Александр Колин по кличке "Кол" славился не только непревзойденной тупостью, но агрессивным настроем к жизни. Он именовал себя не иначе, как панком, пытаясь уложить жидкие волосы в ирокез пивом и свято чтя три главных правила: кури, бузи и на всех ори.
Матерные частушки, которые он называл "свободным творчеством" были общей бедой городка трех общежитий, где Кол проживал. Ни воспитательный отдел, ни комендант не могли совладать с его "творческими порывами", ибо на каждое дело у Колина находилась отговорка в виде запуганного новичка, по ошибке втянувшегося в компанию панка. Как итог, виноватыми оставались все, даже сам комендант, но никогда им не оставался Колин Александр Вячеславович.
В то утро Кол получил необычайно веселый предмет — несмывающийся маркер. Штука это была занятная, а главное — необходимая в условиях общежития №3, ибо теперь на дверях Машки, что отказала ему в свидании на прошлой неделе, можно было написать важное сообщение о том, что она шлюха, а на дверях преподавателя Виктора Варламовича, не поставившего зачет за просто так, — обозначить, что он незачетный пидрила. То есть, объяснить каждому неправому его законный статус, как сказал бы сам Колин.
Конечно, подобного рода дела вызывали невероятную усталость и голод. Для восполнения энергии Колином была выбрана новая шаурмечная возле автовокзала — одна из самых недорогих и, как сказал его брат-подельник по кличке Чесслово: «Самая вкусная, братан, чесслово, чуть ли не бесплатно похавать можно».
Вкусно и главное бесплатно – два главных критерия, по которым оценивалась еда. Вкусно, это конечно, когда шаурму не просто сделают, а сделают нормально, а вот бесплатно – это когда шаурмист не сможет догнать его компанию. Друг по кличке Капитал однажды заявил: «Мы не едим бесплатно! Мы трудимся, посвящая себя творчеству и оставляя культурный след в виде музыки, что будет жить вечно. Мы боремся против гнетущего капитализма, который давит на народ, словно сапог американского копа на лицо нег…». Договорить он тогда не успел, подавившись помидором. Как бы то ни было, Капитала вся компания активно поддерживала, ибо есть хотелось всегда, а вот тратить деньги, которые можно спустить на пиво – не очень.
Новая шаурмечная выглядела весьма скромно и аккуратно, словно не пыталась броситься в глаза яркой вывеской, как это делали остальные кафешки. За прилавком сидел не молодой уже армянин, с добрыми глазами.
— Мне эта... Большую шаву с халапеньо. Сыра побольше! — Гаркнул Кол, осматриваясь на наличие возможных камер.
— Сделаю, в лучшем виде! — Шаурмист хлопнул в ладоши и зашкворчал мясом на плите. — Вы из студентиков будете? У нас студентикам скидка – почти двадцать процентиков будет!
«Ага, все сто, дядя» — улыбнулся про себя Кол, потягиваясь к заветному ароматному свертку в прозрачной маечке. Едва пальцы почувствовали тяжесть шаурмы, как ноги сами развернули и понесли парнишку прочь от несчастного торговца. Ухом он слышал привычное «Стой! Постой, мальчиэк! Ты же забыл!», но останавливаться он не собирался.
Шаурма была умята в ближайшем дворе, с особым удовольствием. Критерий «вкус» не подвел — за такую даже заплатить не жалко в следующий раз. Не полную цену, конечно, но рублей пятьдесят оставить можно.
Кол вытер руки от соуса об висевшее сохнущее белье, и потопал обратно творить свое, не осмысляемое серой массой, творчество. Уже на подходе к общежитию он заметил, ключ из кармана от комнаты куда-то пропал. «Бляя, неужели выронил у шаурмечника?» - с досадой подумал он, понимая, что оставшийся вечер придется потратить на взлом своей же двери.
Первый, к кому обращался Кол в такие моменты, был Чесслово – он каждый раз клялся, что умение открывать двери – его конек. Поэтому не раздумывая, Колин постучался в бежевую, местами подпаленную дверь, чувствуя странное шевеление внизу живота.
— Чесслово, пидрила, а ну открой залупу! — заорал Колин спустя пару минут, когда шевеление в животе ускорилось и начало спускаться вниз. — Бля буду тебе пизда, если не откроешь!
Дверь открыл высокий громила по кличке Соска. Он свистнул, тыкая в лоб Колу:
— Да на тебе лица нет, братишка, шо, бледного словил?
Колин молча пихнул его в сторону, залетая в комнатный блок и дергая ручку туалета. Закрыто.
