Шойгуйск
Правильно ли я понимаю, что теперь города по проекту шойгу не построят?!?
Правильно ли я понимаю, что теперь города по проекту шойгу не построят?!?
Горе пришло в семью Ильичевых. Предполагаемо, но неожиданно. Умер дед Кирилл. Почитай 93 года на Земле грешной прожил, потомство богатое после себя оставил, четверых детей, десятерых внуков и даже правнука. Крепкий хозяйственник был Кирилл Анатольевич, первый яблоневый сад на всю округу на гектар, дом в три этажа, поросята, птицы домашней видимо-невидимо. А знаменитая на всю область пасека Ильичевых! Да что там на всю область, на весь регион! Как после перестройки частное предпринимательство разрешили, Кирилл Анатольевич первый фермерское хозяйство открыл. Поначалу сам справлялся, с сыновьями, а потом и работников нанимать начал. Процветало дело.
Старшие сыновья, Николай и Андрей, как дед Кирилл плохеть начал, окончательно на себя ферму взяли, Николай на пасеке, Андрей в саду, а за птицей мать, Анастасия Мироновна следила, бабушка Тося, как ее в семье звали. Маленькая, юркая, сухонькая. Никто и не помнил ее уже молодой, будто бы сразу она такой на этот свет и появилась, бабушкой Тосей, в линялом в белый цветочек красном переднике, белой косынке на белой голове и сеточкой ласковых морщин на высоких загорелых яблочках-щеках.
Никто лучше нее не мог без потерь цыплят и утят вывести, лапку или крыло вправить. Прямо за несколько дней чувствовала она беду, могла безошибочно определить заболевшую птицу и вовремя отсадить ее, предотвратив эпидемию. Касаемо птицы авторитет ее был непререкаем. Из других хозяйств приезжали, опыт перенимать, да только не у всех выходило. Бабушка Тося виновато разводила руками с извиняющей улыбкой и говаривала: «Не взыщите, милые, тут чутье на птицу надо иметь. Родилась я такая, нет тут заслуги моей, не знаю, как и научить. А вот как птенцов водить, какую траву давать, это пожалуйста, завсегда рада, расскажу, покажу. Птица особый подход любит!»
Дед Кирилл по хозяйству уже далеко ходить не мог, с сыновьями ездил, а тут приободрился, на трактор свой любимый американский полез. «Захорошело мне!», говорит, «хочу сам проехать». Как по ступенькам поднялся, за ручку кабины взялся, так и упал на землю замертво. Врачи сказали, что сердце в раз остановилось. Так хоронить на кладбище его и повезли, на этом самом тракторе. На прицепе, красиво украшенном.
Бабушка Тося на кладбище на поехала. Легла пластом на их с дедом кровать с металлическими шарами в изголовье, так и пролежала три дня. Без слез, без слов, без эмоций. На четвертый день она встала и как ни в чем не бывало пошла во двор. Но с той поры все шло не так. Что-то глубоко в ней сломалось, будто лопнула та самая струна, которая и держала ее на ногах крепко и давало то самое особое птичье чутье.
Вскоре полегли нововыведенные утята- бегунки, а потом болезнь поразила всех молодых цесарок. Орнитоз, сказал ветеринарный врач, который приехал из райцентра.
Через три месяца мороз побил яблони, а в ульях завелся клещ. Старшие сыновья бабушки Тоси только вздыхали. Да и было от чего вздыхать, Николаю уже 65 стукнуло, а Андрею вот-вот за 63 перевалит. Средний сын Анатолий на ферме был бесполезен, трудился в городе энергетиком на заводе, а младшая дочь Раиса и вовсе к ферме не приучена, как уехала в 17 лет в город, на врача учиться, так там и осела. Хозяйство деда Кирилла разваливалось на глазах.
Вскоре вся семья собралась на совет. Внуки бабушки Тоси получили прекрасное образование, как и хотел их дед, Кирилл Анатольевич, нашли хорошую работу в городе и на ферму возвращаться никто не хотел. Семья приняла решение ферму пока сдать в аренду. Дед Кирилл хорошо воспитал детей и внуков. Главным было благосостояние семьи. Зачем тянуть непосильную ношу и вести хозяйство, на которое нет сил? Хозяйство должно приносить прибыль. Оставили нетронутым только семейный дом и несколько птиц, за которыми следить оставили работника. Бабушку Тосю забирала в город внучка Марина, дочка Раисы.
Марина работала терапевтом в поликлинике, пошла по стопам матери и выбрала медицину. Кто, как не она могла обеспечить лучший уход для бабушки?
- Не поеду. – громко и отчетливо раздалось над накрытым белой скатертью с вышитыми по углам анютиными глазками скатертью столом.
Маленькая и улыбчивая всегда бабушка Тося возвысились айсбергом над семьей.
- Не поеду. Помру я там, в городе.
