
- Чего ты не спишь… - сонно протянул он и открыл глаза.
В ту же секунду лента мягко спланировала вниз и обвилась Валентине вокруг шеи.
- Сань, тут такое… Лента висела в воздухе! Та, которая от букета. Вот она!
Недоуменно глядя на жену, Саша взял в руки полоску ткани, повертел.
- Тебе приснилось что-то, Валь. Спи. Она, наверное, давно тут валялась. Может, среди простыней и одеял как-то попала.
- Говорю тебе, она в воздухе висела! А потом упала! – Валя повысила голос.
Ей и самой было понятно, какую ерунду она несет. Но ведь проклятая лента вправду висела перед ее лицом!
Успокаивая, Саня обнял ее, повалил на постель.
- Наверняка есть простое объяснение. Например, сквозняк.
- И что? При чем тут сквозняк?
- Она легкая, сквозняком ее пронесло по воздуху, она зацепилась за что-то на потолке. А потом упала. Вот и все!
Сомнительное предположение супруга все же несколько успокоило Валентину, и она прижалась к нему. Наверное, просто нужно хорошо выспаться.
Два следующих дня прошли в суете – Саня уезжал смотреть новые участки леса под вырубку. Проводив мужа, Валя прошла в дом и ощутила легкое беспокойство. Она еще ни разу не ночевала здесь одна. Впрочем, кого бояться? Соседи, пара старичков Агриппина и Федор, тихие милые люди. Дальний дом принадлежал охотнику Петру Васильевичу, он сейчас в отъезде. Да и вообще, в Нарве практически нет преступности!
Для порядка заперев дверь на оба замка, Валя легла спать. Из открытого окна доносились звуки засыпающего села, где-то лаял пес, сосны шуршали на ветру. Иногда с реки доносился тихий плеск и чьи-то далекие голоса. Убаюканная этими звуками, женщина улеглась. Уже поздно, почти половина двенадцатого. До ее слуха донесся звон часов. Да что с ними такое?
Разбудило Валентину странное ощущение, словно она плывет. По щеке скатилась капля, за ней еще одна. Вытирая лицо, женщина обнаружила, что вся подушка мокрая. С волос текла вода, даже во рту ощущался ее медный привкус. Здешняя скважина не очень нравилась Вале, вода была пригодна для питья, но содержала большое количество примесей. Поэтому супруги обычно покупали бутилированную воду, а родниковая стояла на кухне в ведре для разных хозяйственных нужд.
Вкус воды из скважины Валя не перепутала бы ни с каким другим и теперь лежала в недоумении. Как могла в кровать попасть вода? Встав, женщина включила лампу. На постели расплывалось мокрое пятно в области изголовья. Все остальное было сухо, в том числе пол и стены. Пролилось с потолка?
Она прошла в соседнюю комнатку, где располагалась печка и осмотрела стену с обратной стороны. Все оказалось в порядке.
Не поленившись, Валентина залезла на стремянку и ощупала стену и потолок. Все сухо. Она поменяла подушку и легла на Санину сторону. Сон испарился начисто, его место заняла неясная тревога.
Не выдержав, Валя встала и прошла на кухню, налила воды из бутыли и залпом выпила. Вешая чашку на крючок, она бросила взгляд на ведро и замерла. Оно оказалось пустым, хотя Валя собственноручно налила его вечером. Подойдя ближе, она влезла в большую лужу на полу. Кто мог вылить из ведра воду, если она здесь одна?
Замки заперты, до окон с земли не достать, да и сетки на месте. Чертовщина какая-то! Машинально перекрестившись, Валентина попыталась вспомнить хоть одну молитву, но не смогла. Руки слегка подрагивали, но женщина постаралась взять себя в руки. Наверное, вечером кто-то схулиганил. Они с Саней собирали вещи ему в поездку, а местные мужики приехали за ним на УАЗике. Прошли в дом, пока ждали мужа. И кто-то пролил воду, а сказать постеснялся, вот и все!
Отгоняя от себя неприятную мысль, что вода при этом попала ей еще и на подушку посреди ночи, Валя попыталась уснуть. Мелодичный бой часов заставил ее снова открыть глаза. Надо отнести их в мастерскую! Повернувшись на другой бок, женщина прикрыла веки, и на какое-то мгновение ей почудился свет в кухонном проеме. Голубоватый и неясный, похожий на свечение ультрафиолетовой лампы. Напряженно вглядываясь в темный проем, Валентина лежала и боялась пошевелиться. Что это такое? Вдруг показалось, что из темноты на нее кто-то смотрит, недобрый взгляд пробрал до мурашек.
В кухне что-то негромко брякнуло, и сердце неистово заколотилось. Кто-то пробрался в дом? И он же разлил воду? Воры так себя не ведут, насильники и маньяки тоже. В тумбочке возле кровати лежал пистолет. Она ни разу в жизни не стреляла, но Саня уверял, что в любом доме обязательно должно быть оружие. Несмотря на ее возражения, он получил разрешение и приобрел полуавтоматический Гаррисон. И сейчас Валя была благодарна супругу за настойчивость. Пистолет удобно лег в руку, его тяжесть придала ей уверенности. Она покажет незваному гостю, как нужно себя вести в чужом доме! А потом сдаст его в полицию.
Мгновенным движением включив свет, Валентина прошла в кухню. Дуло пистолета плясало перед глазами, и она надеялась, что стрелять не придется. Но напугать пришельца она способна!
Подбадривая себя этой мыслью, женщина зажгла свет и остановилась в дверях. Кухня оказалась пуста. Лишь чайная кружка, из которой она пила недавно воду, лежала на столешнице с отколотой ручкой. Она же сама повесила ее на крючок не больше часа назад!
Метнувшись по остальным комнатам, Валя быстро обыскала дом. Никого. Засунув пистолет за резинку пижамных брюк, женщина уже более внимательно обошла все помещения, заглянула в шкафы и чуланчик. Чердака и погреба в доме не было, так что спрятаться особо и негде. Валентина в раздумье застыла посреди комнаты и с сомнением взглянула на мокрую постель. Решительно схватила одеяло и отправилась на диван в гостиной. Пистолет удобно улегся под подушку.
Глядя в потолок, Валентина размышляла о причинах сегодняшних событий, но так и не пришла ни к каким достойным выводам. Усталость сморила ее, и она постепенно уснула.
Пробуждение оказалось кошмарным, Валя задыхалась! Ни пошевелиться, ни крикнуть она могла. Нос и горло забила вода, в уши стекали тонкие струйки. При попытке вдохнуть женщина лишь набрала воды в легкие, тело свело судорогой. Сквозь нарастающий звон в ушах донесся отдаленный бой часов, и в ту же секунду вода схлынула, стекла вниз. Валентина обнаружила себя лежащей в той же позе на диване, она мучительно откашливалась, но сейчас хотя бы могла двигаться.
Дрожа от пережитого, женщина сползла на пол прямо в разлитую лужу и заплакала. За окном начинало светать, первые робкие птицы подавали свои голоса. До рассвета Валентина просидела возле дивана на полу, не решаясь пошевелиться.
***
Агриппина Евграфовна уже хлопотала во дворе, вокруг нее неторопливо ходили куры. Калитку соседка никогда не запирала, и Валя без стука вошла.
- Что с тобой, Валюшка! Лица на тебе нету! Пошли, пошли, расскажешь, что за беда!
- Можно я у вас сегодня переночую? На завтра уже билет купила…
Красочный рассказ о ночных событиях уложился в пять минут. Соседка не перебивала, лишь кивала время от времени и отпихивала иногда самых наглых куриц.
- Суседко шалит у тебя, - понимающе резюмировала она.
- Кто? Сосед? – не поняла Валентина.
Проведя гостью в дом, Агриппина налила ей большущую кружку горячего кофе, подала сливки, сахар, печенье.
- Себе только что заварила, да ты пей, Валюш, не стесняйся. А насчет суседко…
В купленном Саней с Валентиной доме когда-то жили супруги Вороновы.
- Ничего не скажу, хорошо, дружно жили…
Глава семьи всю жизнь служил егерем, лес для него был роднее дома. И однажды он не вернулся, поиски продолжались почти неделю, супруга от тревоги не находила себе места. К тому же она находилась в положении, а, как известно, беременным волноваться вредно.
- И выкинула она ребеночка-то… Ох, горюшко!
Агриппина лично отвезла соседку в местный больничный пункт, она отлично водила свою ВАЗ «копейку». Только спасти женщину не смогли, открывшееся кровотечение остановить подручными средствами не удалось, а довести в краевую больницу не успели.
- А егерь-то вернулся! Оказалось, загулял, сволочь. В соседнем селе неделю пил с дружками-алкашами.
Новость о гибели супруги и неродившегося ребенка подкосила мужика. Он жестоко винил себя в этой трагедии.
- И правильно винил! – вставила Валентина.
- Может, и правильно. Да кто ж мог знать, что так оно обернется? Так вот…
Почти месяц егерь выдержал, но потом сломался. Пытался утопиться, не смог. Вытащили какие-то добрые люди. Хотели даже в больницу его отправлять. Но мужчина вырвался, пообещал, что больше ни-ни.
- И повесился дома в тот же вечер, - Агриппина тяжело вздохнула.
С тех самых пор поселилась в этом доме «нечистая сила». Никто из местных не захотел приобретать жилье с такой историей, а приезжие, все как один, быстро съезжали. От них и узнала Агриппина о проделках загробных сил.
- Суседко называют у нас домового. Бывают они добрыми, нейтральными и злыми. И повадки у каждого свои. Оно и неудивительно, это ведь неуспокоенные души. Твой-то что обычно делает?
- Не знаю, что он обычно делает, - Валя потерла ладонями плечи, словно от холода, - но этой ночью он меня едва не убил. И каждый раз я слышу бой часов в неположенное время. Они ведь каждый час отсчитывают, а тут начинают, когда им вздумается!
Выйдя от соседки, Валентина вернулась домой. При дневном свете все произошедшие события казались не более чем ночным кошмаром. Может, и правда, приснилось? Бой часов отвлек ее, он вздрогнула. А, все верно, десять утра. Надо все-таки съездить к мастеру и дождаться возвращения Сани в городе. Одна она в этом проклятом доме больше не останется.
***
Проводив взглядом отъезжающий автобус, Агриппина вернулась к себе. Надо же, а такие хорошие соседи были! Вежливые, непьющие. Теперь вот неизвестно, кто вселится. Пожилая женщина уселась на крыльцо и задумалась, глядя на соседский дом. Перевела взгляд на реку. Эх, красиво здесь! Неудивительно, что народ в Нарву тянется!
Спустя пять минут она решительно встала, достала из кармана ключи, оставленные Валентиной «для пригляда», и вышла за калитку.
Чертополох рос повсюду, и Агриппина набрала целую охапку. Чем больше, тем лучше! Кроме того, нужна соль, но уж такой продукт у Валюшки найдется. Она открыла ключами входную дверь и шагнула в прихожую.
Спустя два часа Агриппина покинула дом соседей и с удовлетворением напоследок осмотрела плоды своих трудов. Городские и не подозревают, что порой обитает в лесных домах. И не знают способов, как бороться с «этим». А ведь бороться не надо, с потусторонним миром можно вполне мирно сосуществовать.
Обряду научил ее давно покойный дедушка, полжизни проживший на Байкале. Когда-то дед учился у шамана, но по молодости забросил всю эту «эзотерику». СССР не признавал существования ангелов, демонов, духов и прочей потусторонней сущности. Лишь голый материализм. Дед, партиец-комсомолец, тоже пытался отрицать мистические явления, пока в их собственном доме не появился суседко.
Вот тогда и пригодились уроки шамана, Агриппина была маленькой, но помнила, как дедушка рвал чертополох и ходил по соседям с просьбой одолжить соли.
