Ратибор сжимал рукоять меча, смазанного сажей, чтобы не блестел. Глаза привыкли к темноте, различая силуэты коряг и черный блеск воды. Мысли текли вяло, путаясь с дрёмой. Три дня... Травник в подклети... Спущенные штаны мертвецов...

А потом мир изменился.

Это произошло не сразу. Сначала с реки пополз туман. Он был густым, белесым, словно кто-то вылил в черную воду бочку скисшего молока. Туман не стелился по воде, он вставал стеной, скрадывая звуки, поглощая очертания берега. Он полз к засаде Ратибора, касался лица влажными, холодными пальцами, оседал росой на усах.

Видимость упала до вытянутой руки. Ратибор моргнул, силясь проглядеть сквозь мутную пелену, но та была непроницаема.

И тут наступила тишина.

Лягушачий хор оборвался не постепенно, а разом. Словно невидимый дирижер взмахнул палочкой — и сотни глоток захлебнулись страхом. Замолчали сверчки. Затих ветер в верхушках ив. Даже вода перестала плескаться о коренья.

Полоцк, мир живых, остался где-то далеко, за спиной. Здесь, у кромки воды, воцарилась Пустота.

Ратибор почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Это было не затишье перед бурей. Это была реакция всего живого на присутствие Смерти.

В груди вдруг стало горячо. Амулет ведуньи Велены — сушеная куриная лапка — словно нагрелся под рубахой, начал колоть кожу острыми когтями, вызывая зуд. Ратибор хотел было почесаться, но замер.

В тумане, там, где должна быть река, что-то было.

Звука не было. Не было плеска весел, не было чавканья сапог по грязи. Но Ратибор кожей ощущал тяжелое, давящее присутствие. Словно огромная гора медленно смещалась в пространстве.

Голова начала кружиться. Веки стали тяжелыми, накатила сладкая, тягучая усталость. Захотелось встать, выйти из укрытия, посмотреть, что там белеет во мгле... Захотелось опустить меч.

«Морок!» — прожгла мысль.

Амулет царапнул грудь сильнее, боль отрезвила. Ратибор прикусил губу до крови, прогоняя наваждение.

Он вглядывался в молочную стену до рези в глазах. Ему казалось, что он видит движение — плавное, тягучее колыхание тьмы внутри тумана. Огромный силуэт? Изгиб исполинского тела? Или просто игра воображения, испуганного разума?

— Покажись... — одними губами прошептал он. — Только покажись.

Но ничего не произошло.

Ни всплеска, ни атаки, ни горящего взгляда. Сущность прошла мимо. Или постояла, выжидая, пробуя воздух своим раздвоенным языком, и, не почуяв легкой добычи, утекла дальше.

Туман стоял еще долго, давя на плечи. Ратибор лежал, чувствуя, как деревенеют ноги. Он проиграл этот раунд. Тварь не пошла по старой тропе. Она была хитрее. Или же...

Лягушки, осмелев, неуверенно подали голос — одна, другая, и вскоре хор возобновился, хоть и не так бойко.

Тварь ушла. Но куда?

Ратибор медленно поднялся, отряхивая мокрые листья. Его трясло от напряжения и холода. Охота не удалась. Капкан остался пустым.

Но тишина, которая стояла над рекой минуту назад, сказала ему больше, чем любой свидетель. Зверь здесь. И зверь голоден. И если он не клюнул на засаду у реки, значит, он нашел еду в другом месте.

И тут, словно в подтверждение его черных мыслей, далеко, со стороны дальних хуторов, разорвав ночную тишину, донесся крик. Не лягушачий, не птичий. Человеческий.

Ратибор рванул меч из ножен и побежал на звук, проклиная туман, ночь и свою неудачу.

Глава 12: Крик на хуторе

Ноги сами несли его сквозь подлесок. Ветки хлестали по лицу, как розги, цеплялись за плащ, пытаясь удержать, но Ратибор не чувствовал ни боли, ни усталости. В ушах всё ещё стоял тот крик — полный смертного ужаса, оборвавшийся так внезапно, словно кричащему перерезали глотку.

Туман, плотный у реки, здесь, на возвышенности, редел, превращаясь в рваные клочья, цепляющиеся за стволы сосен. Ратибор бежал на дальний хутор — уединенное хозяйство бортника Микулы, стоявшее особняком, в версте от городской стены. Глухое место. Идеальное для тех, кто ищет уединения… или жертву.

Когда впереди показался черный силуэт избы, Ратибор замедлил шаг, выравнивая дыхание. Меч лежал в руке привычной тяжестью, но ладонь была мокрой от пота.

Было тихо. Слишком тихо. Даже дворовый пес Брехун, известный своим скверным нравом, не встречал чужака лаем.

— Микула! — позвал Ратибор, но голос его прозвучал глухо, словно вата тумана поглотила звук.

Ворота плетня были распахнуты настежь. Одна створка сиротливо скрипела, раскачиваемая ветром.

Ратибор шагнул во двор, готовый к удару.

Никто не напал. Двор был пуст, лишь перевернутая корзина да рассыпанная поленница говорили о том, что здесь недавно кто-то бежал в панике.

Дружинник подошел к крыльцу. Дверь в избу была приоткрыта. Из темного провала тянуло холодом и… тем самым запахом. Едва уловимым теперь, выветривающимся, но всё еще узнаваемым. Шафран. И сладкая гниль.

Ратибор зажег от огнива припасенный в суме факел-смоляк. Яркий, трескучий свет разогнал тени, и дружинник едва не споткнулся.

У самого крыльца, в грязи, лежал человек.

Это был Микула. Крепкий, жилистый мужик, который мог в одиночку завалить медведя. Сейчас он выглядел как сдутый пузырь. Его одежда была разорвана, штаны спущены до лодыжек, обнажая иссохшие, серые бедра. Лицо Микулы было обращено к звездам, и на нем застыла та же чудовищная, блаженная улыбка, что и у других.

Он высох до дна.

— Проклятье… — выдохнул Ратибор, опускаясь на колено. Тело было еще теплым. Он опоздал всего на несколько минут.

Но тут свет факела выхватил из темноты еще одно пятно. Чуть поодаль, у колодца, лежало что-то белое.

Ратибор поднял факел выше.

Женщина.

Это была молодая жена бортника. Она лежала навзничь, раскинув руки, словно пытаясь отползти. Её сарафан был задран, длинная коса растрепалась в грязи.

Ратибор подбежал к ней, надеясь, что она просто лишилась чувств. Он перевернул её лицо к свету и отшатнулся.

