Я открыл глаза от звука кукушки в часах. Эта стерва раскаркалась, знаменуя, что день уже в самом разгаре. Одиннадцать. Жена уже ушла на работу, а я никуда не собирался. Прелести жизни писателя. Ты встал и уже на работе. Ведь окружающий мир дарует тебе почву для новых творений.
На душе появилось какое-то неожиданное ощущение. Ощущение ожидания чего-то хорошего и безмятежного. Ощущения свободы потока мысли. Взгляд мой случайно задержался на навесном календаре. 3 марта. Ах, вот оно что. Всемирный день писателя. Это хорошо. Сегодня у меня есть лицензия, чтобы нажраться. Сегодня у меня профессиональный праздник.
Моя любимая женщина не любит, когда я пью, и часто грозит мне скалкой. Кто вообще придумал бить мужей скалкой. Кто была та первая сучка, что испробовала кухонный элемент не по назначению?
Дома выпить было нечего. Моя любовь предусмотрительно выливала все в унитаз. В таких случаях я завидовал рыбам и микроорганизмам, у которых начиналась коньячно-водочная сиеста на макроуровне. Ну где-то есть ее заначка. Если дернуть оттуда немного, то она ничего и не заметит. День писателя просто по умолчанию не может пройти в сухую.
Люберецкий Шерлок Холмс начал свое расследование. Под матрасом -нет. В шмотках – нет. В вытяжке – нет. Чтобы понять, где спрятаны деньги, надо думать, куда бы я их спрятал сам. До того, как пропил бы их. Так, так, так. Бинго. Отодвинув нижнюю дощечку за шкафом, мне открылась потайная область. Пошарив там рукой, я нашел небольшой мешочек, утянутый шнурком. Семь тысяч пятьсот.
- Богато живешь, моя прекрасная Евгения, - подумал я, и округлил ее сумму до ровного числа.
Празднику быть. Настроение поднялось до небес. Накинув куртку, я вышел на улицу.
Погода просто шептала. Солнце ярко играло лучами на подтаявшем снегу, и было относительно тепло, что было удивительно для начала марта.
- Спасибо, вселенная, - подумал я, укладывая коньяк в пакет, стоя на кассе продовольственного.
- Виталий Александрович, это ты с утра что ль пить уже собрался?
- Зоя Иванна, не начинайте, у человека праздник.
- Какой это у тебя праздник?
- Всемирный день писателя.
- Так ты только и рассказываешь каждый раз, что ты – великий писатель, а где творения твои, принес бы хоть почитать старушке.
- Все будет, Зоя Иванна. Нобелевскую еще мне потом дадут.
- Иди уж, - звонко заржала продавщица, своей тональностью пытаясь разбить стекла, но дальше дребезжания не зашло.
Мне однозначно нужен был приятель для церемонии. Да не простой, а с творческой жилкой. Через две улицы от меня жил поэт на пенсии. Уткин Марк Маркович. Раньше он писал о любви и женщинах. Потому был популярен. Женщины любили сопли. Женщины любили Марка Марковича. Жена Марка Марковича не любила женщин, любящих Марка Марковича. Марк Маркович завязал во имя любви к женщине-жене. Однако мы частенько пересекались с ним в местном литературном клубе, где он читал из своего старенького.
Нормальный такой дед. Не знаменит. Не богат. Широк душой. И варит самогон.
- Марк Маркович, - тарабанил я в дверь, - Марк Маркович.
- Чего ты орешь, Виталий Александрович, - открыв дверь, сказал дед.
- С праздником, Марк Маркович, - сказал я ему, показав бутылку.
- Это с каким?
- Всемирный день писателя.
- Так я ж поэт.
- Ну и чего?
- Согласен. Ты ж - писатель. Одного нам за глаза, чтобы возлить прекрасную жидкость в свои черные души, - нараспев исполнил Маркович.
- А у тебя своя прекрасная жидкость есть? Уж очень хороша она для ноток творческих, коими поют наши души..
- Есть, но пошли отсюда, а то бабка моя вернется и начнется Третья мировая война, где мы с тобой станем ее первыми жертвами.
- Логично. Пошли ко мне. Женьки часов до шести не будет точно.
- Отличная идея, мой друг, - воодушевился Маркович.
