Порой возникает ощущение, что Альдари (Эльдар) в Warhammer 40 000 рисовали с евреев.

Давайте по пунктам:

1. Маленький, но гордый народ с богатым культурным наследием;

2. Пережили масштабный геноцид, в коем отчасти замешаны сами;

3. Смотрят на всех свысока, себя считают лучшими во всём;

4. Терпеть не могут ближайших генетических родственников;

5. Считают, что все вокруг их обижают, поэтому постоянно устраивают провокации, подставы, хитрые планы и многоходовочки;

6. За хитрые планы и многоходовочки получают по щам, после чего утверждаются в своей обиде и готовят новые подляны;

7. Если предлагают вам взаимовыгодное сотрудничество — значит, обязательно кинут.

З. Ы.: если что, ТС нихрена не антисемит, как по нику уже можно понять. Отдельные евреи сами по себе не лучше и не хуже особей иных национальностей. Хотя вот государство у них вышло... Ой-вэй.

Вот бы ввели такой урок: Жизненеведение.
И кто-то б просто ждал звонок..
А кто-то — сведения.*

Он стоял на этих «бронзовых» похоронах таким же истуканистым, как все и всё вокруг, и думал о свадьбе. О последней, на которой вынужден был быть. Теперь в его личном ремейке фильма «Четыре свадьбы и одни похороны» не хватало только собственных брачных планов. А ещё — компашки приятных уху и духу друзей, да Хью Гранта с Энди Макдауэлл... Всего ничего.

На элитарный снобизм Хью он, правда, не потянет. Даже если наденет костюм стоимостью почки, проданной нелегальным трансплантаторам. (Трансплантологам?) Фейс-контролем не вышел: лицо слишком намекает на кино вроде «Мачете». Или на любой «зомбиленд», именно в роли зомби...

Хотя «нелегальные» как бы обе не отхватили. Зато и костюм не понадобится (лично ему будет уже плевать), и вообще ничего не понадобится. Наверное. Только бы откуда-нибудь «оттуда» похорон своих не видеть, а то психанёшь точно. Да и где их берут, «чёрных плантаторов», в теневых интернетах? Он только с обычным свыкся недавно, как с данностью жизни. Но до сих пор все пароли путает и листочки теряет, где они записаны.

Чего он вспомнил ту свадьбу-то вообще? А-а, та же монументальная скульптурность в лицах, манерах, ритуальности пространства. Будто в бронзе всех отлили. Раньше срока — или просто плохо. Церемония была дорогая, на западный манер. И все должны были явиться в бежевом. В приглашении значилось, это он запомнил, «дресс-код палитры: от цвета первой осенней листвы до оттенка горчичных зёрен».

Три (три, боже!!!) дня он пытался выяснить, что это значит, какой цвет. Как понять «первой осенней листвы»?.. Искал попутные варианты отвалить от мероприятия... Но все так на него орали, что он устал. Позвонил жениху, который не орал, так как сорвал голос на репетициях «сюрприза невесте». И Павел прислал ему простое эсэмэс, написав без запятых: «лучше светлее коричневого типа бежевый». И мужчины все были «типа в бежевом». О женщинах стало ясно другое: они ничего не знают о горчичных зёрнах.

Вот и там, и здесь было одно и то же.

Речи, на бумажках или планшетах (хвостик фразы с рук — на манжеты); много влитого в экосферу парфюма; фото-, видеосъёмка по линзе впуклого зума. Крутые гаджеты без старости; даже цветы без вялости...

Флора везде в утверждённом официозе, на горчичной свадьбе тоже была венками — полевыми и из листьев. Первых осенних, вероятно.. Он оба раза был без цветов. Здесь он вообще от конторы, по службе затесался. Так, отвалил от работы на день, по святому поводу. И сейчас было не ясно, на ту ли лошадь он поставил. Хотя в принципе он мог поставить лишь пиво в «козле», а предпочтительней — проиграть на стопарь. Хлопнуть бы сейчас... Да минералки бы холодной, несладкой. А то пихают туда — не проглотишь.