— Хули тут нихуя? — Рыкнул он в сторону сидевших в комнате. Кажется, он знал здесь от силы пару человек, исключая Капитала, Соску и Чесслово, у которого на коленях сидела какая-то девушка в короткой кожаной юбке.
— Не-не, братишка, мы больше такую хуйню, как открытый тубз, не практикуем. У нас же дамы… — Чесслово издевательски улыбнулся. — Шутка! У нас просто толкан забился. Ждем сантехника, алкаша этого сраного.
Лицо Чесслова вдруг вытянулось, а глаза заблестели, словно он увидел несметное сокровище:
— А шо ты, по срочному? Срочному, да?
Кажется, рука друга потянулась к телефону. Кол вспомнил: когда-то давно, когда они были первокурсниками, Чесслово напился и после лежал в луже собственных отходов. Фотография была сделана собственноручно Колином, и все еще хранилась где-то в телефоне.
— Бля, не смей! – взвизгнул Колин, вылетая из комнаты. Кто, кто был хоть немного добр к нему, к кому можно обратится… Кол мчал по коридору общежития, ища заветную надпись. Вот она, «шлюха»!
Побледневшими сжатыми кулаками он затарабанил в дверь несостоявшейся подруги. К его сожалению, дверь открыл ее брат – недавний выпускник колледжа МВД.
— Простите, ошибся дверью! — проронил незнакомые для себя слова Кол, отступая назад. На лбу уже начинали выступать капельки пота от со всей силы сжатых ягодиц.
— Не ошибся. Твое творение на двери моей малой?
—Его, его! Я лично видел, как он писал эту гадость! — Из-за угла вылетел Чесслово в сланцах на босу ногу и с камерой на изготовку. — Держи его!
Ближайшая дверь последний шанс на спасение. «Незачетный пидрила», совсем рядом, так близко. Кол почувствовал, как становится тепло его ягодицам и рванул со всех ног к последней возможной точке выживания.
— Виктор Варламович! Умоляю, пожалуйста! Спасите! — Истерично барабаня по двери, оскверненной неказистой надписью, которая теперь не казалась смешной, Кол уже почти плакал. Живот резало и крутило, кирпичи внутри тянуло к земле, а предатели-кореши во главе с братом «шлюхи» были уже рядом.
— Что такое, Александр Вячеславович? Чем обязан? — Виктор Варламович открыл дверь, но лишь на пару сантиметров. Однажды студенты подкинули ему в комнату порванный презерватив с прокисшим кефиром и наученный горьким опытом, он перестал открывать двери нараспашку.
— Простите, что я был дураком! Вам пары срывал, мебель портил! Простите, только впустите меня! — Колин упал на колени, вытирая слезы унижения и напряжения с побледневших щек.
— Не пускайте, не пускайте! — заорал подлетевший Чесслово. ¬— Чесслово, он снова тупую шутку придумал! А мы отказались, мы же за вас всегда были, Виктор Варламович, чесслово!
— Мы сейчас сами с ним поговорим. — Кивнул брат «шлюхи», поднимая Колина за плечи.
— Каждый имеет право на ошибку! — Виктор Варламович быстро распахнул дверь, впуская обессиленную жертву, которая молнией скрылась в туалете.
Это место показалось Колину не просто чудесным; оно было волшебным. Удобно приземлившись на сидушке, он вдруг понял, что мир не стоит его злости. Кажется, будто его окружил рай – мягкая туалетная бумага, успокаивала, будто облака, плывущие по небу. В сердце вдруг наступил покой, о котором он мечтал всю жизнь, но познать его не мог. Все злобные слова провалились куда-то в водную бездну унитаза.
—Я что, в сказке? — Колин улыбался во все свои двадцать три почти целых зуба, чувствуя себя вновь ребенком. Боль отступала, тревоги и страхи тоже. Он даже смог простить друзей, ведь он когда-то поступил с ними также ужасно. И Машка... Разве она не достойна большего, чем пить пиво под пьяные гитарные вопли? Разве не достойна она букетов, прекрасных платьев и фотографий у моря на закате? Кол вдруг почувствовал сильную обиду на самого себя – как мог он такого ангела, как Маша, назвать таким непростительным ужасным словом? Он обязан извиниться, перед каждым и за все.
Вышел из туалета Саша обновленным. Он крепко пожал руку преподавателю и обнял.
— Вы мне жизнь спасли, Виктор Варламович. Я теперь – другой человек! Вы обращайтесь со всеми проблемами, и днем, и ночью!
А где-то в шаурмечной с улыбкой протирал плиту армянин с добрыми глазами.