Она была мертва. Но выглядела она… иначе.

Если Микула, как купец и стражник, был похож на высушенную мумию с пепельной кожей, то женщина выглядела так, словно просто уснула. Бледная, но не иссушенная. Плоть не покинула её.

Зато на груди, прямо напротив сердца, на белой рубахе расплывалось темное пятно. Кровь.

Но самой раны видно не было — ткань не была разрезана ножом или пробита стрелой. Казалось, удар прошел сквозь материю, не повредив её, но убив плоть под ней. И лицо женщины… На нем не было улыбки наслаждения. Оно было перекошено гримасой боли и дикой, запредельной ярости.

Ратибор встал, озираясь. Тени плясали по стенам избы, и ему казалось, что за каждым углом кто-то прячется.

Пятеро.

Ждан, Гойко, Зорян. И теперь эти двое.

Но здесь что-то было не так. Впервые «Змея» убила женщину. И впервые она оставила кровь.

Ратибор сжал рукоять меча до белых костяшек.

Он устроил засаду у реки, как дурак, слушая лягушек, а тварь в это время пировала здесь. Княжеский срок в три дня таял, как снег в печи, а крови становилось только больше. Он стоял посреди чужого двора, вдыхая остатки сладкого аромата, и понимал: он не охотник. Пока что он лишь тот, кто считает трупы.

Глава 13: Двойное убийство

Факел в руке Ратибора трещал, разбрызгивая капли кипящей смолы, но этот земной огонь казался тусклым по сравнению с леденящей картиной, открывшейся перед дружинником. Двор бортника Микулы стал ареной сразу двух смертей, но стоило присмотреться, как становилось ясно: эти смерти пришли с разных сторон света.

Ратибор воткнул факел в вязкую землю между двумя телами и опустился на колени. Сначала он еще раз осмотрел Микулу.

Тут все было знакомо до тошноты. Та же пепельная, похожая на кору старой осины кожа. Те же проваленные ребра, обтянутые сухой плотью. И та же чудовищная, бессмысленная улыбка блаженства на лице человека, из которого высосали жизнь до последней капли. И, конечно, запах. Пряный, сладкий дух южного шафрана и мускуса висел над телом облаком. Зверь был здесь. Зверь соблазнил бортника, вывел его во двор, раздел и «поцеловал».

С этим все было ясно. «Желтая пыльца» и здесь собрала свою жатву.

Но вот женщина...

Ратибор переполз по грязи к телу жены Микулы, которую звали, кажется, Забавой. Она лежала всего в трех шагах от мужа, но казалось, что умерла она в другом мире.

— Не то... — прошептал Ратибор, касаясь ее руки.

Она была холодной, но мягкой. Плоть под пальцами подавалась, мышцы и жир были на месте. Кровь, хоть и застывшая, осталась в венах, а не испарилась, как у мужа. Она выглядела спящей, если бы не лицо — искаженное гримасой ужаса и боли, с открытым в немом крике ртом. Она не знала наслаждения в миг смерти. Она видела что-то, что напугало ее до разрыва сердца.

Ратибор поднес свет ближе к темному пятну на ее рубахе, в районе груди. Крови было немного — темное, почти черное пятно. Он ожидал увидеть разрез от ножа или дыру от стрелы.

Дрожащими пальцами он рванул ворот льняной рубахи, обнажая бледную грудь.

— Матерь Божья... — выдохнул он.

Раны не было. Кожа была целой, не порванной. Но в районе сердца плоть была вмята внутрь, словно в нее с чудовищной силой вдавили невидимый кол или ударили боевым молотом с маленьким бойком. Вокруг вмятины расплывался черно-синий кровоподтек, похожий на паутину.

Ратибор провел ладонью над раной. От нее веяло холодом. Не осенней стынью, а могильным холодом Нави. Волоски на руке встали дыбом.

— Это не Змея, — твердо сказал он самому себе, поднимаясь с колен. — Змея выпивает. Она обнимает, дурманит и сушит. А здесь... здесь был удар. Удар такой силы, что сломал грудину, не порвав рубахи. Как магическое копье.

Он отошел назад, глядя на двор целиком.

Две жертвы.

Один убит сладким ядом и истощением.

Вторая убита грубой, злой, потусторонней силой.

Картина начинала складываться в голове, но от этого становилась только безумнее.

Микула вышел во двор на зов «Змеи». Попал под морок. Вдова (или кто она там) начала свою трапезу.

Забава, жена его, должно быть, услышала шум или вышла следом. Она увидела мужа с другой. Она кинулась спасать его или проклинать разлучницу...

И кто ее убил?

«Змея»? Зачем ей бить магией, если она могла просто «выпить» и ее? Старик Лука говорил, что они едят мужчин, но женщины для них лишь помеха. Могла ли Змея ударить так? Возможно.

Но почему тела лежат так? Микула уже иссушен. Значит, процесс был завершен. А женщина убита одним быстрым ударом, чтобы не мешала?

Ратибор принюхался. Над Микулой висел запах шафрана.

Над Забавой же запаха пряностей почти не было. От нее пахло озоном, как после грозы, и затхлой водой застоявшегося пруда.

— Два охотника, — понял Ратибор, чувствуя, как холод проникает под кольчугу. — Здесь, на этом дворе, сошлись два разных зла. Одно пришло за мужчиной ради голода. А второе пришло за женщиной... ради злобы?

Это было не просто совпадение. Это было столкновение.

Город гнил изнутри. Пока неведомая тварь охотилась на похотливых мужиков, что-то древнее и мстительное подняло голову, пользуясь общей паникой и смутой.

Ратибор вытер руки о траву. Три дня дал ему князь на поимку одного убийцы. А теперь оказалось, что в Полоцке идет война нечисти, и люди в ней — лишь разменная монета и корм.

Он должен был понять, кто нанес этот удар невидимым копьем. Потому что если Змею еще можно было объяснить хищной природой далеких краев, то убийца женщины был местным. Своим. И оттого — втройне опасным.

Глава 14: Вмешательство Волхва

Ждать пришлось недолго, но каждый миг этого ожидания давил на плечи тяжелее кольчуги. Когда из темноты, шаркая посохом, вышел старый Яромил, княжеский волхв, Ратибор едва сдержал вздох облегчения.

Яромил был дряхл, как столетний пень. Его лицо, изрезанное морщинами, скрывалось в тени надвинутого капюшона из волчьей шкуры, а на поясе, перевязанном вервием, глухо побрякивали обереги — куриные боги, сушеные лапки кротов и мелкие звериные черепа. Он не любил людей, и люди платили ему тем же — страхом пополам с уважением.