- Господи! Мама! – страдальчески всполошилась Раиса. – Ну что значит не поеду? Кто тут с тобой останется? Коля с артритом мучается, Андрей с давлением. С Тахиром я тебя тут не оставлю. Что он может? Навоз убрать и корма дать? Не сможет он за тобой ухаживать. Нет, решено. Будешь жить с нами, под присмотром и медицинской помощью. В твои годы надо беречь себя.
-Помру я в городе. – упрямилась бабушка.
Но что значит мнение одной старушки, когда против нее четверо детей, десять внуков и здравый смысл? Решено было собираться прямо с вечера.
Пока Раиса с Мариной после ужина паковали немудреный бабушкин скарб, она сидела на большом деревянном сундуке, скрестив маленькие ножки в пестрых шерстяных носках и качала головой: «Помру я в городе. Чужая я там»
Раиса в который раз вздыхала и продолжала укладывать чемодан.
Попрощаться с домом у бабушки Тоси не вышло. Быстро утрамбовались в машину и поехали, укутывая всю прошлую жизнь, всю молодость, любовь и надежды толстым облаком дорожной пыли.
Как ехали на поезде, как приехали в город бабушка Тося и не помнила. Как заселилась в отдельную комнату в квартире Марины тоже. Просто легла на застеленную чистым бельем кровать и провалилась. То ли сон, то ли обморок.
Утром ее разбудил аккуратный стук в дверь. На пороге стояла Марина с подносом.
- Доброе утро бабуля! Завтрак принесла. Прямо в постель.
За все 83 года жизни ни разу бабушка Тося не спала дольше восьми утра, да и не завтракала. Пока всем наготовишь, птицу с утра проверишь, какой тут завтрак.
- Не могу я, внученька. Не надо. Плохо мне.
Из-за плеча Марины выглянула лохматая голова с пробитой бровью, в которой красовалась металлическая сережка.
- Доброе утро, прабабушка. Давай знакомиться, что ли.
Пятнадцатилетний сын Марины, Кирилл, правнук бабушки Тоси, которого она видела в последний раз лет двенадцать назад, когда Марина с ее тогда еще мужем привозили маленького пузатого Кирюху на ферму.
- Знакомы уж мы с тобой. Только не помнишь ты. – вздохнула бабушка Тося. В комнате непривычно пахло свежесваренным кофе. Кофе бабушка не любила. Разве что три в одном, в пакетике с орлом. Где сахара и сливок было в три раза больше кофе.
- Ну, ладно, я побежала на работу, а вы тут разберётесь.
Марина чмокнула бабушку в сморщенную щеку, поставила поднос у кровати и подтолкнула Кирилла к бабушке.
Кирилл плюхнулся на кровать рядом.
- Ну, что, ба, завтракать не хочешь?
- Не хочу. – вздохнула бабушка Тося
- Может тебе того…чая с бутером? А то вон каша какая- то. Это разве завтрак? – предложил Кирилл
Крепкий чай был бы кстати, внезапно подумалось бабушке. Однако чая не получилось. Кирилл бросил в чашку с кипятком сопливый пакетик и нарубил неровные куски сыра и колбасы, жирно промазал майонезом и плюхнул их между кусками хлеба.
Бабушка вздохнула.
- Спасибо, внучек.
Чай отдавал старым банным веником. Бабушка посмотрела в окно. Голые тополиные ветки тянули в серое небо грустные кривые тонкие пальцы.
«Скорее бы помереть», подумала бабушка Тося.
Потянулись серые влажные дни, каждый похожий один на другой. Все в городе было непривычно, не похоже на настоящую жизнь. Еда была ненастоящая, вода из крана недостаточно холодная, воздух тяжелый, липкий, пропитанный общественной равнодушной отстраненностью. Даже кот Максик был ненастоящий. Он умел включать пультом телевизор и смотрел рекламу, время от времени спрыгивая с дивана, чтобы посетить лоток или кухню, где был насыпан его корм, похожий на крупные мышиные какашки.
В один из вечеров в комнату к бабушке заявился Кирилл в рваной толстовке и с разбитым носом.
- Ты чего это, Кирюша? Подрался, что ли? – всполошилась бабушка Тося
- Я проспорил. На спор с крыши школы спрыгнул. И телефон разбил. Чего делать, ба? Маме не говори.
- Ох, ты, Боже ж ты мой! Ну давай сюда кофту-то свою, заштопаю. А что, телефон-то дорогой? – засуетилась бабушка
- Да, - запнулся Кирилл и опустил глаза. – Отец мне на день рождения дарил. 50 тысяч стоил.
-50 тысяч? – строго спросила бабушка.
Кирилл молча кивнул. Бабушка ловкими стежками соединяла части толстовки, восстанавливая целостность полотна и настраивая новую, раньше неизведанную родственную связь.