Вернувшись ко мне домой, мы решили, что такой великий праздник не должен проходить в четырех стенах, ибо свобода мысли творческого человека не знает рамок и границ. Решено было провести его на крыше за чтением стихов и рассказов под музыкальные тона трехзвездочного коньячка и самогоночки многолетней выдержки. Выдержка же поэта и писателя оставляла желать лучшего. Душа требовала, чтобы ее согрели. Согрели изнутри чем-нибудь горячительным.
На люке, ведущем на крышу, был амбарный замок, но у старого лиса всегда есть козырь в рукаве. Когда я брал ключ в домоуправлении, чтобы поставить антенну, то предусмотрительно сделал дубликат. Знал же, что пригодится.
Я читал рассказы, Маркович - стихи. В паузах мы размышляли о высоком. Это ли не настоящее счастье. Счастье быть услышанным и понятым. Маркович верил в мой потенциал и величину мысли, но в это не верили люди. Одно за другим мне отказывали издательства, а на призывы, что я – новый Оруэлл или Буковски, лишь ехидно улыбались. Суки. Так и умирают непризнанные таланты. Такие же суки не признали и Ван Гога. Человек умер, а лишь потом стал всемирно известным.
- Маркович, ну вот где справедливость?
- Ван Гог – да, мужиииик. А знаешь почему он творил такие гениальные вещи?
- Ну.
- Потому что бухал и видел мир в своих красках. Ими и рисовал.
- А люди не видели.
- Вот ты, Виталий Александрович - хороший писатель. Пишешь добротно, резко и на злобу дня рубишь правду-матку. А ты почему ты неизвестен?
- Они не готовы ещё. Я просто опережаю свое время.
- Вот-вот. Буковски заметили только после 50. А тебе сколько?
- 35, Марк Маркович.
- Красивая цифра. Звучит, как тост.
- Ну, будем.
- Ну вот о чем это я. Ах, да. О, Буковски. Ты пиши, пиши. Потом и тебя заметят.
- Думаешь?
- Сто процентов. Это ж дело одного произведения. Одно выстрелит и все - считай, успех.
- А остальные потом будут читать?
- Ага. Издатели, как акулы будут кружить вокруг, чтобы отцепить кусок пожирнее. Даже издашь неизданное.
- У меня там ещё очерков куча.
- Я помню. Они вполне себе. Вот в кучу соберёшь и сборником выпустишь.
- А схавают?
- Будешь популярным, схавают все, что угодно.
- Поверю на слово старому литературному волку.
- Только ты издательствам сильно не верь. Они объебывают нашего брата, будь здоров.
- Плеснуть еще?
- Плесни. Они оставляют тебе четверть цены, а то и меньше. Куда это годится?
- Знаю. Суки вообще.
- Ты пишешь, стараешься, тратишь свое время, а зарабатывают они. Они, а не ты.
- Говорю же. Суки.
Тут Марковича повело.
- Эээээ, смотри наверне….шься.
Сила гравитации и вливания в разум отправили поэта к земле. Он споткнулся о парапет и так нелепо свалился.
- Маркович, ты там живой? – выглянул я с крыши.
Поэт лежал на снегу и не шевелился. Учитывая, что дом-то трехэтажный, надежда оставалась. Я рванул вниз, но увы. Тело поэта было бездыханно.
- Блять, блять, блять, что же делать? – орал я, наворачивая круги, - скоро Женка еще вернется.
Приход жены и ее скалка волновали меня больше, чем подозрения в убийстве. Приехавшие полицейские спасли меня от расправы и увезли в отделение на допрос. Ненадолго. Скоро меня выдали жене лично в руки. Она явно была не в настроении и орала всю дорогу до дома, орала и дома. Пытался ей объяснить, что это просто трагическое стечение обстоятельств и это пойдет на пользу творчеству Марковича. Ведь поэтов после смерти читают значительно лучше, чем при жизни.
Был не понят. В ход пошла сковородка. Что-то новенькое, но тоже больно. Зачем я женился на этой чёрствой женщине? Как можно не понять трагедию тонкой души писателя, только что потерявшего друга.
Я открыл глаза от звука кукушки в часах. Эта стерва раскаркалась, знаменуя, что день уже в самом разгаре. Одиннадцать. Жена уже ушла на работу, а я никуда не собирался. Прелести жизни писателя. Ты встал и уже на работе. Ведь окружающий мир дарует тебе почву для новых творений.
Взгляд мой случайно задержался на навесном календаре. 4 марта. Просто день. Обычный день моей обычной и никчемной жизни непонятого и неизвестного писателя.
Виталий Штольман, 2022 год