Она набрала номер Валентины и проговорила в трубку:
- Валюша, возвращайся спокойно домой. Больше тебя никто не потревожит! Что? Вот, починишь часы и возвращайся!
С чувством выполненного долга Агриппина заперла дверь и отправилась к себе. Она, конечно, уже не видела, как на кухне из наполненного ведра тонкой струйкой поднялась вверх вода и сформировалась в шар размером с футбольный мяч. Шар поплыл, окутанный голубоватым светом, в сторону спальни и завис над постелью. Покачался, меняя форму, и с треском лопнул. Полведра воды плюхнулось на подушку, впитываясь в белье и матрас.
Свечение погасло, наступила зловещая тишина. Лишь капли воды, стекая с кровати нарушали безмолвие дома на Мане.
Больше публикаций автора в Дзен
Рассказ второй: Ночное Поппури, или Фантасмагория.
У Тихона умерла жена. Безвременно ушла, молодая была, дородная. Слегла за один день. А потом, хворая, уснула в ночь, и больше уже не проснулась.
Хоронили всей деревней, когда случилась такая беда. Светлой Дарью считали женщиной, порядочной и хозяйственной. Только после сорокового дня стала она являться к мужу. Скрипнет калитка ночью и тихонько откроется. В дом заходить не пыталась, но обойдёт всё подворье, в сараи, в хлев, в курятник заглянет, посмотрит на свой огород. А Тихон за ней из окна наблюдал, чуть занавеску отодвинет и смотрит одним глазом, вздохнуть лишний раз боится. Видел, что всё в том же платье, в каком положили в гроб, в нарядном и белом, с вышитыми на нём узорами. Пожаловаться кому-либо он боялся. Засмеют же в деревне, скажут, умом тронулся, что душа в горе наизнанку вывернулась. И никогда у него другой жены не будет. Кто за вдовца да с такой придурью в голове замуж пойдёт? Но и страшно было до жути каждую ночь наблюдать, как она их хозяйство обходит и всюду заглядывает, везде нос свой суёт, ничего не пропустит. Вид у неё был такой, будто сильно недовольна была, как после похорон он один со всем справляется. Там недометёт, тут недоскребёт, здесь недоделает.
Полные штаны страха начали появляться у Тихона, когда жена его стала подходить к дому ближе, сама уже в окна заглядывала. Он тогда отступал вглубь избы и прятался от сурового мёртвого взгляда под столом и за стульями. Боялся, что за собой родная утащит. И вот на четвёртую такую ночь, когда Дарья не просто смотрела, а ногтями скребла по стёклам, Тихону стало совсем невмоготу. Первых петухов только и дождался. Увидел, как жена уковыляла со двора, потащилась обратно на кладбище, а сам сразу с другой стороны перемахнул через забор и понёсся к своему единственному другу Еремею, на другой конец деревни.
Растолкал его, растряс и выложил всё, запинаясь. Боялся, что друг насмехаться начнёт поначалу. Однако Еремей почему-то сразу серьёзно отнёсся к услышанному. Молча только кивал головой, пока слушал про недовольство покойницы хозяйством.
– К бабке Клаве идти нужно, в Головлёвку, – вынес он своё решение. – Отвадит она мёртвую приходить. Упокоит её, даст ей лежать так, как той хочется. Станет твоя Дарья безмятежной…
– Это к какой бабе Клаве? – вскинулся сразу Тихон. – К ведьме с бельмом вместо глаза? Не пойду! У них там всё нечистое, в Головлёвке! Дурачок Савёлушка, вон, говорят, чёрта у себя приютил. А тот возьми и сожри его заживо. Нет теперь убогонького…
– Врут же… – махнул на это рукой Еремей.
– Как, врут? А куда ж оба делись?
– Кто? – не понял его друг.
– Да чёрт с тем Савелием! Дом же пустой их стоит, третий год уже…
– Хватит ерунду городить! – оборвал Еремей, попытавшись устыдить голосом. – Ты видел, что дом пустует? Не видел! Вот к бабке пойдём, сам убедишься, заглянем к Савёлушке…
Тихон только перекрестился.
– И ночью к ведьме идти нужно, пока злое не дремлет. Вот тогда бабка и отговорит всё негодное, что б тебе не мерещилось…
Поёжился сначала Тихон, сглотнул. Он-то знал, что ничего ему не мерещится, не пил отродясь и грибов никаких не ел. Но и порадовался в то же время, что проведёт ночь не один дома, а в дороге и в соседнем селении. Всё лучше, чем слушать, как скребут ногти покойной жёнушки, и трястись от страха, когда она своими глазищами в избу как прожектором светит. Зловеще они у неё горели, то жёлтым огнём, то зелёным…
Под вечер, ещё засветло, Тихон приехал к Еремею на своём велосипеде. Знал, что у того тоже имеется двухколёсный. На них от Марьинки докатить можно было быстро.
Но только друг покачал головой сразу и языком зацокал:
– Пешком. Только пешком. Если дорога до ведьмы не будет собственными ногами выстрадана, то и помощи никакой может не быть…
Что ж, видно ничего не поделаешь. Вздохнул и прислонил велосипед к завалинке. В Марьинке воровства давно не бывало, у любого столба поставишь – и считай, как в гараж загнал, аж под три замка. Сам сел на скамеечке дожидаться Еремея, пока тот собирался. Солнце же между тем, словно спрут щупальца, втягивало один за другим последние лучики. Что б завалиться в грот на ночь. Даже солнышку нужно выспаться…
Двинулись в путь.
Ночь вся звенела. Тихая, но и громкая в то же время! Шороха человеческого не слышно ни единого – и машина нигде не проедет, и путник навстречу не пройдёт. А вот мошкара, летучие мыши и ночные птицы покоя ночной тишины не нарушали, наоборот, делали её своим звоном насыщенней. Красиво змеилась под луной через жёлтое пшеничное поле пыльная извилистая дорога. Пока головой в лес не упёрлась и не заползла в его тёмные дебри. Завела и их за собой.
А когда прошли метров двести-триста деревьями, то Еремей попросил вдруг вести себя тихо. Затем и вовсе остановились. Велел тогда засесть у колодезного сруба, появившегося у их тропы, спрятаться за ним и наблюдать без лишних звуков.
Тихон подчинился, присел. Задом накололся на сломленный куст и чуть не подпрыгнул. Затем снова присел, уже проверяя, куда опускает пятую точку. Хотел было открыть рот, что б заговорить, потому что холодок от таких просьб, в ночном лесу и у недоброго озера, по спине у него прошёлся. Но на него только прикрикнули.
– Тихо! Вон уже идëт!..
– Да кто же?!. – удивился Тихон, а сам чуть не поседел от страха, ещё никого не увидев. Начал во всю таращить глаза. Услышал, как подальше от них и вправду затрещали кусты, стали приближаться чьи-то шаги. – Кто идёт-то, скажи?..
– Да тихо ты! – цыкнул на него ещё раз Еремей. – Парамон идёт, дохлый мельник. Он тут каждую ночь ходит вешаться. Смотри, что дальше будет...
Холод из обычного стал вдруг могильным. Потому что именно кладбищенскую плиту, тяжёлую и заледенелую, почувствовал на своих плечах Тихон, когда услышал про дохлого мельника Парамона. А через мгновенье увидел и его самого.
Тот появился с вывалившимся из-под драной рубахи пузом, волочащимися по земле кишками и распухшими, как брёвна, ногами, которые переставлял едва-едва, словно вий. Ещё и с синим лицом удавленника. Выпавший изо рта язык спускался ниже подбородка, но не болтался безвольно, а извивался точно голодный уж в разные стороны. Негромко ворча при каждом шаге, поскальзываясь на собственных внутренностях, путавшихся под ногами, дохлый мельник прошагал вперевалочку мимо них. В одной руке он нёс стул, в другой держал огромный топор. Добрёл до дерева, с толстого сука которого свисала уготовленная верёвка с петлёй. Бросил там топор под корни и крепко установил стул на ножках, опробовал его. Затем тяжело взобрался. Накинул петлю на шею и сразу, без всякого ожидания, прыгнул.
Стул из-под мельника выпал, а вот сук, не понятно, как, выдержал тяжёлую распухшую тушу. Заболтал Парамон ногами в воздухе и толстыми пальцами вцепился в свою шею. Только верёвка впилась в горло крепко, сдавливала постепенно как удав и петли было не развязать. Именно так и ушёл из жизни, как говорили, когда-то старый Парамон. Теперь его гнилое тело раскачивалось перед ними на дубе, и оба ботинка слетели с ног. Кишки из прогнившего живота до земли свисали колбасами.
Еремей в этот миг с силой пихнул Тихона в бок, чем заставил от неожиданности вскрикнуть.
– Бежим! – сказал он. – Пока висит – не погонится!.. Он многих тут топором зарубил ночью!..
В ужасе от всего увиденного и услышанного, Тихон переставлял ногами как улитка на бальных танцах. Медленно и очень красиво. Будто в стоячей воде плыл пущенный кем-то кораблик. Догнали б непременно, если б кто-то преследовал.
Однако метров через пятьдесят Еремей снова уронил их обоих в кусты и велел заткнуться, пальцем показал, что не надо произносить ни звука. Разумеется, Тихон уже был научен. Сам пикнуть не пожелал, как только предупредили молчать.
А вскоре не Парамон, а уже другое чудище перешло им дорогу. Совсем ещё молодая женщина, девушка, в вымокшем белом платье, с длинными волнистыми волосами и оттопыренными на ладонях пальцами. Руки она вытягивала вперёд, будто нащупывала дорогу и была слепой. Прихрамывала тяжело на левую ногу. Рядом с ней немного бодрее двигались, семеня, двое мальчишек. Втроём они пересекали под луной поляну. Мальчики бодро втягивали воздух носами. И один из них, остановившись, обернулся даже на куст, за котором притаились Тихон с Еремеем. Едва не заставил поседеть своим мертвым взглядом, вперившись прямо в глаза, как показалось. Однако быстро отвлёкся и ушёл вместе с Таечкой и другим мальчонкой дальше в лес. Кому тут было ещё бродить ночами возле озера, если не Таисье, утонувшей в нём много лет назад? О других утопленницах здесь не говорили, рассуждал про себя Тихон, потому нарушать спасительную тишину и расспрашивать Еремея нужды большой не было. Он уже трижды проклял решение идти в Головлёвку ночью к тамошней ведунье. Не такой страшной казалась теперь жена, заглядывающая в окна. Ну, мёртвая, ну, и что?.. Жена же зато! А дохлая девка, что проковыляла с двумя такими же неживыми подростками впереди, была намного ужасней.
Спрашивать Еремея сейчас, откуда он узнал про такую многострадальную дорогу к головлёвской ведьме, Тихон не отважился. К тому же заметил, что друг его не очень-то боялся чудищ и точно знал, где вовремя остановиться, присесть и переждать. Будто не первый раз водил людей ночными тропами из одной деревни в другую. Потом, если что, у него расспросит, при свете дня. Заодно и бока намнёт, возможно. Беззлобно, по-дружески, за то, что не предупредил о подобных жутких страхах. Сейчас же Тихон послушно перебирал ногами и просто шёл, куда вёл товарищ.
А на самом краю леса они остановились.
– Чего ж мы встали? – спросил он вслух. – Вон Головлёвка. И крайний дом бабы Клавы…
Но друг не ответил. И только сейчас, когда оба вышли из тени деревьев, и луна засветила в поле ярче, видно вдруг стало, как у того на голове появились две шишки.
Еремей застонал. Схватился за них руками, взвыв громко от боли. Крутил их и мял, пытался силой вдавить или вырвать. Сначала у него получилось, потому что когда оторвал от волос ладони, шишек на лбу не стало. Но затем они выперли снова. Вздрогнули, словно прорывались, и вылезли ещё больше, разломились, превратившись на глазах в крепкие как старые сучья рога. Борода товарища стала вдруг длинной, а лицо всё усохло, из ушей полезли тугие ветви и жёлтым огнём блеснули глаза.