- Готово. – бабушка протянула правнуку зашитую толстовку.
- Здорово! Как новая! – Кирилл с удивлением рассматривал аккуратный шов. Мама б выкинула и новую купила. А я эту люблю.
- Вот и ладно. Всегда хорошо, когда починить можно. Зачем нужную вещь выбрасывать? Ты, Кирюша. Дай-ка сумку-то мою, вон из шкафа. –улыбнулась бабушка.
Она порылась в старой жесткой кожаной сумке и вытащила карточку.
- Вот, возьми. Купи телефон. Я-то давно тебе подарков не покупала. Матери не скажем. 1234 код. Я сама этой карточкой никогда не пользовалась. Все прадед твой, Кирилл Анатольич настаивал на этом. Любил новшества. А мне бумажные деньги ближе, чтоб в руках держать можно.
Кирилл смотрел во все глаза на маленькую старушку в шерстяных носках и белой косынке.
- Нет, бабушка, спасибо. Не могу я, это такие большие деньги.
- Бери, Кирюша, бери. Мне они не к чему. Помру я скоро. – вздохнула бабушка Тося и посмотрела в окно. Тополиные лапы тоскливо растопырились на луну.
История с карточкой бабушки и телефоном так и осталась их общим секретом. Наступила весна. Бабушка Тося, впервые за долгое время вышедшая на улицу подышать воздухом, подхватила грипп. А может и не грипп, а какой-то другой, плохо изученный вирус, потому что все знания и связи Марины и Раисы не могли помочь. Анастасию Мироновну увезли в больницу. Врачи рекомендовали крепиться, все-таки 84 год, что вы хотите, ослабленный организм, всю жизнь на износ работал. Вирус победили, а старость нет.
Больше всех в семье переживал Кирилл. Сразу после школы он шел в больницу к бабушке. Она улыбалась, слабой рукой сжимала его горячую руку, слушала рассказы о весне, о просыпающихся деревьях, о возвращавшихся птицах.
- Эх, помру я скоро. - тихо вздыхала она. – Так и не увижу дома своего, сада.
За ней вздыхал Кирилл, ероша лохматые волосы и дергая сережку в брови.
-Не умирай, бабушка, рано тебе. У нас в семье все долгожители. Вон дед Кирилл до 93 дожил.
Бабушка Тося вздыхала.
- Да чего уж. Раз привезли в город-туда мне и дорога.
На следующий день Кирилл явился в больницу в приподнятом настроении.
- Бабушка, хочешь увидеть свой дом?
Бабушка Тося широко распахнула глаза.
- Только тихо. Я все придумал. Там на карточке много денег есть. Сейчас сядем в машину и поедем. Одежду твою я уже собрал. Только маме, никому нашим не говори.
Осторожно и не торопясь, но с бешено бьющимися сердцами они тихо покинули палату, спустились вниз и незаметно выскользнули из больницы. И снова дорогу, поезд бабушка Тося не запомнила. Она все выглядывала в окна, смотрела на знакомые места, радовалась, когда узнавала, комментировала Кириллу, что в этом лесу они с дедом собирали клюкву, в вот за той просекой белых видимо-невидимо, только за одним наклонишься, а они вот тут как тут, под елками, под ивняком, в густой траве, только собирай. В яблоневом саду будто бы вернулись к ней все растраченные, выпитые горем и городом силы. У птичника заголосили оставшиеся куры, почуявшие возвращение хозяйки. До дома добрались еще засветло, встретил их предупрежденный Кириллом работник Тахир, который заранее раздул самовар.
- Сейчас чаю напьемся, настоящего, не из пакетика! – обрадовалась бабушка Тося.
На утро Кирилл проснулся рано, от незнакомых шумов и запахов. На кухне хозяйничала бабушка Тося, жарила сырники к завтраку.
- Доброе утро, ба!
Бабушка протянула ему коробку с копошащимися желтыми комочками.
- Ты посмотри! Последние наши куры сами высидели, как знали, что вернусь. Раз не убил меня город, значит еще поживу!
Автор Волченко П.Н.
Ссылка на продолжение:
Дубрава уже пожелтела, шуршал толстый огненный ковер под ногами, издали откуда-то гулко по-над листвой этой павшей, скорой дробью разливался стук дятла. Тишина, разве что шаг за шагом снова шорох, шуршанье ветра в кронах. Осенний лес тих, холоден, зябок, и даже ветви его, по лету такие размашистые, скрипучие в ночи, сейчас онемели.