— Смердит, — каркнул старик вместо приветствия, не доходя до тел десяти шагов. — Чужим смердит. Сладостью гнилой.

Он подошел к трупу Микулы. Ратибор посветил факелом. Волхв не стал наклоняться. Он ткнул сухую грудь мертвеца кривым посохом.

— Выпит, — констатировал он без жалости. — Как яйцо пауком. Это та же сила, что и у реки. Желтая пыльца, южный дурман. Здесь мне делать нечего, воин. Эту тварь я не знаю, и боги мои ее не ведают. Иди к зверям за советом.

Яромил повернулся, собираясь уходить, но Ратибор преградил ему путь рукой.

— Постой, старче. Глянь на бабу. Тут другое.

Волхв недовольно фыркнул, но подошел к телу Забавы. Стоило ему приблизиться, как он изменился в лице. Из дряхлого старика он превратился в гончую, взявшую след. Он втянул воздух ноздрями, резко, со свистом.

— О-о... — протянул он, и голос его стал скрипучим, как несмазанная телега. — А вот это наше. Родное. Черное.

Он опустился на колени прямо в грязь, не жалея шкур. Его узловатые пальцы пролетели над грудью убитой женщины, не касаясь кожи, там, где незримый удар остановил сердце.

— Холод, — прошептал Волхв. — Ледяной кулак Нави. Ударили не злобой, а завистью. Ударили так, что душу вышибли, даже не порвав рубахи.

— Кто? — спросил Ратибор. — Та же, что и мужа убила?

— Нет, — Волхв резко встал. — Та, «сладкая», убивает ради еды. А эта убила, потому что помеха была. Или потому что увидела свое, желанное.

Старик резко развернулся и, не говоря ни слова, двинулся к распахнутой двери избы. Ратибор поспешил за ним, держа факел высоко.

Внутри было тихо и страшно. Тени метались по бревенчатым стенам, выхватывая нехитрый крестьянский быт: печь, лавки, опрокинутый горшок с кашей. Но Волхв смотрел не на беспорядок.

Он подошел к центру горницы, где под потолком, на очепе (гибкой жерди), висела плетеная колыбель.

Она покачивалась. Едва заметно, словно ее толкнули совсем недавно.

Яромил сунул руку внутрь.

Пусто.

Там было лишь скомканное одеяльце. Ребенка не было.

Волхв медленно вынул руку и обернулся к Ратибору. Глаза старика в свете факела горели недобрым, потусторонним светом.

— Сладкая Смерть забрала мужика, потому что хотела жрать, — прохрипел Яромил. — А потом она ушла. Ей не нужны бабы и дети. Но на этот двор пришло и другое. То, что шло следом. Или то, что привлек запах смерти.

— Два убийцы? — Ратибор почувствовал, как холодок бежит по спине. — Сговорились они, что ли?

— Нет, — покачал головой Волхв. — Одна наследила, открыла дверь в Навь, а вторая в эту дверь вошла. Посмотри сюда.

Он указал посохом на пол у колыбели. Там, в пыли, виднелись влажные следы. Но не слизь, а вода. Обычная, грязная вода, смешанная с тиной. Следы босых женских ног.

— Убийца мужчины ушел в лес. А убийца женщины забрал дитя.

Ратибор оцепенел.

— Зачем ей ребенок? Сьесть?

— Нет, — Волхв тяжело вздохнул, и в этом вздохе была вся тяжесть мира. — Съесть — это просто. Зверь ест и спит. А тут... Тут горе, парень. Черное, беспросветное бабье горе.

Старик обвел взглядом темные углы избы.

— Здесь осталась иная сила. Сила, которая не знает покоя. Тот, кто забрал дитя, не хочет убивать. Она хочет... иметь. Она хочет вернуть то, что потеряла. И поверь мне, дружинник, мертвая мать, ищущая дитя, страшнее любой заморской твари. Ищи там, где плачут.

Ратибор сжал зубы. Вместо одной загадки он получил две. Младенец был похищен. И теперь, пока он гоняется за любительницей шафрана, где-то в ночи бродит безумный дух с чужим ребенком на руках.

А после обеда симпатичная девушка на Матизе въехала в стену паркинга.

Надо, пожалуй, пояснить, как я из посетителя превратился в сотрудника.

После того первого посещения дома, вернувшись в гостиницу, меня так и подмывало бежать без оглядки. Выпив почти бутылку коньяка, чтобы снять стресс, я уснул, но вопреки ожиданиям, спал как младенец. Может, поэтому наутро всё стало казаться каким-то вымыслом, дурными сказками и любопытство взяло верх над голосом разума. Кроме того, очень мешало дурацкое чувство, именуемое угрызениями совести, которое не позволяло вот так просто взять и уехать, подозревая, что с другом произошло что-то по-настоящему плохое.

Поэтому я решился. На основной работе интересных проектов пока не было, поэтому мне подписали заявление сначала на месячный оплачиваемый отпуск, а потом без сохранения заработной платы ещё на три. За это время я рассчитывал чего-то добиться в расследовании причин исчезновения Николая. Ну а уж если и нет, то со спокойной совестью стал бы дожидаться вестей от товарища или о нём, так как всё возможное было сделано.

Обрадовав по телефону кадровичку из ЖЭУ, что мне захотелось поработать охранником в конкретном жилищном комплексе, я получил предложение срочно приехать для трудоустройства в офис. Не скрывая своей тревоги по поводу возможности упустить кандидата, женщина поведала мне, что зарплата, к сожалению, небольшая. И график, вообще-то, сменный, но сменщика найти не могут, поэтому работа в допсмены не только не возбраняется, но и приветствуется. Заглядывая мне в глаза, сотрудница перечисляла имеющиеся незначительные плюсы работы: стабильные своевременные полностью официальные выплаты, проживание по желанию в будке охраны, выдачу спецодежды, возможность подкалымить у жильцов за их вознаграждение. К примеру, с её слов, жители могли приплачивать за помощь грузчикам, хранение и передачу каких-либо вещей или документов по надобности, присмотр за работами в квартирах. Женщина уверяла меня, что, понимая непривлекательность размера заработной платы, они сквозь пальцы смотрят на подобные непродолжительные отлучки. При желании проживать по месту работы, она обещала организовать стирку в прачечной не только спецодежды, а душ и так имелся в подсобном помещении подвала, где должны были набирать воду уборщицы.