О, попёрли все куда-то. К часовенке. Красивая, с изяществом, как лепная. На деле и тут без «великорусского сайдинга на ядрёных метизах» не обошлось, но загробных дел мастера выкрутились из собственной сметы. За счёт какого-нибудь зодчего-стажера, как у нас делается. Вот тут я и поверну направо... Задрапируюсь кустами и посмотрю на шествие вечно актуальной номенклатуры. Хорошо идут, драматически. В ногу, крепко, серьёзно — слеза прошибает. Да-а, любая эпоха их только сильнее делает...

И «вечную память» эту они поют одному покойнику, а себе — «многая лета». Свою стаю славят, которая сейчас уважение уже вчерашнему вожаку выразит и поедет жить дальше, по комфортному автобану, который начинался с узенькой просеки, прорубленной умершим. (Стойкости его — единственное, чему стоит, — позавидуешь. Деятель-то этот, мирно скончавшийся под девяносто, экс-заседатель горкомов и обкомов, и в чащобах рынка не заблудился. Всех людоедов с великанами перехитрил, всем идолам поклонился-перестраховался, все топи обошёл краев наших заболотных. Сказка, сделавшаяся былью. Жаль — какой есть.)

Сумятица терпкая в башке от зрелища. То ли начало «Доктора Живаго», то ли «Двенадцать» Блока. Им бы хоругвь во главу шествия. И что бы это дало? Да ничего. Ещё один образ в моей дико «образованной» голове, стеснённой трансплантологами, которой это самое образование пригождается, чтоб соцсети читать...
Да дойдут они уже?! До часовенки — одна стометровка. Только сестра его деревенская плачет... Тоже уже старушка глубокая. Хотя ей-то он помогал по-настоящему, от сердца, вот она и плачет также — горько, всем нутром...

Ох ты ж, оказия в Евразии. Да кто кусты в кадки сажает?! Не спрячешься нормально. Это туи, что ли? «Туй» — как чётко выговаривает наш завхоз. Один туй, два туй... И в рифму. Озеленяем пространство, со своих зарплат отчисляем на туй. И дымим параллельно всеми жерлами комбинатовскими: тут туй — не туй, хоть джунгли мангровые сажай...

Да уйду я уже отсюда сегодня, нет?! Как бы эти кадки не обвалить к чертям... Стоп, не понял. Она куда это понесла??? Это же покойнику...
— А они их перепродают.
— Это кто-то вслух сказал?
— Да, это я сказал. Тоже тут полчаса как топчусь, просто рискнул хорошими ботинками и зашёл подальше. Здравствуйте!
— Здравствуйте... Не понял, извиняюсь, про перепродажу.
— Ну, ритуальщики после перепродают такие вот венки как декоративный траур. Их на кладбище же не повезут, это просто декор к гражданской церемонии, так куда же их дальше?
— Но ведь за них заплачено?
— Не сомневайтесь.
— Гроб-то заново не выкопают, исключительно в целях перепродажи?
— Вряд ли. Хотя изделие элитное.
— Вот сейчас мне страшно... Только размышлял, как бы похорон своих не видеть. Но и чудно вместе с тем. Что усопший сказал бы этим бизнесменам, если б мог!
— Долго хвалил бы, думаю. За доходную и безвредную идею. Которая не нова, правду сказать, весьма не нова... Безопасная прибыль, что вы! Чего же теряться?
— Да, правда. Я не с той стороны к корове подошёл.
— Это потому, что подходили к лошади... Вы инженер комбинатовский?
— Вроде того. А вас не узнал, простите...
— И очень хорошо, что не узнали. Значит, поводов встретиться не было. Со мной встречаться-то не любят, и я все понимаю — сам себя не любил бы в таких условиях. Я ведь владелец здешних мест.
— Вы и есть ИП «Размышляя о прекрасном»?!
— Именно так. Пока живой его символ.
— А зачем же вы-то в туях прячетесь?
— Похороны не люблю. Грустно. Но и посмотреть интересно. И для бизнеса правильно — за всем пригляд нужен. Мы ведь давно региональный бренд, а люди — просто люди. Ошибка на ошибке. Сегодня опять эту картавую ведущую церемонию вести поставили... Я ей сто раз говорил: попробуйся на радио там, фильмы озвучивай в интернете. Туда же сейчас только таких и берут — тренд. А тут некогда разбирать, что ты сказала. Всё по времени. Нет, говорит, мне здесь нравится — трогательно... Что там трогать?! Ладно, не будем о моих заботах. Давайте уже покидать укрытие. Вам нехорошо? Вы какой-то ошеломлённый... Вам бы принять немного. И минералочки холодненькой... Такой, знаете, обычной, несладкой?
— Знаю!! Скажите, а вы недавно на свадьбе у Г... ых не были?
— Гулял, как же. Я всю династию деда невесты хоронил, с почётом и со скидочками. Весь в бежевом был, как этот...
— Первый осенний лист?
— Вот голова у вас инженерская! Точно... Вы дорогу-то найдёте?
— Смотря куда, видимо.
— Прямо, инженер, идите прямо. Костюмчик бы вам, обувочку обновить, как в фильме моём любимом.
— Не «Четыре свадьбы и одни похороны»?
— Это вы мои мысли читаете? Или всё же я — ваши?
— Уже и не знаю...