Тук поднял вверх голову, посмотрел сквозь прохудившиеся кроны на холодное, свинцовое небо, поправил лямку перевязи с хворостом на плече, затопал дальше. Наверное подумалось ему: «успеть бы до дождя», или «успеть бы до вечера» - кто знает, а может и мыслей никаких в голове не было: просто шел, просто ноги переставлял, срывалось облачко дыхания в озябший стылый воздух, вот и все…
До дома Туку было еще не близко: перейти перевал, через речку перебраться по узенькому мосточку, что провис едва ли не до ледяных бурунчиков спешащей воды, а потом еще через графскую рощу, в которой его сиятельство изредка изволит охотится, а там уже, по тропке неприметной и считай, что дома. Дома тятька: землю к зиме пашет, чтобы весной помягче была, матушка фасоль лущит, а сестренка да братец носятся, небось, по скотному дворику, кур да гусей пугают, и грязные они, аки черти полоумошные!
Тук вышел из дубравы, поднялся на каменистый, где валуны торчали из под жухлой листвы, взгорок, и посмотрел вперед, в сторону дома. Там, через перевал, через речку, через рощу, именно там, где дом его, поднимался белый столб дыма, будто кто целый стог сырой запалил.
- Что это еще удумали? – тихо спросил сам себя Тук, руку козырьком ко лбу прислонил, прищурился. Издали совсем тихим-тихим отголоском донесся то ли крик, то ли еще что, и блесткой к нему налипший лязг железный.
Тук скинул вязанку и припустился во весь опор, будто и не устал совсем.
Вниз, с холма, мост над речушкой под ним скрипнуть было собрался, да не успел, роща графская зелено-золотым туманом над головой его пронеслась, тропка раскисшая под быстрыми ногами слякотно чавкнула и…
Дом догорал, одно крыло и вовсе отгорело, а от второго разве что каменный пристрой остался, забор скотного дворика развален, белыми пятнами на нем перебитая птица, поле, что отец к зиме пахал, истоптано конскими копытами, единственная их лошаденка старенькая, в яблоках, там же, на поле палая лежит, и слышен крик детский: то ли братишка, то ли сестренка – не разобрать.
Еще чуть, он за домом, у каменного пристроя, там и брат и сестренка, ревут, заливаются, у братца, маленького Снэга, кровавая царапина через все лицо, от волосиков грязных, спутанных и до рта раззявленного в крике, Аза тоже ревет, и уже дыханья ей не хватает, а из пристроя вой матушки.
- Цел, - Тук припал на колени рядом с братом, - Дай посмотрю, дай.
Он ухватил за руки его, от лица отвел, на царапину посмотрел – не царапина вовсе, будто кто кнутом оходил, рубец набухший, но глаз цел, да и сестренка вроде тоже жива здорова.
- Что случилось? – Спросил Тук, Снэг всхлипнул, попытался рев унять, но не удержался, скуксился и заревел, мать по новой заголосила.
Тук, боясь, шагнул в проем пристроя: мать на полу, спиной к столбу привалилась, растрепанная вся, одежда изодранная, будто полоумная тетка Гнесса, что отсюда одиноко в лесу живет, а на коленях ее тятька, мертвый совсем: лицо в крови, и не понять где борода начинается, где кровь заканчивается – в сумраке все сливается.
- Ма… - тихо шепнул Тук.
- Вон! Вон! Не смотри, не надо! – заорала она на него, к мокрым щекам ее прилипли спутанные волосы, - Убирайся!
- Мама… - он подошел, встал перед нею на колени, склонился к отцу, обнял его. Хотелось толкнуть, сказать ему: «тятя, открой глаза, тятя», как говорил раньше, когда бывало ему просыпаться рано поутру, и когда он залазил к тяте на постель и вот так же, от скуки что ли, от желания ласки грубой, отцовской, будил его. Отец просыпался, большой, будто из дуба рубленной рукою, оглаживал его по макушке вихрастой, и говорил хрипловатым со сна голосом: «ну че неймется то, досвету соскочил».
- Нету у нас больше тятьки, сына, нету… - тихо запричитала мать, огладила сына по голове дрожащей рукой, в крышу дырявую, прогоревшую, взгляд вперила, и разревелась, - нету больше…
Это были орки, банда с севера, что просто так, походя, побила и всю живность, и братца нагайкой по лицу оходили, и тятю, что встрял, когда попытались за мать взяться, покуражиться, насмерть кистенем оглоушили.
После того как тятьку схоронили, да живность, ту что орки не забрали, подкоптили, чтоб не погнила, мать совсем плохая стола. Тук видел, как она тоскливо и подолгу в одну точку смотрит и пальцами перебирает, все что под руку попадется, а если ничего нет, ни травинки, ни зернышек, так и вовсе пустоту будто четки перекидывает, мнет. Он ее одергивал, про малышей напоминал, но все больше ему самому по хозяйству заниматься приходилось: покормить, крышу пристройки уцелевшей перестелить, хоть какой-то маломальский очаг соорудить, чтобы ночами всем не померзнуть. Но все одно: хирела сестренка малая, Снег осунулся, так что скулы сквозь кожу выпирали, глаза ввалились, да и мать сама тоже постарела как-то враз, волосы ее давно нечесаные посеребрились, и вся она заострилась будто, из одних морщин да острых углов стала. А потом, после особо морозной ночи, Тук проснулся в их пристройке заиндевевший весь, промерзший, и увидел, что сидит мать перед погасшим очагом, а братишка с сестренкой чуть не до смерти уже заморозились и все никак не проснутся. Вскочил он, к матери шагнул и, со всей накопленной на все это злобой, залепил ей пощечину, мать аж мотнуло, чуть не упала.