Как же бежал тогда Тихон, когда увидел такое обращение друга. Пятки его сверкали ярче начищенных Дарьей окон на Пасху. Наверное, даже слепла на небе луна. Всего за минуту он донёсся до околицы Головлёвки, строптивым кузнечиком перемахнул через забор бабы Клавы и упал во дворе на землю. Лежал на спине какое-то время, не мог отдышаться. В ушах его стоял шум, и он не понимал, стучало ли так сильно сердце или догонял лесной демон-леший, в которого превратился старый товарищ.
Но стук в голове постепенно стихал. В окнах избы бабы Клавы свет не горел, и во дворе её тоже не было видно. Придётся будить старую. Если только не застряла на грядках в огороде, как предупреждал Еремей, за домом на задах. Тихон хотел уже было подняться, чтобы пойти к крыльцу, как вдруг понял, что не все звуки затихли в его ушах. Один из них и, видимо, самый навязчивый, оставался.
«Плюх!» – раздалось довольно чётко, будто нечто массивное шмякнулось о землю. Затем что-то неясное мелькнуло в воздухе, там, за забором у соседей. И снова последовало это «плюх»! Словно нечто отталкивалось от поверхности и взлетало, а потом приземлялось обратно. И когда Тихон привстал со спины на локтях и вгляделся в темноту, через забор, то волосы у него на голове чуть не встали дыбом. Своими глазами он увидел, как за забором подпрыгивал… чёрт. А на спине его сидел человек. Самый что ни на есть настоящий чёрт катал на шерстистой спине дурачка Савёлушку. Значит, не врали люди, что чёрта приручил головлёвский блаженный. Только вот не сгинул он никуда, и никто его не сожрал. Лыбящийся, с довольной харей, потому что оседлал самого тёмного прислужника, Савёлушка прыгал на чёрте, да ещё подхохатывал в своё удовольствие. Какой же он тогда блаженный, если вёл себя как бесноватый?..
Тихон перевернулся потихоньку и встал на карачки, медленно пополз к крыльцу, стараясь не привлекать к себе внимания резвящейся парочки. Конечно, те были заняты собой, но мало ли, вдруг увидят в нём какую угрозу, для себя или соседки бабы Клавы. Перемахнут к ней тогда во двор, приняв за вора, и затопчут в грязи как тех бедолаг. Говорили же, что не то чёрт замял до смерти четверых, что избивали хозяина постоянно, не то с ума их свёл, и те сами друг другу рёбра ломали до смерти. В общем, с этими двумя лучше не связываться.
До крыльца он всё равно не дополз. Оставалось всего метра три, как вдруг в лицо ударил сильный холод. Почти-что мороз, от которого едва не осыпались заиндевевшие в мгновение брови с ресницами.
Тихон, остановившись перед холодной преградой, поднял в страхе глаза. И увидел женщину. В мокром, как у Таисьи, но чёрном платье, с покрытой головой и белыми глазами без зрачков, которые видели его лучше, чем если б были со зрачками. Изо рта её выходили прозрачные пузыри, лопавшиеся как тонкое стекло в морозном тумане. Ей-ей как хлопают перегоревшие лампочки, только без вспышки. И, кажется, от одного лишь замогильного холода Тихону подурнело настолько, что женщина эта, в одеждах монашки, вдруг расплылась и стала троиться в глазах. Затем их оказалось вдруг десять, и все они закружились в едином хороводе вокруг него. А ещё через мгновенье превратились в костлявых старух с шевелящимся ртом, на которых одежды стали смотреться словно обноски.
– Тихая… Тихая… Тихая… – начали звенеть в ушах хором старушечьи голоса, переходя на крикливый визг, врезавшийся до боли в уши.
– Не трогала никого… Не трогала… Убили-убили-убили… Насиловали…
Он закричал сам. Зажал уши, не в силах больше терпеть в перепонках боль, вскочил и вырвался из этого круга, побежал.
– Софья… Софья… Софья… – неслось ему вдогонку. – Убили-убили-убили!..
Упал. Перевернулся на спину, приготовившись к страшному. Но всё внезапно стихло. Никаких больше жутких баб и скачущего чёрта за забором с Савёлушкой на спине.
Зато ночь рухнула на землю, хоть глаз выколи. Ничего не видно. И липкий ужас вонючим потом растёкся подмышками и по спине, закапал со лба на землю. Он снова полз на четвереньках, пригибаемый страхом и боясь подняться на ноги. А когда вдруг начал видеть, удивился, что опять оказался у самой калитки просторного двора бабы Клавы, будто не пытался обежать её дом вокруг и выскочить в огород, спасаясь от разгневанных старух и монахинь.
Но хуже всего было другое. Тихон старательно перебирал руками и ногами вперёд, однако дом с крыльцом не приближался, а наоборот – медленно удалялся от него. Как такое могло быть, когда ладони с коленями чувствовали движение вперёд?..
– Гошан!.. – раздался вдруг громкий голос, и Тихон повернул голову.
Над забором появилось лицо Савёлушки. Руками он подтянулся и висел на своих на локтях. Был метрах в десяти от безуспешно ползущего Тихона. И как же при этом отчётливо виделись зелёные прожилки на щеках и налитые кровью глаза. А рот, полный гнилых зубов, осклабился, брызнув тухлой сукровицей.
– Взять его, Гошан! Десять раз возьми!
Чёрт появился внезапно рядом с хозяином, и так же повис на заборе. А затем вдруг размножился, как до этого сделала монахиня, раздесятерился в миг. И все десять перемахнули через изгородь во двор к бабе Клаве. После чего их отвратные рожи стали приближаться к Тихону, изрыгая в десять раз больше смрада из пасти, чем если б чёрт был по-прежнему один.
Но и ближе, чем на метр, приблизиться они не могли, отчего противно визжали в бессильном гневе. Потому что справа появились ангелы, и ветром своих крыльев отгоняли чертей. Образовался как бы коридор между двумя рядами тёмных и светлых сил, который Тихону нужно было преодолеть, чтобы попасть к бабе Клаве в дом.
Он понимал, что сходит с ума. Ждал любого конца на склоне лет, но вот такого всегда боялся. Видеть наяву Таечку с Парамоном, превратившегося в лешего Еремея, чертей и ангелов, мёртвых монахинь и прочее. Может он уже был в аду?..
Неожиданно Тихон, сквозь ужас происходящего, заметил вдруг, что начал понемногу двигаться. Медленно, по чуть-чуть, но всё же. Встать на ноги не мог от тяжести страха по-прежнему, потому быстрее задвигал ладонями и коленками. И чем дальше он продвигался, буквально по спичечному коробку, к суровым дубовым столбам высокого крыльца бабы Клавы, тем ближе получалась у чертей дотянуться к нему мерзкими харями.
А потом ещё и руки мертвецов отовсюду полезли. Одна, что вынырнула из земли, пальцами больно ткнула в мошонку. Тихон даже вскрикнул, чем только вызвал адский смех у десятка чертей. Слева вообще остались одни только их хохочущие головы, а справа – ангельские крылья без самих ангелов. Дул сильный ветер, и с одних облетала шерсть и отваливались рога, пригоршнями высыпались на землю зубы, а с других опадали белые перья, устилая землю двора. Будто кололи кур и гусей.
Тихон разогнался в трусливой ярости и пёр уже как таран. Низко склонил голову, зажмурил глаза. Перестал обращать внимание на хватающие его из земли и сверху мёртвые руки, на пальцы, залезавшие в рот, уши и ноздри, на облысевшие беззубые головы слева и куриные крылышки с розовой кожей справа. Запомнив верно, как казалось ему, направление, изо всех сил он старался набрать скорость, что б заползти к бабке-ведунье в дом, а там уже будь что будет. Просить, умолять о защите. Её ж поди нечисть и сползлась сюда со всей округи, чего же сама тогда прячется? Вышла б давно на крыльцо и разогнала б всю свору. Хорошо, хоть он осознал, что пережил предел своего страха. Перестал бояться и прорывался по ногтю вперёд.
Поздно, однако, Тихон открыл глаза, подняв, наконец, свою голову. Крылечный столб оказался намного ближе. Хрястнулся в аккурат в него лбом со всего ползунского размаху. И тут же сомлел. Круговерть из ярких звёзд-вспышек закружила его и мягко опустила на землю у крыльца бабы Клавы…
Проснулся он уже в своей кровати. Мокрый, в липком поту, и с сердцем в горле, застрявшим там и трепыхающимся. Аж одеяло от его стука на груди подпрыгивало.
Отдышался кое-как. Повернул голову и… чуть не вскрикнул. Дарьюшка, его возлюбленная супруга, тихо спала на подушках рядом. Её большая грудь мирно вздымалась во сне и знакомо посапывал длинный нос.
Вскочив на кровати, Тихон перекрестился, зашептал тут же молитву. Что же это за сон такой, длиной в полтора месяца? И будто все эти дни он прожил, каждый из них! А их, оказывается, не было вовсе…
Но и… слава Богу, что не было!
Ощупал себя с головы до ног, потискал везде за складки. Снова посмотрел на лежавшую рядом Дарьюшку. Осторожно и медленно протянул к ней ладонь, тронул кончиком пальца. Тёплая, живая, она недовольно повела во сне плечом, словно отмахиваясь. Что же за сны такие дивные даришь, Господи!..
Снаружи затренькал привычный сигнал велосипеда. Тихон быстро выскочил на крыльцо, босиком, в одних ночных портках и с голой волосатой грудью. Увидел, что Еремей на велосипеде ехал мимо, остановился возле их калитки, как часто делал.
– Пойдëшь, Тиша, со мной ночью рыбачить на озеро? – спросил его единственный друг. – Наживка готова. Наварим яиц, сальца с хлебом возьмём…
– Нет уж, Ерёма! – ответил без раздумий Тихон. Добавил негромко потом под нос: – Никуда с тобой не пойду больше ночью...
Еремей на него не обиделся. Почесал подбородок, уже без замшелой бороды и с вплетёнными в неё листьями, пожал плечами и поехал дальше. Не принято было у них друг на друга обиды держать. Нет так нет, в другой раз. И так самогонку вчера весь вечер пили…
Тихон оглядел свой двор. Окинул хозяйственным взглядом коровник, сарай, баню. Затем потянулся, стараясь прогнать остатки ночных кошмаров. Давно кричали поздние петухи и солнышко светило во дворе во всю, отсвечивая зайчиками на заборе. Опять он проспал. В постели осталась только Дарья, но вставала она утром рано, кормила уток, кур, гусей, доила корову и выгоняла Зорьку в стадо. Теперь прилегла отдохнуть, пока он дрых с вечера. Собирался уже вернуться к ней в дом, под тёплый мягкий бок, но остановился. Почесал голову. Ещё раз обвёл взглядом весь двор, и всмотрелся в него внимательней…
У бани, заметил, завалинка с одной стороны раскрошилась. Видно было, как из-за отставшей доски посыпались глина с гравием. А у коровника следовало посадить дверь на новые петли. Старые-то давно проржавили, вот-вот надломятся. Одна из дверок потому покосилась, заметно стало с крыльца, некрасиво. Забор жене обещал подлатать в огороде, но до сих пор не сделал и этого, досок даже не принёс с лесопилки. Ведь всё это было по его, по мужской части. Не напрасно Дарья во сне после «смерти» ходила и всюду заглядывала. Вроде и хозяйство у них было доброе, а всё как-то недоделано, с небольшими изъянами. Надо было самому за работу браться, негоже трудиться одной лишь супруге. И сон ночной навсегда теперь останется строгим напоминанием. Ведь это он, Тихон, обленился за этот последний год, тогда как у порядочной деревенской бабы выходных отродясь не бывало. Куда ж без жены в хорошем хозяйстве? На ней всё и держится. А как что случится – развалится вскорости без заботливых рук да глаза, захиреет и придёт в запустение. Никакая покойница дела потом не поправит. Ни страхом, ни уговорами.
