Лавка была полна пыли, что оседала на всём, как серый снег забвения. Пыль кружилась в лучах света, шептала о покое, о тишине, в которой можно спрятаться. Скрипка сторонилась её, не желая дружить. «Ты укрываешь всё, что забыто, — думала она. — Я не хочу стать такой, утонуть в твоём молчании». Пыль не отвечала, лишь оседала на её струнах, делая их ещё тяжелее, словно напоминая, что страх забвения — её собственный враг.

Каждый день Скрипка смотрела на Колокольчики у двери. Они звенели, когда входили люди — редкие гости лавки. Их звук был лёгким, безупречным, и Скрипка чувствовала себя всё ничтожнее. «Я никогда не стану такой, — шептала она. — Их мелодия совершенна, а я лишь деревянная коробка с натянутыми нитями». Но однажды Колокольчики, поймав её взгляд, звякнули тише, словно говоря: «Мы лишь приветствуем, наш звук мимолётен. Ты же можешь рассказать целую историю. Почему ты молчишь?» Скрипка вздрогнула. История? Но как найти её, если страх заглушает струны?

Дни текли, пыль оседала, Колокольчики звенели, а Скрипка молчала. Однажды дверь распахнулась, и в лавку вошёл ребёнок — мальчик с любопытными глазами и лёгкими шагами. Колокольчики приветствовали его звоном, и Скрипка, как всегда, вздохнула от их совершенства. Но мальчик не смотрел на дверь. Его взгляд упал на Скрипку, и он, словно заворожённый, протянул к ней руки. «Какая красивая», — прошептал он и осторожно взял её с полки. Пыль взметнулась, но мальчик смахнул её, и струны Скрипки задрожали от прикосновения. Он подхватил Смычок, неумело, но с теплом, и провёл им по струнам. Звук родился — не идеальный, не похожий на звон Колокольчиков, а шероховатый, дрожащий, полный жизни. Это была не мелодия мастера, а простая песня — как шёпот ветра, как шаги по траве, как смех ребёнка. Скрипка замерла, её деревянное сердце затрепетало. «Это я? — подумала она. — Это мой голос?» Мальчик улыбнулся, продолжая играть, и звук стал смелее, живее.Скрипка поняла: её мечта не в том, чтобы стать как Колокольчики, чей звон прекрасен, но мимолётен. Её мелодия — в искренности, в том, как она говорит с сердцем того, кто её слушает.

Мальчик ушёл, но обещал вернуться, и Скрипка осталась ждать. Она знала: её голос родился, и он будет петь, пока есть руки, готовые коснуться струн, и сердца, готовые слушать. Колокольчики звенели у двери, приветствуя новых гостей, и Скрипка, впервые, не завидовала. «Ваш звук прекрасен, — подумала она, — но мой — это моя история».

Демон всмотрелся. Он видел их всех: племена, что выгрызали путь к славе зубами, поломанными о камень; империи, чьи правители пили из кубков, отлитых из слез рабов; философов, что кричали в пустоту, пытаясь понять причину того, зачем их крик рождается.

— Вы думаете, что вы властны над временем? — продолжил он, и в зрачках Бельфегора вспыхнули видения: океаны расплавленного золота, которые растворяются в руках бедняков, пирамиды рушащиеся под тяжестью собственного величия, корабли, тонущие с сокровищами, которые уже никому не нужны, армии, превращающиеся в прах под солнцем, которое они клялись покорить. — Нет. Это просто пена на губах вечности. Суррогат бессмертия для тех, кто слишком труслив, чтобы это понять: вы — лишь пыль на пути бесконечности.

— Вы все повторяетесь из цикла в цикл. Нищие становятся титанами. Титан жаждет стать богом. Бог забывает, что когда-то дрожал от голода… и тогда его трон крошится. И начинается творение заново.

Ветер принес снизу вой — то ли молитву, то ли предсмертный стон. Где-то новый народ, едва выбравшийся из пещер, уже разводил костер под алтарем, сложенным из черепов предков. Их шаманы, обмазанные пеплом, танцевали, выпрашивая у небес силу.

— И вы правы, — кивнул Бельфегор, и каменные змеи у его трона застыли, словно прислушиваясь. — БОЛЬ — ваш единственный учитель. СТРАДАНИЯ — лестница. Вы будете карабкаться по ней, обдирая пальцы в кровь, и когда-нибудь вскрикнете: «Мы достигли вершины!». А потом оглянетесь и увидите — лестница вела в никуда. И тогда вы начнете строить новую.

Он откинулся назад, и трон вздрогнул, выплевывая из трещин черный дым. Звезды над ним мигали, как глаза мертвых богов. Они тоже когда-то верили, что вечны.

— Но я не судья. Ваше безумие — мой пир. Рвите глотки, стройте троны из зубов врагов, называйте хаос — судьбой. А я… — его пальцы сжали подлокотники, и камень заскрежетал, — А я буду сидеть здесь… и смотреть. Пока последний ваш храм не рухнет, чтобы на его обломках какой-нибудь голодный щенок нацарапал: «На этот раз мы всё сделаем правильно».

Где-то внизу обрушилась древняя башня, погребая под обломками храма людей. Где-то родился младенец, чьи потомки через тысячу лет назовут себя владыками вселенной. Бельфегор закрыл глаза. Ему снились те же сны, что и песчинке в пустыне — бесконечные, бесполезные, прекрасные.

И когда его смех взбудоражил туманы в бездне, даже звезды на миг смолкли, вспомнив, что когда-то они тоже смеялись…

И вновь восстала из праха цивилизация, чьи дети, обожжённые солнцем собственного высокомерия, выстроили путь к звёздам. Их корабли, отлитые из света и надменности, пронзали небеса, оставляя за собой шрамы реальности. Они говорили на языке чисел, покоривших гравитацию, и верили, что звёзды — это буквы в книге их судьбы, а не надгробные руны предков. Их города висели в небесах, словно паутина, сотканная из их честолюбия, а сердца бились в такт машинам, жгущим время как топливо. В тоже время где-то в трещинах монолитов, среди ржавеющих обломков богов прошлого, уже зрели споры нового упадка — тихие, терпеливые, бессмертные…

Если вам понравился рассказ, буду рад если вы поддержите меня лайкосом на Литресе и оставите комментарий 😉

https://www.litres.ru/book/daniil-aleksandrovich-starchukov/...