Медленно она к нему лицо повернула, медленно руку подняла к краснеющей щеке, вот только в глаза понимание не возвращалось, будто она вся изнутри вымерзла. Он снова замахнулся, и только тогда мать вздрогнула, руками закрылась, и он перед ней на колени встал, тряхнул ее за плечи, а она на него как малая, сквозь пальцы смотрит – боится.
- Проснись, мам, проснись, - он тряхнул ее вновь, - смотри: Аза и Снэг замерзли, мам, смотри. Почему ты не развела огонь? Мам.
- Все одно, не перезимуем, лучше так…
- Мама! Мама, это дети твои! Мама.
- Не перезимуем… Хлеба нет, крыши нет, скотины нет… а если и перезимуем, - взгляд ее снова обретал пустоту, - нечего сеять, некому сеять, куда жить то?
- Замолчи! Замолчи, мать! Всё… В город я пойду, - повторил, будто себя убеждал, - в город.
- И правильно, Тук, правильно, хоть ты живой останешься. Поюродствуешь, помытаришься, поживешь еще чуть, - она вновь была где то там, отстранена от всего живого, от детей своих, от себя, от мира, - а мы здесь как-нибудь…
- Ща вдарю, - он угрожающе поднял руку, мать осеклась, умолкла, - Мать, ты за ними следи, на заработки я, до снегов вернусь. Золото будет – жить будем.
- Золото, - мать усмехнулась, - мал еще на золото замахиваться.
- Серебро, медяки – все в ход, все жизнь, - он радовался, мать словно ото сна отходила, - ты главное пока за ними смотри. Не о себе думай, о нас, нам без тебя плохо будет, мать… мама, как мы без тебя будем? Мама, одна ты у нас осталась, одна только, без тятьки, а без тебя кто…
Тук уже чуть не ревел, сдерживался, по щеке слеза сама собою скользнула. Мать обняла его, прижалась твердой костистой грудью к нему, к тщедушному, тощему, и сказала тихо:
- Позабочусь, сынок, позабочусь. Иди.
Тук вошел в город на закате: мощеная дорога, на которую кто-то щедро ливанул гнилыми помоями, масляно отблескивала кроваво-красным, черные тени остро прорезались на округлых камнях городских стен, всюду люд, всюду говор, здоровые детины стражников лениво притулились к стене караулки, вонь горелого варева, громкий цокот копыт по булыжнику – город.
Тук поправил мешок с пожитками, что собрал с собой в дорогу: сухари, мех воды, мясо копченое, кой-какое тряпье и все деньги, что были у семьи – четыре грошика медных, ничего больше сберечь не удалось, все подчистую орки вынесли. Он пошел по улице, оглядываясь по сторонам, рот разинувши. Его кто-то толкнул, рыкнул угрюмо, Тук оглянулся и увидел огромную сутулую спину огра. Он шел тяжеловесно переваливаясь, руки огромные, что стволы деревьев, когтистые, чуть не до пола, в такт движения мотались – видно, что не привык ходить так, на кулаки не опираясь. А вон эльфы: высокие, как молодые сосенки стройные, лица ровные, ни морщинки, ни изъяна, и не верится, что существа с такими лицами могут есть, пить, говорить что то не великое, а обыденное. А вон гномы кряжистые о чем-то судачат, руками машут, будто торгуются, вот что за народ такой – одна торговля на уме, деньги, прибыль… Правда не так уж и много гномов Тук в своей жизни повидал, разве что тех, что с тележками, набитыми товарами, мимо проезжали, торговали, да и на них все больше из-за отцовской спины смотрел, пока отец торг вел.
Из открытой двери основательного каменного дома послышался дробный перестук железа, жаром пахнуло. Тук вверх глянул: из трубы дома черный дым валит, над дверью шпиль со знаком гильдии: молот, наковальня под ним – кузница. Постоял с пару секунд он перед дверью раскрытой, откуда так жаром и пыхало, плечами пожал, да и вошел внутрь.
Кузнецы, двое кряжистых гномов в кожаных фартуках на голой торс, дробно выстукивали по зажатой в ухватистых клещах полосе яркого, почти до бела раскаленного, железа. Оба они были бородаты, у обоих равно бугрились под блестящей от пота кожей мускулы, оба были чумазы, в саже.
