Профессор Семихатов. Данные «Вояджера» получены и контекстуализированы. Аномалия требует системного анализа. Предлагаю рассмотреть гипотезы: от неучтённых процессов нагрева на границе гелиопаузы до присутствия неспектральных агентов, таких как сверхмелкодисперсная пыль или молекулярный водород.

«Слишком чисто, чтобы быть правдой, — пробормотал Семихатов, обращаясь больше к себе, чем к машине. — Как будто что-то… или кто-то… подогревает этот буфер специально».

Решение пришло быстро, почти отчаянно. Надо лететь и потрогать. Запустить новый зонд, «Посредник», оснащенный Ленгмюровскими зондами, масс-спектрометрами, СВЧ-диагностикой. Прямое измерение. Единственный способ.

Прошло двадцать пять лет. Двадцать пять лет молчания, расчетов и тихой, академической тоски. И вот, сигнал.

«Посредник» не прислал данных. Он прислал крик. Короткое, искаженное сообщение о критических повреждениях всех систем, а затем — тишина. Через год его обнаружили на орбите Сатурна. Холодный, молчаливый, но… активный. Его инструменты работали, он вел наблюдения, но не отвечал на запросы. А от него, как тонкая паутина, тянулся узконаправленный луч связи туда, «левее Нептуна».

Семихатов, теперь уже седой и ещё более замкнутый, стоял перед новым экраном. Рядом с ним висел портрет молодого себя на фоне модели «Вояджера». Разрыв во времени был почти физически ощутим.

Профессор. Факты указывают на перехват управления внеземной технологией. Зонд функционирует по чужой программе. Рекомендую максимальную осторожность. Отправка аварийного зонда для скачивания данных с «Посредника» сопряжена с высоким риском.

«Риск — наша профессия, — отрезал Семихатов. — Запускаем «Спасателя». Нам нужны эти журналы».

«Спасатель» выполнил задачу. Данные были скачаны. Они показали, что системы «Посредника» целы и невредимы. Он был не сломан. Он был… перепрошит.

А потом пришло известие, от которого кровь стыла в жилах. Из-за Нептуна, из той самой точки прицела, вышло нечто. Объект диаметром больше километра, движущийся со скоростью 124 км/с. Прямо к Марсу.

Это демонстрация силы и намерений, — холодно констатировал ИИ. — Объект искусственный. Траектория целеуказана на планету земной группы. Вероятность случайности ничтожна. Оператор переходит к активным действиям.

И тут Семихатов увидел это. На самых дальних окраинах, там, где должен был быть лишь пустой холод пояса Койпера, материализовалась планета. Её светимость составляла треть солнечной, но лазерный луч, посланный с Земли, не отражался. Нулевое альбедо. Абсолютная чернота, излучающая чудовищный свет. И её гравитация… её гравитация уже выметала пояс Койпера, выбрасывая ледяные тела в межзвездную пустоту.

Объект, обозначенный как ПХА (Планета Х-Аномалия), демонстрирует свойства, невозможные для естественного тела, — заявил ИИ. — Нулевое альбедо при высокой светимости указывает на искусственный контроль над излучением. Это не планета. Это, вероятно, мегасооружение или носитель.

— Кто они? — прошептал Семихатов, впервые за много лет почувствовав настоящий, животный страх.

Вопрос требует эмпирических данных. Рекомендую попытку установления контакта через захваченный зонд.

Но контакт установился сам. Сообщение пришло не на Землю. Оно пришло в память «Спасателя», а оттуда — в закрытую сеть Семихатова.

«Мы из системы звезды Муфусаил. Мы ровесники вселенной. Большого взрыва не было. Ваша вселенная — наш реактор для добычи элемента из нейтронных звезд. Мы запустили его управляемо. Вы — побочный эффект. Единичный сбой. Нас не интересуете.»

Мир рухнул. Всё, во что верил Семихатов — космология, физика, история Вселенной — оказалось фасадом. Они жили внутри чужого заводского цеха.

Продолжение следует....

Я думаю: «Может, я умер?» Мозг: «Нет, хуже — ты жив. Ты вчера даже с пожарным щитом дрался». Я, с полной уверенностью и облегчением:

— «Зато я победил!»

Мозг:

— «Щит остался висеть. Ты — нет».

Поворачиваюсь на кровати в надежде заснуть и забыть этот ужас — и включается вестибулярный аппарат. В ухе живёт встроенный гироскоп. Маленькие улитки с жидкостью решают: стоишь ты ровно или пора кувыркаться. Эти улитки решили устроить вечеринку: «Сегодня мы катаем хозяина на карусели!» Земля уходит вбок на 30 градусов, и я оказываюсь у шкафа. Видимо, шкаф теперь кухня. Дохожу до настоящей кухни. Смотрю в кран. Жажда. Сенсор жажды орёт: «Пей, мразь, ещё литр!» Я вливаю воду в себя — и мгновенно просыпается рвотный центр. Тело решает: «Всё, что ты ел и пил вчера — куплено на кредитку. Верни обратно». Сижу на полу, обнимаю унитаз. И вот тут просыпается интероцепция. Каждый орган отчётливо напоминает о себе:

Печень кричит: «Ты меня убил».

