Исаак Левитан (1860 - 1900) - пример недолгой, но полной творчества жизни русского художника. Его картины еще при жизни стали эталонм пейзажного мастерства. Его преподавателями были, кстати, Саврасов, Поленов и Перов.
Осенний день. Сокольники. 1879
Были времена, когда Сокольники ещё считались диковатым предместьем. Сейчас этот парк почти в центре Москвы. Левитан очень талантливо написал здесь ветер - я прямо ощущаю его порывы через листву саженцев по краям дорожки.
Над вечным покоем. 1894
На самом деле это тягостное небо, по всей видимости, обязано своим происхождением достаточно печальному периоду в жизни Левитана, и даже, как будто бы, размолвке с хорошим другом, писателем Чеховым. Будто бы Чехов в «Попрыгунье» описал Левитана в художнике Львовском, и так обидно стало Левитану, что он хотел Чехова вызвать на дуэль. Потом они, слава богу, помирились А нам достались вот такие мрачные виды.
Золотая осень. 1895
Собственно, это и есть, пожалуй, картина, благодаря которому сочетание «золотая осень» прочно вошло в поэзию, затем в литературу, а затем в обыденный язык. И не зря - невероятный эффект этого недолгого периода передан отлично, несмотря на мою любовь к этой слабой детализации, как в берёзках на заднем плане картины.
Сумерки. Стога. 1899
Несмотря на кажущийся минимализм, даже можно сказать, стремление к примитивизму, если присмотреться получше, например, к облакам - это очень реалистичная картинка. Потому что в сумерках как раз и возникает этот интересный эффект, похожий на мираж, когда земля вдруг остывает и воздух будто мерцает, теряя и приборетая прозрачность - от 100% к 87%, от 87% к 110%, и тогда возникает чувство, что произойдёт какая-то магия. Я на природе, в лесу или в деревне, такое ощущаю каждый раз.
Дорога в лесу. 1881
Одна из самых, на мой взгляд, чудных работ Левитана. Я в ней вижу Ван Гога, если бы он родился в наших широтах и звался Иваном Гошиным.
Деревня на берегу реки. 1883
Потрясающий вид, слегка обескураживающий отсутствием людей, что, впрочем, объясняется достаточно просто - все работают.
Хотя, на мой взгляд, пацан с удочкой на берегу бы не помешал. Но художнику виднее, слышите, всегда виднее.
Лесная река. Осень на реке Истра. 1886
Из-за Врубеля (которого я даже не особенно-то и люблю!) мне теперь всюду чудится Врубель.
Я смотрю на эту картину Левитана и жду Пана со свирелью, играющего и жду выплывающую царевну-лебедь.
В Крымских горах. 1886
Кажется, что это полный импрессионизм, модерн и всё такое. Но вообще-то, Левитан опять нас и обманывает, и нет. Потому что кто шастал по таким местам летом, например, по Мангуп-кале, по Чуфут-кале, или хотя бы сам поднимался на Ай-Петри, знает, что в середине дня воздух, поднимающийся от разогретой земли, расплывает в твоём зрении песок, это правда.
Портрет Софьи Петровны Кувшинниковой. 1888
Кстати, мужик с растопыренными руками слева на картине Перова «Охотники на привале» - муж Софьи Петровны, господин Кувшинников, который её был сильно старше.
Та ещё была оторва, честно говоря! Заядлая охотница и сердцеедка, завела роман с Левитаном, когда ему было 28 лет, а ей за 35. Она, кстати, и была прототипом попрыгуньи в «Попрыгунье» Чехова.
На Севере. 1896.
Эта картина меня слегка удручает, будто бы всё, что могло быть красивым и приятным здесь веет скрытой угрозой. Например, сосны напоминают обугленные остовы лодок, трава вертикальными мазками на переднем плане кажется высотой по грудь стоящему человеку, что и не разберёшь, что под ногами. Небо клубится тяжёлыми облаками.
Ну так и эта тревожность - тоже магия живописи.
Такой вот был художник Левитан - за свою недолгую жизнь он руссую природу не только познал, он её зафиксировал в веках и сколько уже поколений русских людей смотрели сквозь его картины его глазами.
14.02.2024 – День поклонения Богине мудрости и искусств Сарасвати.
«Каждая Душа, — поясняет Вивекананда, — божественна в потенции. Цель — в том, чтобы проявить это божественное начало, находящееся внутри нас, управляя как внутренней, так и внешней природой. Делайте это или трудом, или поклонением, или психическим контролем, или философией, — одним из этих способов, или несколькими, или всеми… Будьте свободны! В этом — вся религия. Учения и догматы, обряды и книги, храмы и формы, — все это лишь второстепенные детали».