- Простите, - тихо сказал Тук, на него даже не посмотрели. Тук кашлянул, крикнул, - Простите.
- Погодь, малец, - отозвался тот, что держал полосу клещами. Еще пара ударов тяжелым молотом, искры выбивающих, а после гном ухватил щипцы двумя руками и сунул полосу в деревянное корыто. Вода зашипела, забурлила, повалил горячий пар, будто в бане на каменке. Гном утер лоб, положил щипцы, кувалду, - Чего тебе, малой?
- Вам подмастерья не нужны?
- Подмастерья, - гном бросил оценивающий взгляд на тщедушную фигурку Тука, нос бугристый утер огромной своей рукою в толстой кожаной рукавице, сказал, - работа не из простых, тяжелая. Сдюжишь?
- Вы, дяденька гном, не бойтесь, я к труду приучен. Своим хозяйством жили, от утра и до вечера на работе, с тятей землю пахал, вместе повинности княжеские отбывали. Вы не смотрите, что я такой, голодно у нас сейчас дома стало, а так-то я двужильный, в тятьку.
- Да уж вижу, что не от хорошей жизни в город подался. Ну что, Бур, возьмем мальца на пробу?
- А отчего не взять? Можно и взять, а коли не взять, кто ж его знаеть, зазря, не зазря…
- Вот и ладно. Вона туда добро свое кидай, - ткнул рукавицей в сторону грязного верстачка, - и давай, на мехи становись, а то морозно как-то стало.
Тук скоро кинул суму меж черного кованного инструмента, и бросился к блестящей, отполированной многими часами работы, рукояти мехов. Даванул раз, даванул другой, жар в горне раззадорился, белизной яркой пошел, так что даже смотреть больно, загудело пламя гулко, искры взметнулись.
- А что, дюжит цыпленок, - усмехнулся хозяин кузни, а Бур ладонью тяжелой Тука по плечу хлопнул так, что тот едва на ногах удержался, сказал:
- Тяни, да не перетягивай, пуп распустишь.
- Знаю, дядька Бур, знаю… - и Тук, пыжась всеми силами, вновь сдавил тугие меха.
Ночью уже, когда солнце село, а на улице гвалт поутих, Берим, так звали хозяина, закрыл двери, ставни, изнутри засов задвинул толстый, за стол сели. Тук из своей сумы мясо оставшееся достал, хлеба краюху.
- Что ты, - глянул на скудный скарб Берим, - этим сыт не будешь. Ты давай, тащой, на кашу наваливайся, нам работник в хозяйстве нужен, а не доходяга. Бур, плошку достань хоть что ли.
Бур достал с полки долбленую посудину, щедрой глубокой ложкой каши с котелка наложил, вложил плошку в руки Тука.
- Хрямкай, батрачок, - подбодрил его, пятерней куцей волосы ему взъерошил.
Такой сытной каши они у себя никогда и не ели: наваристая, щедро мясом приправленная, с салом, с маслом, жирная, вкусная. Тук и сам не заметил, как оголилось дно плошки, а после еще и хлебом весь жир выбрал, съел и сытый, каким уж не был почитай со дня смерти тяти, отвалился на спинку грубо сколоченного стула.
- Вкусно?
- Ага.
- Привыкай, - Берим сунул ложку в рот, на усы и бороду прилипли жирные зернышки каши, проговорил с набитым ртом, - хорош тот работник, что хорошо ест. Понял?
- Понял.
Ночевать он остался тут же, в мастерской, в комнаты на второй этаж его не пустили, да он и этому доволен был. Подтащил лавку поближе к горну, что еще до сих пор дышал оглушающим жаром, улегся, накрылся плащом своим походным, суму под голову сунул и, уставший за день, мгновенно провалился в сон. Во сне он видел брата своего, мать, сестренку – все худенькие, изможденные, и он, Тук, вернувшийся к ним из города – сытый, крепкий. Они все выбежали из дома к нему навстречу, а он идет не спеша поначалу, в новых сапогах, полная сума через плечо перекинута, тянет приятной тяжестью, но не может стерпеть, срывается, и бежит к ним навстречу…
- А ну, лежебока, хватит харю мять! – сильный толчок и Тук валится с лавки на пол. Садится, глаза трет грязными кулаками, оглядывается. Над ним Берим, Бур тут же, у верстака стоит, на клещи смотрит, головой качает. Ось там потянуло, шатаются, толком уже не ухватишься ими – перекашивает. Ну да и ничего страшного, новую клепку-оську сделать недолго: подстучать малость тонкий пруток, чтобы проходил не тяжело, но и не болтался, а потом сверху увесисто молотом разок припечатать, да молоточком обстучать – вот тебе и клещи, будто новые. Вот только это всё – время, а у них заказ срочный – ограду ковать для богатого гнома, купца. Купец уже груженый, трюмы почитай едва ли не под самую палубу завалены, только ограду эту ждет, а они…
Тук поднялся, зевнул широко, в окно глянул – не рассвело еще толком, разве что едва-едва подкрасило улицы еще прозрачным, неразличимым предрассветным туманным молоком. Зябко, сыро, спать хочется нестерпимо! Вчера работать закончили, когда уже темно было, хоть глаз выколи, когда городская стража уже и обходы бросила, не слышно было тяжелой их отзвякивающей поступи по пустым улицам. Спать, очень хочется спать.