Я шёл прямо и думал о том, что всё на свете — одинаковое. Одни лица на свадьбах и похоронах, лишь роли изредка меняются. И я вторичен — в биллион крат. И костюм мой, и мысли мои... Всё было, есть и будет. Обернулся: знакомца моего не видно, а часовенку видно. Сайдинга убогого отсюда не заметишь — просто красиво. И туи эти надоевшие отсюда хороши. Как так? По итогам свадеб и похорон человека уважать не начал, а творения его — полюбил... Куда вместить эти презрение и призрение? О чем мечтать?! Как Генри Торо в отшельниках — вот бы «чинить пути на земной орбите»?

Или просто выпить сегодня? Да с минералочкой... Такой холодненькой, знаете...

Рядом
За туями крестики
Размышлениям — полный облом.
Кто мечтал на сём свете о нулике,
Мы прекрасно на том отдохнём!

* Эпиграф и лирические вкрапления авторские; название произведения передаёт привет "Незабвенной" Ивлина Во.

Это единственный город, где я не был дальше аэропорта.

Прилетел туда в сусальный осенний день, спускался по трапу, напоминая самому себе Алена Делона в белом плаще. Рыцаря в брендовых латах, героя в доспехах от кутюр.

И также Аленом Делоном, с тем же зачёсом волос под фальшью борсалино, прижимистым росточком и недосягаемостью даже со спины, входил я в стеклянные двери здания.

Чувствовал себя в образе каким-то новым, свободным, более глубоким, умудрённым и зрелым, чем вчера.

Первым, что я увидел в киоске прессы ещё издалека, было твоё глянцевое фото. В лучшем стиле. Вся крупность глаз и губ, в общем — черт лица, выделялась здесь явственно, будто ты смотрелась со мной в одно зеркало. И, как обычно, заслоняла меня.

Ты любила, я любил.
Ты забыла, я забыл.
Ты не вместе, я не врозь,
Мы — не в лоб, а как-то вскользь.

Чёрт возьми! Или как там говорится-то это: каналья, дьяболо!.. Попутал всё. А потому что! Стоило ли уезжать, если первое, что я вижу, приехав, это твоё лицо! Прямо не спрячешься, не сбежишь — вот она, бонжурьте, смотрит. Как обычно, не прямо, а немного вбок. Уи, мон шер, я бы не прочь..

Сейчас поправлюсь, сейчас!! «Выглядывая лучшую партию для себя», — возвращаясь к галльскому такту, но не уму, безнадёжно плохо съехидничал я.

Не туше, конечно. О нет, миль пардон.

Подходя ближе к магнетическому фото, я разглядел идущую низом черную кайму. Такие жуть и слабость охватили вдруг меня, что, путаясь в сразу неудобном плаще, пускай и без шпаги, я побежал какой-то петушьей трусцой.

«Нашла лучший выход для себя...», «Трагический итог...», «Отвага или безысходность?»... На меня неслись обрывки заголовков, будто мусор, разнесённый ветром парижских трущоб из открытых контейнеров. Только теперь я понял, что она была повсюду. Витрина пестрела её портретами, борзописцы своими калёными перьями с отравленными слюной наконечниками высекали запальные искры на благодатном пепелище.

А я-то разглядел лишь один чудесный снимок. Такой верный ей. И равный — ей.

Вот почему я так и не вышел из аэропорта.