Правда, мне показалось — иногда она как-то недоверчиво на меня поглядывает, поэтому пришлось пояснить, немного приврав, что на основной работе у меня пока отпуск без содержания и я решил пожить в этом городе, присмотреться для возможного переезда. А поскольку сделать это нужно без особых трат, пришлось выбирать работу сменную и с проживанием, для чего и было выбрано их ЖЭУ. Мои пояснения её вполне устроили, хотя она и выразила сожаление, что снова устраивается человек временный.

Наконец, заполнив множество документов, сопровождающих приём на работу, я поинтересовался судьбой работавших на этом месте до меня. Сотрудница отдела кадров как раз укладывала в сейф папку с моим свеженапечатанным личным делом. Она картинно махнула мне на сто́ящий в глубинах сейфа деревянный ящик с надписью: «Уволенные», в котором виднелось штук пятьдесят трудовых книжек.

– Видишь, вот сколько ушли и трудовые не забрали? Просто не вышли на работу и пропали. А сколько перед этим бухать начало, а то и наркоманить. Ненадёжный народ! Не держатся люди за работу нынче! Ну зарплата небольшая, но так ведь и работа не бей лежачего – следи в камеры, открывай ворота, вызывай, если что полицию или иные какие службы. – ответила она и раздражённо захлопнула сейф.

– Я вас точно предупрежу, если что! Пропадать не собираюсь! – горячо заверил я её.

После этого она дала мне несколько потрёпанных листов с инструкциями на все случаи жизни охранника жилого комплекса, и телефонами, куда следовало звонить при различных ситуациях. Выдала 300 рублей, назвав их «компенсацией мобильной связи», так как в разные службы звонить полагалось со своего телефона и ключи от будки охраны с прицепленными брелками от шлагбаума и калиток.

Открыв будку охраны, я поразился не только почти домашнему уюту, в ней царившему, но и тому, что все части стен были как обоями обклеены изображениями святых и иконами. На прибитой к стене полочке теснилась религиозная литература на разных языках.

К сожалению, больше никаких посланий предыдущий обитатель после себя не оставил. Так, я приступил к своей службе.

Сменщика у меня, как я уже говорил, не было, но работа оказалась не слишком обременительной. У большинства жильцов имелись брелоки от шлагбаума, камеры вели запись, так что можно было не смотреть в них постоянно. Да и в общем ТСЖ так радовалось моему присутствию на объекте, что на все недочёты предпочитали закрывать глаза. Впрочем, и жильцы старались относиться ко мне вполне по-человечески, видимо, памятуя о времени, когда на посту не было абсолютно никого и каждый визит, к примеру, ночных гостей или каких-либо доставщиков, нёс определённые трудности.

В моём убежище оказался уютный раскладной диван, даже не слишком пожилой. Как я узнал, жильцы, избавляясь от старой мебели или других вещей, не гнушались предложить их охраннику. А поскольку люди в ЖК жили не бедные, то вещи были вполне пристойного качества и состояния.

Ничего про Коляна я за пару недель найти и разузнать не смог. Видео хранилось всего месяц, а журнала записи происшествий не существовало. Моя начальница из ТСЖ равнодушно сказала, что каждый раз журнал исчезал вместе с тем, кто его вёл, и поэтому новый сотрудник охраны, то есть я, должен также завести свой.

За две недели заведённый мной журнал украсили только надписи об аварии на водопроводе в подвале, хулиганстве каких-то детей в лифте, где они разрисовали зеркало странными знаками, и номерами посторонних машин, желавших попасть на территорию ЖК. Три старухи по-прежнему с утра до ночи сидели у подъезда дома, где ранее находилась квартира Николая, однако при моём появлении они стали замолкать и синхронно здороваться, дружно кивая. Восточного человека и его семью я видел более или менее постоянно. Он недоброжелательно сверлил меня взглядом, видимо, подозревая, что я слежу за ними в целях, как-то связанных с квартирой.

Необыкновенным за это время можно назвать только одно происшествие. Мониторя как-то поздно вечером обстановку территории ЖК по камерам, я увидел парня, который медленно направлялся к въездным воротам от подъезда одного из домов. Его качало из стороны в сторону, можно даже сказать, кидало. Даже на видеозаписи его лицо отливало какой-то нечеловеческой восковой бледностью. «Кажется, жилец дома 2. Вроде бы видел его мельком как-то. А может, ему плохо». – подумал я и решил пойти посмотреть на него. Выходить из тёплого, светлого помещения не хотелось, уже минуло одиннадцать вечера и я, заперев ворота, собирался готовиться ко сну. Однако чувства долга и сострадания пересилили, и, тепло одевшись, я вышел в зябкую осеннюю темноту. Парень почти дошёл до моей будки. Видимо, ему было совсем плохо, потому что он сошёл с дорожки и стоял, припав к дереву.

– Э-э, пацан, ты как? – обратился к нему я, не решаясь подойти ближе. Парень обнял дерево и захрипел.

– Посмотри на меня! Тебе скорую вызвать? – спросил я растерянно, нашаривая в кармане телефон.

В этот момент он повернул в мою сторону лицо, ставшее из бледного нежно-салатовым, открыл рот и изверг из себя фонтан рвоты. Я отскочил назад, запнувшись и чуть не упав, и машинально посмотрел на асфальт перед собой. Тусклый свет придорожного фонаря освещал пешеходную дорожку, и на этой дорожке, в той массе, которую только что выплюнул этот человек, копошились опарыши. Размером с фалангу пальца, они шевелились, белея толстенькими боками.

Мысли проносились в моей голове одна за другой, уверен, их скорости позавидовал бы луч света: “Может ли живого человека тошнить опарышами? Теоретически, возможно, если он их съел недавно. Но что это за существо такое их ест? Что там говорил мне Сухроб? Всегда делать вид, что не видишь ничего странного! В конце концов – ну питается человек черти — чем, ну тошнит его – мне какое дело? Спросил, нужна ли помощь и дальше пошёл! ”

Медленно пятясь в сторону своей будки и стараясь не поворачиваться к парню спиной, я громко спросил ещё раз – не нужна ли помощь. В ответ раздалось похожее бульканье, и шевелящейся массы на дорожке стало ещё больше. При этом человек помотал головой, очевидно, выражая отрицание необходимости помощи.

В кино обычно показывают, как в ответ главного героя начинает тошнить, но я более всего в этот момент опасался за чистоту своих штанов.