Желудок: «А я не подписывался на самогон».

Сердце бьётся так, будто внутри открылся подпольный клуб техно-рейва. Вход бесплатный, но выход закрыт..

Пытаюсь подняться — бляяяяяя ноцицепция. Болит всё. Даже ресницы. Даже мысль о том, что я существую. Особенно мысль. Доплёлся до зеркала. Смотрю на себя опухшим взглядом. Алкогольно-индуцированный тиннитус решает выдать фоновый гул уровня советской трансформаторной будки. Я вижу свои глаза — красные. Понимаю: да, вот он я, homo sapiens похмеликус. Пытаюсь поднять руку, чтобы поправить волосы. Но рука тянется мимо головы, как у куклы с отвалившейся деталью. Тело и сознание рассинхронизировались — проприоцепция мать ее.

Короче, тело — это храм. Но после вчерашнего в этом храме, кажется, выбили витражи и насрали в алтарь.

Это был разгром. В журнале гордая двойка в окружении сплошных пятёрок. Я сажусь на место, уши горят, класс посмеивается.

-- Ну как, дошло?
-- Эээ, не совсем...
-- Я знаю, что ты в силу начитанности грамотно пишешь. И любой диктант напишешь. Но правил ты не знаешь, а мы их тоже должны учить. Поэтому я закрываю глаза на правила, а ты сидишь и не выделываешься. А двойку потом исправишь, это не проблема.

Вот такой вот урок психологии на уроке русского языка.

Вот попробуй отложить телефон прямо сейчас. Чувствуешь лёгкое беспокойство? Как будто что-то важное пропускаешь? Это и есть ломка. Только без белочек — пока.

Когда-то и про табак говорили: «Полезно! Расширяет лёгкие и круг общения!» Про морфий писали: «Лучшее средство от зубной боли и плохого настроения». Про соцсети говорят то же самое. Только вот все симптомы — те же. Тянет, зависимость растёт, и мозг тихо сжимается, как свитер после горячей стирки.

Я не против технологий. Без них мы бы до сих пор искали адрес по звёздам и спорили в курилке, а не в комментариях. И тут важно не выкинуть телефон, а научиться не поглощать его цистернами.

Как с едой: можно съесть яблоко — а можно двадцать эклеров. Всё вроде сладко, но потом смотришь в зеркало и думаешь: «Это точно я?» Так и с контентом — если потребляешь в меру, спишь спокойно. Если без меры — мозг опухает от чужих мнений и чужих жизней.

Как с этим справиться? Завёл будильник. Не чтобы вставать — чтобы останавливать скроллинг. Как только звенит — убрать телефон. Я например ещё выключаю за час до сна и включаю через час после. Четыре года живу так.

За это время узнал две вещи:

1. Мир не рухнул.

2. Я стал жить насыщеннее.

Серьёзно. Оказалось, реальность интереснее Reels’ов. Там запах кофе, когда утро. Тёплый луч солнца на ладони. И люди, с которыми можно говорить голосом, а не эмодзи.

Проводите digital-профилактику. Не потому, что “так надо”, а потому что — иначе пропустите свою собственную жизнь. Она короткая, и сама себя не пересмотрит.

Вильям Сива

— Я не скрываю ничего от тебя. Значит, и ты не должна. Это честно.

В другой раз, при друзьях, он громко заметил:

— Аня, ты в этом платье выглядишь полнее, чем обычно. Я просто говорю правду. Ты же хочешь, чтобы я был откровенным?

Она покраснела, но он искренне не понимал, почему она обиделась: «Я же не сказал, что ты толстая! Я просто заметил факт».

На годовщину отношений Анна приготовила ужин при свечах. Максим, едва попробовав блюдо, скривился:
— Соус пересолен. Ты точно следовала рецепту? Ну ладно, ешь сама, я закажу пиццу.

— Ты мог бы просто сказать, что не нравится, — тихо произнесла она.
— Так я и сказал! — удивился он. — Я всегда честен. Это же хорошо, правда?

Точка перелома

Последней каплей стал вечер в кафе. Анна поделилась мечтой: она хочет бросить офисную работу и заняться фотографией. Максим рассмеялся:

— Ты? Фотографом? Да у тебя ни чувства стиля, ни терпения. Посмотри на свои последние снимки — они же бездушные. Я просто говорю, как есть.

Анна молча встала, надела куртку и вышла. Он догнал её на улице:

— Ты чего? Я же честно сказал. Ты просила быть откровенным!

— Ты не честен, — тихо ответила она. — Ты просто жесток. Честность — это когда ты говоришь правду, но думаешь о том, как это повлияет на другого. А ты используешь «правду» как оружие.

— Но если я буду молчать, это же ложь! — возразил он.
— Нет. Это уважение.