- Раздувай, - приказал Берим, - кончай зевать, я тебе не за то плачу.
Туку хотелось сказать: «а сколько там, той платы», но он промолчал. За почти месяц работы ему еще ни грошика не перепало, все на потом да на потом переносил Берим этот момент, да и о плате они особо не договаривалось, сказал он только: «на сколько наработаешь, столько и заплачу». Тук тогда по секрету у Бура спросил, добрый ли у них хозяин, и Бур, кивнув, сказал: «дело знает, рабочего человека не забидит» - на том Тук и успокоился.
Тук поработал на мехах, пламя в горне разгорелось. Ему уже не тяжело было меха качать, все же не первый день, да и руки его, сплошь в закостеневших мозолях, уже силой налились на хороших то харчах.
Берим один за другим вложил в жерло горна прутья, крикнул подзадоривая:
- Что ты как муха сонная, жару! Жару поддай!
Тук и поддавал, так что уже вскоре разгорелись слепящим белым светом прутья, и даже к той части, что снаружи лежала, багрянец жаркий подполз, яркими искрами поблескивали на них прилипшие пылинки, выгорали.
- Будет! Бур!
Бур тут же: щипцами подхватил один прут, кинул его на наковальню, застучал уверенно, умело выполняя хитрую завитушку на нем. Берим тоже не отставал, уже вскоре зашипела вода в его корыте, достал он оттуда черный откованный прут завитой, каленый.
Через пару часов уже целый ворох готовых прутьев притулился в углу – один к одному, хоть на поверку рядом выкладывай – умелые мастера!
Тук, предчувствуя желания Берима, поднес ему большую кружку воды. Берим, не снимая рукавиц, опрокинул кружку, жадно заходил кадык под клочковатой бородой, пролились тонкие струйки. Берим допил, кружку отдал, утер рот блестящей от пота рукой.
- Воду в корытах поменяй, горячая, не калит не шиша.
Тук взялся за ухватистую проушину, вытащил на улицу корыто, перевернул, с кадушки по новой налил, и обратно, мимо печи попер. Не свезло, зацепился выпростанной рубахой за торчащие прутья, не заметил, пока те, раскаленные, белые, не посыпались один за другим в будто специально подставленное корыто с ледяной, с ночи еще застуженной водой. Зашипело, пар пыхнул так, что по уже жаркой кузне еще большим жаром ударило, хоть пригибайся, Бур соскочил, Берим бросился, да уж что теперь то поделаешь…
- Ты чего творишь! – заорал Берим, - Все железо попортил, все, как есть, подчистую! Он сунул руку в корыто, прут достал и, будто сухой сучок, переломил его, - Куда теперь его! Куда?
- Зацепился… - Тук в доказательство торопливо выставил обгорелый подол рубахи, - Не заметил.
- Не заметил? Да за такое! Не заметил он… - он отошел, уселся за стол, тяжело оперся рукою о дубовую столешницу, - Бур, кидай все в горн, перековывать будем. Авось успеем.
Бур, не сказав ни слова, покидал все в огонь, оглянулся на Тука, хотел было сказать чего, да только рукой махнул.
- Тук, сюда иди, - Тук подошел испуганно, сел напротив. Думал он, что Берим его сейчас за шиворот схватит, намордует, или еще чего, но тот посмотрел на него исподлобья, сказал, - Рассчитаться надо бы.
- Все?
- Все уже, хватит, наработал ты мне, - он выложил на стол мошну, развязал тесемки, внутри озорным солнышком блеснуло золото, холодно переливалось серебро. Берим выбрал несколько монет, бросил на стол. Перед Туком тускло и блекло поблескивали три медяка, - Бери и иди.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Авиасообщение с Турцией вновь открылось. И множество наших соотечественников двинули на отдых на столь любимые многими курорты. Я также побывал в Стамбуле и решил рассказать о самых популярных способах обмана в прекрасном городе. В первую очередь стоит помнить, что турист всегда лакомый кусочек для мошенников.
Набережная в Стамбуле
1. Подмена меню
Вы приходите в кафе или ресторан, заказываете блюда, вкусно кушаете. А по итогу вам выставляют просто нереальный счет. Все дело в том, что заказываете вы по одному меню, а приносят вам после, дабы сверить, уже другое. Также слышал о том, что по итогу объявляли цены в долларах, а не в лирах.