Под чистым золотом листопадным
Разлетались млечно-белые фалды...
И сердце под карденовской бронёй
Звенело колотой поллитрой.
И не спасибо, что душой живой,
Спасибо, грязный, пьяный, битый.

Диджеила на радио в конце девяностых — начале нулевых. Так-то папа за руку привёл, но я неплохо устроилась: голос оказался подходящим для ночных эфиров.

Несла я какую-то профанацию здравого смысла после полуночи, типа радиоверсии передачи "Секс с Анфисой Чеховой"... Зато звонили в эфир такие товарищи, что по нынешним временам сели бы за свой гон непременно и надолго.

Ночная редакция вечно ограничена в ресурсах. Со мной в тандеме только выпускающий, парень чуть старше меня. Увы, ненадёжный. Прославился попыткой словить кайф по мотивам одного звонка. Крепко "замастыренный" чувачок доложил, что после смешанного приёма аскофена с цитрамоном видит откровенные сцены. Со своим участием.. Коллега проникся, принял, вытошнил. Но не всё — с неделю он то вырубался с пониженным давлением, то бегал с повышенным, весь в жару, открывал окна и задыхался. Видений из фильмов Тинто Брасса так и не возникло. Но в этой передаче он был явно на своём месте.

А я из неё как-то быстро выросла. Стёб над собой и темами уже не радовал, участники пугали. Стало укрепляться отвращение к мужчинам, надоело подозревать в каждом извращенца. Хотя многие, я понимаю, звонили повыделываться, на спор, в компании или чисто преодолеть свои "вшитые" комплексы.

Наши эфиры стали популярными, люди дозванивались в очередь. А кучка фанатов, желающих познакомиться со мной лично, резко увеличилась. По количеству уже конкурировала с тусовкой через дорогу, около круглосуточного тогда алкомаркета.

Так я, девочка местная, стала пробираться на работу через Солёную подворотню. Радиостанция занимала этажик в историческом здании, и подворотня тут тоже была не лыком шита. Когда-то сюда свозили соль пудами, прямо с дОбычи, и сваливали огромные мешки подсыхать перед колкой. В горячий революционный год в мешки спрятались "красные" — и так пробрались в штаб "белых", устроенный в доме. Теперь же мало кто знал, что из подворотни можно попасть к задним дверям здания..

И вот завершила я эфир в шесть утра. Темень поздней осени, точно ночь и не закончилась. Фанаты у центрального входа дежурят, мужичков пять в рабочий день. Ушла "огородами", подворотней этой.

От самих ворот, всегда приоткрытых, вдруг отлипает сутулая тень в сизом вроде пальто. Хватает меня очень сильно, ударяет об землю и волочит по гравию. Машина прям у ворот: это я смутно, но вижу. А вот кричу ли я или слабо пищу, не понимаю. Больно затылок и как бы всю спину...

Мы уже у машины! Он рывком меня поднимает к багажнику. Я ищу последние ресурсы для самообороны, вырываюсь и точно кричу, хоть и сипло. И тут он близко видит моё лицо. Как и я — его. Этот урод просто роняет меня на дорогу. Как держал, вот так и разжал..
Отсутствие хватки, которая сковывала, словно цепями, плюс ещё удар всем телом не дают мне откатиться от автомобиля. Но ужас, что он проедет по мне, поднял на ноги. Я сама дошла до магазина, где растолкала всех опохмеляющихся. И свалилась уже внутри, с колокольным звоном на пустые бутылки. Ещё мелькнуло: о, да они тут и разливают, охренеть!

Это был мой университетский препод. Историк и краевед, прекрасно знавший секретики Солёной подворотни. Его ни разу не выпустили в эфир, такой скрипучий и высокий голосок я бы узнала. Он пытался рассказать о своей "фантазии": рандеву с пленницей, с "лёгкими" издевательствами. Но выпускающего не пробило на томные видения, это ж не аскофен!

Ладно, все целы остались, препод сел. И уже не вышел, в заключении повесился вроде. Невменяемым его не признали, сидел с народом.

Знаете, по какой книге он занимался? "Сильные и субтильные". При высоком росте весил мало, а мышцы разработал.. Сжимал так, что небо в овчинку укладывалось.