Тихон вернулся в избу и прокрался на цыпочках в красный угол. Бесшумно там зашептал губами, что б не разбудить Дарьюшку, прочёл перед иконой молитву за её здравие. Накинул затем рубаху и подпоясался, снова вышел во двор. Перевернул давно загоравшее старое корыто, натаскал в него воды и песка, замесил глину. Пока та закиснет получше, завалинка подождёт. А сам забрал инструмент из сарая и пошёл к коровнику. Петли сменить было плёвым делом. Вечером же с Еремеем досок для забора привезут с лесопилки на велосипедах. Может, тогда и заслужит хороший сон на ночь, плохих видеть ему не хотелось. В ушах до сих пор звучали отголоски: «Тихая Софья была, тихая… Убили-убили-убили…» Сильно он тряхнул головой и вроде голоса стали потише. Ничего, делом займётся – совсем пропадут. Надо же было такому присниться!.......
Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)
Пользователю @MetallistKM огромное спасибо за донат.
– Очнись же! – испуганно встряхнул его Мишка, и Борька сел. Кажется, от прыжка с большой высоты из него на мгновенье выбило дух. Встал на ноги, но одна из них тут же подломилась. Чуть не упал на землю снова.
– Брошу, если не пойдёшь сам!.. – пригрозил Мишка, но взял-таки под руку и поковыляли вместе. А сверху раздался громкий Кирюхин вой.
Они обходили дом по кругу. Засели ненадолго с другой стороны особнячка, в кустах разросшейся смородины в бывшем садике, что б отдышаться. Сердца у обоих колотились так, что сил пока переставлять ноги быстро не было. Борька чувствовал, как задыхается. Моча во второй раз полилась по его штанам. Откуда ж столько взялось в животе… И… куда подевались Андрюха с Женькой? Андрюху Таисья могла утащить из кустов на берегу, когда тот отошёл от костра «до ветра». Однако, то, как она шагала от озера к ним – это они оба наблюдали с Мишкой с крыльца. И появление это случилось после того, как Женьки внутри не оказалось. Кирюха ж был вовсе насмерть кем-то запуган и вёл себя словно безумный. Как будто этот самый «кто-то» побывал в доме мельника раньше утопленницы. Где ж тогда он сейчас находился?..
Переглянулись, словно подумали об одном и том же.
– Пошли в деревню… – тихо прошептал Мишка.
Борьку уговаривать было не нужно, только закивал головой.
Кирюхин вой поначалу не стихал, когда они встали и, озираясь непрерывно по сторонам, двинулись напролом через лес. Старались не трещать ветками под ногами, ступали осторожно. Хорошая дорога лежала слишком близко к озеру и приближаться к воде они не хотели. Пусть утопленница и была наверху, в доме дохлого мельника, но кто его знает, что там ещё водилось на глубине. А через несколько десятков шагов вой Кирюхи вдруг перешёл на сип, ослаб совсем и начал стихать. Как бы ни было его жалко и страшно от его криков, но оба знали, кем в тот момент была занята утопленница. Когда же наступила тишина, страшно стало неимоверно.
Вскоре ко всем бедам добавилось и то, что луна в какой-то миг исчезла на небе. Нет, в воздухе не запахло резко дождём и сверху не набежало туч, но проклятая «бледная морда» взяла и растворилась. Наверное, в тот самый момент они и потеряли верное направление. Потому что, когда от страха в кромешной тьме у обоих вновь задрожали коленки, остановились и некоторое время просто топтались на месте. Крутились туда-сюда, стараясь не дышать и не шуметь, что получалось у обоих прескверно. Спички зажечь было тоже страшно – вдруг из темноты что-то увидит их маленькое пламя и выскочит оттуда со страшным рёвом. Или же свет огня дотянется до чего-то жуткого сам, потревожит его.
Однако равнодушная луна издевалась в ту ночь над ними недолго. Быстро выглянула из-за случайно закрывшего её облачка. Они сразу же двинулись дальше, а шагов через двести-триста упёрлись вдруг в колодезный сруб с двускатной крышей, стоявший возле широкой утоптанной тропки. Тут был только один такой колодец, и оба они это знали. Борька видел его за жизнь раз двести, и Мишка успел попить из него водицы дважды. Когда ходили вместе купаться на озеро. Колодец был вырыт недалеко от берега, а, значит, убегая, уж больно где-то резко они повернули в сторону. Сделали неровный круг. И оказались прямо между домом дохлого мельника и линией шершавого берега. Костёр догорал где-то метрах в тридцати от них. Отсюда, возможно, и исчез Андрюха. Кажется, в эту сторону он уходил от огня. Ушёл, и больше к костру не вернулся.
– Это… была она?.. – прерывистым громким шёпотом спросил Мишка про то, что они видели в доме. Другой возможности говорить у них ещё не было, только прятались и убегали, да старались не издавать лишних звуков.
Борька вместо ответа сглотнул. Даже глоталось теперь тяжело – словно песка в горло насыпали. Рядом был колодец с черпаком, и можно было напиться. Но только ни за что в жизни он не сунет своей руки в этот сруб с водой. От одной лишь мысли об этом ноги отступили от колодца сами. Мокрые штаны, липшие к ногам, совсем не смущали – давно стало не до стеснений. Хорошо, хоть только обмочился.
– Где же вы ходите?.. – раздался вдруг голос со стороны. Кажется, от костра, и вроде был как Андрюхин.
Борька сначала вздрогнул, едва не вскрикнув от неожиданности. Но потом обрадовался. Наконец-то, появился самый старший из них, уж он-то выведет их отсюда, хватит играться!
Но Мишка быстро схватил его за плечо.
– Тихо… – шепнул он. – Ни слова…
И от неясных догадок в голове стало ещё страшнее. Мишка первым что-то почувствовал, не пустил их обоих к Андрюхе.
Осторожно попятились. Медленно обошли колодец и отступили в темноту, подальше от сруба. Шаги из-за деревьев приближались с той стороны, где не так давно у берега полыхал их костёр. Шёл только один человек. И будто знал, что кто-то находится именно здесь, приближался к ним безошибочно.
– Боря?.. Мишаня?.. – почти ласково и зазывающе звучал его голос. – Всю ночь вас искать будем?..
Да, они были знакомы только три дня. Но ни разу ещё Андрюха не называл их имена вот так – Мишаня и Боря. Чёрт же их побрал связаться со странными головлёвскими!
Он появился из-за акации, чей опадавший цвет посыпал тропу возле колодца. Вышел при свете луны и остановился возле сруба близко. Медленно повёл головой по сторонам. Борька хорошо разглядел его лицо. Андрюха вращал носом, будто внюхивался в воздух. На шее у него и на щеках выступили жилы. Чёрные, тугие и большие, словно жирные черви. Он видел их на нём шагов с десяти, из-за кустов, за которыми они с Мишкой засели. И казалось, будто те шевелились под кожей на вздутой шее. В какой-то момент Андрюхина голова остановилась и взгляд его вдруг упёрся в эти кусты.
– Вот же вы где… – произнёс он довольно.
После его слов Мишка с Борькой вскочили и побежали снова.
На этот раз лупили совсем в другую сторону. Нечего было и пытаться прорваться к Марьинке. До Головлёвки бежать намного ближе. Не все же там были такие как Женька с Анрюхой. Борька знал много взрослых из Головлёвки, а в крайнем доме жила подруга его бабушки. Успеть бы до её дома! Перемахнут через забор и забегут на крыльцо, начнут стучать в окна! А эти двое в дом к бабе Наде не сунутся, она никого чужих не пускала.
Как только подумали об обоих братьях, Женька сам объявился. Лежал впереди, на наезженной машинами дороге, на которую они выскочили. Держался обеими руками за левую ногу.
– Помогите!.. – плакал и хныкал он. – Кирюха взбесился!.. Я подвернул ногу… Убегал о него…
Остановились на почтительном расстоянии от лежавшего. И больше ради передышки. Теперь и на его шее виднелись жирные чёрные черви, которых он сразу закрыл рукой, заметив острый Борькин взгляд.
– Андрюха всё равно догонит… – растянулся в улыбке Женькин рот, выпуская кровавые пузыри и чёрную сукровицу. – Всю ночь только по кругу пробегаете…
Дальше его слушать никто не стал. Если бежать только по дороге, то никакого круга сделать не получится, а они уже стояли на ней. Потому просто понеслись что было мочи по оставленным колёсами следам.
Однако не прошло и минуты, как проклятая луна опять куда-то подевалась. Всего-то на пару мгновений, но хватило и их. Потому что после, когда её бледное лицо с высоты осветило землю, Борька с Мишкой стояли в лесу в каком-то бездорожном буреломе. Пропала дорога, пропали следы, пропали все ориентиры. В затылке от страха защипало бельевыми прищепками. А где-то за спиной раздавался отдалённый Женькин хохот.
– Андрюха догонит!.. – кричал он в ночи, и мерзкий его голос разносился среди деревьев зычным эхом.
***
Совсем уже выбились из сил, когда впереди послышалось негромкое журчание. Хотя бы не озеро. Речка Мерзавка, что впадала в него. Борька её знал, узкая, мелкая, везде переходили вброд в сапогах. А когда играли на ней, карманы всегда набивали цветными камушками, дно её изобиловало причудами, даже ракушки красивые находили, будто на море. Но речка Мерзавка тихо журчала только летом. Весной она разливалась так, что попробуй поймай, петляла и в озеро затекала в разных местах. Лишь к маю возвращалась в привычное русло, потому её так и назвали. То поле какое испохабит, изроет озимые посевы рытвинами, то подтопит ближний край самой Головлёвки. Они перебежали её с Мишкой, хлюпая ногами, и упали на другом берегу. Никак не могли отдышаться. Вслушивались в ночную тишину, но ничего, кроме собственных хрипов из лёгких и вопля летучих мышей, водившихся там во множестве, поначалу не слышали. А как отпыхли немного и поняли вдруг, что до Головлёвки теперь добираться стало дальше, – ну не хотели никак вести их ноги, куда им было надо – за Мерзавкой в кустах внезапно послышался треск. И теперь уже не один Андрюха, а оба брата вдвоём преследовали их. Шли горячим чутьём словно гончие, задрав высоко носы. И весь оставшийся дух от такого назойливого преследования начал стремительно падать. Борька от бессилья и страха хотел даже заплакать.
– Вставай! – не позволил до конца раскиснуть Мишка, дёрнул его за руку и поднял на ноги. Теперь они могли отступать только в сторону озера. Их будто нарочно туда загоняли, как борзые зайцев, обошли по кругу и выше них перешли реку, что б беглецы не шмыгнули к Головлёвке. Показались из кустов не очень далеко, крутили головами и нюхали воздух, будто искали. Но видно было, что и так знали, просто игрались и издевались.
Понеслись от них, сверкая пятками. Где-то метров через двадцать, что б не попасться в ловушку, опять перебежали речку. Устремились глубже в лес. Местный лес не был непроходимой чащей, но в нём можно было как заблудиться, так и попробовать потеряться от тех, кто преследовал. Андрюха и Женька были длинноногими, на открытой местности они догоняли. Борька даже в мыслях боялся произнести это слово – кем стали братья или кем изначально были. Не иначе, как мертвецами. То-то они встречались ради игр всегда в стороне от общего деревенского пляжа. И других мальчишек с собой играть не звали, кроме Кирюхи. Заманивали, приручали. Что ж, им удалось…
Сторожка! Выбежали к ней неожиданно. Борька её знал, как и речку. Вместе с Кирюхой и его старшим братом прошлым летом они ночевали здесь, две ночи провели под открытым небом. Валерке было двадцать. Пекли картошку, жгли костёр и в котелке варили чай из собранных трав, не со своего огорода. Аромат стоял на весь лес такой, что птицы на ветвях качались и до земли пускали слюни от зависти. Ничего вкуснее того чая Борька в жизни не пробовал! Сторожа-егеря в местном лесном хозяйстве здесь не было давно, летом он ночевал ближе к Малховке. И сторожка стояла несколько лет пустой. Опять-таки, молодые из местных иногда появлялись, с алкоголем и взрослыми шашнями оставались здесь на ночь. Стыдно будет теперь перед Валеркой, бросили его брата Кирюху. Найти бы его живым…
Они давно уже с Мишкой не разговаривали. Страх и так им подсказывал одни и те же ходы. Бегом влетели в открытую дверь сторожевого домика, захлопнули за собой, и Борька уронил сверху тяжёлый засов. Тот был надтреснут посередине, но слишком толстым, чтобы сразу могли сломать.