Улицы Турции
2. Такси
Часто мошенничество заключается в подмене купюры на фальшивую. Либо же, когда вы вроде бы уже рассчитались, таксист говорит о том, что вы дали не ту сумму. Дело лишь в ловкости рук турка. Банкнота подменяется на меньшую номиналом, либо же и вовсе на фальшивку.
А кому интересно может прогуляться со мной по набережной Стамбула. 5 минут жизни в Турции в пандемию. Видео без комментариев
3. Попрошайки
В Стамбуле основном орудуют банды из малолетних. Окружают прохожих и могут даже "пройтись по карманам". В такой ситуации следует уходить быстрым шагом, и держать все ценные вещи подальше. Хуже маленьких "№издюков встречал только на Филиппинах.
Наглый звездюк-попрошайка
4. "Дружелюбный прохожий"
Турист гуляет по городу, и на встречу ему идет очень позитивный и улыбчивый человек, который начинает знакомство, а в ходе беседы, под любым предлогом, ведет к себе в лавку и пытается что-то продать. В основном ненужную ерунду по высоким ценам.
Турки на прогулке
5. Упавшая щетка
Самый известный способ обмана прохожих. Мимо вас проходит человек, у которого падает щетка. Вы его окликаете, он поднимает "служебный инструмент", после чего пытается почистить обувь....Вроде как в знак благодарности, а по итогу оказывается, что услуга платная. И просит отнюдь не символические деньги.
Галатский мост
6. Разбой
Распространен не особо, но случаи бывают. Поэтому ночью одному в глухих районах лучше не ходить. Говорят, что в промышляют приезжие из разных стран.
7. "Сканеры"
Для любителей использовать безналичную форму платежей стоит держать карточки и смартфоны в надежном месте. Так как случаи в 2021 году именно этого мошенничества увеличились.
Час пик вечером в Стамбуле
Помните, что даже на отдыхе важно быть начеку и соблюдать элементарные правила, которые помогут сохранить средства. Вещи и сувениры я также рекомендую покупать не на рынках, а в торговых центрах, ведь цены здесь намного лучше чем в России.
А о каких способах обмана русских туристов в Турции знаешь ты, пикабушник?
Есть бытующее мнение, что горожанин, переехавший в деревню- это постоянный объект обмана для местных жителей.
Они не могут и дня прожить, что бы его не облапошить.
Каких только историй нет в интернете. И как привезли и продали солому вместо сена. и как надавили на жалость и без денег отдали продукты алкашам на похмел.
Как эти деревенские специалисты берут аванс и не выполняют работу.
Но весь смысл заключается в том, что мошенников хватает везде.
И людей ловят на элементарном: жадности или отсутствии специализированных знаний.
Неужели не знаете историй, что бы с автомобиля снимали хорошие запчасти и ставили старье? Или просто придумывали неисправности в автомашине, что бы взять больше денег.
Бригада отделочников или электриков в вашей квартире- это постоянные разговоры,
• что их предшественники ничего не знают, у них руки растут не из того места
• Что вам срочно надо менять расходники и материалы на более современные, пусть они даже стоят намного дороже.
• При этом именно эти специалисты знают, где их можно купить очень дешево.
• При любом ремонте, в городе или в сельской местности, всегда выясняется, что ваш бюджет очень мал, и его надо увеличивать минимум в два раза.
Думаю, что все со мной согласятся- без жизненного опыта и знаний тебя одинаково обманут как в городе, так и в деревне.
Очень интересно читать про гиперопеку, я жил в таких условиях что о ней не могло быть и речи, когда я переехал в большой город и в 17 лет нашёл отвратительную работу для подростков(отвратительную лично для меня) суть заключается в заманивании клиентов и оформлении им симки на неебически выгодных как ты им говоришь условиях тарифа, там я работал с разными людьми, в том числе и из так называемых благополучных семей. Ну это же внатуре овцы которых не кто не стрижёт, бери не хочу, одного пацана "уговорил" покупать шоколадки мне когда у нас совместная смена, другого обделивал регулярно с выручкой вежливо каждый раз интересуясь"ты же не против, что я часть заработаных тобою денег себе заберу" и тишина в ответ звучала, а молчанье как известно знак согласия. Причем не одной такой девченки не встретил, девки все как на подбор на той работе были наглыми и конфликтными, уж не знаю от чего так, но как бы там ни было с этого момента мне стало интересно откуда такие вообще беруться и что у них в головах, этот интерес привёл меня на пикабу.
Помните, что туалеты закрыты в санитарной зоне, которая составляет час от Москвы, в поездах дальнего следования?) Маршрут электрички Белорусский вокзал - Одинцово(и куда то дальше) место съёмки - станция Тестовская, там где Москва-Сити стоит)
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Ох как не помочь бедняге?
А где он, собственно?
Пошел стрельнуть сигаретку