Сарасвати
И великий художник, каким он, в сущности, всегда был, «Разве вы не видите, — говорит он мисс Мак-Леод, — что я прежде всего поэт». — Эти слова могли бы быть неправильно поняты нашими европейцами: ибо они утратили сознание того, что истинная поэзия — полет веры и что без последней птица делается лишь механической игрушкой.
Он говорил в Лондоне в 1895 г.: «Художник — свидетель, который свидетельствует о прекрасном. Искусство — наименее эгоистическая форма счастья в этом мире».
Или еще: «Если человек не умеет ценить гармонию в Природе, как оценит он Бога, который есть сумма всей гармонии?»
И, наконец: «Поистине, Искусство — это Брахман». Сравнивает вселенную с картиной, которой может наслаждаться по-настоящему лишь тот, кто впитывает ее глазами, без корыстного намерения приобрести ее или продать:
«Я не знаю более грандиозной концепции Бога, чем следующая: Он — Первый Поэт, Высший Поэт. Вся вселенная — его Поэма, с рифмами и ритмом, написанная в бесконечном блаженстве».
Раз в крещенский вечерок Девушки гадали: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали; Снег пололи; под окном Слушали; кормили Счетным курицу зерном; Ярый воск топили.
В золотом окне мансардном День растаял, будто не был. Я качусь шаром бильярдным По сукну ночного неба.
Что вдали? Луна ли? Солнце? Что грядет: восход, закат ли? Здесь всесильные червонцы Из души не давят капли.
Фиолетовая роза! Для кого ты здесь забыта? Чьих ты дней метаморфоза? Чья тебе близка орбита.
Светило:
Что там круглый мяч лопочет, Отлетев от лунной штанги. Он во мне признать не хочет Солнца яркого останки?
Я рожден был и запущен В серебре второго цикла, Чтобы миг пронзил грядущий Глаз ночного мотоцикла.
Пусть тепла совсем немного - Светом греть меня учили. Веселей со мной дорога, Если все-таки включили.
Кто вдали в стеклянном шаре Стеблем пьет росу Вселенной. На моем ночном радаре Вижу признак совершенный.
Но она насторожилась - Не ждала меня такого. Может, просто спать ложилась Может, жаждала другого.
Не могу уже тягаться Я с телами молодыми. Не придется целоваться С лепестками налитыми.
Фиолетовая Роза:
Что за шепот и догадки, Что за сдавленные споры. Листья высохшей тетрадки Разжигают разговоры.
Я не первый ряд оркестра - Никого здесь не встречаю. Я себе пока что места Не нашла. И здесь скучаю.
Жду любого, кто согреет. Пусть хоть глобус, только верный! Бритва неба купол бреет, А меня спасет, наверно.
Утром ранним наш Садовник Меня срезал полусонной, Вынес тихо, как любовник, Посчитавший незаконной.
Ни предлога, ни причины Так я толком не узнала. Ведь загадочны мужчины Оттого, что их так мало.
Пусть я срезана подпольно Взмахом ловкого запястья, Мне мгновения довольно, Чтоб понять, что значит счастье.
Пусть судьба опять нас гонит Револьверной рукоятью. Мне бы в нежные ладони! Мне бы в крепкие объятья!
Я прощу союз недельный - И все будущие раны, Если вспыхнет неподдельно И угаснет без обмана.
Я вас выбрала случайно, Но нисколько не жалею. Пусть моя простая тайна Вас научит быть смелее.
День к концу подходит лунный, Я возможность получила. Вы простите, друг мой юный, Что случайно приручила.
Я за вас теперь в ответе, Так смелее, забирайте. Умоляю - не в газете! И прошу, не обрывайте.
....
Я пойму, но будет поздно, Что меня вы взяли с целью - Лепестки мои, как звезды, Расстелить перед постелью.
Чтоб она, по мне ступая, Неизбежно стала вашей. Я погибну, наблюдая Жар любовных абордажей.
Но винить я вас не смею, То судьбы цветочной младость. И себя не пожалею, Чтобы вам доставить радость! Я себя не пожалею, Чтобы всем доставить радость…
Зимний вечер. Сказкой чудной, электрическим мерцаньем, прогоняя призрак ночи, расцветают фонари. Снег летит с протяжным стоном, проникая теплым светом и баюкая сознанье, мне за шиворот души.
Я одна из тех снежинок, что летит с другими вместе, в вихре времени кружась, сквозь загадочную ночь. Нереальность жизни этой порождает сожаленье, и желанья и томленья улетают с ветром прочь.