Как же он оказался неправ, когда, словно поджарые гончие, Андрюха и Женька нагнали их вновь. Меньше, чем через минуту затрещали кусты, а потом они взбежали по трём широким ступеням крыльца. И начали барабанить в дверь.
– Мы так всю ночь вас гонять будем!.. – довольно, с хрипотцой и не сбившись ничуть с дыхания, ровным, как ствол дуба, голосом обещал им сквозь дверь Андрюха. – Лёгкие пока все свои не выплюете!..
– Да кто вы такие?!. – психанул Мишка и пнул запертую дверь изнутри. Если б не он, Борька давно бы сошёл с ума. Мишка рос в городе почти что на улице, был юным походником, много гулял и шлялся с ребятами по «заброшкам». Уличные – они всегда были смелее домашних.
Через десяток ударов крепкий засов начал трещать надсадно. Тихо и ехидно что-то пищал всё время сквозь дверь Женька, обещал не сразу оторвать им пальцы, а делать это по одному, много дней. И говорил, что сначала обоих обязательно вычешут. Видели они, как мёртвая Таисья причёсывала Кирюху, сдирая жёстким гребешком с его головы скальп. Наверное, братья были Таисье слугами.
Немного отдышались и сердце чуть успокоилось. Но ветхая дверь переставала выдерживать, хоть и помогали засову спинами. Напор наседавших снаружи только усиливался. Хорошо, что Борька знал секрет и старой сторожки. Изучил её досконально прошлым летом, пока в ней жили. Изнутри вела дверца в подпол. Доски вокруг дома давно прогнили, строили ещё в старые советские времена. Можно было через подпол по-тихому вылезти сзади. Что они и сделали. Борька лишь указал Мишке молча на крышку, но тот её тоже заметил, и через пару минут, пока ещё не треснул засов и дверь не слетела с петель, оба шмыгнули вниз и выползли сзади дома.
То, как два мертвеца ворвались внутрь, услышали уже издалека, когда уходили тихонько в лес. И сразу побежали, едва раздались разгневанные крики. Понеслись, как стихающий ветер. Силы их в эту ночь заканчивались, долго не продержатся, понимали они. Оба были готовы сдаться и упасть на землю. Как вдруг, через каких–то пару минут, выбежали из-за деревьев и едва не налетели… на трактор! Не просто трактор, а трактор, который стоял на берегу большого круглого озера – озера, от которого столько времени пытались сбежать.
– Смотри!.. – одёрнул Борьку Мишка и оба встали как вкопанные, сделав от трактора только шаг.
Если б на спине имелась шерсть как у кошки или собаки, она бы непременно встала дыбом. А так – взъерошился только затылок. По колено в воде, в вымокшем платье, вдоль берега тихо брела Таисья. За голую ступню без сандалии держала рукой Кирюху. Верхней частью тела тот был по пояс в воде, волочился за нею, и, видимо, был давно мёртв.
Их появление она тоже услышала. Медленно подняла голову. А они уже бросились от неё между трактором и берегом назад. Только и с той стороны пути отступления им отрезали. Подоспели Андрюха с Женькой, перешли на шаг и неспешно приближались к ним. Борька обмочился в третий раз за ночь. Остатки жидкости страх выжимал из его организма нещадно. Залезть на трактор? Броситься в воду? Или просто разреветься и упасть на землю, просить пощады и что б отстали?
Но в этот миг вдруг гаркнул крепкий мужской голос. Кабина трактора распахнулась, на землю спрыгнул кто-то очень большой и тяжёлый. Сильно, но приятно в этих обстоятельствах, пахнуло на них дешёвой водкой.
– А ну-ка сгинь, отродье!..
Тракторист пинком отправил шипящего Андрюху в озеро. И вилами, что зацепил из кабины своего К–700, чуть не подсадил поковылявшего к воде вслед за Андрюхой Женьку. А с Таисьей, оставившей Кирюху в озере и спешивший теперь к его трактору, они посмотрели друг на друга.
– Не трожь, – сказал он, предупреждая. И та остановилась. – Уйди… Либо ты не сладишь, либо я. Сейчас узнаем …
И поднял вилы.
Утопленница посмотрела на него мутными глазами. Перестала сипеть ртом, замолчала. Вывернула голову, оглядываясь на луну в небе. Потом на Андрюху с Женькой, зашедших в воду по шею. Покачнулась в нерешительности, и… тоже пошла к воде…
– Быстро в трактор!.. – тихо велел дядя Боря, его тёзка и тракторист из соседней деревни Головлёвки. Борька не сразу признал его в темноте, потом уж протёр глаза от ужаса и всего увиденного. Он вспомнил, как дядя Боря приезжал пару раз к дедушке, и они потихоньку с ним выпивали в сарае. Бабушка потом говорила, что тот частенько прятался где-то на тракторе от своей жены после работы, чтобы выпить и не прийти домой, не показываться в таком виде детям.
Трактор завёлся. Они поехали. Женькина и Андрюхина головы над поверхностью озера пропали. А Таисью ещё было видно, она погружалась в воду и тащила тельце Кирюхи за собой.
– Забудьте о нём… – смурно произнёс их спаситель, выворачивая на большую дорогу. – Нет его уже. И вспоминать не надо. Ни вам не поверят, ни мне. Придумаем что-нибудь с вашим дедом…
Легко сказать. Но сейчас они с Мишкой вспоминать ни о чём не хотели оба. Забыть поскорее и убраться отсюда, вернуться поближе к живым. И радовались сквозь горький колючий стыд, что попали не они, а только Кирюха.
– Это Таечка-утопленница, – произнёс дядя Боря, когда фарами осветил пыльную дорогу и начал разгонять трактор. – Не думал, что во второй раз увижу … Никогда тут на ночь не останавливался, а спьяну заехал, не побоялся… Хрен бы вас кто нашёл…
Он даже – огромный и взрослый дядька для них, почти что великан – сам зябко пожал плечами при последних словах, отчего и они поёжились оба.
– Как разбудили-то?.. Костёр жгли?..
Борька и Мишка закивали. В горле у обоих пересохло как в пустыне Сахара. Увидели в баклажке у стекла впереди воду. И дядя Боря кивнул, предложив попить.
– Видит она огонь из-под воды и выходит изредка на него… – рассказывал он. – К нам так же лет двадцать назад вышла. Разбежались, помню, в разные стороны, никого не забрала с собой. Одна только была тогда, без этой мелюзги… Свитой обзавелась, видать, мертвечиха. Скучно поди там одной. Вот мальцов и прибрала каких-то…
– А что ж её не выловят?.. – первым заговорил Мишка, немного придя в себя.
– Кто? – усмехнулся тракторист дядя Боря и головой только покачал. – Были тут ловцы в прежние времена. Сетку накинули на неё, лошадью вытащить из воды пытались. Только и лошадь та убежала, так и не поймали потом, и двое тех ловчих умом тронулись. Один повесился через год на чердаке у себя дома, другой зимой в лес за дровами вышел. Насмерть замёрз в сугробе. Вот ловить и перестали… Нечего ночью сюда шастать. Днём она спит, никого не трогает. Случая не было, что б при солнце кого утащила. Говорят, даже рыбу к сетям иногда подгоняет, лишь бы к ней только не лезли. Тоскует она сильно со дна озера. Тоскует Таисья…
– По кому?
– Чёрт её знает. Утопленница ж. Чего же не спросили?.. А люди – люди разное про неё говорят…
Трактор нёсся на огромных колёсах по дороге, поднимая за собой высокий столб пыли. Вскоре повернули на Марьинку. Виднелись уже крайние дома спящей деревни. Наступало раннее утро и снаружи начинало светать…
***
Дом погрузился под воду давно. Озеро это в иные времена было мельче. Разлилось оно, когда речка Мерзавка, обходившая его всегда стороной, лет восемьдесят назад, после сильно снежной зимы, сменила вдруг по весне круто русло. И с тех пор исправно водоём пополняла. Не отпускало речушку от себя больше озеро, давшее Таисьи такую странную жизнь. Ей и её младшим братьям. Живым бы в пору опечалиться, да что ей-то, мёртвой? Пусть и иную, но всё же жизнь им давало озеро. Вот и поселились они втроём в готовом затопленном доме на дне. За годы он покрылся подводным мхом, завалинка вся ушла в тину. Но им было в нём хорошо, удобный и просторный…
Из прошлой жизни Таисья помнила мало. О себе самой. Одно лишь сплошное чувство стыда. Вечного и всегда её грызущего, и чем дальше бежали годы, тем становилось от времени хуже. Только она знала, насколько виновата перед своими братьями. Утонули они все трое, но в Марьинке помнили почему-то её одну, без них. А вот она не забывала. Отправила их сама за лотосами на середину озера, в день своего венчания. Одна, в подвенечном платье стояла на берегу, и видела, как Андрюха с Женькой отплывают на лодке. Хотела перед церковью приколоть на платье цветок. Но лодка перевернулась поднявшимся ветром, и Женька начал тонуть. Андрюха спасал. Пока плыла к ним сама, платье её отяжелело. Оба брата под воду ушли на глазах. Она кричала и плакала. Долго ныряла за ними, не доставала дна, искала в воде руками. А после последнего раза не вынырнула и сама. Захлебнулась рыданиями.
Жили с тех пор они вместе. Она выходила из озера по ночам. А братья как-то, с недавних пор, приспособились и начали выбираться днём. Даже на живых походили на это время. До полуночи. Третьего мальчонку уже под воду привели. Правда увечили они быстро свои игрушки, наиграются и оторвут голову, руки, ноги. Но ничего, лишь бы братцы были довольны. С этим натешатся – приведут четвёртого, нового. А она своё дело знает. Причешет, переоденет, подготовит… Стала подмечать и сама с недавних пор, что всё дольше перед рассветом могла оставаться на солнце, не жгло оно ей больше глаза, как прежде. Вот и сейчас, когда уносила мальчишку с собой, смотрела больше не на тракториста у трактора и тех двух других ребят, а на свои руки, на бледную в прожилках кожу. Солнце их больше не терзало, а будто исцеляло. Да и кровь ей пришлась по нраву. Пила её во второй раз. Андрюха и Женька говорили ей, что будоражит, добавляет жизни, днём уже третий год выходили наверх. Не верила поначалу, думала, оттого у них так, что моложе, когда утопли, были, или просто другие. Но потом терзала горло пьяной доярке. С упоением. И закат после этого встречала уже на берегу, не в воде. А сегодня, когда удушила в доме мельника мальчика, пила из горла и его кровь, слизывала с изодранной головы. Та полилась быстрее, когда зубами отхватила ноздри, и к дырке вместо носа припала уже надолго. Не могла насытиться. Братьям тоже немного оставила. Как резво они побежали за другими двумя, когда напились тёплой кровушки. Что, если и ей начать выплывать днём, походить на живую и завлекать под воду к себе парней? Не только ж братьям игрушки были нужны. Она была совсем молода, когда утонула, и молодость осталась при ней…
Села на скамью и взяла гребешок. Усадила мёртвого Кирилла рядом. Крови в нём уже не осталось, но озеро подарило «жизнь». Оно давало её и случайно утопшим, да разве были нужны им соседи? Их с братьями они рвали на мелкие части – сомам потом меньше усилий.