– Ты это, стучись! Подожду тебя в будке! Если там скорую вызвать или ещё что! – и я аккуратно боком поспешил достигнуть своё убежище и замереть там. Сон прошёл, требовалось закурить, однако покидать для этого будку, имея шанс снова увидеть парня, казалось совершенно невозможным. Я решил посмотреть камеры в том месте, где предположительно должен был находиться странный человек, однако место под деревом опустело, на дорожке поблёскивала тёмной водой обычная лужа.

Хотелось сейчас же отмотать запись назад, чтобы понять, не померещилось ли мне. Но, подумав, что просмотр видео в любом случае вряд ли меня успокоит, решил — утро вечера мудренее, и завалился на диван. Проворочавшись пару часов, прислушиваясь к уличным звукам и выпив полбутылки застоявшегося пива, наконец удалось уснуть. Как вы, наверное, догадываетесь, на видеозаписи утром ничего необычного разглядеть не удалось. Парень как парень, видно, что не совсем здоров, но никаких шевелений на асфальте. Страннее всего на видео было моё собственное поведение: к сожалению, я не походил на киногероев, бросающихся в самую гущу событий, а нелепое передвижение боком напоминало повадки напуганного краба.

Решив для себя, что думай – не думай, правды уже не узнаёшь, я поклялся себе в следующий раз попробовать как-то зафиксировать происходящее в моменте. Будущее покажет, что клятву я не сдержал.

Однако я отвлёкся. После длительного разбирательства, устроенного девушкой и её кавалером в стиле «а почему в этом месте вообще оказалась стена паркинга», я, наконец, смог поужинать и ушёл на пятиминутную оперативку в офис ТСЖ, располагавшийся в двух домах от нашего ЖК. А когда вернулся, увидел по камерам, что на минус второй этаж подземного паркинга заехала тонированная "по кругу" машина неопознаваемой марки, с заляпанными грязью номерами. Через какое-то время из неё вышел человек в чёрном, и, как будто увидев меня сквозь камеру, что, конечно же, было совершенно невозможным, принялся сбивать её со стены палкой. Изображение пропало.

– Да вы с ума, что ли, сошли! – выругался я и направился в паркинг.

Уже спускаясь вниз, я обнаружил, что забыл на столе в будке телефон. Хотя вряд ли он мне чем-нибудь помог бы. Впрочем, до полуночи ещё оставалось три часа, и народ ходил по территории жилых комплексов и ездил туда-сюда в паркинге, поэтому бояться, как я считал, особо нечего. Проработав охранником уже почти месяц в этом месте, я решил, что знаю жизнь, потому как мной твёрдо усвоены правила, гарантирующие кое-какую личную безопасность.

Я спустился на лифте вниз в паркинг. Там я сразу увидел незнакомую машину, а на бетоне пола – сбитую раскуроченную видеокамеру.

– Парни! Что вы делаете? Зачем? – начал я издалека, приближаясь к машине. Только сейчас я обнаружил, что пространство вокруг для этого времени является необычно, пугающе пустым.

Дверцы машины захлопали и из неё выгрузились три здоровых мужчины, как говорят в милицейских сводках, кавказской внешности. Физиономии их, без усов, но густо заросшие бородами, выглядели мрачно. Приблизившись ко мне, они стали меня демонстративно разглядывать с ног до головы, качая головами и гортанно переговариваясь.

– Где Николай? – спросил меня здоровенный мужик, стоя́щий напротив.

– Ребята, сам хотел бы знать! – честно сказал я, не подозревая, что за этим последует.

– Слушай, ты нам мозги-то не пудри. Нам твой друг денег должен! Мы встречали его накануне дня, как он загаситься решил, и Коля давай рассказывать какие-то страсти-мордасти: что его привидения достают, монстры ищут, и другие сказки. Конечно, он нам врал, и на самом деле это всё им придумано, чтобы нам денег не отдавать. Он скрылся. Но мы нашли тебя, поэтому ты нам теперь деньги должен, и будешь платить. А чтобы ты понял, что мы люди серьёзные, мы тебе сейчас всё конкретно объясним. – сказал он и кивнул своему соседу.

Тот взял меня за шиворот и дал затрещину, после чего двое схватили меня сзади за руки и, вывернув, стали держать.

Сопротивляться здоровым бугаям я не мог. Вставший напротив кавказец ударил меня под дых. От резкой боли перехватило дыхание. Я согнулся почти пополам.

– При чём здесь я, ребята? – прохрипел я. – Сам своего друга Николая давно ищу и найти не могу. Он действительно куда-то пропал!

– Нас уже не волнует, что он пропал. Нас теперь ты волнуешь! Потому что ты его друг, и он тебя в поручители нам сказал записать. Поэтому теперь ты нам эти деньги должен заплатить. – говорил один, а двое одобрительно кивали.

– Ну ребята! У меня таких денег нет и никогда не было! Если он хотя бы квартиру продал, то у меня даже квартира в аренде. На свою ещё не заработал. – я был совершенно обескуражен новой информацией про Николая, его долги, и тем, что он мог так меня подставить.

– Нас это не волнует! – снова сказал кавказец и опять ударил меня в живот.

В это время ещё один заехал кулаком мне в нос. Из носа обильно потекла кровь. Начав прощаться если не с жизнью, то со здоровьем, краем глаза я увидел, какого-то здорового, похожего на кабана мужика, приближающегося к нам.

Кто он такой и откуда взялся, я не понял. Он налетел на троих бандитов как таран. В этот момент я увидел, что нападающий не похож на кабана, а он сам и есть. Вместо человеческой головы из ворота одежды торчит голова, покрытая щетиной, с маленькими налитыми кровью глазками и огромными торчащими клыками. Этими клыками он вспарывал руки пытающимся защищаться кавказцам, а копытами, торчащими из рукавов, наносил им мощные точные удары. Я давно отполз сторону и спрятался за колонной, осторожно выглядывая оттуда, злорадно наблюдая за поражением наглой троицы.

Огромный вес и толстая шкура, по всей видимости, позволяла существу совершенно не ощущать их ударов. Ножи, которыми бандиты попытались его достать, были просто разломаны.

Через несколько минут всё было кончено. Нападавшие раскиданы по углам, и очевидно, находились без сознания, стекла у их машины разбиты, колёса проколоты, а мой спаситель направился ко мне. Внутри у меня всё похолодело, а у кого бы ни вызвала страх картина огромного передвигающегося на двух ногах кабана?

Приблизившись ко мне, чудовище какое-то время разглядывало меня своими крошечными, всё ещё налитыми яростью глазками. Помедлив минуту, оно прохрипело:

– Ладно, живи уж, мясной. – и повернувшись, пошёл прочь.

Я видел только его удаляющую спину, при этом с удивлением отметив, что над воротом рубашки торчит обычный человеческий затылок с коротко подстриженными белёсыми волосами.

Немного передохнув, пришлось тащиться к себе в будку для вызова полиции и скорой. Было очевидно, что после такого побоища вряд ли возможно без всего этого обойтись. Думая про последующую передачу полиции записей с камер, я решил их сначала посмотреть сам. Поскольку ближайшая камера была раскурочена самими нападавшими, я стал смотреть другие. К счастью, на них можно было разглядеть только силуэты. При этом в силуэте моего спасителя не оказалось ничего необычного, и всё же он казался мне смутно знакомым. Впоследствии на допросе в полиции я честно сказал, что не знаю ни нападавших, ни того, кто их покалечил, ни причин всей этой заварухи. Те из пострадавших, кто мог говорить, несли такую чушь, что все следственные действия были отложены на неопределённый срок. Странные происшествия, квартира, дурацкая работа, кавказцы, долги и пропавший друг, напоследок почему-то сдавший меня бандитам, всё казалось похожим на картину из пазлов, часть которых отсутствовала, а часть периодически выпадала или неожиданно менялась с другими местами. Какое-то объяснение скоропостижной пропажи Николая, наконец, появилось, однако к выяснению его дальнейшей судьбы не приблизило ни на шаг. Впрочем, я уже твёрдо решил для себя, что в отсутствие результатов поисков уеду домой, да и деньги подходили к концу.

Она охнула, перекрестила меня сухими пальцами и вдруг сунула в руки старую, но чистую твидовую кепку.

— На, прикрой свои волосы, слишком уж они... яркие. Словно сигнальный флаг.

Я с благодарностью принял подарок. Она была права — каштановые, с рыжиной волосы действительно были плохой маскировкой в сером мире теней.

Вернувшись к бару, я вновь ощутил витающий в воздухе липкий, сладковатый шлейф «сладкой» дряни. Однако само заведение, на удивление, оказалось вполне приличным. Ни запаха мочи, ни оглушающей музыки. Аромат недорогого, но качественного табака приятно щекотал ноздри, смешиваясь с запахом жареного мяса.

Я прошёл к стойке, заказал порцию рёбрышек и газировки, стараясь говорить низким, спокойным голосом. Бармен — пожилой человек с умными, всё понимающими глазами — предложил чего-нибудь покрепче.

— Спасибо, но нет, — отказался я, делая вид, что смотрю на часы. — Иду устраиваться на работу, нужно быть с ясной головой.

Я чувствовал — «щенки» где-то близко. Но не в основном зале. Их ядовитый след вёл куда-то за стену, вглубь. Я спросил, где туалет. Бармен кивнул на узкую, невзрачную дверь в глубине зала. Именно оттуда и исходил самый сильный, концентрированный шлейф.

Ребрышкам предстояло подождать минут десять. Идеальное окно. Я сдвинул кепку ниже, притенив лицо, и зашёл в туалет. Сразу отошёл к писсуару, изображая озабоченность делами. Двое находились в дальней кабинке. Доносился приглушённый торопливый шепоток и шорох фольги — делили дозу.

Я дождался, когда они выйдут, и в тот момент, когда они поравнялись со мной, сделал вид, будто поскользнулся на мокром полу, и врезался в них плечом.

— Эй, свинья, смотри куда прешь... — начал возмущаться первый, его голос был тонким и раздраженным.

Я не дал ему договорить. Короткий, хлёсткий удар снизу в подбородок отсёк его слова. Второй даже рта раскрыть не успел — мой локоть, движимый инстинктом, врезался ему в висок с глухим, костяным щелчком. Оба рухнули на липкий, прохладный кафельный пол, словно мешки с крупой. Тихо, без лишнего шума. Если бы не мои чувства, предугадавшие их движение за секунду до начала, и не возросшая, почти звериная скорость, всё могло закончиться куда хуже.

Быстро, на автомате, обыскал карманы. Нашёл приличный запас — граммов пятьдесят той самой радужной, переливающейся пыльцы в маленьких пакетиках и штук тридцать синих, мертвенно блестящих таблеток. И, что важнее, пачку наличных, довольно толстую. Всё забрал, сунув во внутренний карман куртки.

Руки слегка тряслись от выброса адреналина, но разум оставался холоден и ясен. Дело еще не было закончено. Подперев дверь тяжёлым металлическим мусорным ведром, я стянул с пленников модные куртки, связал рукава и закрепил им руки за спиной. Затем перевернул их на грязный, заплёванный пол, прижался коленом к сопротивляющимся лицам, заставляя уткнуться в холодный кафель, и привел в чувство резкими, звонкими пощёчинами.

Когда они застонали, приходя в себя, я наклонился так низко, что моё лицо оказалось в сантиметрах от их ушей, и заговорил хриплым, грубым голосом, копируя уличный говор Нижнего Города:

— Ну что, барские детки, есть ещё? Где остальное-то припрятали? Хочу ещё. Главное — где берёте? Шёпотом скажите на ухо, быстро. А то так и будете здесь гнить, и никто ваших чистых косточек не найдёт.

— Ты не знаешь, с кем связался! — захрипел один из них, пытаясь вырваться; его голос был полон панической ярости. — Нас найдут! И тебя найдут, и сдерут с тебя кожу!

Я сильнее вдавил его лицо в липкий, холодный кафель, чувствуя, как хрящ носа уступает под давлением.
— А я вас прирежу прямо сейчас, как поросят, если не скажете, где достать ещё. Быстро, сукины дети!

— Ладно, ладно! — запищал второй, его голос сорвался на истеричный плач. — Отдай нам «Сияние»! «Осколки» забирай, от них и так одни отходняки и потом голова раскалывается!

«Сияние»? Значит, это нечто покруче «Пыльцы пикси», элитное.
Я приподнял первого за волосы, ощущая пальцами шелковистую структуру, и с размаху ударил его лицом об кафель. Хруст был приглушённым, но влажным и мерзким. Парень взвыл высоким, пронзительным визгом, и из его разбитого носа хлынула алая, горячая кровь, растекаясь по плитке.
— АДРЕС! — прошипел я прямо ему в ухо, звериным инстинктом осознавая, что надо бить, пока они шокированы и не очухались.