Отвесила мальчику тяжёлый тычок в затылок. Боли он всё равно не чувствовал, но помнил ещё страх и хотя бы сидел теперь ровно, не дёргался. Стала счищать гребешком остатки кожи с головы с волосам. Кирилл не кричал и просто безвольно моргал глазами. Безносая лысая кукла. Разорвут и его, когда натешатся. Новая игрушка была готова…
Кем Тая считала себя? Мëртвой русалкой. Мëртвой – потому что видела здесь живых, на дне, в самые первые годы. Перевела их всех за несколько лет, как бы они от неë не прятались, на глубине или в гротах под берегами. Некоторых выслеживала месяцами, но находила потом, догоняла и без жалости вырывала жабры. Смотрела затем, как те задыхаются. Вот же было смешно – не могли жить без воздуха! Ей будто наоборот без него дышалось легче, тогда как на берегу в груди появлялась тяжесть и ноги двигались медленней... Но избавилась – и избавилась, хоть и были они порождением этого озера. Нечего подле иметь дурного соседства, когда жила не одна, а с семьëй. Озеро стало только её…
Автор: Adagor121 (Adam Gorskiy)
– А ты сам как думаешь, выскочит или нет? – тихо спросил Борька, когда над костром нависла тишина, начинавшая покалывать в спине мурашками. И вздрогнул от собственных слов, произнесённых хрипло и будто из колодца.
Андрюха только выдохнул. Затем хохотнул. Но огляделся вокруг на всякий случай. Он был у них самый смелый и старший, исполнилось тринадцать. Даже голос начинал ломаться, звучал ниже, чем у них, почти как у взрослого. Это он их притащил сюда со своим братом Женькой. Сидел теперь у огня со смешной пластмассовой короной на голове, брошенной кем-то здесь же, и как король правил над ними бал.
– Дурак! – весело сказал он, нарушая зловещую тишину, вцеплявшуюся в спины после каждого громкого слова. – Это всё выдумки! Таких, как ты пугать и придумали...
И сразу обернулся на других мальчиков, ища поддержки. Те тоже, кроме Мишки, сами только что цепеневшие от его рассказа, заулыбались вдруг виновато, мол, вроде и не очень страшно было, а вот только он, Борька, почему-то один и испугался. Не напрасно не хотели его брать вечером к озеру в лес, ему же всего десять, а им по одиннадцать-двенадцать. Андрюхе вон целых тринадцать.
Байку про невесту-утопленницу мальчики из ближайших деревень сюда ходили проверять все, пока взрослели. И их старшие братья, и родители, а у некоторых даже бабушки с дедушками. А Кирюхи даже была жива прабабка, и, как говорят, она с той Таисьей в школе вместе училась. Шестьдесят лет прошло с тех пор, как старшеклассница Таисья утопла в этом озере в своём подвенечном платье. Ей было тогда семнадцать. И с годами эта байка становилась только живучей, крепчала и обрастала жуткими подробностями. Будто девушка тонула каждый год заново, и делала это всё красочней и ужасней для буйной детской фантазии. Почти в каждом поколении находилось двое-трое, кто видел однажды Таисью ночью и кого она звала за собой в озеро. Колька-немой, местный дурачок, что бегал иногда голышом по деревне, говорят, будто языка тогда и лишился, с ума сошёл в ту луну, когда Таисья с ним на берегу разговаривала и в мужья к себе под воду заманивала. Об этом Андрюха и рассказал у костра. Все историю знали и слышали много раз без него, но ночью у огня подобное звучало в разы страшнее. А их новый заводила умел к тому же зловеще рассказывать, да подвывать при этом страшно, корчить жуткие рожи, от которых у Борьки до жути потела спина. В этом и заключалась суть обряда посвящения – не испугаться до рассвета, оставаясь у берега озера. Сначала сидели все вместе, а потом по тридцать минут у огня по одному, пока другие прячутся в старом доме, стоявшем немного в стороне. Как размышлял сам Борька, ему б всю ночь лучше просидеть у воды. Небо было по-летнему тёмно-синим, не чёрным, и ноздрястая луна ярко светила жёлтым светом. А вот в старый дом, в сотне метров отсюда, где скрипела каждая ступенька и надрывно рыдали гнилые половицы, он идти не хотел. Даже за компанию с другими мальчиками.
– Ну, что? – встал старший Андрюха и упёр руки в боки. – Стемнело, одиннадцать. Пора начинать, а то все не успеем.
Их пришло к озеру пятеро. Андрюха с Женькой гостили у бабушки в соседней деревне, что отстояла от Марьинки в одном километре, Головлёвкой называлась. Озеро спряталось между ними. Тут они и познакомились дня три назад, утром, когда купались с другими мальчишками на общем берегу. Сдружились быстро и крепко, почти навсегда, как водилось в их юном возрасте. Андрюха хоть и подшучивал над остальными, но делал это по-доброму, не ущемлял. Мишка вообще приехал с Борькой из города, вместе в одном дворе росли. У его бабушек и дедушек деревень не было, а поскольку дружили с ним первого класса, родители отпустили на пару недель отдохнуть с одноклассником. Получается, только один Кирюха и был из них деревенским, с Марьинки. Хороший мальчишка, и Борька играл с ним не первое лето. Вот и подбил заводила Андрюха всю их честную компанию с ночёвкой у озера остаться. А что б не искали бабушки с дедушками, лихо и тайком вылезали через окна спален. Встретились в сумерках уже за околицей. Андрюха с Женькой к Марьинке пришли их забрать, всё-таки были самые старше.
– Ладно, – согласился Андрюха вслух и окинул всех бравым взглядом. – Я вас позвал, первым и буду сидеть…
У них отлегло. Никто не хотел первым оставаться у огня наедине с озером, даже при светлом небе и горящем ярко костре. Старый дом «дохлого мельника», как звали тут умершего давно Парамона, стоял всего метрах в восьмидесяти от воды. Но это днём отлежащие метры казались такими близкими. Ночью всё виделось вчетверо дальше. Сейчас дом вообще смотрел из темноты как затаившееся вдалеке чудовище, громоздкое, с зубами-окнами и злым чёрным сердцем.
Андрюха лениво и с бравадой потянулся, провожая их взглядом. Свысока посмотрел – и ростом был выше других, и держался как старший важно. Ему пожелали удачи, но он только рукой махнул на все пожелания. Если б их в дом уходило не четверо, а двое, Борька бы пожелал остаться у воды. Или вообще вышел бы из игры, не побоялся бы один вернуться ночью в деревню. Подальше б только от старого дома и злого озера. Но одному ему никуда этим летом было нельзя – Мишка местных дорог и реалий не знал вообще, и был его гостем. А он – его гидом. И хоть это не он, а Мишка согласился остаться с ночёвкой первым, но ходили они повсюду вместе, Борькина как-никак была деревня, его деда с бабкой. И отец здесь тоже когда-то вырос…
А вот и приблизился брошенный дом. Старый, деревянный, двухэтажный, с высоким крыльцом без перил. Луна висела в небе почти над его крышей, освещала ярко как днём. И страх от предвкушения чего-то жуткого внутри по мере приближения к стенам понемногу рассасывался. Вблизи дом вообще показался жалким, почти что таким безобидным, как в полдень. Страшно должно было быть Андрюхе. Это за ним они будут наблюдать тридцать минут из окна со второго этажа. Чем выше, тем лучше видно – это Борька узнал из школьных уроков естествознания. Учитель Бобр, или Бобёр, как они называли классного за торчащие передние зубы, рисовал для них на доске вышку, размечал ее в метрах и чертил линии, показывавшие, на сколько километров вдаль одному человеку было видно другого, и с какой высоты. Чтобы видеть костёр и берег с водой, вышка была не нужна. Но сверху обзор всё равно лучше – озеро покажется как на ладони, причём вместе с дальним берегом.
Едва зашли внутрь, страх ушёл окончательно. Тем более, что не боялся Мишка. При нём как-то было стыдно выдать испуг. Борька, хоть и приезжал сюда на часть лета, но считался почти что местным. Мишка же был здесь впервые, а освоился на удивление быстро, за первый же вечер. Теперь и сам походил на местного «робинзона» – неровная дырка на грязной майке, волдыри от крапивы на голых икрах, суровые царапины на острых коленках. Кирюхе он сразу понравился, сошёл за своего. Не задиристый, как многие городские, скромный. Но при этом мог постоять за себя.
– Ну, что, Кира? – спросил Женька, когда они перешагнули через порог. – Как ты вчера про бабку Стешу рассказывал?..
Кирюха растянул губы в готовой улыбке. У него хорошо получалось кряхтеть и изображать старческий голос. Бабка Стеша и была его прабабушкой, той самой, что в далёком девичестве училась с невестой-утопленницей. Никто этого точно, на самом деле, не знал, а родственница по старости помнила плохо. Но говорить об этом принято было каждый раз, когда речь заходила об озере. Других живых современников гибели школьницы-Таечки не было, только прабабка Кирилла.
«К озеру не ходите, сынки!.. – заскрипел Кирюха крикливым старушечьим голосом, при этом смешно сгримасничав. – Таечка-утопленница заберёт под воду. Жить в слугах с собой заставит! Наверх никогда не отпустит…»
Женька прыснул со смеху. Мишка тоже заулыбался. Но всё равно они были ночью в заброшенном доме дохлого мельника, где иногда наверху поскуливал его призрак. Старшие так пугали младших. Что б те не совались в дом, когда они здесь. И Борька, не взирая на все смешки, чуял Женькин страх и видел в его ужимках браваду – браваду перед ними, младшими. По крайней мере, так ему показалось.
Скрипнула доска на лестнице. Где-то посередине, выше над ними. И Женька, обернувшись со своей первой ступеньки, загадочно улыбнулся. Может, он и не боялся – уж больно как-то весело всё у него выходило.
А потом вдруг как сорвался с места, как побежал наверх с пугающим хохотом. И что-то там ещё выкрикивал на ходу.
У них тоже страх почти улетучился. Даже появился некий азарт. Что б не остаться одним внизу, без такого смельчака, как Женька, ломанули за ним втроём наперегонки. Бежали и падали на ступени ладонями, испускали наигранные смешки, стаскивали друг друга за ноги назад, чтобы кто-то один оказался последним. Участь эта выпала Борьке. Впрочем, проигрышу он не обиделся.
Домик был изнутри не сильно большим, всего пять комнат. Просторная кухня с гостиной и прихожей внизу, а наверху – две спальни и библиотека. Вроде когда-то, ещё до революции, здесь жил зажиточный крестьянин. А после семнадцатого года поселился с большой семьёй раскулаченный мельник. Умер он ещё раньше Таисьи, после него здесь жили другие люди, и их семьи сменяли одна другую не раз. Пустым дом стоял лишь последние десять лет. А по привычке и в памяти ближних деревень его называли как в старые времена, по самому запомнившемуся владельцу, чья мельница сгорела ещё при царе Горохе. Дом дохлого мельника Парамона знали во всех окрестных деревнях километров на десять-пятнадцать, потому что только одно такое большое озеро было поблизости. Летом в доме Парамона до утра порой сидела молодёжь. Потому повезло, что сегодня ночью никого не встретили. Иначе обряд был бы ненастоящим. Всё должно быть взаправду, без помощи самых старших.
Балкон на втором этаже, длинный, во всю стену, держался на четырёх полусгнивших столбах. В одном месте уже провалился – вниз зияла большая дыра. Выход на него был через библиотеку, в которой осталось ещё несколько старых стеллажей, шкафов, разбитый комод и детская деревянная колыбелька с игрушечным коником. Пару сараев рядом с домом давно разобрали на костры. Доберутся и до остатков этой мебели.