— В клубе! — захлебнулся второй, заливаясь слезами и соплями, его тело билось в конвульсиях страха. — «Грех Неона»! В Изумрудном квартале! Спросишь Крокодила! Только отпусти, пожалуйста, мы ничего не скажем!

В этот момент ручка двери дрогнула, и дверь подалась на сантиметр, упершись в мусорное ведро. Кто-то пытался войти. Оставлять свидетелей нельзя. Второй эльф, заметив просвет, раскрыл рот, чтобы закричать. Коротким, точным ударом костяшек в висок я вырубил его. Затем добил первого, оглушив тем же способом. Быстро, почти не задумываясь, оторвал по рукаву от их дорогих тонких шелковых рубашек с характерным хрустом, свернул тряпки в плотные комки и затолкал им в рты, заглушая даже стоны. Оба бесчувственных тела затащил в дальнюю кабинку, заблокировав её изнутри защёлкой, после чего перелез через тонкую перегородку, едва не зацепившись сверху.

Сердце колотилось как бешеное, выпрыгивая из груди. Подошёл к двери, отодвинув мусорное ведро с глухим скрежетом, и распахнул её с возмущённым, натянутым видом.

— Эй, ты там каши что ли мало ел? Сам дверь открыть не мог? Думал, я тут навечно засел? — бросил я в сторону смутившегося, пьяного посетителя и прошёл к стойке, стараясь идти ровно.

Бармен уже выставил мои рёбрышки на тарелке и стакан газировки. Я, стараясь держать голову низко, чтобы тень от кепки скрывала лицо, пробормотал:
— Заверните, пожалуйста. С собой. И перелейте в бумажный стакан.

Достал из пачки наличных первую попавшуюся купюру. Она оказалась крупной, хрустящей. Расплатился и достал вторую такую же, сунул её бармену в руку.
— Это чтобы ты меня не запомнил. Чтобы здесь сегодня ничего не видел и не слышал. Хочешь ещё? Молчи.

Он молча кивнул, его глаза были пустыми, как у рыбы, но пальцы сжали купюру. Я схватил пакет с едой и бумажный стаканчик и почти выбежал на улицу, чувствуя, как спина горит под воображаемыми взглядами.

Адреналин ещё долго не отпускал, окрашивая мир в кислотные, резкие тона. Казалось, что из каждой тени, из-за каждого угла на меня смотрят, что вот-вот из темноты протянется рука и схватит за плечо. И не просто отнимут деньги и наркотики, а предъявят счёт за сломанные носы и унижения, который я никогда не смогу оплатить. Чёрт, так оно и будет. Но главное — я получил имя. Какой-то Крокодил. И клуб «Грех Неона». Дорога в ад была вымощена конкретными указателями.

Только спустя полчаса бесцельного блуждания по тёмным улицам, когда мясо в пакете окончательно остыло и отдавало жиром, я немного успокоился. Аппетита не было ни капли, во рту стоял горький привкус страха и насилия, но я шёл к Микки. Домой с такой суммой и таким «уловом» возвращаться было нельзя. Хотя на оплату квартиры теперь бы хватило на многие месяцы вперёд...

Микки открыл не сразу. Я почувствовал его нежелание подходить к двери, его настороженность, исходящую сквозь дерево. Но когда он всё-таки открыл, я просто ввалился внутрь его крошечной квартирки и жарко, сдавленно выдохнул:
— Микки, чёрт... Ты даже представить себе не можешь, что я сейчас сделал... — И начал беспорядочно выпаливать, как забрал наркотики и деньги, как выбил у них имя и название клуба.

Микки выслушал, его глаза постепенно расширялись от нарастающего ужаса и невероятного удивления.
— Тихо, тихо, академик, успокойся, дыши, — сказал он, хватая меня за плечо и усаживая на шаткий стул.

Я сунул ему в руки пакет с едой.

— Угощайся. Наш ужин. — Сделал большой глоток из стакана, сладкая жидкость обожгла горло, и начал жадно, почти не жуя, есть остывшее, жилистое мясо, запивая газировкой. Микки медленно, с опаской последовал моему примеру.

— Теперь надо думать головами, а не кулаками, — сказал он, пережевывая. — Ты уверен, что тебя не запомнили? Никто не видел?

— Надеюсь, нет. Но бармена я купил. Кстати… — Я достал из внутреннего кармана толстую, пахнущую чужим потом пачку купюр и положил на стол с глухим стуком. — Вот. Делим пополам. Как партнёры.

Мы смотрели на эти деньги — кровные, грязные, опасные. Они пахли страхом, болью и возможностью хоть на время забыть о бедности. Это был поворотный момент. И мы оба это понимали, стоя по разные стороны стола, заваленного крошащимися рёбрышками и деньгами, пахнущими чужим страхом.

Мы молча разделили деньги поровну, пересчитывая хрустящие купюры. Я сразу отложил из своей доли на оплату квартиры и отдельно для бармена — «на лапу» на всякий случай, чтобы язык его не развязался. Микки хотел добавить из своих, но я резко, почти грубо отказался:
— Даже не думай о таких глупостях. Ты своё уже отработал, прикрывая меня все эти годы. Это твоё.

Потом мы уставились на солидный запас наркоты, разложенный на столе, словно на странный, смертоносный клад.

— Что с этим делать? — спросил я, ощущая тяжесть этих маленьких пакетиков. — Вещественные доказательства? Или просто смыть в унитаз, чтобы никто больше не травился?

Продавать этот яд не рассматривалось даже на секунду — ни мной, ни им. Это была бы черта, за которую мы не смогли бы переступить, даже опустившись на самое дно.

Деньги решили положить каждому на свой банковский счёт. Хранить такую сумму наличностью под матрасом было смертельно опасно — обыски могли нагрянуть в любой момент к кому угодно из нас, и тогда вопросы возникли бы уже не к нашей профессиональной репутации.

Микки спросил, почему я сегодня не дома, а болтаюсь у него.
— Поругались? — уточнил он, его умные глазки-бусинки смотрели на меня с пониманием.
— Типа того, — коротко бросил я, отворачиваясь. — Именно эти ушастики тогда- нам жизнь подпортили. Теперь счёт закрыт… Хотя вышло своеобразно, конечно. Пусть носами своими помнят, Микки.

Гремлин удовлетворённо кивнул, и в его глазах читались не только радость, но и глубокая, невысказанная благодарность. От него исходила настолько мощная тёплая волна признательности, что я понял — он привык всё держать в себе, годами проглатывая обиды, и этот жест, эта месть за него, значил для него очень многое.