Вывалились на балкон всей гурьбой, аж застряли сначала в проходе. Зашикали друг на друга, чтобы у оставшегося на озере не было никакой поддержки, мол, тише себя ведите. Страх, тишина, да и только. Костёр был виден хорошо, и Андрюха смело сидел к ним спиной. Подбрасывал дрова, ковырялся в углях веточкой и даже камушки бросал иногда в воду. Борька уже холодок ощутил оттого, что представил, как будет сидеть там один. Вроде и ребята рядом, но если за спиной будет так же тихо, мурашки ой-ой как забегают по без этого рябой с детства коже.
– Андрюха-то наш спрятался… – сообщил вдруг Мишка, который следил за берегом с интересом и не вертел головой, как остальные, ни с кем и ни о чём не перешёптывался.
– Да просто в кусты отошёл, – сказал Женька. – Ты ж сам видел…
– Ага, – отозвался Мишка. – Десять минут назад. Трёх ёжиков высрать можно было. Сейчас небось дом уже обходит сзади. Вы напугать нас вдвоём решили?..
– Да нет же… – ухмыльнулся Женька, вступаясь за брата. – Хотели б напугать, давно б напугали, и не так…
Но сам уже всё равно не отрываясь смотрел на огонь, мерцавший у берега в одиночестве. Время тянулось и тянулось, а Андрюха действительно не появлялся.
– Пойду проверю? – забеспокоившись, неуверенно спросил Женька.
– Один? – снова взял борозды разговора в руки Мишка. Он хоть и был ниже Борьки на полголовы, но всё-таки на год старше и держался довольно смело. – Мы с Борькой сходим вдвоём, сами. А вы с Кирюхой нас здесь подождите…
– Ладно… – будто даже довольно пожал плечами Женька – не надо идти разыскивать брата самому, когда тут без него другие вызываются.
***
Борька даже обрадовался, когда вышли вдвоём наружу. Дом всё равно был жутким. Страх, конечно, ушёл, пока дурачились, но совсем недалеко. Спрятался поди за стеллажами в библиотеке и поджидал – нужен был только повод выскочить. Поэтому до берега он бежал гораздо резвее, всё время заскакивал вперёд, обгоняя Мишку. И даже напрягся с готовностью, думая, что всё нарочно было спланировано, как вслух и объявил им Мишка. Ждал, что Андрюха вот-вот выпрыгнет из-за кустов, да как заорёт на них, что б портки от страха послетали.
Но только никто не выскочил. Ни через минуту, ни через две, ни через три. Тихо потрескивал угольками костёр. В воздухе пискнула летучая мышь, а какой-то ночной сом или другой большой увалень громко булькнул хвостом в середине озера. Борька не особо разбирался в рыбе, но точно знал, что это не Таечка. Утопленница, говорят, вылезала бесшумно и подкрадывалась к людям со спины, хватала за шею и валила на лопатки. Только потом начинала душить и откручивать голову. От представления об этом – а воображение выдало живо всё в мельчайших пугающих подробностях – плечи Борьки передёрнуло судорогой. Он обернулся на воду. Но никого.
– Не знаю, где он… – первым нарушил молчанье Мишка, проверивший все возможные кусты поблизости. Он даже зашёл немного дальше, лазил в траве по колено с горящей головнёй и ходил меж деревьев.
– Андрюха!.. – позвал тогда Борька негромко.
– Мы видели тебя, вылезай!.. – соврал он, надеясь прекратить эти глупые прятки.
И снова тишина в ответ. Дурачился поди их заводила и не хотел показываться. Ну, что за дела такие?..
– Пойдём за Кирюхой, – раздражённо и обиженно произнёс Мишка, швырнув горящий сук обратно в огонь. – Я думал, честно сидеть будем, без хитростей…
На самом деле это порадовало ещё больше, чем уход из старого дома на берег. Да, они опять возвращались в дом. Но лишь для того, что б забрать Кирюху и прекратить нечестно пошедшую игру. Можно будет просто посидеть у огня до рассвета. Летом он наступал рано. Вечно Андрюха прятаться не станет, вылезет из укрытия, когда надоест сидеть, увидит, что трое как минимум играть перестали. Женька – его брат, и он не в счёт. Плевать, что ему двенадцать. Братья были в меньшинстве. На то они и правила, чтобы их соблюдать, а Женька с Андрюхой нарушили. Видно, у них в Головлёвке все такие, не то что честные марьинские.
Борька, сначала вздрогнув, засмеялся, и Мишка тоже – две летучие мыши внезапно, не смотря на свои хвалёные локаторы, столкнулись в воздухе чуть ли не у них перед носом. Пискнули сердито друг на друга и разлетелись в стороны.
Но желание смеяться пропало быстро, когда через минуту они вновь оказались в доме и поднялись наверх уже как к себе. Предательства от Кирюхи ребята не ждали. Ну, ладно Женька, Андрюхин брат. С головлёвскими всё было ясно. Но Кирилл-то был марьинским. Может, для розыгрыша изначально был иной расклад и трое старших, кем они и являлись, решили разыграть их с Мишкой как младших? Совсем некрасиво получалось, исчезли вдруг все, и они остались вдвоём…
Мишка соображал живее. На старом покосившемся комоде в библиотеке наверху стояли свечки – гадали девочки-старшеклассницы, когда проводили здесь время. Из кармана он достал спички и чиркнул одной. Коробок украли ещё вчера, у Борькиной бабушки. Так же, как и вонючий табачище Борькиного деда, что заворачивали в газету и пробовали курить за огородом. С собой даже немного имелось – Борька хотел достать припасённый табак, когда игра в обряд посвящения закончится, и выкурить впятером одну большую самокрутку на всех, как курили трубки мира индейцы. От спички загорелись все четыре найденных огарка и стало светло, на стенах и шкафах красиво заплясали фигурные тени. С балкона, когда вышли глянуть в сторону костра и на округу, снова никого не увидели. Вернулись тогда в библиотеку и думали уже, а не пойти ли сразу обратно до деревни. Не ждать же, когда Андрюха, Женька и их марьинский друг Кирилл насмеются над ними вдоволь. Мишка только и ходил кругами, ругался, всячески обзывая троих обманщиков. Сулил им, если сунутся только к ним в город, потерять всех в таких дремучих закоулках, что ни бабушки с дедушками, ни родители никогда не отыщут. Пока вдруг резко не остановился. Они оба внезапно услышали тихие всхлипыванья или чьё-то хихиканье. И звуки эти доносились из-за одного из стеллажей, самого дальнего, что стоял в углу. Переглянувшись, взяли с комода по свечке и вдвоём шагнули туда, готовые наброситься со справедливой руганью на спрятавшуюся за мебелью троицу. Но оба замерли, едва оказались за стеллажом. А Борькин огарок выпал даже из рук.
В углу, вжавшись в него спиной, сидел один Кирюха. Плечи его ходили судорожно, руки вцепились в коленки. Он всхлипывал тихо и смотрел перед собой. Бледнее его лица был только мел в песчаном карьере, который они вчера собирали втроем в ведро, чтобы разрисовывать потом заборы домов в деревне.
Мишка снова выругался, первым наклонился к Кириллу и начал его тормошить за плечи. Но тот только отталкивал его рукой и всхлипывать начал громче. Заплакал даже потом. От этого Борьке уйти захотелось только быстрее.
– Пойдём, – сказал Мишка, и они подняли вдвоём плачущего Кирилла на ноги. Повели его, направив силой.
О том, что свечки следовало затушить, Борька вспомнил, когда они уже спустились по лестнице вниз. Но вслух говорить ничего не стал, иначе Мишка отправил бы его тушить одного. Или сам бы ушёл, что ничуть не лучше. С Кириллом, который пугал их и вёл себя непонятно, наедине оставаться не хотелось. Никогда они больше не станут водиться с Андрюхой и Женькой. Оба пропали, и сделали что-то с одним из них. Лишь бы до возвращения в деревню Кирюха пришёл в себя и проплакался. Жутковато было от его астматических всхлипываний, становившихся громче и нервозней. Он будто не мог успокоиться. Словно пребывал без сознания, но оставался при этом с открытыми глазами. Мог вяло лишь переставлять ноги и шёл, не сопротивляясь, когда они вели его под руки.
А как только толкнули дверь из дома наружу, локти Кирилла выпустили из рук оба. Всего от них метрах в двенадцати, спотыкаясь и болтая несвязно руками вдоль тела, женщина, молодая и в мокром белом платье, двигалась прямо к крыльцу. И Борька, который охнул слишком громко, – о чём пожалел тут же, – готов был поклясться, что теперь и она их увидела. Потому что смотреть себе под ноги перестала. Медленно подняла голову, и луна холодным блеском отразилась в глазах. Губы на её лице дрогнули, приоткрылись, и, подняв обе ладони к ним, она засипела горлом. После чего заковыляла к дому намного проворнее.
***
Никто из них не помнил, как взлетели на второй этаж. Перепугались на смерть, однако, каким-то образом не бросили и Кирюху. Он почти ввыл в голос на крыльце, они же вроде просто схватили и потащили его, не чувствуя собственных рук и ног. А уже там, в библиотеке на втором этаже, Кирилл вдруг вырвался и упал на спину, закрыл лицо руками.
– Туда! – указал Мишка рукой на один из шкафов. Ноги сломать ещё успеют, прыгая с четырёхметровой высоты балкона. Рот Кирюхе заткнули ладонью, шикнули на него, и тот вроде притих. Распахнули на балкон широко обе двери, но сами вернулись и засели в пустом шкафу. И когда торопливо ковыляющие ноги со скрипящими ступенями зазвучали ближе, Кирюха вдруг вывалился из шкафа кубарем, оттолкнув от себя их обоих. Делать ничего не осталось, как только успеть закрыться без него. Вцепились в прикрученные к дверцам изнутри вешалки для галстуков и белья, и крепко держались за них. Борька же одним глазом прилип к замочной скважине.
И вот она появилась. Остановилась сначала на последней ступени и на какое-то время наступила тишина. Хуже того мгновенья было не придумать. Оно растянулось для них будто густая капля смолы. Кирюха лежал на полу и сопел, голову зажимал руками. Пол освещался хорошо с комода свечными огарками, было видно, как под тонкой кофтой свелись его лопатки. А затем снова скрипнули доски, и вошла она. Дрожащий свет от свечей выхватывал край её платья и голые ступни. Контуры остального выше оставались в темноте. Потом, в открытые двери балкона, точно нарочно дунул ветер и все три огарка разом погасли. Если б не ставший вдруг страшным лунный свет, – мертвенно бледным и холодным – вся библиотека погрузилась бы в кромешную тьму.
Женщина в платье не простояла у входа долго. Вслушивалась, всматривалась, поворачивала голову. Не похоже, что ей казалось мало света, глаза её видели. На стоны Кирюхи и на него самого сперва будто не обратила внимания. Выбрала направление и двинулась вглубь, приближаясь прямо к их шкафу. Однако, испугаться так, чтобы душа ушла в пятки и провалилась на первый этаж, они не успели. На полпути, не дойдя двух шагов до лежащего на полу Кирилла, утопленница вдруг остановилась. Перевела сначала взгляд на мальчика, свернувшегося у её ног. Но, заинтересовавшись им слабо, отвлеклась на комод, где стояли затушенные свечи. А ещё на стене висело старое разбитое зеркало. Оно и привлекло её внимание. Оставляя на полу мокрый и грязный след, мёртвая Таисья двинулась туда. Подошла и уставилась. Рассматривала себя в зеркало долго, наклоняла голову, тянула шею. Руками трогала своё отражение. Что-то урчала негромко и недовольно. И потом вдруг ударила кулаком, разбив стекло. Посыпались со звоном осколки.
– Бежим?.. – тихо-тихо шепнул Борька и позволил Мишке глянуть в замочную скважину.
Тот посмотрел, но, уже скоро отпрянув, помотал головой. Борьке всё стало ясно по звукам. Захватить Кирюху они не успевали, женщина от комода возвращалась обратно. Он снова прильнул глазом и видел, как она подошла к лежавшему на полу другу. Села рядом с ним на грязные доски, приподняла. Усадила его, вяло сопротивлявшегося, прижала к себе спиной и, не обращая внимания на плач, перешедший скоро в рыдания, стала расчёсывать ему деревянным гребешком волосы. Тем самым, что без трёх зубьев, лежал оставленный кем-то на комоде. Луна ярко светила через балкон, и Борька хорошо видел губы утопленницы на бледном с прожилками лице. Это не было улыбкой, но какой-то звук, похожий на тихую колыбельную, начал доноситься из приоткрытого рта. Прижав к себе мальчика за плечи, она тихо покачивалась вместе с ним, словно старалась успокоить. И продолжала чесать найденным гребнем. Пока от её усердий по голове Кирюхи из лопнувшей кожи не побежала кровь, а по Борькиной ноге, от страха, – не удержавшаяся в нём моча.
Громко треснуло. Вешалка, крепившаяся изнутри шкафа на дверце, за которую держался Борька, осталась у него в руках. Оторвалась от натуги, с которой он начал тянуть, при виде такого зрелища. А сама дверца, оставшаяся без «ручки», скрипнула омерзительно и поехала отворяться.
Не став больше ничего ждать, оба бросились вон из шкафа. Бежать мимо мёртвой Таисьи к лестнице не захотели – выход из библиотеки она перегораживала собой, дотянулась бы до ног руками. Сразу вскинула голову, когда увидела их, заурчала горлом громче, зашипела, выпустила из пальцев расчёску и начала подниматься. Не сговариваясь, они оба кинулись на балкон. Кирюху спасти уже не могли, все мысли в голове твердили одно лишь слово – «бежать!». Бежать немедленно! Если внизу на крыльце оставалась ещё слабая и трусливая надежда, что это кто-то, возможно, из старших так серьёзно и с умыслом их разыгрывал, то, когда утопленница принесла с собой на второй этаж всю эту вонь мертвечины, сомнений никаких не осталось.
– Прыгаем!.. – крикнул Мишка и первым нырнул меж досок ограждения, свесился на руках вниз. Борька последовал за ним. И видел, когда его пальцы уже разжимались, как Таисья выходила на балкон за ними. Успела заглянуть мёртвыми глазами в его глаза и провожала взглядом, пока он падал…....
Хорошо сидим, ребят. Костер, вкусный дымок. Самое время байки травить. Есть кой-чего у меня взаправдашнее. Было дело, охранником подрабатывал в высотке заброшенной, и – чтоб ее! – нечисть там. Влажная духота прям сжимала легкие. И мыло. Запах грушевого мыла повсюду.
Сменщик напугал меня страшилкой местной, о Пучеглазой. Дескать, бродит по этажам тенью и губит каждого, кто свет при ней включит да подойдет поближе. Одного несчастного нашли под окнами с расцарапанной рожей и кровавым месивом вместо глаз. После того случая правило у охранников появилось: видишь тень, не тревожь, в лицо не заглядывай, коль жить хочешь. Не поверил я в эту брехню. Но то и дело слышал охи, шаги. Вздрагивал всякий раз, как ветерок поиграет стекляшками в разбитом окне…
*
Появление высотки стало событием для городка. Одна пучеглазая дуреха мечтала там работать. Бабка родная всегда ей говорила, что она красавица, достойная лучшего. Больше никого у нее не было, поэтому слово бабки – закон. Устроилась в первый открывшийся офис. Умом не блистала, поэтому поручили ей канцелярию. Директор боялся ее не брать, ведь выглядела чокнутая так, что вот-вот психанет и порежет себе вены.
День за днем пучеглазая важно дефилировала между столами, улыбалась серыми зубками – и вечно с туго завязанным пучком. Затягивала реденькие волосенки так, что брови удивленно приподнимались, а глаза вылазили из орбит. Подолгу пропадала в туалете. Встанет у зеркала и моет, моет руки бабушкиным мылом. Кожа на руках краснела, шелушилась и хлопьями разлеталась по ее столу.
Работал там еще жутковатый посыльный, Колей звали. Рубашка всегда в пятнах, лоб обсыпан прыщами, а под ногтями грязюка. Все обходили пучеглазую как чумную, но именно его угораздило втюриться в страхолюдину. Однажды вечером он дождался, когда вдвоем останутся, подошел к ней спросить о какой-то ерунде, но забылся – увидел на щеке пучеглазой прилипший волосок. Своими лоснящимися пальцами Коля убрал волосинку и осмелился затеять разговор. Однако дамочка скривилась от отвращения и засеменила в уборную.
Коля и не знал, что сделал не так, поэтому остался ждать беглянку. Караулил до полуночи, хотел уже уходить, как услышал жалобный стон, который звучал все громче и громче. Когда он перерос в крик, Коля без лишних церемоний ворвался в туалет.
Пучеглазая возвышалась над раковиной и зареванными глазищами сверлила отражение. Руки ее побагровели, шея истерта в кровь, а на покрытых сыпью щеках… было что-то странное.
Коля двинулся к пучеглазой – подходил медленно, как если бы та обратилась змеей, которую следует схватить за голову, пока яду не плюнула. Под почти прозрачной кожей пульсировала продолговатая черная выпуклость размером с палец!
– Это все ты своими грязными лапами! – завопила она. Коля подошел почти вплотную и дрожащей рукой потянулся к ее лицу. Надавил на мерзость, и та начала извиваться – как червяк. Пучеглазая порывалась удрать, сжала кулаки, но от ужаса и сдвинуться не смогла.
Прыщавый воткнул ногти поглубже. Раздался глухой щелчок, и прямо в его разинутый от любопытства рот брызнула черная слизь. Коля закашлялся, а пучеглазая фурией завизжала и разбила кулаком зеркало. В раковину посыпались кровавые осколки.
– Я уродка! Ох… – пучеглазая схватила осколок и бросилась на блюющую прыщавую тушку. Коля, пытаясь убежать, поскользнулся на остатках прошлого ужина и выкинул перед собой руки, пучеглазая полоснула по одной, второй. Он ударил коленом ей в живот и отпихнул к кабинке. Обезумевшая затылком шмякнулась об унитаз и по-звериному завыла.
Коля выскочил наружу. Добежал до лифта, но плюнул на него и кинулся к лестнице. А за спиной все нарастал стук каблуков. Оставалось прошмыгнуть мимо окна, но Коля не успел – в плечи вонзились длинные когти. Пучеглазая ткнула ему в шею осколок и повернула Колю к себе лицом.
От физиономии пучеглазой у Коли перехватило дыхание. Некогда затянутые в пучок волосы повылазили, а красные глаза пуще прежнего выскакивали из черепа. В щеке зияла сочащаяся слизью дыра, в которой крутилась крошечная черная головка.
– Я БЫЛА КРАСАВИЦЕЙ! – крикнула пучеглазая и резанула осколком утыканное гнойниками маслянистое лицо Коли.
Коля отшатнулся и на полусогнутых зашагал прочь. Пучеглазая растерянно взглянула на окровавленные руки, а потом на отражение в окне. И охнула. Коля обернулся, протянул уродке руку, будто желая извиниться. Но стоило пучеглазой вновь увидеть грязные ногти, как в ее груди загорелся адский огонь.
Спустя мгновение на мокрый асфальт дождиком посыпались осколки. Затем воздух прорезала темная фигура. Раздался шлепок, и… все стихло. На следующий день тело с дырками вместо глаз отклеивали от асфальта целой бригадой.
*
Пучеглазую больше никто не видел. Но по коридорам иногда гуляло оханье, а за ним тянулся сладкий запах мыла. Кто-то слышал ее голос: шепотом рассказывала свою историю.
По слухам, в высотке произошли страшные вещи, и офисы опустели. Никто не смел и каморку арендовать. Здание принадлежит администрации, продать его не могут, поэтому по сей день сторожат.
Я должен был просидеть в нехорошей высотке хотя бы недельку – чтобы заплатили нормально. Но не рискнул. На вторую смену в полудреме услышал, как над ухом что-то скребется. Поднял голову, а там в дверях высоченная тень царапает косяк. В ту ночь комнатку так и не покинул, пришлось даже ссать в бутылку. Ушел только с рассветом. Глупости, но пока там стояла тень, свет включать боялся. Ну, не дурак ли?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
В тексте из-за невнимательности при корректировке допустил ошибку. К сожалению, заметил когда возможность редактирования исчезла. Просьба везде читать - поселок Ясное
Предупреждение: Текст ниже содержит элементы, которые могут быть восприняты как страшные или беспокоящие. Читайте на свой страх и риск.
Глубоко в сердце Челябинской области, среди пышных лесов и заброшенных пастбищ, находится маленький и, казалось бы, спокойный поселок Ясное.
Поселок Ясное. 1972 год
Место, которое в одночасье стало эпицентром аномальных событий, породивших множество мрачных легенд и мистических рассказов. Эта история связана с детским садом, забытым временем, но не судьбой.
Вскоре после своего открытия в начале 1950-х, в садике начали происходить странные и невероятные события. Вначале это казалось не столь беспокоящим: игрушки перемещались с места на место без видимых причин, из кранов внезапно переставала идти вода, сами по себе открывались двери, а детский смех доносился из пустующих групп, посреди ночи. Но со временем события приняли более зловещий оборот.
Воспитатели начали замечать на стенах странные рисунки, словно кто-то неведомый пытался донести до них важное послание из другого мира. Некоторые из рисунков изображали черные фигуры без лиц, окруженные красными ореолами, напоминающими кровь. Другие же – странные символы и паттерны, напоминавшие древние печати или запретные заклинания.
Местные жители начали рассказывать о видениях, которые являлись им вблизи садика. Одна из самых страшных историй принадлежит охраннику Михаилу, который на протяжении ночи слышал шепот и смех, исходящий из подвала здания. Собравшись с духом, он спустился в подвал, где обнаружил по его рассказам старинную куклу, чьи глаза следили за каждым его движением. Михаил на следующий день уволился с работы и уехал из поселка.
Одно из самых мрачных событий произошло в 4 мая 1967 года, когда группа детей гуляла неподалеку от садика, а когда воспитатель отвлеклась на пару минут, дети исчезли. Взрослые нашли их лишь на следующее утро, каждого ребенка отдельно. Дети были в панике и говорили о "длинноруком человеке", который пытался заманить их в глубь темного леса. Этот инцидент окутал детский сад еще плотнее занавесой тайн и страха.
Большинство родителей приняли решение уехать из Светлого, прочь от этого жуткого жетского сада. и вскоре детский сад был закрыт. Оставленный в забвении, он теперь служит напоминанием о неведомых силах, которые могут проснуться там, где их совсем не ждут.
До сих пор по рассказам, проезжая мимо, можно почувствовать, как холодный ветер приносит со стороны садика шепот и детский смех. И говорят, что иногда, в самые темные и безлунные ночи, можно увидеть, как в заброшенных окнах вспыхивает свет, словно кто-то до сих пор играет в этих стенах, не желая оставлять свой давнишний дом.
В 1998 году группа исследователей паранормального организовала экспедицию в поселок Ясное, в этот заброшенный садик. Каких либо подтверждений произошедшему они не нашли, кроме легенд от старожилов поселка. Но на ночь в подвале садика ими был оставлен диктофон, с настроенной функцией записи при появлении звука. Звук записывался с 18:00 до 4:00 утра (у диктофона сели батарейки).
Файл записи можете прослушать на Telegram-канале ( на Пикабу нет возможности загрузить звуковой файл)
Мой Telegram-канал. Еще больше паранормального и неизведанного. Пообщаемся? ;)