— Ладно, — вздохнул я, вставая. — Скоро Элис вернется с репетиции. Мне ещё в банк зайти да за квартиру заплатить. В тот бар загляну через пару дней, не раньше. Пусть страсти улягутся.

Микки с этим согласился, проводив меня до двери взглядом, полным незнакомой прежде братской теплоты.

Счёт в банке прилично пополнился. Сумма была действительно солидной — хватило бы на несколько лет безбедной жизни, если бы не обязательства. Я оплатил квартиру на три месяца вперёд и, чувствуя странную, гнетущую смесь облегчения и вины за источник этих денег, пошёл домой, сжимая в кармане квитанцию.

Я снова опоздал. Но на этот раз Элис вернулась раньше. Зайдя в квартиру с пышным букетом дорогих цветов и коробкой изысканных конфет, я сразу почувствовал что-то неладное. Из гостиной веяло не привычным волнением или обидой, а холодным, чуждым чувством — не эмоцией, а решением. Тяжёлым и бесповоротным. А рядом с Элис стоял ещё кто-то, чьё присутствие ощущалось как ледяной сквозняк. Раньше я старался не замечать этого, отмахивался, но теперь оно чувствовалось с пугающей, кристальной ясностью.

Я прошёл в гостиную. Элис сидела на диване, скрестив руки, а рядом с ней, выпрямившись, как королева, — её мать, миссис Уайлд. Я вежливо поздоровался, и мой голос прозвучал неестественно громко в тишине комнаты. Элис молчала, уставившись в узор на ковре. Миссис Уайлд ответила ледяной, отточенной, безупречной вежливостью, от которой кровь стыла в жилах.

— Присаживайтесь, Зейн. Нам нужно кое-что обсудить.

Я поставил цветы в вазу, где они выглядели чужеродно и ярко, конфеты положил на столик, как неуместное подношение, и сел напротив них, чувствуя себя словно на офицерском суде чести.

— В чём дело? Что случилось? — спросил я, уже зная ответ.

Элис попыталась что-то сказать, её губы дрогнули, но мать мягко, но неумолимо положила руку ей на запястье, прервав:
— Мы слышали о ваших… последних проблемах в Управлении, Зейн. И о затруднениях с заработком. Элис волновалась, поэтому я здесь.

— Я только что оплатил жильё на три месяца вперёд! — поспешил я заявить, вынимая квитанцию и чувствуя себя ребёнком, тычащим пальцем в своё творение. — Вот, смотрите!

Миссис Уайлд посмотрела на бумажку со снисходительной, почти жалостной улыбкой.

— Всего лишь на три? Милый мальчик, Элис привыкла к другому уровню жизни. Она хочет собственный дом с садом, а не чужую съёмную квартиру, пахнущую чужими обедами. Она хочет стабильности, а не жизнь в долг, ожидая, когда её мужу… восстановят доверие.

— Я только начал работать! — голос мой дрогнул от обиды и бессилия. — Каждый офицер по выслуге лет получает хорошее казённое жильё! А потом мы купим дом! Я обещаю! Я сделаю всё для неё!

Они выслушали меня с одинаковыми, вежливыми, непроницаемыми масками на красивых лицах. Затем миссис Уайлд плавно поднялась, взяла за руку и дочь.

— Мы искренне рады вашим будущим успехам, Зейн. Как только вы действительно встанете на ноги… Когда всё это останется позади… Конечно, мы продолжим этот разговор.

Они вышли из гостиной. Я остался сидеть один, глядя на яркие, бесполезные цветы, которые уже казались траурными, и на дорогие конфеты, которые теперь никто не станет есть. Холодная, бездонная пустота в груди говорила мне громче любых слов, что этот «разговор» уже закончен. И он завершился безоговорочной капитуляцией. Не на поле боя с бандитами, а здесь, в уютной гостиной, проигранный безупречными манерами и холодным расчётом.

Даже тех денег, что теперь лежали на счету, не хватило бы и на первый взнос за приличный дом в том квартале, где выросла Элис. А ждать казённой квартиры по выслуге лет… Я мог бы дождаться седых волос и сгорбленной спины, да и то без всяких гарантий. Система любила обманывать наивных.

Едва дверь захлопнулась, я уловил характерный звук — лёгкое, но совершенно бесповоротное звяканье ключей, брошенных Элис на маленький столик возле входа. По мраморным ступеням подъезда застучали колёсики её дорогой кожаной сумки — видно, успела собрать самое необходимое. Проверять, что она оставила, а что забрала, не было ни сил, ни желания. Пустота была полной, гулкой и тяжёлой, словно свинцовый колокол, накрывший меня с головой.

Я просидел в темнеющей гостиной до тех пор, пока отдельные тени не слились в одну сплошную, серую, безликую массу. Хотелось забыться, провалиться в небытие. Или, наоборот, остро, до боли ощутить что-нибудь — пусть даже физическую боль или смертельную опасность. Мысль вернуться в тот бар, который уже мог стать засадой, из разряда безумных и самоубийственных плавно перешла в разряд заманчивых и почти логичных.

Я встал, кости ныли после долгого сидения. Взял заранее отложенные деньги для бармена, прихватив немного наличности себе, и вышел из квартиры, даже не взглянув на дверь, переставшую быть моим домом. Поймал первое попавшееся такси — старый, видавший виды паровой экипаж, скрипящий на ходу. За рулём сидел угрюмый однорукий водитель с единственным глазом. Вторая рука у него была сложным механическим протезом, из суставов которого иногда со свистом вырывался горячий пар, пахнущий машинным маслом. Молча кивнув, услышав название бара, он резко тронулся с места, словно участвовал в гонке.

Солнце почти село, окрашивая дымный город в грязно-багровые, угасающие тона, давно уже слившиеся для моего зрения в однородную серость. Я вышел у «Смятой покрышки», постоял несколько минут в глубокой тени арок, сканируя окрестности обострившимися чувствами. Искал затаённую злость, ледяную западню, пристальное наблюдение. Но ничего. Лишь привычная равнодушная вечерняя суета обитателей этой границы. Похоже, они действительно решили, что грабитель эльфийских детёнышей вряд ли окажется достаточно безумным, чтобы вернуться сюда вечером того же дня.

Или они просто недооценили глубину моего отчаяния. Ту пропасть, в которую я смотрел и которая теперь смотрела в ответ.

Сделав глубокий вдох, наполненный запахами перегара и жареного жира, я толкнул тяжёлую дверь и вошёл внутрь, в гулкий полумрак, пахнущий табаком и чужими тайнами.

Читать далее